Алданов Марк Александрович
В Испании

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из цикла "Не-сантиментальное путешествие".

Марк Алданов.
В Испании

   В августе 1930 года виднейшие представители испанских политических партий, враждебных династии и диктатуре, на тайном съезде в Сан-Себастьяне и на последовавших за ним конспиративных совещаниях выработали способы борьбы с правительством короля Альфонса XIII. Было составлено воззвание для распространения в народе и в войсках, обдуман план государственного переворота в Мадриде, начинавшийся с захвата телефонной станции и главного полицейского управления, заключен предварительный сговор с каталонскими партиями и составлен список коалиционного временного правительства. Постановлено было (по категорическому требованию Алкала Замора) дать королю возможность выехать беспрепятственно заграницу тотчас после переворота. Достигнуто было также соглашение относительно первых правительственных мер. Все остальное решено было предоставить учредительным Кортесам, -- их постановили созвать в кратчайший срок.
   Как известно, к вооруженному перевороту прибегнуть не пришлось. Однако, по господствующему в Испании мнению, этот переворот был хорошо подготовлен и имел все шансы на успех, если бы король не отказался от власти добровольно. Во всем остальном программа была выполнена, и нынешний состав временного правительства совершенно точно совпадает со списком, составленным на конспиративных совещаниях 1930 года. Созваны были вовремя и Кортесы.
   Может быть, испанские политические деятели и историки (уже есть несколько книг по истории событий 1930--1931 гг.), в увлечении победой, и преувеличивают немного стройность выполненного плана: "Die erste Kolonne marschiert" иногда пишутся и после сражения. Однако, независимо от своего отношения по существу к целям, идеям, делам испанской революции, всякий должен признать, что в чисто-техническом смысле ее первая "стадия" оказалась образцом удавшегося переворота. Это обстоятельство само по себе придает огромный интерес испанским событиям (в особенности для нас, русских эмигрантов). Но есть и несколько других обстоятельств, которые этот интерес еще усиливают: и король Альфонс XIII, и генерал Примо де Ривера были люди выдающиеся. Говорю так на основании фактов, печатных отзывов и тех бесед, которые я имел в Мадриде с виднейшими политическими деятелями, -- в большинстве решительными противниками бывшего короля и умершего диктатора. Если к этому добавить, что в состав временного правительства, по общему отзыву, вошли почти все лучшие и способнейшие вожди испанской демократии, то станет ясно, какое значение имеют события в Испании для современной государственной мысли (даже чисто теоретической). Они ставят вопросы исключительной важности: возможна ли и при каких условиях подлинная конституционная монархия с выдающимся человеком в качестве монарха? возможна ли диктатура того типа, который хотел осуществить генерал Примо де Ривера? возможно ли в результате государственного переворота, не осложненного (как у нас) войной немедленное установление прочного демократического строя?
   Разумеется, я не предполагаю разрешать эти вопросы. Я был в Испании недолго, по-испански читаю, но не говорю, и не раз чувствовал себя как бы в роли Пьера Доминика. Могу только, в отличие от иных иностранных путешественников по советской России, обещать читателям совершенное беспристрастие и осторожность в выводах.

* * *

   Я изъездил Испанию лет восемнадцать тому назад. Общее впечатление у меня было тогда такое же, как теперь: прекрасная, очаровательная, вечно залитая солнцем страна, любезнейший, учтивейший в мире народ, всеобщая необыкновенная радость жизни.
   Собственно, Мадрид наименее интересный из испанских городов, вдобавок и наименее церемонный в обращении со своей историей. За эти восемнадцать лет он изменился. Помнится, тогда еще были старинные исторические кварталы. Теперь, за исключением "Плаза Майор" и прилегающих к ней 2-3 улиц, не осталось ровно ничего: все новенькое, везде огромные, только что выстроенные здания; появилась подземная железная дорога, в сущности ненужная в сравнительно небольшом городе. Говорят, живописность Испании и связанные с ней восторги туристов смертельно надоели испанцам. Недаром Унамуно написал "Долой дон-Кихота!" Другой испанский писатель требует, чтобы на гробницу Сида наложили на вечные времена семь печатей.
   А может быть, в подсознательной основе этого равнодушия к историческим памятникам лежит и смутное ощущение того, что, в известном смысле, вся пышная трагическая история Испании есть толчение воды в ступе: создали величайшее мировое государство, -- солнце давно заходит в испанских владениях; были самой могущественной в мире военно-морской державой, -- теперь с марокканцами справиться очень трудно; открыли Америку, -- она досталась другим.
   Легенда, конечно, сохранилась. Выработался гордый аристократический характер народа. Создался нигде в мире невиданный барский образ жизни: здесь обедают в десять часов вечера, а театры и кинематографы открывают двери в одиннадцать. Спят, кажется, больше днем. С этим удивительно уживается равенство в отношениях между людьми. У меня создалось такое впечатление, будто все испанцы, независимо от их общественного положения, занятий, взглядов, хорошо знакомы друг с другом и только на днях где-то вместе пили Тио Pepe или Amontilado. Быть может, отчасти поэтому здесь и в пору диктатуры не было террора: наименее влиятельный из гонимых имел доброго приятеля, который был в самых лучших отношениях с ближайшим другом гонителя.

* * *

   Против пятнадцатиэтажного здания телефонной станции оживленная шумная терраса большой кофейни. Все столики заняты. Люди в натертых до ослепительного блеска туфлях (здесь раз пять в день чистят сапоги) болтают или читают газеты, потягивая сквозь соломинку ледяные напитки всех цветов. Газеты в Испании прекрасные, -- по внешнему виду, по осведомленности, в особенности по учтивому, истинно джентльменскому тону статей. Покупаю газеты и я. И тотчас самые имена, встречающиеся в статьях, вызывают невольную улыбку своей необыкновенной звучностью. Республиканские публицисты почтительно величают друг друга: "наш старый уважаемый лучадор (борец) дон Эвариста Перец- дель-Кастро", "наш испытанный почтенный баталлиадор (боец) дон Мельхиадес Альварец-и-Гонзалес". Любуюсь совершенно искренно: именно так и надо писать. Почти такая же вежливость соблюдается в отношении врагов. Учтиво пишут о Примо де Ривера, о Беренгере, о короле, которого называют "дон-Альфонсо", -- так можно было называть его в газетах и при старом строе. Но, кажется, этим традициям вежливости и здесь скоро придет конец: уже есть кое-какие симптомы.
   Газеты, впрочем, есть всякие. Разносчик пробегает, выкрикивая: "Juventud roja!.. Juventud roja!..." ("Красная молодежь"). Покупаю. Оказывается, первый номер (от 15-го июля 1931 года) органа "Союза испанской коммунистической молодежи". Вижу заголовок "Nuestros Maestros. Wladimiro Ilitch Ulianow (Lenin) " и портрет, которому, по-видимому, суждено нас преследовать во всем мире. Другая картинка: изображена нарядная русская работница; весело улыбаясь, она слушает музыку. Тут же, в статье "О Советском Союзе", за тоже сложной, но не совсем испанской подписью "Токарский-Рудой", сообщается, как все хорошо живут и как радостно работают в советской России. Излагается очень поучительный случай, относящийся к 1921 году. Рабочие пожелали доказать свою преданность коммунизму созданием большого завода. К сожалению, денег у них было мало, всего 96 копеек. Нашелся мешок угля. И что же? Коммунистическая энергия преодолела все препятствия. Очень скоро завод был готов (вскользь, правда, сообщается, что кое-что еще раньше, в 1916 году, выстроили там русские капиталисты). Теперь это огромное процветающее предприятие, в котором трудится 1500 рабочих, -- они же и полные хозяева дела. При заводе построили большой клуб ("un ?inmenso club"), театр и т. д.
   Думаю, как должно быть завидно испанской рабочей молодежи! Сказать только: на 96 копеек создали свой большой завод и теперь весело слушают в клубе музыку! У кого же нет 96 копеек и мешка угля? Вся беда в том, что при правительстве Алкала Замора коммунистическая энергия развернуться не может. Вот, зато, когда мы им свернем шею!.. -- Да, ловко работают эти Токарские-Рудые. В самом деле, "nuestros Maestros"...

* * *

   Как мне говорили, испанские коммунисты еще не выдвинули настоящих вождей. Теперь на первом плане не большевики в тесном смысле слова, а "большевизаны". Называются чаще всего три человека: дон Мануэль Тарамона, один из богатейших людей Испании; дон Родриго Сориано Бароэто Альдамар, принадлежащий к знатнейшей семье с десятком титулов; и самый известный из всех, тот, чье имя еще красуется на избирательных афишах: дон Рамон Франко Багамонде, знаменитый летчик, сын генерала, бывший друг короля, добрый приятель диктатора, -- министр внутренних дел обвинял его с трибуны Кортесов в составлении кровожадных прокламаций в Маратовском духе.
   Захожу в книжный магазин и спрашиваю сочинения вышеуказанных политических деятелей. Дон Мануэль Тарамона, по-видимому, человек не пишущий. Комендант Франко выпустил книгу о своем перелете через Атлантический океан, -- она меня не интересует. Зато дон Родриго Сориано очень плодовитый публицист. Пишет он все больше о России, в которой, разумеется, побывал. Его книги называются: "Святой Ленин", "Красная Россия" и т. д. Последняя книга дон-Родриго посвящена испанской революции [Rodrigo Soriano. La RevoluciСn EspaЯola, Madrid 1931], но и она, в значительной мере, строится на параллелях с Россией. Узнаю из этой книги, что русская душа очень похожа на испанскую душу. В книге есть все, что полагается. Есть русская литература от Достоевского, "жестокого рассекателя человеческой души) ("disecador del alma humana") до "mi amigo Lutnarchaski" (фамилии своего друга дон Родриго все-таки не заучил). Есть и русская история, -- тоже целый ряд аналогий: кому-то в новейшей испанской истории соответствует и "задумчивый Керенский" (стр. 130), и царский советник Попокодопов (стр. 140, -- вероятно, Протопопов), и многие другие.
   Я от всей души желаю прекрасной Испании избежать большевизма и надеюсь, что мое пожелание сбудется. Но если выйдет не так, у нас все-таки будет маленькое (очень маленькое) утешение. Имею все основания думать, что в этом случае страною будет править наш уважаемый лучадор дон Токарский-Рудой или кто-нибудь вроде него. Тогда, вероятно, найдется подходящее по заслугам место и для дона Родриго Сориано Бароэто Альдамара, и для дона Рамона Франко Багамонде. И тень покойного Саввы Тимофеевича Морозова скользнет по советской Испании, когда газета "Красная молодежь" сообщит о национализации домов, заводов, сейфов и картинных галерей старого баталлиадора дона Мануэля Тарамоны.

* * *

   Любезность членов испанского Временного Правительства поистине удивительна: заваленные работой, они находили возможным не только принимать иностранного писателя, но и подолгу с ним беседовать, звать его для повторных бесед. Правда, у меня были русские и французские рекомендательные письма; однако, в другой стране они, наверное, не имели бы такого действия. Тон испанских государственных людей уверенный и спокойный. Добавлю, что и вид у них отнюдь не издерганный, не замученный, не такой, какой был в 1917 году у большинства членов нашего Временного Правительства. Испанские министры очень много работают, но, очевидно, они спять, как следует, а не "прилегают"; завтракают и обедают, а не "наскоро перекусывают".
   Огромный кабинет министра юстиции де-Лос-Риоса. Длинные книжные шкапы; на столах разложены в порядке бумаги, книги, газеты на иностранных языках, вырезки из испанских газет.
   -- То, что мы делаем, -- говорить министр, -- можно назвать "юридической революцией". Нам посчастливилось: новая власть пришла в результате законного акта выборов. Мы идем дальше по тому же пути: никаких насилий, никакого беспорядка, ничего противоречащего закону. Вместе с тем, твердая власть. Мы используем ваш опыт и осуществим то, что вам не удалось. Вы спрашиваете о большевистской опасности? Могу вас уверить, что это миф. Коммунизм совершенно противоречит испанскому национальному характеру. Грубого насилия испанец не потерпит. Притом, где же наши большевики? Пора была бы им объявиться. У нас и синдикалисты относятся к коммунизму враждебно. Наконец, нет никаких причин для народного недовольства.
   Министр юстиции, известный ученый и писатель, говорит сжато, уверенно, прекрасно. Однако, к большому моему сожалению, его доводы не очень меня убеждают.
   -- Как иностранец, мало знающий вашу страну, я, разумеется, не позволю себе спорить об испанских делах с испанским министром. Но все же у нас есть над вами и некоторое преимущество: мы видели вблизи настоящую революцию... Разрешите ли вы, господин министр, поделиться с вами некоторыми сомнениями?
   -- Сделайте одолжение.
   -- Вы говорите, что коммунизм не соответствует испанскому национальному характеру. Уверены ли вы, что он соответствует русскому национальному характеру, -- или какому бы то ни было другому? Вы говорите, что у вас пока очень мало большевиков. Ленин полушутливо утверждал, что в апреле 1917 года в России было только два настоящих коммуниста: он и его жена. О причинах возможного недовольства у вас я судить не могу; однако, я вижу, что ваша валюта упала и продолжает понемногу падать. Сейчас в иностранной валюте жизнь у вас чрезвычайно дешева. Значит, она скоро вздорожает, как было в свое время в Германии. Не вызовет ли это озлобления?
   -- Против дороговизны мы принимаем меры, будем бороться с ней и дальше. Мы надеемся до октября осуществить радикальнейшую земельную реформу. Она нам даст, правда, тысяч двадцать врагов, но зато и огромное множество верных, преданных друзей. Пусть коммунисты попробуют привлечь на свою сторону крестьян, получивших землю от Кортесов!
   Это сильный довод. От министра Гациенды (финансов) Прието я в тот же день услышал еще другой:
   -- Ни одна иностранная держава не заинтересована в насаждении большевизма в Испании...
   Этот довод еще сильнее. Мы особенно хорошо можем оценить его силу,
   И все-таки...

* * *

   Кортесы. Я думал, они наряднее; думал, что пышному испанскому двору с его строгим старинным церемониалом соответствует и пышный великолепный парламент. В действительности очень простое здание с небогатыми приемными, с недорогой мебелью, с буфетом вроде тех, что бывают в учебных заведениях. Ни с Таврическим Дворцом, ни с парламентами Лондона, Вашингтона, Парижа, Берлина Кортесы и в сравнение не идут. Отнюдь не блещет роскошью и небольшой полукруглый зал заседаний: странно расписанный потолок, очень простая трибуна, красные бархатные скамейки, -- лишь одна несимметрично расположенная часть первой скамьи крыта синим бархатом: она предназначается для правительства. Место Примо де Ривера занимает нынешний председатель совета министров. Он в визитке. Громадное большинство депутатов одеты очень просто, -- есть и парусиновые пиджачки. Выделяется чрезвычайной элегантностью министр внутренних дел, дон Мигуэль Маура. В Кортесах только две дамы: обе они, в отличие от мужчин, все время что-то пишут, очень прилежно и озабоченно.
   Немного удивила меня молодость большинства депутатов. Старые люди наперечет, и это все знаменитости: Алкала Замора, Лерру, Унамуно, Санчес Герра, Оссорио Галлардо. Невольно берет сомнение, -- житейское или, если угодно, "обывательское". Ведь общий тон первых месяцев нового строя: "вот соберется Учредительное Собрание, оно все и решит". -- Так все решат эти молодые люди? Это их ждали? Однако, не надо придавать чрезмерного значения форме. Из кабинета выходит Александр Лерру, -- все уверены, что он будет главой правительства, когда Алкала Замора станет президентом республики. Его мгновенно окружают, и, по тому благоговейному вниманию, с каким молодые депутаты слушают министра иностранных дел, можно сказать с большой вероятностью: они будут голосовать послушно.
   В медальонах повсюду портреты умерших парламентских деятелей Испании. О многих из них я никогда не слыхал, -- и чувствую себя Домиником. По стенам на коронах и гербах висят красные шапочки, -- не знаю, просто ли это чехлы под цвет скамеек или фригийские колпаки, которыми, быть может, революция прикрыла короны, открывая Учредительные Кортесы в годовщину взятия Бастилии. Настроение в зале должно было бы напоминать первые дни Конвента. Но, по совести, я не замечаю большого подъема и энтузиазма. Съехавшиеся депутаты весело здороваются, болтают, уходят группами в буфет. А может быть, и Конвент был именно такой, -- в первые дни.
   В гостиной радикальный депутат, к которому у меня также было рекомендательное письмо, делится впечатлениями, -- они совершенно совпадают с тем, что говорили министры: большевистской опасности нет и в помине, нет и никакой другой. С каталонцами будет легко достигнуто соглашение. О военном перевороте не может быть речи.
   -- Как по-вашему, это обязательный официальный оптимизм или все они действительно так думают? -- спросил я иностранного журналиста, двадцать лет живущего в Испании.
   -- По-моему, они действительно так думают, и они совершенно правы.
   -- Все-таки, мне было бы очень интересно услышать и "другой звук колокола".
   -- Кого вы имеете в виду? Вожди синдикалистов мало интересные люди. И едва ли они говорят по-французски. Что касается видных деятелей старого строя, то они все бежали заграницу. Впрочем, есть одно исключение: дон Гало Понто, бывший министр юстиции и правая рука Примо де Риверы. Но его увидеть трудно: он сидит в тюрьме.
   -- Нельзя ли там повидать его? От кого зависит пропуск?
   -- От сеньориты Виктории Кент. Это одна из тех двух депутаток, она же и директор главного тюремного управления. Если хотите, я могу вас познакомить...
   Мне потом объяснили, что сеньорита Виктория Кент сыграла немалую роль в революции. Остальные заговорщики, в большинстве очень известные люди, были на счету у диктатора. Но скромная дама, мирно занимавшаяся адвокатурой, внимания полиции не привлекала. Именно через нее поэтому и велись конспиративные дела.
   Дама в черном платье, с приятным, чрезвычайно озабоченным лицом. К сеньорите Виктории Кент у меня нет никакого рекомендательного письма. Моя просьба явно не вызывает восторга. Однако, не встречает и отказа.
   -- Приезжайте завтра в двенадцать часов в главное тюремное управление, мы поговорим.

* * *

   Продолжительный звонок. В коридоре вдруг появляется яркая живописная группа: четыре человека в шляпах с перьями, в длинных красных раззолоченных мантиях, медленно проходят на трибуну. По-видимому, это стража председателя. Они занимают место позади его кресла.
   Депутаты толпой вливаются в зал. Лица у всех становятся серьезные и сосредоточенные.
   Заседание Кортесов открывается.
   Алкала Замора недаром считается королем испанских ораторов. Его речь на открытии Кортесов, очень умеренная по содержанию, была превосходна. Та фраза, которая у нас с 1918 года стала насмешкой и ругательством: "Довели страну... до Учредительного Собрания!" в речи главы испанского правительства звучала иначе. Будущее определит ее окончательный смысл и цену. О себе Алкала Замора (набожный католик) сказал только то, что для него с открытием Кортесов связана высшая честь отпущенной ему Богом жизни, и высшая ее точка: отсюда начнется медленное шествие вниз.
   Личных иллюзий у этого человека, кажется, не так много.

* * *

   На следующий день после открытия Кортесов я явился к сеньорите Виктории Кент.
   Главное тюремное управление. Маленькая уютная гостиная. На ГПУ непохоже, как непохожа на чекистку сеньорита Виктория Кент.
   Как надо называть испанскую сеньориту, если она директор главного тюремного управления? Этот важный вопрос напрасно занимал меня в гостиной: вместо госпожи Кент вышел ее помощник, вице-директор.
   -- Сеньорита Виктория Кент просит ее извинить: неотложное заседание... Она должна была уехать и поручила мне побеседовать с вами. Что именно вам угодно?
   Я объяснил.
   -- Да... Собственно, зачем вы хотите видеть Гало Понте?
   -- Я слышал то, что говорят о положении в стране представители новой власти. Хотел бы узнать мнение врагов ея, сторонников старого строя.
   -- Да... Да... К сожалению, мы не в праве разрешить вам такое свидание. Это зависит от министра юстиции. Мы можем только дать разрешение на осмотр тюрьмы. Однако, не скрываю, мы предпочли бы и это сделать не теперь, а, например, осенью. По очень простой причине: тюрьма нам досталась от старого строя. Вы догадываетесь, что за три месяца мы могли изменить лишь немногое. Но уже сейчас там производятся большие работы: устраиваются столовые, новые ванные комнаты и т. д.
   -- Только для политических заключенных или также для уголовных?
   -- Для всех. Политических заключенных у нас к тому же всего три человека.
   -- ? !
   Я не могу сомневаться в данных вице-директора главного тюремного управления [Во всяком случае тех пор положение очень изменилось]. Однако, -- три политических заключенных в революционное время! Во Франции, в Англии их, вероятно, десятки, если не сотни.
   -- Да, три человека. Мы не считаем нескольких арестованных, значащихся не за нами, а за военной властью. Не считаем также генерала Беренгера.
   Генерал Беренгер, преемник Примо де Ривера, болен. Он считается арестованным, но находится не в Мадридской тюрьме, а в Сеговийском замке, где ему отвели квартиру из нескольких комнат. Он не был диктатором, не был и конституционным главой правительства. При нем революционное движение очень усилилось и окрепло. Говорят о нем: "не злой человек". Но за доброе сердце в политике не дают ни гроша.
   -- Кто же эти трое?
   -- Гало Понте, которого вы хотите видеть, генерал Мола, бывший начальник полиции, и... [Не могу вспомнить, кто третий]. Итак, пропуск в тюрьму мы вам дадим, а по делу о свидании с Гало Понте вы должны обратиться к министру юстиции...

* * *

   По-видимому, моя просьба несколько удивила и министра. Однако, он тотчас ответил, что с его стороны никаких препятствий нет.
   -- Нам скрывать нечего. По-моему, вы можете говорить с господином Гало Понте о чем вам угодно. Со всем тем, я не могу разрешить этот вопрос без министра внутренних дел. Я дам вам письмо, поезжайте с ним на Пуэрта дель Соль. Если министр внутренних дел такого же мнения, как и я, то вы у него и получите пропуск.
   
   До приема в министерстве внутренних дел еще два часа.
   Плаза Майор. Поэт сказал, что есть исторические места, где самый воздух дышит кровью. Воздух должен был бы дышать кровью здесь. На этой площади происходили ауто-да-фе. По случаю свадьбы Карла II, в честь юной королевы, здесь был устроен знаменитый праздник, закончившийся сожжением двадцати ведьм. Не мешает побывать на этой площади скептикам, совершенно отрицающим моральный прогресс человечества ("скептицизм" ведь уместен как приправа, -- в чистом виде он нестерпим). А кровью воздух на "Плаза Майор" не дышит: прекрасная тихая уютная площадь, на ней мирно играют дети. Со второй половины восемнадцатого века здесь никого не жгли. Но в провинции, куда перебрались ведьмы, жгли и много позднее. Последние ауто-да-фе еще могли бы помнить самые старые из ныне живущих людей.
   Статуя одного из испанских королей, который очень непопулярен в народе. Впрочем, сейчас статуи нет, -- только пьедестал: традиция требует, чтобы при каждой революции эту статую сносили -- и вновь воздвигали при каждой реставрации. Последний раз ее снесли в 1873 году. Восстановили в 1874-ом.
   Гойа поступал иначе. Есть такое его панно: при Бонапартах он на нем написал короля Иосифа. После падения Наполеона и восстановления Бурбонов стер и написал короля Фердинанда.

* * *

   Колоссальный дворец: Palacio real. Великолепное здание из гранита и мрамора. Говорят, во дворце сказочные богатства, первая в мире коллекция ковров, оставшаяся еще от Карла V. Все это цело. Пока цело.
   Члены Временного Правительства идеалисты. Поэтому над воротами висит надпись: "Народ, береги это здание! Оно твое".
   Но члены Временного Правительства также и практические люди. Поэтому у ворот стоит отряд полиции.
   Distinguo...

* * *

   Тройная витрина книжного магазина. На это, говорят, полезно взглянуть при ознакомлении с новым местом, -- "скажи мне, что ты читаешь, и я тебе скажу, кто ты". В первых витринах те книги (на разных языках), какие теперь увидишь в любом книжном магазине мира. Нет лучшего, на мой взгляд, романа последних лет, удивительного "Angel Pavement" Пристлея; но он еще не завоевал и Парижа. Есть Валери, Моруа, Томас Манн, Гекели, Коллет, -- все самая настоящая литература, имеющая право на мировую славу. Есть прелестный "Гранд-Отель" Викки Баум. Наряду с этим -- Фейхтвангер, Пиранделло, Толлер, Гладков, Панайот Истрати. Есть, конечно, и Ремарк, -- однако, не до бесчувствия, как в Германии или в Голландии.
   Легкая провинциальность Мадрида порою сказывается в погоне "за самым что ни на есть новейшим". В философии это Гайдеггер, но в литературе "последним криком Парижа" здесь явно считаются книги, которых в Париже не читает решительно никто (в одной испанской статье мне попалась фраза: "знаменитый французский писатель Жорж Пиок"). Есть и хорошо нам знакомая смесь Лондонского клуба с Московской комячейкой -- серп и молот в виде брелока, красное пятно на чековой книжке, леди Астор под ручку с Бэлой Куном... Смесь многоликая и невыносимая.
   Зато третья витрина трогательна. Вот где не гоняются за последним словом: качество вполне заменяет новизну. При одном взгляде молодеешь на двадцать пять лет. Серые книжки, красные брошюры. Тут политика. Легкое засилье "Карлоса Маркса", как и у нас в 1905 году; но, разумеется, не сам Маркс, -- это по Мадридскому климату тяжелое блюдо, -- а спутники всех величин. И "Анти-Дюринг" есть? Есть (попробуйте найти в Париже). И Вильгельм Либкнехт? Как же, вот он. Брошюры для любого возраста, -- можно стать умнейшим человеком, истратив всего пять копеек.
   Гораздо меньше умиления вызывает верхний уголок витрины. На обложке женская голова, разделенная на две части проходящей через нос вертикальной линией: одна половина белая, другая синяя. Это "Новая женщина", труд госпожи Коллонтай. Рядом, тоже в удивительных обложках, Бонч-Бруевич, Троцкий и еще какой-то "El Nihilista", -- оказалось, "Отцы и дети": нельзя же требовать от испанских книгопродавцев вполне совершенного знания классической русской литературы, -- Тургенев, Бонч-Бруевич, всех не заучишь.
   Желающие могут сделал вывод: "скажи мне, что ты читаешь"...

* * *

   Министерства в Испании обставлены много роскошнее, чем парламент, хотя исторических драгоценностей, вроде тех, что сохранились на Quai d'Orsay или на Downing Street, здесь, кажется, нет нигде. Кабинет министра внутренних дел -- огромных размеров комната, выходящая окнами на главную площадь Мадрида, Пуэрта дель Соль. Три приемные, комната секретарей, клубные кресла, портреты людей в мундирах и лентах, громадные столы, беспрестанно звонящий телефон, необыкновенный порядок, необыкновенная учтивость.
   Не совсем обыкновенный министр для революционного правительства: брат герцога Мауры, сын знаменитого государственного деятеля, много раз бывшего главой кабинета в царствование Альфонса XIII. Сам он человек весьма умеренных взглядов, верующий католик и отнюдь не революционер по природе. У нас в 1917 году были в правительстве "заложники демократии", -- я не совсем понимаю, что собственно это значило; но, по-видимому, дон Мигуэль Маура в испанском Временном Правительстве "заложник аристократии" (впрочем, аристократии не родовой: Маура незнатного происхождения, несмотря на герцогский титул).
   Министр внутренних дел отнесся к моей просьбе точно так же, как министр юстиции. Легкое удивление и полное согласие.
   -- Вы желаете говорить с господином Гало Понте? Пожалуйста. Я сейчас напишу вам пропуск.
   Пропуск готов. О положении в стране дон Мигуэль Маура высказывает точно такие же мысли, что и другие члены Временного Правительства: все идет хорошо, никакой опасности нет, о большевиках не приходится говорить серьезно. Не приходится говорить и о старом строе.
   -- В чем, господин министр, обвиняется дон Гало Понте?
   -- Вы, вероятно, знаете, что он был министром юстиции генерала Примо де Ривера. Кортесы решать, предавать ли его суду...
   Возможно, что кости барона Монтескье вздрогнули в могиле при этих словах испанского министра. "...La puissance lИgislative ne peut pas juger et elle le peut encore moins dans ce cas particulier ou elle reprИsente la partie intИressИe, qui est le peuple". Этому мы учились в университетах. Но государственный переворот ставит правительство в положение, трудность которого Монтескье не предвидел. Не надо понимать чересчур буквально слова министра юстиции о "юридической революции". Новая власть хочет судить наиболее ненавистных ей деятелей старого строя: "не оставлять же их совершенно безнаказанными". А по каким законам их судить? Они действовали в согласии со своими законами. Если новой власти везет, то может оказаться, что старые министры в чем-либо нарушили и старый закон -- тогда положение очень облегчается. А вдруг ни в чем не нарушили? А вдруг наиболее ненавистные их действия именно те, в которых они выполняли собственный закон самым точным образом? Поэтому есть неискренность и недоговоренность во всех следствиях и судах, которые устраивались победителями в политических "распрях. Поэтому процесс короля Людовика XVI был образцом трагической нелепости: бой 10 августа, решивший участь французской монархии, мог кончиться иначе, и тогда, по совершенно такому же обвинительному акту, было бы легко отправить на гильотину Дантона, -- ничего и изменять не надо было бы, кроме имени: "Louis est-il coupable?.." -- "Danton est-il coupable?.."
   Иногда подобные положения осложняются и личной драмой. Да вот этот корректный, образованный, умный министр: если б его отец не умер несколько лет тому назад, от дона Мигуэля Мауры легко могли бы потребовать его ареста.

* * *

   Тюрьма "Carcel Modelo". Лет тридцать тому назад она считалась образцовой во всем мире, и, кажется, учебники уголовного права описывали ее в несколько идиллических тонах. Большое невысокое здание. У входа солдаты. Из первого внутреннего двора -- вход к директору. Показываю пропуск главного тюремного управления и записку министра внутренних дел. Директор предлагает сначала осмотреть тюрьму. Я прошу тем временем узнать у дона Гало Понте, согласен ли он меня принять.
   Первый контрольный пункт. Второй контрольный пункт. Затем центральная площадка. Отсюда радиусами расходятся девять огромных зал, в которые выходят одиночные камеры заключенных. С площадки, таким образом, видна вся тюрьма. Из девяти корпусов семь уголовных, один политический и один для больных. При корпусах разные мастерские, но работа в них не обязательна. Работают только желающие и, кажется, их не так много. Лица у всех почти заключенных мрачные, у многих страшные.
   Директор показывает мне пекарню, кухню, библиотеку, столярную мастерскую, еще что-то. Везде относительно чисто. Может быть, это в самом деле образцовая тюрьма, может быть, и не образцовая: мне ее сравнивать не с чем, -- я никакой другой тюрьмы не знаю (видел, правда, в 1917 году бастионы Петропавловской крепости). Но по всему этому громадному зданию разлита непередаваемая тоска. Нет, это не идиллия, это тюрьма.
   Две отдельные комнаты, представляющие собой по внешнему виду смесь архива с лабораторией: дактилоскопическое отделение. Каждый заключенный имеет здесь свой листок с отпечатком пальцев.
   -- И политические заключенные также?
   -- Да, и политические.
   -- Если не ошибаюсь, нынешний глава правительства в прошлом году сидел в вашей тюрьме?
   Директор смущенно улыбается.
   -- Да, сидел.
   -- Нельзя ли взглянуть на его листок?
   Легкое колебание.
   -- Отчего же, можно... Но в нем, право, нет ничего интересного...
   Заведующий отделением очень быстро находит листок: номер 70795. Фамилия: Алкала Замора. Имя: Нисето. Возраст, и т. д. Два отпечатка пальцев, затем значки и цифры. Я не разобрал, какие именно вилки, дельты и псевдодельты находятся на пальцах будущего президента республики. Может быть, на соседнем листке зарегистрирован вор-рецидивист или грабитель большой дороги? Нет, нельзя сказать, что в этом бумажном квадратике нет ничего интересного. Для соображений по философии истории дактилоскопическая камера Мадридской тюрьмы вполне подходящее место. Добавлю, что оба министра, выдавшие мне пропуск к Гало Понте, сами вышли из "Карсель Модело" всего лишь несколько месяцев тому назад. Чисто испанское явление? Однако Клемансо, Муссолини, Пилсудский тоже сидели в тюрьмах. И даже в такой стране, как Англия, с ее устоявшимся политическим строем и бытом, Ллойд-Джордж в 1900-ом году и Макдональд в 1917-ом были на волосок от тюрьмы. Вечное "сегодня ты, а завтра я" политического игорного дома. Или: "пора вставать, сестрица", как сказала в ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна, явившись с гренадерами в Зимний Дворец для ареста мирно спавшей Анны Леопольдовны. -- "Как, это вы, сударыня?" -- ответила Анна Леопольдовна спросонья. Не надо слишком крепко спать, -- такова мораль политики.

* * *

   Дон Гало Понте согласен меня принять. Мы идем в корпус политических заключенных. Он мало отличается от других. В длинный коридор выходят двери камер. Директор указывает мне боковую дверь в конце коридора и исчезает. Сюрприз: крошечная комнатка, в одной из стен решетка, по ее другую сторону старый человек в пижаме, -- в тюрьме очень жарко. Это и есть дон Гало Понте, бывший министр юстиции, ближайший сотрудник генерала Примо де Ривера. Я никак не предполагал, что разговаривать придется через решетку; таково правило, сохранившееся и при новом строе. Мера совершенно бесполезная, ибо передать и так можно все, что угодно, а бежать из "Карсель Модело" очень трудно.
   Дон Гало Понте, улыбаясь, протягивает через решетку руку.
   -- О чем вы желали бы со мной побеседовать?
   Я спрашиваю о причинах его ареста. Можно было бы начать разговор и удачнее.
   -- Об этом надо спросить нынешнее правительство. Я за собой никакой вины не знаю. Сижу здесь шестьдесят пять дней, но обвинительного акта не получил. Обращение? Очень хорошее.
   -- Вы были долгое время министром юстиции генерала Примо де Ривера?
   --Да, был. И это всегда будет главной гордостью моей жизни. Генерал Примо де Ривера был гениальный человек. Он сделал много добра Испании. Если вы будете писать о настоящем нашем разговоре, то я прошу вас это сказать совершенно ясно...
   Дон Гало Понте перечисляет дела бывшего диктатора.
   -- ...Таким образом, мы обеспечили Испании шесть лет процветания и благоденствия. И крови мы не проливали. Казней в пору диктатуры Примо де Ривера не было, самые решительные наши враги должны признать, что жестокости наша власть не проявляла никогда. В этом отношении она была диктатурой нового, особого типа.
   Вот именно.
   -- Думаете ли вы, что диктатура такого типа, не прибегающая к казням и не проявляющая жестокости, может существовать?
   -- Генерал Примо де Ривера держался у власти шесть лет и ушел в отставку лишь тогда, когда королю больше не угодно было, чтобы он у власти оставался. Примо де Ривера был убежденный монархист, как и я...
   Я спрашиваю о нынешнем положении. Но, по-видимому, республиканский строй вообще вне круга мыслей дона Гало Понте. Возможно, что министры, члены Второго Интернационала, в его глазах очень немногим лучше коммунистов. Этого, впрочем, бывший министр не сказал. Он ограничился словами:
   -- Я присягал королю. Республике я не присягал...

* * *

   Этот старик, конечно, говорит с большим достоинством, -- дай Бог каждому так себя вести за решеткой. Неловко и незачем его спрашивать, бывало ли в пору их диктатуры, что люди сидели в тюрьме шестьдесят пять дней, не получив обвинительного акта. Разумеется, бывало и гораздо чаще, чем теперь. Однако, выражать ужас и негодование по поводу такого зверства мы, ежедневно читающие и слышащие о Соловках, о ГПУ, лучше не будем. Все эти люди, монархисты и республиканцы, настоящей революции и настоящей диктатуры никогда не видали.
   Может быть, увидят. Вполне допускаю, что в эту самую камеру попадет сеньорита Виктория Кент, -- "как, это вы, сударыня?.." Какая участь ждет дона Гало Понте, сказать трудно. Насколько я могу судить о психологии Временного Правительства и Кортесов, бывшего министра юстиции скоро выпустят на свободу, -- если будет Временное Правительство и если будут Кортесы. В противном случае его, быть может, разорвут на части. Кто? Да скорее всего ближайшие соседи из уголовного корпуса: они ведь окажутся коммунистами в первый же светлый день гипотетического испанского октября. Так часто бывало: уж на что другое, а на подобные дела всегда есть исторические прецеденты. Французские депутаты 1792 года, конечно, и в мыслях не имели казнить королевского министра графа Монморена: его и арестовали "для того, чтобы отвратить от него народную ярость". Тем не менее, "народ" графа растерзал в тюрьме в дни сентябрьских убийств, и народным судьей, "justicier du peuple regИnИrИ", был уголовный преступник.
   Я изложил свой разговор с доном Гало Понте одному из самых просвещенных деятелей испанской революции.
   -- Очевидно, что-то было в личности генерала Примо де Ривера, если он и теперь внушает такие чувства своим бывшим сотрудникам?
   -- Разумеется, было, -- ответил мой собеседник. -- Гениальным человеком он не был, но ни в уме, ни в дарованиях, ни в личной честности, ни в самом искреннем патриотизме я ему отказать не могу. Верно и то, что вам сказал Гало Понте об отсутствии жестокости в его характере. Диктатуру Примо де Ривера нельзя и сравнивать с диктатурой Муссолини, --не говорю уже о диктатуре Сталина. Главным личным его недостатком было отсутствие политической культуры и неуравновешенный характер. Система же его никуда не годилась.
   Как не отметить тон испанской политической борьбы? Испанцы и от быка на "Корриде" требуют, чтобы он вел себя как гидальго: совершенно серьезно свищут, если неблагородный бык не хочет идти на арену, где его непременно зарежут, и восторженно аплодируют, если благородный бык несется на тореадора как бешеный. Не знаю, по этой ли причине Испания -- великолепный неудачник среди народов.

------------------------------------------------------------------

   Впервые: Последние новости. 1931. 30 июля; 8 авг.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru