Ахматова Елизавета Николаевна
Знакомство с А. В. Дружининым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Знакомство съ А. В. Дружининымъ.

   Самою вѣрною характеристикой писателя и человѣка служатъ его письма, тѣ письма, конечно, въ которыхъ онъ откровенно выражаетъ свои мысли. Веселый и пріятный собесѣдникъ, говорившій остроумно и интересно обо всемъ, А. В. Дружининъ въ личныхъ бесѣдахъ не любилъ высказывать своихъ задушевныхъ мыслей, но въ письмахъ ко мнѣ отступалъ отъ своей обычной сдержанности и выражался искренно и откровенно.
   Мое знакомство съ А. В. Дружининымъ началось литературною перепиской. Въ Письмахъ иногородняго подписчика, Александръ Васильевичъ разбиралъ одну изъ моихъ повѣстей, не помню именно которую, кажется, Вторую Замосковскую лѣтопись, не помню и въ чемъ состоялъ этотъ разборъ, да это не представляетъ никакого интереса въ настоящее время, а упоминаю я объ этомъ потому, что письмо, написанное мною по поводу этого разбора, повело къ перепискѣ и къ знакомству съ даровитымъ писателемъ, симпатичный талантъ котораго очень цѣнили его современники.
   Александръ Васильевичъ отвѣтилъ мнѣ слѣдующимъ письмомъ:
   "Обязательное и дѣльное письмецо вполнѣ; уважаемаго мною автора Замосковной лѣтописи,-- письмецо по поводу моихъ вѣтреныхъ и безтолковыхъ писемъ о журналистикѣ,-- я прочиталъ съ душевнымъ удовольствіемъ и нѣкоторымъ изумленіемъ. Дѣйствительно, встрѣтить въ нашей бѣдной и зараженной духомъ болѣзненнаго самолюбія словесности автора, такъ просто и сознательно разсуждающаго о достоинствахъ и недостаткахъ своихъ и чужихъ произведеній, не удавалось мнѣ ни разу, въ продолженіе моей литературной дѣятельности. Давнишняя моя теорія о томъ, что женщина есть высшій организмъ въ сравненіи съ мужчиной, подтвердилась и въ литературномъ отношеніи.
   "Душевно благодарю васъ за слишкомъ лестное мнѣніе о моихъ повѣстяхъ,-- я люблю, когда ихъ хвалятъ женщины, хотя бы и съ преувеличеніемъ; къ успѣху ихъ я не умѣю оставаться холоднымъ, потому что вижу въ нихъ не повѣсти, а родъ дневника или сборника драгоцѣннѣйшихъ моихъ воспоминаній, а при такомъ условіи невозможно охладѣть къ своему старому труду. Что касается Писемъ иногородняго подписчика, то вы къ нимъ слишкомъ снисходительны. Этотъ сбродъ парадоксовъ, писанный подъ вліяніемъ дурной или хорошей минуты, склеенный скопическими выходками и дешевою эрудиціей, заслуживаетъ столько же вѣры, какъ болтовня человѣка въ гостиной, гдѣ нужно болтать во что бы то и стадо. Съ тѣхъ поръ, какъ отъ праздности взялъ я на себя ежемѣсячные отчеты о русской словесности, малое мое сочувствіе къ этой словесности исчезло окончательно. Журналы наши стали возбуждать во мнѣ мысль о школьныхъ тетрадкахъ, издаваемыхъ въ пансіонахъ и корпусахъ юными любителями словесности, и трудъ, сдѣлавшійся обязанностью, потерялъ ли меня свою прелесть. Совсѣмъ тѣмъ я еще могу сочувствовать всему, что является замѣчательнаго въ нашей журналистикѣ, и съ радостью готовъ сообщить вамъ откровенно мое мнѣніе о вашихъ произведеніяхъ.
   "Вы владѣете сильнымъ и несомнѣннымъ талантомъ, но это вы уже знаете очень хорошо и слышали тысячу разъ отъ людей болѣе меня знающихъ толкъ въ русской литературѣ. Вашъ талантъ предназначенъ къ успѣху и вліянію, потопу что опирается на доктрину высокую и утѣшительную, именно на сознаніе о томъ, что жизнь хороша или, но крайней мѣръ, Должна казаться такою. Словесность наша не имѣетъ въ себѣ довольно откровенности, чтобы, наконецъ, окончательно оторваться отъ мизантропическаго направленія и отъ остатковъ байронизма, который очень эффектенъ, но уже старъ и даже смѣшонъ при подражаніяхъ. Безспорно, иронія и мрачный элементъ есть орудіе полезное и спасительное, но идея отдыха и примиренія съ жизнью также велика и спасительна. Жизнь можетъ быть хороша и должна быть хороша для женщины, кромѣ другихъ путей къ счастію, обладающей любовью къ изящному и, безъ сомнѣнія, къ изящному не въ одной только словесности, составляющей микроскопическую точку въ великой области науки, искусствъ, свѣтской жизни, теорій, можетъ быть, ошибочныхъ, но живыхъ и увлекательныхъ. Совсѣмъ тѣмъ я не могу вполнѣ раздѣлять вашего отраднаго убѣжденія. На мой глазъ жизнь кажется сносна, и при нѣкоторыхъ условіяхъ, на время можетъ сдѣлаться вещью весьма порядочною. Но въ постоянствѣ этого мнѣнія я не могу ручаться: не доживши до двадцати пяти лѣтъ, я уже успѣлъ нѣсколько разъ радикально измѣнять свои понятія о жизни и людяхъ, а потому гляжу впередъ съ нѣкоторымъ опасеніемъ et me tiens sur la défensive {И держусь въ оборонительномъ положеніи.}.
   "Сочувствіе мое къ вашему таланту третьяго дня еще выразилось при одномъ незначительномъ обстоятельствѣ. Развернувъ 12 книжку Библіотеки для Чтенія, я увидѣлъ, что тамъ помѣщена повѣсть нѣкоего Бранта, человѣку быть можетъ, почтеннаго, но извѣстнаго всѣмъ за самаго бездарнаго труженика и сто разъ осмѣяннаго въ той же Библіотекѣ для Чтенія. Мнѣ сдѣлалось досадно, что ваша повѣсть помѣщена въ одномъ томѣ съ произведеніемъ подобнаго джентльмена, и я удивился небрежности редакціи, прибѣгающей къ такимъ статьямъ, имѣя сотрудниковъ, подобныхъ Сенковскому, вамъ, Ковалевскому, Срезневскому и Куторгѣ. Ваше письмо возбудило во мнѣ такую откровенность, что я начинаю сплетничать mais au risque de passer pour un malapris {Но рискуя прослыть невѣжливымъ.}. Я осмѣливаюсь вамъ дать еще одинъ совѣть. Ваши статьи проигрываютъ отъ раздробленія, столичному читателю трудно упомнить ходъ интриги въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ,-- у помѣщиковъ, однако, память лучше. По мѣрѣ возможности печатайте ваши повѣсти залпомъ или каждый мѣсяцъ до окончанія. Если редакція стала бы упрямиться, поступайте съ нею деспотически,-- она должна угождать подобнымъ сотрудникамъ.
   "Вы разсмѣялись бы, если бы, оканчивая мое письмо, я пустился городить вамъ пошлыя нѣжности и умолять о продолженіи переписки,-- благодаря Аллаху, я довольно старъ для сантиментальныхъ выходокъ. Но не скрою отъ васъ, что всякое ваше письменное замѣчаніе о вашемъ или моемъ новомъ произведеніи, всякая мысль ваша о какомъ-нибудь замѣчательномъ предметѣ пробудятъ во мнѣ душевное удовольствіе. Если вамъ угодно будетъ писать ко мнѣ, мои отвѣты не заставятъ себя ждать; если вамъ угодно будетъ откровенно поболтать со мною -- я исправный посѣтитель маскарадовъ; если вы прикажете мнѣ уничтожить ваше письмо, и а его уничтожу, но о содержаніи его буду вспоминать не безъ отрады. Я, между прочимъ, вовсе не оправдываю вашего желанія о возвращеніи письма: къ чему же служатъ намъ наши свѣдѣнія, маленькая философія, званіе литераторовъ, дающее право на небольшое отклоненіе отъ церемоній я тонкостей, если мы даже не можемъ изрѣдка писать другъ другу просто, откровенно, безъ предосторожностей и arrière pensée? {Задней мысли.}.

А. Дружининъ".

-----

   Послѣ этого переписка продолжалась, и до личнаго знакомства А. В. Дружининъ написалъ мнѣ еще три слѣдующія письма:

21 декабря.

   Извините, что я пропустилъ столько времени, не выразивъ вамъ моей благодарности на согласіе ваше продолжать нашу переписку; но, во-первыхъ, я боялся надоѣсть вамъ, а, во-вторыхъ, былъ немного болѣнъ и оттого въ наигнуснѣйшемъ расположеніи духа. Все-таки, я чувствую, что дамскихъ писемъ нельзя оставлять безъ скораго отвѣта, и хотя увѣренъ въ вашей снисходительности, потороплюсь принести повинную голову.
   Послѣднее письмо ваше принесло мнѣ иного душевнаго удовольствія, хотя вы одну часть его и писали въ уныломъ настроеніи духа. Мнѣ стало почти досадно, что моя Вильгельмина (впрочемъ, не совсѣмъ моя,-- она писана была въ пору журнальнаго террора и цензоръ смѣло могъ назваться моимъ сотрудникомъ въ этой повѣсти), что эта Вильгельмина такъ грустно на васъ подѣйствовала. Впрочемъ, это ничего, жизнь наша удивительно хитрая вещь: въ ней есть страшныя горести, воспоминанія о которыхъ не страшны и имѣютъ въ себѣ какую-то печальную отраду, и радости, истинныя радости, о которыхъ стыдно вспомнить. Есть потери, о которыхъ забыть человѣкъ не согласился бы ни за что въ мірѣ, и я не ошибаюсь, думая, что и вы не захотите отгонять отъ себя подобное воспоминаніе. Другой вопросъ: можетъ ли писатель радоваться впечатлѣнію, родившемуся вслѣдствіе личныхъ воспоминаній читателя? Я рѣшаю его отрицательно, основываясь на томъ, что влюбленному человѣку нравятся нѣжные романы, а существу озлобленному дѣтская мизантропія Лермонтова кажется достойною Байрона {Повѣсть, о которой говоритъ А. В. Дружининъ, напоминала мнѣ смерть моего брата и я писала объ этомъ въ моемъ письмѣ. Е. А.}.
   Вслѣдствіе знаменитой теоріи, по которой все запрещенное кажется вдвое пріятнѣе и всякое запрещеніе вызываетъ къ неповиновенію, я рѣшительно поднимаю знамя инсуррекціи противъ вашего veto по поводу Библіотеки для Чтенія. Въ письмахъ И. П. я буду обходить ее съ вѣжливостью, но въ нашихъ письмахъ стану шумѣть и браниться. Ваша ручка видна, потому что послѣднее время журналъ значительно улучшился, выборъ переводныхъ статей прекрасный, mais il faut la forcer un peu cette main {Но эту руку нужно немножко понуждать.}. Вы заснете на лаврахъ, какъ заснулъ Сенковскій, а тѣмъ временемъ союзники, вродѣ Булгарина, своимъ сотрудничествомъ уронятъ журналъ, которому я желаю всевозможнаго успѣха. Я не принадлежу ни къ какой литературной партія и слишкомъ гордъ, чтобы прилѣпиться душой и тѣломъ къ успѣху одного какого-либо журнала, и, стало быть, мое сочувствіе къ судьбамъ Библіотеки вы не подвергнете сомнѣнію.
   Кстати о судьбахъ Библіотеки и о переводныхъ статьяхъ. На-дняхъ одна очень уважаемая мною женщина просила меня о доставленіи работы одному юношѣ, который своими переводами поддерживаетъ все свое семейство. Изъ разговора съ этимъ господиномъ я убѣдился, что онъ человѣкъ грамотный и пылаетъ рвеніемъ къ литературному дѣлу, но это еще но бѣда,-- рвеніе пройдетъ само собою. Онъ уже печаталъ что-то въ Современникѣ и Некрасовъ хвалить его слогъ. Я адресовалъ юношу къ Краевскому и, кромѣ того, беру на себя смѣлость спросить у васъ, не нуждается ли Библіотека въ переводчикѣ съ французскаго и англійскаго? Только, Бога ради, не стѣсняйтесь излишнею деликатностью въ отношеніи къ моей просьбѣ; молодой человѣкъ, о которомъ я говорю, будетъ имѣть работу въ двухъ журналахъ и, стало быть, можетъ и подождать немного. Если же переводчикъ вамъ нуженъ, я пришлю вамъ его адресъ. Вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе о критикахъ Сенковскаго; я самъ ихъ люблю чрезвычайно, и не только однѣ критики, но и повѣсти, и ученыя статьи, и путевыя замѣтки и даже заимствованія изъ англійскихъ романистовъ. Послѣ Гоголя, которому по громадности таланта де найдется двухъ товарищей между всѣми живыми европейскими писателями, послѣ Гоголя я уважаю Сенковскаго передъ всѣми нашими литераторами. Но... проклятое но, которое уже успѣло, при личномъ знакомствѣ и при чтеніи Переписки съ друзьями, испортить мнѣ самого Гоголя,-- но должно стать, что и въ солнцѣ бываютъ пятна! Реакція, произведенная Сенковскимъ въ русской словесности, духъ ироніи и холодности къ изящному, зародившіеся вслѣдствіе его блестящаго противодѣйствія старому стихотворному и глупо идеальному направленію литературы, зашла слишкомъ далеко. Я не могу забыть, что, отражая своими сарказмами романы Бранта и стихотворенія московскихъ поэтовъ, Сенковскій зацѣплялъ Гоголя и, въ то же время, подавалъ руку Ѳадѣю Булгарину (Боже меня сохрани думать, что Сенковскій, несмотря на это, имѣетъ что-нибудь общее съ Булгаринымъ!). При всемъ своемъ рѣдкомъ умѣ, Сенковскій вдался въ одну ошибку -- онъ началъ думать, что можно одному человѣку высоко стоять надъ всѣми жалкими литературными партіями, не нуждаясь въ новыхъ талантахъ, не покидая ни на минуту своеф величавой ироніи. Такіе люди невозможны: можно глядѣть свысока на жалкія явленія, отчасти презирать людей и, все таки, должно соединять свои усилія съ лучшими изъ нихъ, отталкивать, предпочтительно передъ другими, людей запятнанныхъ. Оригинальное и благородное одиночество Сенковскаго въ нашей словесности имѣло въ себѣ свою всѣми видимую слабую сторону. Боюсь, чтобы вы не разсердились за мою откровенность и скверную привычку касаться собственныхъ именъ.
   Буду ждать съ нетерпѣніемъ вашего слѣдующаго письма, только попрошу васъ не адресовать его въ казармы, гдѣ я, хотя и живу, но бываю очень рѣдко. У меня есть другая квартира, въ которой я бываю почти всякій день поутру, потому что тамъ моя библіотека и рабочій кабинетъ. (слѣдуетъ адресъ).
   Взамѣнъ этого, попрошу васъ сообщить мнѣ ваше имя и отчество, чтобы адресъ писемъ не поражалъ своею таинственностью какого-нибудь Меркурія съ городской почты. Не отказываю себѣ въ мысли когда-нибудь лично познакомиться съ вами, рѣшительно не вѣря въ вашу молчаливость и задумчивость и, можетъ быть, имѣя свои законныя причины любить молчаливость и задумчивость. Еще разъ прошу васъ не сердиться за слишкомъ юношескій тонъ моего письма и, въ случаѣ какихъ-либо неудовольствій, объяснить мнѣ прямо, что вамъ въ немъ не понравилось.

А. Дружининъ.

   

4 января.

   Не знаю, какъ и благодарить васъ за вниманіе къ моей просьбѣ и участіе къ молодому переводчику; получивъ записку вашу, я думалъ тотчасъ же написать къ вамъ, но что-то мнѣ помѣшало и я начиналъ уже тревожиться и бояться, чтобы вы не подумали, что я не въ состояніи оцѣнить вашу милую предупредительность. Отъ души желаю, чтобы молодой человѣкъ сдѣлался достоинъ вашей лестной рекомендаціи, а я почелъ бы себя счастливымъ, еслибъ могъ оказать вамъ какую-либо услугу за ваше вниманіе и деликатность, не говоря уже о вашихъ письмахъ, которыми я дорожу и всегда дорожить буду. Меня испугало намѣреніе ваше не писать мнѣ до февраля мѣсяца; смягчите, хотя нѣсколько, строгость этого рѣшенія,-- говорятъ, что дѣловыя письма всегда можно писать и потому будемте, не стѣсняясь временемъ, болтать о предметахъ, касающихся литературнаго дѣла.
   Вы пишете, что вамъ очень бы хотѣлось поставить Библ. для Чтетя на ея прежнюю ногу; это вещь весьма возможная, и если журналъ, кромѣ достаточныхъ денежныхъ средствъ, инѣеть двухъ или трехъ сотрудниковъ, упорно дѣйствующихъ въ его пользу, то усовершенствованіе его становится довольно удобнымъ, какъ бы строга ни была цензура, какъ бы велики ни были другія препятствія. Въ Библіотекѣ для Чтенія часть ученая, иностранная литература и русская словесность весьма хороши, за малыми исключеніями. Остается обратить особенное вниманіе на критику, на смѣсь и на библіографію. Необходимы періодическіе отчеты о театрахъ, о новыхъ иностранныхъ книгахъ. Если я не ошибаюсь, редакція Библіотеки для Чтенія не любитъ заказывать статей своимъ сотрудникамъ, предоставляя каждому дѣйствовать по вдохновенію, а, между тѣмъ, въ рукахъ опытнаго редактора (а такихъ у насъ вовсе нѣтъ) заказъ статей есть первое дѣло для успѣха. Редакторъ слѣдитъ за всѣмъ, за направленіемъ цензуры, за иностранною словесностью, за вкусами публики. Является новое сочиненіе -- онъ заказываетъ его разборъ. Провинція любитъ длинные романы -- онъ устраиваетъ компанію для подобнаго сочиненія, онъ придумываетъ новые отдѣлы, зная способности своихъ сотрудниковъ, онъ пріискиваетъ каждому легкую работу по его вкусу; видя, что нельзя говорить о политикѣ, онъ заказываетъ рядъ статей, относящихся къ исторіи литературы; нельзя толковать о политико-экономистахъ -- онъ убѣждаетъ своихъ помощниковъ составлять біографіи Мильтона, Данта, Монтеня и другихъ писателей, къ которымъ нельзя придраться. Сколько въ литературѣ нетронутыхъ источниковъ, сколько вещей и свѣдѣній, рѣшительно незнакомыхъ публикѣ! Знаютъ ли наши читатели что-нибудь о древней жизни и словесности, есть ли у насъ хорошій статьи о рыцарствѣ, о вѣкѣ Лудовика XIV, о разныхъ школахъ живописи, о развитіи драматическаго искусства во Франціи, Италіи и Испаніи? Это одна милліонная доля сюжетовъ новыхъ и еще нетронутыхъ. Я, по крайней мѣрѣ, твердо убѣжденъ, что каждый изъ нашихъ журналовъ можетъ удвоить число своихъ подписчиковъ, но, во-первыхъ, энциклопедическое образованіе у насъ рѣдкость, а потомъ является лѣность и охлажденіе къ труду, вслѣдствіе безпрестанныхъ столкновеній съ цензурою.
   Я рѣшительно не ожидалъ, чтобы эта цензура сыграла злую шутку съ вашею повѣстью, и досадую не меньше вашего. А я еще думалъ, что Библ. для Чтенія блаженствуетъ подъ эгидою добраго и умнаго Никитенко. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . {А. В. Дружининъ ошибался: въ то время цензоромъ Библіотеки былъ не Никитенко, а Елагинъ, а потомъ Шидловскій. Е. А.}.
   Я знаю одного литератора, при появленіи каждой изъ своихъ статей утверждающаго, что онъ написалъ бы отличную вещь, еслибъ не цензура; я часто надъ нимъ смѣялся, увѣряя его, что область изящнаго такъ велика, что въ ней не трудно укрыться, но теперь вижу, что и я самъ похожъ на этого писателя. Вы спрашиваете, почему я не пишу теперь повѣстей, и я слишкомъ высоко цѣню ваше сочувствіе, чтобъ не объяснить причины моего молчанія.
   Есть таланты, опирающіеся сами на себя, оставляющіе въ покоѣ свѣтъ съ его несовершенствами и зломъ,-- они такъ высоки, что не боятся никакого стѣсненія, каждое слово ихъ прекрасно и каждую простую мысль они умѣютъ облечь въ новую изящную форму. Между великими писателями вы много найдете подобныхъ людей. Гёте могъ бы отдавать свои сочиненія на цензуру чью угодно, въ такомъ же родѣ былъ Пушкинъ. Имъ вездѣ хорошо и вездѣ просторно. Но таланты дюжинные, къ которымъ безъ всякихъ фразъ причисляю я самъ себя, заимствуютъ на время свою силу изъ тѣхъ интересовъ, которымъ сочувствуютъ ихъ современники. Создавать спокойно они не могутъ и если примутся, то создадутъ дрянь. Ихъ герои хороши только въ борьбѣ съ жизнью и жизненными условіями. Такъ, трагедія Софокла хороша, хотя въ ней нѣтъ дѣйствія, а драма Александринскаго театра только и можетъ выиграть интересомъ завязки и приманкою любопытства. Еще одинъ примѣръ: Поль Поттеръ могъ смѣло рисовать свою корову, Мурильо выбирать сюжетомъ картины мальчика, который чешетъ голову, тогда какъ новая французская школа живописи, чувствуя свою слабость, ищетъ вознагражденія въ идеѣ картины. Потому-то Шефферъ изобразилъ Франческу ди Римини, Кутюръ -- оргію въ послѣднія времена Римской имперіи, а Верне -- цѣлый рядъ сраженій съ арабами, русскими и австрійцами. А это еще лучшіе изъ современныхъ художниковъ.
   Послѣ первыхъ радостей, доставленныхъ мнѣ успѣхомъ моихъ первыхъ повѣстей, я не побоялся безжалостно анализировать причины этого успѣха и пришелъ къ тому сознанію, что его причина заключалась не въ искусствѣ исполненія, а въ оригинальномъ выборѣ основныхъ идей. Въ Полинькѣ Саксъ была борьба человѣка съ воспитаніемъ, въ Алексѣѣ Дмитркчѣ -- борьба съ фамилизмомъ. Третья повѣсть, которая была запрещена и которую я почитаю лучшею своею вещью, была внушена однородною же идеей. Энергія основныхъ мыслей для меня сдѣлалась необходимостью, потому что она одна могла только выкупить излишнюю мягкость и манерную грацію, которыя я признаю своими главными недостатками. Но этой энергіи въ настоящее время нельзя выказывать,-- щекотливость дошла до того, что на повѣсть съ несчастнымъ окончаніемъ въ цензурѣ смотрятъ дико. Имѣя связи въ разныхъ кругахъ, я задумывалъ иногда окольный путями испрашивать себѣ разрѣшеніе печатать повѣсти на болѣе снисходительныхъ условіяхъ, и даже мнѣ предлагали это, но подобныя искательства не согласны съ моимъ характеромъ.
   Слѣдовательно, я теперь могу писать только идиллію и безчисленное количество любовныхъ романовъ, но писать такія вещи -- значить себя погубить приторностью, неизбѣжною въ подобнаго рода статьяхъ. А потому я выжидаю и долго буду ждать; время впереди есть, а охота еще не пропала. Въ Современникѣ я работаю довольно много, но не жертвую тамъ работамъ своимъ временемъ, потому что пишу скоро, а читаю еще скорѣе. Выгода же отъ работъ этихъ для меня значительна,-- во-первыхъ, онѣ приставляютъ мнѣ развлеченіе, не успѣвшее еще надоѣсть, а потомъ увеличиваютъ мой годовой бюджетъ,-- обстоятельство немаловажное для человѣка, привязаннаго къ роскоши. Однако, я вдаюсь въ удивительно длинныя разсужденія о саномъ себѣ, что не можетъ назваться привычкою очень вѣжливой.
   Изъ послѣдняго письма вашего я увидѣлъ, что васъ нѣсколько огорчаетъ несправедливость нашей публики и писателей къ заслугамъ Основскаго. Я недавно началъ слѣдить за русскою литературой, и потому не могу судить о прежнихъ годахъ, но смѣю васъ увѣрить, что не толю между читателями, которые и теперь толпами кинутся читать повѣсть Брамбеуса, но даже и между самолюбивѣйшими и завистливѣйшими писателями имя Сенковскаго упоминается съ такимъ уваженіемъ, лучше котораго почти нечего желать; кромѣ всѣхъ несомнѣнныхъ его достоинствъ, Сенковскаго будутъ всегда помнить по тому перевороту, который былъ имъ произведенъ въ журналистикѣ и, стало быть, во всей словесности. Не говоря о коммерческомъ вліяніи основанія Библ. для Чтенія, только со временъ этого изданія мы перестали быть ребятишками, начали пѣть свою критику и свое сужденіе. Не спорю, наша современная журналистика въ жалкомъ положеніи, но тому иного другихъ причинъ: стѣсненіе, жалкія партіи, самохвальство, а шагъ, все таки, сдѣланъ огромный и впереди всѣхъ былъ Сенковскій. Скажите мнѣ, если это не секретъ, почему онъ не принимаетъ прежняго участія въ редакціи Библ. для Чтенія {По разстроенному здоровью. Е. А.}.
   Если бы меня попросили составить планъ какого-нибудь идеальнаго всемірнаго журнала и назначить ему редактора изъ всѣхъ извѣстныхъ лицъ, я назначилъ бы въ эту должность или Эмиля де-Жирардена, и Сенковскаго, и Сенковскаго скорѣе, потому что онъ универсальнѣе и талантливѣе. Прежній редакторъ Библіотеки можетъ, какъ говорится, faire et beau temps {Распоряжаться.} въ нашей журналистикѣ: ему стоитъ годъ заняться хотя Сыномъ Отечества, и этотъ жалкій Сынъ Отечества пріобрѣлъ бы тысячи четыре подписчиковъ. Сенковскій можетъ дѣлать золото и не хочетъ -- не понимаю отчего. Деньги вещь преотличная, и еслибъ у меня было двѣсти тысячъ доходу, я сыскалъ бы имъ мѣсто и еще бы попросилъ. L'argent c'est le repos -- le repos c'est dieu, donc... {Деньги -- это отдыхъ, отдыхъ -- это божество, слѣдовательно...}.
   

Безъ числа.

   Я бы хотѣлъ, чтобы меня нещадно ругали всякій мѣсяцъ и писали мнѣ во вредъ самыя громовыя статьи, только съ тѣмъ условіемъ, чтобъ статьи эти доставляли мнѣ случай всякій разъ получать по почтѣ такія милыя антикритики. Къ несчастью, наши дамы почти не читаютъ журналовъ, тѣмъ менѣе критическихъ статей, и мнѣ некого разжалобить своими литературными огорченіями, да и вамъ когда-нибудь надоѣстъ за меня заступаться. Говоря же серьезно, развѣ есть какая-нибудь возможность принимать къ сердцу какую-нибудь критику, особенно если ее пишетъ авторъ неудачныхъ повѣстей и печатаетъ издатель, заискивающій нашего сотрудничества? Два года я не доставляю Краевскому обѣщанной ему вещи, за это можно и посердиться. А критика, все-таки, должна существовать, несмотря ни на какія злоупотребленія и мелочи; она немного затрагиваетъ, заставляетъ думать о самомъ себѣ и приводитъ мозгъ въ движеніе. Душевно благодарю васъ за удовольствіе, которое я чувствовалъ, читая послѣднюю часть вашей лѣтописи; теперь я собираю старые номера Библіотеки для Чтенія, для того, чтобъ перечитать все съ самаго начала съ любовью и вниманіемъ. Увѣдомьте меня, нѣтъ ли другихъ вашихъ статей, разбросанныхъ по разнымъ журналамъ? Нынче, чтобъ слѣдить за дорогимъ намъ талантомъ, необходимо дѣлать археологическія изысканія въ цѣлой грудѣ разноцвѣтныхъ и разнохарактерныхъ изданій.
   И такъ, въ прошлую среду вы были въ маскарадѣ и мы съ вами не встрѣтились. Я пріѣхалъ поздно, усталый и въ такую пору, когда большая часть посѣтителей стремглавъ бѣжитъ изъ бѣсовскаго игрища, но, все-таки, встрѣченный вами финляндскій офицеръ не имѣлъ права утверждать, что меня нѣтъ въ залѣ. Изъ всѣхъ моихъ полковыхъ товарищей въ три года не осталось въ полку восьми человѣкъ, остальныхъ я вовсе не знаю. Но въ каждомъ маскарадѣ, отъ самаго начала до погашенія лампъ, бродить мой старшій брать, который можетъ указать меня, если кто того пожелаетъ. Брата же моего узнать легко по финляндскому мундиру, по шпорамъ, двумъ крестамъ на груди и усамъ предлиннымъ, что все вмѣстѣ составляетъ контрастъ съ его хорошенькою физіономіей. Онъ всѣхъ знаетъ и его всѣ знаютъ, а потому онъ служитъ указателемъ, адресною маскарадною книгой, видимо? клонясь къ разряду всѣмъ извѣстныхъ петербургскихъ героевъ, вродѣ Лонгинова, Неваховича, зефира Панаева и Строганова. Если въ маскарадѣ вамъ захочется интриговать неизвѣстное вамъ лицо, начиная отъ какого-нибудь бразильскаго посланника и кончая мелкимъ сенатскимъ чиновникомъ, эти указатели вамъ непремѣнно покажутъ кого нужно, въ видѣ награды себѣ отпустивъ вамъ нѣсколько пошлостей, впрочемъ, нисколько не обидныхъ.
   Дѣйствительно, при вашихъ занятіяхъ, развлеченіе необходимо, тѣмъ болѣе, что, сидя дома, не высидишь себѣ никакихъ наблюденія или новыхъ матеріаловъ для труда. Къ несчастію, всѣ петербургскія развлеченія утомительны для людей пишущихъ. Посидѣвши утромъ за работой, приходится сидѣть всю остальную часть дня, сидѣть за хорошимъ обѣдомъ, сидѣть въ гостиной, сидѣть въ театрѣ. Маскарады составляютъ еще исключенія, но они шумны и утомительны, голосъ теряется въ гвалтѣ голосовъ и шаговъ, должно напрягать слухъ, а потомъ ужинать въ скверной атмосферѣ и портить свой желудокъ. Что до меня, то я скоро развяжусь съ Петербургомъ, по крайней мѣрѣ, на время. Всякое лѣто я жилъ въ своемъ имѣніи, но оно опротивѣло мнѣ до крайности. Лѣтомъ меня зовутъ въ три мѣста: на Кавказъ, въ Одессу и въ Финляндію. Которое изъ трехъ путешествій вы бы выбрали? Я до сихъ поръ еще не рѣшился.
   Есть удивительно счастливые люди, для которыхъ перемѣна мѣста не составляетъ ни малѣйшей трудности. Одинъ мой добрый пріятель, пообѣдавъ у Дюссо, вдругъ вознамѣрился ѣхать въ Аѳины и на-дняхъ исполнять свое предположеніе. А я, собираясь ѣхать въ деревню, за цѣлый мѣсяцъ передъ отъѣздомъ чувствую тоску и не могу избавиться отъ тысячи хлопотъ. Кстати о хлопотахъ. Какъ бы вы думаете, какому занятію я предаюсь въ настоящую пору? Я сочиняю одну вещь и прошу васъ угадать, какая это вещь? Je vous le donne en cent, devinez! {Держу сто противъ одного,-- угадайте!}. Повѣсть? хуже того! Романъ?-- еще хуже! Собственный мой дневникъ, вродѣ Замогильныхъ записокъ?-- хуже! Стихи, наконецъ?-- и того хуже! Я сочиняю балетъ и дорого бы далъ, чтобы его поставили на сцену. По приглашенію "любителей русской Терпсихоры", какъ выражались прежде, я составляю программу идя либретто балета съ такими декораціями, что, поставивъ его, дирекція промотается и никакіе аллегри, никакіе выигрыши г-жи Андреяновой, которая, какъ всѣмъ извѣстно, при всякой лоттереѣ театральной выигрываетъ карету, никакіе подобные выигрыши не возстановятъ дѣлъ Дирекціи. Сюжетъ я укралъ изъ поэмы Мура Fireworshippers {Огнепоклонники.}. Перо будетъ занимать роль начальника евнуховъ, m-me Eisler -- султаншу. Прихуновой достанется роль мальчика. Трудностямъ нѣтъ числа и главная изъ нихъ въ томъ, что некому сочинить музыки. Развѣ генералъ Львовъ, но тогда лучшія мѣста будутъ смахивать на "Се женихъ грядетъ въ полунощи", что совершенно не въ моемъ вкусѣ.
   Не взыщите, что сегодня пишу немного, что то глаза болятъ, а отвыкнуть отъ мелкаго шрифта я не въ состояніи. Первая книжка Библіотеки для Чтенія мнѣ особенно нравится, а въ ней всего болѣе ваша статья и итальянскія письма. Тотъ, кто написалъ статью о гораціевыхъ возлюбленныхъ, могъ написать отличную вещь, но не совладалъ съ своею идеей. Въ моемъ фельетонѣ я постарался зацѣпить литературную лѣтопись и вспомнить о старомъ времени. Если бы пробудить прежняго лѣтописца Библіотеки!

А. Дружининъ.

-----

   Музыка и домашнія бури погубили прежняго лѣтописца Библіотеки. Въ то время, о которомъ идетъ рѣчь, О. И. Сенковскій охладѣлъ къ литературѣ.
   Послѣ послѣдняго письма А. В. Дружинина я познакомилась съ нимъ въ маскарадѣ. Я въ маскарадѣ не бывала никогда; и тѣснота, и жаръ, и непривычка къ маскѣ заставили меня раскаяться въ моей нелѣпой фантазіи. Врядъ ли какая-нибудь парочка ходила такъ чинно по задѣ и занималась въ маскарадѣ такимъ серьезнымъ разговоромъ, какъ я съ А. В. Дружининымъ. Конечно, я пригласила А. В. Дружинина съ себѣ. Онъ обѣщался быть у меня на другой же день, но не пріѣхалъ. Я спросила о причинѣ, онъ отвѣтилъ слѣдующимъ письмомъ:
   

25 января.

   Сейчасъ только получилъ я вашу любезную записочку отъ 23 числа; ее продержали на моей квартирѣ два дня, не присылая ко мнѣ. На другой день маскарада въ Большомъ театрѣ я совсѣмъ собрался навѣстить васъ и привезти книгу о Гораціи, но немножко прихворнулъ и боюсь явиться къ вамъ съ кашлемъ и свирѣпою наружностью больнаго человѣка. Только что подучу облегченіе, какъ поспѣшу воспользоваться вашимъ милымъ приглашеніемъ и, если вы дѣйствительно такъ угрюмы, какъ пишете, то мы пустимся бранить цѣлый свѣтъ и отпускать мизантропическія тирады. Съ истинною благодарностью и душевнымъ почтеніемъ имѣю честь быть искренно преданный слуга
   

А. Дружининъ.

   
   Вотъ названіе сочиненія: Histoire de la Vie et des Oeuvres d'Horace par le baron Wolckemaer {Исторія жизни и сочиненій Горація барона Волькемаера.}. Ее переводить нельзя иначе, какъ съ великими сокращеніями, а продается она у Беллизара. Впрочемъ, я постараюсь, ecu угодно, продержать нѣсколько лишняго времени данный мнѣ экземпляръ.

-----

   Послѣ этого письма А. В. Дружининъ пріѣхалъ ко мнѣ и мы тотчасъ сошлись, какъ добрые и будто давнишніе друзья. Я познакомила его съ О. И. Сенковскимъ, они видались и у меня по субботамъ, и у Осипа Ивановича, и я радовалась, что человѣкъ, принадлежащій къ кружку Современника, писатель новый, талантливый, оцѣнилъ при личномъ знакомствѣ рѣдкія качества ума и души Осипа Ивановича и могъ разсѣять предубѣжденіе новаго кружка противъ человѣка, котораго никто изъ новыхъ писателей не зналъ и не понималъ. Потомъ и Н. А. Некрасовъ изъявилъ желаніе познакомиться съ О. И. Сенковскимъ и мы съ А. В. Дружининымъ устроили пикникъ въ Левашовѣ, за Парголовымъ, а потомъ И. А. Некрасовъ видѣлъ Осипа Ивановича у меня.
   Несмотря на то, что мы видались каждую недѣлю на моихъ субботнихъ вечерахъ,-- Александръ Васильевичъ не пропускалъ ни одной моей субботы,-- онъ любилъ переписываться со мной. Я уже упоминала, что въ личныхъ бесѣдахъ онъ былъ очень сдержанъ и говорилъ обо всемъ, кромѣ себя, тѣмъ болѣе я дорожила письмами, въ которыхъ Александръ Васильевичъ дѣлился со мной своими мыслями.
   Слѣдующее письмо было написано по поводу одной изъ его повѣстей, какой именно забыла, кажется, Петербургской идилліи.
   

28 sept.

   Pour être comprise, comme je le désire, cette petite nouvelle а besoin d'un petit commentaire que je vous livre confidentiellement, la trame en étant un peu shocking. Il existe en ville une Jeune et interéssante demoiselle K**, qui а éprouvé un certain nombre de vicissitudes sans exemple. Son père, ancien officier général d'artillerie, homme sauvage et passionné, s'est épris de sa propre fille, et par ses procédés, ses persécutions et calomnies, l'a presque réduit au désespoir. La position de la jeune personne est devenue si précaire et dangereuse qu'elle fut forcée, malgré son jeune âge et la crainte du scandai d'implorer la protection de l'impératrice, dont elle fut protégée pendant son éducation au couvent de Smolna. La demoiselle fut de nouveau admise en cette maison d'éducation où elle resta jusqu'à la mort du général qui peu de jours avant la mort, fît une dornière scène violente à за fille.
   Vous consevez que les drames pareils ne se font pas pour défrayer les nouvelistes, toutefois c'est dans cette histoire ultra romantique qu'il faut chercher la clef des réticenses et passages obscurs que vous allez rencontrer dans quelques endroits du récit. La personne dont il s'agit m'а défié dans un entretien badin de tourner ses aventures en roman, j'ai tourné l'obstacle, et négligeant les faits inénarrables, me suis rabattu sur la psychologie. Pourvu que cela ne soit pas ennuyant.

Tout à vous
А. Drouginin.

   Переводъ:
   Для того, чтобъ быть понятой, какъ я желаю, эта маленькая повѣсть нуждается въ небольшомъ комментаріи, который я вамъ сообщаю конфиденціально, такъ какъ сюжетъ немножко скандалезенъ. Въ городѣ есть молодая интересная дѣвица К**, испытавшая иного безпримѣрныхъ превратностей. Ея отецъ, отставной артиллерійскій генералъ, человѣкъ свирѣпый и страстный, влюбился въ свою родную дочь и своими поступками, гоненіями и клеветами почти довелъ ее до отчаянія. Положеніе молодой особы сдѣлалось такъ ненадежно и опасно, что она была принуждена, несмотря на свои молодыя лѣта и боясь скандала, умолять о покровительствѣ императрицу, которымъ она пользовалась во время своего воспитанія въ Смольномъ монастырѣ. Дѣвица была снова принята въ это воспитательное заведеніе, гдѣ оставалась до смерти генерала, который за нѣсколько дней до своей кончины сдѣлалъ послѣднюю ужасную сцену своей дочери.
   Вы понимаете, что подобныя драмы происходятъ не для того, чтобы потѣшать беллетристовъ, однако, въ этой исторіи ультра-романтической надо искать ключъ къ сдержанности и темнымъ мѣстамъ, которыя вы встрѣтите въ нѣкоторыхъ частяхъ разсказа. Особа, о которой идетъ рѣчь, подзадоривала меня въ шутливомъ разговорѣ описать ея приключенія въ романѣ, я обошелъ препятствіе, и, оставивъ факты, которые описывать было невозможно, ограничился психологіей. Только бы не было скучно.

Весь вашъ
А. Дружининъ,

   Если бы А. В. Дружининъ зналъ, какъ откровенно пишутъ теперь!
   Слѣдующія письма были написаны въ разное время до поѣздки А. В. Дружинина въ Пятигорскъ.
   

Безъ числа.

   Спѣшу возвратить вамъ, моя добрая сестрица, Лизавета Николаевна, повѣсть вашу Третью Замосковную лѣтопись, которая доставила мнѣ истинное удовольствіе. Чтобы не говорить общихъ фразъ, теперь же перехожу къ ея подробностямъ, и тѣмъ охотнѣе дѣлаю это на бумагѣ, что въ разговорѣ мы оба съ вами не охотно беремся за длинныя разсужденія.
   Начало завязки обѣщаетъ большую занимательность, слѣдовательно, интрига ведена искусно; тайна Александрины, гнѣвъ старой графини, которая объясняется немного рѣзко для такой хитрой женщины, ея отношенія къ ея мужу и Надежды къ герою весьма ловко обозначены. Но главный шагъ впередъ вы сдѣлали въ своемъ слогѣ, который необыкновенно живъ, сжать и остроуменъ. Я вообще замѣтилъ, что люди, которые лѣнятся говорить много, пишутъ очень хорошо и легко превозмогаютъ всѣ трудности разговорнаго языка. Риналковъ, котораго фамилія мнѣ не нравится, вышелъ очень уменъ и очень любезенъ, хотя вы придали ему какое-то настроеніе ума, совершенно для меня непонятное. Охота его дѣлать каррикатуры изъ всего изящнаго не можетъ быть объяснена никакимъ закономъ нравственнымъ, тутъ вы увлеклись нѣкоторою парадоксальностью, а парадоксы вамъ не могутъ удаваться, parce que c'est le ressource d'un coeur parfaitement incrédule {Потому что это рессурсъ сердца совершенно невѣрующаго.}. Но самая фигура молодаго человѣка весьма ясно представляется глазамъ и даромъ, что состоитъ на второмъ планѣ, а интересуетъ читателя. Это важное достоинство.
   Еслибъ я имѣлъ карандашъ въ рукѣ при чтеніи корректуры, я бы отмѣтилъ въ повѣсти чрезвычайно много милыхъ подробностей, умныхъ мыслей и просто оборотовъ, которые мнѣ понравились. Потомъ, вооружившись придирчивостью, я сдѣлалъ бы нѣсколько замѣчаній, но замѣчаній неважныхъ. Въ особенности вамъ досталось бы за испанцевъ, англичанъ и всякихъ иностранцевъ, у васъ дѣйствующихъ. Cabalerro, привлекательный при свѣтѣ луны, въ виду прорѣпныхъ башенъ севильскаго каѳедральнаго собора, съ гитарой и шпагой, съ романсомъ въ честь Розины, утрачиваетъ важную часть своей поэзіи, если его одѣнутъ въ коротенькій jacket и привезутъ въ Ярославль, даже въ Астрахань, гдѣ такъ того винограду. Въ Петербургѣ есть еще довольно много космополитовъ, которые сани въ душѣ и французы, и испанцы, и жиды, и магометане; но провинція еще не достигла такой точки,-- она хочетъ національныхъ сторонъ въ словесности {Я уже говорила въ моей статьѣ: О. И. Сенковскій, баронъ Брамбеусъ, извѣщенной въ августовской книжкѣ Русской Старины 1890 г., что иностранцы были введены мною въ повѣсть поневолѣ.}.
   Впрочемъ, все это мелочи, а общее впечатлѣніе выкупаетъ ихъ съ добыткомъ. Я бы возвратилъ ваши листки ранѣе, но теперь, по случаю передѣлки моей рабочей квартиры и перекраски другой, я проживаю большую часть времени въ Петергофѣ, который въ эту пору года необыкновенно мраченъ и грандіозенъ. Кстати, и сцена моей повѣсти, которую я для васъ работаю, происходить въ Петергофѣ. Почему вамъ показалось, что я былъ угрюмъ и свирѣпъ у васъ на вечерѣ? Если бы я когда-нибудь ухитрился быть не въ духѣ, сидя съ вами, вашимъ братомъ и Совковскимъ, то на утро я бы повѣсился, какъ приличествуетъ человѣку, уже неспособному къ удовольствіямъ общежитія, и трупъ мой завѣщалъ бы похоронить въ Петергофѣ, на видномъ мѣстѣ, въ примѣръ грядущимъ поколѣніямъ. Прекращаю мое письмо по усталости и приношу вамъ увѣреніе въ душевной преданности

вашего покорнѣйшаго слуги
А. Дружинина,

   Рекомендую вамъ для переводовъ собраніе критическихъ статей Макоуеля, издаваемое въ Англіи въ 5 томахъ. До сихъ поръ вышло два. О достоинствѣ нечего и говорить.
   

Безъ числа.

   Препровождаю вамъ, дорогая сестрица, рапортъ на имя моего начальника. Если цензоръ неприлично помараетъ повѣсть, не лишнимъ будетъ набрать ее съизнова и на корректурахъ подписать имя Шидловскаго (само собою разумѣется, съ пропускомъ замаранныхъ мѣстъ). Остальныя измѣненія я сдѣлаю самъ.
   Послѣ заглавія повѣсти нужно выставить буквы М. П. К., значеніе которыхъ я вамъ послѣ объясню. Сперва я думалъ просить вашего позволенія на посвященіе повѣсти вамъ, но, кажется, будетъ лучше, ежели мы вашимъ именемъ украсимъ слѣдующую, если вы позволите это сдѣлать. Нужно, чтобъ посвященная вамъ вещь была вполнѣ достойна этой чести, а я не очень доволенъ фонтаномъ.

Душевно преданный вамъ
А. Дружининъ.

   

Безъ числа.

   Если вы довольны фонтаномъ, Лизавета Николаевна, это значитъ, что онъ принадлежитъ вамъ и посвящается вамъ, угодно-ли вамъ оно или нѣтъ. Не изъ-за одной фразы и не для пустой церемоніи я не считалъ возможнымъ посвятить его вамъ; я плохой судья своихъ вещей; мнѣ казалось и кажется, что въ повѣсти нѣтъ интереса и мало дѣйствія. Изо всего, что я когда-либо писалъ, я одну только вещицу нашелъ возможнымъ посвятить,-- изъ этого вы можете видѣть, что мое настоящее желаніе основано не на одной авторской вѣжливости, а на истинной привязанности.
   И такъ, таинственныя буквы могутъ перешагнуть на Петербургскую идиллію, которую прошу васъ прислать мнѣ съ указаніемъ мѣстъ, не полюбившихся цензурѣ. Мнѣ хотѣлось бы на этой недѣлѣ побывать у Осипа Ивановича, но такъ какъ Адель Александровна свободна только во время обѣда, то я не знаю, мой пріѣздъ невзначай будетъ я пріятенъ. Еслибъ вы выбрали день, когда сами тамъ будете, и, увѣдомивъ хозяевъ, прислали бы и мнѣ извѣщеніе.

Душевно преданный вамъ
А. Дружининъ.

   Вы что-то противъ меня имѣете; прошу васъ и предлагаю вамъ объясниться со мною изустно или письменно, съ полною откровенностью. Это лучшій способъ рѣшать всѣ недоразумѣнія, иначе они разростутся и будутъ вполнѣ вредны. Я всегда дѣйствовалъ по этой системѣ и всегда къ полому удовольствію всѣхъ сторонъ.
   

Безъ числа.

   Я навелъ сегодня подробныя справки насчетъ участи Идилліи, которую вы приняли подъ бвое всесильное покровительство, и добрался до одного обстоятельства, которое можетъ быть весьма для насъ полезнымъ. Дѣло въ томъ, что Мус.-Пушкинъ не только не читалъ повѣсти, но даже не знаетъ о ея существованіи,-- она до него не дошла. Это сообщилъ мнѣ Панаевъ. Если это хоть сколько-нибудь облегчитъ ваши хлопоты, я буду совершенно счастливъ.
   Не забудьте, что самый наборъ статьи долженъ происходить не по той корректурѣ, которая у васъ, а по другой, съ моими отмѣтками и дополненіями. Когда будетъ нужно, я ее вытребую изъ типографіи. Цѣлую вашу ручку и остаюсь вашимъ преданнымъ {Рѣчь идетъ въ этомъ письмѣ о повѣсти, запрещенной въ Современникѣ: Петербургская идиллія, которую я предложила А. В. Дружинину помѣстить въ Библіотекѣ для Чтенія, потому что въ то время нерѣдко статьи, запрещаемыя въ одномъ журналѣ, пропускали въ другомъ. А. Е.}.

А. Дружининъ.

   

Четвергъ.

   Поблагодарите отъ меня, милая и добрая Елизавета Николаевна, Алберта Викентьевича за его обязательное вниманіе къ моимъ трудамъ; что касается васъ, то я уже столько разъ васъ благодарилъ, что боюсь разразиться высокомѣрнымъ слогомъ и потому пребываю въ молчаніи или, какъ говорилось, въ краснорѣчивомъ молчаніи. Я всегда желаю считаться усерднымъ сотрудникомъ Библіотеки, цѣню въ ней, кромѣ многихъ другихъ достоинствъ, тотъ приличный тонъ, который ее удалилъ на вѣчныя времена отъ литературныхъ сплетенъ и мелочей. Но ясно опредѣлить, въ чемъ будетъ состоять мое сотрудничество, я теперь не могу, вотъ почему:
   Первую мою повѣсть я уже обѣщалъ Современнику, и нѣтъ причины нарушить обѣщанія, а распоряжаться второю, третьею, и т. д.-- значить безполезно стѣснять себя. Вмѣсто всякихъ условій, лучше положитесь на мое желаніе быть вамъ угоднымъ и на наши дружескія сношенія съ редакціей самого журнала.
   Работать лѣтомъ и писать еженедѣльныя письма рѣшительно не могу, да и врядъ ли буду описывать свою поѣздку,-- о чемъ прикажете писать изъ Тулы или Воронежа, хромѣ святителя Митрофана? Да и самая поѣздка такъ отдалена, что твердо разсчитывать на нее невозможно. Вообще эту зиму и весну я буду писать очень мало и примусь за дѣятельность развѣ съ будущей осени, и тогда мы потолкуемъ подробнѣе о будущихъ дѣлахъ. Эти мѣсяцы я всѣ посвящаю на чтеше старыхъ англійскихъ писателей и такъ какъ нельзя учиться и сочинять въ одно и то же время, то я и пріостанавливаю свою фантазію.

Душевно преданный вамъ
Александръ Дружининъ.

-----

   Весною 1851 года А. В. Дружининъ уѣхалъ въ Пятигорскъ и оттуда написалъ мнѣ слѣдующія два письма:

Пятигорскъ, 20 іюня.

   Милый и добрый другъ Лизавета Николаевна, имѣю счастіе увѣдомить васъ, что послѣ наимедленнѣйшаго переѣзда, остановокъ во многихъ городахъ, поклоненія св. Митрофану, московскихъ литературныхъ вечеровъ, пищи святаго Антонія и прочихъ дорожныхъ радостей, явился я въ Пятигорскъ безъ всякихъ поврежденій душевныхъ и физическихъ. Судьба поступила со мной какъ съ баловнемъ фортуны, посылая мнѣ на дорогѣ прохладную погоду, дожди, хорошихъ ямщиковъ и разнообразныя знакомства. Одного только она не дала мнѣ, это -- развлеченія. Весь путь до Пятигорска, съ Кавказскою областью включительно, не только монотоненъ, но крайне пошлъ: горы безъ лѣсу, города безъ старыхъ строеній, люди безъ благопристойныхъ физіономій, костюмы безъ живописности. Будь я Мунго Паркомъ или Кукомъ, я не вынесъ бы ровно ничего изъ такого путешествія. Мать Россія съ ея необозримыми полями и всякимъ хламомъ, который такъ милъ у Гоголя, мнѣ рѣшительно не по нутру; остатки моей любви къ родинѣ разсыпались въ кусочки. Стаканъ молока на станція, десятокъ яицъ, староста, просящій на водку, баба, пробирающаяся на поклоненіе мощамъ, грязная гостиница со скорпіонами (это изъ вѣжливости) въ диванахъ, мелкіе кусты по сторонамъ дороги,-- согласитесь, что все это страшная дичь. А совсѣмъ тѣмъ я доволенъ моею поѣздкой,-- въ Москвѣ мнѣ было весело и Пятигорскъ очень милъ. Жаль только, что сестры вашей {Моей кузины, Феликитаны Николаевны Пельцихъ, рожденной Коробко, о которой я упоминала въ моей статьѣ: Осипъ Ивановичъ Сенковскій, баронъ Брамбеусъ, напечатанной въ майской 1889 и августовской 1890 г. книжкахъ Русской Старины. Е. А.} не засталъ я на водахъ, но въ первый свободный день отправляюсь въ Кисловодскъ и передаю ей ваше письмо. Теперь же могу передать вамъ только то, что она здорова,-- это мнѣ сообщила хозяйка ея бывшей квартиры.
   Впечатлѣніе, произведенное на меня Пятигорскомъ, принадлежитъ къ числу самыхъ милыхъ и радостныхъ: c'est quelque chosè d'aérien et semi fantastique {Это что то воздушное и полуфантастическое.}. Легкія галлереи на горахъ, виноградныя аллеи, колоннады зелени, дорожки по скату горъ между тополями, музыка въ отдаленіи, бѣлыя строенія и деревья вродѣ зеленыхъ столбовъ,-- все это даетъ понятіе о какой-то огромной виллѣ, полной блеска, прохлады и беззаботности. Собственно природа бѣдновата, но она украшена ловко и эффектно, и, въ-томъ нѣтъ сомнѣнія, лѣтъ черезъ тридцать, когда разростутся сады и аллеи, Пятигорскъ будетъ чудныхъ уголкомъ. На меня угодить трудно, я это знаю, но Пятигорскомъ я почти доволенъ, до того, что прощаю изъ-за "его монотонность края, мирюсь съ степью, ненавистною мнѣ, съ горами, на которыхъ могли бы рости столѣтніе дубы и гдѣ ростетъ только жалкій кустарникъ. Ахъ, еслибъ въ это мѣсто перенести болѣе зелени, болѣе роскоши и удобствъ, болѣе милыхъ женщинъ, больше воды, два или три фонтана, да хотя клочокъ моря, -- это было бы Эльдорадо, un lieu digue d'un lord anglais, un pays féerique {Мѣсто, достойное англійскаго лорда, волшебной край.}.
   Утромъ послѣ моего пріѣзда, когда весь городъ прятался отъ жара и улицы были пусты, я пошелъ бродить по горамъ у водъ, потому что и я неутомимъ иногда на ходьбу. Трудно пересказать вамъ, сколько я въ 'то утро ходилъ, глядѣлъ, любовался, мечталъ, вспоминалъ, сколько я строилъ фантазій, сколько я рвался въ области, на землѣ несуществующія. Никто мнѣ не мѣшалъ, никто не встрѣчался со мною, только на обратномъ пути столкнулся я съ моимъ спутникомъ Голицынымъ, юношей лѣтъ двадцати двухъ и восторженнаго направленія. Мы наговорили другъ другу бездну чепухи, которая иногда лучше умныхъ вещей. За это утро я благодаренъ Аллаху.
   Вечеромъ пробрались мы на бульваръ, гдѣ играла музыка, и -- увы!-- мое граціозное Эльдорадо померкло, превратилось въ уѣздный городъ, сады чародѣя Излера, наполненные публикой весьма неблистательною. Какое право имѣли ходить между моими галлереями офицеры наимрачнѣйшаго вида, франты въ пестрѣйшихъ жилетахъ, дамы больныя и неблаговидныя? Sacrebleu messiers et mesdames, pour se montrer parmi ces peupliers magnifiques, pour passer près de ces pavillons а fenêtres ogivales, pour courir dans les allées de vigne sous le beau ciel de Caucase -- il faut briller soimême, il faut prodiguer la beauté et la grâce, il faut étaler une richesse folie, il faut rire et parler d'amour à la face du ciel dans ce pays digne de Boccace, il faut se présenter en héros de ses contes admirables! {Чортъ побери, милостивые государи и государыни, чтобы показываться между этими великолѣпными тополями, чтобы проходить блинъ этихъ павильоновъ, стрѣльчатыхъ оконъ, чтобы бѣгать по винограднымъ аллеямъ подъ прекраснымъ кавказскимъ небомъ, надо блистать самому, надо расточать красоту и грацію, надо выказывать безумную роскошь, надо смѣяться и говорить о любви передъ лицомъ неба, -- въ этомъ краю, достойномъ Боккачіо, надо являться героемъ его чудныхъ сказокъ!} Вѣроятно, и пятигорская публика, глядя на насъ, тощихъ и гнусныхъ путешественниковъ, думала почти то же, но, впрочемъ, дѣло окончилось благополучно. Здѣсь скоро знакомятся и примиреніе совершилось. Но, во всякомъ случаѣ, Пятигорскъ уже не Эльдорадо, а пріятный городъ посреди премилаго мѣстоположенія.
   Я написалъ вамъ превеликую чепуху, въ чемъ и каюсь. Осипъ Ивановичъ говорилъ мнѣ въ Москвѣ, что вы собираетесь за границу; радуюсь" если это правда и если вы ѣдете не надолго. Если же, что вѣрнѣе, вы останетесь въ Петербургѣ, то передайте мой искренній привѣтъ Осипу Ив., засвидѣтельствуйте мое почтеніе Адель Алекс., Софьѣ Ив. {Будущая сотрудница Собранія романовъ, о которой я упоминала въ статьѣ О. И. Сенковскій.} и прочивъ добрымъ знакомымъ. Брата Софьи Ив. нѣтъ въ Пятигорскѣ, но его сюда ждутъ изъ Георгіевска; онъ живъ и здоровъ. Я подожду передавать ему письмо черезъ почту, лучше будетъ отдать лично. Михаилу Николаевичу {Мой братъ. Е. А.} свидѣтельствую душевное почтеніе; постараюсь на югѣ запастись анекдотами во вкусѣ Осипа Ивановича, то-есть въ игривомъ родѣ,-- приглашаю и его то же сдѣлать къ моему возвращенію.

Будьте здоровы и не забывайте искренно преданнѣйшаго вамъ
Александра Дружинина.

   

Іюня 8, Пятигорскъ.

   Прежде всего, я долженъ поблагодарить васъ, милый и добрый другъ Лизавета Николаевна, за знакомство съ вашею сестрицей и ея мужемъ, у которыхъ я успѣлъ уже побывать нѣсколько разъ и къ которымъ всегда собираюсь съ особеннымъ удовольствіемъ. Фелица Николаевна рѣшительно милѣе всѣхъ кавказскихъ дамъ, и эта похвала не вполнѣ ея достойна, но couleur locale {Мѣстный колоритъ.}, прежде всего, я обязанъ все говорить о Кавказѣ. Лицомъ, глазами, манерами, даже многими выраженіями она напоминаетъ мнѣ васъ, какъ нельзя болѣе. Мужъ ея совершенный герой Фенимора Купера: для него проскакать сто верстъ безъ дороги ничего не значить, къ своимъ горамъ онъ привязанъ, какъ ко второй родинѣ. Живутъ они въ самомъ красивомъ домикѣ изъ всего Кисловодска, у нихъ собираются разные кавказскіе герои и вы бы ахнули, послушавъ, какъ ваша маленькая сестрица хорошо знакома съ мѣстностью и нравами Кавказа. Кабардинцы являются къ ней съ поклономъ, а дѣвы горъ вышиваютъ ей башмачки и я радуюсь, что не одинъ бекъ отдалъ бы всѣхъ своихъ нукеровъ за право носить одинъ изъ этихъ башмачковъ у своего сердца.
   Вамъ пріятно будетъ узнать объ ихъ жизни, которую я тутъ же назвалъ школой супружескаго счастья. Служба капитана Пельциха безпрестанно отвлекаетъ его въ горы, гдѣ хотя и нѣтъ большой опасности, но, все-таки, немножко опасно, а потому его отъѣзды и возвращенія всегда близки къ сердцу madame la capitaine {Госпожа капитанша.}. Александръ Оттовичъ садится на рьянаго коня, не беретъ съ собой ничего, кромѣ шашки, двухъ козаковъ, и ѣдетъ подобно Мальбругу дня на два или на три. Согласитесь, это не то, что провожать мужа въ департаментъ или на другую прозаическую службу. За то его возвращеніе всегда ознаменовывается радостью, всякій день проходитъ мило и весело, потому что радость дана только на срокъ. Всѣхъ супруговъ, плачущихся на свою участь, я препроводилъ бы на Кавказъ немедленно, а женъ отдалъ бы въ полное распоряженіе Фелицы Николаевны. Само собою разумѣется, тогда бы я самъ женился, иначе -- при общемъ супружескомъ счастьи холостякамъ довелось бы неукоснительно повѣситься.
   Одну только темную сторону подмѣтилъ я въ жизни вашихъ милыхъ родственниковъ: мужъ Фелицы Николаевны до того сроднился съ Кавказомъ, что и думать не хочетъ о службѣ въ Россіи, близко къ своимъ роднымъ и всѣмъ тѣмъ, которые его любятъ и полюбили. Горы -- это его паркъ, а разные Гассаны и Гиреи -- его пріятели. Онъ соскучился бы въ Петербургѣ, проживъ тамъ недѣлю, и вѣчно будетъ тосковать о разныхъ утесахъ и неожиданностяхъ походной жизни. Осенью, въ видѣ развлеченія, онъ собирается въ экспедицію и, кажется, что перспектива этой прогулки не очень веселитъ вашу сестрицу.
   Я душой уважаю такихъ дѣятельныхъ людей, тѣмъ болѣе, что самъ я составляю съ ними нѣчто совершенно разное. Вы не повѣрите, Лизавета Николаевна, какимъ позоромъ покрыть я въ моихъ собственныхъ глазахъ по случаю своей отвратительной лѣности. Здѣшніе кавказцы -- чудо радушія, услужливости и угодливости; узнавъ, что я пріѣхалъ смотрѣть Кавказъ, мнѣ отовсюду предлагаютъ конвои, попутчиковъ, рекомендательныя письма, совѣты и поученія. Сегодня меня зовутъ въ такую-то крѣпость, завтра предлагаютъ прокатиться въ Алагирское ущелье, верстъ за четыреста. Будь на моемъ мѣстѣ французъ или туристъ-англичанинъ, сколько бы онъ высмотрѣлъ, какими свѣдѣніями онъ обогатилъ бы свою голову! А я сижу, любуюсь на горы и только изрѣдка предпринимаю мелкія поѣздки въ стороны, да и то забочусь, чтобы лошадь не была тугоуздая и чтобы солнце не грѣло непозволительнымъ образомъ. Недавно одинъ ногайскій уздень возымѣлъ ко мнѣ страшную преданность и ломанымъ русскимъ языкомъ звалъ меня къ себѣ въ гости, обѣщая зарѣзать корову, три барана и накормить всѣхъ моихъ нукеровъ. "А далеко твоя живеть?" -- спросилъ я.-- "Два ста верстъ,-- на горѣ". Я обѣщалъ заѣхать и, конечно, не поѣду. Путешествіе интересно, но два ста верстъ меня пугаютъ.
   Кисловодскъ нравится мнѣ чуть ли не болѣе, чѣмъ Пятигорскъ; такъ удивительный воздухъ, богатая растительность, пропасть цвѣтовъ и, наконецъ, несравненный Нарзанъ, къ которому ходятъ съ благоговѣніемъ, какъ ко гробу Господню; чудная вода шумитъ, брызжетъ кверху, бросается въ носъ, подкрѣпляетъ силы и служитъ славою Кавказу. Весь Кавказъ встревожился, когда былъ пропущенъ слухъ, что источникъ Нарзана закрылся. Къ счастью, слухъ оказался ложнымъ и я въ состояніи истреблять живительной воды стакановъ по пятнадцати ежедневно. По поводу Нарзана я имѣю одну великолѣпную исторію, которую храню въ своемъ сердцѣ и обязываюсь передать Осипу Ивановичу въ часъ разсказыванія веселить анекдотовъ, а если можно, то состряпаю изъ нея разсказъ наиигривѣйшаго содержанія для печати и посвящу вамъ и Софьѣ Ивановнѣ, какъ извѣстнымъ любительницамъ подобныхъ анекдотовъ {Маленькая насмѣшка надъ серьезнымъ настроеніемъ Софьи Ив. Снессоревой и моимъ.}. Мнѣ иногда бываетъ скучно, не по Петербургу, бѣсъ бы его побралъ, а по многимъ изъ тамошнихъ жителей и жительницъ, къ которымъ, безъ сомнѣнія, причисляю васъ и всѣхъ нашихъ добрыхъ знакомыхъ. Будьте такъ добры я передайте мой усердный поклонъ нашимъ общимъ друзьямъ и знакомымъ. Осипу Ивановичу засвидѣтельствуйте мое глубочайшее и, съ тѣмъ вмѣстѣ, нижайшее почтеніе. Что подѣлываетъ Михаилъ Николаевичъ {Мой братъ. Е. А.} и какъ ему нравится служба въ с.-петербургскомъ присутственномъ мѣстѣ? Я думаю, ему "задаютъ фарнапиксу" (каково слово! для него одного стоило ѣздятъ на Кавказъ; фарнапиксъ значитъ скучная, тяжелая и противная работа и вообще великое страданіе душевное). Какъ поживаетъ Александръ Васильевичъ Никитеніо? Что глаза Софьи Ивановны и часто ли бываетъ у васъ нашъ другъ Гаевскій?
   Я надѣюсь, что вы ко мнѣ напишете и даже если что-нибудь сочините въ это время, то пришлете мнѣ оттискъ. Я нахожусь во мракѣ касательно россійской и иностранной литературы, читаю только Indépendance Belge. Вотъ гнусный журналъ: вообразите, что эти канальи белгійцы осмѣливаются сообщать мнѣ новости о бельгійскихъ происшествіяхъ и печатать compte rendu своихъ наимерзостнѣйшихъ палатъ. Дѣло идетъ о Франція и вдругъ на той же страницѣ мнѣ осмѣливаются доносить, что въ Гентѣ умеръ синдикъ Гаанесенъ! Мнѣ-то до него что за дѣло? И печатаются же такія дерзкія газеты! Не ѣздите въ Брюссель, если поѣдете за границу, впрочемъ, я знаю, что вы не поѣдете. Проклятая Indépendance Belge! Хуже Ниссенъ-Coломанъ!

Душевно преданный вамъ. Будьте здоровы.
А. Дружининъ.

-----

   Предположеніе А. В. Дружинина не сбылось. Когда онъ вернулся въ Петербургъ осенью 1851 года, меня уже тамъ не было и я опять увидала Александра Васильевича въ концѣ 1853 г., по возвращеніи моемъ изъ Италіи.
   За границу Александръ Васильевичъ написалъ мнѣ слѣдующія четыре письма:

С.-Петербургъ, октября 14.

   Вы не повѣрите, добрый и дорогой другъ Лизавета Николаевна, въ какую плачевную фигуру преобразился я, когда, по моемъ возвращеніи людъ петербургскія небеса, ваша дѣвушка отперла мнѣ дверь квартиры въ домѣ Крыловой и сообщила, что Лизаветы Николаевны давно нѣтъ въ Петербургѣ. Я говорю: вы не повѣрите -- потому, что давно знаю вашу маленькую привычку считать меня какимъ-то балованнымъ существомъ, испорченнымъ фортуною и, вслѣдствіе того, неспособнымъ на какую-нибудь прочную привязанность. А, между тѣмъ, я рѣшительно могъ служить подлинникомъ для статуи Горести, если горесть только можетъ быть изображена въ видѣ человѣка, одѣтаго въ коротенькое пальто и круглую шляпу. Потолковавши о васъ съ Михаиломъ Николаевичемъ и не зная, что Сенковскіе перемѣнили квартиру, я пошелъ на другое крыльцо того же дома.
   Позвонилъ -- никто не отворяетъ; какъ говорить мой другъ Струговщиковъ въ которомъ-то изъ своихъ переводовъ съ Гёте: повсюду глушь и распаденіе, décadence {Упадокъ.}, уныніе и печаль. Софья Ивановна, о которой я собралъ свѣдѣнія въ тотъ же вечеръ, все хвораетъ и въ опасномъ положеніи; однимъ словомъ, было открыто мною, что весь нашъ кружокъ, собиравшійся по субботамъ, велъ себя въ мое отсутствіе непозволительнѣйшимъ способомъ. Когда-то мы всѣ сойдемся съизнова и будемъ изустно передавать другъ другу свои путевыя впечатлѣнія?
   Гаевскій сегодня передалъ мнѣ ваше письмецо и мнѣ пріятно сообщить вамъ, что я ранѣе, чѣмъ его получилъ, подумалъ о Библіотекѣ. У меня былъ Старчевскій и я далъ ему обѣщаніе участвовать въ литературной лѣтописи и съ новаго года писать обзоры журналистики. Повѣсть примусь отдѣлывать на-дняхъ и, кромѣ того, у меня лежитъ начало монографіи Босвель и Джонсонъ, которую я предложу вашему журналу. Такъ какъ мои литературныя воззрѣнія совершенно поперечатъ воззрѣніямъ Современника, то я не желаю продолжать Писемъ иног. подписчика и тѣмъ пріобрѣтаю себѣ нѣсколько лишняго времени, которое буду дѣлить между обоими журналами. Кавказскіе литераторы обѣщали мнѣ присылать цѣлыя горы ученыхъ и беллетристическихъ статей; если они сдержатъ обѣщаніе я, что еще труднѣе, если статьи выйдутъ не совсѣмъ постыдныя, то часть изъ нихъ я стану отправлять въ редакцію Библіотеки. Отъ васъ ожидаемъ путевыхъ замѣтокъ. Я совѣтовалъ бы вамъ раздроблять на маленькіе разсказцы, какъ у Сувестра или Тургенева, съ отступленіями, описаніями и такъ далѣе.
   Окончаніе моего путешествія было еще разнообразнѣе его начала: во-первыхъ, я дѣлалъ поѣзди по сторонамъ, а, во-вторыхъ, возвращаясь домой, предался волокитству за одной изъ самыхъ милыхъ особъ, посѣщавши въ этомъ году кавказскія воды. Новые мои спутники (** за гнусное поведеніе былъ брошенъ съ безчестіемъ въ Есентукахъ) безъ моего вѣдома дали слово нѣкоему господину **, обладателю премиленьной жены, провожать ихъ до Москвы. Спутники эти, по своему безобразію и плачевныхъ свойствамъ души, прозванные носорогами, были всѣ до одного влюблены въ розу минеральныхъ водъ, окружали ее почестями и угодливостью и избаловали до такой степени, что мнѣ оставалось одно средство быть замѣченнымъ: сердить и дразнить ихъ богиню при всякомъ удобномъ случаѣ. Вообразите себѣ положеніе капризной, избалованной и богатой женщины, которая, посреди своихъ тріумфовъ, встрѣчаетъ дерзкаго, осмѣивающагося въ глаза называть ее дитятею, а ея пріятелей -- носорогами. Этой тактикѣ я обязанъ былъ милліономъ забавнѣйшихъ сценъ, веселою дорогой и, наконецъ, прочнымъ знакомствомъ съ женщиной дѣйствительно капризной, но умной, доброй и достойной всякаго уваженія. Въ одномъ изъ эпизодовъ нашего странствованія, который слишкомъ дивенъ для описанія, участвовала, кто бы вы думали? Угадывайте, je vous le donne en million {Держу милліонъ, что не угадаете.}, пѣвица H., пѣвшая осенью въ Воронежѣ и квартировавшая рядокъ со мной въ главной гостиницѣ города! Пѣвица Н.-- мой кошмаръ, съ которымъ я неожиданно столкнулся три раза въ два дня -- въ концертѣ, въ квартирѣ розы минеральныхъ водъ и на лѣстницѣ гостиницы передъ отъѣздомъ. Такъ я имѣлъ счастіе бесѣдовать съ Н., глядѣть на ея противную физіономію и слушать ея душу возмущающій голосъ! И послѣ этого говорите* что жизнь хуже романа!
   Жду отъ васъ письма я буду отвѣчать на него въ тотъ же день. Будьте здоровы и счастливы; если итальянская природа не разгонитъ вашей меланхоліи, я не буду знать, что о васъ подумать. Пишите побольше, выписывайте себѣ русскіе журналы, читайте романъ Зотова, сидя на берегахъ По, гдѣ родилась Франческа ди-Римини. Можетъ быть, повѣсть Буткова много выиграетъ, если ее развернуть, сидя подъ лимоннымъ деревомъ, я же, зная, что на туманномъ сѣверѣ этого не будетъ, радуюсь тому, что до января мѣсяца не прочту одной строки русской. Цѣлую тысячу разъ вашу ручку и остаюсь навсегда преданнѣйшимъ и вѣрнѣйшимъ другомъ

А. Дружининъ.
С.-Петербургъ, декабря 29.

   
   Милый и добрый другъ, Лизавета Николаевна, письмо ваше изъ Генуи мною получено и прочитано съ чувствомъ душевнаго соболѣзнованія о слабомъ состояніи вашего здоровья. Впрочемъ, я утѣшаю себя тѣмъ, что быстрыя и радикальныя измѣненія болѣзни едва ли бываютъ возможны,-- нужно прожить подолѣе на югѣ, чтобы почувствовать истинное облегченіе. Лишу къ вамъ за два дня до новаго года въ расположеніи духа угрюмомъ и тягостномъ, какъ бываетъ со мной всегда въ то время, когда все вокругъ меня веселится до свирѣпства и изнеможенія. Я сижу дома вечеромъ, истасканный и слабый, и, припоминая всѣ событія этого года, довольно-обильнаго ими, нахожу величайшія причины быть собой недовольнымъ. Все время послѣ моего возвращенія съ Кавказа прошло въ праздности жизни à la Чернокнижниковъ, судьба сблизила меня съ однимъ милѣйшимъ товарищемъ и мы поселились вмѣстѣ, думая, трудиться и пользоваться тихими наслажденіями жизни; но, вмѣсто трудовъ и прочаго, мы бросились dans іа vie de bohème, въ студенческую жизнь (только безъ занятій) и, посреди разныхъ валтазаровскихъ торжествъ, забывали о всей вселенной. Здоровье мое, уже нѣсколько изнуренное долгою поѣздкой, еще ослабѣло вслѣдствіе жизни во вкусѣ древнихъ римлянъ или грековъ, и докторъ мой строжайше предписалъ мнѣ полное успокоеніе, угрожая въ противномъ случаѣ участью Дафана и Авирона (какова же была участь сихъ библейскихъ особъ, я того не знаю, но, вѣроятно, очень ужасная).
   И вотъ теперь я сижу одинъ въ десятомъ часу вечера и мрачно кидаю нравственные взоры вокругъ себя. Что дѣлать, что предпринять, отвыкнувъ отъ чтенія, правильной работы и почти весь годъ занимаясь пустяками? Есть у меня въ головѣ огромный романъ, но подступиться къ нему страшно; повѣсть не "вытанцовывается", какъ теперь говорятъ, ибо ее некогда обдумать. Редакція Современника должна мнѣ едва не милліонъ ю платитъ очень неисправно или очень исправно не платитъ. Зима стоить подлѣйшая, всякій день превращаясь въ грязную осень. Одна изъ моихъ искреннѣйшихъ пріятельницъ опасно больна и живетъ за семь верстъ отъ моей квартиры. Повсюду уныніе и бѣдствіе,-- изо всего этого можно выпутаться развѣ какою-нибудь очень энергическою мѣрой, а я ее еще не придумалъ. Но что-нибудь будетъ сдѣлано: можетъ быть, я стану вставать въ шесть часовъ, можетъ быть, уѣду въ деревню посреди февраля мѣсяца, можетъ быть, сочиню трагедію или похищу какую-нибудь riche héritière {Богатую наслѣдницу.} -- только, наконецъ, выйду изъ этого отчаяннаго положенія безпутной лѣности и недовольства самимъ собою. Рѣшительно на свѣтѣ нѣтъ наслажденій безъ труда, и труда весьма труднаго, разумнаго, упорнаго. Однако, а замѣчаю, что говорю общія мѣста, что не можетъ быть замѣчательно.
   Сенковскій пріѣхалъ въ Петербургъ; онъ любезенъ и добръ попрежнему; жилище его украсилось присутствіемъ его племянницы une très jolie dame lithuanienne, qui ressemble à une demoiselle à s'y méprendre {Очень хорошенькою литовскою дамой, которая походитъ на дѣвицу какъ двѣ. капли воды.} и которая ко всѣмъ своимъ достоинствамъ присоединяетъ оригинальный порокъ лѣности, и лѣности самой креольской и привлекательной. Эта лѣность рѣшительно заразительна; сидя подлѣ означенной молодой особы, чувствуешь особенное расположеніе и говорить лѣнясь, и волочиться какъ будто лѣнясь, к лѣниво спорить, и лѣниво наслаждаться и изо всей этой лѣности создавать нѣчто очень дѣятельное и очень милое. Я бы дерзнулъ предать свое сердце на произволъ m-me ***, если бы въ настоящее время не ухаживалъ за одною юною особой, до того вспыльчивой и капризной, что самое отдаленное счастіе не можетъ мнѣ теперь представиться безъ акокпанимана шума, ссоры и даже опрокинутыхъ стульевъ. Я дѣлаю все возможное для взятія сердца сей поистинѣ оригинальной особы, даже уморилъ ея мужа (увы, только на словахъ, это вы увидите изъ моей повѣсти, которую перешлетъ вамъ Гаевскій), но, увы, мужъ процвѣтаетъ и здоровъ и всѣ мои литературные haut faits {Подвига.} не существуютъ для моей доньи, не знающей ни одного слова по-русски. Мы бранимся ровно три раза въ недѣлю и вчера еще она меня чуть не изгнала изъ своей гостиной за то, что я не желалъ танцовать съ какимъ-то рыломъ, хуже котораго не видало еще вѣчно озаряющее насъ свѣтило дня. Вчера же я обѣдалъ у Осипа Ивановича, а третьяго дня у Старчевскаго былъ пиръ въ память 18-ти лѣтія Библіотеки. Тамъ я видѣлъ Софью Ивановну, вашего брата, Гаевскаго и другихъ общихъ знакомыхъ.
   Жду отъ васъ письма и поподробнѣе. Пожалуйста, если будете писать жъ Фелиціи Николаевнѣ, передайте ей и ея супругу мое истиннѣйшее и задушевное привѣтствіе. Писать на Кавказъ черезъ Италію изъ Петербурга, конечно, неудобно, но что же дѣлать? При занятіяхъ Александра Оттовича "му не до переписки; писать къ вашей сестрицѣ неловко, а, между тѣнь, мнѣ хотѣлось бы, чтобъ и она, и онъ были увѣрены въ моей глубокой а неизмѣнной къ нимъ привязанности.
   Кстати, вчера Адель Александровна сообщила мнѣ кое-что неописанно-коварное съ вашей стороны. Вы и Софья Ивановна утверждаете, будто бы я увѣрялъ публику печатно, что послѣ 23 лѣтъ всякая женщина есть старуха. Если бы мы жили въ Парижѣ, я бы напечаталъ въ газетахъ un démenti formel {Формальное опроверженіе.}. Гдѣ это вы ухитрялись пріискать подобный текстъ? Мною было сказано, что я люблю 19-ти и 23-хъ лѣтній возрастъ и ничего болѣе. Вы подрываете мое благосостояніе и за это я не стану писать ничего болѣе.
   Старчевскій говоритъ, что подписка идетъ быстро. Впрочемъ, всѣ редакторы въ этомъ отношеніи вѣры не заслуживаютъ. Григоровичъ будетъ работать для Библіотеки. Это извѣстіе вамъ будетъ пріятно.
   Будьте здоровы и не скучайте.

Истинно преданный вамъ
А. Дружининъ.

   

С.-Петербургъ, 5 ноября.

   По содержанію письма вашего, добрый и дорогой другъ Лизавета Николаевна, я вижу, что мое посланіе, писанное въ концѣ апрѣля мѣсяца, не застало васъ во Флоренціи или погибло на почтѣ. До пріѣзда моего въ Петербургъ не у кого было мнѣ узнать вашего адреса; къ тому хе, я ожидалъ, не дадите ли вы о себѣ вѣсти. Я здоровъ, лѣто провелъ частью въ деревнѣ, частью въ разъѣздахъ по чухонщинѣ и петербургскому краю, являлся на время на дачу брата, гдѣ крестилъ Александра Дружинина No 2 и затѣмъ опять уѣхалъ въ свое Эльдорадо, гдѣ выжилъ почти до половины октября. Время идетъ недурно, но я занятъ неслыханнымъ образомъ. Кромѣ Библіотеки и Современника, который оказался полонъ рыцарскихъ чувствъ и сдѣлался мнѣ попрежнему близкимъ, я управляю самъ имѣніемъ, которое все пошло въ мои руки, читаю, мѣняю квартиры, выѣзжаю и съумѣлъ такъ обработать свои дни и часы, что до моего пріѣзда не успѣлъ ни разу быть въ оперѣ. Я почти увѣренъ, что женюсь эту зиму, ибо ко всей этой суматохѣ и чепухѣ недостаетъ одного только -- жены наиболѣе нестерпимой.
   Очень, очень благодарю васъ за все, что вы писали обо мнѣ и моихъ трудахъ. Я работаю много, и знаю, что тружусь не безъ пользы, хотя наши взгляды на трудъ не одинаковы. Я, дѣйствительно, всегда чувствовалъ пренебреженіе къ повѣстямъ и фельетонной работѣ и знаю, что не тутъ моя сила. У меня два настоящихъ боевыхъ коня: знаніе англійской словесности и способность популяризовать всякій предметъ, къ которому я касаюсь. Потому я будто созданъ для настоящаго періода нашей словесности, когда должно не творить, а готовить матеріалы для будущаго. Девизъ какого-то короля je mantiens можетъ быть моимъ девизомъ и вотъ отчего злѣйшіе мои непріятели теперь лѣзутъ ко мнѣ въ друзья. Если бы я былъ бѣденъ, изъ меня вышелъ бы превосходный редакторъ журнала и въ нѣкоторомъ смыслѣ просвѣтитель публики. Потому я всегда буду стоять въ первомъ ряду, пока на Руси что-нибудь пишется, а на Полинькахъ, Юлинькахъ и любовныхъ романахъ я никогда не отъѣду далеко, особенно при настоящемъ состояніи журнальныхъ, независящихъ отъ редакцій, обстоятельствъ. И такъ, вы видите, что, пренебрегая частями, я уважаю литературный трудъ, какъ цѣлое, и, конечно, давно бы не работалъ ничего, если бы сама работа не доставляла мнѣ удовольствія.
   Теперь поспѣшимъ кончить съ Библіотекой. Изъ вашего письма, читая между строками, я увидѣлъ ясно, что вы сами меня оправдываете и сознаете, что съ моей стороны сдѣлано все, что только можетъ быть сдѣлано для изданія, давно подорваннаго. Если вашъ трудъ пропадалъ даромъ и вы узнали, какъ тяжело спасать тѣхъ, кто самъ не хочетъ спасаться, то вы можете сообразить, каковъ долженствовалъ выйти результатъ моего труда. Когда мы съ Некрасовымъ чуть ли не три года выносили на своихъ плечахъ Современникъ, у насъ были деньги и товарищи,-- задуманное и присовѣтованное поступало въ нижнюю инстанцію и являлось на свѣтъ Божій. Вы сами знаете, что Библіотека для Чтенія, довольно исправная съ первыми сотрудниками (и я не могу на нее очень жаловаться), неисправна съ остальными; и пока между мной и редакціей не будете вы посредникомъ, я не рискну никому совѣтовать для нея трудиться.-- Я одинъ разъ попробовалъ и кажется, что особа, мной рекомендованная, до сихъ поръ ни гроша не получила. Все это, разумѣется, я прошу васъ держать въ тайнѣ. Если къ этимъ плохимъ дѣдамъ присоединится еще неудовольствіе, я ретируюсь. Сверхъ того, бѣдность не порокъ, хотя и "заслуживаетъ презрѣнія", по словамъ одного друга. Мало этого, для вся* наго предпріятія нуженъ интересъ по чувству, а Библіотека не имѣетъ для меня ровно никакого интереса, кромѣ того, что она дорога вамъ. Впрочемъ, теперь Осипъ Ивановичъ взялся за работу, и я надѣюсь, wo дѣло пойдетъ ладнѣе.
   Вотъ вамъ, милый и дорогой другъ, въ краткихъ, но сильныхъ выраженіяхъ мое оправданіе. На словахъ можно сказать, болѣе, но, зная характеръ дѣйствующихъ лицъ, вы можете догадаться, почему пьеса нейдетъ. Впрочемъ, не смотрите на предметъ съ слишкомъ черной точки: у Библіотеки есть двѣ защиты -- снисхожденіе публики и неудовлетворительное состояніе другихъ журналовъ. Съ вашимъ пріѣздомъ дѣла еще выиграютъ,-- а до сихъ поръ упадка нѣтъ, и того довольно. Отъ души желаю поскорѣе повидаться съ вами. Постарайтесь хорошенько поправиться до весны; боюсь только, чтобы зима въ Неаполѣ я морскіе вѣтры, вѣчно тамъ бушующіе, не заставили васъ жалѣть о русской зимѣ, о нашихъ печахъ и каминахъ. Этотъ мѣсяцъ я буду бесѣдовать съ вами, читая вашу повѣсть {Кандидатки на званіе старыхъ дѣвъ. Е. А.}. Общихъ пріятелей нашихъ я вижу довольно часто, и когда вы вернетесь къ намъ, то застанете всѣхъ совершенно въ томъ же видѣ, какъ ихъ покинули, Что вы не попробуете писать какихъ-нибудь путевыхъ замѣтокъ? Для этого вы находитесь въ положеніи очень выгодномъ. Такъ какъ вы путешествуете совершенно одна, то самое это обстоятельство, побуждающее васъ самихъ во все входить и сходиться съ людьми, можетъ дать много пищи для наблюдательности. Хорошо ли вы изучили итальянскій языкъ и можете ли по возвращеніи подновить мое знаніе языка черезъ практику? Болѣе писать пока еще нечего; я недавно вернулся въ городъ, не знаю никакихъ новостей, объ одной только холерѣ, у насъ появившейся, наслушался до пресыщенія. Изъ литературныхъ извѣстій знаю одно только: принципъ Чернокнижникова одолѣлъ, и составилась компанія для производства новаго романа, въ томъ же, однако, улучшенномъ вкусѣ. Моя прошлогодняя жизнь даетъ чрезвычайно много матеріала. Какъ перемѣняются времена и вкусы! О будущемъ Чернокнижникова говорятъ почти столько же, какъ о холерѣ, и уже листки рукописей гуляютъ по рукамъ и желающихъ участвовать больше, чѣмъ нужно будетъ для работы. Не посвятить ли нѣсколько самыхъ вопіющихъ главъ вамъ, гонительницѣ Чернокнижникова?
   Вотъ мой адресъ: на Васильевскомъ острову, въ 7 линіи, близъ набережной, въ домѣ Катера. Послѣ долгихъ исканій я, наконецъ, пріобрѣлъ квартиру, въ которой жило англійское семейство, стало быть, устроенную самымъ комфортабельнымъ образомъ. Я теперь буду жить вмѣстѣ съ моею родительницей, что полагаетъ конецъ баламъ во вкусѣ Поль де-Кока и приключеній Чернокнижникова. Не знаю, долго ли мнѣ будетъ нравиться жизнь въ семействѣ съ разными родственными наслажденіями, обѣдали дона и тому подобными пріятностями, совершенно несродными моей натурѣ. Будьте здоровы и не забывайте истинно преданнаго вамъ друга

Александра Дружинина.

   Кстати еще о Библіотекѣ. Сейчасъ вышелъ и что же?-- на первой страницѣ сіяетъ наиподлѣйшее изъ когда-либо написанныхъ стихотвореній одного Б., шута, надъ стихами котораго еще вчера потѣшалась одна компанія весьма умныхъ людей. Вотъ вамъ трудъ Пенелопы. Сегодня же вечеромъ поѣду ругаться. А, между тѣмъ, насмѣшки пойдутъ на весь мѣсяцъ.
   

С.-Петербургъ, 29 декабря 1862 г.

   Начинаю мое письмо, добрый и дорогой другъ Лизавета Николаевна, извѣстіемъ, которое должно отнять хотя часть вашихъ безпокойствъ. По увѣренію Старчевскаго, подписка идетъ не въ примѣръ лучше прежнихъ годовъ; если это правда, то я радуюсь, что содѣйствовалъ вашему желанію. Затѣмъ, кажется, хорошаго сказать нечего,-- весь міръ болѣнъ. Петербургъ пораженъ постыдными болѣзнями, всѣ наши знакомые больны и я болѣнъ, какъ это всегда со мной бываетъ ко всякому празднику. Отъ моего сотворенія до настоящихъ дней у меня постоянно всѣ болѣзни подходятъ къ новому году и Пасхѣ, на масляницѣ же является недугъ другого рода,-- двадцать масляницъ кряду я бываю въ подлѣйшей бѣдности. Это ужь какая-то особенная игра природы, съ которой бороться невозможно. Въ настоящее время я уже вторую недѣлю сижу дома, лечусь и читаю Поль де-Кока, почерпая изъ него то, что можетъ украсить собой страницы грядущаго Чернокнижникова.
   Какъ вамъ извѣстно изъ моихъ прежнихъ писемъ, я теперь живу семейнымъ образомъ, и хотя оградилъ свою независимость всѣми возможными особыми ходами, рабочими кабинетами и такъ далѣе, однако, нахожу этотъ образъ жизни самымъ разрушительнымъ для человѣчества. Нѣтъ болѣе у меня поль-декоковскихъ вечеровъ, веселыя донны и любители чернокнижія забыли мѣсто моего жительства, прекратились собранія, на которыхъ часть гостей ходила на головахъ, а 50-лѣтній хозяинъ дома танцовалъ въ присядку передъ какою-нибудь Lisette во вкусѣ Беранже. Судьба устроила такъ странно, что подобныхъ увеселеній человѣку нигдѣ нельзя имѣть, кромѣ своего дома,-- чуть отправляешься ихъ искать, все дѣло начинаетъ принимать оборотъ грязный и развратный. Вслѣдствіе того петербургская жизнь теперь мнѣ нравится очень мало, и я съ нетерпѣніемъ жду весны, чтобъ уѣхать или къ себѣ въ деревню, или куда-нибудь дальше,-- даже, чтобъ сократить срокъ ожиданія, уѣду въ январѣ на мѣсяцъ въ Москву. Сегодня былъ у меня Сенковскій, и, узнавши, что я пишу къ вамъ, просилъ вамъ кланяться. Онъ хвораетъ, его домъ тоже. Мнѣ кажется, ему просто скучно, потому что его домашняя обстановка очень печальна, а для нервнаго человѣка даже нестерпима. Софью Ивановну я видѣлъ на-дняхъ; она такъ же добра и мила, какъ всегда. Сообщите мнѣ что-нибудь о Фелицѣ Николаевнѣ, доволенъ ли ея мужъ новымъ мѣстомъ, получилъ ли чинъ и вообще что это за мѣсто и гдѣ? Я привязанъ всѣмъ сердцемъ къ ней и ея мужу; болѣе милыхъ и добрыхъ людей я мало знаю. Я хотѣлъ бы, чтобъ ихъ сдѣлали намѣстникомъ и намѣстницей кавказскими. Передайте имъ съ моей стороны, когда будете писать, милліонъ привѣтствій. Извѣстіе о томъ, что вы не пріѣдете къ намъ весной, очень меня огорчило. Я начинаю забывать васъ, точно также какъ и вы меня и какъ всякій человѣкъ забываетъ тѣхъ, кого не видѣлъ около двухъ лѣтъ, особенно если въ эти два года оба лица, каждое съ своей стороны, видало до нѣсколькихъ тысячъ людей разнаго званія, пола и состоянія. Однако, если здоровье того требуетъ, подождемъ осени и постарается другъ друга вспомнить хорошенько. Опять будемъ собираться по субботамъ, я стану приходить пораньше, чтобъ говорить по-итальянски. Пожалуйста, когда будете въ Римѣ, обратите вниманіе на транстеверинокъ: я всегда чувствовалъ къ нимъ адскую слабость, не видавши никогда ни одной. Если я пріѣду въ Римъ, я тамъ и погибну, оттого нужно поѣхать за границу какъ можно позже.
   На-дняхъ я видѣлъ одну вашу старую знакомую. Я сидѣлъ дома къ весьма небрежномъ нарядѣ (хорошо, однако, что я халатовъ не употребляю), когда ко мнѣ вторгнулась мадамъ ***, о которой Адель Александровна не можетъ говорить безъ содроганія. Что до меня, то я содрогаюсь при воспоминаніи объ обѣихъ сторонахъ. У моей посѣтительницы имѣлось какое-то литературное дѣло, причемъ открылось, что она васъ знаетъ и очень уважаетъ. Спѣшу передать вамъ эту отдаленную вѣсть изъ родины. Ея прелестная сестра все хвораетъ; вотъ это женщина, такъ женщина! Гаевскій тоже хвораетъ. Однако, я забываю, что пора отправлять письмо на почту. Будьте здоровы, милый и дорогой другъ, и не забывайте

истинно преданнаго вамъ
Александра Дружинина.

   Сообщаю вамъ одинъ планъ, который вы вѣрно одобрите. Тотчасъ послѣ моего выздоровленія, я, въ компаніи трехъ любителей всего необыкновеннаго, нанимаю квартиру на три дня въ Пассажѣ. Мы тамъ поселяемся, давъ другъ другу клятву извѣдать всѣ тайны этого петербургскаго Cour des Miracles. Въ эти три дня каждый обязуется никуда не дѣлать шагу изъ Пассажа, отречься отъ друзей и родныхъ. Живыя картины, подземелье, кабаки, кегли, дѣтскіе театры, концертъ цыганъ, всѣ потаенные вертепы ужаса и беззаконія должны быть извѣданы. Недавно, разсказываютъ, шла рѣчь о томъ, чтобы закрыть Пассажъ. "Не нужно закрывать,-- отвѣчалъ одинъ генералъ,-- слѣдуетъ только навести на него съ обѣихъ сторонъ пушки, заряженныя картечью". Пока еще не прибѣгну ли къ такимъ мѣрамъ, нужно насладиться пассажемъ.
   

Спб., февраля 17.

   Милый и дорогой другъ Лизавета Николаевна, если вы очень смѣялись надъ моимъ прошлымъ письмомъ, -- настоящее покажетъ вамъ, что мой духъ измѣнчивъ, какъ волны морскія. На дворѣ весна и я, по обыкновенію, отдался весь злобной болѣзни, которой начало, конечно, въ моемъ организмѣ, то-есть, тоскѣ безпредѣльной и неслыханной. Со всякою весной она подступаетъ ко мнѣ злѣе и злѣе, а на этотъ разъ дѣло доходитъ до того, что я бросилъ всѣхъ своихъ знакомыхъ, сижу одинъ дома и въ ноетъ ѣду изъ города въ Москву, гдѣ меня будутъ лечить нравственнымъ образомъ мои друзья, которыхъ я вижу очень рѣдко и оттого еще люблю. Единственное существо, преданнѣйшее изъ преданныхъ, милое изъ милыхъ, имѣющее возможность видѣть меня и отгонять отъ меня тоску, есть моя прошлогодняя подруга души, дѣвушка, не умѣющая ни читать, ни писать и неспособная обходиться безъ двухъ или трехъ, а иногда и четырехъ новыхъ любовниковъ въ мѣсяцъ. Смѣло скажу, что если бы наша цензура не преслѣдовала всѣхъ исторій о дѣвицахъ легкаго поведенія, русская словесность обогатилась бы новою Manon Lescaut въ исторіи Лизы, которую мы называемъ транстеверинкою за то, что ея волосы едва ли не первые въ Петербургѣ падаютъ ниже колѣнъ и заставляютъ ее носить шляпки особаго покроя. Кстати о транстеверникахъ: позвольте вамъ не вѣрить въ вашихъ нападкахъ на итальянокъ, -- вы прямо идете противъ мнѣній всей Европы, Жоржъ-Санда, Бальзака и, наконецъ, господина Нарышкина, котораго исторія помѣщена мною въ печать безъ малѣйшей прикрасы. Не странно ли, что вы, наслаждаясь Италіей и югомъ, тоскуете о Петербургѣ, между тѣмъ какъ половина нашихъ жителей, и я въ тонъ числѣ, дали бы годъ жизни, чтобъ поскорѣе увидѣть и Римъ, и Венецію, и Неаполь? Не то вы скажете, когда очутитесь опять у насъ и въ такую погоду, которая, напримѣръ, стоитъ эти дни -- оттепель совершенная, на улицѣ моря и зловонный паръ. Извольте при такой погодѣ и въ такомъ воздухѣ предаваться поэзіи, а, между тѣмъ, нужно отдать справедливость натурѣ петербургскихъ людей: она какъ-то со всѣмъ этимъ уживается. Вчера же одинъ изъ моихъ пріѣзжихъ друзей, ѣхавши вмѣстѣ со мной, кричалъ, что воздухъ его душитъ, и захворалъ къ вечеру, а я съ своею несчастною грудью выдерживаю эту атмосферу и даже занимаюсь поэзіей. Знаете ли вы, Лизавета Николаевна, что я пишу стихи, занимаюсь дѣломъ, котораго вы терпѣть не можете, и что одно мое стихотвореніе вы" вѣроятно, уже прочли? Гдѣ оно и о чемъ тамъ идетъ рѣчь, я не скажу, и когда напечатаю еще нѣсколько готовыхъ вещей, постараюсь, чтобъ вы ихъ не узнали. Стихъ мнѣ дается чрезвычайно тяжело и оттого самый трудъ мнѣ интересенъ: имѣя вкусъ и ухо, я добиваюсь чистаго совершенства во всякой строкѣ и веду бой безпощадный съ языкомъ. Если весь этотъ трудъ не приведетъ къ осязательнымъ результатамъ, онъ, все-таки, принесетъ много косвенно! пользы моему слогу и манерѣ; я всегда былъ того мнѣнія, что въ приготовительныхъ трудахъ писателя должны занимать важное мѣсто два занятія, именно живопись и писаніе стиховъ. Живонись даже нужнѣе, но приниматься за нее поздно.
   Нашихъ общихъ знакомыхъ вижу я весьма рѣдко. Сенковскій хвораетъ и хандритъ, Софья Ивановна тоже хвораетъ. Библіотека свое! неисправностью наполнила чашу моего терпѣнія такъ, что я уже не даю ни писемъ о журналахъ, ни статей. Въ этомъ отношеніи я немного виню и друга нашего Осипа Ивановича; онъ очень могъ бы дѣлать то, что дѣлай вы, то-есть войти со мною въ сношенія самому, хотя до вашего пріѣзда. Просить объ этомъ я не желаю, потому что, все-таки, наносить обиды другимъ лицамъ я не люблю; но можно бы иногда и обо мнѣ подумать. Вообще, какъ это, вѣроятно, замѣтили и вы, у лицъ, существующій" чрезъ Библ. для Чтенія, есть странный предразсудокъ о томъ, что трудиться для ихъ благополучія есть неслыханная радость для каждаго смертнаго. Нужно было видѣть, какими нападками и возгласами они (конечно, кромѣ О. И.) надѣляли Григоровича, не желавшаго дать имъ повѣсти, и Гаевскаго, помѣстившаго чье-то письмо о Брюловѣ въ Отечественныхъ Запискахъ! Я слушалъ и думалъ, что нахожусь гдѣ-нибудь въ Бедламѣ. Такъ дѣла не дѣлаются. Изъ всего этого не выйдетъ добра. Когда вы явитесь сюда, отбросьте снисходительность и скажите, какъ первый консулъ послѣ Маренго: "Вы бездарный народъ,-- что вы сдѣлали изъ иною порученной вамъ Франціи?" Хорошо, что я заговорилъ о Гаевскомъ; онъ написалъ прекраснѣйшую вещь или, скорѣе, начало отличнаго труда о Дельвигѣ и пушкинской эпохѣ. Вотъ это исторія литературы и критика, которою, наконецъ, можно похвастаться! Истинно радуюсь за нашего добраго Виктора Павловича, одного изъ милѣйшихъ людей во всей вселенной. Прощайте, милый и дорогой другъ, будьте здоровы и не забывайте истинно преданнаго вамъ

А. Дружинина.

-----

   Александръ Васильевичъ не только писалъ ко мнѣ, но и вспоминалъ печатно о моихъ субботахъ. Выписываю нѣсколько строкъ изъ письма ко мнѣ С. И. Снессоревой:
   "Какъ нарочно, въ будущую зиму я ожидалъ замѣтнаго уменьшенія я друзьяхъ и будто предвидѣлъ, что одинъ день въ моей недѣлѣ, именно суббота,-- милая суббота!-- съ веселою болтовней и спорами дилетантовъ, съ разсказами о Востокѣ и немного игривыми анекдотами за рюмкой венгерскаго,-- суббота, та самая суббота, въ которую меня дразнили пѣвицей NN, исчезнетъ отъ меня со всѣми своими дружескими шалостями, крошечными сплетнями, вопіющими разсказами, неслыханными остротами и безконечными бесѣдами".
   "Выписываю эти строки,-- продолжаетъ Софья Ивановна,-- "изъ новой повѣсти Дружинина, напечатанной въ Современникѣ: Пѣвица. Вы знаете, жилая Лизавета Николаевна, какъ люблю я дѣлиться съ вами удовольствіями, а мнѣ это очень по душѣ. Повѣсть очень мила. Дружининъ тутъ весь самъ съ своими милыми свойствами, выводящими изъ терпѣнія парадоксами, дендизмомъ, выставленіемъ себя выше всѣхъ ему равныхъ. Оно, можетъ быть, и справедливо, таланта много и я думаю, что сердце у него не совсѣмъ дурное".
   По возвращеніи моемъ въ Петербургъ, Александръ Васильевичъ пересталъ писать ко мнѣ. Мы видались чаще прежняго и переписываться надобности не представлялось. Потомъ занятія по Собранію Романовъ поглотили все мое время и Александръ Васильевичъ тоже прилежно занялся редактируемой имъ Библіотекой для Чтенія.
   Преждевременная смерть Александра Васильевича лишила меня одного изъ лучшихъ друзей моихъ, и воспоминаніе о дружбѣ этого симпатичнаго писателя и человѣка составляетъ одно изъ самыхъ отрадныхъ въ моей жизни.

Е. Ахматова.

"Русская Мысль", кн.XII, 1891

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru