Абрамов Яков Васильевич
Ищущий правды

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ИЩУЩІЙ ПРАВДЫ.

I. НЕЛЮДИМЕЦЪ.

I.

   Еслибы читатель, проѣзжая нѣсколько лѣтъ тому назадъ черезъ Шалашную, вздумалъ спросить, гдѣ живетъ Аѳанасій Лопухинъ, едва ли бы онъ получилъ надлежащій отвѣтъ. Дѣло въ томъ, что шалашниковцы рѣдко величаютъ другъ друга по именамъ и фамиліямъ, а больше все по прозвищамъ, "по улишному", какъ выражаются они сами. Есть здѣсь Рыло и Косоролый, Опенокъ и Налыгачъ, Отче нашъ и Прострѣли-твое-пузо, и т. д. Въ этомъ отношеніи остроуміе шалашниковцевъ не знало предѣла и всякая мало-мальски смѣшная черта давала матеріалъ для клички. Былъ, напримѣръ, мужикъ съ громадными ноздрями -- его прозвали Ноздря; другой подтягивалъ постоянно порты -- ему дали кличку Подтяни-штаны. Что касается Аѳанасія Лопухина, то онъ тоже былъ извѣстенъ только подъ кличками. Въ молодости его за быстроту и юркость прозвали "швыткимъ", а потомъ онъ былъ извѣстенъ подъ именемъ "нелюдимца". Послѣднюю кличку онъ раздѣлялъ съ двумя другими мужиками, отъ которыхъ его отличали добавочнымъ прозвищемъ -- "закомелистый"; два же другіе "нелюдимца" назывались -- одинъ "толстымъ нелюдимцемъ", а другой -- "смирнымъ".
   Прозвище "нелюдимцевъ" какъ нельзя кстати было дано Лопухину и двумъ другимъ мужикамъ: это были "нелюдимцы" нетолько въ томъ смыслѣ, что они сторонились людей, но еще и въ томъ, что они совершенно не похожи на прочихъ обитателей Шалашной. Въ то время, какъ большинство шалашниковскаго населенія раззорялось, обременялось долгами и недоимками, и попадало въ кабалу, а меньшинство быстро богатѣло на счетъ большинства, "нелюдимцы" стояли отъ всего этого въ сторонѣ: трудолюбивые, хозяйственные и непьющіе, они не должны никому, но и имъ никто не долженъ; ихъ неграбятъ и они не грабятъ. Оттого, хотя дома "нелюдимцевъ" полныя чаши, но они не "богатѣи". Матеріальная самостоятельность позволяетъ "нелюдимцамъ" держать себя независимо и не бояться никого. И кулаки страшно ненавидятъ "нелюдимцевъ", какъ потому, что "ихъ не забротаешь", такъ и потому, что, глядя на нихъ, и заурядный мужиченко начинаетъ думать: "эхъ, вѣдь и я такъ-то жилъ бы, еслибы мои денежки не шли къ Роспоясову!.."
   Изъ трехъ шалашниковскихъ "нелюдимцевъ" Аѳанасій Иванычъ Лопухинъ былъ безспорно самый замѣчательный. Это былъ мужикъ лѣтъ сорока, съ широкою черною бородою, съ медленною поступью и медленною важною рѣчью. Послѣднюю Аѳанасій Иванычъ усвоилъ, странствуя по разнымъ канцеляріямъ и объясняясь съ разными начальниками: онъ былъ нѣсколько лѣтъ постояннымъ шалашниковскимъ ходокомъ.
   Это былъ "мірской человѣкъ" въ лучшемъ смыслѣ этого слова, стоявшій "за міръ" всюду и всегда. Много пришлось вытерпѣть Аѳанасію Иванычу за "міръ": не разъ онъ сиживалъ по мірскимъ дѣламъ въ пересыльныхъ и иныхъ тюрьмахъ, не разъ "препровождался" по этапу, не разъ получалъ собственноручныя начальственныя наставленія. Все переносилъ безропотно "мірской ходокъ" и всегда былъ готовъ положить душу за "міръ". Такое самопожертвованіе объяснялось какъ увѣренностью, что "міръ" не выдастъ и что бы съ ходокомъ ни случилось, его семья не пропадетъ, такъ и тѣмъ представленіемъ о "мірѣ", которое сложилось въ умѣ Аѳанасія Иваныча. Онъ былъ большой идеалистъ и построилъ свое представленіе о "мірѣ" какъ изъ реальныхъ данныхъ, такъ и изъ продуктовъ своей фантазіи. Старый строй общественныхъ отношеній въ Шалашной давалъ дѣйствительно много данныхъ для идеализаціи. Плачется, напримѣръ, вдова, что посѣяла бы она, да полосу вспахать некому -- глядь, а полоса невѣдомо кѣмъ вспахана, только сѣй. Горюетъ какой-нибудь слабосильный мужикъ съ большою семьею, что хлѣбъ у него вышелъ, а взять негдѣ; вышелъ на утро на улицу, а на завалинкѣ мѣшокъ муки. Была въ Шалашной нищенка; ѣздила она съ попами собирать "новь", набирала нѣсколько возовъ хлѣба всякаго рода, а потомъ раздавала всѣмъ, кто нуждался и приходилъ къ ней. "Міръ" дѣйствительно заботился о своихъ членахъ и выручалъ ихъ изъ нужды; помогалъ трудомъ, собиралъ для нихъ по раскладкѣ хлѣбъ, давалъ деньги. Умеръ въ острогѣ ходокъ -- его семьѣ "міромъ" выстроили новую избу и "міромъ" обработывали нѣсколько лѣтъ землю, пока не выросли сыновья ходока. Подобныя черты стараго шалашниковскаго строя Аѳанасій Иванычъ обобщилъ и, на основаніи ихъ, создалъ свое представленіе о "мірѣ". Этотъ міръ справедливости и равенства, гдѣ "каждый за всѣхъ и всѣ за одной", Аѳанасій Иванычъ полюбилъ до того страстно, что дѣйствительно могъ пожертвовать за него жизнью.
   Но жизнь шла, принося съ собою все новыя и новыя явленія. Старый строй сталъ рушиться, старые обычаи стали исчезать. "Міръ" малу-по-малу превращался въ собраніе людей, ничѣмъ не связанныхъ другъ съ другомъ, людей, интересы которыхъ нетолько не солидарны, но часто прямо противоположны. Усиливались тяготы, лежащія на мужикѣ, усиливалась нужда; какъ грибы росли и множились кулаки. Нужда заставляла гнаться за копейкой, а погоня за копейкой разрывала всякія связи. Въ Шалашной начинался культъ золотому тельцу. Аѳанасій Иванычъ, въ качествѣ идеалиста, былъ слѣпъ и не замѣчалъ, что творилось вокругъ него. Ему все казалось, что онъ живетъ при прежнихъ условіяхъ жизни, когда все дѣлалось "скопомъ", "сопча", "юромъ", когда все было по-милу, по-любу, когда совѣсти отводилось приличное мѣсто въ деревенской жизни: "совѣсть -- не порогъ, черезъ нее не переступишь". Но, какъ извѣстно, заблужденіе не можетъ быть вѣчнымъ, и Аѳанасій Иванычъ долженъ былъ прозрѣть, тѣмъ болѣе, что юркіе шалашниковцы, замѣтивъ его простоту и непониманіе современныхъ порядковъ, обдирали его какъ липову корку.
   У старосты былъ сынъ дурачекъ, и къ тому же хромой. Понравилась дурачку дѣвка, первая шалашниковская красавица, дочь бѣднаго мужика, по прозвищу Пустобрюхій. Староста послалъ сватовъ. Какъ ни лестно было Пустобрюхому породниться съ "богатѣемъ", да еще старостой, но когда дѣвка завыла благимъ матомъ, жалко стало отцу отдавать свою дочь за дурака, и онъ отказалъ сватамъ. Староста освирипѣлъ и сталъ мстить. Съ тѣхъ поръ онъ чуть не ежедневно сталъ гонять Пустобрюхова "въ подводы" и, наконецъ, такъ замучалъ его, что онъ, несмотря на всю свою смиренность, рѣшился просить защиты у "міра". "Міряне", отлично знавшіе всю суть дѣла, при первыхъ же словахъ Пустобрюхова на сходѣ, начали совѣтовать ему похориться старостѣ.
   -- Ты чего ершишься-то? Чего дочери-то не отдаешь, а? Въ этакой-то дворъ?.. Да важный мужикъ за честь почелъ бы... а ты?Эхъ, ты, пустое брюхо!..
   -- Господа старички! возразилъ Пустобрюхій:-- оно отчего бы не отдать? Только зачѣмъ онъ Василису мою сватаетъ? Сами знаете, сынъ-то у него дурахъ, а самъ онъ...
   -- Ну, ну, что я-то самъ? разбойникъ? душегубъ, что ли? а? налетѣлъ на Пустобрюхаго староста.
   -- Да что? всѣмъ это извѣстно: снохачъ ты...
   -- Честной міръ! завопилъ староста: -- что-жь это онъ поносить меня? За это съ него должно взять штрахъ!
   -- Штрахъ, штрахъ! раздались голоса:-- ведро водки...
   -- Что вы, братцы, заплакалъ Пустобрюхій: -- да у меня и денегъ нѣту...
   -- Денегъ нѣту? ничего!.. Вали, ребята, къ нему на дворъ! волоки дроги, заложимъ въ кабакъ!
   Аѳанасій Иванычъ слушалъ и ушамъ своимъ не вѣрилъ. И это его излюбленный "міръ"?!
   -- Стойте, стойте, братцы! закричалъ онъ какимъ-то болѣзненнымъ голосомъ:-- что вы это дѣлаете?
   Всѣ замолчали. Мужики, собравшіеся бѣжать за дрогами, остановились. Кто-то сказалъ:
   -- Ну-ка, послухаемъ, что скажетъ Нелюдимецъ.
   -- А то и скажу, что отродясь я васъ не ругивалъ, а нонче выругаю... За что вы штрахъ-то берете? За то, что мужикъ свое дитё на муку да на поруганіе не отдаетъ? Вѣдь вы-жь всѣ знаете, что староста -- снохачъ...
   -- А ты не очень-то! закричалъ староста: -- не видишь: я при медалѣ...
   Какой-то оборванный мужиченко подхватилъ послѣднія слова старосты и козлинымъ голоскомъ прокричалъ:
   -- Иёнъ при медалѣ!
   "Міряне" разсмѣялись.
   -- Зачѣмъ вы мирволите старостѣ? продолжалъ Аѳанасій Иванычъ:-- ныньче онъ одного осѣдлалъ, завтра другого, такъ онъ васъ всѣхъ зануздаетъ...
   -- Да что вы его слушаете? перибилъ Аѳанасія Иваныча одинъ изъ друзей старосты: -- вѣдь водки онъ вамъ не поднесетъ...
   "Міряне" еще разъ разсмѣялись.
   -- А вѣдь это правда, заговорили они: -- не угостишь вѣдь, Иванычъ?
   Аѳанасій Иванычъ плюнулъ и ушелъ со схода.
   -- Такъ-то лучше, заговорили любители даровой выпивки: -- что-жь, за дрогами бѣжать?
   -- Валяй!
   "Штрахъ" былъ выпитъ. Черезъ мѣсяцъ Василиса стояла подъ вѣнцомъ съ дуракомъ, а еще черезъ мѣсяцъ убѣжала въ городъ, гдѣ, какъ говорится, пустилась во всѣ тяжкія. Пустобрюхій съ горя спился.
   Для Аѳанасія Иваныча ударъ былъ слишкомъ силенъ. Всѣ его завѣтныя вѣрованія разбились въ прахъ; у него не остаюсь ничего, на чемъ бы могла отдохнуть душа. И какъ онъ прежде любилъ "міръ", такъ сталъ теперь ненавидѣть его, совсѣмъ не принимая во вниманіе нужду и другія уменьшающія вину "міра" обстоятельства.
   И Аѳанасій Иванычъ нетолько пересталъ посѣщать сходы, нетолько удалился отъ "міра" и всѣхъ дѣлъ его, но ему просто стали противны всякія сношенія съ людьми. Если его звали въ гости, онъ отказывался идти; если у него просили какой-нибудь вещи, онъ давалъ. Онъ постоянно былъ дома, показывался на улицѣ только тогда, когда шелъ въ церковь или выѣзжалъ на поле. Шалашниковцы сначала крайне удивлялись происшедшей въ Аѳанасіѣ Иванычѣ перемѣнѣ, но потомъ мало-по-малу привыкли къ ней и только изрѣдка вспоминали "чудного мужика", котораго прозвали "нелюдимцемъ", придавая этому слову какое-то особенное, смѣшно" значеніе.
   Запершись въ своемъ дворѣ, "нелюдимецъ" не могъ не думать о поразившемъ его фактѣ. Мысль его упорно работала, причемъ работа эта направлялась исключительно на отыскиваніе фактовъ несправедливости, неправды, обмана. Онъ послѣдовательно разобралъ отношенія шалашниковскаго "міра" въ отдѣльнымъ членамъ и наоборотъ, отношенія шалашниковцевъ другъ къ другу, семейныя отношенія, отношенія попа къ "мірянамъ" и наоборотъ, и всюду нашелъ утерю старыхъ патріархальныхъ порядковъ и замѣну ихъ чѣмъ-то безобразнымъ. Не такъ давно, напримѣръ, въ Шалашной попъ былъ изъ свинопасовъ. Проѣзжалъ архіерей черезъ Шалашную, а въ ней на ту пору не было дьячка; стали шалашниковцы просить у архіерея дьячка -- тотъ и говорить: "Выберите вы граматнаго человѣка, я его и поставлю въ дьячки" {Это было лѣтъ шестьдесятъ тому назадъ, когда въ нашемъ краѣ духовенство было выборное.}. А въ то время въ Шалашной было только четыре человѣка граматныхъ, и изъ нихъ только одинъ свинопасъ согласился поступить въ дьячки. Такъ свинопасъ и сталъ дьячкомъ, а потомъ дослужился до попа. Понятно, что такой попъ, какъ свой человѣкъ въ Шалашной, какъ человѣкъ, котораго потребности не превышали потребностей каждаго зауряднаго шалашниковца, наконецъ, какъ человѣкъ, работавшій въ полѣ на ряду съ прочими обитателями Шалашной, находился въ наилучшихъ отношеніяхъ съ своими прихожанами и бралъ за исполненіе требъ самое ничтожное вознагражденіе. Совсѣмъ другіе порядки установились со смертью этого попа, и съ появленіемъ въ Шалашной "кончившаго богословію". Новый попъ, какъ человѣкъ съ широкими потребностями и нежелающій унижаться до труда, такъ повелъ себя по отношенію къ прихожанамъ, что они съ первыхъ же дней завыли и назвали попа "грабителемъ". Вмѣсто любви, которою пользовался прежній попъ, новый внушилъ шалашниковцамъ страшнѣйшую ненависть къ себѣ, и они старались вредить ему чѣмъ только могли: обмазывали ему ворота дегтемъ, ломали плетни, обкрадывали огородъ и т. п. А ругали такъ, какъ могутъ ругать только шалашниковцы. Въ свою очередь, попъ тѣснилъ и давилъ шалашниковцевъ тоже какъ могъ: по нѣскольку дней не хоронилъ покойниковъ, давалъ новорожденнымъ самыя невѣроятныя имена, отказывалъ подъ самыми пустыми предлогами въ вѣнчаніи и бралъ за требы изумительныя цѣны. Словомъ, между попомъ и прихожанами установились настоящія военныя отношенія, Тѣ же военныя отношенія нашелъ Аѳанасій Иванычъ и въ семьѣ. Въ старину, въ Шалашной семьи были многочисленныя, обыкновенно въ двадцать, тридцать и болѣе душъ. Нѣсколько поколѣній мирно уживались на одномъ дворѣ. Каждой вновь образующейся семьѣ строили на дворѣ особую клѣтушку, и только эта клѣтушка была собственностью (и то не полною) малой семьи; все остальное имущество считалось принадлежащимъ большой семьѣ, какъ совокупности всѣхъ малыхъ. Всѣ члены семьи подчинялись одному старику, который распоряжался общимъ имуществомъ и судилъ, и рядилъ возникающія въ семьѣ неудовольствія, споры и ссоры. Да и ссоръ-то почти никакихъ не было: не изъ-за чего было ссориться. Работали всѣ одинаково и имуществомъ пользовались одинаково. Совсѣмъ не то теперь. У Аѳанасія Иваныча примѣръ передъ глазами -- сосѣдская семья, въ которой идетъ постоянное воровство. Женатый сынъ и его жена крадутъ потому, что хотятъ уйти изъ семьи; дочь крадетъ потому, что ей надо съ чѣмъ-нибудь выйти замужъ; неженатый сынъ -- потому, что ему надо жениться; старуха-мать -- потому, что "кто-жь ее будетъ на старости кормить?" и т. д. Постоянно ссоры, ругня, драки; Аѳанасій Иванычъ не былъ безусловнымъ поклонникомъ старины; онъ зналъ и въ старыхъ порядкахъ много дурного. Но тамъ дурное вознаграждалось хорошимъ. Но чтобы чѣмъ-нибудь вознаграждались нынѣшнія безобразія, этого Аѳанасій Иванычъ не видѣлъ.
   Разобравши подобнымъ образомъ всѣ явленія деревенскаго обихода, Аѳанасій Иванычъ пришелъ къ тому выводу, что "вездѣ одинъ развратъ". Само собою, что его простой умъ не могъ удовлетвориться однимъ отрицательнымъ выводомъ и тутъ же поставилъ вопросъ: неужто все такъ и будетъ?
   Рѣшить этотъ вопросъ Аѳанасій Иванычъ, однако, не успѣлъ, такъ какъ этому помѣшало одно событіе, случившееся въ Шалашной и измѣнившее всю жизнь Нелюдимца.
   

II.

   Жена Аѳанасія Иваныча была далеко не изъ тѣхъ женскихъ натуръ, которыя во всемъ слѣдуютъ за мужьями. Когда Аѳанасій Иванычъ затворился дома отъ всѣхъ, она нетолько не прекращала сношеній съ сосѣдками, но еще усилила ихъ. Набѣгавшись по чужимъ дворамъ, она возвращалась нагруженная богатымъ запасомъ новостей, которыя и сообщала мужу и дѣтямъ. Подлаживаясь подъ настроеніе мужа, она чаще всего останавливалась на новостяхъ мрачнаго рода. Василія Чернаго сыновья за волосы изъ хаты на улицу вытащили, у Москвитиныхъ дочь-дѣвка родила, вдовѣ Прокопенчихѣ "міръ" отказалъ въ землѣ на томъ основаніи, что она бездушная, и т. д. Мужъ слушалъ и еще болѣе укрѣплялся въ своемъ отвращеніи отъ однодеревенцевъ.
   Какъ-то Аѳанасій Иванычъ возвращался поздно вечеромъ съ поля, усталый и сердитый. Не успѣлъ онъ въѣхать на дворъ, какъ къ нему подскочила жена:
   -- Слышалъ? Антошку-то въ Сибирь сошлютъ!..
   -- Какъ сошлютъ? удивился Аѳанасій Иванычъ.
   -- А такъ и сошлютъ, міромъ...
   -- Да ты что, очумѣла, вѣрно? Развѣ міръ можетъ ссылать?
   -- Самъ ты, видно, ополоумѣлъ! Сходи завтра на сходъ, вотъ и увидишь, что я говорю правду.
   -- Тьфу! баба! сплюнулъ Аѳанасій Иванычъ и поѣхалъ подъ сарай.
   "Сказано -- сорока стрекочетъ", думалъ онъ, распрягая лошадь. Но тутъ же подумалъ: "а, може, и взаправду? Съ нихъ станется: сказано -- разбойники!" Въ концѣ-концовъ, сообщенная женою новость такъ заняла его, что онъ чуть-было не забылъ положить корму своей вѣрной сивкѣ и, только ложась спать, вспомнилъ о своемъ промахѣ и поспѣшилъ загладить его. Засыпая, онъ порѣшилъ сходить завтра на сходъ.
   Слѣдующій день былъ воскресный. Утро было свѣтлое, небо чистое. Черезъ нѣсколько времени послѣ обѣдни, передъ зданіемъ, на которомъ красовалась заржавѣвшая отъ времени и издававшая при каждомъ движеніи воздуха пронзительный визгъ вывѣска, гласившая; "шалашниковское сельское правленіе", стояла громадная толпа народа. Это не былъ обыкновенный сельскій сходъ, ибо на сходъ собираются погалдѣть одни только домохозяева. Здѣсь были представители обоихъ половъ и всѣхъ возрастовъ, или, вѣрнѣе сказать, высыпало все шалашниковское населеніе. Впереди, передъ самымъ крыльцомъ правленія стояли сѣдые, какъ лунь, старики, давно не посѣщавшіе сходовъ, и солидные большаки; прямо за ними расположились бабы въ классическихъ позахъ, т. е. подперевъ рукою щеку; по бокамъ стояла шалашниковская молодежь, на одной сторонѣ парни въ сапогахъ, щедро смазанныхъ духовитымъ дегтемъ, а на другой -- дѣвки въ праздничныхъ разноцвѣтныхъ платьяхъ; и, наконецъ, по всей площади разсыпались, цѣпляясь за отцовъ и матерей, братьевъ и сестеръ, молодыя шалашниковскія поросли -- ребятишки и дѣвчата.
   Надъ всей толпой царило торжественное молчаніе. Шалашниковскія бабы, въ другое время пользовавшіяся языками безъ зазрѣнія совѣсти, теперь дали имъ отдыхъ. Не слышно было даже лусканья сѣмячекъ, составляющихъ необходимую принадлежность шалашниковскаго праздника. Всѣ, видимо, прониклись сознаніемъ важности минуты и постарались придать своимъ лицамъ подобающее выраженіе. Центральная группа стариковъ и средниковъ стояла, опершись на палки и опустивъ глаза внизъ. Бабы уныло глядѣли на центръ и, время отъ времени, тихонько вздыхали, а нѣкоторыя даже крестились. Парни и дѣвки только украдкой поглядывали другъ на друга. Даже мелюзга, и та затаила дыханіе.
   Однимъ словомъ, при первомъ же взглядѣ на толпу, было ясно, что готовилось совершиться что-то чрезвычайно важное или, по крайней мѣрѣ, необыкновенное для шалашниковцевъ. И дѣйствительно, въ этотъ день шалашниковское общество намѣревалось въ первый разъ воспользоваться своимъ правомъ "исключать изъ своего состава порочныхъ членовъ и передавать ихъ въ распоряженіе правительства", т. е. говоря проще, правомъ ссылать своихъ членовъ въ Сибирь.
   Никогда ничего подобнаго не было въ Шалашной. Шалашниковцы даже не подозрѣвали, что они обладаютъ подобнымъ правомъ. Ссылка въ Сибирь была для Шалашной вещью очень знакомою: не мало шалашниковцевъ ушло "по владимиркѣ". Тутъ были и преступники, и жертвы такъ называемыхъ деревенскихъ "недоразумѣній". Но шалашниковцы всегда видѣли, что ссылкой въ Сибирь занимается начальство. Подерутся, напримѣръ, двое пьяныхъ шалашниковцевъ и одинъ не "потрафитъ", "перепустить", "угодитъ не въ то мѣсто", отправитъ противника на тотъ свѣтъ, пріѣдетъ слѣдователь, произведетъ дознаніе, заберетъ съ собою въ городъ "перепустившаго" мужика, а тамъ его подержатъ сперва въ острогѣ, а потомъ отправятъ въ Сибирь., Произойдетъ "недоразумѣніе" между шалашниковскимъ и обществомъ и господиномъ становымъ приставомъ -- опять наѣзжаетъ начальство, забираетъ "зачинщиковъ" и "подстрекателей", подержитъ въ острогѣ и отправляетъ въ Сибирь. Роль шалашниковскаго общества во всемъ этомъ ограничивалась тѣмъ, что оно поставляло матеріалъ для ссылки, вязало этотъ матеріалъ и отвозило его на своихъ подводахъ въ городъ.
   И вдругъ шалашниковцы узнаютъ, что ихъ "міръ" можетъ ссылать своихъ членовъ самъ, помимо велѣній и желаній начальства. Открытіе это сдѣлалъ кабатчикъ Хоперъ и вотъ по какому поводу.
   Когда въ Шалашной водворились "новые порядки", изъ бѣднѣйшаго большинства ея населенія выдѣлилось нѣсколько человѣкъ, которые не имѣли буквально ничего, но зато и не боялись буквально ничего. Звали въ Шалашной подобныхъ людей "голопятыми" и "оголтѣлыми". Въ описываемую эпоху въ Шалашной такихъ "голопятыхъ" было сравнительно немного -- всего пять человѣкъ; но, несмотря на свою малочисленность, они давали себя знать. Если въ будничный день на улицѣ раздавался дикій ревъ, то это значило, что по улицѣ шествуетъ "голопятый". Если пропадала какая-нибудь вещь, то это значило, что она украдена и снесена къ Хопру въ кабакъ "голопятымъ". Особенно доставалось отъ "голопятыхъ" такъ называемымъ "обстоятельнымъ мужикамъ". Безъ церемоніи вламывается къ нимъ въ хаты "голопятый" и оретъ: "ты отъ меня попользовался -- купилъ за три рубля мою лошадь, подавай же мнѣ на водку!" или: "я тебѣ три года даромъ работалъ, давай хоть на косушку!" И обстоятельный мужичокъ лѣзетъ въ карманъ и даетъ на косушку, приговаривая: "На, на! только уйди отъ грѣха!.."
   "Голопятый" -- пропащій чловѣкъ; у него, какъ говорится, ни кола, нк двора. Жизнь его -- или пьянство, или тоска по водкѣ; будущность -- сгорѣть отъ водки или быть раздавленнымъ телегою, валяясь гдѣ-нибудь ночью на дорогѣ. Словомъ, онъ -- ничтожество. Но въ то же время, онъ и сила: "голопятому" ничего не стоитъ украсть, пустить "краснаго пѣтуха" и даже убить человѣка. Въ острогѣ или въ Сибири жизнь его будетъ нисколько не хуже настоящей -- чего же ему бояться? И "голопятый" нетолько не боится никого, но и самъ внушаетъ всѣмъ страхъ: его кормятъ и поятъ, и даже сносятъ всевозможныя издѣвательства, которыя позволяетъ себѣ "голопятый".
   Изъ пяти шалашниковскихъ "голопятыхъ" четверо были народъ болѣе или менѣе смирный: они добывали себѣ кормъ или просьбами "Христа ради", или подсобляли кому-нибудь по хозяйству; пьяны были не болѣе половины дней въ году, и пьяные были смирны, не лѣзли въ драку и развѣ только позволяли себѣ ругаться. Совсѣмъ иными качествами отличался пятый "голопятый". Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, это былъ хорошій, работящій мужикъ, если и не особенно зажиточный, то, по крайней мѣрѣ, стоявшій далеко отъ той послѣдней ступени бѣдности, на которой онъ находился теперь. Величали его тогда Антономъ Иванычемъ и считали мужикомъ добрымъ и разсудительнымъ. Разсудительность его пользовалась даже нѣкоторою извѣстностью и на сходахъ его голосъ выслушивался внимательно. Раззорилъ его "случай" (въ Шалашной все отъ "случаевъ" раззоряются): повезъ онъ въ дождливую погоду въ городъ муку; на одномъ изъ спусковъ, самомъ крутомъ, почти вертикальномъ, лошадь его оступилась, и онъ вмѣстѣ съ возомъ и лошадью полетѣлъ внизъ въ лощину. Въ результатѣ получилось: лошадь сломала переднія ноги, мука разсыпалась и смѣшалась съ грязью, а самъ Антонъ съ раздавленной грудью лежалъ на спинѣ среди лужи. Здѣсь онъ лежалъ до самаго вечера, когда его подобрали и привезли домой возвращавшіеся съ городского базара сосѣди. На утро, въ избу Антона собрались шалашниковцы, пожалѣли Антона, подивились, какъ это они, ѣздившіе тысячу разъ по опасному спуску, доселѣ не догадались привести его въ маломальски порядочный видъ, затѣмъ разошлись и забыли и про Антона, и про спускъ. Цѣлыхъ два года болѣлъ Антонъ; семья его питалась въ это время тѣмъ, что продавала различныя принадлежности хозяйства, и такъ какъ покупателей было только двое, купецъ Распоясовъ, да кабатчикъ Хоперъ, которые поэтому давали цѣны ни съ чѣмъ несообразныя, то нѣтъ ничего удивительнаго, что когда Антонъ поднялся на ноги, у него не оказалось ни движимой, ни недвижимой собственности, кромѣ жалкой хатенки, да и эта послѣдняя за какіе-то долги "подлежала" Распоясову. Нужно было заводить сначала все хозяйство; но, во-первыхъ, не было у Антона прежнихъ силъ, а, во-вторыхъ, не съ чего было начать. Бросился-было Антонъ по своимъ прежнимъ благопріятелямъ, но тѣ только ахали, да высказывали свои сожалѣнія, а помощи никакой не оказывали. Озлился Антонъ и сталъ пить: жена его сперва кое-какъ перебивалась, но потомъ, измучившись, ушла въ другое село, откуда она была взята и гдѣ у нея оставался холостой братъ, и увела съ собой дѣтей. Антонъ спился окончательно и сталъ въ ряды "голопятыхъ". Изъ Антона Иваныча онъ обратился въ Антошку.
   Отъ своихъ товарищей онъ отличался необыкновенною злостью. Ругался такъ, что даже привычному шалашниковскому уху становилось жутко. Не было такой мерзости, которой онъ не могъ бы выкинуть. Разъ къ купцу Распоясову пріѣхала городская родственница, дебелая купецкая дочь, считавшая своею обязанностью на каждомъ шагу громогласно удивляться "мужицкому невѣжеству". Антошка, услышавши объ этомъ, сказалъ: "я тебѣ покажу невѣжество!" и въ одинъ прекрасный вечеръ, когда городская барышня сидѣла на крыльцѣ Расноясовскаго дома, онъ явился откуда-то передъ нею, въ чемъ мать родила, и произнесъ: "госпожа купчиха! позвольте съ вами разговоръ имѣть". Подобныя продѣлки оставались безнаказанными, такъ какъ своимъ безумнымъ и злобнымъ взглядомъ Антошка невольно внушалъ боязнь къ себѣ и заставлялъ ожидать отъ себя всего; а безнаказанность дѣлала его еще смѣлѣе. При этомъ, во всѣхъ его поступкахъ была своего рода тенденція: жертвами антошкиныхъ мерзостей были всегда попъ, Распоясовъ, кулаки, т. е. люди, нелюбимые всѣмъ шалашниковскимъ населеніемъ. Поэтому, Антошку любили всѣ шалашниковцы, исключая, конечно, тѣхъ, на кого обрушивались его выходки; его охотно кормили, пускали ночевать и снабжали остатками одежды. Ивогда шалашниковцы пользовались имъ для того, чтобы насолить какому-нибудь шалашниковскому патрицію. Распоясовъ выдавалъ замужъ свою дочь и устроилъ пирушку, шалашниковцы подбили Антошку появиться подъ окнами освѣщеннаго распоясовскаго дома и заорать: "эй ты, душегубъ! ты что-жь это: на нашихъ хребтахъ выстроилъ себѣ домъ, а на свадьбу насъ не приглашаешь? Давай четверть водки, не то стекла побью"!.. Гости Распоясова переполошились, самъ онъ позеленѣлъ отъ злости, но счелъ за лучшее уступить Антошкѣ...
   Съ Хопромъ Антошка сперва ладилъ, такъ какъ сбывалъ ему за водку то, что ему давали доброжелатели, и что онъ стягивалъ у недоброжелателей. Но разъ какъ-то Хоперъ посмѣялся надъ Антошкой, и тотъ въ отместку ему совершилъ что-то неслыханное. Хоперъ страшно разсердился и порѣшилъ уничтожить Антошку. Боясь, однако, дѣйствовать прямо, онъ счелъ за лучшее подыскать какой-нибудь обходъ. Съ этою цѣлью онъ отправился въ городъ посовѣтываться съ однимъ своимъ пріятелемъ, законникомъ.
   Пріятель Хопра называлъ себя "деревенскимъ человѣкомъ" въ томъ смыслѣ, что кормился на счетъ деревни. Онъ писалъ мужикамъ прошенія, подавалъ имъ юридическіе совѣты, расписывался за безграматныхъ въ разныхъ присутственныхъ мѣстахъ и т. п. Для приданія себѣ большей важности, а также для увеличенія своего гонорара онъ носилъ всегда съ собою старенькій портфель и былъ всегда при манишкѣ, хотя, надо правду сказать, манишка эта цвѣтомъ своимъ мало чѣмъ отличалась отъ его чернаго сюртука. Однако, несмотря на болѣе или менѣе представительную внѣшность, его крючкотворская душа сквозила въ каждомъ его движеніи, такъ что даже Хоперъ, бесѣдуя съ кѣмъ-либо о своемъ пріятелѣ, называлъ его не иначе какъ "крючкомъ". Это былъ, дѣйствительно, настоящій крючекъ, который, прицѣпившись къ кому-либо, отрывался не скоро. Во всѣхъ окружныхъ селахъ у него были пріятели въ родѣ Хопра, которые направляли къ нему мужиковъ, имѣющихъ дѣла въ присутственныхъ мѣстахъ, а онъ уже "обдѣлывалъ" ихъ.
   Разыскавши въ городѣ пріятеля, Хоперъ повелъ его въ трактиръ, такъ какъ "крючекъ" подавалъ свои совѣты не иначе, какъ сидя за спиртными напитками и притомъ не въ кабакѣ, а въ болѣе приличной обстановкѣ пивной или трактира. Когда Хоперъ разсказалъ объ оскорбленіи, нанесенномъ ему Антошкой, и о своемъ желаніи такъ или иначе уничтожить Антошку, крючекъ отвѣтилъ, небрежно пропустивъ въ горло рюмку очищенной:
   -- Ну, что-жь, сошли его въ Сибирь!
   -- Какъ такъ, въ Сибирь? удивился Хоперъ.
   -- По общественному приговору. Въ законѣ сказано, что общество можетъ ссылать порочныхъ членовъ.
   -- Неужто можетъ?
   -- Можетъ. Это очень хорошая статья. Во всякомъ какой-нибудь порокъ есть -- значитъ, всякаго и можно сослать.
   -- Всякаго? значитъ, и меня общество можетъ сослать?
   -- Если захочетъ, то и тебя можетъ.
   -- Вотъ тебѣ и на! однако, хорошо, что у насъ объ этомъ законѣ не знаютъ, а то мнѣ бы не сдобровать.
   -- Вона! ты ужь и испугался. А ты вотъ что скажи: у кого въ рукахъ ваше общество?
   -- У Ильи Иваныча, у Петра Макарыча, ну, и у другихъ богатыхъ, и я немного держу.
   -- Ну, а ты съ этими Сидоръ Макарычами, да Петрами Иванычами пріятель?
   -- Ну, еще бы!.. Тутъ ужь дружка за дружку...
   -- Такъ, какъ же тебя можетъ сослать общество, когда оно у тебя въ рукахъ?
   -- И впрямь! Вишь ты, а я сразу-то и не сообразилъ...
   -- То-то и есть. Тебѣ отъ этого закона вреда нѣтъ, а польза можетъ быть большая: чуть кто тебя погладитъ противъ шерсти, вообще вредный для тебя человѣкъ, ты сейчасъ сговорился съ пріятелями да на сходъ: такъ и такъ, вотъ у насъ есть порочный членъ! Да съѣзди когда-нибудь на большой трактъ, тамъ по всѣмъ селамъ то и дѣло по общественнымъ приговорамъ ссылаютъ: какъ кто противъ богатѣевъ заершился, такъ его -- маршъ-маршъ!
   -- Ну, братъ, спасибо, что надоумилъ. Намъ это оченно сподручно будетъ. Я тебѣ за это на слѣдующій базаръ навезу цѣлые вороха деревенскаго добра!
   -- Ничего, привози.
   Въ тотъ же вечеръ, какъ только Хоперъ пріѣхалъ въ Шалашную, онъ обѣгалъ всѣхъ кулаковъ и сообщилъ имъ привезенную новость. Кулаки быстро усвоили всѣ наставленія "крючка" и порѣшили не откладывать въ долгій ящикъ примѣненія права общества. Кромѣ Антошки "голопятаго", было еще нѣсколько личностей, отъ которыхъ кулаки давно желали избавиться. Это были сѣдые старики, которые умѣли иногда пристыжать сходъ и удерживать такимъ образомъ шалашниковцевъ отъ продажи своихъ кровныхъ интересовъ за водку. Нечего и говорить, что кулаки, какъ говорится, точили зубы на этихъ стариковъ и теперь увидѣли во вновь открытомъ правѣ общества средство избавиться отъ нихъ. Однако, кулаки знали, что если они предложатъ сходу сослать ненавистныхъ стариковъ, то какъ ни велико вліяніе кулаковъ на сходъ, сходъ на ихъ предложеніе не согласится. Низко пали шалашниковцы, а искра Божія въ нихъ еще оставалась. Составлять подложные приговоры отъ имени общества шалашниковскіе кулаки, по неопытности, еще не умѣли. И потому оставалось постепенно пріучать шалакниковцевъ къ пользованію новымъ правомъ и на первый разъ предложить къ ссылкѣ одного только Антошку.
   Совсѣмъ иначе отнеслось къ дѣлу большинство шалашниковцевъ. Оно сразу поняло, какую роль можетъ играть въ рукахъ кулаковъ новое право общества. Каждый шалашниконецъ, сила дома или бесѣдуя на завалинкѣ съ пріятелемъ, отлично понималъ, что они -- "набитые дураки", такъ какъ позволяютъ кулакамъ дѣлать на сходахъ что имъ угодно. Но когда они всѣ собирались на сходъ, то словно дурѣли и забывали все, о чемъ думали въ одиночку или бесѣдовали вдвоемъ. Сначала они отчаянно кричали и протестовали противъ предложеній кулаковъ; но потомъ -- особенно, если произносились магическія слова: "ведро, два ведра" -- махали руками и соглашались на все. Они предчувствовали, что тоже самое будетъ и теперь, когда кулаки предложатъ сослать кого-нибудь; и каждый невольно думалъ: "нынче Антошку сошлютъ, а завтра, можетъ, и я на его мѣстѣ буду!" Такимъ образомъ, большинство шалашниковцевъ было противъ ссылки, хотя не изъ-за какихъ-нибудь принциповъ, а просто изъ шкуробоязни.
   Нашлись, однако, и принципіальные противники ссылки. Это были, во-первыхъ, старики, жившіе традиціями добраго стараго времени, когда на "кругахъ" личность цѣнилась высоко и не могло быть и рѣчи объ исключеніи кого-либо изъ общества, а тѣмъ болѣе о ссылкѣ, и, во-вторыхъ, "нелюдимцы"...
   Такимъ образомъ, по вопросу о ссылкѣ Антошки образовалась сильная оппозиція, и сходъ, по поводу этого вопроса, вышелъ необыкновенно бурнымъ и шумнымъ. Торжественное молчаніе, царившее въ началѣ, было прервано прежде всѣхъ Хопромъ. Онъ принесъ сперва сходу жалобу на поступокъ Антошки, а затѣмъ разсказалъ, сколько краденыхъ вещей Антошка приносилъ къ нему въ кабакъ, да онъ не взялъ.
   -- Стало быть, какъ этотъ Антошка -- пьяница и воръ, заключилъ онъ: -- и вредъ отъ него большой, то законъ такихъ велитъ ссылать въ Сибирь на поселеніе на вѣчныя времена.
   Не успѣлъ Хоперъ кончить, какъ со всѣхъ сторонъ раздались крики:
   -- Ишь ты, въ Сибирь! тебя бы туда, потому ты первый грабитель и житья отъ тебя нѣтъ!
   -- Антошка -- воръ, да кто его воромъ-то сдѣлалъ? не ты ли? кабы ты краденаго не принималъ, не кралъ бы и онъ.
   -- Я краденаго не прималъ, огрызался Хоперъ: -- а ежели онъ говоритъ: подарокъ, почемъ же мнѣ знать?..
   -- Туда же еще пьянствомъ коритъ, а зачѣмъ самъ кабакъ держишь?
   -- Отчего мужикъ и пьетъ, какъ не отъ того, что вы его грабите!..
   -- Ты почемъ у Антошки-то овецъ покупалъ, когда онъ больной лежалъ? по полтора? а развѣ такъ по божески можно? ты его больного грабилъ, а теперь его въ Сибирь?!
   -- На вѣчныя времена, а?!
   Мало по малу, сходъ такъ заволновался, что нельзя было разобрать ничего, что говорили деревенскіе ораторы. Когда волненіе нѣсколько утихло, то оказалось, что пренія удалились отъ первоначальнаго вопроса и теперь шли взаимные попреки между кулаками и остальными шалашниковцами.
   -- Ты съ меня сколько лишку-то взялъ за десять рублей?
   -- А сколько?
   -- А, ты забылъ? А есть у тебя на шеѣ крестъ?
   -- Ты объ крестѣ мнѣ не толкуй, а говори объ дѣлѣ...
   -- Я объ дѣлѣ и говорю... Забылъ? Ну, такъ я тебѣ напомню... Взялъ ты съ меня двѣ мѣрки пшеницы, да я тебѣ три дня косилъ. Сосчитай, сколько это выйдетъ?..
   -- Это, братъ, ты самъ считалъ бы, когда деньги занималъ. Зачѣмъ ты приходилъ за деньгами? тянулъ я тебя?
   -- Нужда, братанъ, нужда!
   -- А я виновенъ, что-ли, въ твоей нуждѣ?
   -- Виновенъ. Я на что деньги-то занималъ? на подати. А отчего съ податьми не управился? оттого, что ты лѣтошній годъ за долгъ въ пол-цѣны хлѣбъ у меня отобралъ.
   -- А ты не занималъ бы!
   -- Ахъ ты, идолъ! Да развѣ я у тебя занималъ? Мою-жь лошадь за недоимки продавали -- ты за семь купилъ, а мнѣ сейчасъ же за двадцать въ долгъ уступилъ... безстыжіе твои глаза!
   На другомъ концѣ схода одинъ кулакъ стыдилъ окружающихъ его шалашниковцевъ.
   -- Васъ же, чертей, выручаешь, а вы попрекаете!...
   -- Ишь, благодѣтель нашелся!
   -- Теперь-то ты огрызаешься, а какъ весною приспичитъ, прибѣжишь, въ ногахъ будешь валяться: -- выручи, молъ, Moсѣичъ! А какъ тебя выручишь, такъ ты, замѣсто благодарности, міроѣдомъ величаешь!
   -- Да за что тебя благодарить? Вѣдь ты черезъ эти долги кровь нашу пьешь!
   Попреки продолжались довольно долго. Наконецъ, всѣ уморились, у всѣхъ осипли голоса, у всѣхъ пересохло въ горлѣ. Тогда Хоперъ, какъ ни въ чемъ не бывало, возвратился къ главному вопросу.
   -- Такъ вотъ я жертвую на "міръ" два ведра; только чтобы, значитъ, сейчасъ приговоръ и Антошку въ холодную!
   Эта рѣчь, видимо, произвела благопріятное впечатлѣніе. Наиболѣе нетерпѣливые любители выпивки тотчасъ же предложили Хопру вопросъ:
   -- Пить-то къ тебѣ въ кабакъ идти, али сюда принесешь?
   Аѳанасій Иванычъ молчалъ во все время схода, но теперь не стерпѣлъ и закричалъ:
   -- Братцы! грѣхъ вамъ! развѣ Антошка не такой же человѣкъ, какъ вы, что вы его за водку губите?
   -- Эко ты когда схомянулся! заговорилъ одинъ изъ кулаковъ:-- чего-жь ты давче молчалъ? а теперь лѣзешь, когда ужь пошабашили? чего онъ, братцы, лѣзетъ? вонъ малецъ ужь и за водкой побѣжалъ!
   Перспектива двухъ ведеръ была крайне соблазнительна. Къ тому же Аѳанасій Иванычъ, отвернувшись отъ шалашниковцевъ и отказывая имъ въ сосѣдскихъ услугахъ, очень оскорбилъ ихъ и не пользовался теперь никакимъ авторитетомъ. Да наконецъ, Антошка, воръ, пьяница, "голопятый", развѣ онъ такой же человѣкъ, какъ и шалашниковцы, когда у каждаго изъ нихъ есть, по крайней мѣрѣ, своя изба? Неудивительно, поэтому, что въ отвѣтъ на слова Аѳанасія Иваныча отовсюду послышалось:
   -- И впрямь, чего лѣзешь? Отказался отъ міра, ну, и не лѣзь... ступай-ка лучше домой да сиди на печкѣ!
   Но Аѳанасій Иванычъ не двигался. Принесли водку -- онъ какъ-то странно посмотрѣлъ на нее и остался на мѣстѣ. Стали граматные входить одинъ за другимъ въ правленіе для подписи заранѣе заготовленнаго писаремъ общественнаго приговора; стали затѣмъ граматные и безграматные пить пожертвованную водку, Аѳанасій Иванычъ все стоялъ неподвижно. И только когда мужикъ, разносившій водку, подошелъ къ нему и спросилъ: "выпьешь, что ли?" онъ быстро повернулся и бросился бѣжать домой.
   Шалашниковцевъ это очень разсмѣшило и они начали кричать въ слѣдъ Аѳанасію Иванычу:
   -- Экъ ему мірская-то водочка не по вкусу!
   -- Лови его, ребята!
   -- Улю-лю!
   Ребятишки, видя, что взрослые издѣваются надъ Аѳанасіемъ Иванычемъ, бросились за нимъ и съ гикомъ и свистомъ проводили до дому.
   Но Аѳанасій Иванычъ едва-ли что слышалъ. Онъ бѣжалъ какъ "оглашенный" и остановился только на своемъ огородѣ у скирда сѣна. Здѣсь онъ опустился на землю и пролежалъ до вечера, безъ всякой мысли, въ какомъ-то полубезсознательномъ состояніи. Только вечеромъ онъ вспомнилъ, что нужно напоить лошадь, и отправился было подъ сарай. Но на полдорогѣ остановился, поглядѣлъ на свой дворъ, на свое хозяйство, и вдругъ ему стало все противно. "Зачѣмъ все это? подумалъ онъ.-- Зачѣмъ поить лошадь, пахать, косить? случится несчастье -- ногу сломишь, хлѣбъ не уродитъ, и все пропало: сопьешься какъ Антошка, да еще въ Сибирь сошлютъ. Тьфу!.." Аѳанасій Иванычъ плюнулъ и пошелъ спать, оставивъ лошадь непоенною и не исполненными разныя домашнія работы.
   Съ этого дня Аѳанасій Иванычъ "задурилъ": бросилъ работу, ставилъ неубраннымъ хлѣбъ на полѣ, пересталъ ходить въ церковь, сталъ сторониться своей семьи и, наконецъ, началъ "задумываться". Уйдетъ куда-нибудь за село и сидитъ неподвижно цѣлые дни и все что-то думаетъ, произнося иногда отрывочныя слова:
   -- Живорѣзы, одно слово. Съѣдятъ, поѣдомъ съѣдятъ... Житья нѣтъ... Одинъ грѣхъ... Убѣжать -- больше ничего...
   Отъ напряженной умственной работы и отъ голода -- онъ почти ничего не ѣлъ -- онъ страшно исхудалъ и сталъ ужасенъ на видъ. Немытый, нечесанный, желтый, съ завострившимся носомъ и подбородкомъ, съ воспаленно-блестящими глазами, онъ наводилъ страхъ на дѣтей, которыя большими толпами бѣгали смотрѣть на него.
   Въ домѣ Аѳанасія Иваныча начался плачъ и стонъ, онъ не слышалъ ничего, не обращалъ ни на что вниманія. Полуголодныя дѣти орали, прося хлѣба; обозленная жена постоянно ругала его, понуждая къ работѣ, но ничто не дѣйствовало.
   -- Чего ты, идолъ, сидишь? вѣдь сдохнемъ съ голоду! кричитъ жена.
   -- Ну, и издыхайте, апатично отвѣчаетъ онъ.
   -- Да, вѣдь и ты сдохнешь!..
   -- Ну, что-жь!
   -- Тьфу, идолъ! плюнетъ жена и побѣжитъ жаловаться къ сосѣдямъ.
   Приходятъ сосѣди и уговариваютъ Аѳанасія Иваныча не "дурить". Онъ или молча выслушиваетъ ихъ или вдругъ огорошиваетъ совѣтчика вопросомъ:
   -- Вѣдь ты людоѣдъ?
   -- Что ты, Христосъ съ тобой? обижается сосѣдъ.
   -- Да вѣдь ты Антошку съѣлъ?
   -- Да развѣ это я? тоже міръ...
   -- А ты на сходѣ не былъ? водку Хопрову не пилъ?
   Сосѣдъ молчитъ.
   -- Ну, и ступай откуда пришелъ.
   Сосѣдъ уходитъ.
   Пришелъ батюшка.
   -- Какъ же это ты, Аѳанасій? надо трудиться...
   -- А зачѣмъ я буду трудиться?
   -- Какъ зачѣмъ? чтобы ѣсть хлѣбъ насущный...
   -- А развѣ я его ѣмъ?
   -- Да какъ же не ѣшь?
   -- А такъ: ты частицу возьмешь, староста за подати другую, Распоясовъ третью -- много ли мнѣ останется?
   Батюшка помолчалъ.
   -- Однако, ты -- христіанинъ, а потому долженъ трудиться...
   -- А ты, батюшка, христіанинъ?
   -- А то какъ же? удивился батюшка.
   -- Отчего-жь ты не трудишься?
   Снова молчаніе.
   -- У меня санъ, продолжаетъ батюшка:-- я пастырь, поставленъ блюсти васъ. У меня своего дѣла много. А ты -- крестьянинъ, мужикъ, долженъ работать...
   -- А если я -- мужикъ, да лучше тебя, за что-жь я цѣлый вѣкъ какъ каторжный буду работать? Это какъ по твоему?..
   Батюшка обидѣлся и собрался уходить. На прощанье онъ сказалъ:
   -- Оставь, Аѳанасій; это гордыня въ тебѣ говоритъ, бѣсовскія мысли... Не доведутъ онѣ тебя до добра!
   И съ тѣмъ ушелъ.
   Кое-какъ, "съ грѣхомъ пополамъ", нанимая рабочихъ изъ части, жена Аѳанасія Иваныча убрала хлѣбъ. Измучившись на работѣ, она рѣшилась просить "міръ" "поучить" мужа, который ни въ чемъ не хотѣлъ помочь ей. "Міръ" внялъ просьбѣ жены, которую всѣ видѣли "вытягивавшею жилы" на работѣ, и "поучилъ" Аѳанасія Иваныча. Молча покорился онъ рѣшенію "міра" и только по окончаніи экзекуціи сказалъ: "подлецы вы, господа старики!" Разсерженный "міръ" не ограничился одной экзекуціей, а посадилъ его еще на три дня въ холодную и, кромѣ того, наложилъ штрафъ въ ведро. Штрафъ былъ тотчасъ же взысканъ: съ арестованнаго Афанасія Иваныча сняли сибирку, сапоги и шапку и отнесли въ залогъ Хопру, а водку роспили.
   Когда черезъ три дня Аѳанасія Иваныча выпустили изъ холодной, онъ бѣжалъ изъ Шалашной и пропалъ безъ вѣсти.
   

II. СТРАННИКЪ.

I.

   Медленно тянется группа пѣшеходовъ по песчаной степной дорогѣ. Пыль окружаетъ путниковъ и столбомъ стоитъ надъ ними. Пылью же покрыты ихъ обувь, одежда и лица.
   Конецъ августа. Страдная пора кончилась; главнѣйшая часть сельскаго труда -- полевыя работы -- исполнена, и благочестивые люди начинаютъ отовсюду двигаться на "богомоленія". Идутъ люди, чающіе получить отъ угодниковъ исцѣленіе отъ своихъ недуговъ; идутъ давшіе по какому-либо поводу "обѣщаніе", идутъ, наконецъ, богомольцы и богомолки, спеціально занимающіеся странствованіемъ по святымъ мѣстамъ.
   Труденъ и дологъ путь странника, идущаго иногда за тысячу и болѣе верстъ поклониться святымъ угодникамъ. Желѣзныя дороги въ настоящее время сократили и облегчили этотъ путь, но ими пользуются далеко не всѣ: у однихъ не хватаетъ средствъ, другіе признаютъ угоднымъ Богу только пѣшее странствованіе.
   И вотъ они идутъ, усталые, измученные; лица истощенныя, обвѣтренныя, красныя, съ потрескавшимися губами и припекшеюся кровью; одежда порвана, рубахи до нельзя грязны. Черезъ плечи перекинуты сумки съ хлѣбомъ, солью, кружками для воды, походными ножами, смѣною бѣлья и т. п. Питаются они всю дорогу хлѣбомъ съ солью да съ водой; только изрѣдка приходится перехватить гдѣ-нибудь "горяченькаго".
   Страннику приходится терпѣть и голодъ и холодъ. Объ этомъ именно и идетъ разговоръ въ группѣ странниковъ, расположившихся на отдыхъ вечеромъ, послѣ жаркаго дня, на берегу грязной, мелкой степной рѣчки.
   -- И, батюшки мои, говорить старушка-богомолка:-- что мнѣ только приходилось извѣдывать -- уму непостижимо... Разъ шла осенью, къ домамъ поспѣшала, анъ хвать, зима-то ранняя, снѣгъ, морозъ, мятель -- обѣ ноги отморозила, думала, что ужь и владать ими не буду... Кой-какъ добрые люди довезли... Ну, дала опять обѣщаніе Троицу-Сергія посѣтить. И что-жь ты думаешь, къ веснѣ ноги-то и отошли!
   -- Отошли? удивляются слушатели.
   -- Какъ началось тепло, такъ и стали отходить, а какъ стаялъ снѣгъ, я ужь и ходить стала.
   -- Во истинну милосердіе Божіе! сказалъ одинъ изъ богомольцевъ и перекрестился.
   Перекрестились я всѣ остальные.
   -- Да, Онъ милосердъ, началъ пожилой странникъ, одѣтый богаче всѣхъ остальныхъ своихъ собесѣдниковъ: все на немъ било и крѣпко и ново.-- Онъ милосердъ, только мы-то забываемъ это... Былъ со мной случай, истинное чудо; по тому вотъ самому а теперь и хожу каждый годъ къ угодникамъ. Былъ я больной годъ, и два, и больше: половиной тѣла не владалъ. И всѣ мои дѣла пришли въ разстройство. Самъ-то я въ селѣ лавку бакалеи держу и ссыпкой хлѣба занимаюсь. Ну, какъ заболѣлъ, не могу ничего самъ дѣлать. А наше дѣло такое, что нуженъ вездѣ хозяйскій глазъ: чуть что не доглядѣлъ, на прикащика не полагай надежды; а сыновъ у меня нѣтъ, все дѣвочки. И стало мое имѣніе истощаться. Ну, лечился, былъ у разныхъ докторовъ -- нѣтъ помоги; служилъ молебны -- то же никакой пользы. Хорошо. Только приходитъ разъ ко мнѣ странникъ, то же вотъ богомолецъ: проситъ на странствіе. Далъ я ему, и вдругъ мнѣ вступило: "можетъ, и мнѣ сходить бы къ угодникамъ". А какое тамъ ходить, коли у меня лѣвая сторона тѣла вся какъ деревянная -- двинуть ногой-рукой не могу. Ну, только не успѣлъ я подумать насчетъ странствія, какъ чувствую, что у меня мякше въ больномъ-то боку стало. Попробовалъ я рукой лѣвой двинуть: чуть-чуть, а все-таки двигается; попробовалъ ногой -- тоже, на полвершка передвинулъ. Тутъ ужь я обрадовался: заплакалъ. "Обѣщаю, говорю, къ угодникамъ, какъ только поднимусь". Сейчасъ послалъ за батюшкой: такъ и такъ, молъ, вотъ какое дѣло со мной сдѣлалось -- отслужите молебенъ. Отслужили. Послѣ молебна я опять обѣщаюсь, батюшка благословилъ. Дальше-больше, черезъ мѣсяцъ выздоровѣлъ: и рукой и ногой превосходно владѣю. Божья это рука или нѣтъ?
   -- Она самая!
   -- А дальше что! Какъ только всталъ я на ноги, сейчасъ котомку на плечи -- и въ Кіевъ. Ну, первый день прошелъ -- ничего. На второй день начинаю чувствовать, будто нога что-то не слушается. На третій день къ вечеру свалился: ни рука, ни нога. Свалился и лежу на хуторѣ, добрые люди приняли, опять въ такой же болѣсти, какъ и дома. Лежу день, лежу другой -- все хуже. "Что же это, думаю; зналъ бы, изъ дому бы не выходилъ". И возропталъ я тутъ. Только ночью во снѣ вижу, подходитъ ко мнѣ старецъ и говоритъ: "иди". "Какъ, говорю, я пойду, когда я -- калѣка"? А онъ и говоритъ: "все-таки иди", и скрылся. Проснулся я и думаю: "что же это такое? вѣдь, это прямо указаніе; надо идти". На утро прощаюсь съ хозяевами: "пойду", говорю. А они всѣ въ одинъ голосъ: "куда, говорятъ, тебѣ идти"? "Какъ-нибудь, говорю, буду ползть". Ну и поползъ, прямо такъ на четверенькахъ и поползъ. Да еще рукой-то лѣвой хоть немного владѣлъ, а нога такъ просто тянулась, какъ будто и не моя. Ползъ я такимъ способомъ до полдня, а потомъ полегчало, сталъ немного владать и ногой; на другой день еще легче, а на третій ужь совсѣмъ пошелъ какъ слѣдуетъ. Сходилъ въ Кіевъ, и вотъ съ тѣхъ поръ пять лѣтъ ни разу не болѣлъ, и ногами владѣю: каждый годъ на богомолье хожу.
   -- Внялъ, значитъ, Господь!..
   При этомъ восклицаніи, которымъ богомольцы и богомолки закончили разсказъ торговца, только одинъ странникъ оставался молчаливымъ и ни однимъ словомъ не выразилъ своего мнѣнія о разсказанной исторіи. Странникъ этотъ рѣзко отличался отъ своихъ товарищей какъ своимъ нищенскимъ костюмомъ, такъ и тѣмъ, что у него не было котомки. Это былъ шалашниковскій бѣглецъ, бѣжавшій отъ "мірской" неправды, Аѳанасій Иванычъ Лопухинъ.
   Разсказъ торговца вызвалъ еще нѣсколько разсказовъ о подобныхъ же случаяхъ. Когда всѣ разсказы кончились и усталые богомольцы, закусивши хлѣба съ водой, собрались лечь спать, Аѳанасій Иванычъ неожиданно обратился къ торговцу съ вопросомъ:
   -- А у кого, почтеннѣйшій, хлѣбъ скупаешь?
   Всѣ обратили вниманіе на Аѳанасія Иваныча, даже тѣ, которые начали было молиться на сонъ грядущій, остановились и повернулись въ его сторону. Самъ торговецъ былъ крайне удивленъ и какъ-то нерѣшительно отвѣчалъ:
   -- Извѣстно у кого... у мужиковъ.
   -- А отколь будешь самъ? продолжалъ спрашивать Аѳанасій Иванычъ.
   -- Изъ Самарской губерніи... А ты что, землякъ что-ль?
   -- Что-жь, у мужиковъ тамъ залишекъ хлѣба? не обращая вниманія на вопросъ торговца, продолжалъ допытываться Аѳанасій Иванычъ.
   -- Какой залишекъ! отвѣчалъ торговецъ, все еще не понимая, и чему ведетъ свой допросъ собесѣдникъ: -- самимъ не хватаетъ... Извѣстно, отъ нужды продаютъ.
   -- Такъ это ты нуждой-то чужой пользуешься?
   -- Какъ пользуюсь? что я, ихъ тащу къ себѣ, что-ли? сами несутъ!
   -- Ты думалъ, что для тебя Богъ чудо станетъ творить... за то, что ты своего брата-мужика грабишь!
   -- А ты не лайся, коли путемъ не знаешь! Что я, одинъ, что-ли, хлѣбъ скупаю: не я, такъ другой.
   -- Это, братъ, и разбойники такъ говорятъ...
   И съ этими словами Аѳанасій Иванычъ отошелъ отъ прочихъ богомольцевъ и легъ. Стали ложиться и остальные, молча и недоумѣвая, какъ отнестись къ происшедшему. Только старуха нѣеюлько разъ сквозь зубы проговорила: "искушеніе", да какой-то мужиченко въ лаптишкахъ замѣтилъ своему сосѣду: "а ужь тонко онъ его обдѣлалъ... А то совсѣмъ святой!"
   

II.

   Аѳанасію Иванычу не спалось: сильно ужь взволновалъ его разсказъ торговца. "Ишь ты, думалъ онъ:-- на богомоленья каждый годъ ходитъ, видѣнья разныя бываютъ, а какимъ дѣломъ занимается, а?! своихъ же грабитъ!" И Аѳанасію Иванычу припомнились кулаки, оставленные на родинѣ, въ Шалашной. Вотъ Распоясовъ стоитъ въ церкви: съ какимъ усердіемъ бьетъ онъ земные поклоны, какъ старательно прикладывается ко всѣмъ иконамъ послѣ службы, какъ часто служитъ молебны! А съ боку Распоясова стоитъ Хоперъ и во всемъ ему подражаетъ, тотъ самый Хоперъ, который еще недавно, будучи бѣднымъ мужиченкомъ, никогда и въ церковь не заглядывалъ. А между тѣмъ, что стоитъ Распоясову или Хопру погубить человѣка, раззорить его, довести до сумы или острога? Ровно ничего. И губятъ. "Притворы! думаетъ Аѳанасій Иванычъ:-- Богъ-то у нихъ замѣсто покрышки"...
   И вездѣ такъ. Аѳанасій Иванычъ припоминаетъ свой путь отъ Шалашной. Положительно на каждомъ шагу встрѣчалъ онъ факты, доказывающіе, что "Богъ у людей замѣсто покрышки". Принимали его дорогой разно: въ однихъ мѣстахъ ему достаточно было сказать, что онъ идетъ "къ угодникамъ", чтобы быть желаннымъ гостемъ, за то въ другихъ мѣстахъ на него смотрѣли какъ на попрошайку, какъ на человѣка, который только высматриваетъ, не лежитъ ли гдѣ плохо. При этомъ его поразили два обстоятельства. Во-первыхъ, его хорошо принимали, кормили и поили не просто какъ голоднаго человѣка, а именно какъ странника по святымъ мѣстамъ. Всякій разъ, когда ему давали кусокъ хлѣба или пятакъ, то непремѣнно добавляли: "ужь ты за насъ помолись". Одинъ разъ съ нимъ былъ такой случай: покупалъ онъ хлѣбъ и далъ хлѣбной торговкѣ гривенникъ; сдачи приходилось двѣ копейки. У торговки не оказывалось двухъ копеекъ, а были все трехъ-копеечники. Долго торговка не рѣшалась отдать лишнюю копейку, но, наконецъ, отдала, прибавивъ: "ты ужь за меня поставь угодникамъ свѣчку"! Аѳанасій Иванычъ обобщилъ эти случаи такимъ образомъ: "и Бога хотятъ подкупить!" Второе обстоятельство, поразившее Аѳанасія Иваныча, состояло въ томъ, что его стали принимать тѣмъ суровѣе и тѣмъ съ большею непріязнью стали относиться къ нему, чѣмъ ближе подходилъ онъ "къ угодникамъ". Когда онъ теперь упоминалъ о своемъ странничествѣ, ему отвѣчали: "мало васъ, такихъ-то шарлатановъ, шляется здѣсь". Аѳанасій Иванычъ сперва не понималъ, какъ это можно быть странникомъ и шарлатаномъ въ одно и то же время; но скоро обстоятельства разъяснили ему его недоумѣніе.
   Аѳанасій Иванычъ ушелъ на богомоленье потому, что ужь больно мучила его деревенская неправда. Неправда эта была и на "міру", и въ семьѣ; проявлялась она и въ отношеніяхъ Распоясова и ему подобныхъ къ остальнымъ шалашниковцамъ, и въ отношеніяхъ заурядныхъ шалашниковцевъ другъ къ другу. Жить окруженнымъ со всѣхъ сторонъ такими явленіями неправды для Аѳанасія Иваныча стало невыносимымъ и онъ рѣшился покинуть Шалашную и искать людей, которые жили бы по правдѣ, по совѣсти, по-божески. Желаніе жить по правдѣ, мало по малу, подъ вліяніемъ созерцанія шалашниковскихъ неправдъ, сдѣлалось до такой степени сильнымъ, что Аѳанасій Иванычъ рѣшился исходить "всю землю", лишь бы найдти "праведныхъ" людей. Но гдѣ такіе люди могутъ быть? Въ городѣ, какъ это зналъ Аѳанасій Иванычъ по собственному опыту, пріобрѣтенному во время хожденія по "мірскимъ" дѣламъ, царитъ неправда еще "похлеще" шалашниковской; въ деревняхъ -- порядки тѣ же, что и въ Шалашной. Оставался еще одинъ край, край таинственный, о которомъ у Аѳанасія Иваныча свѣдѣнія были крайне смутныя и крайне заманчивыя. Край этотъ были "святыя мѣста", монастыри, вообще сторона, гдѣ "лежатъ угодники Божіи". Свѣдѣнія объ этомъ краѣ слагались изъ разсказовъ странниковъ и странницъ и изъ того, что вычитывалось въ "Чети-минеяхъ". Неудивительно, что край этотъ рисовался Аѳанасію Иванычу въ самыхъ радужныхъ краскахъ: тамъ въ лицѣ почивающихъ угодниковъ постоянный примѣръ праведности; тамъ подвижники, тамъ постоянное служеніе Богу, и т. д. Неудивительно, что Аѳанасій Иванычъ двинулся за правдой именно въ этотъ край.
   Побуждаемый къ странствію исканіемъ правды, Аѳанасій Иванычъ и въ своихъ товарищахъ-странникахъ видѣлъ людей, ищущихъ правды. И дѣйствительно, первое знакомство съ ними подтверждало этотъ взглядъ. Когда онъ, при первой же встрѣчѣ съ странниками, пустился съ ними въ откровенность, началъ изливать свою душу, разсказалъ о паденіи шалашниковскаго "міра", о его пьянствѣ и несправедливостяхъ, о господствѣ неправды въ жизни вообще, всѣ высказывали полное сочувствіе.
   -- Какая ужь тутъ правда, когда дѣти на родителевъ пошли! говорилъ одинъ странникъ.
   -- Нынче гривенникъ больше правды, подтверждалъ другой.
   Когда Аѳанасій Иванычъ высказывалъ свое негодованіе по поводу такихъ печальныхъ явленій, странники и въ этомъ случаѣ оказывались солидарными съ нимъ.
   -- Что и говорить: хуже этого и не придумаешь...
   Наконецъ, когда онъ высказалъ, что правду можно только въ "святыхъ мѣстахъ" найти, собесѣдники опять соглашались съ нимъ.
   -- Тамъ, около Бога, какъ же можно!
   -- Гдѣ-жь ей, матушкѣ, и быть!
   -- Зачѣмъ же мы туда и идемъ, какъ не за этимъ самымъ?
   Словомъ, Аѳанасій Иванычъ убѣдился, что онъ попалъ въ общество людей, подобныхъ ему. Это его очень обрадовало, и онъ въ первый разъ почувствовалъ облегченіе отъ тоски, которая тяжелымъ гнетомъ давила его душу съ тѣхъ поръ, какъ онъ понялъ неправду шалашниковской жизни. Не долга, однако, была его радость.
   Группа богомольцевъ, къ которой присталъ Аѳанасій Иванычъ, сложилась совершенно случайно. Какъ-то разъ сошлись всѣ на одномъ постояломъ дворѣ, и такъ какъ путемъ взаимныхъ распросовъ узнали, что всѣ идутъ въ одно мѣсто, то на другой день пошли всѣ вмѣстѣ. Скоро оказалось, что вмѣстѣ идти и удобнѣе и выгоднѣе: покупая хлѣбъ въ большомъ количествѣ, они получали "уступочку"; останавливаясь вмѣстѣ на одномъ постояломъ дворѣ, они платили меньше обычной платы. Это обстоятельство послужило связью между странниками и обратило случайно собравшуюся толпу въ нѣкотораго рода общество. Чтобы не собирать денегъ каждый разъ, при уплатѣ за хлѣбъ, ночлегъ, переправу и т. п., тѣмъ болѣе, что часто доля каждаго выражалась въ дроби, они избрали изъ своей среды "атамана" и вручили ему на расходы по рублю съ человѣка. Въ атаманы попалъ бойкій и расторопный мужикъ, до изнеможенія торговавшійся за каждую товарищескую копейку. Странники были очень довольны имъ и не могли нахвалиться его умѣньемъ беречь "опчія" деньги. Когда собранныя деньги были израсходованы, товарищи снова сложились, уже по два рубля, и деньги вручили тому же мужику. Но, проснувшись на другой день, они уже не увидѣли своего атамана: онъ бѣжалъ и унесъ деньги.
   Эта исторія сразу разрушила обаяніе, которое произвели на Аѳанасія Иваныча странники. Онъ сталъ подозрительно относиться къ нимъ и въ каждомъ словѣ, въ каждомъ поступкѣ сталъ видѣть что-нибудь скрытное. Онъ сдѣлался молчаливъ и не принималъ участія въ общихъ разговорахъ; но за то каждый благочестивый разговоръ, который вели странники, онъ заканчивалъ злымъ вопросомъ или угрюмымъ замѣчаніемъ, въ, которомъ ясно давалъ понять, что онъ все благочестіе странниковъ ставитъ ни въ грошъ. Онъ не разъ высказывалъ, что мужики, обзывавшіе странниковъ шарлатанами, были вполнѣ правы. "Нагрѣшитъ, напакоститъ, думалъ онъ:-- а потомъ хочетъ Бога подкупить: на богомоленье, молъ, сходилъ... А другой идетъ для почета: былъ, молъ, въ Кіевѣ, или у Сергія... Эхъ, вы сквалыжники!.." И мало-по-малу Аѳанасій Иванычъ приходилъ къ тому заключенію, что и для странниковъ "Богъ замѣсто покрышки". И снова овладѣла имъ прежняя тоска.
   

III.

   Мрачное воззрѣніе на людей, какъ на существа, "забывшія Бога" и упоминающія о Богѣ только для того, чтобы лучше "обдирать" и "тянуть жилы" изъ окружающихъ, еще болѣе укрѣпилось, и сдѣлалось для Аѳанасія Иваныча несомнѣнною истиною вслѣдствіе печальнаго происшествія, случившагося не задолго передъ ихъ приходомъ въ "святое мѣсто".
   На одномъ изъ приваловъ въ партіи странниковъ присоединились двѣ богомолки. Одна изъ нихъ, женщина лѣтъ сорока, была очень молчалива и только постоянно вздыхала. Другая, напротивъ, была очень разговорчива и притомъ знала множество разныхъ духовныхъ исторій, легендъ, разсказовъ и т. д. Мало-по-малу она овладѣла вниманіемъ всей партіи, такъ что во время остановокъ слышался одинъ ея голосъ, повѣствовавшій изумленнымъ слушателямъ какую-нибудь интересную исторію. Интересъ ея исторій увеличивался отъ того, что въ нихъ всегда рѣчь шла о самыхъ животрепещущихъ для мужика вопросахъ. Разъ, напримѣръ, одинъ изъ странниковъ упомянулъ о жукѣ, поѣдающемъ хлѣбъ, разсказчица тотчасъ же вмѣшалась и спросила:
   -- А знаете, откуда взялся жукъ?
   -- Нѣтъ, отвѣтили всѣ и сдвинулись къ разсказчицѣ, предчувствуя, что она собирается что-то сообщить.
   Разсказчица начала. Говорила она особымъ тономъ и особымъ голосомъ, усвоенными собственно для разсказовъ подобнаго рода.
   -- Было это, батюшки, годиковъ такъ съ пять тому назадъ. Вышли разъ богомольцы изъ Кіева. Шли они день, шли другой, шли и третій. Только остановились они, матушки мои, ночевать въ степу. Повечеряли, помолились и улеглись. Только не спится имъ, все думки про домашнихъ: какъ, молъ, тамъ безъ насъ, все ли благополучно? Ворочались, ворочались -- нѣтъ, ужь вѣрно не заснуть. И говорятъ другъ дружкѣ: "что-жь мы будемъ по пусту ворочаться? Лучше пойдемте: мѣсяцъ свѣтитъ, дорогу видно". Пошли; идутъ и молитвы читаютъ: потому артель ихняя маленькая, степь глухая -- долго ли до грѣха? Только вдругъ померкаетъ мѣсяцъ -- и темно, темно сдѣлалось по степу. Страшно стало богомольцамъ: ну, вдругъ волки, а не то еще хуже волковъ -- злые люди? И видятъ они: огни замелькали. "Должно, чумаки", думаютъ:-- пойдемъ къ нимъ". Стали подходить: видятъ -- чумаковъ нѣтъ, а стоитъ церковь съ золотыми крестами и вся въ огняхъ. Изъ оконъ церкви такъ свѣтъ и валитъ, а отъ золотыхъ крестовъ еще пуще. Взошли богомольцы на паперть, глядятъ -- никого въ церкви нѣтъ, а стоитъ только среди церкви гробъ. Обуялъ ихъ тутъ страхъ и ужасъ. Только думаютъ: храмъ Божій, значитъ, нечистаго нѣтъ ничего. Перекрестились и взошли во внутрь. Перво на-перво приложились ко всѣмъ ликамъ, а потомъ ударили поклоны передъ гробницей. Вдругъ изъ гроба слышится гласъ: "Братія! я не мертвъ, а живъ, хочу поучать васъ". Обомлѣли богомольцы, хотѣли бѣжать -- анъ ноги не слушаются. А изъ гроба поднялся монахъ, сѣлъ въ гробу-то и говоритъ: "Гдѣ вы, люди Божіи, были?" -- "У Іоны-пророка", отвѣчаютъ они; а у самихъ такъ все и трясется, насилу языкъ поворачивается: никогда они о такихъ дивныхъ дѣлахъ не слыхивали. Только монахъ спрашиваетъ дальше: "Что же, говоритъ, вамъ Іонъ-пророкъ говорилъ?" -- "Мнѣ, говоритъ старушка, щепочку далъ".-- "А мнѣ, говоритъ одинъ богомолецъ, писанный листочекъ: поученіе святыхъ".-- "А мнѣ -- отслужить двѣнадцать молебней".-- "А мнѣ -- семь лѣтъ на богомоленье ходить"... Ну, разсказали всѣ, что кому было. Тогда монахъ и спрашиваетъ: "а про послѣднее время говорилъ Іона-пророкъ?" -- "Говорилъ".-- "Ну, слушайте, что я вамъ скажу: скоро, скоро конецъ міру! Ибо, говоритъ, нечестія ваша предовлѣли и нечистая вопіютъ. Долготерпѣливъ и милостивъ Господь, но и наказуетъ. И сказано въ писаніи: будутъ предъ концомъ міра огненныя колесницы, поднимется братъ на брата, родится антихристъ, настанетъ моръ, гладъ и войны. И все это есть: антихристъ родился -- папа римскій, колесница -- желѣзная дорога... И напущу, глаголетъ Саваоѳъ, на ваши поля песьихъ мухъ, и будутъ они хлѣбъ вашъ поѣдать... Идите, говоритъ, и глаголите всѣмъ: да слышитъ имѣющій уши!" Сказалъ это онъ -- и вдругъ все исчезло: и монахъ, и гробъ, и церковь. Стоятъ богомольцы въ голомъ степу и дивуются, что это было... Вотъ съ этого года и пошелъ жукъ".
   Странники слушали разсказъ съ величайшимъ вниманіемъ: у нѣкоторыхъ даже мурашки ползали по спинѣ. По окончаніи разсказа, всѣ сидятъ, потупившись и о чемъ-то размышляя. Наконецъ, раздается какое-нибудь восклицаніе въ такомъ родѣ:
   -- Премудрость!
   Словомъ, благодаря своимъ разсказамъ, странница пріобрѣла въ глазахъ своихъ случайныхъ товарищей громадный авторитетъ. И потому, когда вдругъ разсказчица и ея товарка внезапно скрылись, всѣ искренно сожалѣли объ этомъ. Каково же было общее удивленіе и негодованіе, когда на слѣдующемъ привалѣ у многихъ странниковъ оказались исчезнувшими разныя вещи, хранившіяся въ котомкахъ! Оказалось, что въ то время, когда разсказчица занимала публику своими исторіями, ея товарка обирала котомки. Больше всѣхъ негодовалъ Аѳанасій Иванычъ, хотя у него не могло пропасть ничего, такъ-какъ ничего и не было.
   Этотъ случай такъ подѣйствовалъ на Аѳанасія Иваныча, что на минуту у него явилась мысль: "и въ святомъ мѣстѣ тоже, пожалуй, этакія штуки..." Но ему тотчасъ же стало стыдно и онъ началъ молиться объ "избавленіи отъ искушенія". Молитва помогла ему, и онъ вступилъ въ "святое мѣсто" съ твердой вѣрой, что въ то время, какъ во всемъ мірѣ царитъ неправда, въ "святомъ мѣстѣ" полное царство правды. Потому: "ужли-жъ и около угодниковъ такъ можно?"
   

IV.

   Со страхомъ и благоговѣніемъ вступилъ Аѳанасій Иванычъ въ "святой градъ". Но -- увы!-- если еще по дорогѣ вѣра его колебалась неблагопріятными фактами, то здѣсь этихъ фактовъ было еще больше. "Святой градъ" давно сдѣлался коммерческимъ городомъ, а его знаменитый монастырь очень походилъ на торжище. Всюду кружки, тарелки для сбора, всюду слышится звукъ монеты. У самыхъ воротъ монастыря идетъ бойкая торговля образами, крестиками и пр. Всюду рядомъ съ святыми словами -- "молебенъ", "акаѳистъ", "сорокоустъ" -- слышатся и грѣшныя -- "полтинникъ", "десять рублей", "не дорого" и т. п.
   Эта коммерческая сторона "святого мѣста" страшно поразила Аѳанасія Иваныча: этого онъ ужь ни въ какомъ случаѣ не ожидать. Онъ шелъ сюда съ больною душею, съ громаднымъ запасомъ оскорбленнаго чувства правды, съ цѣлымъ рядомъ мучительныхъ вопросовъ, возбужденныхъ созерцаніемъ господства неправды, насилія, обмана, прижимки; онъ шелъ сюда въ надеждѣ найти здѣсь правду, праведныхъ людей и раскрыть передъ ними всю свою душу, высказать всѣ свои сомнѣнія и вопросы; онъ ожидалъ найти здѣсь успокоеніе, разрѣшеніе наболѣвшихъ вопросовъ, указаніе пути среди явленій неправды -- и вмѣсто того нашелъ тоже, что измучило его въ Шалашной, дома, что заставило его бѣжать съ родины!
   Съ растерзаннымъ сердцемъ, уныло бродилъ онъ по монастырю, уныло и какъ-то безсознательно прикладывался къ святынямъ, отстаивалъ обѣдни, сидѣлъ въ трапезной, одиноко толкался среди группъ странниковъ. И всюду, и вездѣ онъ подмѣчалъ копеечные интересы, всюду слышалъ разговоры о деньгахъ, всюду видѣлъ проявленія жадности. Нельзя сказать, чтобы здѣсь не было явленій, которыя показывали, что здѣсь есть люди, заботящіеся и о "душѣ", люди, для которыхъ "душа" была важнѣе копейки. Но эти явленія какъ-то робко жались по уголкамъ" словно конфузясь выйти на вольный свѣтъ, словно робѣя передъ явленіями другого рода. А явленія другого рода лѣзли на иродомъ, бросались какъ будто нарочно прямо въ глаза. Вотъ какой-то монахъ громогласно выразился: "ну, народъ! цѣлуютъ (угодниковъ) много, а кладутъ мало!" Вотъ за "даровымъ" обѣдомъ богомольцевъ болѣе десяти разъ обходятъ съ тарелками для сбора пожертвованій, да кромѣ того, около каждой чашки съ кушаньемъ стоитъ кружка съ надписями. Вотъ, наконецъ, случай кражи...
   Особенно поразилъ Аѳанасія Иваныча послѣдній случай. Дѣло было такъ. Будучи въ пещерахъ, онъ съ удивленіемъ увидѣлъ монаховъ, стоявшихъ неподвижно по угламъ, невдалекѣ отъ тарелокъ, на которыя благочестивые богомольцы клали деньги. Выходя изъ пещеры, онъ съ неменьшимъ удивленіемъ замѣтилъ двухъ монаховъ, стоявшихъ у выхода изъ пещеръ и внимательно осматривавшихъ спины выходившихъ богомольцевъ. Аѳанасій Иванычъ остановился и думалъ: что это значитъ? Вдругъ выходившая изъ пещеръ толпа заволновалась, зашумѣла. Стоявшіе у входа монахи тащили какую-то бабу; толпа бросилась за ними. Всѣ спрашивали другъ друга: "что такое?"
   -- Вездѣ брала? спрашивали бабу монахи.
   -- Вездѣ, родимые, покорно отвѣчала баба:-- грѣхъ попуталъ.
   Оказалось, что монахи, стоявшіе по угламъ пещеръ, наблюдали за тарелками и, когда замѣчали, что кто-нибудь изъ богомольцевъ, вмѣсто того, чтобы положить, тянулъ деньги съ тарелки, незамѣтно дѣлали мѣломъ знакъ на спинѣ вора. По этому-то знаку монахи, стоявшіе у входа, и узнали воровку.
   Пойманная въ воровствѣ баба, въ наказаніе, была на цѣлый день привязана къ оградѣ на виду и въ поученіе прочимъ богомольцамъ.
   Аѳанасія Иваныча эта исторія кольнула въ самое сердце. "Хороша воровка, думалъ онъ: -- да и монахи тоже теплые ребята! Богъ-то Богъ, а мамонъ своимъ чередомъ!.."
   Понятно, что такое мрачное настроеніе души должно было рано или поздно кончиться кризисомъ, рано или поздно долженъ былъ произойти переломъ, разрывъ съ прежними вѣрованіями. И кризисъ наступилъ.
   Въ монастырѣ богомольцамъ даются даровые обѣды. Даровыми они, впрочемъ, названы престо по недоразумѣнію, такъ какъ въ теченіи обѣда съ богомольцевъ собирается больше, нежели стоитъ, самый обѣдъ. Обѣдъ и количественно, и качественно былъ таковъ, что богомольцы вставали послѣ него съ легкими желудками, и такимъ образомъ плоть не мѣшала духу предаваться пареніямъ. Что именно эту послѣднюю цѣль преслѣдовали монастырскіе обѣды, нельзя было сомнѣваться при взглядѣ на микроскопическіе кусочки хлѣба, лежавшіе по одному передъ обѣдающими.
   Аѳанасій Иванычъ былъ въ монастырской трапезѣ всего одинъ разъ, да и тотъ кончился для него несчастно. Усѣвшись за столъ, онъ счелъ нужнымъ прислушаться къ тому, что читалъ на одномъ концѣ комнаты сѣдой монахъ. Удовлетворивши въ этомъ отношеніи своей любознательности, онъ приступилъ въ ѣдѣ; но тутъ онъ замѣтилъ, что лежащій передъ нимъ кусочекъ хлѣба неизвѣстно куда исчезъ. Разсудивъ, что безъ хлѣба поданная на столѣ мутная вода едва ли окажется особенно вкусною, онъ обратился къ проходившему мимо него монаху съ просьбою на счетъ "кусочка хлѣба". Монахъ разразился цѣлою рѣчью противъ чревоугодья, поклоненія мамонѣ и т. д. Аѳанасій Иванычъ снова повторилъ свою просьбу. Монахъ опять свое. Аѳанасій Иванычъ не выдержалъ:
   -- Да ѣсть я хочу! закричалъ онъ.
   Это было, по понятіямъ монаха, изъ рукъ вонъ. И тотчасъ же могучія руки подхватили Аѳанасія Иваныча и выбросили его изъ трапезной. Толчекъ былъ такъ силенъ, что Аѳанасій Иванычъ пришелъ въ себя не прежде, какъ выбѣжалъ изъ монастыря и добѣжалъ до рѣки.
   Здѣсь, сидя на обрывѣ, онъ началъ размышлять о томъ, что такое съ нимъ случилось? Боль личной обиды совершенно стушевывалась передъ жгучею болью, происходившею отъ сознанія, что "и здѣсь нѣтъ правды". "Такъ вотъ они каковы! думалъ онъ.-- Гдѣ-жь правда? гдѣ праведные люди?" И онъ въ ужасѣ останавливался передъ окончательнымъ выводомъ; сдѣлать этотъ выводъ значило уничтожить въ жизни все, для чего стоило бы жить. Сказать, что правды нѣтъ нигдѣ, значило сказать: топись, брать, благо рѣка подъ рукой. И онъ всячески старался уклониться отъ окончательнаго вывода, утѣшалъ себя разными соображеніями, въ родѣ того, что "должно, это только тутъ такъ; а въ другихъ мѣстахъ, должно, благодать". Но онъ самъ уже чувствовалъ всю шаткость своихъ соображеній.
   Въ это самое время мимо Аѳанасія Иваныча прошли два арестанта, сопровождаемые конвоемъ солдатъ. Одинъ изъ арестантовъ былъ старикъ, съ широкой сѣдой бородой, другой -- еще совсѣмъ молодой мужикъ. Оба были необыкновенно блѣдны и серьёзны. Аѳанасій Иванычъ со вниманіемъ смотрѣлъ на нихъ до тѣхъ поръ, пока они не скрылись, завернувъ за уголъ одного изъ прирѣчныхъ домовъ, и затѣмъ обратился къ молодому парню, по костюму мастеровому, сидѣвшему тоже на обрывѣ и бросавшему въ рѣку отъ скуки камешки.
   -- Паря! энто кого повели? спросилъ Аѳанасій Иванычъ.
   -- Штунда! отвѣчалъ тотъ и какъ-то особенно взмахнулъ головой.
   -- То ись, какъ это? переспросилъ Аѳанасій Иванычъ, не слыхавшій никогда такого мудренаго слова.
   -- Штундовые... вѣра такая, значитъ, религія, пояснялъ мастеровой.
   -- Нехристи?
   -- Хрестьане... какъ слѣдуетъ... У нихъ, братецъ ты мой, говорилъ мастеровой, пересаживаясь поближе къ Аѳанасію Иванычу:-- евангеліе, значить, напримѣръ, у каждаго завсегда съ собой... Народъ ничего, хорошій... Только, значитъ, поповъ нашихъ не признаютъ... А то народъ хоть куда: водки, къ примѣру, ни-ни!..
   -- За что-жь ихъ такъ-то... съ солдатами?
   -- А это, видишь ли, какое дѣло? Обращаютъ ихъ въ нашу вѣру, понимаешь?.. Сперва на-перво въ монастырь подъ началъ... ну, и наставленіе тамъ. А когда не подѣйствуетъ, тогда въ острогъ...
   -- Отчего-жь не дѣйствуетъ... въ монастырѣ-то?
   -- А оттого, что тамъ, въ монастырѣ-то, хуже! Это, братанъ, я ужь доподлинно знаю, потому самъ тамъ жилъ послушникомъ, хотѣлъ тоже въ монахи, только убѣжалъ... Человѣкъ я веселый, разгульный, а и мнѣ жутко стало... Да вотъ тебѣ: жили у насъ три мѣсяца богомолки. Ну, скажи, какъ это въ мужскомъ монастырѣ женскія персоны такъ долго пребываютъ? Фальшь, аль нѣтъ?.. А на повѣрку выходитъ: богомолки полы моютъ. И моютъ онѣ, братанъ мой, что-то слишкомъ часто... А то, замѣчаю, бо соколки вишни рвутъ, а садъ на запорѣ. А потомъ дѣло пошло въ явь: вино, напримѣръ, пѣсни... Ну, я глядѣлъ-глядѣлъ и сбѣжалъ...
   -- Да ты не врешь?
   -- А врать-то мнѣ какой барышъ? Я вотъ тебя видалъ, а потомъ и нѣту; сидѣлъ съ тобой, а потомъ поднялся (мастеровой, дѣйствительно, поднялся) и ушелъ! чего-жь мнѣ врать! чудакъ!
   Аѳанасій Иванычъ остался одинъ. "Стало быть, всюду тоже, а то еще хуже", думалъ онъ. Ему пришла въ голову мысль броситься въ рѣку, но онъ тотчасъ же поднялся и поспѣшилъ уйти за постоялый, гдѣ онъ остановился. На постояломъ онъ тотчасъ же легъ спать. Ему нездоровилось.
   На утро оказалось, что онъ въ сильнѣйшей горячкѣ. Цѣлый рядъ душевныхъ волненій, непривычная умственная работа, почти полное воздержаніе отъ пищи, о которой онъ забывалъ за своими думами, все это сломило его сильный организмъ, и въ больницѣ, куда его доставилъ дворникъ, его причислили къ безнадежнымъ.
   

V.

   Однако, доктора ошиблись: мужицкая натура побѣдила болѣзнь, и Аѳанасій Иванычъ, послѣ долгихъ страданій, сталъ поправляться. Удивленные мужицкою живучестью, доктора перевели его въ палату выздоравливающихъ. Выздоравливаніе тянулось долго; разслабленный организмъ требовалъ продолжительнаго ухода.
   Сосѣдомъ Аѳанасія Иваныча по больничной палатѣ былъ какой-то странный старикъ. Лицо его было безъ усовъ и бороды, хотя въ тоже время на немъ не было замѣтно слѣдовъ бритвы. Щеки были жирны до отвислости; подбородокъ двойной. Вообще лицо походило болѣе на женское, чѣмъ на мужское. Голосъ былъ мягкій и тонкій, какъ у дѣтей. Старикъ большую часть дня проводилъ за чтеніемъ какой-то маленькой книги. Съ товарищами по палатѣ онъ не входилъ ни въ какія сношенія и держался отъ всѣхъ въ сторонѣ. Иногда къ нему приходили посѣтители, молодые и старые, но всѣ безъ растительности на лицѣ, всѣ съ двойными подбородками и съ мягкими голосами. Старикъ усаживалъ посѣтителей на своей койкѣ, и они медленно вели долгія бесѣды, при чемъ въ рѣчахъ ихъ то и дѣло слышались слова: "братецъ", "милъ дружокъ" и т. п. При появленіи и при уходѣ посѣтителей, старикъ обмѣнивался съ ними низкими поклонами и лобызаніями.
   Странный старикъ обратилъ на себя вниманіе Аѳанасія Иваныча. По цѣлымъ часамъ сидѣлъ онъ неподвижно, обратившись въ сторону старика и наблюдая за тѣмъ, какъ старикъ медленно водилъ глазами по книгѣ и беззвучно шевелилъ губами. Въ свою очередь, старикъ скоро замѣтилъ этотъ взглядъ, постоянно устремленный на него, и сталъ присматриваться къ Аѳанасію Иванычу. Скоро между ними, какъ-то само собою, завязались сношенія, и черезъ нѣсколько дней старикъ уже разспрашивалъ Аѳанасія Иваныча о семьѣ, о его житьѣ-бытьѣ и т. п. Ласковый тонъ, предупредительность, участіе къ положенію Аѳанасія Иваныча, интересъ, обнаруженный старикомъ по отношенію къ его вопросамъ и сомнѣніямъ, все это вызвало живѣйшую симпатію къ старику и заставило раскрыть передъ новымъ знакомцемъ всю свою душу. Старикъ внимательно выслушалъ разсказъ Аѳанасія Иваныча и о безурядицѣ, разбоѣ и "денномъ" грабежѣ, которые царятъ въ Шалашной, и о тѣхъ надеждахъ, которыя онъ возлагалъ на "святое мѣсто", и о разочарованіяхъ, которыя испыталъ онъ, убѣдившись, что для людей Богъ "замѣсто покрышки" и о многомъ другомъ. Когда Аѳанасій Иванычъ излилъ всю накопившуюся въ его душѣ скорбь, когда онъ выразилъ свое отчаяніе по поводу того, что теперь ему "не во что вѣрить", когда онъ высказалъ свои недоумѣнія насчетъ того, "какъ ему теперь жить", старикъ заговорилъ въ свою очередь. Онъ заговорилъ грознымъ, пророческимъ тономъ, который страшно поразилъ Аѳанасія Иваныча. Въ голосѣ старика уже не слышалось прежней мягкости и пѣвучести; напротивъ, онъ былъ рѣзокъ и грубъ. Глаза его горѣли; выраженіе лица измѣнилось.
   -- Да, другъ, говорилъ старикъ: -- все ныньче дурно. Всюду ложь и обманъ, всюду неправда. Нѣтъ ни правды, ни дружбы, ни любви въ мірѣ. Въ судѣ богатый всегда возьметъ верхъ надъ бѣднымъ. Архіереи ѣздятъ въ коляскахъ. Чиновные заправляютъ безъ стыда и совѣети. Въ семьѣ всему дѣлу голова -- деньги. Люди другъ къ дружкѣ идутъ, другъ съ дружкой дѣла дѣлаютъ не по вѣрѣ, а по бумажнымъ скрѣпамъ. Всѣ испортились, всѣ развратились. Деньги -- все. За деньги ты купишь и тѣло, и душу. Объ деньгахъ ныньче самый маленькій мальчикъ говоритъ. Изъ-за денегъ всѣ бьются. Изъ-за нихъ и вражда, и война, и погибель... Но Богъ не хочетъ, чтобы грѣхъ поборолъ благочестіе. Благодать еще не перевелась на землѣ. Есть люди, которымъ хочется жить въ любви, въ дружбѣ и согласіи. Они отрѣшились отъ міра и живутъ "кораблями". Тамъ миръ и любовь, вѣра и правда. Люди эти избранники Божіи, Христовы бѣлые голуби... Если у тебя болитъ душа, или къ нивъ: вѣра возвратится къ тебѣ, и тамъ найдешь правду и праведниковъ.
   Съ затаеннымъ дыханіемъ слушалъ Аѳанасій Иванычъ старика. Что-то сладостное испытывалъ онъ, словно цѣлебный бальзамъ проливался на его душевныя раны. Ему страстно, до боли захотѣлось попасть въ эти "корабли" "бѣлыхъ голубей", пожить этою жизнью безъ вражды, безъ ссоръ, безъ грызни. Его изстрадавшаяся душа жаждала, требовала этой жизни по дружбѣ, по любви. И онъ выразилъ старику свое искреннѣйшее желаніе присоединиться къ обществу "людей Божьихъ".
   Старикъ совѣтовалъ не торопиться.
   -- Ты сперва обдумай хорошенько, чтобъ ужь послѣ не мяться... Не хорошо будетъ, какъ послѣ откажешься отъ "Божьихъ людей". Испытай себя, готовъ ли? А теперь познакомься съ словомъ Божьимъ, что тамъ сказано: будешь знать, какъ надо жить съ "Божьими людьми"...
   Съ этого дня старикъ каждый день читалъ Евангеліе, причемъ комментировалъ каждый стихъ. Аѳанасій Иванычъ, слышавшій прежде Евангеліе только въ церкви, гдѣ онъ ровно ничего не понималъ, былъ страшно пораженъ и удивленъ, вслушиваясь въ евангельскую проповѣдь. Боже мой! да вѣдь это именно то, что онъ чувствовалъ, но чего не могъ выразить словами! вѣдь это именно то, чего недостаетъ теперь людямъ, чего нѣтъ въ жизни! Простыя, безъискуственныя слова евангелія, въ которыхъ выражались великія міровыя истины, имѣли для Аѳанасія Иваныча громадное обаяніе, производили необыкновенно сильное впечатлѣніе. И съ какою радостью онъ слушалъ эти святыя слова, съ какимъ нетерпѣніемъ ожидалъ всякій разъ, когда начнетъ старикъ чтеніе!
   Но вотъ вопросъ: Христосъ проповѣдывалъ давно -- отчего же люди до сихъ поръ не вслушались въ слова его проповѣди? отчего они до сихъ поръ не примѣняютъ къ жизни его законовъ, до сихъ поръ живутъ во взаимной враждѣ? Въ отвѣтъ на это старикъ развилъ предъ Аѳанасіемъ Ивановичемъ идею скораго суда Христова надъ міромъ.
   -- Люди презрѣли слова евангелія, говорилъ онъ:-- мало того, они стали извращать смыслъ евангельскихъ изрѣченій, чтобъ оправдать свое мерзкое житіе; они такъ дурны, такъ грѣховны, такъ порабощены діаволомъ, что дерзаютъ взваливать на Бога свои богомерзкіе поступки! И за все это они погибнуть, какъ имѣвшіе уши и не хотѣвшіе слышать, имѣвшіе зрѣніе и не хотѣвшіе видѣть. Скоро настанетъ день суда и каждому будетъ воздано по дѣломъ его. Страшная казнь ждетъ нечестивцевъ, за то, что они отринули Христа. Но хорошо будетъ тѣмъ, кто живетъ по евангелію, по правдѣ, въ мірѣ и любви. Великая ихъ ждетъ награда!..
   Слова старика не давали отвѣта на вопросъ Аѳанасія Иваныча; напротивъ, они отвлекали его вниманіе отъ этого вопроса, такъ-какъ идея о близкомъ наказаніи живущихъ не по правдѣ пришлась ему очень по сердцу и стала любимымъ предметомъ его размышленій. Да, думалъ онъ, кто издѣвается надъ добрыми людьми, кто отнимаетъ у своего ближняго кусокъ хлѣба, кто обращаетъ "святое мѣсто" въ торжище, всѣ эти люди должны погибнуть, всѣ они заслужили гибель. Они попрали правду -- и за это будутъ наказаны.
   Но онъ-то самъ что заслужилъ? Положимъ, что онъ не грабилъ, не издѣвался надъ правдой, не торговалъ благодатью. Но за то и хорошаго онъ, не Богъ знаетъ, сколько сдѣлалъ. Правда, онъ стоялъ за свой деревенскій "міръ" и много потерпѣлъ за него. Но это ему казалось такою естественною вещью, что онъ даже не подумалъ поставить себѣ этого въ заслугу. А что хорошаго сдѣлалъ онъ, помимо этого?-- Ничего. Онъ только молчалъ и терпѣлъ: молчалъ и тогда, когда у его сосѣда продавали воловъ за долги Распоясову, и тогда, когда при немъ старались подкупить Бога. Гдѣ же его заслуги? Нѣтъ, онъ долженъ сдѣлать что-нибудь такое, что выдѣлило бы его изъ массы неправедниковъ и дало бы ему право на спасеніе, право избѣгнуть всеобщей гибели. Но что же именно долженъ онъ сдѣлать, что?
   И вотъ однажды онъ услышалъ отвѣтъ на свой вопросъ. Старикъ, читая евангеліе, упомянулъ о "положеніи души за други своя". Эти слова глубоко запали въ душу Аѳанасія Иваныча. Да, именно положить свою душу за другихъ -- это такой подвигъ, который дастъ ему право на спасеніе при всеобщей гибели. Но какъ пожертвовать собою? какъ устроить это самопожертвованіе такъ, чтобы отъ него дѣйствительно была польза другимъ? Старикъ, которому Аѳанасій Иванычъ, передавалъ всѣ свои мысли, обѣщалъ указать ему то дѣло, ради котораго онъ долженъ принесть себя въ жертву. Авторитетъ старика былъ настолько великъ въ глазахъ Аѳанасія Иваныча, что онъ вполнѣ былъ увѣренъ, что старикъ дѣйствительно укажетъ дѣло, совершая которое онъ, ради счастія другихъ, пожертвуетъ собою. Къ дѣлу этому Аѳанасій Иванычъ, по словамъ старика, можетъ приступить тотчасъ же по выходѣ изъ больницы.
   Съ нетерпѣніемъ ожидалъ онъ времени, когда его силы настолько оправятся, что онъ будетъ въ состояніи оставить больницу. Ему страстно хотѣлось, чтобы это время наступило скорѣе: тамъ, за стѣнами больницы, онъ ожидалъ найти нѣчто такое, чего еще не видѣлъ и не испыталъ -- тамъ онъ найдетъ общество праведниковъ и сдѣлается достойнымъ этого общества, принесши себя въ жертву за другихъ.
   Мысль о самопожертвованіи особенно занимала его больной умъ. Въ чемъ должно было состоять это самопожертвованіе, онъ ясно не представлялъ и довольствовался въ этомъ отношеніи различными фантастическими картинами, матеріалъ для которыхъ онъ бралъ изъ разсказовъ старика о жизни и страданіяхъ разныхъ мучениковъ и подвижниковъ. То онъ видѣлъ себя стоящимъ въ пламени на кострѣ; то воображалъ себя привязаннымъ къ какому-то колесу, которое, вращаясь, ломало ему кости и отрывало куски мяса; то ему представлялось, что у него содрана со всего тѣла кожа. Больное воображеніе рисовало всѣ эти картины до такой степени живо, что онъ дѣйствительно видѣлъ ихъ, дѣйствительно чувствовалъ мучительныя страданія и боль. Словомъ, съ нимъ начались галлюцинаціи. Здоровье его нетолько перестало поправляться, но начало замѣтно ухудшаться.
   Старикъ понялъ, въ какомъ состояніи находится Аѳанасій Иванычъ и предложилъ ему выйти вмѣстѣ съ нимъ изъ больницы. Аѳанасій Иванычъ согласился съ радостью, и они въ тотъ же день отправились въ глубь Малорусскихъ степей, гдѣ, по словамъ старика, жили "Христовы люди". И вотъ во время этой дороги старикъ открылъ Аѳанасію Иванычу, какъ онъ можетъ спастись, пожертвовавъ собою за другихъ.
   На постоялыхъ дворахъ, гдѣ они останавливались, старикъ продолжалъ читать евангеліе и бесѣдовать по поводу прочитаннаго. Однажды, старикъ остановилъ вниманіе Аѳанасія Иваныча на слѣдующемъ мѣстѣ евангелія: "Ибо есть скопцы, которые изъ чрева матернаго родились такъ; и есть скопцы, которые оскоплены отъ людей; и есть скопцы, которые сами себя сдѣлали скопцами.
   -- Понимаешь ли, что это значитъ? спросилъ старикъ. Аѳанасій Иванычъ отозвался непониманіемъ.
   -- А это на счетъ браку... то есть, чтобы не касаться жены, чистоту соблюдать. Потому -- грѣхъ отъ женъ большой...
   -- Какъ же такъ? удивился Аѳанасій Иванычъ:-- вѣдь этакъ и люди переведутся...
   -- А тутъ что сказано? "кто можетъ вмѣстить, да вмѣстить". А развѣ всѣ могутъ вмѣстить? Небось, люди будутъ... Да и Богъ всемогущъ: захочетъ -- и люди будутъ размножаться безъ грѣха... Ну, а какъ ты думаешь, что это значить -- "сконецъ"?
   -- Извѣстно -- скопить... оскопленый...
   -- Значитъ: нужно скопить себя?
   Аѳанасій Иванычъ молчалъ и съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на евангеліе: "какъ это такъ?" думалъ онъ.
   -- Нѣтъ, дружокъ мой, продолжалъ старикъ:-- это не значитъ, что нужно оскопить себя; это нужно понимать духовно: значитъ, нужно воздерживаться... Ну, а вотъ есть люди, которые по простотѣ своей такъ и поняли, что нужно оскопить себя, и оскопились... Теперь-то ужь жалѣютъ, да ничего не подѣлаешь... Хорошіе они люди: не побоялись, коли думали, что дѣлаютъ хорошо... А ихъ преслѣдуютъ, гонять и власти, и простые люди. Они всѣмъ противны, всѣ ими гнушаются, всѣ ихъ ненавидятъ... А чѣмъ они, сиротушки, виноваты? Они и такъ несчастны, а ихъ гонятъ. Нужно имъ дать покой... Вотъ за нихъ-то, гонимыхъ, презираемыхъ, принесть себя въ жертву -- вотъ это будетъ заслуга передъ Богомъ!..
   И старикъ вопросительно поглядѣлъ на Аѳанасія Иваныча.
   Въ какой экзальтаціи ни былъ Аѳанасій Иванычъ, но онъ очень смутился, услышавъ предложеніе старика. Скопцы вообще не пользуются расположеніемъ простого народа; отвратительная операція, губящая скопцовъ физически и нравственно, невольно заставляютъ относиться къ нимъ съ омерзеніемъ. И вотъ за этихъ-то уродовъ-скопцовъ ему предлагаютъ пожертвовать собою. Онъ не знаетъ еще, въ чемъ будетъ состоять его самопожертвованіе, но, во всякомъ случаѣ, онъ мечталъ не объ этомъ. Какъ-то жутко, непріятно чувствовалось ему. Въ душѣ шевельнулось отвращеніе, чувство брезгливости...
   Старикъ замѣтилъ, какое впечатлѣніе произвели его слова. "Охъ, берегись, дружокъ, бѣсъ тебя смущаетъ!" сказалъ онъ и вышелъ изъ комнаты.
   Крайнее мистическое настроеніе, въ которомъ находился послѣднее время Аѳанасій Иванычъ, взяло верхъ надъ проблескомъ здраваго чувства, и невольное отвращеніе къ скопчеству исчезло. "И впрямь, подумалъ онъ:-- бѣсъ путаетъ... Онъ, онъ окаянный!.. Развѣ они не люди? да еще несчастненькіе! Вотъ за нихъ-то и постоять, за нихъ-то и сложить головушку...
   И онъ выразилъ старику свое полное согласіе...
   

VI.

   Прокуроръ N--ской судебной палаты, окончивъ свои занятія, выходитъ изъ зданія палаты, беззаботно посвистывая и размышляя о предстоящемъ обѣдѣ; какъ вдругъ у подъѣзда палаты его окружила толпа крестьянъ и, подавая ему какую-то бумагу, заговорила: "вступись, батюшка! защити насъ, горемычныхъ!" Прокуроръ взялъ бумагу и спросилъ:
   -- Что вамъ нужно?
   -- Тамъ, батюшка, все прописано: почитай... Дѣло-то спѣшное...
   Какъ ни спѣшилъ прокуроръ обѣдать, но счелъ своею обязанностью прочитать тотчасъ же поданную ему бумагу. Пробѣжавъ нѣсколько строкъ, онъ какъ-будто забылъ объ обѣдѣ и повернулъ назадъ, въ зданіе палаты.
   Дѣло оказывалось важнымъ. Изъ прошенія и показаній крестьянъ выяснилось слѣдующее. Просители -- по профессіи чумаки. Однажды, когда они ночевали въ "степу", мирно расположившись вокругъ артельнаго котелка съ кашей, къ нимъ подошелъ какой-то прохожій и попросился переночевать вмѣстѣ. Чумаки пригласили прохожаго подсѣсть къ нимъ и принять участіе въ ужинѣ. Благодарный странникъ въ свою очередь угостилъ чумаковъ "пирожками", поѣвъ которые они заснули непробуднымъ сномъ. Когда они проснулись на другой день, то съ ужасомъ замѣтили, что оскоплены, а странника и слѣдъ простылъ.
   Пострадавшіе отъ этого звѣрскаго преступленія чумаки умоляли прокурора вступиться за нихъ и по закону наказать оскопителя. Они подробно описали примѣты странника и, съ своей стороны, обѣщали употребить всѣ усилія для отысканія преступника. Прокуроръ обнадежилъ потерпѣвшихъ, что будутъ приняты подлежащія мѣры для обнаруженія злодѣя, и не прежде отправился обѣдать, какъ сдѣлавъ цѣлый рядъ распоряженій.
   Не успѣлъ прокуроръ пообѣдать, какъ къ нему явился полиціймейстеръ N--ска. Оказалось, что къ нему также явилась груша крестьянъ съ заявленіемъ о насильственномъ оскопленіи. Обстоятельства дѣла были совершенно тождественны съ тѣми, при которыхъ совершилось оскопленіе жаловавшихся прокурору. Разница состояла только въ томъ, что мѣстомъ дѣйствія былъ постоялый дворъ, а роль "пирожковъ" сыгралъ чай. Дѣло становилось "особенно важнымъ".
   На другой день, едва прокуроръ вышелъ изъ своей квартиры, макъ его снова окружила толпа крестьянъ съ тѣмъ же заявленіемъ о насильственномъ оскопленіи. На этотъ разъ дѣло происходило на мельницѣ, а одуряющее вещество было дано въ "горілкѣ".
   Въ слѣдующіе дни было получено еще нѣсколько аналогичныхъ заявленіи. Общее число пострадавшихъ простиралась до 80. Показанія всѣхъ оскопленныхъ относительно примѣтъ преступника были совершенно тождественны. Прокуратура поняла, что она имѣетъ дѣло съ мрачнымъ фанатикомъ скопчества. Слѣдствіе было поведено энергично. Всюду были разосланы описанія примѣтъ фанатика, поднята на ноги вся полиція N--ской губерніи и сосѣднихъ съ нею; обѣщаны награды всѣмъ, кто посодѣйствуетъ поимкѣ преступника. Наконецъ, усилія властей увѣнчались успѣхомъ, и преступникъ, благодаря помощи пострадавшихъ, былъ розыскамъ.
   Когда преступникъ былъ привезенъ въ N--скъ, всѣ съ удивленіемъ увидѣли, вмѣсто статной звѣрообразной фигуры, добродушнаго русскаго мужичка, съ кроткимъ выраженіемъ лица и печатью глубокой думы. Казалось просто невѣроятнымъ, чтобы такой кроткій и тихій человѣкъ могъ быть такимъ ужаснымъ злодѣемъ. Но показанія всѣхъ потерпѣвшихъ, узнавшихъ въ немъ своего оскопителя, не оставляли никакого мѣста сомнѣнію. Самъ преступникъ долго запирался, но, наконецъ, уличенный на очныхъ ставкахъ многочисленными свидѣтелями, сознался во всемъ.
   Его судили. Дѣло оказалось вполнѣ яснымъ, и уголовная палата приговорила фанатика къ ссылкѣ на каторгу. Относительно оскопленныхъ палата постановила освободить ихъ отъ всякаго преслѣдованія, какъ подвергшихся возмутительной операціи противъ воли.
   Послѣдняго невольнымъ скопцамъ только и было нужно: съ копіею приговора уголовной палаты возвратились они въ мѣста своего жительства, навсегда избавленные отъ возможности подвергнуться наказанію за изуродованіе себя. А мрачный фанатикъ, который былъ никто иной, какъ Аѳанасій Иванычъ, былъ отправленъ съ кандалами на ногахъ въ Сибирь.
   Скопцы, однако, не оставили его: на прощанье они ссудили его деньгами и одеждою, а ихъ единовѣрцы Пермской губерніи помогли ему бѣжать изъ одной изъ пересыльныхъ тюремъ.

Ѳедосѣевецъ.

"Отечественныя Записки", No 5, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru