Аннотация: El sombrero de très picos.
Перевод Марии Ватсон. Текст издания: журнал "Изящная Литература", No 11, 1883.
Треугольная Шляпа.
Повѣсть Педро Аларкона.
Переводъ М. В. Ватсонъ.
I.
Тогда только что еще начиналось долгое столѣтіе, близящееся теперь къ своему концу. Точно опредѣлить годъ мы не имѣемъ возможности -- достовѣрно лишь то, что это было послѣ 1804 и до 1808 г.
Слѣдовательно въ Испаніи все еще царствовалъ въ то время донъ Карлосъ IV Бурбонскій; милостію божіею, какъ гласили монеты, и "по забывчивости или особой милости Бонапарта", какъ гласили французскіе бюллетени. Всѣ остальные европейскіе владыки,-- потомки Людовика XIV -- уже лишились престола, (а глава ихъ -- даже и жизни) подъ дуновеніемъ разрушительной бури, бушевавшей въ старой части свѣта, начиная съ 1789.
Но исключительное положеніе Испаніи въ тѣ времена не останавливалось впрочемъ на одномъ этомъ. Воинъ революціи, сынъ неизвѣстнаго корсиканскаго адвоката, побѣдитель при Риволи, Маренго, пирамидахъ и въ сотнѣ другихъ сраженій, только что надѣлъ на свою главу вѣнецъ Карла Великаго и совершенно преобразовывалъ Европу, создавая и упраздняя націи, уничтожая границы, изобрѣтая династіи и заставляя измѣнять видъ, названіе, мѣстоположеніе, нравы и даже одежду тѣхъ городовъ, въ которыхъ онъ появлялся на боевомъ своемъ конѣ, точно олицетворенное землетрясеніе или "антихристъ", какъ его называли державы сѣвера... Тѣмъ не менѣе, отцы наши (да хранитъ ихъ Господь въ святой своей славѣ!) не только не ненавидѣли или боялись его, а напротивъ любили преувеличивать его необычайные подвиги, словно рѣчь шла о какомъ нибудь героѣ изъ рыцарскихъ легендъ, или событіяхъ, приключающихся не на нашей, а на совсѣмъ другой планетѣ. Ни на минуту не смущались они мыслью, что онъ можетъ явиться и натворить и у нихъ всѣ ужасы, содѣянные имъ уже во Франціи, Италіи, Германіи и другихъ странахъ. Разъ въ недѣлю (и самое большее два) приходила изъ Мадрида въ главнѣйшіе города полуострова почта, принося съ собою номеръ "газеты" (также не ежедневной), и изъ нея-то городская знать (предположивъ, что "газета" сообщала о томъ), и узнавала новѣйшія событія, т. е. не было ли создано или упразднена какое либо государство по ту сторону Пиринеевъ, не происходило ли какаго нибудь сраженія, въ которомъ шесть или восемь королей и императоровъ принимали участіе, и гдѣ находится Наполеонъ -- въ Миланѣ, Брюсселѣ или Варшавѣ. При этомъ предки наши продолжали жить по старинному, храня привязанность къ древнимъ обычаямъ, въ мирѣ и благодати Господней, съ инквизиціей и монахами, въ живописномъ неравенствѣ передъ закономъ, со всѣми привилегіями, правами и личными исключеніями, и при отсутствіи всякой общественной или политической свободы, управляясь одновременно славными епископами и могучими коррежидорами, (соотвѣтствующую каждому изъ нихъ власть было трудно разграничить, такъ какъ тѣ и другіе вмѣшивались и въ свѣтскія и въ духовныя дѣла), и уплачивая десятинные и всякіе другіе сборы, торговые налоги, принудительныя вспомоществованія и приношенія, подоходныя и подушныя подати, налоги на соль и еще пятьдесятъ другихъ сборовъ, перечень которыхъ не имѣетъ здѣсь важности.
Этимъ и ограничивается все, что въ военномъ дѣлѣ или политикѣ тѣхъ временъ имѣетъ какое либо отношеніе къ настоящему нашему разсказу; такъ какъ вспоминая тогдашнія событія, мы имѣемъ единственною цѣлью при этомъ -- лишь установить, что въ томъ году, о которомъ идетъ рѣчь, (предположимъ что въ 1805 г.), въ Испаніи старый режимъ все еще царствовалъ во всѣхъ областяхъ частной и общественной жизни, словно Пиринеи, среди столькихъ потрясеній и переворотовъ, обратились въ настоящую вторую китайскую стѣну.
II.
Въ Андалузіи напримѣръ, (а то, что намъ предстоитъ услышать, именно и случилось въ андалузскомъ городѣ), лица съ положеніемъ продолжали по старому вставать чуть ли не съ пѣтухами и отправляться въ соборъ къ ранней обѣднѣ; завтракали въ девять часовъ яйцомъ и чашкой шоколада съ поджаренными ломтиками хлѣба; обѣдали между часомъ и двумя пополудни варевомъ и еще однимъ блюдомъ, если было время охоты, а если нѣтъ, то однимъ только варевомъ; справляли сіэсту послѣ обѣда; прогуливались затѣмъ по полямъ, отправляясь потомъ къ вечернѣ въ свою приходскую церковь; выпивали, вернувшись домой, еще чашку шоколада (на этотъ разъ съ бисквитомъ); присутствовали на вечерахъ коррежидора, старшины или другой изъ высшихъ властей города; возвращались домой еще до десяти часовъ; запирали входную свою дверь, не дождавшись первыхъ звуковъ вечерней зори; ужинали салатомъ и рагу и ложились спать со своими супругами, распоряжаясь, чтобы постель ихъ, въ теченіе девяти мѣсяцевъ въ году, была предварительно нагрѣта.
Счастливѣйшее то время, когда Испанія спокойно и мирно продолжала себѣ владѣть всѣми паутинами, всей пылью и коростой, всѣмъ запасомъ благоговѣнія, убѣжденій, традицій, обычаевъ и злоупотребленій, освященныхъ вѣками! Счастливѣйшее то время, когда человѣческое общество отличалось разнообразіемъ сословій, привязанностей и нравовъ! Счастливѣйшее время, говорю я... особенно для поэтовъ, натыкавшихся тогда на каждомъ шагу на разсказъ, легенду, комедію, драму, повѣсть, шутку или эпопею, вмѣсто того прозаическаго однообразія и суроваго реализма, которыми надѣлила насъ французская революція! Счастливѣйшее время, да...
Но это значило бы возвращаться къ избитымъ вопросамъ: довольно съ насъ общихъ мѣстъ и околичностей, возьмемся лучше сразу за нашу повѣсть "Треугольная Шляпа".
III.
И такъ, въ то время, подлѣ города *** можно было видѣть прекрасную мукомольную мельницу, (уже не существующую теперь), на разстояніи какъ бы съ четверть версты отъ него, въ прелестнѣйшей мѣстности, между холмомъ, засаженнымъ великолѣпными вишневыми деревьями и плодороднѣйшимъ огородомъ, служившимъ берегомъ, (а иной разъ и русломъ), измѣнчивой рѣкѣ.
По многимъ и разнообразнымъ причинамъ, мельница эта сдѣлалась уже съ нѣкотораго времени любимымъ мѣстомъ прогулки и отдохновенія для наиболѣе выдающихся по положенію лицъ упомянутаго города. Во первыхъ, къ ней вела дорога менѣе непроѣздная, чѣмъ всѣ остальныя тѣхъ же окрестностей. Во вторыхъ, передъ мельницей была площадка, вымощенная камнемъ, покрытая огромнымъ навѣсомъ изъ виноградныхъ лозъ, такъ что лѣтомъ здѣсь можно было сидѣть въ прохладѣ, а зимой грѣться на солнышкѣ, благодаря чередующемуся появленію и отпаденію виноградныхъ листьевъ. Въ третьихъ, мельникъ былъ человѣкъ очень почтительный, скромный и себѣ на умѣ, обладавшій такъ называемымъ даромъ пониманія людей и всячески ухаживавшій за господами, дѣлавшими ему честь посѣщеніемъ мельницы его по вечерамъ; онъ угощалъ ихъ всѣмъ, чему только наставала пора: зелеными бобами, вишнями и сливами, кочанами свѣжаго салата, арбузами и гроздями винограда съ тѣхъ самихъ лозъ, которыя служили навѣсомъ надъ площадкой, маисовыми лепешками, если дѣло происходило зимой, а также, печеными каштанами, миндалемъ, орѣхами, и по временамъ, въ очень холодные зимніе вечера, бутылкой отборнаго вина (уже въ комнатѣ и при огнѣ); ко всему этому прибавлялось во время Пасхи еще нѣчто въ родѣ аладей, слоенаго пирога, а также кусокъ ветчины.
Развѣ мельникъ былъ такъ богатъ или посѣтители его такъ неделикатны? спросите вы, прервавъ меня.
Ни то, ни другое. Мельникъ угощалъ, какъ могъ, своихъ посѣтителей, которые съ своей стороны были олицетворенною гордостью и деликатностью. Но въ такія времена, когда церкви и государству приходилось платить до пятидесяти и болѣе всевозможныхъ налоговъ, такая умная голова, какъ нашъ мельникъ, ничего не терялъ, заручившись добрымъ расположеніемъ коррежидоровъ, канониковъ, монаховъ, регистраторовъ и вообще всякаго начальнаго люда. А вслѣдствіе того многіе утверждали, что дядя Лука, (такъ звали мельника), сколотилъ знатную деньгу, угождая рѣшительно всѣмъ.-- "Не пожалуетъ мнѣ ваша милость, старую дверь отъ дома, снесеннаго вами?" просилъ онъ кого нибудь изъ бывшихъ у него сеньоровъ. "Ваше благородіе, (просилъ онъ другаго), прикажите, чтобы мнѣ зачли подушную, или сѣмяной и иной налогъ." -- "Ваше преподобіе, не позволите ли вы мнѣ собрать въ монастырскомъ саду горсть-другую листа для моихъ шелковичныхъ червей?" -- "Не дастъ ли мнѣ ваша свѣтлость дозволеніе взять малую толику дровъ съ холма?" "Не выдастъ ли мнѣ ваше святѣйшество разрѣшеніе на рубку небольшаго количества строеваго лѣса въ сосновомъ борѣ Н?" -- "Не напишите ли мнѣ вы по пріятельски вотъ эту дѣловую бумагу?" -- "Въ этомъ году я не могу уплатить поземельную подать".-- "Надѣюсь; что процессъ рѣшится въ мою пользу".-- "Не порадуетъ ли меня ваша милость вотъ тѣмъ, или этимъ? Не можете ли вы мнѣ прислать на денекъ вашего мула? Нужна вамъ ваша телѣга завтра? Могу я прислать къ вамъ за вашимъ осломъ?"
И всѣ эти припѣвы повторялись чуть ли не ежечасно, а въ отвѣтъ имъ слышалось всегда великодушное: "хорошо, съ удовольствіемъ".
Читателю ясно теперь, что дядя Лука былъ далеко не въ накладѣ, угождая своимъ посѣтителямъ и угощая ихъ.
IV.
Наконецъ послѣдней и, быть можетъ, самой могущественной причиной, привлекавшей городскую знать по вечерамъ на мельницу дяди Луки, было то, что какъ духовныя лица, такъ и міряне, начиная съ сеньора епископа и сеньора коррежидора, (которые тоже не гнушались бывать на мельницѣ), всѣ могли здѣсь вволю любоваться однимъ изъ самыхъ прекрасныхъ, изящныхъ и удивительныхъ твореній, вышедшихъ когда либо изъ рукъ Господа Бога...
Твореніемъ этимъ была сенья Фраскита.
Я долженъ прежде всего оговориться здѣсь, что сенья (сеньора) Фраскита, законная супруга дяди Луки, была женщина вполнѣ нравственная, и это было хорошо извѣстно всѣмъ высокопоставленнымъ посѣтителямъ мельницы. Скажу даже и болѣе того: никто изъ этихъ господъ не обнаруживалъ ни малѣйшаго признака того, что смотрѣлъ на нее завистливыми глазами, тая въ душѣ грѣшныя помышленія. Правда, всѣ они восхищались ею и по временамъ (въ присутствіи мужа) какъ духовные, такъ и міряне, какъ каноники, такъ и адвокаты -- горячо превозносили ее, какъ чудо красоты, дѣлающее честь своему Творцу, и какъ бѣсенка кокетства и рѣзвости, невинно развеселявшаго самые меланхолическіе умы. "Красивое твореніе", говорилъ обыкновенно про нее добродѣтельнѣйшій епископъ. "Статуя изъ эллинской древности", замѣчалъ весьма ученый адвокатъ, членъ-корреспондентъ академіи. "Настоящій портретъ Евы", провозглашалъ францисканскій пріоръ. "Славная бабенка", восклицалъ полковникъ милиціи. "Змѣя, сирена, чертенокъ", добавлялъ коррежидоръ. "Но хорошая женщина, ангелъ, чистое созданіе, четырехлѣтній ребенокъ", говорили въ концѣ концовъ всѣ, возвращаясь съ мельницы, гдѣ досыта накушались винограда и орѣховъ, и направляясь къ своимъ скучнымъ и педантичнымъ очагамъ.
Четырехлѣтній ребенокъ, т. е. сенья Фраскита близилась къ тридцати годамъ. Ростомъ она была выше пяти футовъ и обладала соотвѣтственною тому полнотою, или даже, быть можетъ, была капельку полнѣе, чѣмъ бы ей слѣдовало по ея значительному росту. Она казалась колоссальной Ніобеей, только Ніобеей, не имѣвшей дѣтей: женщиной-геркулесомъ, римской матроной, образчики которыхъ еще встрѣчаются по временамъ въ Трастеверѣ. Но самое замѣчательное въ этомъ колоссѣ были ея подвижность, легкость, оживленіе и грація. Для того, чтобы быть статуей, какъ называлъ ее академикъ, ей недоставало скульптурной неподвижности. Она гнулась какъ тростникъ, вертѣлась какъ флюгеръ, кружилась какъ кубарь. Лице ея было еще того подвижнѣе и еще болѣе было лишено скульптурнаго покоя. Пять ямочекъ украшали ее: двѣ на одной щекѣ, третья на другой, еще одна, очень маленькая, близь лѣваго угла ея улыбающихся губъ, и послѣдняя, весьма большая, въ серединѣ круглаго подбородка. Добавьте ко всему этому плутовскія гримаски, въ высшей степени граціозное подмигиваніе и прищуриваніе глазъ и всевозможныя движенія головой, которыми приправлялся ея разговоръ -- и вы получите понятіе объ этомъ здоровомъ, красивомъ, пикантномъ и вѣчно улыбающемся веселомъ лицѣ.
Ни сенья Фраскита, ни дядя Лука не были андалузцы; она была родомъ изъ Наварры, онъ изъ Мурсіи. Лѣтъ пятнадцати прибылъ онъ въ городъ и занималъ должность не то пажа, не то слуги у предшественника епископа, управлявшаго во время нашего разсказа епархіей того округа. Покровитель Луки воспиталъ юношу, предназначая его къ духовному званію, и быть можетъ, въ этихъ то видахъ, чтобы облегчить ему поступленіе въ духовный санъ, оставилъ ему въ своемъ завѣщаніи извѣстную намъ мельницу; но дядя Лука, въ моментъ смерти его преосвященства еще не связанный окончательнымъ обѣтомъ, тотчасъ же снялъ съ себя рясу и записался въ солдаты, болѣе увлекаясь мыслью увидѣть свѣтъ и испытать разныя приключенія, чѣмъ желаніемъ служить обѣдню или молоть муку. Ординарцемъ храбраго генерала донъ Вентура-Каро участвовалъ онъ въ 1793 г. въ западно-пиринейской компаніи, присутствовалъ при осадѣ Кастильо-Пиньона и пробылъ долгое время въ сѣверныхъ провинціяхъ, гдѣ и вышелъ наконецъ въ чистую отставку. Въ Эстельѣ онъ познакомился съ сеньей Фраскитой, которая тогда называлась просто Фраскитой; влюбился въ нее; женился на ней и увезъ ее съ собой въ Андалузію, рѣшившись поселиться на принадлежавшей ему мельницѣ, гдѣ столь мирно и счастливо должна была протечь для брачной четы остальная часть ихъ земнаго странствованія по этой юдоли слезъ и смѣха. Однако сенья Фраскита, переселенная изъ Наварры въ Андалузію, не усвоила себѣ никакихъ тамошнихъ обычаевъ и отличалась во многомъ отъ окрестныхъ поселянокъ. Она одѣвалась проще, свободнѣе и изящнѣе, чѣмъ онѣ; она чаще ихъ мылась и купалась и дозволяла воздуху и солнцу касаться ея обнаженныхъ рукъ и шеи. Носила она до извѣстной степени одежду сеньоръ того времени: очень коротенькую юбку, выставлявшую на видъ маленькія ея ножки и начало ея царственныхъ лодыжекъ; выемку, спереди на груди низкую и круглую, на манеръ того, какъ носили ее въ Мадридѣ, гдѣ она пробыла два мѣсяца со своимъ Лукой, по дорогѣ изъ Наварры въ Андалузію; волосы она всѣ зачесывала высоко на верхушкѣ темени, чѣмъ выдавалось изящество ея головы и шеи; въ маленькихъ ея ушахъ красовались серьги и на тонкихъ пальцахъ чистыхъ рукъ -- множество колецъ. Наконецъ, голосъ сеньи Фраскиты обладалъ всѣми тонами и оттѣнками самаго обширнаго и мелодичнаго инструмента, и смѣхъ ея былъ просто чудо какой веселый и серебристый. Перейдемъ теперь къ описанію дяди Луки.
V.
Дядя Лука былъ некрасивъ до безобразія. Такимъ онъ былъ всю свою жизнь, а во время нашего разсказа ему минуло уже сорокъ лѣтъ. Тѣмъ не менѣе трудно было бы найти на свѣтѣ еще много такихъ симпатичныхъ и пріятныхъ людей, какъ онъ. Восхищенный его живостью и умомъ, покойный епископъ упросилъ его родителей, бывшихъ пастухами -- не душъ, а настоящихъ овецъ -- отдать ему мальчика. По смерти его преосвященства, когда юноша покинулъ семинарію для казармъ, генералъ Каро отличилъ его изо всего своего войска и сдѣлалъ любимѣйшимъ своимъ ординарцемъ, довѣреннымъ и близкимъ слугой. По выходѣ изъ военной службы, дядѣ Лукѣ также легко было побѣдить сердце сеньи Фраскиты, какъ пріобрѣсти расположеніе генерала и епископа. Наша уроженка Наварры, бывшая въ то время двадцатилѣтней дѣвушкой, за которой ухаживали всѣ молодые люди Эстельи, и между ними даже очень зажиточные, не могла устоять противъ нескончаемыхъ шутокъ, взглядовъ влюбленной обезьяны, улыбки вѣчно шутливой, полной плутовства и въ тоже время нѣжности, блестящаго остроумія, всѣхъ этихъ достоинствъ столь смѣлаго, краснорѣчиваго, умнаго, мужественнаго и симпатичнаго уроженца Мурсіи. И онъ въ концѣ концовъ дѣйствительно свелъ съ ума не только красотку, но также и отца и мать ея.
Лука былъ небольшаго роста, (по крайней мѣрѣ въ сравненіи съ женою), довольно замѣтно сутуловатъ, очень смуглъ, съ скудной растительностію на лицѣ, съ громаднымъ носомъ и ушами и весь изрытъ оспой. Но ротъ у него былъ красивый, а зубы просто восхитительные. Можно было бы сказать, что только внѣшняя оболочка этого человѣка была грубая и безобразная; но какъ только начинали проникать внутрь его, тотчасъ же обнаруживались его совершенства, начинавшіяся съ зубовъ. Затѣмъ слѣдовалъ голосъ, звучный, эластичный, обворожительный; то мужественный и серьезный, то звучавшій нѣжно и сладостно всякій разъ, какъ онъ просилъ что нибудь, и не поддаться которому было просто невозможно, тѣмъ болѣе, что все, говорившееся этимъ голосомъ, было такъ умѣстно, скромно, умно, убѣдительно... И наконецъ въ душѣ дяди Луки обитали доблесть, честность, правда, здравый смыслъ; стремленіе къ знанію и много инстинктивныхъ или эмпирическихъ свѣдѣній о разныхъ предметахъ, совмѣстно съ глубокимъ презрѣніемъ къ дуракамъ, къ какой бы общественной категоріи они ни принадлежали, и съ нѣкоторою долею ироніи и юмора, такъ что изъ-за послѣднихъ качествъ онъ въ глазахъ академика являлся какимъ то маленькимъ донъ Франциско де Квеведо.
Вотъ каковъ былъ дядя Лука снаружи и внутри.
VI.
И такъ сенья Фраскита страстно любила дядю Луку и считала себя счастливѣйшею женщиною въ мірѣ, видя, что и онъ боготворитъ ее. У четы этой, какъ намъ извѣстно, не было дѣтей, и они всецѣло отдались другъ другу, съ несказанною заботливостью ухаживали одинъ за другимъ и нѣжно баловали другъ друга; взаимная заботливость и нѣжность ихъ были чужды той сантиментальности и приторности, которыми отличаются почти всѣ бездѣтные браки. Напротивъ того, они обращались другъ съ другомъ просто, весело, шутливо и довѣрчиво, какъ дѣти, товарищи по играмъ и развлеченіямъ, никогда не высказывающіе своей любви и не отдающіе самимъ себѣ отчета въ собственныхъ своихъ чувствахъ.
Не можетъ быть, чтобы когда либо на землѣ жилъ мельникъ, за которымъ бы лучше ухаживали, съ которымъ бы лучше обращались, котораго угощали бы лучшими обѣдами и окружали бы большими удобствами, чѣмъ дядю Луку. Не можетъ быть, чтобы какая либо не только мельничиха, а сама королева во всемъ мірѣ была предметомъ такаго тонкаго вниманія, получала столько подарковъ и была засыпана такими любезностями, какъ сенья Фраскита. Точно также не можетъ быть, чтобы на какой либо другой мельницѣ возможно было найти столько необходимыхъ, полезныхъ, пріятныхъ, увеселительныхъ и даже ненужныхъ вещей, какъ на той, которая послужитъ мѣстомъ дѣйствія почти всему настоящему нашему разсказу.
Всему, только что сказанному, много содѣйствовала сенья Фраскита. Эта красивая, дѣятельная, сильная и здоровая уроженка Наварры умѣла, желала и могла варить и жарить, шить и вышивать, мести и содержать въ чистотѣ свой домъ, гладить и мыть, чистить пескомъ кастрюли, мѣсить хлѣбъ, печь пироги, варить варенье, ткать и вязать, играть на гитарѣ и дѣлать кружева, играть въ брискъ и домино, и множество еще другихъ вещей, перечень которыхъ занялъ бы уже черезчуръ много мѣста. Достиженію этого результата содѣйствовало не менѣе и то, что дядя Лука умѣлъ, желалъ и могъ управлять мельницей, обрабатывать поле, заниматься охотой и рыбной ловлей, быть, когда оказывалась въ томъ нужда, столяромъ, слесаремъ и каменьщикомъ; помогать женѣ во всѣхъ домашнихъ дѣлахъ, читать, писать, считать и т. д. и т. д.
Не говоримъ уже о предметахъ роскоши, или о его талантахъ, выходившихъ изъ ряда. Напримѣръ, дядя Лука страстно любилъ цвѣты, (также какъ и его жена), и былъ такимъ превосходнымъ цвѣтоводомъ, что ему путемъ самыхъ трудныхъ комбинацій удалось добиться нарожденія новыхъ экземпляровъ. Онъ былъ также чѣмъ-то въ родѣ природнаго инженера и доказалъ это, выстроивъ плотину и водопроводъ, утроившіе количество воды подъ мельницей. Онъ выучилъ танцовать собаку, приручилъ ящерицу и добился того, что попугай выкрикивалъ часы, сообразно съ указаніями солнечныхъ часовъ, начертанныхъ мельникомъ на стѣнѣ; такъ что въ концѣ концовъ попугай какъ нельзя точнѣе показывалъ часы даже въ зимніе, туманные дни, а также и ночью. Наконецъ на мельницѣ имѣлся огородъ, производившій всевозможные фрукты и овощи; густо обросшій жасминомъ прудъ, въ которомъ дядя Лука и сенья Фраскита купались лѣтомъ; садъ, тутъ же маленькая оранжерея для тропическихъ растеній, колодезь воды, годной для питья, двѣ ослицы, на которыхъ мужъ и жена отправлялись въ городъ или въ ближнія села, курятникъ, голубятникъ, птичникъ, питомникъ рыбъ, разсадникъ шелковичныхъ червей, ульи, пчелы которыхъ собирали медъ съ кустовъ жасмина, давильня или виноградные тиски, съ соотвѣтствующимъ погребомъ,-- и то и другое въ миніатюрѣ; хлѣбная печь, ткацкій станокъ, кузница, столярный станокъ, и т. д. и т. д. И все это можно было найти въ домѣ изъ осьми комнатъ и на клочкѣ земли величиною въ восемь четвериковъ посѣва -- оцѣненныхъ и то и другое въ десять тысячъ реаловъ.
VII.
Да, мельникъ и мельничиха были безъ ума другъ отъ друга, и можно было бы подумать, что она даже больше любила его, чѣмъ онъ ее, не смотря на то, что онъ былъ такой безобразный, а она такая красавица. Говорю это потому, что сенья Фраскита обыкновенно ревновала мужа и требовала у него отчета, если онъ запаздывалъ и не возвращался во время домой изъ города, или изъ селъ, куда онъ отправлялся за зерномъ, между тѣмъ какъ дядя Лука даже съ удовольствіемъ видѣлъ вниманіе, которое сеньоры, посѣщавшіе мельницу, оказывали сеньѣ Фраскитѣ; онъ гордился и радовался, что всѣмъ имъ она казалась такою же обворожительной, какъ и ему; и хотя онъ и понималъ, что нѣкоторые изъ нихъ завидуютъ ему въ глубинѣ души, зарясь на нее, какъ простые смертные, и многое бы дали за то, чтобы она не держалась такихъ твердыхъ правилъ -- но тѣмъ не менѣе оставлялъ ее цѣлые дни одну безъ малѣйшаго опасенія и никогда не разспрашивалъ ее, что она дѣлала и кто у нея былъ во время его отсутствія...
Но это вовсе не происходило оттого, чтобы любовь дяди Луки въ чемъ либо уступала любви сеньи Фраскиты. Причина была та, что онъ больше вѣрилъ въ ея цѣломудріе, чѣмъ она въ его добродѣтель, что онъ былъ проницательнѣе ее и зналъ, до какой степени она любила его и насколько она обладала чувствомъ самоуваженія; а главное, что дядя Лука былъ цѣльный человѣкъ, такой, какихъ мы встрѣчаемъ у Шекспира, съ неразбросанными и нераздѣльными чувствами; неспособный сомнѣваться; вѣрившій -- или умиравшій; любившій -- или убивавшій; не допускавшій перехода отъ высшаго счастья къ полному его разрушенію. Это былъ Отелло въ лаптяхъ и простой мужицкой шапкѣ.
Но къ чему такія заунывныя ноты въ столь веселой пѣсенкѣ? Къ чему эти зловѣщія тучки въ столь ясной атмосферѣ? Къ чему трагическіе звуки въ обыденной повѣсти?
Вы тотчасъ же узнаете.
VIII.
Стоялъ ранній октябрскій вечеръ.
Соборный колоколъ звонилъ къ вечернѣ; это все равно, что сказать, что всѣ знатныя лица города уже отобѣдали.
Каноники направлялись въ церковь, на клиросъ, а міряне -- къ своимъ альковамъ для сіэсты, особенно же тѣ изъ нихъ, которые по дѣламъ службы -- преимущественно начальство -- провели все утро за работой.
Вотъ почему казалось очень страннымъ, что въ такой, даже и для прогулки весьма неурочный часъ -- такъ какъ еще стояла сильная жара -- пѣшкомъ и въ сопровожденіи одного только алгвазила, вышелъ изъ города знаменитый тамошній сеньоръ коррежидоръ, котораго ни днемъ, ни ночью нельзя было бы смѣшать ни съ кѣмъ другимъ, какъ по необычайнымъ размѣрамъ треугольной шляпы и великолѣпному ярко-красному плащу съ капюшономъ, такъ и благодаря присущей ему лишь одному странной походкѣ и общему виду...
Есть еще въ живыхъ много людей, которые съ полнымъ знаніемъ дѣла могли бы кое-что разсказать объ этомъ яркокрасномъ плащѣ и треугольной шляпѣ. Въ числѣ ихъ и мы, точно также, какъ и всѣ, родившіеся въ упомянутомъ городѣ въ царствованіе сеньора, донъ Фернандо VII, помнимъ, что видѣли висѣвшими на гвоздѣ, вбитомъ въ полуразрушенную стѣну развалившейся башни дома, обитавшагося во время нашего разсказа коррежидоромъ, эти два залога старины -- этотъ плащъ и эту треугольную шляпу. Черная треуголка красовалась сверху, а красный плащъ подъ нею -- и они изображали собою нѣчто въ родѣ призрака абсолютизма, нѣчто въ родѣ савана коррежидора, историческую каррикатуру его власти.
Что же касается упомянутаго нами страннаго вида сеньора коррежидора, то (какъ говорятъ) дѣло это объяснялось тѣмъ, что онъ былъ сутуловатъ въ плечахъ даже болѣе сутуловатъ, чѣмъ дядя Лука; почти что совсѣмъ горбатый, чтобы сказать правду; росту меньше чѣмъ средняго; хилый и слабый и вѣчно хворый; съ кривыми ногами и походкой sui generis, (онъ качался съ боку на бокъ и сзади напередъ), что можно было бы объяснить лишь невозможнымъ предположеніемъ, что онъ хромалъ на обѣ ноги. За то, (говоритъ преданіе), у него было правильное лице, хотя и достаточно морщинистое, вслѣдствіе полнаго отсутствія зубовъ; цвѣта оно было зеленовато-смуглаго, какъ почти всѣ сыны Кастильи, и имѣлъ большіе черные глаза, въ которыхъ свѣтились гнѣвъ, деспотизмъ и сластолюбіе; тонкія и подвижныя черты лица его не носили на себѣ отпечатка личныхъ достоинствъ, а отличались какой-то, на все дерзающей злобной хитростью, и нѣкоторымъ оттѣнкомъ самодовольствія, наполовину аристократическаго, на половину распутнаго, доказывавшаго, что этотъ человѣкъ въ года отдаленной молодости пользовался расположеніемъ женщинъ, находившихъ его пріятнымъ, несмотря на его кривыя ноги и горбъ.
Донъ Эдженіо де Цуньига-и-Понсъ де Леонъ -- такъ звали его свѣтлость -- родился въ Мадридѣ, принадлежалъ по своему происхожденію къ знатному роду, и во время нашего разсказа ему было около пятидесяти пяти лѣтъ, изъ коихъ четыре года прожилъ онъ коррежидоромъ въ упомянутомъ нами городѣ, гдѣ тотчасъ же по пріѣздѣ женился на весьма почтенной сеньорѣ, съ которой мы познакомимся дальше.
Чулки донъ Эдженіо -- единственная часть одежды, за исключеніемъ башмаковъ, виднѣвшаяся у него изъ-подъ длиннѣйшаго краснаго плаща -- были бѣлые, а башмаки черные, съ золотыми пряжками. Но когда жара заставила его раскрыть плащъ, обнаружился большой батистовый галстукъ, саржевый камзолъ цвѣта голубицы, украшенный зелеными полосками и отороченный чѣмъ то свѣтлымъ; штаны короткіе, черные, шелковые; обширное верхнее платье изъ той же матеріи, какъ и камзолъ; небольшая шпага съ украшеніями изъ стали; палка съ кистью и длиннѣйшія замшевыя перчатки, цвѣта соломы, которыя никогда не надѣвались на руки.
Алгвазилъ, слѣдовавшій на разстояніи двадцати шаговъ позади сеньора коррежидора и называвшійся Гардунья, (каменная куница), вполнѣ оправдывалъ свое названіе: худощавый, проворный до послѣдней степени, во время ходьбы единовременно смотрѣвшій во всѣ стороны: и назадъ и впередъ, и направо и налѣво, съ толстой шеей, некрасивымъ и отталкивающимъ лицомъ.
Первый коррежидоръ, какъ только въ первый разъ увидѣлъ его, сказалъ ему тотчасъ же безъ всякихъ дальнѣйшихъ справокъ: "Ты будешь первымъ моимъ алгвазиломъ..." А онъ пробылъ въ этомъ званіи уже у четырехъ коррежидоровъ.
Ему было сорокъ восемь лѣтъ; голову его тоже украшала треугольная шляпа, но гораздо меньшихъ размѣровъ, чѣмъ шляпа его сеньора, (повторяемъ, что послѣдняя была необычайно велика), и одѣтъ онъ былъ весь въ черное, при чемъ у него имѣлась палка безъ кистей и нѣчто въ родѣ вертела вмѣсто шпаги.
Это черное пугало казалось тѣнью своего надменнаго господина.
IX.
Гдѣ бы ни проходилъ коррежидоръ и его добавленіе, крестьяне поспѣшно бросали свою работу и кланялись до земли, съ выраженіемъ скорѣе страха, чѣмъ уваженія; послѣ чего говорили другъ другу въ полголоса:
-- Спозаранку сеньоръ коррежидоръ забирается сегодня повидать сенью Фраскиту!
-- Спозаранку... да и одинъ! добавляли другіе, привыкшіе видѣть его совершающимъ эту прогулку не иначе, какъ въ обществѣ многихъ другихъ лицъ.
-- Слышь ты, Мануэль, почему сеньоръ коррежидоръ забирается сегодня вечеромъ одинъ къ мельничихѣ, какъ ты думаешь? спросила крестьянка, сидѣвшая на ослѣ позади своего мужа.
И въ тоже время, для большей наглядности и уясненія смысла только что сказаннаго, она пощекотала у него подъ носомъ.
-- Не будь злоязычна, Хозефа,-- возразилъ ей добрякъ-крестьянинъ -- сенья Фраскита неспособна...
-- Я вовсе не утверждаю противнаго... Но за то коррежидоръ даже очень способенъ влюбиться въ нее... Мнѣ говорили, что изъ всѣхъ ходящихъ пировать на мельницу, дурныя намѣренія только у него, этого мадридца, такаго падкаго на юбки...
-- А ты откуда знаешь про его страсть къ юбкамъ? спросилъ въ свою очередь мужъ.
-- Я этого вовсе не говорю про себя... Мнѣ то -- будь онъ хоть сто разъ коррежидоръ -- онъ никогда не осмѣлился что либо нашептывать въ уши.
Говорившая такимъ образомъ была дурна, какъ смертный грѣхъ.
-- Знаешь что? оставь ихъ лучше въ покоѣ,-- возразилъ Мануэль.-- Я не вѣрю, чтобы дядя Лука былъ способенъ согласиться... Если же онъ разсердится, то ты ужъ лучше и не попадайся ему на глаза!..
-- Ну, а если въ концѣ концовъ это ему нравится!.. добавила тетка Хозефа, дѣлая гримасу.
-- Дядя Лука человѣкъ хорошій,-- отвѣтилъ крестьянинъ,-- а хорошему человѣку такія вещи ни въ какомъ случаѣ не могутъ нравиться...
-- Чтожъ... быть можетъ, ты и правъ... Господь съ ними!... Если бъ я была сенья Фраскита...
-- Впередъ, животное! крикнулъ крестьянинъ на ослицу, чтобы перемѣнить разговоръ.
И ослица побѣжала рысью, такъ что нельзя было разслышать, чѣмъ кончилось затѣянное теткой Хозефою преніе.
X.
Пока такимъ образомъ разсуждали крестьяне, кланявшіеся сеньору коррежидору, сенья Фраскита заботливо поливала и выметала мощеную камнемъ площадку, служившую мельницѣ папертью или портикомъ, и разставляла полдюжины креселъ въ самой густой тѣни зеленаго навѣса, образуемаго виноградными шпалерами, на которыя забрался дядя Лука, срѣзывавшій самыя лучшія виноградныя грозди и артистически раскладывавшій ихъ въ корзинкѣ.
-- Да, да, Фраскита,-- говорилъ дядя Лука съ своей вышки,-- сеньоръ коррежидоръ влюбленъ въ тебя и таитъ на умѣ грѣшные помыслы.
-- Я уже давно говорила тебѣ объ этомъ,-- отвѣтила наварритянка.-- Но пусть онъ себѣ страждетъ!.. Осторожнѣе, Лука, смотри, не упади!
-- Не безпокойся; я держусь крѣпко. Ты нравишься также и сеньору...
-- Слушай, можешь оставить про себя свои новости,-- перебила она его.-- Я лучше тебя знаю, кому я нравлюсь и кому нѣтъ! Увы и ахъ! Если бы я точно также могла узнать, отчего я не нравлюсь тебѣ!
-- Оттого, что ты очень некрасива, отвѣтилъ дядя Лука.
-- Смотри, чтобы некрасивая и какая я еще тамъ ни на есть, да не взобралась къ тебѣ на шпалеры и не сбросила тебя оттуда на камни внизъ головою.
-- Могло бы скорѣе случиться, что я не далъ бы тебѣ сойти внизъ и удержалъ бы тебя здѣсь наверху...
-- Отлично, нечего сказать... А когда мои поклонники явились бы, они сказали бы, что ты и я -- пара обезьянъ.
-- И были бы правы относительно меня, потому что я со своимъ горбомъ дѣйствительно похожъ на обезьяну.
-- Съ горбомъ, который мнѣ какъ нельзя болѣе нравится.
-- Въ такомъ случаѣ, тебѣ еще больше понравился бы горбъ коррежидора, такъ какъ онъ значительнѣе моего.
-- Вотъ тебѣ и на!... Сеньоръ донъ Лука, мнѣ кажется, вы какъ будто ревнуете...
-- Ревновать къ этому старому плуту? Наоборотъ, я очень радъ, что ты ему нравишься...
-- Почему?
-- Потому что онъ будетъ наказанъ тамъ, гдѣ согрѣшилъ. Ты не должна ни капельки мирволить ему, а я между тѣмъ буду настоящимъ коррежидоромъ города!
-- Посмотрите, какой онъ тщеславный! Но представь себѣ, что тотъ старый хрѣнъ мнѣ вдругъ бы понравился... Вѣдь на свѣтѣ бываютъ еще болѣе удивительныя вещи.
-- Для меня и это не было бы важно.
-- Почему?
-- Потому что тогда ты перестала бы быть тѣмъ, чѣмъ ты теперь;, а разъ это было бы такъ, да будь я проклятъ, если бъ въ такомъ случаѣ мнѣ не было бы все равно, хотя бы тебя чортъ побралъ!
-- Хорошо; но что бы ты сдѣлалъ въ такомъ случаѣ?
-- Я право не знаю! Такъ какъ и я не былъ бы тогда тѣмъ, чѣмъ я теперь, а чѣмъ-то совсѣмъ другимъ, то и не могу представить себѣ теперь, что бы я тогда думалъ.
-- А почему ты былъ бы другимъ?
-- Потому что я теперь человѣкъ, вѣрующій въ тебя, какъ въ себя самаго, и живущій одной лишь этой вѣрой. Слѣдовательно, переставъ вѣрить въ тебя, я бы умеръ или превратился въ новаго человѣка; я бы жилъ уже совсѣмъ иначе, мнѣ казалось бы, что я только что родился и имѣю новую душу и сердце. Поэтому не знаю теперь, что я тогда сдѣлалъ бы съ тобой... Быть можетъ, просто разсмѣялся бы и повернулся бы къ тебѣ спиной... Быть можетъ, я и вовсе не захотѣлъ бы тебя тогда знать... Быть можетъ... Но не глупо ли портить себѣ расположеніе духа безъ всякой нужды! Что намъ за дѣло съ тобой, хотя бы всѣ коррежидоры въ мірѣ влюбились въ тебя? Ты развѣ не моя Фраскита?
-- Да, твоя, изувѣръ ты этакій!-- проговорила, покатываясь со смѣху, наварритянка.-- Я твоя Фраскита, а ты Лука моей души, некрасивѣе самаго чорта, умнѣе всѣхъ людей на свѣтѣ, добрѣе бѣлаго хлѣбушка и любимъ... Ну, что касается того, какъ ты любимъ, то когда сойдешь внизъ, то и узнаешь это. Приготовься получить больше пощечинъ и щипковъ, чѣмъ у тебя волосъ на головѣ!.. Но тише, что это я тамъ вижу? Сеньоръ коррежидоръ направляется сюда совершенно одинъ... и какъ рано!.. Это что нибудь да означаетъ.
-- Знаешь что, не говори ему, что я тутъ. Онъ навѣрное имѣетъ въ виду наединѣ объясниться съ тобой въ любви, думая, что я справляю сіэсту. Мнѣ хочется позабавиться, слушая его объясненіе.
Съ этими словами дядя Лука передалъ корзинку женѣ.
-- Не дурно придумано!-- воскликнула она, снова разразившись смѣхомъ.-- Чортъ бы побралъ этого мадридца! Не думаетъ ли онъ, право, что онъ коррежидоръ и для меня? Но вотъ онъ... Посмотри-ка, Гардунья, слѣдовавшій за нимъ на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ, усѣлся въ тѣни, подъ навѣсомъ скалы. Что за пошлость! Спрячься хорошенько подъ вѣтками, и мы посмѣемся съ тобой больше, чѣмъ ты даже думаешь.
И проговоривъ это, красивая женщина принялась распѣвать фанданго, которое она знала также хорошо, какъ и пѣсни своей родины.
XI.
-- Да хранитъ тебя Господь, Фраскита! сказалъ въ полголоса коррежидоръ, явившійся подъ винограднымъ навѣсомъ и идя на цыпочкахъ.
-- Вы очень добры, сеньоръ коррежидоръ!-- отвѣтила она обыкновеннымъ голосомъ, любезно присѣдая гостю и суетясь передъ нимъ.-- Васъ ли я вижу въ такое неурочное время... Садитесь, ваша милость!.. Вотъ тутъ прохладно... Какъ это, ваша милость, вы не дождались остальныхъ сеньоровъ?.. Вотъ уже и стулья разставлены для нихъ... Сегодня вечеромъ мы ждемъ самого сеньора епископа, обѣщавшаго моему Лукѣ прійти попробовать первый виноградъ съ нашихъ лозъ. Какъ живетъ-можетъ ваша милость? Какъ здоровье сеньоры?
Коррежидоръ стоялъ въ замѣшательствѣ. Представившійся ему теперь столь сильно желанный имъ случай -- застать сенью Фраскиту одну, казался ему какимъ-то сномъ или сѣтями, разставленными злымъ рокомъ, чтобы потомъ тѣмъ вѣрнѣе повергнуть его на самое дно разочарованія. Поэтому онъ ограничился отвѣтомъ:
-- Теперь вовсе не такъ рано, какъ ты говоришь... Навѣрное уже половина четвертаго...
Въ это самое время попугай издалъ какой-то звукъ.
-- Всего четверть третьяго, сказала Фраскита, глядя въ упоръ на своего посѣтителя.
Онъ замолкъ, какъ пойманный на мѣстѣ и отказывающійся отъ защиты преступникъ.
-- А Лука? Спитъ? спросилъ онъ черезъ мгновеніе.
(Мы должны упомянуть здѣсь, что коррежидоръ, какъ и всѣ люди, не имѣющіе зубовъ, говорилъ пришепетывая и съ какимъ то чавканьемъ, будто жуя собственныя свои губы).
-- Конечно -- отвѣтила сенья Фраскита -- Въ эти часы онъ непремѣнно засыпаетъ, гдѣ бы ни находился, хотя бы на краю пропасти...
-- Въ такомъ случаѣ... смотри, не буди его!-- воскликнулъ старый коррежидоръ, становясь еще блѣднѣе.-- А ты, дорогая моя Фраскита, послушай.... вотъ что.... подойди сюда... Садись здѣсь, подлѣ меня!.. Мнѣ многое нужно сказать тебѣ...
-- Вотъ я и сижу! отвѣтила мельничиха, взявъ себѣ низкій стулъ, поставивъ его прямо противъ корреджидора и достаточно близко придвинувъ его къ своему собесѣднику.
Усѣвшись, она закинула одну ногу на другую, нагнулась корпусомъ впередъ, уперлась локтемъ о мощное свое колѣно, а свѣжое и красивое лице положила себѣ на руки; и въ такомъ видѣ, съ головой, наклоненной нѣсколько на бокъ, съ улыбкой на губахъ, играя всѣми пятью ямочками, съ ясными глазами, устремленными на коррежидора, преспокойно ожидала объясненія въ любви его милости.
Бѣдняга хотѣлъ что-то сказать, да такъ и остался съ открытымъ ртомъ, въ экстазѣ передъ этой величественной красотой, этой восхитительной прелестью, этой могучей женщиной, съ алабастровымъ цвѣтомъ лица, роскошнымъ тѣломъ, яснымъ и улыбающимся ртомъ, голубыми и безконечно глубокими глазами -- созданной, казалось, для кисти Рубенса.
-- Фраскита!..-- шепнулъ наконецъ королевскій намѣстникъ замирающимъ голосомъ, въ то время, какъ морщинистое его лице, покрытое потомъ, выражало сильнѣйшее томленіе и грусть.-- Фраскита!...
-- Я здѣсь,-- отвѣчала дочь Пиринеевъ -- Вамъ что нибудь угодно?
-- Все, что ты пожелаешь, отвѣчалъ старикъ съ безпредѣльною нѣжностью въ голосѣ.
-- Но то, что я желаю,-- сказала мельничиха -- уже извѣстно вашей милости. Я желаю, чтобы ваша милость назначила секретаремъ городскаго аютаміенто моего племянника въ Эстельѣ, которому такимъ образомъ можно будетъ перебраться сюда изъ горъ, гдѣ ему приходится терпѣть нужду и всякія лишенія...
-- Я тебѣ уже говорилъ Фраскита, что этого сдѣлать невозможно. Теперешній секретарь...
-- Воръ, пьяница и плутъ!
-- Мнѣ это хорошо извѣстно. Но у него сильная рука у городскихъ совѣтниковъ, а я не имѣю права назначить секретаря, не заручившись согласіемъ на то городскаго совѣта. Иначе, я подвергаюсь опасности...
-- Подвергаюсь опасности!.. Подумаешь, какая штука!.. Всѣ мы въ этомъ домѣ готовы были бы подвергнуться опасности изъ-за вашей милости!
-- А полюбила ли ты меня за это? пробормоталъ коррежидоръ.
-- Нѣтъ, сеньоръ; потому что я люблю васъ и такъ, даромъ.
-- Женщина, не шути со много. Ты полюбишь меня когда нибудь? Скажи...
-- Да развѣ я не говорила вамъ, что уже люблю васъ?
-- Однако...
-- Какое тутъ еще однако... Ваша милость увидитъ сама, какой хорошій человѣкъ племяникъ мой и какъ онъ красивъ!
-- Вотъ ты такъ красива, Фраскита!..
-- Я вамъ нравлюсь?
-- Еще какъ нравишься!... Въ мірѣ нѣтъ другой женщины такой, какъ ты! Гдѣ бы я ни былъ, ты у меня всегда на умѣ...
-- Какъ такъ? А развѣ сеньора коррежидорша вамъ не нравится?-- спросила сенья Фраскита съ притворнымъ сожалѣніемъ, которое навѣрное вызвало бы улыбку у самаго отъявленнаго ипохондрика.-- Что за жалость, право! Мой Лука разсказывалъ мнѣ, что онъ имѣлъ случай видѣть ее и говорить съ ней, когда ходилъ поправлять часы въ вашей спальнѣ, и что она очень красива, очень добра и очень обходительна.
-- Не совсѣмъ, не совсѣмъ-то! пробормоталъ коррежидоръ съ нѣкоторою горечью.
-- Другіе же наоборотъ говорили мнѣ,-- продолжала мельничиха,-- что у нея предурной характеръ, что она очень ревнива и что вы боитесь ее, какъ ребенокъ -- зеленаго прута...
-- Не совсѣмъ, не совсѣмъ-то, милая!... повторилъ донъ Эдженіо де Цунньига-и-Понсе де Леонъ, сильно покраснѣвъ.-- Правда, у сеньоры есть маленькія свои маніи. Но чтобы я боялся ее -- нѣтъ, это извините! Вѣдь я же коррежидоръ!...
-- Скажите же наконецъ толкомъ -- нравится она вамъ или нѣтъ?
-- Вотъ что я скажу тебѣ... Я ее очень люблю... или, вѣрнѣе говоря, любилъ до тѣхъ поръ, пока не зналъ тебя. Но съ того времени, что я увидѣлъ тебя, я и самъ не знаю, что со мной сдѣлалось, и она тоже знаетъ, что что-то такое сдѣлалось со мной... Съ тебя достаточно будетъ знать, что для меня теперь... взять напримѣръ за подбородокъ жену все равно, что дотронуться до собственнаго своего лица... А между тѣмъ за то, чтобы только коснуться твоей ручки, твоего плеча, твоего личика, этой тальи, я бы отдалъ все на свѣтѣ!
И говоря такимъ образомъ, онъ попытался овладѣть голой рукой, которою сенья Фраскита буквально махала передъ самимъ его носомъ; но мельничиха, ничуть не смутившись, вытянула руку, схватила его милость за грудь и будто нечаянно бросила коррежидора вмѣстѣ со стуломъ на полъ.
-- Что такое случилось здѣсь? послышался въ эту минуту голосъ дяди Луки, и его безобразное лице просунулось сквозь виноградныя лозы.
Коррежидоръ все еще лежалъ, растянувшись на землѣ, съ лицемъ, обращеннымъ кверху, и смотрѣлъ съ невыразимымъ, ужасомъ на этого человѣка, словно висѣвшаго въ воздухѣ, съ лицемъ, обращеннымъ книзу.
Влюбленный старикъ казался злымъ духомъ, побѣжденнымъ не архангеломъ Михаиломъ, а другимъ такимъ же духомъ тьмы.
-- Что же могло здѣсь случиться?-- поспѣшила сказать сенья Фраскита.-- Сеньоръ коррежидоръ двинулъ стуломъ, стулъ покатился, и его милость... грохнулась на землю...
-- Господи Іисусе Христе и Святая Дѣва Марія!-- воскликнулъ въ свою очередь мельникъ.-- Не ушиблась ли ваша милость, не желаете ли вы примочки изъ воды и уксуса?
-- Я не ушибся, проговорилъ коррежидоръ, подымаясь, какъ могъ.
И тотчасъ же онъ добавилъ шопотомъ, но такъ, чтобы сенья Фраскита слышала его.
-- Ты мнѣ заплатишь за это!
-- Но за то ваша милость спасла мнѣ жизнь,-- сказалъ дядя Лука, не двигаясь съ своего поста, на вышкѣ шпалеръ.-- Представь себѣ жена, что я сидѣлъ здѣсь, разглядывая виноградъ, и вдругъ заснулъ на этихъ деревянныхъ перекладинахъ, сквозь которыя могъ бы отлично провалиться.... Слѣдовательно, если бы его милость не разбудила меня своимъ паденіемъ во время, я бы еще сегодня вечеромъ разбилъ себѣ голову объ эти камни.
-- Такъ что... такимъ образомъ...-- проговорилъ коррежидоръ.-- Ну, любезный, я радъ... Говорю тебѣ, что я очень радъ, что упалъ!-- Ты мнѣ заплатишь за все! обратился онъ затѣмъ вполголоса къ мельничихѣ.
Но онъ проговорилъ эти слова съ выраженіемъ такаго сдержаннаго гнѣва, что сенья Фраскита совсѣмъ опечалилась.
Она ясно понимала, что коррежидоръ сначала испугался, думая, что мельникъ все слышалъ; но убѣдившись, что этого не было -- хладнокровіе и притворство дяди Луки провели бы самаго прозорливаго человѣка -- весь отдался гнѣву и началъ придумывать, какъ бы отомстить.
-- Слушай, сойди-ка внизъ и помоги мнѣ почистить его милость! закричала мельничиха.
И пока дядя Лука спускался, она, чистя щеткой платье коррежидора, шепнула ему тихонько на ухо:
-- Бѣдняга ничего не слышалъ... Онъ спалъ, какъ убитый!..
Не столько эти слова, сколько то обстоятельство, что они были сказаны шопотомъ, тономъ сообщничества и тайны -- произвели удивительное дѣйствіе.
-- Злая, упрямая!-- пробормоталъ донъ Эдженіо де-Цуньига, начиная уже пускать слюну умиленія, но все еще немного ворчливо...
-- Неужто же вы будете сердиться на меня? спросила наварритянка вкрадчивымъ голосомъ.
Увидѣвъ, что строгость даетъ такіе хорошіе результаты, коррежидоръ захотѣлъ взглянуть на сенью Фраскиту какъ можно сердитѣе; но встрѣтивъ обворожительную ея улыбку и чудные глаза, въ которыхъ свѣтились ласка и мольба, онъ не выдержалъ и, еще болѣе обыкновеннаго шамкая слюнявымъ и беззубымъ ртомъ, проговорилъ:
Когда коррежидоръ снова усѣлся на стулѣ, мельничиха бросила быстрый взглядъ на мужа и увидѣвъ, что онъ не только также спокоенъ, какъ и всегда, но еще насилу удерживается отъ душившаго его смѣха при мысли о только что случившемся, издали послала ему поцалуй, воспользовавшись минутой, когда донъ Эдженіо отвернулся въ сторону, и обратилась къ коррежидору голосомъ сирены, которому позавидовала бы Клеопатра: "А теперь, ваша милость, отвѣдайте-ка моего винограда". Дѣйствительно стоило взглянуть въ это время на стоявшную предъ восхищеннымъ коррежидоромъ красивую дочь Пиренеевъ -- я непремѣнно нарисовалъ бы ее въ этой позѣ, если бы обладалъ кистью Тиціана -- свѣжую, великолѣпную, соблазнительную, съ благородными формами, тѣсно обхваченными облегавшею ихъ одеждой, высокимъ ростомъ, голыми руками, поднятыми надъ головой съ гроздями прозрачнаго винограда, обворожительной улыбкой и умоляющимъ взглядомъ, въ которомъ сквозилъ страхъ:
-- Еще и сеньоръ епископъ не отвѣдалъ нашего винограда Это первый, снятый у насъ въ нынѣшнемъ году....
Она казалась исполинской Помоной, предлагающей фрукты полевому богу -- сатиру.
Въ это время у самаго входа мощеной площадки показался почтенный епископъ, и съ нимъ адвокатъ-академикъ и два уже немолодыхъ каноника, а также сопровождавшіе епископа секретарь его, два его приближенныхъ и два пажа.
Его преосвященство остановился на мгновеніе, созерцая представившуюся его глазамъ столь смѣшную и столь прекрасную картину; потомъ проговорилъ спокойнымъ голосомъ, свойственнымъ духовнымъ сановникамъ того времени:
-- Платить десятины и отдавать первинки земныхъ плодовъ церкви Божіей -- учатъ насъ христіянскія правила. Но вы, сеньоръ коррежидоръ, не довольствуясь тѣмъ, что отбираете десятину, еще готовитесь скушать и первинки.
-- Сеньоръ епископъ!-- воскликнула смущенная чета, бросивъ коррежидора и побѣжавъ на встрѣчу епископу, чтобы поцѣловать архіерейское кольцо на его рукѣ.-- Да воздастъ Господь сторицею вашему преосвященству за честь, оказанную вами бѣдной этой хижинѣ, сказалъ дядя Лука, первый цалуя кольцо и голосомъ, преисполненнымъ глубочайшаго благоговѣнія.
-- Что за восторгъ нашъ сеньоръ епископъ!-- воскликнула сенья Фраскита, цалуя вслѣдъ за мужемъ кольцо пастыря.-- Да благословитъ его и да сохранитъ его еще намъ на долгіе годы Господь!
-- Не знаю, на что я могу тебѣ понадобиться, если ты меня благословляешь, вмѣсто того, чтобы попросить у меня благословенія, отвѣтилъ, смѣясь, добрѣйшій архипастырь.
И протянувъ два пальца, онъ благословилъ сенью Фраскиту, а вслѣдъ затѣмъ -- и остальныхъ, бывшихъ тутъ.
-- Ваше преосвященство, пріймите первинки,-- сказалъ коррежидоръ, взявъ виноградную гроздь изъ рукъ мельничихи и изысканно-любезно подавая ее епископу.-- Я еще не успѣлъ отвѣдать этого винограда...
Коррежидоръ произнесъ эти слова, окинувъ быстрымъ и циничнымъ взглядомъ дивную красоту мельничихи.
-- Надѣюсь, что не потому, что онъ зеленъ, какъ въ баснѣ, замѣтилъ академикъ.
-- Виноградъ въ баснѣ,-- объяснилъ епископъ -- не былъ зеленъ, сеньоръ адвокатъ; а его только не могла достать лисица.
Ни тотъ, ни другой изъ говорившихъ не имѣлъ, быть можетъ, въ виду намекнуть на коррежидора; но слова обоихъ до такой степени совпадали со всѣмъ, только что случившимся на мельницѣ, что донъ Эдженію де Цуньига поблѣднѣлъ отъ злости и сказалъ, цалуя кольцо епископа.
-- Ваше преосвященство, по вашимъ словамъ какъ будто лисицей-то оказываюсь я.
-- Tu dixisti!-- возразилъ епископъ съ привѣтливою строгостью святыхъ, къ сонму которыхъ, какъ говорятъ, онъ дѣйствительно могъ быть причисленъ.-- Excusationon petita, accusatio manifiesta. Qualis vir, talis oratio... Ho satis jam dictum, nullus ultra sit sermo... Или, что одно и тоже, бросимте-ка латынь и отвѣдаемъ лучше этого знаменитаго винограда.
Сказавъ эти слова, епископъ сорвалъ одну лишь ягодку съ виноградной грозди, преподнесенной ему коррежидоромъ.
-- Виноградъ очень хорошъ!-- проговорилъ онъ, поднявъ прозрачную гроздь кверху и взглянувъ на нее, а затѣмъ передавъ ее своему секретарю.-- Очень жалѣю, что мнѣ нельзя ѣсть его.
Секретарь повторилъ тоже, что и епископъ, т. е. сорвалъ одну лишь ягодку и затѣмъ бережно положилъ гроздь обратно въ корзинку.
-- Его преосвященство постится, замѣтилъ въ полголоса одинъ изъ двухъ его приближенныхъ.
Дядя Лука, слѣдившій глазами за гроздью винограда, тотчасъ же незамѣтно взялъ и съѣлъ ее.
Послѣ того всѣ усѣлись: завязался разговоръ о теплой и сухой осени, поговорили также и о вѣроятности новой войны Наполеона съ Австріей; долго затѣмъ держался разговоръ на обще-распространенномъ тогда мнѣніи, что императорскія войска ни въ какомъ случаѣ не займутъ испанской территоріи. Послѣ этого адвокатъ затянулъ жалобы на неспокойныя и тяжелыя времена, изъявляя зависть къ спокойной жизни отцовъ (какъ эти послѣдніе вѣроятно завидовали жизни дѣдовъ), попугай прокричалъ пять часовъ и по знаку сеньора епископа младшій пажъ отправился къ каретѣ его преосвященства, (остановившейся на томъ же мѣстѣ, гдѣ сидѣлъ и алгвазилъ), и вернулся съ великолѣпнымъ тортомъ, вышедшимъ не болѣе часа тому назадъ изъ печи; принесли столъ, который былъ поставленъ среди присутствующихъ гостей; тортъ разрѣзали на части, и не смотря на сильное сопротивленіе съ ихъ стороны, вручили соотвѣтствующую долю дядѣ Лукѣ и сеньѣ Фраскитѣ -- и въ теченіе часа настоящее демократическое равенство царило подъ этими виноградными лозами, сквозь которыя пробивались лучи заходящаго солнца.
XIII.
Полтора часа спустя всѣ знатные гости, бывшіе на мельницѣ, уже вернулись въ городъ.
Сеньоръ епископъ и его свита прибыли туда, благодаря каретѣ, раньше остальныхъ и находились уже въ епископальномъ дворцѣ, гдѣ мы ихъ и оставимъ читающими установленныя вечернія молитвы.
Знаменитый адвокатъ, человѣкъ очень тощій, и оба каноника -- одинъ другаго полнѣе и сановитѣе -- проводили коррежидора до дверей аютаміенто, (гдѣ, по его словамъ, у него было дѣло), и затѣмъ пошли по направленію къ своимъ домамъ, руководясь при этомъ звѣздами, какъ мореходцы, или ощупью, какъ слѣпые, отыскивая углы улицъ, потому что кругомъ уже стояла ночная тьма, а луна еще не всходила; городское же освѣщеніе, (также какъ и просвѣщеніе нашего вѣка), все еще пока оставалось въ "руцѣ божіей".
За то можно было нерѣдко встрѣтить на улицахъ тотъ или другой мерцающій фонарь или факелъ, которымъ почтительный слуга свѣтилъ своему господину, шедшему куда нибудь на обычное вечернее собраніе или въ гости къ роднымъ.
Почти у всѣхъ нижнихъ балконовъ виднѣлись, (или, вѣрнѣе говоря, ощущались) темныя, молчаливыя очертанія; это были влюбленные, которые, заслышавъ шаги, старались скрыться отъ взоровъ и притаивались.
-- Какіе мы однако бездѣльники!-- говорили адвокатъ и каноникъ.-- Что-то подумаютъ про насъ дома, увидѣвъ, что мы возвращаемся въ такіе поздніе часы?
-- А что скажутъ про насъ встрѣчающіе насъ объ эту пору на улицахъ, по которымъ мы теперь пробираемся словно злоумышленники?
-- Нужно будетъ исправиться...
-- Ахъ да!.. Но какъ заманчива эта мельница!..
-- Женѣ моей она уже засѣла коломъ въ горлѣ, сказалъ академикъ тономъ, въ которомъ сквозилъ страхъ передъ грозившей ему въ близкомъ будущемъ домашней бурей.
-- А мои-то племянницы?-- воскликнулъ одинъ изъ канониковъ.-- Племянницы мои говорятъ, что духовныя лица не должны бы бывать у кумушекъ...
-- Тѣмъ не менѣе,-- прервалъ своего товарища другой каноникъ,-- ничего не можетъ быть невиннѣе того, что происходитъ на мельницѣ...
-- Еще бы! Если даже самъ сеньоръ епископъ бываетъ тамъ!
-- И къ тому же, сеньоры, въ наши-то годы!-- добавилъ каноникъ.-- Мнѣ вчера исполнилось семдесятъ пять лѣтъ.
-- Конечно это такъ,-- потвердилъ другой каноникъ.-- Но поговоримъ лучше о чемъ нибудь другомъ: какъ хороша была сегодня вечеромъ сенья Фраскита!
-- О, что касается этого... хороша-то она дѣйствительно хороша! сказалъ адвокатъ, принявъ безпристрастный видъ.
-- Очень хороша! повторилъ каноникъ.
-- А лучше всего -- добавилъ другой каноникъ -- пусть спросятъ о томъ коррежидора... Бѣдняга влюбленъ въ нее...
-- Легко повѣрю этому! воскликнулъ соборный исповѣдникъ.
-- Это какъ нельзя болѣе ясно!-- добавилъ академикъ.-- Однако, сеньоры, мнѣ здѣсь приходится разстаться съ вами, чтобы добраться къ себѣ домой... Желаю вамъ доброй ночи!
-- Доброй ночи! отвѣтили каноники.
Затѣмъ они прошли нѣсколько шаговъ, молча.
-- И этому также нравится мельничиха! сказалъ тогда въ полголоса другой каноникъ, толкнувъ локтемъ коллегу.
-- Несомнѣнно,-- отвѣтилъ тотъ, останавливаясь у дверей своего дома.-- Но какже онъ дуренъ собой!... До завтра, товарищъ. Желаю, чтобы виноградъ пошелъ вамъ въ прокъ.
-- До завтра, если угодно будетъ Богу... Желаю вамъ хорошо провести ночь.
-- Да даруетъ намъ Господь покойныя ночи! началъ уже у своихъ дверей читать молитву каноникъ.
И онъ затѣмъ принялся стучаться въ нихъ.
Оставшись на улицѣ одинъ, другой каноникъ, болѣе раздавшійся въ ширину, чѣмъ въ высоту и казавшійся во время ходьбы вертѣвшимся колесомъ, медленно продолжалъ подвигаться по дорогѣ къ своему дому; но не дойдя до него, натолкнулся на какую то стѣну и тутъ же проговорилъ, вѣроятно имѣя въ виду только что разставшагося съ нимъ товарища:
-- И тебѣ также нравится сенья Фраскита... По правдѣ говоря,-- добавилъ онъ минуту спустя,-- хороша она, дѣйствительно хороша!
XIV.
Коррежидоръ между тѣмъ взошелъ въ аютаміенто, сопровождаемый Гардуньей, съ которымъ онъ подчасъ велъ въ залѣ засѣданій разговоръ болѣе фамиліярный, чѣмъ подобало бы человѣку его званія и въ его положеніи.
-- Вѣрьте, ваша милость, нюху гончей собаки, знающей толкъ въ охотѣ!-- говорилъ гнусный алгвазилъ.-- Сенья Фраскита безъ памяти влюблена въ вашу милость, и все, что ваша милость только что изволила разсказать мнѣ, еще болѣе укрѣпляетъ меня въ этомъ мнѣніи.
-- Я не такъ твердо увѣренъ въ этомъ, какъ ты, Гардунья! отвѣтилъ донъ Эдженіо, вздыхая.
-- Не знаю отчего. Но разъ дѣло обстоитъ такимъ образомъ, давайте же говорить откровенно. Ваша милость...-- будь сказано съ вашего дозволенія -- имѣетъ нѣкоторый тѣлесный недостатокъ... Неправда ли?
-- Ну, да!-- отвѣтилъ коррежидоръ.-- Хотя этотъ же недостатокъ имѣетъ и дядя Лука... И къ тому же, вѣдь у него горбъ больше, чѣмъ у меня?
-- Больше! Гораздо больше! Несравненно больше! Но взамѣнъ ваша милость -- и вотъ къ чему я рѣчь клонилъ -- обладаетъ очень пріятной наружностью... тѣмъ, что называется красотою лица... между тѣмъ, какъ дядя Лука очень не хорошъ собой и даже, можно сказать совсѣмъ безобразенъ.
-- Къ тому же,-- продолжалъ алгвазилъ -- сенья Фраскита способна выброситься изъ окна, лишь бы добиться, чтобы ея племянника назначили секретаремъ.
-- Въ этомъ пунктѣ я совершенно согласенъ съ тобой. Назначеніе это -- единственная моя надежда!
-- Такъ давайте же дѣйствовать, сеньоръ. Я вамъ говорилъ уже о своемъ планѣ... Остается одно -- привести его въ исполненіе еще сегодня ночью!
-- Я говорилъ тебѣ много разъ, что не нуждаюсь въ твоихъ совѣтахъ крикнулъ донъ Эдженіо, вспомнивъ, что онъ имѣлъ обыкновеніе сердиться.
-- Мнѣ казалось, что ваша милость изволили обращаться ко мнѣ за совѣтомъ... пробормоталъ Гардунья.
-- Не отвѣчай мнѣ!
Гардуньа молча поклонился.
-- И такъ ты говорилъ,-- продолжалъ сеньоръ де Цуньига -- что сегодня ночью можно будетъ все привести въ исполненіе... Слушай, я не прочь. Тысячи чертей! Этакимъ образомъ я скоро выйду изъ томительной неизвѣстности.
Гардунья промолчалъ.
Коррежидоръ направился къ письменному столу и написалъ нѣсколько строкъ на бумагѣ съ печатью; приложивъ къ ней еще и свою печать, онъ затѣмъ спряталъ ее къ себѣ въ карманъ.
-- Назначеніе племянника уже состоявшееся теперь дѣло,-- сказалъ онъ, угощаясь нюхательнымъ табакомъ изъ своей табакерки.-- Завтра я потолкую объ этомъ дѣлѣ съ господами городскими совѣтниками и... либо они добровольно потвердятъ мое назначеніе, либо поднимется дымъ коромысломъ. Какъ по твоему, хорошо ли я поступаю?
-- Отлично, отлично!-- воскликнулъ съ восхищеніемъ Гардунья, сунувъ при этомъ свою лапищу въ табакерку коррежидора и поспѣшно захвативъ изъ нея щепоть табаку.-- Отлично, отлично!.. Предшественникъ вашей милости также не останавливался передъ подобнымъ вздоромъ... Иной разъ...
-- Полно болтать!-- проговорилъ коррежидоръ, отстранивъ Гардунью отъ табакерки ударомъ по его воровской рукѣ.-- Предшественникъ мой былъ скотина тѣмъ, что взялъ тебя себѣ въ алгвазилы! Но къ дѣлу. Ты только что говорилъ мнѣ, что мельница дяди Луки подлежитъ вѣдѣнію не города, а ближайшаго села... Увѣренъ ли ты въ этомъ?
-- Какъ нельзя болѣе! Черта городской юрисдикціи кончается у лощины, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я сидѣлъ сегодня вечеромъ, поджидая вату милость... Клянусь Вельзевуломъ! Если бъ я былъ на вашемъ мѣстѣ...
-- Довольно!-- крикнулъ донъ Эдженіо.-- Ты забываешься!
И взявъ поллисточка бумаги, онъ написалъ записку, сложилъ ее, запечаталъ и передалъ Гардуньѣ.
-- Вотъ тебѣ -- сказалъ онъ ему при этомъ -- письмо, которое ты у меня просилъ для сельскаго алкада. Объясни ему на словахъ, что онъ долженъ будетъ сдѣлать.-- Видишь, я во всей точности придерживаюсь твоего плана. Берегись только, если ты надѣлаешь мнѣ хлопотъ!
-- Не безпокойтесь!-- отвѣтилъ Гардунья.-- Сеньоръ Хуанъ Лопецъ имѣетъ не мало причинъ бояться насъ, и увидѣвъ подпись вашей милости, онъ сдѣлаетъ все, что я ему велю. Онъ долженъ по меньшей мѣрѣ тысячу фанегъ {Фанега -- испанская мѣра для хлѣба.} зерна въ государственную житницу и столько же въ житницу общества благотворительности!.... Послѣднее уже совершенно противозаконно, такъ какъ онъ вовсе не вдова и не бѣдный землепашецъ, чтобы получать безпошлинно и безпроцентно взаймы хлѣбъ, а игрокъ, пьяница и безстыдникъ, бѣгающій за каждой юбкой и скандализирующій все сельское населеніе И этакій-то человѣкъ начальство! Вотъ какъ все идетъ въ этомъ мірѣ!...
-- Я тебѣ уже говорилъ, чтобы ты молчалъ! Ты только путаешь меня!-- крикнулъ коррежидоръ.-- Но къ къ дѣлу,-- добавилъ онъ тотчасъ же уже другимъ голосомъ.-- Теперь семь часовъ съ четвертью... Первое, что тебѣ предстоитъ сдѣлать, это пойти домой и предупредить сеньору, чтобы она не ждала меня сегодня ни ужинать, ни спать. Скажи ей, что я до глубокой ночи останусь здѣсь заниматься дѣлами, а потомъ отправлюсь съ тобою въ тайный обходъ, имѣя въ виду накрыть нѣкихъ злоумышленниковъ... Словомъ, разскажи ей турусы на колесахъ, чтобы она спокойно себѣ улеглась спать. По дорогѣ скажи другому алгвазилу, чтобы онъ принесъ мнѣ сюда ужинъ... Я не рѣшаюсь сегодня явиться передъ сеньорой; она такъ хорошо знаетъ меня, что способна прочитать въ моихъ мысляхъ. Вели кухаркѣ, чтобы она отправила мнѣ нѣсколько штукъ аладій, изъ числа тѣхъ, которыя подавались у насъ сегодня къ обѣду, и скажи алгвазилу, чтобы онъ -- такъ, чтобы никто не видѣлъ -- захватилъ изъ трактира для меня бутылку бѣлаго вина... Послѣ всего этого ты отправишься въ село, гдѣ очень легко можешь быть въ восемь часовъ съ половиною.
-- Ровно въ восемь буду я тамъ! воскликнулъ Гардунья.
-- Не возражай мнѣ! накинулся на него коррежидоръ, вспомнивъ еще разъ, какое онъ важное лицо.-- Гардунья отвѣсилъ поклонъ.
-- Мы говорили,-- продолжалъ донъ Эдженіо, опять сейчасъ же успокоившись,-- что ровно въ восемь часовъ ты будешь въ селѣ. Отъ села до мельницы, мнѣ такъ кажется, будетъ пол-мили...
-- Никакъ не больше.
-- Не прерывай меня!
Алгвазилъ снова поклонился.
-- Никакъ не болѣе,-- продолжалъ коррежидоръ.-- Слѣдовательно, въ десять часовъ.... Думаешь ты, что въ десять?...
-- Раньше десяти, въ девять съ половиною пусть ваша милость спокойно стучится себѣ у дверей мельницы.
-- Пожалуйста не трудись объяснять мнѣ, что мнѣ дѣлать... я и безъ тебя знаю!.. Предположивъ, что ты самъ будешь...
-- Я буду вездѣ.... Но главная моя квартира будетъ въ лощинѣ -- недалеко отъ мельницы. Ахъ, я и позабылъ!... Пусть ваша милость отправляется пѣшкомъ и безъ фонаря.
-- Къ чорту тебя и твои совѣты! Не думаешь ли ты, что я въ первый разъ въ жизни отправляюсь въ ночной походъ?
-- Извините меня, ваша милость.... А, вотъ еще что. Пусть ваша милость стучится не въ большую дверь, выходящую на площадку передъ мельницей, а въ маленькую дверь около шлюзовъ...
-- Около шлюзовъ есть еще дверь? Мнѣ это и въ голову не приходило!