*) Записки эти составляютъ третій отдѣлъ моихъ воспоминаній. Первая часть была напечатана въ 1901 г., въ "Вѣстникѣ Европы", въ ноябрьской и декабрьской книжкахъ; вторая -- въ "Мірѣ Божьемъ" въ 1904 г.-- въ январѣ, февралѣ и мартѣ мѣсяцахъ. Приступая къ описанію послѣдовавшихъ годовъ моей военной службы, продолжавшейся около шести лѣтъ -- съ 1851 г. по 1857 -- я нахожусь, также какъ при предыдущихъ начинаніяхъ моихъ трудовъ, въ тревожномъ состояніи объ успѣшномъ выполненіи нынѣ задуманнаго мною новаго труда: по продолжительному теченію описываемыхъ годовъ, онъ слишкомъ великъ для меня, а по возрасту моему онъ, можетъ быть, составляетъ для меня теперь уже и очень отважное предпріятіе, -- тѣмъ не менѣе и эти пережитые мною, давно прошедшіе, года оставили въ памяти моей своеобразный глубокій и живой слѣдъ особыхъ впечатлѣній, которыя какъ бы давно забытые и заброшенные уже, но еще не разбитые цѣнные негативы, неотступно требуютъ отъ меня ихъ проявленія въ печати,-- и я принимаюсь съ полной готовностью за предстоящій мнѣ новый трудъ.
Д. Ахшарумовъ.
1904 года 2-го мая
г. Вольскъ.
I. Выѣздъ изъ Херсона, дорога, Керчь, Ставрополь, Владикавказъ.
Была весна 1851 г., апрѣль мѣсяцъ, часъ двѣнадцатый дня, погода теплая и ясная, когда я выѣхалъ изъ Херсона, на почтовой перекладной повозкѣ, запряженной парой бодро бѣжавшихъ лошадей. По выѣздѣ за городъ отпущенъ былъ колокольчикъ, привязанный къ дышлу. Со мною рядомъ сидѣлъ незнакомый мнѣ человѣкъ -- унтеръ-офицеръ стоявшаго въ Херсонѣ Виленскаго пѣхотнаго полка.
Я быть погруженъ въ грустныя думы о пережитой мною двухлѣтней неволѣ. Кругомъ зеленѣла степь, по сторонамъ встрѣчались подгородные сады, покрытые сплошнымъ бѣлымъ цвѣтомъ миндально-пахучихъ вишневыхъ деревьевъ.
Я сидѣлъ молча, какъ бы въ полуснѣ. Мой спутникъ, повидимому, замѣтилъ это и вѣжливо сохранялъ молчаніе, не нарушая моего спокойствія.
Въ этомъ состояніи полузабвенія обо всемъ, однако же, всплывали на мгновеніе одиночныя мысли и тонули вновь въ общемъ лонѣ неопредѣленнаго настроенія. То были личности людей, которыхъ я только что оставилъ -- мои острожные сожители и семья пріютившая меня въ своемъ жилищѣ и провожавшая меня въ дорогу, -- семья инженера Рудыковскаго. Повозка катилась легко и ровно при пѣвучемъ звонѣ колокольчика. Весенній воздухъ обдавалъ меня своимъ теплымъ душистымъ вѣяніемъ, онъ убаюкивалъ меня и навѣвая на сердце тихія думы. Впервые, послѣ двухлѣтней неволи, ощущалъ я давно желанное. Изъ такого состоянія грустнаго отдыха выведенъ я былъ остановкою экипажа: мы подъѣхали къ переправѣ черезъ Днѣпръ и вмѣстѣ съ другими разнаго рода экипажами спустились къ водѣ и въѣхали на большую баржу. Маленькій буксирный пароходъ, пыхтя и шумя, потянулъ насъ съ помощью веревки на другой пологій берегъ Днѣпра, залитый водою, еще не полнаго весенняго разлива. Достигнувъ пристани, мы спустились по доскамъ и потянулись шагомъ по глубокому песку, поднимаясь въ гору, и выѣхали на луговую, лѣсистую степь; медленно выбрались на сухую дорогу и скоро доѣхали до какого то мѣстечка, гдѣ перемѣнили лошадей и отправились далѣе. Я познакомился съ моимъ, казалось мнѣ, скромнымъ, молчаливымъ спутникомъ. Онъ былъ годами значительно старше меня, средняго роста, смуглый, круглолицый, одѣтый въ солдатскую шинель, какъ и я, но унтеръ-офицеръ, съ нашивками на плечахъ, я же былъ ниже его чиномъ, простой рядовой. Проѣхавъ нѣсколько станцій, мы проголодались, и, проѣзжая черезъ болѣе населенное мѣстечко, пожелали остановиться у встрѣчнаго постоялаго двора. Спутникъ мой пошелъ на станцію позаботиться о лошадяхъ, оставивъ меня одного -- въ положеніи, мнѣ еще къ тому малопривычномъ.
У насъ была подорожная по казенной надобности, потому задержки въ лошадяхъ не предвидѣлось,-- но мы не торопились, и товарищъ мой продолжительнымъ своимъ отсутствіемъ заставилъ меня даже призадуматься. Вѣдь ему поручено меня доставить къ. мѣсту моей службы на Кавказѣ, гдѣ я никогда не былъ. Ему вручены начальствомъ, отправлявшимъ меня изъ Херсона, служебныя предписанія -- и ему же дана почти вся сумма моихъ денегъ, необходимая для путевыхъ издержекъ.
Между тѣмъ подали ѣсть, и я, голодный, принялся одинъ за ѣду, а спутника моего не было. Продолжительное его отсутствіе по столь пустяшному дѣлу -- заказать повозку съ лошадьми -- начало меня не мало безпокоить; невольно самъ собой возникалъ вопросъ: "ну, а если съ нимъ что нибудь случилось и онъ не придетъ, и я останусь одинъ безъ денегъ для дальняго пути, даже безъ всякаго вида". Я думалъ уже пойти на почтовую станцію освѣдомиться, куда дѣвался мой спутникъ, какъ размышленія эти были прерваны внезапнымъ его появленіемъ передъ окномъ; онъ шелъ медленно и, казалось мнѣ, нетвердой походкой.
Войдя въ комнату, онъ сѣлъ на стулъ у стола и молча смотрѣлъ на меня, видимо, чѣмъ-то встревоженный.
-- Что съ вами, -- спросилъ я его. Онъ ни отвѣтилъ ни слова. Разстегнувъ шинель и ощупавъ свой боковой карманъ, онъ вынулъ оттуда небольшой бумажный пакетъ.
-- Пожалуйста, возьмите вы къ себѣ всѣ бумаги и деньги: они у васъ будутъ цѣлѣе, -- онъ положилъ передо мною пакетъ, завернутый въ газетную бумагу.
-- Что же, развѣ что-нибудь случилось?-- спросилъ я, встревоженный.
-- Слава Богу, -- отвѣтилъ онъ,-- но могъ бы и потерять -- я не привыченъ носить на себѣ такія вещи,-- пожалуйста спрячьте.
Я былъ очень удивленъ и счелъ необходимымъ взять отъ него къ себѣ этотъ пакетъ.
-- Но что вы мнѣ передаете на сохраненіе, я долженъ знать и видѣть,-- сказалъ я ему.
-- Тутъ все, что мнѣ дано начальствомъ, отправлявшимъ меня въ дорогу.-- Онъ развернулъ пакетъ; въ немъ оказались двѣ бумаги -- предписаніе ему отъ мѣстнаго начальства и подорожная до Владикавказа, и затѣмъ денежный пакетъ сложенныхъ ассигнацій.
Я пробѣжалъ на скоро предписанія о доставленіи меня на Кавказъ, къ мѣсту служенія. Мы посчитали деньги, которыхъ оказалось около двухъ сотъ рублей. Я отдалъ ему подорожную, остальныя бумаги завернулъ вновь въ пакетъ и положилъ его въ боковой карманъ въ шинели, который къ счастью былъ мною устроенъ наскоро при сборахъ моихъ въ путь въ Херсонѣ. Карманъ этотъ,-- даже два внутреннихъ холщевыхъ кармана были мнѣ заботливо вшиты подъ подкладку товарищемъ моимъ по заключенію, Кельхинымъ, и оба застегивающіеся сверху пуговицами.
Видя, что я пакетъ положилъ въ карманъ унтеръ-офицеръ сказалъ: "Слава Богу! Пускай они будутъ у васъ, а вы будете выдавать мнѣ, сколько нужно для расходовъ въ дорогѣ".
Мы продолжали путь благополучно и съ нимъ, кромѣ описаннаго, ничего подобнаго не случилось. Ѣхали мы, не торопясь, не утомляя себя скорой ѣздой, и ночевали, гдѣ это было удобно. На одной изъ послѣдующихъ остановокъ, я при спутникѣ моемъ вынулъ изъ кармана принятый мною отъ него на сохраненіе пакетъ, раскрылъ бумаги и сталъ каждую въ отдѣльности читать въ полголоса. Сущность написаннаго состояла въ томъ, что ему предписывалось мѣстнымъ начальствомъ сопровождать меня до самаго мѣста моего служенія. Я именовался рядовымъ 7-го Линейнаго батальона, по Сунженской линіи. По прибытіи нашемъ во Владикавказъ, онъ долженъ былъ, для дальнѣйшаго слѣдованія о мною по линіи, явиться мѣстному воинскому начальнику. Затѣмъ упоминалось въ предписаніи и о томъ, что онъ долженъ меня сопровождать безотлучно, и по дорогѣ не останавливаться не только въ городахъ, но избѣгать большихъ селеній и ѣхать безъ замедленія къ мѣсту моего служенія; назначенъ былъ и маршрутъ на Керчь, Ставрополь и Владикавказъ. Кромѣ этого упоминалось, что изъ денегъ, имъ полученныхъ, по прибытіи нашемъ не мѣсто моего служенія и явки его со мною начальству, онъ долженъ всѣ оставшіяся деньги передать мнѣ и получить отъ меня изъ нихъ, сколько придется по поверстному разсчету уплаты, для его обратнаго пути -- на одну лошадь. Наша поѣздка продолжалась безъ замедленія, но и безъ торопливости. Спутникъ мой оказался спокойнымъ, удобнымъ, сговорчивымъ. Для него поѣздка эта была рѣдкимъ отдыхомъ отъ докучливой, однообразной и вмѣстѣ съ тѣмъ хлопотливой службы. Это высказывалось въ его жизнерадостномъ настроеніи и благорасположеніи ко мнѣ. Нашъ путь до Керчи лежалъ на юго-востокъ по Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерніямъ.
Новыя условія моей жизни по минованіи двухлѣтней неволи чувствовались мною на каждомъ шагу.
Освободившись отъ стѣнъ заключенія, я чувствовалъ особое удовольстіе при видѣ простора окружавшихъ меня полей, но всѣ подробности этого путешествія исчезли у меня изъ памяти,-- до самого пріѣзда нашего въ Керчь.
Передъ пріѣздомъ нашимъ въ этотъ городъ, между нами возникъ вопросъ, должны ли мы въ точности исполнять предписаніе начальства -- на пути нашемъ не останавливаться въ городахъ.. Мой спутникъ при этомъ сказалъ, что городъ Керчь онъ не можетъ проѣхать мимо, не повидавшись съ живущимъ въ немъ старымъ своимъ землякомъ, женатымъ на его родной сестрѣ: "такого случая мнѣ во всю жизнь не дождаться. Вы знаете нашу службу:-- переведутъ куда-нибудь нашъ Виленскій полкъ за сотни, тысячи верстъ и, Богъ знаетъ, куда"!
Я, слыша это, обрадовался его образу мыслей и вполнѣ одобрилъ его намѣреніе.
-- Мы въ дорогѣ сами себѣ хозяева, -- сказалъ я, и будемъ останавливаться, гдѣ хотимъ,-- на короткое время, но не на видныхъ улицахъ, и, конечно, не подадимъ повода обратить чѣмъ-либо на себя вниманіе. Я по крайней мѣрѣ вполнѣ увѣренъ въ томъ -- меня никто не знаетъ въ Керчи,-- да я могу сбросить съ себя солдатскую форму.-- Въ разговорахъ спутника моего я называлъ по имени и отчеству.
Мы пріѣхали въ Керчь поздно вечеромъ, и ямщикъ, по нашему желанію, привезъ насъ въ какой-то скромный, уединенный на окраинѣ города, постоялый дворъ. Комната была просторная, съ двумя кроватями, но почти безъ мебели. Мы были голодны, и прежде всего попросили чего-нибудь поѣсть, и заказали самоваръ. Намъ скоро былъ поданъ какой-то разогрѣтый супъ, ржаной хлѣбъ, яйца и молоко. Поѣвъ, мы напились чаю и залегли спать, раздѣвшись, на жесткихъ кроватяхъ -- то были чистыя, гладкія доски, прикрытыя слоями какихъ-то давно полинялыхъ ковровъ.-- У меня была съ собою кожаная подушка -- та самая, на которой я спалъ на нарахъ въ арестантской казармѣ; солдатскую шинель я употребилъ для покрышки и былъ доволенъ моею постелью. Мы заснули крѣпкимъ сномъ до утра.
Утромъ, проснувшись, мы увидѣли себя въ освѣщенной дневнымъ свѣтомъ комнатѣ, окнами на большой дворъ, и не торопились вставать, затѣмъ потребовали вновь самоваръ и пили чай не спѣша. Одно изъ самыхъ необходимыхъ условій всякаго отдыха есть отсутствіе заботы спѣшить куда-нибудь, и въ этомъ отношеніи мы наслаждались полнѣйшимъ спокойствіемъ. Характеръ спутника моего подходилъ къ моимъ скромнымъ желаніямъ -- и по служебному своему положенію, отчасти и настроенію, въ которомъ я себя чувствовалъ, только что вырвавшись на волю.
Онъ очень интересовался предстоящимъ ему свиданіемъ и скоро ушелъ, оставивъ меня одного. Такое полное уединеніе, при тишинѣ и спокойствіи вокругъ меня, было мнѣ еще непривычнымъ, и въ столь новой для меня обстановкѣ, я чувствовалъ особое довольство и счастіе -- нѣтъ болѣе за мною надсмотрщиковъ. Паспортовъ въ то время въ дорогѣ не спрашивалось, и меня никто не безпокоилъ, да у меня лично его и не было.
Для выхода въ городъ я пріодѣлся -- надѣлъ мой новый холщевый лѣтній костюмъ и фуражку, купленные въ Херсонѣ, и, положивъ въ боковой карманъ пиджака нашъ драгоцѣнный пакетъ съ бумагами и деньгами, вышелъ въ городъ. Идя по улицамъ, я смотрѣлъ съ большимъ любопытствомъ по сторонамъ. Городъ Керчь показался мнѣ, по сравненію даже съ Херсономъ, маленькимъ и бѣднымъ. Улицы ничѣмъ не привлекали моею вниманія; магазины, даже въ центральной части города, были плохіе, не нарядные; большею частью выдавались бакалейные. Мѣстами попадались турецкія кофейни, и я зашелъ въ одну изъ нихъ. Тамъ сидѣли за столиками турки и курили трубки. Я попросилъ кофе по-турецки -- мнѣ подали чашку горячаго кофе,-- мутнаго съ гущею -- такъ пьютъ они этотъ напитокъ -- и порцію сахару.
Мой приходъ обратилъ вниманіе сидѣвшихъ въ кофейнѣ посѣтителей, и одинъ изъ нихъ, подойдя съ поклономъ, обратился ко мнѣ весьма любезно съ вопросомъ на турецкомъ языкѣ: "Вы не здѣшній, эфендимъ (господинъ мой), откуда изволили при; быть?" -- "Изъ Россіи, я русскій, прибылъ сюда изъ Херсона, проѣздомъ".
-- По вашему разговору деликатному, просвѣщенному, можно полагать, что вы воспитывались, быть можетъ, въ Арзерумѣ или въ Истамбулѣ. Вы, эфендимъ, говорите чистымъ, благовоспитаннымъ турецкимъ языкомъ.
-- Нѣтъ, я тамъ не былъ.
-- Гдѣ же вы научились такъ говорить?
-- Я учился въ Петербургѣ, въ большомъ училищѣ.
-- Развѣ тамъ учатъ турецкому языку?
-- Тамъ учатъ всѣмъ языкамъ и всѣмъ наукамъ... А вотъ кстати, скажите мнѣ, не можете-ли вы мнѣ достать алькоранъ печатный на арабскомъ языкѣ? Я обѣщалъ послать въ Херсонъ туркамъ эту книгу, и если найдется у васъ такая, продайте мнѣ ее.
-- Можно, можно, я принесу вамъ, скажите, гдѣ вы живете здѣсь?
-- Я самъ приду къ вамъ завтра вотъ сюда, но пожалуйста принесите мнѣ эту книгу.
-- Завтра, завтра я принесу сюда.-- Мнѣ предлагали покурить, но я отказался и пилъ кофе. Съ любопытствомъ я разсматривалъ вновь неожиданно встрѣченныхъ мною турокъ, и былъ допрашиваемъ ими, какихъ турокъ я зналъ въ Херсонѣ, откуда они,-- пріѣзжіе должно быть, и какъ это я жилъ съ ними. Пришлось врать и отдѣлываться общими фразами. "А вы сами изъ россійскихъ?" -- Да я петербургскій, но бывалъ на востокѣ въ Смирнѣ, Каирѣ, Тегеранѣ, какъ переводчикъ.
-- А вотъ что! Такъ вы терджуманъ?..
Обѣщавъ завтра придти, я поспѣшилъ устраниться отъ ихъ разспросовъ, взбѣгая всякаго знакомства. Въ запретномъ для меня мѣстѣ стоянки, гдѣ я долженъ былъ сохранить инкогнито; да вмѣстѣ съ тѣмъ я опасался подвести подъ отвѣтственность моего скромнаго спутника, который тоже пользовался полнѣйшей свободой и отдыхомъ. Выйдя изъ кофейни, я шелъ медленно по улицѣ, встрѣчая все незнакомыя для меня лица, смотрѣлъ на дома, магазины. Послѣдніе были маленькіе, невзрачные. Книжныхъ не было, даже лавокъ книжныхъ я не видалъ ни одной.
Такъ идя, впервые на свободѣ, въ неизвѣстномъ мнѣ городѣ, я дошелъ до Керченскаго пролива, гдѣ были лодки и между ними стоялъ одинъ пароходъ. Проливъ былъ широкій, верстъ 20, можетъ быть и болѣе. Справа вдали было Черное море, слѣва -- Азовское, и тутъ же поодаль, направо, я увидалъ большую гору на крутомъ берегу пролива. На пристани было нѣкоторое оживленіе, внизъ и вверхъ шли люди. Пароходъ только что прибылъ съ того берега -- изъ г. Тамани.
На все это давно невиданное мною зрѣлище я смотрѣлъ въ большимъ интересомъ, и мнѣ хотѣлось сойти въ эту толпу говорящихъ,-- я такъ давно не былъ среди свободно движущихся людей, но я воздержался отъ этого, опасаясь какой-нибудь случайности. Направляясь по правому берегу пролива, я дошелъ скоро до горы,-- она была высотою на глазъ можетъ быть около 160--200 метровъ, покрытая слабою растительностью, мѣстами кустарникомъ, на вершинѣ голая.
Былъ жаркій день, я у меня голова была какъ бы въ броженіи отъ вдругъ объявшихъ меня столькихъ новыхъ впечатлѣній; я чувствовалъ усталость и желаніе уединенія отъ встрѣчной, всюду движущейся мимо меня свободной людской толпы, и, повернувъ назадъ тою же дорогою, поспѣшилъ укрыться въ свой уединенный загородный пріютъ. Придя, я легъ, уставши, на кровать и заснулъ.
Не знаю, сколько времени я спалъ; часовъ у меня еще не. было (бывшіе мои отцовскіе часы были въ Херсонѣ у меня отобраны и затѣмъ беззаконно проданы съ аукціона).
Когда я проснулся, то увидѣлъ стоявшую передо мной хозяйку постоялаго двора; вѣроятно вхожденіемъ своимъ она меня и разбудила. Увидя меня проснувшимся, она меня спросила, когда буду обѣдать. Я всталъ и просилъ подать мнѣ, что у нея есть и затѣмъ съ большимъ аппетитомъ удовлетворилъ овой голодъ. Товарища моего не было, а на вопросъ хозяйки о немъ я сказалъ, что онъ, полагаю, раньше вечера не придетъ.
Оставшись одинъ безо всякаго дѣла, я скучалъ, въ городъ же выйти вновь не было желанія и я вышелъ во дворъ. Дворъ былъ большой, обнесенный деревяннымъ заборомъ, съ двухъ сторонъ его были навѣсы для корма лошадей, тутъ же былъ колодезь и водопой. Видно было, что постоялый дворъ этотъ былъ для пріѣзжихъ съ грузомъ извозчиковъ въ ярмарочные дни. Теперь онъ былъ пустъ и кромѣ меня пріѣзжихъ не было. Я вышелъ за ворота взглянуть на мѣстность -- глазамъ моимъ предстала большая дорога, среди зеленыхъ степей, по обѣимъ сторонамъ ея виднѣлись рѣдкіе хутора и сады.
Солнце клонилось къ закату, въ воздухѣ вѣяло вечерней прохладой и запахомъ полей, и я пошелъ по этой дорогѣ, ища уединенія среди природы.
-----
Спутникъ мой возвратился поздно, заставивъ меня ждать и опасаться за его странствія. По возвращеніи его я прежде всего спросилъ, все-ли благополучно и нашелъ-ли онъ своихъ родныхъ, на что получилъ отвѣтъ вполнѣ успокоительный, съ выраженіемъ желанія побыть еще денекъ въ Керчи. Это соотвѣтствовало и моему желанію, такъ какъ я имѣлъ въ виду взойти на видѣнную мною гору и оттуда съ высоты полюбоваться двумя морями -- Азовскимъ и Чернымъ, видѣнными мною впервые.
На другой день мы оба вышли по своимъ дѣламъ. Я долженъ былъ вновь зайти въ турецкую кофейню для полученія заказанной книги и придя туда, я нашелъ принесенную для меня книгу -- печатный алькоранъ -- экземпляръ хорошо сохранившійся, въ переплетѣ, въ 8-ю долю листа. Я очень обрадовался такой находкѣ, но цѣна ея -- 8 рублей была, по моимъ запасамъ, очень дорога. Послѣ переговоровъ, однако же, и моей просьбы продавецъ уступилъ мнѣ за пять руб. Мнѣ предложили вновь кофе и я не счелъ удобнымъ отказаться. Вновь я сидѣлъ въ кофейнѣ, вновь были разспросы о моихъ дѣлахъ и мои уклончивые отвѣты, съ примѣсью небылицы. Платы за угощеніе они съ меня не хотѣли получить. Простившись со всей компаніей и поблагодаривъ за книгу и угощеніе, я уходилъ и вновь былъ задержавъ вопросами.
-- Куда же вы изволите ѣхать отсюда?-- спросилъ одинъ изъ нихъ.
-- Я ѣду теперь въ Тифлисъ.
-- Когда будете, эфендимъ, возвращаться черезъ Керчь, просимъ соблаговолить посѣтить вновь нашу кофейню...
Наконецъ я вышелъ. Возвратившись на постоялый дворъ, я спряталъ въ чемоданъ книгу, и выйдя вновь въ городъ, направился прямо къ видѣнной мною вчера горѣ, но день былъ очень жаркій и пыльный и я предпочелъ отложить восхожденіе на гору до вечера. Вернувшись на постоялый дворъ, я принялся за забытое мною, за сборами въ дорогу и новыми впечатлѣніями, самое нужное и для меня самое интересное дѣло -- писать письмо моимъ роднымъ въ Петербургъ. Послѣднее письмо, по выходѣ моемъ изъ острога, я писалъ еще въ кабинетѣ коменданта херсонской крѣпости и оставилъ его, по обыкновенію открытымъ, для пересылки по адресу. Хотя я могъ уже написать самостоятельно безъ посторонней цензуры, но озабоченный множествомъ спѣшныхъ дѣлъ и прощаньемъ съ товарищами по заключенію -- я машинально, какъ бы по привычкѣ сдѣлалъ эту ошибку. По выѣздѣ изъ Херсона, только впервые прибывши въ городъ я могъ самъ снести письмо на почту. Въ то время (1851 г.) еще не было ни марокъ, ни почтовыхъ ящиковъ и каждое письмо доставлялось непосредственно въ ближайшую почтовую контору. Бумага, конверты и баночка съ чернилами были со мною и вынувъ ихъ, я съ большимъ удовольствіемъ сѣлъ писать неторопливо письмо: въ этомъ письмѣ я написалъ все послѣдовательно о моемъ выходъ на свободу изъ острога, съ сопровождавшими его обстоятельствами, при отъѣздѣ. Въ продолженіе двухлѣтней неволи въ немногихъ письмахъ моихъ, по привычкѣ уже я былъ сдержанъ и кратокъ въ изліяніяхъ моего настроенія и мыслей, въ этомъ письмѣ я впервые далъ волю моимъ чувствамъ.
Я обѣдалъ одинъ, а затѣмъ подъ вечеръ, вышелъ въ городъ и направился вновь къ пристани. Оттуда идя берегомъ пролива, къ Черному морю, я увидѣлъ купающихся,-- то былъ простой народъ. Ничто въ этотъ разъ не препятствовало мнѣ сойти къ водѣ и тамъ же, вблизи съ купающимися, я неторопливо насладился этимъ удовольствіемъ.
Лѣтнее купанье въ рѣкѣ, съ самаго моего дѣтства стало моимъ любимѣйшимъ удовольствіемъ, а позднѣе моею санитарною потребностью, и до настоящихъ дней.-- Выкупавшись, съ особеннымъ наслажденіемъ я направился къ горѣ и вскорѣ былъ у подножія ея. Гора, съ виду довольно высокая (саженей можетъ быть болѣе 100 надъ моремъ), была почти голая, мѣстами слегка поросшая травой и маленькимъ кустарникомъ. На нее вела круговая пѣшеходная дорожка. Я шелъ поднимаясь незамѣтно; мѣстами отъ нея шли боковыя тропинки, болѣе крутыя, и я часто пользовался ими и достигъ скоро вершины. Она была, какъ видно, забыта городомъ,-- безпріютная, запущенная. Ничего не было на ней для отдыха. Гора эта составляетъ береговую часть пролива. На вершинѣ была небольшая площадка, можетъ быть въ былое время она была устроена искусственно, но когда я былъ тамъ, на ней не было никакого приспособленія, чтобы присѣсть и никакихъ слѣдовъ какихъ-нибудь старинныхъ развалинъ, а между тѣмъ гора эта называлась именемъ царя Митридата, въ древности пользовавшагося большою славою.
Съ вершины горы разстилался предо мной восхитительный видъ двухъ морей, съ огромнымъ горизонтомъ, соединенныхъ широкимъ и длиннымъ проливомъ, и плававшихъ по нимъ судовъ и пароходовъ.
Черное море я такъ мечталъ увидѣть въ Херсонѣ, когда былъ назначенъ туда, и увидѣлъ только широко протекавшій Днѣпръ, отдаленный отъ устья въ морѣ на десятки верстъ,-- теперь я насладился вполнѣ видомъ столь мною желаннаго моря.
Освѣщенное лучами, клонившагося къ закату солнца, оно блистало дрожащею зыбью почти зеркальной поверхности. Вечеръ жаркаго дня дышалъ чудесной прохладой. Не думая уходить, я нашелъ себѣ, на безпріютной, покрытой слабой травой поверхности, плоской вершины, мѣстечко удобное присѣсть -- какъ бы уступъ и опустился на него, прислонивъ спину. Такъ сидѣлъ я одинъ въ благоговѣйномъ созерцаніи съ вершины горы необъятнаго дальняго горизонта и свободной стихіи моря. Зрѣлище это приковало меня и я сидѣлъ недвижно, вперивъ глаза въ даль,-- въ забвеньи всего, сливаясь всѣми чувствами души моей съ таинственной природой. Скоро, однако же это возвышенное настроеніе смѣнилось обычнымъ теченіемъ мыслей, тяготившихъ меня. Моя свобода кратковременна, думалъ я, и отовсюду я долженъ бѣжать, скрываясь отъ людей. Послѣ двухлѣтняго заключенія меня ожидаетъ новая неволя -- военной службы и какова она будетъ, съ какими людьми я долженъ буду жить -- можетъ быть долгіе годы! Такія мысли боязненно охватывали меня и погружали въ тяжелыя думы. Взглядъ на море мгновенно выносилъ меня на свободу.-- Между тѣмъ стало уже смеркаться и я поспѣшилъ вернуться въ мое уединенное пристанище... надо ѣхать думалъ я!
Вечеромъ поздно возвратился мой спутникъ и на мои слова -- завтра утромъ поѣдемъ -- онъ не отвѣтилъ мнѣ и смотрѣлъ на меня какъ бы удивленный, потомъ сказалъ:
-- А нельзя ли еще одинъ денекъ побыть здѣсь? Привелъ Богъ меня въ жизни повидаться съ людьми мнѣ дорогими, любимыми -- родная сестра и мужъ ея... Они живутъ здѣсь своимъ домикомъ -- у нихъ такъ хорошо,-- они имѣютъ свою лавочку и живутъ счастливо на свободѣ,-- моя же несчастная доля крѣпостнаго мужика, сданнаго въ солдаты на 25 лѣтнюю службу. Большую половину годовъ я уже отслужилъ, претерпѣлъ не мало чего, а до конца еще далеко и Богъ знаетъ, дотяну ли! Можетъ быть и дотяну, но ужъ и такъ тяжело!
-- Такъ что же, хотите еще денекъ остаться?-- спросилъ я его.
-- Будьте, милостивы, еще одинъ денекъ -- я обѣщалъ завтра быть и не простился даже!
-- Ну что-жь, останемся еще денекъ,-- я не прочь, но ужъ такой у меня безпокойный нравъ,-- все спѣшить, да еще и думки разныя приходятъ.
-- А какія думки, развѣ вы опасаетесь чего?
-- Такъ пустяки... мнѣ думается, видите, что я то по городу хожу въ штатскомъ платьѣ -- меня никто не знаетъ и не остановитъ, а вы въ военной шинели такъ и ходите, и всякій мѣстный ротозѣй, какой нибудь служака, можетъ спросить, а надо, чтобы мы никѣмъ не замѣченные, невидимками ускользнули изъ Керчи...
-- Да такъ и будетъ, Боже сохрани отъ всякой напасти.-- Я же не гуляю по городу... а иду прямо къ людямъ мнѣ близкимъ.
-- Да это хорошо, будьте осторожны. А если случится что, скажите, что вы для меня остались, потому что я заболѣлъ.-- И такъ, завтра день еще побудемъ, а вечеромъ хоть и поздно уѣдемъ, и хорошо, не будетъ жарко. Но дѣло въ томъ, что намъ надо сообразоваться съ пароходомъ.
-- Какъ, пароходомъ? Мы развѣ не по почтѣ поѣдемъ?
-- Да какъ же на почтовыхъ -- 80 верстъ водою черезъ проливъ?
-- Надо намъ узнать, въ какомъ часу отходитъ пароходъ, я это завтра же утромъ узнаю и къ вечеру вамъ сообщу. Вы развѣ не знали этого?
-- Откуда мнѣ знать? Едва грамотѣ научился и больше ничему меня не учили.
На другой день утромъ онъ ушелъ, какъ и всѣ дни и я, оставшись одинъ, вышелъ къ пароходной пристани. Море было спокойно, вѣтеръ южный гналъ волны обратно въ Азовское море. Все море, насколько видно глазамъ, было бѣлое, линія горизонта. вздымалась движущимися валами.-- Взойдя на гору, я стоялъ и смотрѣлъ, любуясь невиданной мною картиной. Теплый южный вѣтеръ дулъ мнѣ въ лицо, собиралась гроза; я ходилъ, садился на прежнее мѣсто, вставалъ и опять ходилъ, пока не залилъ меня дождь.
На другой день утромъ въ 6 часовъ мы вышли пароходомъ изъ Керчи.
III.
Переѣздъ пароходамъ, въ 3-мъ классѣ -- на палубѣ, черезъ Керченскій проливъ былъ для меня новымъ впечатлѣніемъ. Черезъ нѣсколько часовъ мы пристали къ маленькому городу Тэмани, на кавказскомъ берегу -- къ устью рѣки Кубани. Нашъ путь лежалъ по Кубанской линіи на Ставрополь и мы, добравшись до почтовой станціи, поѣхали вновь на перекладной телѣгѣ. Ставрополь былъ для меня чуждымъ городомъ, но въ одномъ изъ писемъ, которыя я получилъ черезъ Херсонскаго коменданта въ острогѣ, въ числѣ домашнихъ новостей, мнѣ сообщалось, что одна изъ близкихъ знакомыхъ нашего семейства выѣхала изъ Петербурга и живетъ въ Ставрополѣ, причемъ сообщался мнѣ, на всякій случай, ея адресъ. Тогда извѣстіе это было для меня безразлично, но когда по выходѣ моемъ изъ острога, я узналъ, что Ставрополь лежитъ на пути моего слѣдованія на Кавказъ -- для меня этотъ городъ вдругъ пріобрѣлъ особый интересъ, такъ что, кромѣ желанья нашего вообще останавливаться въ городахъ, я очень радовался увидѣть мою давнюю пріятельницу. Вся дорога Кубанской линіи шла по рѣкѣ Кубани и интересовала меня еще тѣмъ, что главные притоки этой рѣки протекали съ высокихъ сѣверныхъ склоновъ Эльборуса -- и я мечталъ увидѣть самую вершину высочайшей горы Кавказа. Но вся дорога шла степью и я видѣлъ только вдали синеватыя черныя горы, а по приближеніи къ параллели Эльборуса, она уклонялась все болѣе на сѣверъ. Дорога, по такъ наэ. Кубанской линіи, была для меня безцвѣтна, погода была жаркая, ясная и всюду пыль сопровождала насъ.
Мы ѣхали около двухъ сутокъ, удаляясь все болѣе отъ Кавказскаго хребта и среди обширной степи увидѣли вдали какъ бы на возвышенности, выступающей на равнинѣ -- большой городъ Ставрополь. Съ приближеніемъ къ нему мѣстность все болѣе измѣняла свой видъ степной равнины и становилась слегка гористою, прорѣзанною глубокими балками и покрытою мѣстами густою растительностью. Мы поднимались на возвышенное плоскогорье, орошаемое небольшими рѣчками -- сѣверными притоками Кубани. Когда мы подъѣзжали къ городу на насъ неслась мельчайшая известковая пыль и вся даль заслонялась какъ бы дрожащимъ знойнымъ тумакомъ. Мы въѣхали въ большой городъ, утомленные продолжительной, безостановочной ѣздой и выискивали съ помощью ямщика, какой-нибудь уединенный, незамѣтный постоялый дворикъ или квартиру и нашли такой пріютъ, завезенные ямщикомъ къ какому то хутору, въ предмѣстьи города -- и расположились въ немъ.
Помывшись, утоливъ жажду и голодъ, мы легли отдохнуть, за неимѣніемъ кровати, на полу. Когда мы проснулись, еще не поздно, я, одѣвшись въ единственную мою форму -- старую шинель, вышелъ, подъ вечеръ, по спаденіи жары, въ городъ, отыскивать свою старую знакомую, дѣвицу Э. В. Рутляндъ, которую я очень желалъ увидѣть. Она жила довольно далеко отъ занятаго мною жилища въ семействѣ мнѣ совсѣмъ не знакомомъ. Преобразившись въ солдата, я потерялъ право пользоваться извощиками. Эта обыкновенная въ жизни каждаго горожанина, часто необходимая потребность, была тогда привиллегіей офицерства и свободныхъ людей. Тогда это уже было всѣми осмѣяно и иногда ярко выражалось въ извѣстныхъ въ то время комедіяхъ, на сценѣ Александровскаго театра. У меня врѣзалось въ памяти, какъ знаменитый того времени комикъ Сосницкій, представляя отставнаго генерала, пѣлъ на сценѣ, съ своеобразной ему особой декламаціей и мимикой, при огромномъ стеченіи публики, куплеты одной комедіи, и вызывалъ бурные апплодисменты и смѣхъ всего театра. Онъ пѣлъ слѣдующее четырехстишіе:
Когда въ столицѣ нѣтъ царя,
Безчинству нѣту мѣры:
На дрожкахъ ѣздятъ писаря,
Въ фуражкахъ ходятъ офицеры.
Подойдя къ порогу искомаго мною дома, я позвонилъ и получилъ отвѣтъ, что никого изъ семейства нѣтъ дома; всѣ выѣхали на вечернюю прогулку, на какую-то дачу. Я попросилъ листъ бумаги и написалъ карандашомъ записку, сообщая о моемъ проѣздѣ на Кавказъ черезъ Ставрополь и непремѣнномъ желаніи увидѣть мою старую пріятельницу Э. В. Рутляндъ, прибавивъ затѣмъ, что я приду завтра утромъ.
Ночью мы спали, часто просыпаясь отъ звонкихъ колотушекъ ночного сторожа, усердно оберегавшаго сосѣдніе сады.
Утромъ на другой день, я шелъ съ нетерпѣніемъ ожидая свиданья съ лицомъ мнѣ близкимъ, по единомыслію въ интересовавшихъ насъ обоихъ въ то время вопросахъ.-- Это была молодая дѣвушка, лѣтъ 18, средняго роста, круглолицая брюнетка съ выразительными чертами лица и большими карими глазами. Въ концѣ 1848 и начала 49 годовъ мои бесѣды и чтенія съ ней, въ эпоху возрожденія Франціи, послѣ перенесенныхъ десятками лѣтъ потрясеній, были внезапно прекращены моимъ арестомъ, и заключенный въ крѣпости я нерѣдко вспоминалъ ее и предавался размышленіямъ о томъ, какимъ тяжелымъ впечатлѣніемъ отразилось на ней мое исчезновеніе.
День былъ жаркій, и я былъ въ толстой солдатской шинели. Я не надѣлъ моего лѣтняго костюма потому только, что онъ былъ очень дешевый и простой дорожный костюмъ, не подходившій къ приличному визиту въ незнакомый мнѣ барскій домъ; а между тѣмъ дорога была дальняя, по длиннымъ улицамъ города и я вновь пожалѣлъ о невозможности сѣсть на извощика. Но вотъ я уже на крыльцѣ дома, звоню и встрѣчая меня, выбѣжала отворить дверь сама Эмилія. Я не видѣлъ ее два года, много событій совершилось съ тѣхъ поръ въ нашей жизни. Она оставила семейство, въ которомъ жила съ малолѣтства,-- отчасти я былъ тому причиной -- и жила совсѣмъ въ иныхъ условіяхъ, среди чужихъ людей. Я же предсталъ передъ ней въ новомъ небываломъ прежде видѣ. Голова моя прежде покрытая густыми, длинными, слегка вьющимися волосами, еще недавно по-арестантски бритая, была едва покрыта короткимъ слоемъ волосъ, я похудѣлъ и на мнѣ была солдатская сѣрая шинель. Она же предстала передъ мною выросшею, пополнѣвшею, цвѣтущею!.. Она сейчасъ же ввела меня въ комнату. Видъ мой видимо поразилъ ее, она ахнула, взглянувъ на меня, но не прошло и секунды какъ схватила меня за обѣ руки и пристально смотря мнѣ въ глаза, заплакала!..
-- Боже! Какъ вы измѣнились за эти два года! Вѣдь мы два года не видѣлись, и что произошло съ вами!-- воскликнула она, смотря въ меня съ волненіемъ. Я заплакалъ и горячо цѣловалъ ея обѣ руки.
Воспоминанія послѣдняго года жизни моей въ Петербургѣ -- въ сообществѣ съ нею нахлынули на меня неотразимой волной... Мы оба стояли въ слезахъ. Она взяла меня за руку.-- "Пойдемте въ садъ, тамъ будемъ говорить", сказала она.
Мы вышли на балконъ большого сада и по срединной аллеѣ прошли въ бесѣдку -- тамъ она предложила мнѣ сѣсть и сама сѣла возлѣ меня, положивъ свою руку на мою, и смотря мнѣ въ глаза -- что то шептала про себя -- словъ я не могъ разобрать, но источникомъ ихъ были несомнѣнно самыя добрыя, дружескія чувства ко мнѣ. Нѣсколько секундъ мы молча сидѣли, такъ прислонившись одинъ къ другому, погруженные въ думу, въ которой воспоминанія дорогого прошедшаго сливались съ тревожнымъ чувствомъ наступающаго неизвѣстнаго будущаго.
Вдругъ она прервала всѣ мои думы, вскочивъ встревоженно, и заговорила въ волненіи.
-- Боже мой! Я забыла обо всемъ отъ радости увидѣть васъ... я должна сейчасъ же предупредить васъ о крайне непріятномъ для меня и для васъ происшествіи, котораго я была свидѣтельницей вчера по возвращеніи нашемъ съ прогулки. Къ несчастью въ ней участвовалъ, принятый въ семействѣ, въ которомъ я живу, какъ хорошій знакомый, здѣшній жандармскій полковникъ... и онъ возвратился съ нами. Я, найдя вашу записку на столѣ, была внѣ себя отъ волненія и радости, и выразила ее въ нашей домашней средѣ откровенно и чистосердечно, ничего не опасаясь. Вдругъ случайный участникъ нашей прогулки, самъ навязывавшійся сопровождать, насъ выразилъ свое крайнее удивленіе, какъ это онъ ничего не знаетъ, что вы въ Ставрополѣ -- это прежде всего его дѣло! "Позвольте эту записку вашего знакомаго",-- и прочитавъ ее, разразился гнѣвомъ! "Вы знаете, что человѣкъ этотъ прежде всего государственный преступникъ!".
Словами ея я былъ очень пораженъ и удивлялся, что дорогая моя пріятельница живетъ въ семействѣ, повидимому, близкомъ съ жандармскимъ вѣдомствомъ!.
-- Вотъ что должна я вамъ сказать: сейчасъ же идите къ нему, во избѣжаніе какихъ-либо для васъ непріятностей. Онъ живетъ здѣсь недалеко и явитесь къ нему. Онъ уже получилъ должное ему порицаніе за его слова отъ хозяйки дома, которая держитъ его въ рукахъ, и съ него взято честное слово, что изъ этого не выйдетъ никакихъ для васъ послѣдствій. Но пойдите,-- сдѣлайте мнѣ это одолженіе,-- сейчасъ же къ нему; мы обѣщали, что вы будете сегодня у него.-- Такъ идите же, идите и приходите сейчасъ же къ намъ.-- Но позвольте васъ прежде представить хозяйкѣ дома".
Мы вышли изъ сада -- вошли въ домъ, и она пошла сказать хозяйкѣ. Ко мнѣ вышла красивая молодая дама, въ утреннемъ капотѣ. Она приняла меня любезно, упомянула о вчерашней неумѣстной выходкѣ ихъ случайнаго гостя, и просила меня на это не обращать никакого вниманія... "За всякое вамъ лишнее слово онъ будетъ имѣть дѣло со мною -- это онъ знаетъ и будьте покойны, ваше положеніе въ Ставрополѣ вполнѣ обезпечено".
Узнавъ, что я собираюсь къ нему, она сказала: "можетъ быть это вовсе не нужно,-- но знаете, это самолюбивый звѣрь. Можетъ быть для васъ такъ и лучше, потому что его вредное вліяніе простирается и дальше Ставрополя. Я надѣюсь, что, исполнивъ это скучное дѣло, вы возвратитесь къ намъ въ мое семейство, и будете обѣдать и проведете весь день съ нами до самаго вечера,-- даже, если хотите, переѣзжайте къ намъ".
Такой радушный пріемъ и ея пренебрежительныя слова по отношенію къ личности жандармскаго вѣдомства, меня нѣсколько примирили съ ней, подняли ее въ моихъ глазахъ. Я пошелъ и черезъ десять минутъ уже стоялъ передъ этимъ надменнымъ полковникомъ: мужчина высокаго роста въ синемъ мундирѣ, съ суровымъ взглядомъ и непривѣтливымъ выраженіемъ лица, посмотрѣвъ на меня, сказалъ:-- вы, какъ я полагаю, г-нъ Ахшарумовъ?-- Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ пригласилъ меня сѣсть и спросилъ: "Когда вы прибыли въ Ставрополь? Я очень сожалѣю, что вы, не предупредивъ меня, посѣтили вашихъ знакомыхъ. Я былъ, признаться, удивленъ этимъ, вѣдь вы должны были, прибывъ въ Ставрополь, явиться ко мнѣ. Я же имѣю увѣдомленіе о васъ по начальству изъ Петербурга".
-- Позвольте,-- мнѣ вамъ сказать,-- я объ этомъ ничего не зналъ, и не имѣлъ о томъ никакого предписанія, и если-бъ не одна изъ моихъ знакомыхъ, живущая здѣсь, которую я хотѣлъ посѣтить, я бы проѣхалъ мимо, не останавливаясь въ Ставрополѣ.
-- У васъ же есть инструкція для дороги?
-- Я ѣду съ подорожной по казенной надобности -- сказалъ я,-- до мѣста моего назначенія на Кавказѣ и имѣю только предписаніе явиться воинскому начальнику въ г. Владикавказѣ. (О спутникѣ моемъ я умолчалъ). Проѣзжая черезъ Ставрополь, я желалъ повидаться съ моей старой знакомой Э. В. Р., которая живетъ здѣсь въ семействѣ г. К. Только сегодня, сейчасъ узналъ отъ нихъ о вашемъ неудовольствіи по случаю моего прибытія.
-- Вы могли проѣхать, конечно не явившись ко мнѣ, но разъ остановившись въ Ставрополѣ, вы должны бы были заявить о томъ мнѣ. Я бы конечно ничего не имѣлъ противъ вашей остановки.
-- Теперь, отвѣтилъ я,-- какъ я уже имѣлъ честь объяснять вамъ мое положеніе и мое незнаніе о томъ, что я долженъ былъ явиться къ вамъ, прошу васъ не поставить въ вину случившееся и дозволить мнѣ еще, можетъ быть, денекъ остаться въ Ставрополѣ.
-- Можете, можете, это я вамъ разрѣшаю. Но гдѣ же вы остановились? Вчера вечеромъ, я разослалъ искать васъ 4-хъ казаковъ, и ни одинъ изъ нихъ не нашелъ васъ?
-- Это оттого, сказалъ я, что я остановился въ самомъ скромномъ хуторкѣ -- на частной квартирѣ, на улицѣ, которой названія и не знаю, почти за городомъ, да и хотя бы меня отыскивали и десятки казаковъ, такъ не нашли бы, такъ какъ тамъ имени моего и фамиліи никто не знаетъ.
-- Ну все равно, поспѣшите возвратиться въ семейство К. и успокойте ихъ въ томъ, что ваше пребываніе въ Ставрополѣ никоимъ образомъ не будетъ нарушено мною.
Я поблагодарилъ его; онъ подалъ мнѣ руку и прибавилъ, что семейство К. весьма уважаемое имъ и ему хорошо знакомое.
Я вышелъ и, вернувшись въ домъ, поспѣшилъ успокоить Э. B. Р., которая была встревожена и ожидала съ нетерпѣніемъ моего возвращенія. Мы пришли вновь въ бесѣдку, изъ которой я недавно бѣжалъ. Прерванное свиданіе въ самомъ началѣ, возобновилось въ болѣе спокойномъ видѣ: мы сѣли вдвоемъ, никто намъ не мѣшалъ. Тогда начались воспоминанія о дняхъ столь памятныхъ намъ обоимъ, когда мы часто видѣлись и беззаботно бесѣдовали по вечерамъ въ ея комнатѣ, просматривали вмѣстѣ и читали отрывками приносимые мною соціальные журналы, въ ту пору (1848 г.) обильно выходившіе во Франціи. И все это внезапно прекратилось моимъ арестомъ 22-го апрѣля 1849 г. "Я помню это время -- сказала она,-- утромъ этого дня вдругъ по всему Петербургу разнеслась страшная вѣсть объ арестѣ въ ночь множества людей; но когда я узнала, что и вы находитесь въ числѣ ихъ, то это меня страшно испугало, это было для меня несказанно тяжко и я горько заплакала. Родные меня утѣшали, а затѣмъ смѣялись надо мною, но я была безутѣшна, мнѣ жаль было васъ, и себя тоже не менѣе, такъ какъ вы въ послѣдніе мѣсяцы стали мнѣ дорогимъ и никѣмъ не замѣнимымъ. Я почувствовала себя вдругъ одинокой, осиротѣвшей.
-- Вотъ когда, Эмилія Васильевна, я васъ увидѣлъ -- послѣ двухлѣтняго заключенія! Такова судьба моя, и теперь я вижу васъ мимолетно, я долженъ вновь разстаться съ вами, уѣхать отъ васъ въ невѣдомыя мнѣ мѣста, къ чужимъ мнѣ людямъ, куда, на долго ли; эта неизвѣстность тяготитъ меня, отравляетъ свиданіе съ вами, напоминающее мнѣ свободу я счастье. Ахъ, дорогая, какъ тяжело я прожилъ эти два года и теперь встрѣчаю васъ случайно!...
Такова была наша бесѣда въ глубоко-грустномъ настроеніи о дорогомъ минувшемъ для насъ прошедшемъ и неизвѣстномъ наступающемъ будущемъ. Мы говорили долго и много, пока насъ не позвали обѣдать.
Въ столовой я былъ представленъ г-ну К., который былъ со мною, также любезенъ, какъ и его жена.
Не поздно вечеромъ, порядочно уставъ отъ волненія дня, въ глубоко-грустномъ настроеніи, возвратился я на загородное предмѣстье; съ трудомъ отыскалъ я хуторокъ нашей стоянки. Тамъ ожидалъ уже меня въ безпокойствѣ мой спутникъ я очень обрадовался увидѣвъ меня.
-- Охъ, какъ вы долго гуляете по городу! Скажите же, -- спрашивалъ онъ меня,-- все благополучно?
-- Да, но знаете, чуть было не случилась бѣда!
-- А что, что случилось? Боже сохрани насъ отъ всякой бѣды!
-- Насъ вчера поздно вечерокъ разыскивали по городу четверо конныхъ казаковъ по приказанію здѣшняго жандармскаго полковника -- и представьте не нашли!
-- Да развѣ вы попались кому? И кто же узналъ, что мы здѣсь?
-- Это произошло случайно, помимо меня.-- Я тутъ ни въ чемъ не виноватъ. Я разсказалъ ему, какъ это случилось. Онъ съ безпокойствомъ слушалъ меня и я съ трудомъ могъ его увѣрить, что вся эта тревога кончена и мы останемся здѣсь еще на два дня.
Мы спали на полу и опять всю ночь я слышалъ сторожевую щелкотню колотушкой около дома. Я былъ взволнованъ и долго лежалъ, обдумывая событія этого дня, но усталость взяла верхъ и я заснулъ.
На другой день утромъ я пришелъ вновь въ семейство К. Снова мы удалились вдвоемъ въ бесѣдку сада, но все время моего совмѣстнаго съ Э. В. Рутляндъ пребыванія два чувства неразрывно звучали въ моемъ сердцѣ, сливаясь -- въ одно -- радость настоящаго свиданія и тяготившая надо мною роковая судьба столь близкой разлуки,-- съ полнѣйшею неизвѣстностью будущаго!
Съ тѣхъ поръ уже прошло болѣе 55 лѣтъ: подробности и слова стушевались, но неувядаемо сохранились въ памяти моей драгоцѣннымъ воспоминаніемъ эти три дня, прожитые въ Ставрополѣ! Я былъ въ семействѣ хорошихъ, прежде мнѣ вовсе неизвѣстныхъ людей, гдѣ я принятъ былъ радушно и такъ доликатно предоставленъ вполнѣ себѣ самому для болѣе полнаго уединеннаго свиданія съ моей пріятельницей. Мои чувства въ ней, по прежней нашей жизни были чисто дружескія, къ концу же этихъ трехъ дней, съ приближеніемъ дня разставанія, я почувствовалъ что-то еще болѣе интимное, соединившее насъ, казалось, на всю жизнь. Прошли эти дни мимолетнаго счастья и вотъ, въ послѣдній вечеръ, мы сидѣли вновь вдвоемъ въ бесѣдкѣ сада, я держалъ ее за руку и смотрѣлъ ей въ глаза съ чувствомъ самой искренней привязанности,-- вдругъ она подняла обѣ руки къ шеѣ и схвативъ висѣвшую на ней золотую цѣпочку, сняла съ своей груди висѣвшій на ней золотой крестъ и вставъ передо мною надѣла его на меня, сказавъ:
-- Вотъ возьмите отъ меня на память этотъ крестъ, подаренный мнѣ почтеннымъ старцемъ -- моимъ опекуномъ; на немъ надпись, прочтите ее.
Я взялъ его въ руку, -- онъ былъ золотой, значительной величины, изящной работы и на немъ была вырѣзана надпись: -- "Protège mon enfant eherie!" Прекрасный крестъ,-- я никогда ни у кого такого не видалъ!
-- Такъ вотъ возьмите отъ меня на память этотъ крестъ и носите его, пока мы опять не встрѣтимся, пусть онъ будетъ залогомъ моей къ вамъ самой искренней привязанности!
Я поцѣловалъ крестъ и, надѣвъ его, опустилъ къ себѣ на грудь, поцѣловалъ ея руки и въ тотъ же день простился съ нею. Такова была судьба моя! Воспоминаніе это одно изъ самыхъ чудесныхъ въ моей жизни, но оно покрыто завѣсой глубокой грусти и безконечнаго сожалѣнія, какъ бы роскошно расцвѣтшаго, прелестнаго и скоро потомъ съ годами завядшаго въ моей жизни цвѣтка. Сколько лѣтъ прожито затѣмъ, а я все еще живу, а между тѣмъ, казалось одно такое въ дребезги разбившееся счастье могло бы само по себѣ прекратить хрупкую жизнь человѣка!
IV.
На другой день утромъ мы выѣхали изъ Ставрополя. День былъ знойный и пыльный, мы ѣхали скоро по грунтовой дорогѣ, въ почтовой перекладной телѣгѣ. Я сидѣлъ погруженный въ думы о только что пережитомъ. На другой день мы увидѣли вдали на горизонтѣ освѣщенный солнцемъ хребетъ Кавказскихъ снѣговыхъ горъ. По мѣрѣ приближенія къ нимъ, онѣ все больше выступали своими разнообразными очертаніями и привлекали мой взоръ. Черезъ день мы подъѣхали къ подножію горъ и въѣхали въ городъ Владикавказъ. За черными горами поднимались разнообразными уступами скученныя вершины снѣговыхъ горъ и между ними, выше всѣхъ, какъ бы нависшая надъ городомъ, блистала солнцемъ вершина огромной снѣговой горы, которая и привлекала мое вниманіе. По сторонамъ ее на юго-востокѣ и сѣверо-западѣ тянулись широкимъ кряжемъ скученныя вершины менѣе высокихъ горъ.-- Вотъ онъ, шепталъ я про себя, Кавказъ, столь привлекавшій мое воображеніе!.. Мы ѣхали по берегу широкой, мутной отъ быстраго теченія рѣки: то былъ Терекъ, вырвавшійся на свободу изъ каменныхъ тѣснинъ Дарьяла -- и разлившійся широкимъ потокомъ.
Слѣдуя принятому нами въ дорогѣ правилу, останавливаться гдѣ-либо въ предмѣстьѣ города, въ болѣе уединенномъ, ничѣмъ не выдающемся скромномъ жилищѣ, мы остановились подъ городомъ, въ одномъ изъ домиковъ, расположенныхъ по Тереку. Это были, казалось, простыя хатки. Во Владикавказѣ мы должны были явиться воинскому начальнику, для слѣдованія по его указанію, въ дальнѣйшемъ нашемъ пути -- къ мѣсту моего служенія въ 7-й линейный баталіонъ по Сунженской линіи. Дальнѣйшая ѣзда не могла быть въ одиночку, -- по непріятельской землѣ, еще тогда воевавшихъ съ нами горныхъ жителей.
Отложивъ нашу явку по начальству до слѣдующаго дни, мы расположились прежде отдохнуть, не торопясь, отъ утомившей насъ знойной и пыльной дороги и затѣмъ, желали посмотрѣть городъ и, можетъ быть, купить что-нибудь для жизни на Кавказѣ. Такъ мы и сдѣлали. Домишко нашъ былъ на правомъ берегу Терека. Помѣстившись въ немъ, мы прежде всего пожелали выкупаться и вымыться мыломъ. Спросивъ у хозяевъ о мѣстѣ купанья въ Терекѣ, мы получили совѣтъ -- купаться можно вездѣ, дно и берегъ зернисто-песчанныя, но только не удаляться отъ берега, теченіе такъ быстро, что и снесетъ, да и большіе камни катятся водою.
Принявъ этотъ совѣтъ, мы выкупались и помылись, вода была очень свѣжая,-- съ ледяныхъ горъ. Мы вернулись въ нашъ ночлежный домишко, и поѣвъ, что было подано, сидѣли у самовара не торопясь, и легли спать на ковровыхъ жесткихъ кроватяхъ. Подъ вечеръ мы побродили по городу, видѣли много бакалейныхъ магазиновъ, и цѣлый отдѣлъ армянскихъ и грузинскихъ табачныхъ и винныхъ лавокъ и любовались нѣсколькими магазинами съ красивыми выставками въ окнахъ. Одинъ изъ нихъ назывался "Англійскимъ", и мы зашли въ него; я купилъ себѣ дорожную чернильницу, небольшой запасъ писчей и почтовой бумаги и перочинный ножикъ. Также я купилъ немного чаю, такъ какъ будущее мое мѣстожительство было мнѣ совсѣмъ неизвѣстно. Выйдя изъ острога я уже избаловался и пиль каждый день чай. Кромѣ того я сталъ курить, и могъ купить себѣ дешеваго турецкаго табаку и трубочку съ черешневымъ чубукомъ. Куреніе, однако же, никогда не было моей потребностью и я пользовался имъ очень умѣренно.
Мы возвратились въ нашъ пріютъ не поздно и легли спать. Спутникъ мой скоро захрапѣлъ, я же, лежа, долго не могъ заснутъ и мысли мои при спокойномъ положеніи невольно погрузились какъ бы въ живое видѣніе, такъ еще недавно минувшаго. Мнѣ представилась бесѣдка въ Ставрополѣ, видѣлся милый образъ и слышался голосъ любящаго меня друга, склонившагося надо мной и шепчущаго мнѣ свои благословенія. Наконецъ, усталость дня склонила меня ко сну и я заснулъ и во снѣ видѣлъ ее, и говорилъ съ нею и вновь просыпался и видя себя одинокимъ, изливалъ мои чувства горькими словами.-- Я былъ въ глубокомъ уныніи и чувствовалъ, что мнѣ надо сдѣлать надъ собою усиліе, чтобы прервать этотъ болѣзненный полусонный бредъ, я всталъ и, накинувъ на себя шинель, вышелъ во дворъ, затѣмъ на дорогу къ берегу съ шумомъ бѣжавшаго Терека.
Майская ночь была теплая, душистая, вдали у черныхъ горъ лягушечій лай оглашалъ всю мѣстность, звѣзды блистали такъ ясно, какъ я прежде никогда не видалъ ихъ,-- болѣе южная прозрачная атмосфера Кавказа была тому причиной; мѣсяцъ тонкимъ серпомъ плылъ въ облакахъ и освѣщалъ своимъ блескомъ снѣговыя вершины Кавказа. Величіе природы смирило мой возмущенный духъ и я предался ея благоговѣйному созерцанію. Присаживаясь и садясь на скамейку, и вновь вставая, я былъ въ особенномъ настроеніи и оно вылилось памятными мнѣ стихами, которые позднѣе были фиксированы мною карандашомъ на бумагѣ...
V.
На другой день утромъ мы оба рѣшились прежде явиться по начальству, а потомъ провести еще денекъ въ любопытномъ для насъ городѣ Владикавказѣ; но мы ошиблись въ этомъ, вышло совсѣмъ иначе. Въ расчетахъ своихъ на что либо, зависящее отъ неизвѣстной личности человѣка, занимающаго какой либо чиновническій постъ, надо прежде всего не размышлять оптимистически, -- принимая во вниманіе большую вѣроятность встрѣтиться съ невѣжественною глупостью или подлостью людей, чѣмъ съ благороднымъ и честнымъ образомъ мыслей. Съ нами случилось совсѣмъ неожиданное: отыскавъ домъ, занимаемый воинскимъ начальникомъ, мы вошли, по указанію служителя, въ первую комнату канцеляріи. Мы были одни и объ насъ доложили адъютанту. Къ намъ вышелъ молодой человѣкъ въ военномъ сюртукѣ и, узналъ въ чемъ дѣло, обратившись ко мнѣ сказалъ: "вы г-нъ Ахшарумовъ?-- Мы уже имѣемъ объ васъ предписаніе отъ генерала Козловскаго -- (это былъ начальникъ праваго фланга сѣвернаго Кавказа),-- къ которому мы должны васъ направить отсюда къ мѣсту вашего служенія. Но вамъ надо будетъ, можетъ быть, подождать во Владикавказѣ нѣсколько дней, потому что передвиженіе здѣсь въ одиночку на границѣ непріятельской мѣстности, -- не безопасно и вамъ надо будетъ подождать, пока соберется т. н. оказія, т. е. достаточное число спутниковъ. Я сейчасъ доложу объ васъ воинскому начальнику".
Мы ждали съ 1/4 часа, пока онъ возвратился: войдя въ канцелярію, онъ отозвалъ меня въ сторону и какъ бы чѣмъ недовольный, сказалъ мнѣ: "мнѣ очень жаль, воинскій начальникъ сегодня выѣхалъ изъ города, и его должность временно исполняетъ другой штабъ-офицеръ и онъ приказалъ мнѣ отвести васъ на гауптвахту, до вашего отбытія изъ Владикавказа!.." Я былъ очень удивленъ возвѣщеннымъ мнѣ и просилъ его дать мнѣ возможность самому переговорить съ воинскимъ начальникомъ. Я же слѣдую по почтѣ свободно, къ моему мѣсту служенія и ни въ чемъ не провинился, за что бы меня можно было арестовать...
-- Я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе и пробовалъ отстоять вашу свободу, -- арестъ вашъ, конечно не имѣетъ никакого законнаго основанія, но, но избѣжаніе лишнихъ и безполезныхъ объясненій, я прошу васъ эту ночь переночевать на гауптвахтѣ, завтра же, по возращеніи воинскаго начальника, я доложу о васъ и не сомнѣваюсь, что вы будете освобождены. Я согласился, и вмѣстѣ съ нимъ пошелъ на здѣсь же находившуюся вблизи гауптвахту.
Мы вошли въ комнату офицера, которому провожавшій адьютантъ меня рекомендовалъ, и переговоривъ съ нимъ отдѣльно, простился со мною, и ушелъ.
Офицеръ принялъ меня чрезвычайно любезно, даже выразилъ удовольствіе, что случай далъ ему возможность познакомиться со мною. Меня сопровождалъ мой спутникъ, унтеръ-офицеръ, спросивъ меня, нуженъ ли онъ мнѣ и узнавъ, что не нуженъ до отъѣзда моего изъ Владикавказа, отпустилъ его.
-- Вы одинъ изъ участниковъ дѣла Петрашевскаго и теперь, переживя уже годы заключенія, ссылаетесь рядовымъ въ неизвѣстный вамъ линейный батальонъ. Все это тяжелое несчастіе выпало на вашу долю и теперь какой-то чудакъ -- самодуръ посадилъ васъ подъ арестъ, но пока я стою здѣсь отвѣтственнымъ вахтеннымъ лицомъ, вы не будете стѣнены ни въ чемъ... Если вамъ нужно куда-нибудь пойти, я вамъ разрѣшаю...
-- Благодарю васъ,-- отвѣтилъ я, -- мнѣ ничего не нужно въ городѣ, и я очень радъ побыть спокойно въ удобной комнатѣ съ вами вмѣстѣ, только прошу васъ, не стѣсняйтесь мною, я бы, можетъ быть, перешелъ въ другое помѣщеніе,-- хотя бы съ солдатами,-- чтобы не безпокоить васъ...-- "О, нѣтъ, здѣсь нѣтъ другой удобной комнаты,-- и мы помѣстимся здѣсь вмѣстѣ -- намъ принесутъ другую кровать и вы будете моимъ гостемъ". Все это мнѣ было пріятною неожиданностью, и я отъ души поблагодарилъ моего новаго знакомаго за его вниманіе ко мнѣ и за столь радушный пріемъ меня, ему незнакомаго человѣка.
-- Мы будемъ скоро обѣдать,-- вы хотите кушать?
-- Я буду ѣсть съ удовольствіемъ. Позвольте вамъ сказать, что ваше вниманіе и участіе въ моемъ положеніи на меня дѣйствуетъ чрезвычайно благотворно и вызываетъ съ моей стороны желаніе быть съ вами вполнѣ откровеннымъ: два года я былъ лишенъ общества интеллигентныхъ людей и былъ совершенно изолированъ отъ своей общественной среды и я впервые испытываю отрадное впечатлѣніе столь участливаго со мною вашего обращенія.
Послѣ этихъ первыхъ обоюдныхъ привѣтственныхъ словъ, мы оба не стѣснялись одинъ другого.-- Съ особеннымъ любопытствомъ я смотрѣлъ въ окно на высочайшія горы, и особенно на одну между ними, громадной величины, снѣжная вершина которой, слегка раздвоенная, при ясной погодѣ блистала золотымъ блескомъ.
-- Позвольте спросить, какъ называется эта ближайшая гора?-- спросилъ я.
-- Какъ вы не знаете, что это Казбекъ?!
-- Казбекъ!-- повторилъ я въ удивленіи. Онъ такъ близокъ отсюда,-- какъ бы нависшій надъ Владикавказомъ.
-- Онъ только кажется таковымъ, но до него отсюда болѣе 70 верстъ.
Я стоялъ и смотрѣлъ на него молча, поглощенный подавляющимъ впечатлѣніемъ, стоявшей передо мною громады.
Не помню дальнѣйшей бесѣды моей съ этимъ такъ неожиданно встрѣченнымъ мною образованнымъ офицеромъ, привлекшимъ меня своимъ сочувственнымъ вниманіемъ. Мы говорили обо многомъ и онъ разспрашивалъ меня о дѣлѣ петрашевцевъ, тогда еще столь мало извѣстномъ и я былъ вовлеченъ имъ въ оживленный разсказъ о современномъ тогда еще политическомъ процессѣ 1849 г. Мы оба провели время, не скучая, и когда были приготовлены двѣ кровати съ бѣльемъ, онъ предложилъ мнѣ свою, уговоривъ лечь на ней, такъ какъ она была болѣе удобна для ночлега. Эта рѣдкая встрѣча сохранилась въ памяти моей, какъ единственная и незабвенная. Его имя и фамилія, записанныя мною при прощаніи, къ сожалѣнію, исчезли впослѣдствіи, какъ многое въ жизни.
На другой день утромъ пришелъ ко мнѣ мой спутникъ -- унтеръ-офицеръ, какъ бы судьба моя, напоминающая мнѣ мою неизбѣжную роковую долю и доложилъ что оказія отправится сегодня днемъ въ такомъ то часу. Въ назначенный часъ онъ подъѣхалъ ко мнѣ съ готовой телѣжкою, уложенной для дороги. Сердечно поблагодаривъ встрѣченнаго мною симпатичнаго офицера я вышелъ изъ гауптвахты.
VI.
Мы прибыли на сборное мѣсто, къ выѣзду изъ Владикавказа, около 10 часовъ утра. Тамъ было уже много собравшихся въ дорогу -- почти все телѣжки съ стоявшими около нихъ, частью сидѣвшими въ нихъ людьми, мужчины, женщины и дѣти; стояли повозки съ уложенною на нихъ кладью маркитантовъ, казаки изъ станицъ -- верховые и пѣшіе, все изъ простого народа, прикосновенные въ какомъ-либо отношеніи къ военному поселенію.
Толпу этихъ путешественниковъ сопровождалъ вооруженный отрядъ пѣхоты и конные казаки.
Мы стояли у своей повозки, въ ожиданіи общаго движенія. Мой спутникъ снабженъ былъ предписаніемъ владикавказскаго воинскаго начальника, для слѣдованія намъ къ мѣсту моего назначенія. Таковое оказалось въ 70 верстахъ отъ Владикавказа -- какое-то укрѣпленіе Ачхой -- мѣсто стоянки 7-го линейнаго батальона.
Скоро вся эта пестрая толпа двинулась по грунтовой дорогѣ, окруженная цѣпью пѣхоты. Сзади слѣдовали казаки съ ружьями за плечами и большими кинжалами за поясомъ. Движеніе было очень медленное, такъ какъ нѣкоторыя повозки были запряжены волами.
День былъ ясный и жаркій, но по сторонамъ степь, покрытая уже густою травою и цвѣтами; тамъ были тюльпаны, гіацинты, нарцисы и множество совсѣмъ новыхъ для меня растеній.
Впереди, на сѣверъ, вдали, тянулась возвышеннымъ кряжемъ, параллельнымъ кавказскому хребту, цѣпь отлогихъ холмистыхъ горъ. Сзади, со стороны Владикавказа, поднималась синеватая даль покрытыхъ лѣсомъ черныхъ горъ, а за ними Казбекъ; нависшія надъ нами высочайшія вершины блистали на солнцѣ золотымъ снѣговымъ покровомъ.
Степь была пустая, нигдѣ не видно было жилища человѣка. По истеченіи 8-хъ, 4-хъ часовъ слѣдованія, мы увидѣли двѣ небольшія башни -- каждая съ пушкою, и небольшую площадь, обнесенную каменною стѣною -- военный русскій постъ Назрань.
Вблизи протекалъ ручей съ чистою, холодной водой и росло нѣсколько деревьевъ. Здѣсь былъ отдыхъ часа на два; нѣкоторые остались здѣсь, прочіе двинулись далѣе. Мы выѣхали вновь въ степь, измѣнивъ направленіе, повернувъ направо къ востоку, въ станицу Сунженскую. Въ пути этомъ завязалось у меня знакомство съ какимъ-то, повидимому, уже обжившимся въ этой мѣстности молодымъ спутникомъ: онъ былъ въ бѣломъ кителѣ. Идя рядомъ, мы обмѣнивались словами и отъ него впервые я услышалъ упоминаніе о какой-то здѣшней извѣстной личности.
-- Куда вы ѣдете?-- спросилъ онъ меня.
-- Я слѣдую къ мѣсту моей службы, въ укрѣпленіе Ачхой.
-- Генералъ Слѣпцовъ -- начальникъ всѣхъ войскъ, расположенныхъ по Сунженской линіи. Вы развѣ ничего не знаете о немъ?
-- Въ первый разъ слышу его имя.
-- Это извѣстный всему здѣшнему краю генералъ.
-- Хорошій онъ человѣкъ?
-- Да, такой хорошій, что другого такого, кажется, и на свѣтѣ нѣтъ...
-- И укрѣпленіе Ачхоевское подъ его начальствомъ?
-- Да, вся Сунженская линія, и вы будете подъ его начальствомъ.
-- А вы гдѣ живете, на этой же линіи?-- спросилъ я его.
-- Нѣтъ, я изъ Махменторна.
Всѣ эти названія были для меня новы. Проѣхавъ еще часа два, мы прибыли въ станицу Сунженскую: это было большое селеніе, обнесенное глубоко-вырытымъ землянымъ валомъ, обросшимъ травою. Вся станица была въ зелени; ряды улицъ съ хорошо выстроенными деревянными домиками и среди нихъ большая площадь. Къ одной сторонѣ ея примыкалъ домъ, выдававшійся надъ прочими своею величиною и болѣе заботливой красивой постройкой, съ большимъ балкономъ, выходившимъ въ палисадникъ.
-- Вотъ здѣсь живетъ генералъ Слѣпцовъ,-- сказалъ мнѣ мой новый знакомый,-- но его теперь здѣсь нѣтъ -- онъ въ походѣ.
Я посмотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ на жилище столь хваленаго генерала, но къ похваламъ мнѣ неизвѣстнаго человѣка отнесся съ сомнѣніемъ. "Кто знаетъ, къ кому въ руки посылаетъ меня судьба",-- думалъ я.
Въ станицѣ этой мы заѣхали въ одинъ изъ казачьихъ домиковъ для отдыха себѣ, нашему кучеру и лошади, протянувшей насъ уже болѣе 40 верстъ, и здѣсь расположились на ночлегъ.
На другой день рано утромъ мы продолжали нашъ путь, въ этотъ разъ одни, безъ конвоя, такъ какъ здѣсь было уже безопасно. Намъ предстояла вторая станція по Сунженской линіи -- ст. Acсинска (на рѣкѣ Ассѣ). Мы ѣхали шагомъ, среди такой же цвѣтущей степи и я часто вставалъ и шелъ и, срывая цвѣты, разсматривалъ ихъ. Я любилъ ботанику съ малолѣтства и всѣ мои университетскіе годы (до самаго моего ареста въ крѣпости) проводилъ лѣтніе мѣсяцы на дачахъ или уѣзжалъ въ деревню, въ Псковскую губернію, въ Торопецкій уѣздъ -- въ имѣніе моего любимаго дяди. Тамъ бродилъ я по сѣвернымъ лѣсамъ и полямъ и по берегамъ многочисленныхъ озеръ этой мѣстности. При такой склонности моей, я впервые въ этой поѣздкѣ испытывалъ это наслажденіе на югѣ Россіи. Мы подвигались медленно и въѣхали послѣ полудня въ станицу Ассинскую. Станица эта была гораздо менѣе Сунженской и мы остались въ ней переждать жаркое время дня. Мы были на послѣдней станціи нашего длиннаго пути.
Мы торопились выѣхать, чтобы прибыть засвѣтло къ мѣсту моего служенія.
По мѣрѣ приближенія къ моему мѣсту будущаго жительства, я былъ все болѣе озабоченъ, что представится глазамъ моимъ и что за укрѣпленіе Ачхой. Разрѣшеніе этого рокового вопроса тяготило меня съ самого моего выѣзда изъ Херсона. Мы ѣхали то шагомъ, то маленькой рысцой и было еще свѣтло, когда я увидѣлъ вышки укрѣпленія -- крыши круглыхъ, конусообразныхъ формъ башенъ со шпицами. По приближеніи можно было разглядѣть подъ навѣсами башенъ стоявшія пушки. Такихъ навѣсовъ было около шести. Подъ каждымъ былъ человѣкъ. Укрѣпленіе это было маленькое, среди широкой степи, четвероугольное, на протяженіи по переднему западному его фасу, къ которому мы приближались, около 3/4 версты и въ поперечномъ направленіи съ полверсты, -- обнесенное такимъ же высокимъ землянымъ валомъ. Отъ черныхъ горъ оно отстояло приблизительно версты на три. Я смотрѣлъ и думалъ: "Вотъ мѣсто моей новой ссылки, мое будущее жилище, гдѣ я обреченъ жить неизвѣстное число лѣтъ".
Мы подъѣхали къ рѣчкѣ, и переѣхавъ ее въ бродъ, были у самыхъ воротъ: они были настежь открыты. Мы шли у повозки; слѣва у входа была небольшая гауптвахта. Я былъ въ бѣломъ кителѣ и въ холщевой фуражкѣ. Насъ никто не остановилъ и не спросилъ, кто мы и зачѣмъ прибыли. Мы дошли до срединной, болѣе широкой поперечной улицы, и тутъ мой спутникъ спросилъ проходящаго, гдѣ бы мы могли остановиться. Переговоривъ, мы повернули налѣво въ эту улицу. Она была по обѣимъ сторонамъ застроена маленькими домами съ соломенными крышами, снаружи отштукатуренными бѣлою известью. Въ одинъ изъ такихъ домиковъ мы, по приглашенію, завернули во дворъ и нашли себѣ пріютъ -- чистенькую простую комнату. Мы рѣшили и тутъ не объявлять о себѣ и отдохнуть спокойно до завтрашняго дня и переговоривъ съ хозяйкой, расположились на ночлегъ.
Удовлетворивъ чѣмъ было нашъ голодъ, мы улеглись на чемъ Богъ послалъ. На сердцѣ моемъ было какъ-то жутко -- я былъ молчаливъ и задумчивъ.
-- Вотъ и пріѣхали,-- сказалъ мой спутникъ,-- а мнѣ нужно будетъ уѣзжать завтра/ Служба доѣла меня и еще осталось много лѣтъ, пока протянешь лямку!
-- А вотъ, и мнѣ пришлось служить солдатомъ!
-- Вы то баринъ; васъ вытянутъ свои, а я то застряну, можетъ и умру тамъ въ больницѣ или на полѣ брани. Отдохнулъ я съ вами отъ нашихъ бѣдъ. Чего, чего не навидѣлся -- а все служба царская! И людей, такихъ же какъ мы, всѣ знаютъ, засѣкали сквозь строй прутьями на-смерть, да еще мертвому уже, на повозкѣ отсчитывали назначенное число ударовъ! Какъ быть, надо возвращаться -- такова моя судьба!
Слова его были глубоко печальны и слезы показались на глазахъ.
-- А много ли годовъ вамъ еще осталось?
-- Еще болѣе десяти лѣтъ -- едва ли доживу, что-нибудь случится! Не дай Ботъ попадешь подъ судъ!
Тяжело было его слушать, и утѣшить его я не зналъ чѣмъ, да и о себѣ я задумался, какова будетъ моя здѣсь жизнь солдатская!
Это время нашего путешествія вдвоемъ было и моимъ отдыхомъ. Мы были оба свободны и онъ былъ моимъ молчаливымъ, не стѣснявшимъ меня спутникомъ.
Мы улеглись на ночь, каждый со своими невеселыми думами.
VII.
Утромъ мы приготовились оба къ выходу -- явиться начальству. У меня была пока только сѣрая солдатская шинель и я долженъ былъ надѣть ее. Мы вышли изъ воротъ, прошли посрединѣ улицы и подошли къ особому маленькому отдѣлу укрѣпленія, обнесенному каменной стѣной и вошли въ него на большой дворъ, въ серединѣ котораго былъ еще молодой садъ, весь покрытый бѣлымъ пушистымъ покровомъ вишневыхъ деревьевъ въ полномъ цвѣту, миндальный запахъ наполнялъ воздухъ. Садъ примыкалъ къ большому, сравнительно съ прочими въ укрѣпленіи, дому. При входѣ стоялъ часовой. Мы вошли въ переднюю. По докладѣ, насъ пригласили войти. Что ожидало меня, я былъ въ полной неизвѣстности, но не успѣлъ я задуматься, какъ вошелъ въ комнату мужчина высокаго роста, съ худощавымъ смуглымъ лицомъ, возраста среднихъ лѣтъ, въ очкахъ, и взглянувъ на меня, спросилъ:
-- Вы Дмитрій Дмитріевичъ Ахшарумовъ?
Удивленный столь неожиданнымъ вопросомъ, я скромно призналъ свою личность.
-- Ну, вотъ хорошо, что вы прибыли, я ожидалъ васъ каждый день.
Унтеръ офицеръ отвѣтилъ: "точно такъ", и подалъ находившійся у него въ рукахъ запечатанный конвертъ.
Онъ раскрылъ пакетъ, прочиталъ я отпустилъ его. Я введенъ былъ въ другую комнату, гдѣ онъ пригласилъ меня сѣсть и обошелся со мной очень любезно. Онъ освѣдомился о времени моего прибытія, о мѣстѣ, гдѣ я остановился. Отъ него я узналъ, что обо мнѣ получены были рекомендательныя письма генераломъ Слѣпцовымъ к что онъ неоднократно справлялся у него о моемъ прибытіи.
-- Намъ извѣстно,-- сказалъ онъ,-- что прежде прибытія сюда, вамъ пришлось претерпѣть многое. Вы отдохните отъ дороги, устройтесь, а потомъ надо будетъ вамъ познакомиться, насколько необходимо, съ вашей службой. Здѣсь военная служба не парадная, а боевая. Мы будемъ видѣться съ вами каждый день и приходите ко мнѣ обѣдать, такъ какъ здѣсь никакихъ ресторановъ нѣтъ и вамъ прядется питаться солдатскимъ пайкомъ.
Поблагодаривъ его, я ушелъ, ободренный его участіемъ. Такой пріемъ въ новомъ мѣстѣ снялъ съ меня часть мрачныхъ думъ, къ которымъ я былъ расположенъ послѣ двухлѣтней неволи и я возвратился въ мою новую обитель въ болѣе спокойномъ настроеніи. Мой спутникъ ожидалъ меня.
Хозяйка, жена солдата, узнавъ о томъ, что я остаюсь жить въ укрѣпленіи Ачхоевскомъ, предложила мнѣ нанять у нея занятую нами комнату за очень дешевую плату, чуть-ли не за два рубля въ мѣсяцъ. Спутникъ сидѣлъ въ грустномъ раздумьѣ и у него вырвались слова: "Недолго я побылъ съ вами и вотъ приходится уѣхать одному и васъ оставить здѣсь. Жаль мнѣ и васъ и себя, еще болѣе,-- приходится вернуться въ мою каторжную службу".
Слова его отозвались въ моемъ сердцѣ тяжелымъ раздумьемъ о немъ и о себѣ.
Съ тѣхъ поръ прошло до сего времени (1906 г.) болѣе 54 лѣтъ; многое исчезло изъ памяти, но я помню, что мнѣ очень не хотѣлось идти на приглашенный обѣдъ къ батальонному командиру и я бы предпочелъ остаться обѣдать дома и никуда не выходить изъ моего новаго пріюта. Я вообще былъ непривыченъ ко всякимъ оффиціальностямъ, я по характеру моему избѣгалъ ихъ, а тутъ вдругъ иди на званый обѣдъ какъ на служебную явку. Дѣлать нечего, надо идти и я явился вновь моему начальнику, но удивительно, человѣкъ этотъ (впослѣдствіи называемый мною просто Сережей Мезенцевымъ) перебилъ всѣ мои мрачныя мысли своею любезностью и добротою. За обѣдомъ было еще два незнакомыхъ мнѣ офицера, одинъ въ казацкой формѣ -- Сунженецъ, другой -- батальонный адъютантъ, и я былъ представленъ имъ. Настроеніе обѣдавшихъ было болтливое, съ возліяніемъ кахетинскихъ винъ. Послѣ обѣда я поспѣшилъ уйти въ мою новую ночлежку и тамъ скрыться отъ всѣхъ постороннихъ взоровъ. Мы были вновь вдвоемъ съ моимъ спутникомъ, какъ бы еще въ дорогѣ, и никто не потревожилъ насъ. Вечеромъ я спросилъ хозяйку, можно-ли купаться въ рѣчкѣ, которую мы переѣзжали въ бродъ подъ самымъ укрѣпленіемъ и получивъ отъ нея утвердительный отвѣтъ, мы пошли купаться по дорожному обычаю. Рѣчка была шириною въ нѣсколько саженъ (около 7--10), глубиною въ серединѣ по поясъ, съ очень быстрымъ теченіемъ; перейти на другой берегъ было бы трудно. Это былъ горный потокъ -- холодный, несмотря на мелководье. Мы вошли въ нее и осторожно отходили отъ берега, въ срединѣ она ворочала небольшіе камни.
Выкупавшись, мы вернулись въ свой новый пріютъ и отдыхали, бесѣдуя.
-- Эхъ!-- говорилъ мой спутникъ, -- когда бы я могъ здѣсь остаться служить съ вами! Здѣсь мнѣ показывается лучше, чѣмъ у насъ.
Насталъ вечеръ, прохлада, мы вышли на улицу, повернули налѣво, къ проходившему въ самой близи отъ насъ, высокому земляному валу, обросшему травой, и взошли на него. Избѣгая всякой встрѣчи съ кѣмъ либо изъ офицеровъ, мы ходили по валу взадъ и впередъ, солнце садилось и скоро скрылось за высокими горами. Темнѣло, на небѣ загорались звѣзды, воздухъ былъ чистый, весенній, душистый и мы долго стояли въ созерцаніи чудной природы.
На слѣдующій за симъ день, утромъ я прощался съ моимъ спутникомъ, мы сдѣлали разсчетъ стоимости ему обратнаго пути (прогоны на одну лошадь и на ежедневную пищу); изъ моего небольшого запаса я отдалъ ему нѣсколько болѣе, также я вручилъ ему купленную мною въ Керчи арабскую книгу и просилъ о бережной доставкѣ ея херсонскимъ арестантамъ-туркамъ. Наше путешествіе продолжалось болѣе двухъ недѣль, мы оба были, какъ бы вылетавшія на свободу вольныя птицы и мнѣ жаль было проститься съ моимъ скромнымъ молчаливымъ спутникомъ, и онъ уѣхалъ на той же повозкѣ, которая привезла насъ изъ Владикавказа. Я, проводивъ его за ворота и подавъ ему руку, простился съ нимъ навсегда. Съ тѣхъ поръ я не имѣлъ объ немъ никакихъ свѣдѣній. Онъ былъ унтеръ-офицеромъ Виленскаго пѣхотнаго полка, который въ 1864 г. былъ подъ Карсомъ, храбро шелъ на штурмъ и только немногіе изъ него остались въ живыхъ. Простившись съ нимъ, я остался совершенно одинокимъ въ новомъ неизвѣстномъ мнѣ мѣстѣ.
Предшествовавшіе два года неволи оставили во мнѣ неизгладимый слѣдъ тягостныхъ думъ и опасеній, съ какими я прибылъ къ мѣсту моей новой неволи,-- но надо было наконецъ рѣшиться стать лицомъ къ лицу къ тому, что мнѣ предстояло и вотъ, нарядившись въ солдатскую форму, я пошелъ къ моему новому начальнику -- полковнику Мезенцову, и извинившись за мою какъ бы бездѣятельность въ эти первые дни, я просилъ его зачислить меня формально на службу и указать мнѣ, какія мои обязанности и что я долженъ дѣлать.
Мезенцевъ встрѣтилъ меня привѣтливо, пригласивъ сѣсть и отвѣтилъ мнѣ.
-- Въ чемъ вы извиняетесь? Я самъ предложилъ вамъ отдохнуть, но я очень радъ, что вы пришли ко мнѣ съ этимъ вопросомъ.-- Затѣмъ онъ объяснилъ мнѣ, что моя служба въ линейномъ батальонѣ будетъ только походная, хотя спѣха въ томъ и не было, но мы ежеминутно должны быть готовы къ выступленію, или къ защитѣ отъ нападенія.-- Вотъ почему и вамъ, какъ мы всѣ, нужно преобразиться въ военнаго кавказца, чтобы имѣть право слѣдовать за отрядомъ. Это нужно для васъ, -- это прямо въ вашей выгодѣ, такъ какъ каждое столкновеніе съ непріятелемъ дастъ вамъ случай къ наградѣ и къ повышенію въ чинѣ и жаль было бы, если бы вы пропустили такой случай. Я сегодня же васъ зачислю въ первую роту и прикажу вамъ выдать всю экипировку 7-го линейнаго батальона. Ротный командиръ этой роты капитанъ Кочаровскій и вамъ, конечно, надо явиться къ нему. Теперь лѣто и вамъ нужно имѣть лѣтнюю одежду -- въ дополненіе къ казенной и вы сами позаботитесь купить или заказать себѣ здѣсь. Это можно (лѣтній китель, фуражку съ бѣлымъ чехломъ и прочее). Затѣмъ вамъ надо познакомиться съ такъ называемыми ружейными пріемами и командами. Послѣ, осенью, вы познакомитесь съ походными сигналами...
-- Вотъ это вкратцѣ все, что я долженъ отвѣтить вамъ на вашъ вопросъ, и ваша просьба предупредила мое желаніе и я бы желалъ, чтобы вы были какъ можно скорѣе готовы къ выступленію въ походъ. Въ настоящемъ году у насъ сравнительно спокойно, но въ прошедшемъ, тревоги были частыя и сильныя.
Слова его какъ бы меня образумили, и сразу разрушили во мнѣ то вялое и грустное расположеніе духа, которому я поддался и убѣдили меня въ необходимости безотлагательно стать въ ряды окружающей меня военной среды. На другой же день я явился къ моему ротному командиру въ формѣ рядового 7-го линейнаго батальона. Онъ былъ человѣкъ лѣтъ 46 отъ роду, средняго роста, худой, блѣдный, лысый, съ рѣдкими волосами.
На мою просьбу указать мнѣ, какъ бы я могъ познакомиться съ военной службой и обучиться всему, что нужно знать солдату онъ мнѣ отвѣтилъ, что это его обязанность -- обученіе новопоступающихъ на службу. Это бываетъ всякій годъ -- пріемъ присланныхъ изъ Россіи рекрутъ,-- но онъ мнѣ назначитъ, нарочно для этого, опытнаго въ этомъ дѣлѣ унтеръ-офицера, прошедшаго въ свое время хорошую россійскую школу, который мнѣ покажетъ и объяснитъ все, "и если,-- прибавилъ онъ,-- вы не пожалѣете употребить для этого ежедневно съ часъ времени, то вы скоро изучите эту премудрость".
Кромѣ того онъ изъявилъ желаніе принять личное участіе въ этомъ дѣлѣ и "я вамъ скажу,-- присоединилъ онъ, -- если откинуть все ненужное, чему учатъ въ Россіи -- парадную шашетину, то остается одна боевая служба -- владѣть ружьемъ, прислушиваться къ военнымъ сигналамъ, которые вы и сами выучите по книгѣ -- и больше ничего не надо".
На слѣдующій день я пришелъ въ назначенный часъ на ротный дворъ, по лѣтнему времени, безъ кафтана въ одной рубашкѣ, съ ружьемъ на плечѣ и съ патронташемъ на груди. Назначенный для моего обученія унтеръ-офицеръ началъ свое преподаваніе съ команды "становись" и потомъ "смирно", затѣмъ начались ружейные пріемы -- каждый въ отдѣльности. Ученіе это, съ моей стороны, шло усердно и неторопливо каждый день. Унтеръ-офицеръ, когда я былъ съ нимъ вдвоемъ, а это было почти постоянно, такъ какъ Кочаровскій, ротный командиръ, заходилъ только въ первые дни и дѣлалъ видъ какъ будто принимаетъ въ этомъ участіе. Все ученіе мое и разговоры происходили съ унтеръ-офицеромъ наединѣ и учитель мой, заинтересованный еще моими словами поблагодарить его за этотъ трудъ, разсказывалъ мнѣ откровенно многое изъ годовъ ученья его самого, какъ оно велось въ Россіи, какія трудныя къ выполненію были требованія выправки солдата,-- съ криками и побоями.
Увидѣвъ и продѣлавъ все, что нужно было видѣть и произвесть самому, и пріобрѣтя нѣкоторый навыкъ съ 18-ти фунтовымъ, кремневымъ ружьемъ, я научился всему, кромѣ стрѣльбы въ цѣль, которая въ то время почти не была производима -- жалѣли патроновъ съ порохомъ и пулями. По окончаніи послѣдняго урока, я прямо съ него, съ ружьемъ и патронташемъ пришелъ показаться Мезенцову въ моей боевой формѣ. Онъ, увидѣвъ меня такимъ, улыбнулся и сказалъ: "Вотъ вы и воинъ кавказскій, но поставьте ваше ружье и садитесь, будемъ скоро обѣдать. Ну, теперь я увѣренъ, что походъ не застанетъ васъ врасплохъ".
Послѣ обѣда я поторопился притти къ себѣ на квартиру и тамъ, поставивъ ружье въ уголъ комнаты и повѣсивъ возлѣ него на гвоздь патронташъ, съ мыслью не трогать ихъ до наступленія истинной надобности, принялся за устройство моей одинокой жизни -- насколько это было возможно, чтобы имѣть у себя хоть какой нибудь отдыхъ отъ окружавшей меня военщины. Теперь я считаю себя свободнымъ, выполнивъ всѣ требованія моего начальства.
Жилище мое было маленькая солдатская (крестьянская) хата, крытая соломой о двухъ отдѣльныхъ (двухъ комнатахъ), раздѣленныхъ сѣнями, въ которыхъ была большая русская печь. Въ переднемъ ея отдѣлѣ съ двумя окнами на улицу, помѣщался я. Обстановка была самая простая: кровать съ какой-то подстилкою на соломенномъ тюфякѣ и на ней моя кожаная подушка (та что была въ Херсонскомъ острогѣ), столъ достаточной величины для меня, чтобы положить что-нибудь для писанія или чтенія, двѣ табуретки, одинъ досчатый стулъ, съ гладкимъ сидѣньемъ, шкапчикъ съ полками для хлѣба и посуды. Скоро я сдѣлалъ на окна синія занавѣски, которыя смягчили солнечный свѣтъ. Въ укрѣпленіи была маркитанская лавка, гдѣ можно было купить предметы первой необходимости. Имущество мое было самое простое: платье было развѣшено на гвоздяхъ и въ одномъ углу стояло ружье. На полу стоялъ чемоданъ съ вещами и саквояжъ. Деньги у меня были еще съ дороги и я былъ увѣренъ, что получу новую высылку изъ Петербурга. Жизнь моя была очень простая и предметы ея большой дешевизны. Въ чемоданѣ моемъ были письменныя принадлежности и книги, уцѣлѣвшія отъ Херсонскаго погрома. Между этими послѣдними была весьма дорогая мнѣ и рѣдкая старая объемистая книга,-- Микроскопическая химія Распаля на французскомъ языкѣ Essai de chimie microscopique par Raspail (Paris, 1881), купленная мною за безцѣнокъ въ бывшемъ прежде большомъ апраксинскомъ книжномъ складѣ. Она особенно привлекала мое вниманіе къ воспоминаніямъ двухъ послѣднихъ годовъ моей свободной жизни въ Петербургѣ, и я любилъ и берегъ ее. Она своимъ видомъ вызвала во мнѣ цѣлый рядъ мыслей и я надъ ними задумался. Авторъ ея извѣстенъ былъ мнѣ какъ революціонеръ и демократъ въ 80-хъ годахъ и въ особенности въ 1848 г., но о его ученыхъ трудахъ я до того ничего не зналъ, и вдругъ найдя таковую книгу съ именемъ Распаля, поинтересовался купить ее. Микроскопическіе труды его были новостью въ то время и малоцѣнимы его учеными современниками, которые пренебрегали имъ и насмѣхались надъ нимъ и онъ, издавъ эту книгу съ рисунками въ текстѣ, снадбилъ ее замѣчательнымъ эпиграфомъ: "въ природѣ нѣтъ ничего мелкаго, кромѣ развѣ маленькихъ умныхъ людей" {Il n'y a de petit dans la nature, que les petite esprits.}. Имя автора и этотъ эпиграфъ и привлекли первоначальное мое вниманіе. Купивъ ее въ 1848 г., я ее прочитывалъ медленно, а нынѣ найдя ее въ моемъ чемоданѣ, сталъ перелистывать, и имя автора перенесло меня въ то время дорогихъ для всѣхъ насъ (петрашевцевъ) воспоминаній соціальныхъ вѣяній 1848 г.
Franèois Raspail былъ однимъ изъ самыхъ выдающихся, любимыхъ народомъ вождей. Въ февральской революціи 1848 г., онъ увлекъ за собою толпу передовыхъ людей, проникъ съ нею въ залъ временнаго правительства и побудилъ его сейчасъ же объявить республику (24-го февраля). Французскія газеты и журналы этого времени читались нами съ пламеннымъ увлеченіемъ и имя Распаля было всюду упоминаемо; къ намъ залетали нумера его журнала извѣстнаго тогда "Ami da peuple". Тогда же куплена была мною и другая его книга,-- народный лечебникъ "Médecin populaire", настольная въ то время книжка всѣхъ рабочихъ Парижа. Эта книга была тоже въ моемъ чемоданѣ и ѣздила при мнѣ всюду и иногда оказывала врачебную помощь больнымъ на Кавказѣ. Распалемъ я восхищался и полюбилъ его горячо; личность его была для меня образцомъ человѣка, идеаломъ всего прекраснаго.
Вспоминая все нами пережитое, невольно разочаровываешься въ своихъ иллюзіяхъ обновленія несчастной жизни человѣка -- не въ ихъ обманчивомъ идейномъ значеніи,-- нѣтъ, онѣ все стоять передъ моими глазами въ ихъ нерушимой истинной красотѣ и реальной возможности, но удивляешься медленности ихъ осуществленія въ строѣ человѣческой жизни: счастливый, благословенный для населенія всей Европы 1848 г., во Франціи, своимъ увлеченьемъ сталъ, прежде всего, для насъ, русскихъ фурьеристовъ и всей группы петрашевцевъ, уже въ апрѣлѣ 1849 r., роковымъ: насъ мирныхъ людей науки судили военнымъ судомъ и приговорили къ разстрѣлянію.
А во Франція черезъ четыре года и десять мѣсяцевъ послѣ славнаго 1848 г., произошло Наполеоновское "coup d'état" -- 2-го декабря 1852 г., и Распаль посаженъ былъ на 5 лѣтъ въ Винсенскую тюрьму, по выходѣ изъ которой онъ сдѣлался политическимъ изгнанникомъ и эмигрировалъ въ Бельгію, гдѣ поселился въ какой-то деревушкѣ подъ Брюсселемъ. О послѣдующей его жизни въ Бельгіи на старости его лѣтъ, мнѣ ничего неизвѣстно, но извѣстно что онъ умеръ въ 1878 г.,-- на 84 г. его жизни, а потому при его жизни еще совершился знаменитый Седанскій разгромъ. Франція 18 лѣтъ принуждена была терпѣть суровый, убійственный режимъ Наполеона III-го.
Увлекшись дорогими мнѣ воспоминаніями давно прошедшихъ годовъ, возвращаюсь къ скучному описанію моей одинокой жизни въ солдатской хатѣ,-- въ давно уже болѣе не существующемъ укрѣпленіи Ачхоѣ.
Первыя недѣли моей жизни въ этомъ новомъ для меня мѣстѣ я не имѣлъ никакихъ служебныхъ дѣлъ и пользовался полною свободою въ предѣлахъ укрѣпленія. Утромъ читалъ, писалъ письма или замѣтки. Къ обѣду былъ у Мезенцова, встрѣчалъ тамъ нерѣдко пріѣзжихъ изъ станицъ или проѣзжихъ офицеровъ въ лагерь Слѣпцова. Послѣ обѣда скоро возвращался въ свою хату, къ вечеру купался каждый день въ фортанкѣ всегда одинъ и подъ конецъ дня, передъ самымъ сномъ, выходилъ на валъ укрѣпленья для отдыха и созерцанія природы, которая въ эти часы особенно привлекала меня. Медленно идя по валу, я останавливался, подолгу смотрѣлъ на цѣпь снѣговыхъ вершинъ и туманную синеву черныхъ горъ -- при лунномъ освѣщеніи. Безчисленныя звѣзды покрывали все небо, и я стоялъ, смотрѣлъ какъ бы погруженный въ волшебный сонъ,-- при общей тишинѣ, нарушаемой только отдаленнымъ кваканьемъ лягушекъ.
IX.
Въ одинъ день когда я собирался въ обѣденный часъ къ Мезенцову, вдругъ въ мою комнату вошелъ онъ самъ. "Я давно хотѣлъ навѣстить васъ" -- сказалъ онъ мнѣ,-- "независимо отъ всѣхъ дѣлъ, но сегодня я у васъ по дѣлу: вчера вечеромъ я получилъ письмо отъ Николая Павловича Слѣпцова, въ которомъ онъ зоветъ меня къ себѣ въ лагерь, гдѣ онъ стоитъ съ отрядомъ, приготовляя мѣстность къ постройкѣ станицы. Онъ поручилъ мнѣ взять и васъ съ собой". Слова его меня заинтересовали, и мнѣ любопытно было увидѣть генерала Слѣпцова, о которомъ гремѣла слава по всему Кавказу. На другой день рано утромъ съ восходомъ солнца мы ѣхали верхомъ, сопровожденные коннымъ конвоемъ -- полусотней Сунженцевъ. Дорога была ровная, гладкая, зеленою степью. Селеній не было вовсе; это была предгорная полоса непріятельской земли за линіей нашихъ укрѣпленій и станицъ. Мы ѣхали небольшой рысцой довольно долго и для меня, непривычнаго къ верховой ѣздѣ, поѣздка эта была не легка,-- я порядочно усталъ и выражалъ это вопросами -- далеко ли еще до лагеря?-- По прошествіи часовъ двухъ, мы въѣхали въ гористую мѣстность и увидѣли бѣлыя палатки стоявшаго отряда. Впервые въ жизни моей я увидѣлъ военный лагерь передъ лицомъ непріятеля. Въ немъ была полная тишина и спокойствіе, но всюду замѣтно было большое оживленіе, выражавшееся въ поспѣшномъ движеніи туда и сюда отдѣльныхъ лицъ: офицеровъ разныхъ частей и нижнихъ чиновъ съ дѣловыми порученіями. Центромъ этого движенія былъ шатеръ Слѣпцова (палатка мѣстами съ деревянными стѣнками) стоявшій близь крутого обрыва. Около него было безпрестанное движеніе: входили и выходили изъ него разныя лица, подъѣзжали верхомъ казаки, милиціонеры, спѣшивались тутъ же, освѣдомляясь о Слѣпцовѣ, и оставались въ ожиданіи.
Отрядъ занималъ возвышенную площадку, съ крутымъ наклономъ къ рѣчкѣ; мѣстами, на южной окраинѣ лагеря стояли, на болѣе высокихъ мѣстахъ, полевыя орудія. Люди были на работѣ, вблизи слышны были удары топора: рубили лѣсъ для предполагаемой постройки новой станицы. По прибытіи въ отрядъ, Мезенцовъ привелъ меня въ одну изъ палатокъ, гдѣ были разныя незнакомыя мнѣ лица и, представивъ меня одному изъ нихъ, ушелъ.
Черезъ нѣсколько минутъ вошелъ въ палатку высокій красивый мужчина, блондинъ съ большими голубыми глазами, онъ былъ въ черкескѣ съ патронташемъ на груди и большимъ кинжаломъ за поясомъ -- это былъ адъютантъ Слѣпцова -- сотникъ Сунженскаго полка, есаулъ М. Г. Нейманъ, впослѣдствіи ставшій мнѣ близкимъ человѣкомъ -- во время всѣхъ годовъ моей службы на Кавказѣ.
Подойдя ко мнѣ, онъ рекомендовался и передалъ мнѣ по порученію Слѣпцова, что тотъ желаетъ меня видѣть и проситъ меня сейчасъ же пойти съ нимъ. Черезъ нѣсколько минутъ мы подошли къ палаткѣ Слѣпцова. У входа стояли нѣсколько человѣкъ. Мы вошли, и я увидѣлъ того, о которомъ, по прибытіи моемъ на Кавказъ, я такъ много слышалъ со всѣхъ сторонъ. Передо мною стоялъ въ военномъ сюртукѣ, полный жизни, но худощавый, стройный мужчина средняго роста, лѣтъ 85-ти; блѣдное лицо его, покрытое загаромъ отъ солнца, съ привѣтливымъ, ласковымъ выраженіемъ и большими огненными глазами, было очень красиво, голову его покрывали слегка курчавые черные, какъ смоль, волосы, густые и короткіе усы и маленькіе бакенбарды находились кругомъ лица. "Я васъ ожидалъ; очень радъ вашему прибытію",-- сказалъ онъ мнѣ, привѣтливо улыбаясь и подойдя ко мнѣ, обнялъ и поцѣловалъ меня.
-- Я имѣю объ васъ обстоятельныя свѣдѣнія отъ лучшаго моего друга Ивана Давыдовича Якобсона и знаю, что вы много претерпѣли въ эти послѣдніе два года. Ну, теперь вы у меня въ гостяхъ,-- все время, пока будете на Кавказѣ... Здѣсь жандармовъ нѣтъ, здѣсь я одинъ начальствую и никто не обидитъ васъ. Онъ обнялъ меня одной рукой за поясъ и посадилъ на диванъ подлѣ себя.
Такое искреннее, сердечное обращеніе со мною, его ласковый, любящій взглядъ привлекли меня къ нему съ перваго моего съ нимъ свиданія. Скоро въ палатку вошелъ Мезенцовъ.
-- Вотъ кстати нашъ другъ, Сережа Мезенцовъ, сказалъ Слѣпцовъ. Мы оба будемъ заботиться о вашемъ благополучіи и о скорѣйшемъ окончаніи вашей подневольной службы. Вы будете участвовать во всѣхъ нашихъ походахъ вмѣстѣ съ нами.
Мезенцовъ, съ своей стороны сказалъ мнѣ нѣсколько сочувственныхъ словъ. Слова ихъ меня очень ободрили и обнадежили. Я благодарилъ Сіѣпцова за оказанное мнѣ вниманіе и черезъ нѣсколько минутъ вышелъ съ Мезенцовымъ, который позаботился о моемъ помѣщеніи въ лагерѣ до завтрашняго дня, въ одной изъ палатокъ, гдѣ было нѣсколько офицеровъ, и я познакомился съ ними. Это были молодые люди, прибывшіе недавно въ отрядъ, прикомандированные изъ другихъ частей войскъ. Въ этотъ день попозже -- послѣ обѣда, случилось со мною что-то странное: вмѣстѣ съ другими гостями я былъ въ какомъ-то шатрѣ, узкомъ и длинномъ. Тамъ было нѣсколько офицеровъ. Всѣ сидѣли и бесѣдовали, иные вставали и уходили и вновь приходили. Я сидѣлъ у столика, въ глубинѣ комнаты, на скамейкѣ, или табуреткѣ и въ общій разговоръ не вступалъ. Между тѣмъ какой-то незнакомый мнѣ пожилой, видный господинъ, высокаго роста въ военномъ сюртукѣ, проходя мимо, остановился у входа. Всѣ, увидѣвъ его, встали, я же находясь въ глубинѣ комнаты не поторопился встать. Вдругъ незнакомецъ этотъ подходитъ ко мнѣ и, остановившись, смотря на меня, говоритъ мнѣ: "Кто вы, молодой человѣкъ?! Вы видите, всѣ встали, когда я вошелъ, вы же какъ бы и знать не хотите обычной въ военной службѣ вѣжливости". Тогда я только догадался, что я запоздалъ встать и въ замѣшательствѣ отвѣтилъ: "я только что поступилъ въ военную службу и не зналъ этого".
-- Такъ знайте, когда входить въ комнату старшій по чину, то присутствующіе всѣ встаютъ!
Случай этотъ очень непріятно подѣйствовалъ на меня. Многіе прдходили ко мнѣ, освѣдомляясь, что произошло, узнавъ, въ чемъ дѣло, смѣялись и, принимая мою сторону, говорили: это полковой командиръ Веревкинъ -- онъ большой формалистъ... Вы же не знаете этихъ порядковъ военной дисциплины! Онъ бы могъ спросить васъ, давно ли вы на службѣ и этимъ ограничиться. Нѣтъ, онъ счелъ это личнымъ оскорбленіемъ и невѣжествомъ съ вашей стороны.-- Если бы я зналъ, конечно, я всталъ бы, но я не находилъ нужнымъ привѣтствовать входящаго незнакомаго человѣка!..
Въ маленькомъ кружкѣ людей, конечно, все сколько-нибудь выходящее изъ ряда обыкновенныхъ явленій, становится скоро всеобще извѣстнымъ, и это случившееся со мною пустяшное происшествіе скоро распространялось среди офицеровъ, дошло до Слѣпцова и вызвало его улыбку и неудовольствіе. Я узналъ объ этомъ въ тотъ же вечеръ отъ адъютанта его Неймана. На другой день, передъ выѣздомъ моимъ въ укрѣпленіе Ачхой, я съ Мезенцовымъ были приняты Слѣпцовымъ, и тутъ онъ выразилъ мнѣ сожалѣніе о случившемся со мною:
-- Я очень сожалѣю, что вчера такъ обошелся съ вами полковникъ Веревкинъ, онъ мнѣ сдѣлалъ тѣмъ еще большую обиду!
Я очень извинился, что подалъ поводъ къ такому столкновенію,-- по незнанію...
Это случилось какъ то очень скоро -- помимо моей воли...
Мы выѣхали не рано, къ вечеру съ перемежкою отдыха, вернулись въ укрѣпленіе.
Былъ іюнь, сколько мнѣ помнится; я кое-какъ пристроился на своей квартирѣ, принялся за умственный трудъ, развертывалъ массу привезенныхъ мною книгъ, обѣдалъ у Мезенцова и все болѣе встрѣчался съ офицерами 7-го линейнаго баталіона. Они производили на меня впечатлѣніе крайне ограниченныхъ воспитаніемъ личностей.
Вечеромъ каждый день купался въ Фортангѣ и передъ сномъ, выходилъ на крѣпостной валъ и оставался на немъ нѣкоторое время въ созерцаніи чудной природы: душистый ароматъ цвѣтущихъ степей и лѣсовъ наполнялъ мою грудь живительнымъ воздухомъ прохладной ночи. Насытившись такимъ благоговѣйнымъ, созерцаніемъ, я возвращался къ себѣ и, ложась въ постель, засыпалъ сладкимъ сномъ. Такъ жилъ я въ это первое время, что-то. отрадное, утѣшительное вливалось мнѣ въ душу.
X.
Однажды вечеромъ пришелъ во мнѣ Мезенцовъ и принесъ великую для меня новость -- "завтра изъ лагеря Николая Павловича выѣдутъ къ намъ, въ Ачхой, въ сопровожденіи конвоя, два путешественника, и я долженъ назначить отрядъ ихъ принять на извѣстной границѣ въ степи на половинѣ дороги. Это ваши два брата ѣдутъ къ вамъ погостить".
Мои братья? Это для меня необыкновенная радость! Я взялъ его руку и сердечно поблагодарилъ его за сообщенное мнѣ.-- "Завтра я увижу братьевъ, Николая и Владиміра".
-- Это будетъ завтра, а сегодня пойдемте ко мнѣ... Мы поговоримъ, какъ принять намъ этихъ дорогихъ Петербургскихъ гостей. Николай Павловичъ проситъ ихъ поудобнѣе устроить и позаботиться объ ихъ помѣщеніи. Мы вышли вмѣстѣ, и у него за чаемъ, въ неторопливой бесѣдѣ говорили о томъ, какъ удобнѣе и лучше помѣститься имъ.
-- Они, конечно, захотятъ жить съ вами въ комнатѣ, которую вы занимаете, но, полагаю, не будетъ лишнимъ имѣть у себя прислугу, и это очень возможно устроить. Вашъ ротный командиръ, по моему предложенію, назначитъ вамъ изъ роты человѣка, который будетъ жить при васъ, какъ слуга. Служба его отъ этого не нарушится и ему будетъ лучше жить у васъ, чѣмъ въ общей казармѣ...
-- Конечно, во все время пребыванія здѣсь вашихъ гостей.
Пріѣздомъ, возвѣщеннымъ мнѣ на завтра, исполняется это обѣщаніе и предвѣщаетъ мнѣ завтра это счастье -- свиданія съ братьями -- Николаемъ и Владиміромъ! Первый былъ старше меня тремя годами, второй -- моложе однимъ годомъ.