Алтаев Ал.
Две королевы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Мария Стюарт и Елизавета Английская).

   

А. Алтаевъ

ДВѢ КОРОЛЕВЫ

(МАРІЯ СТЮАРТЪ И ЕЛИЗАВЕТА АНГЛІЙСКАЯ)

Историческая повѣсть для юношества

Съ иллюстраціями художниковъ В. Я. Кашпенскаго и О. В. Обольяниновой.

СПБ.-- 1910.

Оглавленіе.

   I. Въ Норфолькскомъ замкѣ
   II. Тревожная ночь
   III Смерть Маріи Тюдоръ
   IV. Рыцарь Ториклифь и башня Гарри
   V. Праздникъ въ старой Шотландіи
   VI. Королева Шотландская
   VII. Начало бѣдствій
   VIII. Эдинбургская драма
   IX. Месть Маріи
   X. У Ботвеля
   XI. Почва колеблется
   XII. Битва
   XIII. Троицынъ день
   XIV. Призывъ
   XV. День св. Мартина
   XVI. Утопающіе
   XVII. Такъ проходить слава міра
   XVIII. Послѣдній шагъ Маріи

0x01 graphic

I.
Въ Норфолькскомъ замкѣ.

0x01 graphic

   Въ большой кухнѣ Норфолькскаго {Норфолькъ -- графство въ Англіи, на сѣверо-востокъ отъ Лондона.} замка еще тлѣлъ огонь очага, а на вертелѣ дожаривались остатки мяса отъ господскаго стола, которымъ собиралась полакомиться многочисленная челядь. Поваръ, стоя у очага говорилъ мывшему руки старому садовнику:
   -- Что, старина, свинина вкуснѣе пахнетъ, чѣмъ капуста на твоихъ грядкахъ?
   -- Меня зовутъ Джономъ Нортономъ, мастеръ Давидъ Суттонъ; уже шестой десятокъ лѣтъ такъ зовутъ, право.
   Садовникъ огрызался всегда, когда кто-нибудь позволялъ смѣяться надъ его грядками..
   -- Прошу извиненія, сэръ. засмѣялся поваръ, съ комическимъ почтеніемъ прижимая руку къ сердцу, и потомъ продолжалъ просто, мѣняя тонъ: -- полѣзай лучше за столъ, братъ, нечего фыркать; пока не идутъ другіе, я тебя угощу...
   Залѣзая за столъ, старый Джонъ продолжалъ ворчать:
   -- Нечего жаловаться на капусту. Вѣрно, ты забылъ "лошадиный хлѣбъ", который приходилось рубить топоромъ?
   Въ Норфолькѣ еще не успѣли забыть этотъ жесткій хлѣбъ изъ бобовъ и отрубей во время голоднаго года.
   -- Такого хлѣба никогда не было въ замкѣ нашего сіятельнѣйшаго герцога, съ гордостью возразилъ поваръ.
   -- Слава Богу, Дэви, голодъ давно пошелъ спать,-- ты знаешь, какъ радостно повторяютъ здѣсь эту поговорку. А тогда... мы оба помнимъ... съ тѣхъ поръ прошло тридцать пять лѣтъ... Это было въ 1523 году...
   -- Да, да, закивалъ головою поваръ, -- и нашъ покойный герцогъ былъ молодой, бравый, а какъ онъ пришпорилъ тогда негодяевъ, дравшихъ горло по дорогамъ!
   -- Старый Дэви, съ укоризною сказалъ садовникъ,-- вспомни, что среди этихъ негодяевъ былъ твой родной братъ, а Джонъ Гринъ, братъ моей матеріи во всемъ околоткѣ считался лучшимъ работникомъ и честнѣйшимъ человѣкомъ; вспомни, что люди мерли, какъ мухи, и рѣки выбрасывали на берега немало утопленниковъ... и все отъ голода, отъ голода!
   Джонъ протянулъ руку, указывая на городъ Норвичъ.
   -- Тамъ, Дэви, собралась густая толпа, и я былъ въ ней. Мы ревѣли и кричали, особенно женщины... имъ нечѣмъ было кормить своихъ дѣтей...
   -- Къ чему ты мнѣ все это разсказываешь, Джонъ?
   -- Потому что ты все забылъ. Покойный король Генрихъ VIII, царство ему небесное, слишкомъ любилъ пожить. У него вѣчно была пуста казна и вѣчно ее нужно было пополнять, и золото разрѣшено было выжимать съ народа. Вотъ и приходилось ѣсть "лошадиный хлѣбъ".
   -- На то была Божья воля, Джонъ.
   -- Божья воля губитъ жатву, Дэви, а тутъ нечего было и губить. Лорды нашли болѣе выгоднымъ обратить наши поля въ пастбище для овецъ...
   Горькая улыбка пробѣжала по лицу стараго садовника; онъ вспоминалъ о томъ времени, когда перемѣны, происшедшія въ англійской промышленности, вызвали взрывъ народнаго негодованія во всей странѣ.
   Въ XV вѣкѣ Англія стала производить много шерстяныхъ матерій. Еще въ XII и XIII вв. великолѣпная шерсть англійскихъ овецъ вывозилась за границу; взамѣнъ шерсти англичане получали изъ-за границы готовыя ткани. Вскорѣ въ Англію, впрочемъ, были приглашены правительствомъ мастера-фламандцы {Жители Нидерландовъ или Фландріи, какъ тогда называли эту страну.}, которые охотно оставляли родину, чтобы заработать на сторонѣ большія деньги. Англичане быстро научились дѣлать шерстяныя матеріи самыхъ высокихъ сортовъ и въ началѣ XVI вѣка вывозили за границу уже около 80.000 кусковъ ежегодно.
   Ростъ шерстяного производства требовалъ большого количества овецъ, а, слѣдовательно, и расширенія пастбищъ. Производство хлѣба становилось менѣе выгоднымъ, чѣмъ производство шерсти; города богатѣли на счетъ селъ и деревень. Для скотоводства требуется меньше рабочихъ рукъ, чѣмъ для земледѣлія, и помѣщики охотно позволяли своимъ крѣпостнымъ крестьянамъ откупаться на волю; вслѣдствіе этого всѣ крѣпостные: сдѣлались мало-по-малу свободными людьми. Они превратились въ мелкихъ свободныхъ земледѣльцевъ и фермеровъ.
   Но малоземельные фермеры не въ состояніи были существовать на тотъ скудный заработокъ, который имъ давала ихъ собственная земля; большою поддержкой имъ служила заработная плата, получаемая за трудъ на землѣ помѣщика. Расширеніе пастбищъ отняло у нихъ этотъ заработокъ; пастбища сдѣлали зажиточныхъ земледѣльцевъ бѣдняками.
   Народное недовольство выразилось въ Лондонѣ сильнымъ бунтомъ въ 1523 году, оттуда перешло въ сосѣднія графства. Чиновникамъ-сборщикамъ налоговъ грозили смертью.
   Объ этомъ-то годѣ "лошадинаго хлѣба" и вспомнилъ теперь старый садовникъ, бывшій его очевидцемъ.
   -- Будетъ тебѣ, Джонъ, ворчать, говорилъ ему поваръ.-- Съѣшь-ка лучше кусочекъ доброй свининки, пока нѣтъ никого..
   Но Джона, что называется, "прорвало". Онъ говорилъ горячо, сжимая руки:
   -- И когда передъ толпою нашихъ полотняныхъ ткачей и нищихъ появился герцогъ, то онъ крикнулъ толпѣ: "Эй, гдѣ вашъ предводитель?" А Джонъ Гринъ смѣло отвѣчалъ: "Милордъ! Имя нашего предводителя -- Нищета. Нищета и сестра ея Нужда довели насъ до такихъ дѣйствій". И много еще говорилъ онъ, и разсказалъ о насъ все, какъ по писанному. Герцогъ обѣщалъ отмѣну налога, и послѣ этого толпа успокоилась и мирно разошлась... А теперь другое...
   Старикъ замолчалъ, замѣтивъ, что кухня наполняется челядью, собравшейся къ ужину.
   Когда на трехъ столахъ появились миски съ похлебкой изъ капусты, и кухня наполнилась шуршаніемъ, чавканьемъ, стукомъ ложекъ и отрывистыми разговорами, садовникъ замолчалъ и ѣлъ молча, все еще погруженный въ воспоминанія о быломъ.
   Сегодня Джонъ Нортонъ казался особенно разстроеннымъ. До него долетѣли тревожныя вѣсти изъ Лондона. Что только творилось въ Англіи! Богъ слишкомъ долготерпѣливъ... Сначала король Генрихъ VIII женился на вдовѣ своего брата Екатеринѣ Арагонской; она ему скоро надоѣла; онъ съ нею развелся и женился, несмотря на запрещеніе папы, на придворной дамѣ, племянницѣ покойнаго герцога Норфолькскаго, Аннѣ Болейнъ. Чтобы узаконить свой бракъ, не признаваемый папою, Генрихъ объявилъ Англію отпавшей отъ Рима и назвалъ себя "единственнымъ на землѣ верховнымъ главою церкви Англіи". Отнынѣ власть во всѣхъ духовныхъ дѣлахъ Англіи должна была принадлежать королю. Личное дѣло короля о разводѣ съ королевою дало всей странѣ другую религію и создало серьезный государственный переворотъ.
   Еще во второй половинѣ XIV вѣка профессоръ одного изъ англійскихъ университетовъ, Джонъ Виклефъ, нанесъ первый ударъ католической церкви и главѣ ея -- папѣ. Отъ нападокъ на папу Виклефъ перешелъ къ нападкамъ на духовенство за его праздность, пороки и ханжество и проповѣдывалъ ученіе первыхъ христіанъ. У Виклефа явилось много послѣдователей, нищихъ-священниковъ, ходившихъ изъ города въ городъ съ проповѣдью. Наконецъ, волна реформаціи перекинулась въ Германію и была разнесена по всему міру смѣлымъ августинскимъ монахомъ Мартиномъ Лютеромъ.
   Отпаденіе отъ католической церкви испугало духовенство; послѣдователей новой вѣры стали гнать. Все это не разъ вызывало серьезныя столкновенія между народомъ и правительствомъ и было поводомъ и причиною народныхъ возстаній. Генрихъ VIII все перевернулъ: онъ сталъ преслѣдовать католиковъ. Онъ въ общемъ оставилъ весьма много сходнаго съ католицизмомъ; имъ руководило простое желаніе быть лично свободнымъ отъ власти папы.
   Генрихъ VIII велъ распущенную жизнь съ тѣхъ поръ, какъ почувствовалъ въ себѣ силу. Онъ отправлялъ своихъ женъ по очереди на эшафотъ; изъ шести королевъ три оставили ему по ребенку: Екатерина Арагонская -- слабую, хилую Марію Тюдоръ; Анна Болейнъ -- Елизавету; Іоанна Сеймуръ -- Эдуарда VI. Когда умеръ царствовавшій послѣ Генриха сынъ его Эдуардъ и прошли споры и волненія о престолонаслѣдіи, королевой Англіи въ 1553 году была. провозглашена Марія Тюдоръ, прозванная Кровавой. Это прозвище она получила за преслѣдованія и казни протестантовъ. До 3.000 духовныхъ осталось безъ мѣстъ, 300 было сожжено на кострахъ. Протестантскіе священники изгонялись изъ епархій, протестантскія священныя книги жглись; королевскіе шпіоны бродили всюду... Еще страшнѣе стало жить, когда Марія вышла замужъ за гонителя протестантовъ испанскаго короля Филиппа II. Нелюбимая мужемъ королева, потерявшая надежду имѣть ребенка, съ фанатизмомъ устремилась на вопросы религіи, и эшафоты покрыли страну. Народъ стоналъ отъ гнета и съ ненавистью относился къ чуждому королю, особенно послѣ того, какъ Филиппъ вовлекъ Англію въ несчастную войну съ Франціей, благодаря чему Англія потеряла Калэ, очень важный портъ на континентѣ.
   Но въ эту пору крови и ужаса большинство англійскаго народа спокойно ожидало смерти больной королевы и скораго восшествія на престолъ второй дочери Генриха VIII Елизаветы.
   А преслѣдованія и казни еретиковъ все усиливались; въ Лондонѣ ожидали новыхъ и новыхъ приговоровъ, и герцогъ наканунѣ, собравъ свою дворню, держалъ рѣчь о томъ, что не потерпитъ у себя въ замкѣ ереси. Это заставило призадуматься стараго Джона Нортона, о которомъ ходили смутные слухи, будто онъ втайнѣ исповѣдуетъ протестантскую вѣру...
   Сидя за кухоннымъ столомъ, Джонъ задумчиво смотрѣлъ въ окно и ѣлъ вяло; вдругъ лицо его прояснилось, и онъ заторопился покончить съ ужиномъ.
   Дворецкій Клеръ презрительно скривилъ губы:
   -- Видно, у тебя, старина, чешутся пятки, чтобы побѣгать съ герцогскими пострѣлятами?
   -- Меня зовутъ мастеръ Джонъ Нортонъ, буркнулъ садовникъ,-- точно такъ же, какъ васъ зовутъ мастеръ Клеръ.
   И, поднявшись, онъ ушелъ тяжелой старческой походкой.
   Громадный старый паркъ спускался по скату холма къ полямъ, до самаго рва. Въ срединѣ парка тянулись длинныя гряды овощей, вперемежку съ клумбами великолѣпныхъ цвѣтовъ.
   Двое дѣтей забрались на развалины стараго норфолькскаго замка. Мальчикъ лѣтъ девяти лежалъ ничкомъ на широкой площадкѣ сломанной колонны и рылся въ ще. ляхъ между камнями. Его рыжеватый бархатный костюмъ сливался съ тусклыми тонами камней, и только алое перо на шляпѣ шевелилось, какъ яркое пламя, при каждомъ его движеніи. Лицо было почти скрыто длинными черными прядями ниспадающихъ до плечъ волосъ. Въ двухъ шагахъ отъ него стояла на камняхъ шестилѣтняя дѣвочка; вѣтеръ игралъ ея темными кудрями и колебалъ вокругъ тоненькихъ ногъ красную юбочку.
   -- Ахъ, Торни! звенѣлъ голосокъ дѣвочки,-- сегодня ты ей не оторвалъ хвоста!
   Она говорила объ ящерицѣ, которую сжималъ въ рукѣ ея товарищъ.
   -- Добрый день, лэди, сказалъ садовникъ,-- добрый день, милордъ, или, вѣрнѣе, добрый вечеръ. А вы опять изволите ловить ящерицъ?
   Онъ почтительно держалъ на отлетѣ свой засаленный крестьянскій колпакъ и улыбался.
   Дѣвочка потянулась къ старику, подпрыгнула и повисла у него на шеѣ, показывая въ зажатой рукѣ головку извивающейся ящерицы. Садовникъ сконфуженно отстранился:
   -- Не годится маленькой лэди, будущей нашей герцогинѣ, обнимать шею слуги...
   Маленькая. лэди поправила волосы и грустно сказала:
   -- Графиня Сюррей всегда заставляетъ меня сидѣть такъ смирно, точно я кукла... Теперь и Джонъ не хочетъ говорить со мною... Уйдемъ отъ него, Торни!
   Садовникъ растерялся и казался искренно огорченнымъ.
   -- Лэди Алиса, проговорилъ онъ, -- всегда можетъ заставлять по своей волѣ стараго Джона смѣяться или плакать, какъ настоящая волшебница въ сказкѣ. Прежде въ замкѣ было темно и пусто, а когда сюда привезли трехлѣтнюю лэди Алису, тогда сразу стало свѣтло... И старый Джонъ весело работалъ въ саду и каждый день вязалъ маленькой лэди букеты и вѣночки изъ душистыхъ цвѣтовъ. Потомъ сказали, что лэди Алиса будетъ расти въ замкѣ, какъ невѣста молодого герцога и наша будущая госпожа, а потомъ ея матушка, лэди Фицральфъ, упокой Господи ея душу, полетѣла на бѣлыхъ лошадкахъ къ ангеламъ въ.чертогъ Бога,-- и я сталъ жалѣть маленькую лэди, какъ сиротку, у которой во всемъ свѣтѣ не найдется человѣка, любящаго ее такъ, какъ любитъ старый Джонъ. Но только цѣловать стараго Джона все-таки не слѣдуетъ, потому что у него жесткое черное лицо, руки, запачканныя землей, а еще потому, что у него мать была простою женою мужика, и лэди Сюррей, высокородная графиня, никогда не потерпитъ, чтобы невѣста ея сына цѣловала мужиковъ.
   Губы Алисы расплылись въ растерянную улыбку; сѣрые глаза ея, большіе и мягкіе, украдкой ласково смотрѣли на старика.
   Джонъ вынулъ изъ кармана тряпку, въ уголкѣ которой было что-то завязано, развязалъ узелъ, положилъ на широкую ладонь нѣсколько сѣренькихъ червячковъ и весь засіялъ торжествующей улыбкою.
   -- А что на это скажетъ маленькая лэди Алиса? Если мы положимъ моихъ звѣрушекъ въ траву, пожалуй, они будутъ вечеромъ свѣтиться, какъ изумруды!
   Забывъ о гнѣвѣ хозяйки замка, строгой графини Сюррей, старый Джонъ хохоталъ, какъ ребенокъ. Алиса тоже смѣялась и хлопала въ ладоши. Сѣрыхъ червячковъ было больше десятка!
   -- Пусти, Торни! кричала весело дѣвочка.-- Джонъ положитъ червячковъ сюда, на камни, гдѣ растетъ трава,-- ихъ будетъ здѣсь отлично видно изъ оконъ замка, и мы посмотримъ; какъ они заблестятъ, когда стемнѣетъ!
   Она наклонилась, чтобы посмотрѣть, какъ садовникъ будетъ раскладывать свѣтляковъ, и выпустила ящерицу. Ящерица метнула хвостикомъ и, извиваясь, скрылась въ расщелинѣ камней.
   Старый Джонъ лазалъ по развалинамъ, выбирая тощіе клочки зелени, выглядывавшіе то тутъ, то тамъ изъ трещинъ, и пыхтѣлъ, потому что страдалъ одышкой. Онъ вздрогнулъ, услышавъ дерзкій хохотъ за своей спиной, попробовалъ вскочить на ноги, но потерялъ равновѣсіе и растянулся во весь ростъ. Потирая одной рукой колѣни, онъ сердито грозилъ другою своему внуку, рослому парню, смотрѣвшему на него изъ-за деревьевъ съ глупой улыбкой:
   -- Охъ, Дикъ! Вездѣ-то ты подсматриваешь за дѣдомъ, а потомъ, при случаѣ, не прочь разнести болтливымъ языкомъ всюду, гдѣ тебя не спрашиваютъ! Не стану я больше держать тебя здѣсь у себя помощникомъ и отправлю домой въ деревню на радость матери.

0x01 graphic

   Онъ не докончилъ; невдалекѣ послышался конскій топотъ, и въ аллею въѣхалъ Томасъ Говардъ, -- юноша лѣтъ двадцати двухъ, свѣтловолосый, въ красноватомъ бархатномъ костюмѣ, съ красивымъ надменнымъ лицомъ. Соскочивъ съ лошади, онъ бросилъ поводья парню и, смѣясь, сказалъ:
   -- Дику не придется сегодня болтать, а матушкѣ, выслушивать разсказы Клера. Я самъ вижу, какъ Алисонъ, моя маленькая невѣста, проводитъ время.
   Алиса, которую съ самаго рожденія обручили съ Томасомъ Говардомъ, унаслѣдовавшимъ отъ дѣда титулъ герцога норфолькскаго, опустила голову и съ виноватымъ видомъ посмотрѣла на свои перепачканныя руки. Но герцогъ, подтрунивъ надъ нею, очевидно, сейчасъ же и забылъ объ этомъ, какъ забывали объ Алисѣ всѣ въ замкѣ, пріютившемъ ее навсегда послѣ смерти матери. Впрочемъ, о ней всегда помнило трое обитателей стараго замка: Джонъ -- садовникъ, Теофанія -- старая служанка, и Торни, или Торнклифъ Мовбрей. Торни, какъ и Алиса, былъ круглымъ сиротою и, какъ Алиса, приходился дальнимъ родственникомъ Говардамъ; сходство положеній сблизило дѣтей. Здоровый, сильный мальчикъ, выросшій одиноко среди, чужихъ ему людей, горячо привязался къ другому одинокому, но болѣе слабому, чѣмъ онъ, ребенку.
   Молодой герцогъ Томасъ удалился по аллеѣ, сбивая хлыстомъ головки цвѣтовъ, напѣвая какую-то веселую пѣсенку и двигаясь плавной, вздрагивающей походкой, какая бываетъ у наѣздниковъ. Торнклифъ проводилъ завистливымъ взглядомъ счастливаго кузена, такого красиваго и блестящаго, который кончилъ уже Кембриджскій колледжъ {Колледжъ или коллегія -- высшее учебное заведеніе, гдѣ ученики живутъ.}, носилъ шпоры, бывалъ при дворѣ и участвовалъ въ веселыхъ охотахъ. И жизнь Томаса Говарда представлялась Торнклифу рядомъ пышныхъ празднествъ, какъ тріумфальное шествіе героя.
   Приходъ герцога нарушилъ мирную картину дружеской бесѣды. Джонъ почтительно снялъ колпакъ и, поклонившись маленькимъ господамъ, побрелъ во-свояси, не переставая ворчать на внука, слѣдовавшаго за нимъ съ лошадью въ поводу. Дѣти отправились въ замокъ.
   -- Торни, заговорила вдругъ Алиса, лукаво прищуривая глаза, -- а вѣдь, пожалуй, у старой Тиффани веселѣе, чѣмъ у лэди?
   -- Ты хочешь пойти къ Тиффани, Алисонъ? покорно спросилъ мальчикъ.-- А намъ не достанется? За себя-то я не боюсь, а вотъ ты, если Клеръ пронюхаетъ и разскажетъ лэди...
   Они оба не любили лэди Сюррей, мать Томаса Говарда, напыщенную, молчаливую даму. Торнклифъ увѣрялъ, что отъ ея ледяного т.олоса стынетъ кровь въ жилахъ.
   Робкая дѣвочка сначала задумалась, остановившись на дорожкѣ, но потомъ безпечно тряхнула головою.
   -- Нѣтъ, милый Торни, сказала она весело,-- нечего бояться: мы забѣжимъ къ Тиффани только на минуточку!
   И быстро-быстро обогнули они лужайку передъ замкомъ и черезъ длинный коридоръ, возлѣ кладовыхъ и кухни, пробрались къ высокой винтовой лѣстницѣ, ведущей къ маленькой, восьмиугольной угловой башнѣ съ огромными богато-разукрашенными трубами на кровлѣ, сооруженными при одной изъ построекъ стараго замка. Здѣсь жила Теофанія, кормилица отца молодого, герцога, покойнаго графа Генриха Сюррей.

0x01 graphic

0x01 graphic

   

0x01 graphic

II.
Тревожная ночь.

   Теофанія очень рѣдко спускалась со своей башни; она была стара, и кости ея ныли отъ ревматизма. Въ очагѣ ея во всякое время года горѣлъ огонь. Когда вошли дѣти, она сидѣла на полу передъ каминомъ; въ комнатѣ чудесно пахло арникомъ, которымъ былъ посыпанъ каменный полъ.
   Старуха плела изъ соломы цыновку и тихо шептала молитвы. Она ласково улыбнулась дѣтямъ и закивала имъ издали головою. Дѣти были почти единственными ея гостями.
   Алиса поцѣловала Теофанію и положила ей на колѣни пучекъ алыхъ розъ.
   -- Что ты шепчешь, бабушка Тиффани? спросила она.
   -- Молитву на конецъ дня, дитя мое. Теперь здѣсь, въ замкѣ, скоро всѣ, пожалуй, забудутъ молиться...
   -- Почему забудутъ молиться? спросилъ Торнклифъ.-- Вѣдь патеръ Никласъ каждый день служитъ мессу.
   -- Замолились изъ-подъ палки, сердито отозвалась старуха,-- а давно ли они всѣ готовы были вторично распять своего Господа вмѣстѣ съ нечестивыми королями, да проститъ имъ Богъ... Теперь ихъ научили молиться въ Лондонѣ...
   -- Въ Лондонѣ? подхватилъ Торнклифъ.-- Теперь тамъ жгутъ еретиковъ, Тиффани...
   -- За что ихъ жгутъ, Торни? прошептала Алиса.
   -- Ихъ жгутъ, дѣловымъ тономъ отвѣчалъ Торнклифъ, -- по приказанію королевы. Сегодня я слышалъ, какъ болтали объ этомъ конюхи. Еретики не такъ молятся, какъ слѣдуетъ; они большіе грѣшники, а жгутъ ихъ, чтобы изгнать изъ нихъ дьявола. Объ этомъ мнѣ разсказалъ патеръ Никласъ. Ихъ водятъ по лондонскимъ улицамъ, связанныхъ другъ съ другомъ веревкою.
   Алиса зажмурила глаза и съ ужасомъ прошептала:
   -- Но вѣдь горѣть... это очень, очень больно, Торни?
   Глаза старухи вспыхнули; она почти закричала:
   -- А развѣ еретики прежде не такъ же поступали съ нами? Господь ихъ всѣхъ накажетъ, говорила убѣжденно старуха,-- и уже наказалъ короля Генриха. Его сынъ, король Эдуардъ, умеръ на зарѣ жизни; раздоры поселились въ королевской семьѣ; сколько королевъ сложило голову на плахѣ...
   Теофанія подняла палку съ тяжелымъ свинцовымъ набалдашникомъ и, какъ бы указывая не небо, злобно бормотала:
   -- Королевская семья будетъ наказана и за родъ моего господина... Говарды -- въ родствѣ съ королевской семьею. Двѣ жены короля Генриха были племянницами стараго герцога... {Анна Болейнъ и пятая жена Генриха VIII Екатерина Говардъ.}: Старый герцогъ, дѣдъ нынѣшняго господина, былъ всегда совѣтникомъ короля, а братъ его, адмиралъ Эдвардъ, поклялся, что до тѣхъ поръ проливы не будутъ опозорены пиратами, пока у него останется хоть одинъ корабль и хоть одинъ сынъ для командованія имъ.
   Въ голосѣ старухи зазвучала глубокая скорбь.
   -- Посмотрите, сказала она, указывая рукой на окно,-- должно быть, и теперь лэди-графиня ходитъ внизу, въ паркѣ, по аллеѣ и говоритъ сама съ собою и ломаетъ свои руки, вспоминая о мужѣ... Лэди-графиня, такая веселая прежде, теперь вѣдь разучилась смѣяться...
   -- Отчего умеръ, Тиффани, графъ Сюррей? спросилъ, замирая, Торнклифъ, и весь превратился въ слухъ.
   Скорбно звучалъ голосъ старухи, когда она говорила о своемъ воспитанникѣ, графѣ Сюррей, отцѣ герцога Томаса Говарда:
   -- Господи Боже! Какой былъ рослый, какой красавчикъ, лордъ Генрихъ, графчикъ мой! Онъ выросъ у меня на рукахъ... Потомъ онъ сдѣлался храбрымъ воиномъ, мой маленькій Гарри, и ходилъ съ отцомъ въ походъ въ Шотландію... Онъ любилъ пировать, пѣть и смѣяться и складывалъ стихи... Онъ любилъ шалости и иногда по ночамъ, возвращаясь съ попойки, стрѣлялъ на улицахъ, что нерѣдко дѣлаютъ молодые люди, у которыхъ много денегъ въ карманѣ; за это его сначала посадили въ тюрьму, потомъ, давъ погулять немного на свободѣ, отвели въ страшный кровавый Тоуэръ...
   Алиса остановившимися отъ ужаса большими глазами впилась въ лицо Теофаніи. Таинственный голосъ старухи звучалъ въ сгущавшихся сумеркахъ, какъ унылый звонъ колокола... Торнклифъ замеръ отъ любопытства... Онъ спросилъ шопотомъ:
   -- Что тамъ дѣлали съ нимъ въ Тоуэрѣ? Никто въ замкѣ не говоритъ о графѣ...
   -- Красавчикъ Гарри попалъ въ кровавый Тоуэръ, страшную тюрьму, а я цѣлый мѣсяцъ день и ночь бродила у стѣны, все думала, что удастся какъ-нибудь повидать его...
   -- За что же его туда посадили, Тиффани? опять спросилъ Торнклифъ.
   -- Они взяли тогда графчика и отца его, стараго герцога... Оба они, видишь ли, говорили о своей знатности... Дѣло было на веселой пирушкѣ, и дядя его величества короля Эдуарда, тогда еще маленькаго принца Эдди, завидовавшаго роду Говардовъ, увидѣлъ на пальцѣ графчика Гарри кольцо, а на томъ кольцѣ высѣченный цвѣтокъ дрока {Цвѣтокъ дрока былъ значкомъ древняго англійскаго королевскаго дома Плантагенетовъ.}: Гарри, смѣясь, сказалъ, что это -- знакъ королевскаго дома и что въ жилахъ его течетъ кровь древняго королевскаго рода Плантагенетовъ. Тогда вельможа рѣшился его погубить и оклеветалъ передъ королемъ, какъ измѣнника, котораго герцогъ хочетъ посадить на престолъ... Король былъ старъ, и, должно быть, разсудокъ у него помутился. Онъ повѣрилъ черной клеветѣ... День и ночь бродила я у тюремныхъ стѣнъ и засыпала тутъ же на землѣ... И мнѣ удалось еще разъ увидѣть моего графчика... Я подкупила стражу...
   Старуха уставилась на пламя камина и глухо продолжала:
   -- Я видѣла изъ сторожки, какъ повели его... И онъ обернулся и чуть-чуть скривилъ губы: ему, вѣдь, было тяжело предстать въ такомъ грязномъ видѣ передъ Царемъ Царей, но потомъ онъ посмотрѣлъ на небо, глубоко вздохнулъ и улыбнулся такъ, какъ умѣлъ только онъ одинъ улыбаться, и ямочки показались у него на щекахъ, какъ у маленькаго мальчика. Вдругъ улыбка сразу сбѣжала у него съ липа, и онъ рѣшительно оторвалъ пуговицу у ворота и завернулъ воротникъ къ плечамъ, чтобы до шеи его не коснулись грубыя руки палача. И пошелъ впередъ такъ быстро, какъ позволяли ему ноги, отвыкшія отъ ходьбы за мѣсяцъ заключенія. Былъ разсвѣтъ, просыпался день, а онъ, ясный, какъ день, уходилъ въ вѣчность. Къ сѣверу возвышался Тоуэрскій холмъ, гдѣ казнили преступниковъ. Тамъ благороднѣйшій изъ лордовъ Англіи былъ вздернутъ между двумя столбами висѣлицы... Я ничего не видѣла: сторожа нашли меця на землѣ безъ памяти... Король Генрихъ умеръ какъ-разъ въ тотъ день, когда должны были казнить стараго герцога, отца графчика, и старый герцогъ былъ пощаженъ королемъ Эдуардомъ... Но тоска прежде времени свела его въ могилу; униженіе и позоръ сломили его, и казалось ему, что земля Норфолькскаго замка требуетъ отъ него мести за сына...
   Старуха вдругъ выпрямилась и высоко подняла руки.
   -- Господь мститъ за невинныхъ, сказала она,-- въ Смитфильдѣ горятъ костры... Господь покараетъ дѣтей за родителей, которые заставили насъ прятаться съ нашими святынями и молиться украдкой...
   Огонь почти потухъ въ каминѣ; въ слабомъ свѣтѣ Теофанія была страшна съ вытянутыми вверхъ руками... Казалось, изо всѣхъ угловъ выскочатъ и начнутъ бѣсовскую пляску злые, духи невѣдомаго міра... Алиса крикнула и схватила Торнклифа за руку.
   Теофанія опомнилась и принялась утѣшать перепуганную дѣвочку:
   -- Молчи, Алисочка, Богъ видитъ твое доброе сердце, и никто не смѣетъ тронуть тебя... Вотъ, возьми четки,-- онѣ освящены у раки св. Ѳомы Бекета; онѣ спасутъ тебя отъ грѣха. Станьте, дѣти, на колѣни и поклянитесь, что всю жизнь будете служить истинному Господу и никогда не измѣните ему...
   Дѣти стали на колѣни и повторяли за старухой длинную непонятную клятву о томъ, что они будутъ истинными католиками, и оба они чувствовали, что отнынѣ связаны своими словами на всю жизнь.
   Ветхая лѣстница башни скрипнула. Въ темнотѣ прозвучалъ хриплый и рѣзкій голосъ:
   -- А нельзя сказать, бабуся, чтобы у тебя ярко свѣтило солнце въ твоей норѣ!
   -- Вечеромъ солнце свѣтитъ только на твоей лысинѣ, Гудокъ, спокойно отвѣчала Теофанія вошедшему шуту.
   Его прозвали Гудкомъ за рѣзкій голосъ.
   -- А вы здѣсь, дѣточки, милордъ и милэди, пропищалъ Гудокъ, тряся краснымъ дурацкимъ колпакомъ, увѣшаннымъ бубенчиками.-- Нельзя сказать, чтобы эта почтенная женщина принимала васъ при хорошемъ освѣщеніи!
   Старуха зажгла маленькую масляную лампочку, и свѣтъ ея озарилъ неприглядное убожество каморки съ угломъ, заставленнымъ иконами и всевозможными реликвіями.
   -- Мой господинъ филинъ не нуждается въ свѣтѣ, сказалъ шутъ.
   -- Но нуждаешься ты, чтобы не переломать ноги, проворчала. Теофанія.
   Она любила шута за то, что онъ былъ истиннымъ католикомъ и спряталъ въ свое время не мало святынь отъ издѣвательствъ протестантовъ.
   Теофанія посвѣтила шуту въ дверь чулана, гдѣ былъ сваленъ всякій хламъ. Оттуда послышалось хлопанье крыльевъ и рѣзкій крикъ. Черезъ минуту Гудокъ съ кривляніемъ и ужимками вытащилъ громаднаго сѣраго филина. Птица хлопала круглыми глазами, а шутъ совалъ-ей въ клювъ кусочки сырого мяса, украденные на кухнѣ. Гудокъ искалъ ласки и привязался къ "Башенной старухѣ" -- Теофаніи и къ "Башенной птицѣ" -- филину, пойманному въ дуплѣ стараго дуба.
   Вдругъ Гудокъ вспомнилъ, что ему поручили найти дѣтей, и сообщилъ объ этомъ тутъ же.
   Алиса испугалась больше своего товарища. Она боялась суровой лэди Сюррей и помнила еще о розгахъ, которыя ей разъ пришлось уже отвѣдать.
   -- А какая мнѣ будетъ награда, если я не скажу, что нашелъ лорда и лэди? спросилъ лукаво Гудокъ.
   -- Я тебѣ отдамъ одного червяка со свѣчечкой, сказала Алиса.
   -- А я тебѣ отдамъ свой самострѣлъ, запинаясь, предложилъ Торнклифъ.
   Ему, видимо, было очень жаль разстаться съ игрушкой.
   -- Хе, хе, засмѣялся Гудокъ,-- нѣтъ... вы лучше пообѣщайте мнѣ носить иногда кусочки мяса отъ повара, а то каналья мнѣ уже пересталъ ихъ давать для филина. А потомъ мы выпустимъ филина на волю.
   Въ сопровожденіи Гудка дѣти робко вошли въ большую залу. Здѣсь, отпустивъ своихъ. дамъ, графиня любила провести часокъ-другой въ тѣсномъ семейномъ кругу. Толстенькій аббатъ, прихлебывая вино, игралъ съ лэди Сюррей въ трикъ-тракъ; лэди казалась деревянной куклой въ своемъ траурномъ платьѣ: такъ медленно повернула она голову, когда Гудокъ привелъ дѣтей.
   Въ другомъ концѣ залы герцогъ игралъ въ шахматы съ живущимъ въ замкѣ отставнымъ актеромъ Корнишемъ. Онъ безучастно взглянулъ на вошедшихъ.
   Лэди Сюррей брезгливо сказала:
   -- Благопристойное занятіе для лэди и лорда лазать съ грубымъ слугою по камнямъ.
   Торнклифъ мужественно приготовился къ выговору, но у Алисы на глаза навернулись слезы, и она съ отчаяніемъ взглянула на шута, пряча за спиною четки Теофаніи; онѣ могли выдать ея прогулку въ старую башню.
   -- А что это ты прячешь, Алиса?
   Алиса покраснѣла до корня волосъ отъ
   строгаго вопроса лэди и покорно протянула четки. Ей казалось, что впереди, изъ мрака выглядываетъ рука съ розгою и грозитъ ей. И дѣвочка горько расплакалась.
   -- Алиса, невозмутимо заговорила лэди Сюррей, -- извольте отвѣчать, моя милая, и помнить, что благородная лэди не должна плакать, какъ дочка судомойки.
   Тогда Гудокъ выступилъ впередъ:
   -- Не знаю чего ты сердишься, тетушка. Это я предподнесъ четки изъ кипариса молодой лэди, и лэди и лордъ молились такъ усердно, стоя рядышкомъ на колѣняхъ въ капеллѣ, что мнѣ пришлось порвать горло, прежде чѣмъ они- услышали, какъ я зову ихъ; это случилось, когда ты меня послала ихъ искать. Вотъ послушай-ка, какъ я скверно теперь кричу пѣтухомъ: ку-ку-ре-ку!
   Шутъ вытянулъ морщинистую шею и, звеня бубенчиками колпака, закричалъ и до того сдѣлался похожимъ на цыпленка, что даже на лицѣ лэди Сюррей появилось нѣчто въ родѣ улыбки.
   Опасность миновала; дѣти усѣлись на скамеечку у ногъ графини и стали ждать, когда имъ будетъ велѣно идти спать. Графиня продолжала играть въ трикъ-тракъ, а герцогъ въ шахматы.
   Зала тонула въ полумглѣ; восковыя свѣчи давали свѣтъ скупо и бросали на потемнѣвшую парчу обоевъ свѣтлые блики, похожіе на маленькіе диски солнца. Цвѣтныя стекла въ большихъ окнахъ новаго образца казались мрачными; яснѣе другихъ у шахматнаго столика выступала могучая фигура закованнаго въ сталь воина. Алиса пристально смотрѣла на свои любимые портреты "Прекраснаго Гарри" -- покойнаго графа Сюррей, и лэди Сюррей, повѣшенные рядомъ. Изъ прихотливой рѣзьбы массивной рамы выглядывало открытое лицо молодого графа. Гордо и смѣло смотрѣли глаза Гарри, и статная фигура, опирающаяся на мечъ, дышала юношеской отвагой въ богатомъ плащѣ, расшитомъ золотомъ и подбитомъ соболями. Лэди Сюррей, одѣтая по модѣ того времени, гораздо скромнѣе мужа, казалась ребенкомъ въ своемъ розовомъ платьѣ, съ улыбкой на пухлыхъ дѣтскихъ губахъ, и глаза ея свѣтились безконечнымъ легкомысленнымъ весельемъ, и даже прядка золотистыхъ волосъ, непослушно выбившаяся изъ-подъ тоненькой золотой сѣтки кружевного французскаго капора,-- казалась нелѣпой, невозможной, даже въ прошломъ, для суровой Графини Сюррей...

0x01 graphic

   Среди тишины вдругъ раздался голосъ Торнклифа:
   -- Собаки такъ и заливаются во дворѣ...
   -- Узнать, что тамъ случилось, распорядился герцогъ; и слуги, ожидавшіе у дверей его приказаній, торопливо бросились къ лѣстницѣ. Черезъ минуту въ залу явился взволнованный дворецкій Клеръ. Онъ сказалъ, что во дворѣ стража шерифа {Шерифъ -- королевскій чиновникъ, слѣдящій въ извѣстномъ округѣ за выполненіемъ обязательствъ народа къ коронѣ, напр., собираніемъ податей и т. д.}, она настаиваетъ на томъ. Что въ замкѣ спрятался еретикъ, не платящій налоговъ, позволившій себѣ на улицѣ оскорбить дерзкими словами королеву и отказавшійся отъ посѣщенія католическаго богослуженія. Этотъ еретикъ бѣжалъ изъ норвичской тюрьмы отъ суда и казни.
   -- Распорядись о томъ, чтобы поймали еретика, сухо приказалъ герцогъ.-- Впрочемъ, я иду самъ.
   Онъ поднялся и съ недовольнымъ видомъ вышелъ изъ залы, сопровождаемый дворецкимъ.
   -- Во дворѣ никого, сказалъ онъ небрежно,-- а стража стоитъ на своемъ. Ничего не понимаю. Я предоставилъ имъ искать вездѣ, гдѣ хотятъ.
   -- Пора спать, устало проговорила лэди Сюррей,-- уже поздно. Ты распорядился, чтобы стражу шерифа накормили на кухнѣ?
   -- Распорядился, матушка.
   Герцогъ поцѣловалъ руку матери и почтительно пропустилъ ее къ дверямъ.
   Во дворѣ опять поднялась тревога. Стража шерифа утверждала, что бѣглый узникъ спрятался гдѣ-нибудь поблизости. Герцогъ вышелъ снова изъ замка и отдавалъ приказанія. Клеръ со стражею и слугами рыскалъ по парку, и факелы, сквозившіе между темными кустами деревьевъ, казались блуждающими огнями.
   -- Паркъ обыскать невозможно, говорилъ Клеръ, появляясь передъ герцогомъ.-- Люди сбились съ ногъ; вѣроятно, еретикъ пробѣжалъ въ лѣсъ, если не спрятался въ сторожкѣ Джона, когда тотъ изъ нея вышелъ.
   Джонъ Нортонъ спокойно пошелъ къ низенькой деревянной постройкѣ и открылъ дверь. Оттуда съ визгомъ выскочила огромная ручная волчица, принялась прыгать на садовника и лизать ему руки.
   -- Ищи, Цинія! крикнулъ герцогъ, показывая на темную чащу деревьевъ.
   Громадный звѣрь прыгнулъ и исчезъ въ чащѣ. Во мракѣ послышался его протяжный, тоскливый вой. Люди съ факелами бросились на этотъ вой, но стража боялась близко подходить къ двумъ свѣтящимся въ потемкахъ огненнымъ точкамъ. Садовникъ свистнулъ тихо и ласково, какъ бы успокаивая животное, и Цинія вдругъ пошла обратно, поджавъ хвостъ. Джонъ взялъ ее за ошейникъ и ласково погладилъ. Она лизала ему руки. Очевидно, поиски не привели ни къ чему, и было бы глупо рыскать ночью по лѣсу.
   Герцогъ ушелъ въ замокъ въ сопровожденіи Клера и стражи шерифа; слуги медленно расходились, туша дымные факелы.
   Когда во дворѣ все стихло, и въ замкѣ потухли огни, Джонъ, приперевъ дверь сторожки, тихо пошелъ по аллеѣ парка въ ту глухую заросль, откуда еще недавно раздавался такой тревожный вой волчицы.
   Мягко ступая, садовникъ подошелъ къ старому безводному колодцу, который служилъ теперь для свалки листьевъ и всякаго хлама въ паркѣ. Джонъ осторожно разрылъ хворостъ и тихо сказалъ въ темноту:
   -- Братъ Сванъ, вылѣзай. Все спокойно. Берись за палку.
   Кто-то схватился за протянутый длинный шестъ, и черезъ минуту тщедушная фигурку выросла въ темнотѣ.
   -- Спаси тебя Богъ, сказалъ бѣглецъ.-- Въ какую сторону они пошли? Какъ бы на нихъ не наткнуться...
   -- Ты переночуешь въ сторожкѣ, рѣшительно отвѣчалъ садовникъ, -- но передъ зарею уйдешь въ лѣсъ къ нашему дровосѣку; онъ спрячетъ тебя на ночь, а въ слѣдующую ночь, когда будутъ окончательно потеряны твои слѣды, ты пойдешь на сѣверъ.
   -- А если я подведу тебя? прозвучалъ робкій голосъ.
   -- У меня никто не будетъ тебя искать ночью второй разъ, а дрянной мальчишка, Дикъ, спитъ въ другой части парка, гдѣ онъ стережетъ сливы.
   -- Сохрани тебя Богъ, прошепталъ Сванъ.-- Пойдемъ, я разскажу тебѣ, что дѣлается въ Лондонѣ...
   Тихо, боясь выйти въ полосу луннаго свѣта, крались они въ потемкахъ къ сторожкѣ, гдѣ ихъ встрѣтила дружелюбнымъ ворчаніемъ Цинія.
   Было тихо. Замокъ чернѣлъ въ лунномъ свѣтѣ неуклюжей громадой. По старой части его, гдѣ между зубцами успѣли вырасти цѣлыя деревья, скользили загадочные лунные лучи. Листва трепетала на старыхъ ясеняхъ и вязахъ.
   Кто это, бѣлый и легкій, появился въ нишѣ узкаго окна? Кто это склонился, заглядывая въ глубь парка?
   Никто въ замкѣ не зналъ, что Алиса сидѣла у окна въ этотъ поздній часъ, заглядывая внизъ, на груду камней, гдѣ старый Джонъ разложилъ крошечныхъ сѣрыхъ червячковъ съ божьими фонариками...
   Внизу голубымъ свѣтомъ горѣли огоньки свѣтляковъ. Алиса долго любовалась на нихъ, и въ головѣ ея рождались странныя сказки. Паркъ оживалъ и наполнялся таинственными существами старыхъ причудливыхъ легендъ, и ей казалось, что передъ нею горятъ чудесные огоньки, которые Господь послалъ святымъ, чтобы они указывали дорогу.
   Алиса сидѣла, какъ завороженная, прислушиваясь къ шелесту и тихому, чуть слышному голосу Теофаніи, которая почти всю ночь читала во время старческой безсонницы католическія молитвы:
   -- Дѣва Премудрѣйшая, Дѣва Преславная...
   Отъ этого голоса, и отъ благоуханной кроткой ночи, и отъ нѣжнаго шелеста деревьевъ, и отъ блеска голубыхъ огоньковъ Алисѣ хотѣлось плакать... Голосъ Теофаніи казался ей то грознымъ, то полнымъ страданія... Она не понимала, за что люди спорятъ въ вопросахъ вѣры, какъ не понимала, за что казнили графа Гарри; она не знала какъ надо вѣрить, потому что не знала совсѣмъ жизни, но все ея хрупкое существо было потрясено властнымъ голосомъ старухи, потребовавшей отъ нея непонятной мудреной клятвы, и вся она трепетала отъ жалости и ужаса недѣтскою мукой.
   Тамъ, внизу, сіяли и гасли Божьи свѣчечки, и серебряный свѣтъ луны печально лился въ окно, оставляя на полу призрачные блики. И Алисѣ чудилось, что изъ глубокой мглы вставали таинственные образы... Громадное сѣрое облако протягивало впередъ косматыя руки, душа въ своихъ объятіяхъ кроткую и грустную луну, а внизу отъ купы деревьевъ отдѣлились двѣ темныя тѣни и скользили, пробираясь черезъ лужайку, и на минуту они рѣзкими силуэтами вырисовывались на желтыхъ камняхъ развалинъ, топча ногами Божьи свѣчечки... Кто эти призраки, потушившіе Божьи огни? И бѣдный ребенокъ въ безпредѣльномъ страхѣ принялъ Джона Нортона и Свана за двухъ выходцевъ съ того свѣта... Она думала, что души несчастнаго казненнаго Сюррей и его отца бродятъ среди развалинъ замка, и стучатся у дверей, и стонутъ, и жалуются...
   Упавъ на колѣни, Алиса прижималась мокрымъ отъ слезъ лицомъ къ соломенной цыновкѣ и безсвязно повторяла клятву о томъ, что она будетъ всю жизнь молиться такъ, какъ, молится Теофанія, и всю жизнь будетъ доброй и послушной.
   И, лежа на полу, вся облитая холодными лучами луннаго свѣта, Алиса чувствовала, какъ она слабѣетъ, какъ нѣмѣютъ концы ея пальцевъ, и все тѣло охватываетъ странное оцѣпенѣніе...
   И казалось, лунные лучи голубой сѣткой. иголокъ нѣжно проникали въ худенькое тѣльце и пронизывали его насквозь, и наполняли его странной таинственной силой.
   Алиса спала съ полуоткрытыми глазами, но, послушная странной лунной силѣ, пошла впередъ легко, едва касаясь земли, черезъ громадную залу къ винтовой лѣстницѣ, которая вела въ башню къ Теофаніи. Дойдя до комнатки старухи, она остановилась въ дверяхъ. Теофанія проснулась отъ шороха и увидѣла, въ лунномъ свѣтѣ бѣлую фигурку дѣвочки. Она поняла, что передъ нею лунатикъ, тихо взяла Алису за руку. Алиса проснулась. Тяжелая усталость овладѣла всѣмъ ея существомъ; она обвила шею старухи руками и крѣпко заснула у нея на груди.
   На утро лэди Сюррей узнала отъ Теофаніи о припадкѣ лунатизма у Алисы. Съ этого дня окно комнаты, гдѣ спала дѣвочка, стали тщательно закрывать занавѣсью, а на полу велѣли спать служанкѣ. Въ это же утро Торнклифъ съ торжествомъ объявилъ Алисѣ, что ему всю ночь снился лордъ Сюррей, который требовалъ отъ него отмщенія за свою смерть, и Торнклифъ поклялся отнынѣ свято чтить его память. Въ доказательство мальчикъ разстегнулъ камзолъ и показалъ подругѣ кровавыя буквы G. S. и цвѣтокъ дрока, грубо нацарапанные ножичкомъ на груди.

0x01 graphic

0x01 graphic

   

0x01 graphic

III.
Смерть Маріи Тюдоръ.

   Королева Марія Тюдоръ одиноко умирала въ своемъ лондонскомъ дворцѣ, оставленная мужемъ, котораго вызвали изъ Англіи неотложныя государственныя дѣла. Король Филиппъ холодно простился съ нею, и несчастной женщинѣ почудилось, что онъ никогда уже не вернется въ Лондонъ, потому что ничто уже не привлекаетъ его ни къ ней, ни къ ея родинѣ...
   "Англійскій потъ" или "потовая горячка", появлявшаяся въ Англіи періодически съ конца XV вѣка и убивавшая человѣка меньше, чѣмъ въ сутки, возвратилась снова въ 1558 году и на этотъ разъ приняла форму мучительной затяжной лихорадки. Эта лихорадка уложила осенью въ постель королеву Марію.
   Больная дышала съ трудомъ, хрипло, и поминутно просила запекшимися губами воды. Служанки смачивали водою конецъ полотенца и вытирали имъ ротъ королевы. Много пить при этой болѣзни было гибельно.
   Въ окна заглядывалъ унылый ноябрьскій день, и въ стекла стучали дождевыя капли. Королева смотрѣла на мигавшее пламя громадной лампады, и глаза ея о чемъ-то спрашивали. Одна изъ служанокъ льстиво и сладко промямлила:
   -- Даже небо плачетъ о болѣзни королевы...
   -- Пить... прошептала королева единственное слово, которое теперь срывалось съ ея запекшихся устъ.
   Когда служанка склонилась, чтобы обтереть губы больной, она увидѣла, что коро44
   лева вся въ поту. Потъ былъ дурнымъ признакомъ. Некрасивое лицо Маріи сдѣлалось теперь безобразнымъ, съ прилипшими къ вискамъ мокрыми волосами и застывшимъ взглядомъ жесткихъ глазъ; хилое тѣло утонуло въ массѣ подушекъ.
   Королева металась, сбрасывала съ себя бѣлье, которое, ей казалось, утыкано колючками; лицо ея вспухло и покраснѣло; она хрипло и настойчиво твердила:
   -- Пить... пить... пить!
   Она уже отталкивала руку служанки съ полотенцемъ и требовала властно воды или какого-нибудь освѣжающаго напитка. Тогда ей поднесли стаканъ съ водою, и это было началомъ неудержимаго требованія. Королева пила, и каждый глотокъ приближалъ ее къ смерти. Была ли здѣсь слабость врача и сидѣлокъ или подчиненіе королевскому требованію, было ли тутъ тайное желаніе спровадить поскорѣе ненавистную монархиню на тотъ свѣтъ, -- Богъ вѣсть, но выпитая вода губила больную. Она все повторяла упрямо и властно:
   -- Пить... пить... пить!
   Вдругъ служанка невольнымъ движеніемъ отстранилась отъ королевы, пораженная отвратительнымъ рѣзкимъ запахомъ, какой издавалъ потъ людей, страдавшихъ этой болѣзнью. Тюфякъ Маріи изъ орлинаго пуха и кружевныя подушки были мокры. Это была дурнымъ признакомъ -- близости смерти...
   Марія рѣшительно приказала:
   -- Сестру Елизавету... поскорѣе...
   Принцесса Елизавета давно сидѣла въ пріемной дворца. Королева еще наканунѣ выражала желаніе видѣть ее, но докторъ оттягивалъ это свиданіе.
   Въ этотъ свой пріѣздъ во дворецъ принцесса Елизавета была поражена перемѣною, происшедшей въ обращеніи съ нею высокомѣрныхъ царедворцевъ. Они положительно ухаживали за нею, льстили ей, такой униженной въ теченіе всего пятилѣтняго царствованія Маріи. Здѣсь, въ пріемной дворца, Елизавета вспомнила все, что пришлось ей пережить за двадцать четыре года жизни. Помнила она мрачное дѣтство, скромную, почти нищенскую жизнь вдали отъ дворца, разсказы о дворцовыхъ празднествахъ, о щедрости короля, ея отца, и о прелестяхъ королевъ, по очереди позорно сходившихъ со сцены... Лишенія и уколы самолюбія озлобили принцессу. Она знала, что ея соперница-сестра испытываетъ такую же участь, какъ она сама.
   Марія, вступивъ на престолъ, приказала дочери Анны Болейнъ, помимо ея воли, посѣщать католическое богослуженіе. Бездѣтная Марія ненавидѣла Елизавету. Благодаря Аннѣ Болейнъ, ея мать, Екатерина Арагонская, насильно была разведена с.ъ Генрихомъ VIII и удалена отъ двора. Придравшись къ ничтожному поводу, Марія обвинила Елизавету въ заговорѣ противъ королевской власти и едва не обрекла на вѣчное заключеніе въ Тоуэрѣ... Съ тѣхъ поръ жизнь Елизаветы при дворѣ была похожа на арестъ. За нею повсюду слѣдили глаза королевскихъ шпіоновъ...
   Но всего отвратительнѣе было поведеніе короля Филиппа. Онъ какъ будто отстаивалъ интересы Елизаветы и въ то же время говорилъ женѣ, что можетъ "безпрепятственно и безопасно уѣхать изъ Англіи, только имѣя въ своей власти принцессу Елизавету". А во дворцѣ поговаривали, что Филиппъ готовитъ ее себѣ въ невѣсты,-- на случай, если умретъ хилая Марія. Интригамъ не было конца, и Елизавета отдыхала лишь въ своемъ уединенномъ гатфильдскомъ домикѣ, вдали отъ Лондона; здѣсь она принимала только самыхъ близкихъ людей.
   -- Ея величество проситъ пожаловать ваше высочество въ опочивальню... почтительно произнесъ маленькій королевскій пажъ, появляясь возлѣ Елизаветы.
   Принцесса встала; лицо ея вытянулось; привычнымъ жестомъ она поправила прическу и пошла за пажемъ. Она вздрогнула отъ противнаго запаха, исходившаго отъ больной, когда портьера въ королевской опочивальнѣ распахнулась передъ ней.
   Марія лежала съ закрытыми глазами и порою ловила руками крестъ съ мощами, лежавшій у нея на груди. Чутко прислушивалась. она къ словамъ молитвъ за ея здоровье, доносившимся изъ сосѣдней комнаты. Елизавета остановилась въ ожиданіи.
   -- Докторъ Карданъ чуть замѣтно покачалъ головою, указывая глазами на королеву. Наконецъ,. Марія открыла глаза. Елизавета поймала на себѣ ея упорный, холодный и острый, какъ сталь, взглядъ. Въ этомъ взглядѣ она прочла непримиримую ненависть. Принцесса, отвѣтила ей такимъ же спокойнымъ, жесткимъ взглядомъ и въ то же время, согласно этикету, низко присѣла.
   Ея здоровая, ширококостная фигура и густые красновато-золотистые волосы вызвали въ душѣ Маріи жгучее чувство зависти. Марія слабо поманила сестру и.сдѣлала знакъ рукою, чтобы всѣ вышли.
   Уходя вмѣстѣ со служанками и фрейлинами, докторъ попросилъ Елизавету:
   -- Я обращаю вниманіе вашего высочества, что ея величеству очень вредно всякое волненіе.
   -- Хорошо.
   Елизавета склонилась надъ высокой постелью.
   -- Я умираю, прошептала злобно Марія.-- Не возражайте... молчите... Я умираю...
   Она съ трудомъ шевелила губами. Фантастическія тѣни ползли по парчевому пологу, откинутому далеко къ стѣнѣ.
   Елизавета молчала. Ей не жаль было эту одинокую, нелюбимую женщину.
   -- Вы будете на тронѣ... снова прошептала Марія,-- и я хочу... чтобы... чтобы вы мнѣ сказали...
   Она не могла подыскать подходящихъ словъ. Елизавета молчала. Вдругъ изъ груди больной вырвался ужасный стонъ:
   -- Ты... ты не завела... переговоровъ... о бракѣ... о бракѣ... ну? Ты... ты... любишь короля?..
   Какая она была ничтожная, жалкая, эта "кровавая" королева, заставлявшая еще такъ недавно трепетать еретиковъ; какая она была ничтожная въ своей ревности...
   Елизавета усмѣхнулась и покачала головою. Дрожащими пальцами Марія показывала на медальонъ съ портретомъ Филиппа, висѣвшій у нея на шеѣ, и шептала:
   -- Клянись же, клянись... клянись...
   Елизавета спокойно и твердо сказала:
   -- Клянусь единымъ Господомъ, Котораго люблю всѣмъ сердцемъ...
   А въ больномъ мозгу королевы рождались все новыя безумныя мысли.
   -- Клянись... что ты никогда не любила его... и что ты и онъ... вы оба... оба... не сговорились... меня... отравить...
   Елизавета съ гордой и спокойной улыбкой смотрѣла на сестру.
   -- Клянусь памятью моей несчастной матери, рѣзко проговорила она,-- что я не сговаривалась ни съ королемъ, ни съ кѣмъ бы то ни было другимъ, чтрбы извести ваше величество...
   Ее начинала утомлять эта сцена. Она вспомнила, какъ часто королева, обезумѣвшая отъ страха и подозрѣній, держала ее плѣнницей во дворцѣ и выпытывала у нея недѣлями о небывалыхъ злыхъ умыслахъ.
   Сдѣлавъ страшное усиліе, Марія приподнялась на локтяхъ и почти сѣла, стекляннымъ взглядомъ уставившись на сестру. Дрожащая рука ея крѣпко сжимала распятіе; губы шептали:
   -- Клянись... когда я умру... ты... будешь... свято чтить... папу и... святую... католическую церковь...
   Елизавета молчала. Марія захлебывалась; что-то клокотало у нея въ горлѣ, и вдругъ она рухнула на подушки со стономъ:
   -- Боже... на кого я... оставляю... тронъ...
   Потомъ начался безсвязный горячечный бредъ.
   Елизавета спокойно ждала, когда королева успокоится; потомъ распахнула двери и громко позвала:
   -- Мистеръ Карданъ, ея величеству нехорошо...
   Голова Елизаветы горѣла, когда она выходила изъ королевской спальни; на сердцѣ было смутно. Она хорошо понимала, что часъ ея торжества насталъ, и врагъ безсиленъ. Впереди ей улыбалось лучезарное будущее, но чувства ея были сложны, и въ этотъ моментъ торжества она не могла испытывать исключительно радости: воспоминанія объ обидахъ, униженіи, тюрьмѣ, насиліи,-- все это нахлынуло на нее съ такою силою, что она зарыдала, прислонившись къ стѣнѣ сосѣдней комнаты. А потомъ она бросилась къ выходу, чтобы поскорѣе умчаться дальше отъ этого проклятаго мѣста, въ свой скромный домъ въ Гатфильдѣ...
   Королева умирала. Прошла безпокойная ночь и день и опять ночь, наступило снова утро, и королева Марія успокоилась навсегда. Мажордомъ {Дворецкій.} переломилъ въ знакъ печали свой жезлъ, а на главной башнѣ дворца выкинули черный флагъ.
   17 ноября 1558 года на этой башнѣ появился государственный канцлеръ, одѣтый съ ногъ до головы въ черное, и громко крикнулъ толпѣ, запрудившей мостовую:
   -- Ея величество королева Англіи скончалась...
   И прежде, чѣмъ онъ объявилъ имя наслѣдницы престола, снизу раздался ликующій вопль:

0x01 graphic

   -- Да здравствуетъ королева Елизавета!
   На этотъ разъ воля народа совпала съ правами Елизаветы.
   Елизавета вступала на престолъ въ тяжелую пору для Англіи. Страною по очереди играли то католическіе, то протестантскіе государи. Къ коронѣ Англіи тянулась внука младшей сестры Генриха VIII Маргариты Тюдоръ, королева шотландская Марія Стюартъ, католичка, воспитанная съ ранняго дѣтства при французскомъ дворѣ, жена французскаго дофина Франциска. На ея вещахъ скоро появились гербы Англіи, и въ письмахъ она подписывалась англійской королевою. Марія Стюартъ не признавала брака Генриха VIII съ Анною Болейнъ, не освященнаго благословеніемъ папы, а потому смотрѣла на Елизавету, какъ на незаконную похитительницу англійскаго престола.
   Но Англія была уже не та. Половина англійскаго народа уже исповѣдывала новую религію. Религіозный раздоръ зашелъ очень далеко. Кальвинизмъ {Кальвинъ -- Іоганъ (Жанъ Кальвинъ изъ Шовенъ) -- уроженецъ Франціи -- основатель, новой религіи, названной въ честь его кальвинизмомъ; долго жилъ въ Женевѣ, гдѣ былъ учителемъ богословія. Родился въ 1509 г.; умеръ въ 1564 году.} распространился изъ Женевы въ Англію, и Англія уже начинала мечтать не только о религіозной свободѣ, но и о политической; слишкомъ тяжелъ былъ гнетъ правленія Маріи Кровавой. Втянутая въ безполезную и разорительную войну со своимъ старымъ врагомъ, Франціею, Англія не имѣла союзниковъ, кромѣ Испаніи, и была совершенно истощена. Овладѣвъ Калэ, Франція сдѣлалась обладательницей Ла-Манша и такимъ образомъ загородила Англіи путь къ материку. Шотландія угрожала Англіи съ сѣвера. Казна была пуста; армія и флотъ въ жалкомъ состояніи... Елизавета должна была дать несчастной странѣ силу и покой...
   Елизавета выросла вдали отъ шумнаго распущеннаго двора и рано научилась цѣнить людей. Жизнь, толкнувшая ея мать на эшафотъ, закалила ее.
   Насталъ день коронаціи. "Бѣлый городъ", какъ называли Лондонъ иностранцы, принарядился. Даже кучи мусора были убраны отъ городскихъ стѣнъ подальше, на болото; канавы мясныхъ рынковъ очищены отъ крови и отбросовъ.
   Узкіе переулки, сбѣгавшіе къ Темзѣ, кишѣли народомъ; съ тоуэрскихъ башенъ открывалась чудная картина на верфи, запруженныя толпами. Суда съ пестрыми флагами, казались опутанными разноцвѣтными гирляндами. На яркомъ праздничномъ фонѣ толпы, гирляндъ и флаговъ выдѣлялся темный силуэтъ величественнаго Лондонскаго моста, съ его высокими домами, башнями и воротами; въ небо уходила тяжелая башня древняго собора св. Павла съ его стрѣлками, а позади него гордо возвышалось старинное Вестминстерское аббатство, мѣсто коронаціи и послѣдняго успокоенія королей.
   На встрѣчу Елизаветѣ двигались многочисленныя процессіи: мелькали колпачки и розовыя платьица пріютскихъ дѣтей Христова Госпиталя; тянулась вереница бѣдныхъ и больныхъ священниковъ, содержимыхъ братствомъ св. Милосердія. Католическое духовенство съ трепетомъ встрѣчало королеву, не зная, какъ она отнесется къ исповѣдуемой ими старой вѣрѣ. По безпокойному движенію толпы, хлынувшей къ центральной части города Сити, было видно, что процессія приближается.
   Трубачи оглашали воздухъ громкими кликами; высоко въ небѣ качались древки золотого дракона графства Вессекса и королевскій гербъ дома Тюдоровъ на значкахъ: двѣ соединенныя розы -- серебряная и зеленая; вельможа несъ торжественно королевскій мечъ; его Окружали епископы въ полномъ облаченіи.
   Королева сіяла ослѣпительнымъ блескомъ отъ Массы золота и драгоцѣнныхъ камней, покрывавшихъ ея платье, мантію, чепракъ ея лошади. Ее встрѣтили городскія власти съ преподношеніями и ключами отъ города. Толпа ревѣла отъ восторга и колыхалась, и текла впередъ, "какъ море; и пестроту, и яркость, и богатство раскраски увеличивали шнырявшія повсюду конныя носилки съ вышитыми гербами и четырехколесныя телѣги, обвитыя цвѣтами, и странные неуклюжіе экипажи того времени съ крышей изъ парчи и дорогой дамасской матеріи.
   Елизавета кланялась и улыбалась. Среди затихшей толпы зазвучала ея рѣчь:.
   -- Благодарю васъ сердечно, дѣти мои. Яснымъ днемъ счастливо начинается для меня мое правленіе, и я надѣюсь, что мнѣ никогда не придется пожалѣть о сегодняшнемъ днѣ. И я молю Бога о томъ, чтобы Онъ далъ мнѣ силу водворить въ родной странѣ моей миръ и счастье...
   И, склонившись, она поцѣловала англійскую Библію, поднесенную ей гражданами, обѣщая прилежно читать ее.
   Дождь цвѣтовъ посыпался къ ногамъ королевы изъ тріумфальныхъ арокъ, разставленныхъ во всю длину главной лондонской, улицы. Дѣти, стоя на башенкахъ тріумфальнаго замка, осыпали королеву цвѣтами подъ пѣніе радостнаго гимна...
   А вечеромъ весь городъ сіялъ иллюминаціей...
   Въ день коронаціи былъ большой пріемъ во дворцѣ. Англійская знать входила въ королевскіе покои, еще вчера затянутые трауромъ; знать съ низкими поклонами привѣтствовала королеву. Въ толпѣ придворныхъ Елизавета замѣтила молодого герцога Норфолькскаго.
   Королева вспомнила, что герцогъ приходится ей кузеномъ по матери, и что его отецъ и дѣдъ пострадали во время гоненій Генриха VIII, и она сказала ему съ сердечной, простотою:
   -- Я очень рада васъ видѣть въ числѣмоихъ друзей, герцогъ.
   -- Безконечно счастливъ, ваше величество, прошепталъ Говардъ, почтительно склоняя голову,-- и я бы хотѣлъ послужить такъ же вѣрно вашему величеству, какъ служили когда-то мой отецъ и дѣдъ покойной королевѣ...
   Елизавета слегка нахмурилась. Она вспомнила о томъ, какъ старый герцогъ Норфолькскій возвелъ на тронъ ея мать, вспомнила и о томъ, что послѣдовало за этимъ, и торопливо, рѣзко сказала она молодому Говарду:
   -- Все будетъ по-новому, и вамъ всѣмъ найдется не мало дѣла въ этой разоренной странѣ...
   Елизавета кивнула ему головою и протянула руку для поцѣлуя. Аудіенція была кончена.
   Въ толпѣ придворныхъ слышался завистливый шопотъ:
   -- Королева милостива къ Норфольку... Настало опять царство Говардовъ...
   Церемоніймейстеръ называлъ все новыя и новыя имена представлявшихся вельможъ.
   Въ концѣ пріема королева обратилась къ камергеру:
   -- Вы скажете государственному секретарю лорду Вильяму Сесилю, чтобы онъ остался, когда будетъ оконченъ пріемъ. Мнѣ нужно съ нимъ поговорить наединѣ.
   Скоро невзрачный лордъ Сесиль стоялъ передъ Елизаветой въ ея маленькомъ кабинетѣ. Они были одни,-- онъ и королева. И, глядя на нее, онъ вспомнилъ развѣсистый дубъ въ Гатфильдѣ, а подъ нимъ на скамейкѣ грустную женскую фигуру, которая говорила тихо и скорбно:
   -- Дорогой другъ, дружба со мною вамъ можетъ только повредить... Сестра вездѣ имѣетъ шпіоновъ...
   Это были минуты отчаянія. Но онъ помнилъ и другія минуты, когда кружокъ принцессы Елизаветы съ нимъ, Сесилемъ, и ея учителемъ Ашамомъ во главѣ, читалъ литературныя новинки и строилъ заманчивые планы будущаго...
   -- Не годится такъ пристально разсматривать свою королеву, лордъ Сесиль, шутливо прошептала Елизавета.-- А впрочемъ, мы одни. Вотъ я встала съ трона и могу свободно поговорить съ вами. Теперь ужъ я не скажу вамъ, какъ тогда, въ Гатфильдѣ: уходите, уходите; дружба со мною погубитъ васъ...
   Сесиль припалъ къ протянутой рукѣ, а потомъ снова началъ разсматривать королеву своими умными проницательными глазами.
   -- Въ вашихъ глазахъ я читаю, какъ въ книгѣ, улыбнулась Елизавета.-- Они спрашиваютъ: что-то теперь будетъ? Вѣдь я думала объ этомъ давно, еще вмѣстѣ съ вами въ Гатфильдѣ. А теперь я скажу вамъ: будетъ все новое, но разумное и мирное.
   Она сдѣлала нѣсколько шаговъ по своему уютному кабинету; ноги ея тонули въ мягкомъ коврѣ, и Сесилю былъ слышенъ нѣжный шелестъ длиннаго шлейфа ея мантіи.
   Подойдя къ окну, Елизавета Отдернула занавѣсъ и заглянула на улицу; потомъ, повернувшись къ Сесилю, она гордо проговорила:
   -- Когда сестра приказала свезти меня въ Тоуэръ, меня сопровождали вельможи, а стража, эти бѣдные люди, простые солдаты, дѣлали только то, что имъ приказывали начальники. Шелъ дождь и, опустившись на камень, я сказала: "Дальше я не двинусь. Я не могу войти въ ворота измѣнниковъ. Я -- дочь короля Англіи и не сдѣлала ничего дурного странѣ, въ которой родилась. Зачѣмъ васъ такъ много, чтобы везти меня? Вѣдь я -- слабая женщина".. И я увидѣла, какъ лица солдатъ потемнѣли, а у многихъ на глазахъ выступили слезы, и тогда я поняла, что такое народная любовь, которою обладалъ въ началѣ царствованія мой отецъ, и которую онъ потерялъ, благодаря дурнымъ совѣтникамъ. Слышите, какъ они шумятъ тамъ, на улицахъ? Народъ посадилъ меня на тронъ, народу я обязана и народу буду служить.
   -- А церковь? спросилъ Сесиль пытливо.
   Елизавета улыбнулась.
   -- Внѣ церкви нѣтъ спасенія, сказала она,-- И потому мы будемъ жить къ вящей славѣ Бога; другими словами, дорогой лордъ Сесиль, я хочу мира и тишины и призываю на царство мое мудрость. Я не хочу даже думать и никому изъ моихъ подданныхъ не могу дозволить докучать допросами и изслѣдованіями его образа мыслей, въ какомъ бы то ни было вопросѣ вѣры, лишь бы она была христіанская, пока онъ не обнаруживаетъ сопротивленія законамъ королевства. Никому не должно быть причинено никакого безпокойства, ни допросовъ, ни изслѣдованій ихъ тайныхъ помышленій въ дѣлахъ, исключительно касающихся вѣры. Я знаю, мною будутъ недовольны епископы и папа, хотя я буду идти по теченію, идти за моимъ народомъ, и для этого мнѣ нужны хорошіе помощники... Однако, церемоніймейстеръ ждетъ моихъ приказаній и послѣ этой маленькой передышки я должна присутствовать на банкетѣ. Скажите Ашаму, что я рада буду его видѣть въ королевскомъ дворцѣ такъ же, какъ прежде въ Гатфильдѣ, и васъ, конечно, и васъ...
   Елизавета не могла разстаться съ окномъ и опять отдернула портьеру. Толпа увидѣла ее и встрѣтила оглушительнымъ крикомъ: "Да здравствуетъ королева Елизавета!"

0x01 graphic

0x01 graphic

IV.
Рыцарь Торнклифъ и башня Гарри.

   Торнклифъ говорилъ Алисѣ, сидя въ громадномъ кожаномъ креслѣ одной изъ отдаленныхъ комнатъ замка:
   -- Я тебѣ разскажу, пожалуй, старую сказку, которую слышалъ отъ Гудка. Жилъ-былъ въ древнія времена молодой рыцарь Беовульфъ. И слышалъ Беовульфъ о страшномъ зломъ духѣ Гренделѣ, водяномъ, жившемъ во владѣніяхъ короля Ютландіи. Двѣнадцать лѣтъ Грендель уносилъ жителей Ютландіи. И вотъ Беовульфъ собрался въ путь на борьбу съ чудовищемъ и вычистилъ свой доспѣхи... Ты хочешь слушать сказку, Алисонъ?
   Тоненькій голосокъ отвѣчалъ:
   -- Хочу, хочу, Торни!
   Обнявъ одною рукою Алису, Торнклифъ важно продолжалъ:
   -- Беовульфъ собралъ доспѣхи и отправился смѣло въ путь и прибылъ къ. роскошному дворцу короля Ютландіи и засталъ его въ великой печали. "Не грусти, о, великій король", сказалъ Беовульфъ,-- "я сокрушу твоего врага и опустошителя Гренделя". И когда явился Грендель...
   Алиса задрржала и крѣпче прижалась къ разсказчику.
   -- Беовульфъ вступилъ съ нимъ въ бой. Едва чудовище бросилось на Беовульфа... Не дрожи такъ, Алисонъ... И когда чудовище бросилось на Беовульфа,, онъ сжалъ его руку, ударилъ по ней мечомъ, и она отломилась, и окровавленный Грендель съ воемъ и свистомъ убѣжалъ въ болото. Въ рукахъ Беовульфа осталась его рука. Грендель такъ тосковалъ-по своей отсѣченной рукѣ, что черезъ нѣсколько часовъ умеръ, а его мать, старая вѣдьма, въ слѣдующую же ночь прилетѣла отомстить за смерть сына. Страшный вихрь кружилъ за нею облака пыли и вырывалъ деревья. Она кинулась на Беовульфа...
   Алиса дрожала.
   -- Не бойся за него, Алисонъ; мечъ могучаго рыцаря поразилъ вѣдьму въ самое сердце, и ея мохнатая голова была прибита рядомъ съ рукою Гренделя къ воротамъ замка. Беовульфъ получилъ отъ короля Гротгара вооруженіе изъ литого золота; король наградилъ его еще богатыми землями, а барды {Барды -- поэты и историки древнихъ кельтовъ.} сложили въ честь него пѣсни. Беовульфъ совершилъ еще много подвиговъ, а потомъ сдѣлался королемъ. И когда умеръ Беовульфъ, весь народъ плакалъ о немъ, а за его тѣломъ шли всѣ самые мудрые люди страны: шли барды въ синихъ мантіяхъ съ арфами, шли астрономы и врачи въ зеленыхъ мантіяхъ, какъ и слѣдовало ученымъ. И взошли всѣ на высокую вершину мыса и сожгли тамъ тѣло благороднаго Беовульфа, обвитое благовонными травами, и высоковысоко поднялся дымъ отъ костра къ небесамъ, и громко кричали чайки, и даже орлы оплакивали героя, а пепелъ его зарыли въ глубокую могилу и съ нимъ вмѣстѣ зарыли любимый мечъ и двѣнадцать головокъ стрѣлъ для сраженій въ будущей жизни; положили къ нему въ могилу и оленій рогъ, въ знакъ того, что покойникъ былъ хорошимъ охотникомъ, и, насыпавъ высокій курганъ, поставили четыре большихъ камня по угламъ, а вблизи кургана сожгли любимыхъ собакъ Беовульфа. И барды играли на арфахъ и громко пѣли, пока не настала черная ночь, и тогда только прекратились стенанія плакальщицъ и пѣніе, а кости Беовульфа остались навѣки лежать подъ курганомъ...
   -- Беовульфъ, прошептала Алиса,-- онъ былъ, навѣрное, румяный, высокій, добрый, съ голубыми глазами и такими мягкими кудрями, какъ у тебя.
   -- И ты бы вышла за него замужъ, Алисонъ?.. Но о чемъ же ты плачешь?
   Дѣвочка вспыхнула и жалобно протянула:
   -- Беовульфъ никогда не женился бы на мнѣ. Сегодня я слышала, какъ старый Клеръ говорилъ Гудку: "Нашъ господинъ герцогъ никогда не женится на Алисѣ,-- она порченая; она ходитъ по ночамъ, когда свѣтитъ луна". И это правда, милый Торни, я -- порченая, я знаю отъ Тиффани, что хожу по ночамъ, когда свѣтитъ луна. Тиффани сказала, что мнѣ надо уѣхать куда-то, гдѣ еще существуютъ монастыри, и жить тамъ, и быть невѣстою Христа...
   Торнклифъ сталъ на колѣни и, гладя маленькія дрожащія руки дѣвочки, началъ ее успокаивать:
   -- Не плачь, Алисонъ, ты не будешь жить въ монастырѣ. Правда, Беовульфа уже нѣтъ въ живыхъ, но если Томми на тебѣ не захочетъ жениться, то я женюсь на Тебѣ. И ради тебя я буду сражаться и побѣждать разныя чудовища, какъ Беовульфъ... И развѣ я уже разъ не убилъ крысу въ башнѣ у Тиффани? Припомни, Алисонъ.
   Алиса смотрѣла на товарища смѣющимися глазами:
   -- Правда, Торни, ты убилъ крысу въ башнѣ у Тиффани.
   -- И она меня порядочно укусила. Да вотъ что....-- Онъ вынулъ изъ-за ворота золотой крестикъ.
   -- Это крестикъ покойнаго графа Гарри; мнѣ дала его Тиффани. Ты знаешь, какъ я люблю покойнаго Гарри? Я всегда на ночь цѣлую его крестъ. О, какъ я бы хотѣлъ быть похожимъ на него! И я люблю Томми, потому что онъ его сынъ, люблю, хоть и завидую ему. И если онъ на тебѣ не женится, я съ радостью женюсь на тебѣ. Такъ давай же поклянемся на этомъ крестѣ, что мы женимся, если отъ тебя откажется Томми.
   Они по очереди поцѣловали крестикъ графа Гарри.
   -- Теперь, Торни, серьезно сказала Алиса,-- ты долженъ совершать въ честь меня подвиги, какъ Беовульфъ. Пойдемъ сейчасъ къ дубу филина.
   Они добѣжали до "дуба филина", благополучно миновавъ слугъ и лэди Сюррей. Филинъ Гудка, жившій прежде на деревѣ, давно улетѣлъ, и теперь дѣти хранили въ дуплѣ свои маленькія сокровища: самодѣльныя игрушки, фрукты и овощи,-- подарки стараго садовника.
   Сидя на корявомъ суку, Алиса тихонько раскачивалась и смѣялась.
   Внизу темнѣлъ оврагъ, и не было конца зеленой безднѣ; на темной зелени виднѣлись пятнами папоротникъ, волчьи ягоды и терновникъ, и казались особенно яркими плетни хмеля; какъ кораллы, краснѣли ягоды малины. Внизу глухо ворчалъ потокъ. Вода бѣшено кипѣла у безпорядочно нагроможденныхъ камней. Надъ каскадомъ, на другомъ берегу оврага, висѣлъ плоскій скалистый уступъ. Среди голаго камня, въ трещинѣ, распустились крупные колокольчики, лазурные, какъ небо.
   Заглянувъ внизъ, Алиса закрыла глаза и слабо вскрикнула:
   -- У меня кружится голова, Торни.
   -- Да, Алисонъ, тамъ широкій потокъ... когда я разъ бросилъ въ него щепку, она долго кружилась на одномъ мѣстѣ...
   -- Посмотри, Торни, какіе тамъ цвѣты... Послушай: ты убилъ разъ крысу... И вѣдь ты могъ бы сдѣлать для меня еще что-нибудь получше?
   -- Могъ бы, Алисонъ.
   -- И могъ бы достать мнѣ вонъ, тѣ цвѣты?
   Торнклифъ смѣрилъ глазами бездну и взглянулъ назадъ, на аллею, нѣтъ ли кого-нибудь поблизости изъ старшихъ, а потомъ сталъ карабкаться внизъ.
   Онъ карабкался, какъ кошка. Колючки терновника рвали ему платье, царапали руки; изъ-подъ ногъ сыпались камни и земля, а онъ все цѣплялся за вѣтки кустовъ... Не долго думая, онъ вошелъ въ потокъ, добравшись до дна оврага; вода достигала ему почти до пояса; теченіе грозило каждую минуту сбить его съ ногъ, но онъ двигался бодро и, весь мокрый, выбрался на другой берегъ потока. Потомъ онъ сталъ лѣзть на крутизнѣ къ злополучному уступу.
   Алиса не сводила глазъ съ Торнклифа, и сердце ея сжималось отъ ужаса. Торнклифъ карабкался надъ самымъ краемъ бездны... И она проклинала свою глупую затѣю: ей казалось, что если онъ оборвется, она умретъ отъ стыда и горя.
   А Торнклифъ все ползъ на колѣняхъ надъ бурнымъ потокомъ. Осторожно, одною рукою, сталъ онъ рвать цвѣты, боясь взглянуть въ бездну, отъ одного воспоминанія о которой у него кружилась голова. И, наконецъ, всѣ колокольчики были сорваны...
   Когда Торнклифъ вернулся съ охапкой голубыхъ цвѣтовъ къ Алисѣ, она, рыдая, бросилась ему на шею. Онъ былъ блѣденъ; мокрое платье его прилипло къ тѣлу, но онъ счастливо улыбался. А Алиса твердила въ слезахъ:
   -- Ахъ, Торни, Торни... ты для меня сейчасъ чуть не умеръ... и тебѣ достанется сегодня за вымоченное платье и расцарапанныя руки... Ахъ, Торни... прости меня... я никогда не буду заставлять тебя дѣлать такія вещи... и... я всю жизнь буду любить тебя, Торни!
   А потомъ они усѣлись рядомъ на суку, гдѣ Торнклифъ сушилъ свое платье... Это было прямо блаженствомъ сидѣть въ зеленомъ царствѣ стараго дуба и грызть рѣпу изъ кладовой дупла филина...
   -- А намъ вѣдь трудно будетъ улизнуть отсюда, говорилъ Торнклифъ.-- Тамъ, въ концѣ аллеи, слуги развѣсили доспѣхи герцога. Видишь, какъ они блестятъ на солнцѣ? Ихъ осматриваютъ, должно быть, передъ походомъ. Вѣрно, Томми собирается куда-нибудь... А вотъ онъ и самъ, смотри... Знаешь, Алисонъ, не пройти ли намъ черезъ "башню Гарри"?
   Они спрыгнули съ дерева и, какъ воришки, стали пробираться къ башнѣ, гдѣ была прежде библіотека покойнаго лорда Сюррей.
   -- Смотри, Алисонъ, говорилъ Торнклифъ, открывая дверь на лѣстницу,-- здѣсь всегда было столько пыли, что когда я лазалъ, то на ступеняхъ оставались слѣды моихъ ногъ, а сегодня я вижу чужіе слѣды... и ключъ торчитъ въ замкѣ... Кто бы это могъ быть, Алисонъ? Вѣдь Тиффани никому не даетъ ключа, а это не ея слѣды... я сразу вижу... Тс! Кто-то идетъ!.. спрячемся здѣсь за выступомъ лѣстницы... скорѣе...
   Мальчикъ съ изумленіемъ увидѣлъ, что по лѣстницѣ поднимается старая лэди Сюррей въ сопровожденіи Теофаніи.
   Теофанія повернула ключъ въ замкѣ и открыла дверь, почтительно пропуская графиню, которая не переступала порога библіотеки съ тѣхъ поръ, какъ умеръ ея мужъ.
   Лэди Сюррей было очень тяжело входить въ эту комнату, гдѣ все напоминало ей о казненномъ. Дрожащій голосъ выдавалъ ея волненіе.
   -- Все ли въ порядкѣ, Тиффани? спросила она рѣзко.
   -- Все въ порядкѣ, ваше сіятельство.
   Лэди Сюррей кивнула головою:
   -- Можешь идти, Тиффани; ты мнѣ не нужна. Передай герцогу, что я его жду здѣсь сегодня вечеромъ.
   -- Слушаю, ваше сіятельство.
   Теофанія ушла; за лэди Сюррей захлопнулась дверь.
   Значитъ, сегодня вечеромъ сюда придетъ кузенъ Томми; что онъ будетъ дѣлать въ башнѣ съ теткой? Этотъ вопросъ занималъ обоихъ дѣтей.
   Маленькаго рыцаря Торнклифа сильно высѣкли за разорванное платье и расцарапанныя руки и заперли въ чуланъ. Но онъ былъ стойкимъ и не плакалъ. Гудокъ принесъ отъ него молодому герцогу письмо, написанное углемъ на клочкѣ грязной бумажки:
   "Дорогой, высокочтимый кузенъ Томасъ Говардъ, герцогъ Норфолькскій! Пишу вамъ изъ своего заключенія. Все, что я сдѣлалъ, я сдѣлалъ, какъ рыцарь, въ честь Алисонъ. А если вы не хотите на ней жениться, потому что она подвержена лунѣ, то я съ радостью женюсь за васъ, когда выросту, Я готовъ за васъ совершить и подвигъ. Но если вы не хотите жениться на Алисонъ, то пришлите ей обратно тѣ рыбьи пузыри, которые она вамъ подарила въ прошломъ году.
   Любящій васъ кузенъ Торнклифъ, лордъ Мовбрей".
   Герцогъ, прочитавъ странное посланіе лорда Мовбрея, расхохотался. Занятый придворными дѣлами, онъ мало думалъ о своей маленькой невѣстѣ, а выкрашенные въ голубую краску рыбьи пузыри ея давно потерялъ. Извѣстіе объ этомъ, переданное Торнклифу вѣрнымъ Гудкомъ, сильно огорчило мальчика, и онъ утѣшился немного только кусочкомъ пирога, стащеннымъ для него шутомъ во время ужина.
   Когда стемнѣло, окно "башни Гарри" освѣтилось, и въ немъ замелькали двѣ тѣни.
   Лэди Сюррей стояла посреди слабо-освѣщенной большой комнаты съ низкими сводами и грустно говорила сыну, перебирая огромные рукописи и книги въ кожаныхъ переплетахъ первыхъ печатниковъ. Передъ герцогомъ замелькали красивыя заглавныя буквы стараго шрифта -- картинки-миніатюры съ портретами его семьи на заглавныхъ листахъ.
   Онъ читалъ названія произведеній и морщился:
   -- "Тристрамъ"... "Пророчества Мерлина"... "О сэрѣ Гавайнѣ и зеленомъ рыцарѣ"... "О сэрѣ Ланселотѣ дю-Лакъ"... "Робинъ Гудъ"... "Энеида во французскомъ переводѣ"... а вотъ стихи лорда Сюррей, которыми еще недавно бредила Англія...
   Блѣдныя губы графини тихо и грустно шептали:
   -- Смотри, сколько здѣсь очарованія^ мой мальчикъ... Прочти ихъ, и ты будешь плакать, что лишился такого геніальнаго отца.
   Лэди Сюррей хотѣла прочесть сыну хоть одинъ сонетъ своего мужа, но вдругъ всплеснула руками и горестно воскликнула:
   -- Ахъ, Томми!.. Крысы хозяйничаютъ здѣсь!.. Взгляни: у однѣхъ книгъ съѣдены углы, у другихъ -- середина... вотъ изгрызана кожа переплета...
   Герцогъ съ вѣжливымъ вниманіемъ разсматривалъ книги, но, въ сущности, его очень мало интересовала эта "дребедень книжной мудрости".
   Башня тонула въ полумракѣ; въ высокихъ подсвѣчникахъ оплывали восковыя свѣчи; тусклое отъ нагара пламя колебалось; углы оставались темными, и комната принимала таинственный видъ. Вещи покойнаго поэта;, завалившія столы, шкафы и полки, производили чарующее впечатлѣніе чего-то фантастическаго; казалось, среди доспѣховъ и книгъ живетъ тоскующая душа Сюррея...

0x01 graphic

   -- Здѣсь витаетъ духъ твоего великаго отца, Томми, сказала упавшимъ голосомъ графиня, -- онъ бродитъ по ночамъ и... сегодня... сегодня я видѣла его ночью блѣднаго, съ синей полосой на шеѣ... Онъ говорилъ мнѣ такъ грустно: "Кто будетъ наслѣдникомъ моихъ лучшихъ мечтаній? Душа моя страждетъ, и жаль мнѣ жизни"... И голосъ былъ такой печальный, что я со стономъ проснулась... и стонъ мой разбудилъ дежурную фрейлину, маленькую Кэтъ... Она прибѣжала ко мнѣ, дрожа отъ испуга... Весь остатокъ ночи я думала о снѣ и рѣшила поговорить съ тобою. Я знаю: отецъ ждетъ отъ тебя многаго...
   Красивое холеное лицо Говарда не выразило ничего, кромѣ безпокойства. Онъ усердна выучивалъ когда-то въ колледжѣ. все, что отъ него требовали учителя, но совершенна пересталъ интересоваться книжной мудростью, какъ только покинулъ школьную скамью, и теперь голова его была исключительно занята мечтами о возвышеніи норфолькскаго дома.
   Герцогъ искоса взглянулъ на мать и, послѣ нѣкотораго колебанія, холодно и рѣшительно сказалъ:
   -- Мнѣ очень прискорбно, дорогая матушка, но я долженъ искренно признаться, что во всей этой премудрости, которая поглощала мысли моего отца, я ничего не понимаю, и что отцовскій шлемъ и мечъ röраздо болѣе занимаютъ меня, чѣмъ книги.
   Онъ спокойно ждалъ грозы, но графиня молчала, не отрывая взгляда отъ холодныхъ голубыхъ глазъ, сына. Она внимательно разсматривала его высокую статную фигуру съ горделиво посаженной головою и густыми рыжеватыми волосами.
   -- Томми, проговорила графиня, и голосъ ея звучалъ мягко и скорбно, -- я сама мало понимаю во всѣхъ этихъ книгахъ, но я любила твоего отца, гордилась имъ и свято чтила все, къ чему съ любовью прикасались его руки. И мнѣ казалось, что сынъ Сюррея пойдетъ по дорогѣ отца и затмитъ своею славою всѣхъ, кто сочиняетъ вирши передъ трономъ королевы. И потому мнѣ больно, что придется снова наглухо запереть эту дверь.
   Герцогъ гордо посмотрѣлъ на мать и проговорилъ, отчеканивая каждое слово:
   -- Мнѣ жаль, что я огорчилъ васъ, матушка... Я хотѣлъ бы съ честью носить громкое имя Говардовъ и титулъ герцога Норфолькскаго. И мнѣ думается, что, кромѣ школьной мудрости, я могу еще чѣмъ-нибудь другимъ заслужить ваше одобреніе. Меня влечетъ не книга, а звукъ рога и конскій топотъ. Я увѣренъ, что если бы меня отправили въ самый опасный походъ, вы бы гордо подняли голову, произнося мое имя. Меня привлекаетъ также блескъ двора...
   Лэди Сюррей вздохнула.
   -- Это -- наслѣдіе дѣда, Томми, и отца, и мое... Ахъ, когда-то... Она нахмурилась и рѣзко оборвала свою рѣчь:-- Иди, посмотри доспѣхи... Вѣдь все, что здѣсь есть, принадлежитъ тебѣ, Томми...
   Они молча двигались вдоль стѣнъ, разсматривая богатое вооруженіе лорда Сюррей. Здѣсь были шлемы, щиты, мечи, панцыри, аллебарды, дротики, кинжалы; висѣли даже дѣтскіе арбалеты,-- старыя игрушки лорда Сюррей.
   Графиня вынула изъ мѣшечка крошечный ключикъ и отперла имъ потайный шкафъ въ стѣнѣ.
   -- Смотри! прошептала она таинственно.
   Въ темной глубинѣ шкафа слабо блестѣлъ щитъ. На немъ сверкали три льва.
   -- Видишь, Томми?
   Голосъ графини дрожалъ какимъ-то благоговѣйнымъ ужасомъ.
   -- Королевскій гербъ! прошепталъ герцогъ.
   -- Это щитъ -- самого короля Ричарда Львиное Сердце... Это -- твой гербъ, сынъ мой, потому что въ жилахъ твоихъ течетъ королевская кровь. Твой отецъ умеръ за то, что она текла въ его жилахъ; за то же изнемогъ въ заключеніи твой дѣдъ и сошелъ въ могилу вслѣдъ за сыномъ...
   Она высоко подняла щитъ и смотрѣла на сіяющихъ львовъ съ гордостью и мукой. Терцогъ потянулся къ золотому изображенію и поцѣловалъ его, какъ святыню.
   -- Клянусь быть достойнымъ этого герба, прошепталъ онъ благоговѣйно, -- клянусь возстановить доброе имя отца и прославить нашъ родъ. Клянусь именемъ Бога, что клятва моя чиста и истинна.
   Спрятавъ щитъ и повернувъ ключъ въ замкѣ, графиня задумчиво сказала:
   -- Твое положеніе при дворѣ укрѣпляется съ каждымъ днемъ, но берегись ложныхъ шаговъ; будь холодно-разсчетливъ.
   Темная тѣнь промелькнула у "нея по лицу; она вспомнила заносчивость Говардовъ. Короли и королевы ласкали дѣда Томаса, когда герцогъ посадилъ на тронъ свою племянницу Анну Болейнъ, и король же свергнулъ его въ бездну.
   Лэди Сюррей взяла мечъ и положила его на рукоятку другого.
   -- Смотри, сынъ мой: если я начну осторожно раскачивать этотъ мечъ, онъ будетъ колебаться, но не упадетъ, а какъ только я неосторожно нажму на конецъ, онъ полетитъ внизъ. То же бываетъ съ царедворцемъ, и этого не нужно забывать.
   Графиня быстро перемѣнила разговоръ:
   -- Развѣ это правда, Томми, что ты рѣшительно отказался отъ начальства надъ войсками, отправляющимися въ Шотландію, и считаешь этотъ походъ отчаяннымъ?
   Герцогъ уклончиво отвѣчалъ:
   -- Я еще ничего не знаю, матушка... Меня тянетъ во Францію поискать счастья въ посольствѣ. Тамъ теперь интересно. Говорятъ, что королева Шотландіи Марія со дня своей свадьбы съ французскимъ дофиномъ стала именоваться королевою Англіи. Наша королева очень озабочена этимъ...
   -- Королева Елизавета не захочетъ мѣшаться въ дѣла чужого государства, живо возразила графиня.-- Какъ бы она ни ненавидѣла старую вѣру, но мятежъ она- ненавидитъ больше, и если бы шотландскіе лорды-протестанты во главѣ съ своимъ проповѣдникомъ Ноксомъ поднялись противъ католическаго правительства Шотландіи,-- королева Елизавета никогда не помогла бы имъ.
   -- Это правда, матушка; королева называетъ Нокса "факеломъ мятежа"... Тяжелое время мы переживаемъ, и что выбрать? Я колеблюсь между Франціей и Шотландіей... Впрочемъ, уже слишкомъ поздно для такихъ разговоровъ, и у васъ очень утомленный видъ.
   Онъ почтительно поцѣловалъ руку матеря и проводилъ ее, освѣщая ей дорогу восковою свѣчею. Лэди Сюррей простилась съ сыномъ въ началѣ коридора, ведущаго въ ея покои.
   Тихое пѣніе обратило на себя ея вниманіе.- Она остановилась, съ изумленіемъ прислушиваясь къ веселымъ словамъ знакомой пѣсни вестминстерскихъ монаховъ. Грустный голосокъ тянулъ веселыя слова:
   
   "И когда купцы тамъ сидѣли за виномъ,
   "То говорили, что у монаховъ денегъ много;
   "Далъ бы Богъ, говорилъ одинъ,-- чтобъ у меня было столько.
   "Гей-го! прогонимъ заботу, и пусть чаша идетъ вокругъ!
   "Пей! говоритъ другой...
   
   -- Кто это тамъ поетъ въ потемкахъ? спросила графиня.
   Дѣтскій голосокъ отозвался изъ темнаго чулана:
   -- Это я, съ вашего позволенія, милэди. По вашему приказанію меня здѣсь заперли за разорванныя панталоны и расцарапанныя руки, а потомъ и забыли.
   -- А откуда ты взялъ эту пѣсню, Торни?
   -- Это одна изъ пѣсенокъ покойнаго лорда Гарри... вашего супруга, милэди... Онъ пѣлъ ее, когда еще-былъ маленькимъ, -- такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ старая Тиффани, его кормилица. Но я знаю много пѣсенъ и стиховъ, сочиненныхъ самимъ лордомъ Гарри; ихъ знаютъ также Гудокъ и Тиффани.
   Засовъ дрогнулъ въ костлявой рукѣ графини. Она тихо спросила:
   -- А ты... любишь пѣсни лорда Гарри?
   -- Я и самого-то лорда Гарри какъ люблю, милэди!
   Наступило глубокое молчаніе. Торнклифу казалось, что онъ слышитъ тоскливые вздохи. Глухой голосъ медленно и раздѣльно зазвучалъ во тьмѣ:
   -- Слушай, ты, маленькій Торни. Выходи изъ своей мышеловки.
   И когда оборванная фигурка съ опухшимъ отъ слезъ лицомъ остановилась въ полосѣ луннаго свѣта, графиня наклонилась и ласково спросила:
   -- Ты можешь быть, аккуратнымъ, маленькій человѣчекъ?
   -- Могу, милэди... когда захочу... прибавилъ мальчикъ, смущенно оглядывая свой костюмъ и грязныя руки.
   -- Вотъ у меня ключъ. Это ключъ отъ "башни лорда Гарри". Ты будешь ходить туда со мною, можешь читать его стихи, смотрѣть его книги, но ты долженъ также слѣдить за порядкомъ библіотеки, стирать пыль, гонять крысъ... Обѣщаешь мнѣ это?1
   -- Какъ честный сэръ, милэди, отвѣчалъ ребенокъ, прижимая руки къ сердцу.
   -- Какъ честный сэръ! передразнила его графиня, чуть улыбнувшись своей усталой улыбкой.-- Ты будешь много читать, а потомъ... потомъ я увижу, что изъ тебя можно сдѣлать, смотря по твоимъ способностямъ...
   И она съ тоскою подумала о томъ, кто только-что отказался отъ библіотеки лорда Гарри.
   Дрожащій отъ восторга голосокъ спрашивалъ:
   -- И въ башнѣ лорда Гарри я увижу сѣраго попугая, милэди?
   -- Сѣраго попугая, Торни?
   -- Ну, да, чучело попугая, я хотѣлъ сказать... того самаго попугая, который тосковалъ послѣ смерти лорда Гарри и оттого околѣлъ... Тогда лэди велѣла сдѣлать изъ него чучело. Это мнѣ сказала Тиффани...
   -- Ты увидишь и чучело, мальчикъ, прошептала грустно графиня, наклоняясь къ Торнклифу, и вдругъ крѣпко поцѣловала его въ лобъ.
   Въ эту минуту она, быть можетъ, пожалѣла, что этотъ ребенокъ -- не сынѣ лорда Гарри.
   Изумленный непривычною ласкою, Торнклифъ тихо побрелъ къ себѣ въ комнату, а графиня, едва передвигая ноги и низко опустивъ сѣдую голову, направилась къ своимъ пышнымъ, непривѣтливымъ покоямъ, гдѣ ждали ее все тѣ же неотвязныя думы о прошломъ. И давно уже не были такъ лучезарны ея думы, какъ въ эту долгую безсонную ночь растревоженныхъ надеждъ, призраковъ и мечтаній...

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

V.
Праздникъ въ старой Шотландіи.

   Шотландія была стариннымъ врагомъ Англіи. Давно уже англійскіе короли дѣлали попытки соединить оба королевства, но эти попытки были неудачны. Великое умственное движеніе въ XVI в. проникло и въ Шотландію. Кальвинъ явился основателемъ ученія, распространившагося широко по всей Европѣ. Онъ былъ непримиримымъ борцомъ противъ католицизма; онъ рѣзко возставалъ и противъ главенства короля надъ церковью. Кальвинизмъ нашелъ много послѣдователей въ Англіи и въ Шотландіи.
   Послѣ смерти Іакова V Генрихъ VIII сдѣлалъ попытку обручить его дочь, новорожденную Марію Стюартъ, со своимъ сыномъ Эдуардомъ VI. Предложеніе было принято, но мать маленькой шотландской королевы, Марія Гизъ, въ глубинѣ души лелѣяла иные разсчеты. Она отправила свою пятилѣтнюю дочь во Францію невѣстой наслѣдника престола Франциска. И Франція стала для Маріи второй родиной.
   Въ шумѣ безпечной жизни блестящаго французскаго двора Марія не задумывалась Надъ тѣмъ, что дѣлается на ея родинѣ. А ученіе Кальвина пустило глубоко корни- въ Шотландіи, особенно къ сѣверу отъ англійской границы, среди самыхъ аристократическихъ фамилій. Во главѣ кальвинистовъ стоялъ англійскій проповѣдникъ Джонъ Ноксъ, покинувшій родину изъ-за религіозныхъ преслѣдованій. Онъ убѣждалъ своихъ слушателей "отказаться отъ всякаго общенія съ идолопоклонствомъ и обязаться всѣми своими силами поддерживать истинную проповѣдь Евангелія, "если Богъ дастъ возможность проповѣдникамъ распространить Его слово". Ноксъ нашелъ пріютъ въ Шотландіи, какъ находили въ ней пріютъ всѣ гонимые за религіозныя убѣжденія.
   . Регентша Шотландіи, мать Маріи Стюартъ, была ярой католичкой, но давала у себя пріютъ еретикамъ изъ чисто политическихъ разсчетовъ. Англійскіе сектанты, преслѣдуемые англійскимъ католическимъ правительствомъ, представляли для нея оплотъ противъ Маріи Тюдоръ. Но политика ея сразу перемѣнилась въ концѣ 1557 года, когда волна реформаціи пронеслась по Европѣ, и Шотландія стала впереди всѣхъ другихъ европейскихъ странъ. Шотландскіе протестанты первые обнажили мечъ противъ своихъ правителей. Въ то время, какъ Филиппъ II жегъ еретиковъ во Фландріи, а Марія Тюдоръ въ Англіи {Религіозная и политическая борьба Фландріи того времени обрисована въ исторической повѣсти "Подъ гнетомъ инквизиціи" А. Алтаева. Изданіе П. П. Сойкина. Спб.}; въ то время, какъ Франція воздвигала для нихъ костры и висѣлицы, шотландскіе лорды потребовали у регентши, чтобы общія молитвы читались открыто во всѣхъ церквахъ. Марія Гизъ усмотрѣла въ этомъ требованіи стремленіе дворянъ возобновить старую борьбу съ короной и рѣшила противиться религіознымъ реформамъ.
   Восшествіе на престолъ Елизаветы подняло упавшій духъ шотландскихъ протестантовъ. Въ Пертѣ вспыхнулъ бунтъ, и скоро вся мѣстность на востокѣ превратилась въ "гнѣздо бунтовщиковъ", какъ говорила регентша. Толпа разрушала церкви, разбивала статуй святыхъ, громила монастыри. Скоро возстаніе распространилось и въ нижней Шотландіи. Его поддерживалъ Ноксъ.
   Въ это время на французскій престолъ взошелъ Францискъ, Супругъ Маріи Стюартъ. Власть перешла въ руки Гизовъ.
   Французская помощь придала Маріи Гизъ бодрости. При приближеніи французскихъ войскъ шотландскимъ лордамъ пришлось отступить отъ. столицы Шотландіи Эдинбурга къ западу. Въ концѣ августа этого же 1559 года двѣ тысячи французскихъ солдатъ высадились въ гавани Лейта, недалеко отъ столицы Шотландіи, и расположились тамъ укрѣпленнымъ лагеремъ, оставаясь постоянной лейбъ-гвардіей регентши.
   Тогда Елизавета рѣшила послать въ Шотландію войска. Герцогъ Норфолькскій, считавшій это вмѣшательство безуміемъ, согласился, наконецъ, принять начальство надъ войсками, и въ началѣ 1560 года англійскій флотъ появился въ Фортскомъ заливѣ, принудилъ армію Маріи Гизъ отступить къ Лейту и заключилъ миръ.
   Въ Лейтѣ свирѣпствовалъ голодъ, слѣдствіе войны; въ 1560 году умерла Марія Гизъ; скоро умеръ и враждебно настроенный противъ лордовъ конгрегаціи Францискъ. Малолѣтство новаго французскаго короля передавало бразды правленія въ руки королевы-матери Екатерины Медичи, и роль Маріи Стюартъ и ея родственниковъ Гизовъ кончилась. Екатерина Медичи вовсе не хотѣла вмѣшиваться въ чужія дѣла и помогать Маріи Стюартъ овладѣть трономъ Англіи.
   Девятнадцатилѣтняя королева-вдова Марія Стюартъ 14 августа 1561 года съ стѣсненнымъ сердцемъ сѣла на корабль въ Брестѣ и пустилась къ берегамъ своей невѣдомой родины...
   Набережная Лейта была биткомъ набита праздничной толпою. Шотландскій народъ еще не успѣлъ оправиться отъ голода, осады и разгрома, произведеннаго по всему восточному берегу во время религіозныхъ возстаній. День былъ сѣрый, и бѣдно высматривали жалкіе домишки; особенно мрачной казалась громада крѣпости Лейта, вырисовывавшаяся на сѣрой сѣти корабельныхъ мачтъ. И какъ-то странно, негармонично пестрѣли на этомъ уныломъ фонѣ флаги и цвѣточныя гирлянды, которыми жители Лейта хотѣли скрасить убожество встрѣчи своей возвращавшейся на родину королевы.
   Когда показался давно жданный корабль съ надутыми парусами и золотой сиреной на носу, толпа всколыхнулась.
   Женщины говорили:
   -- Паруса развѣваются, точно крылья у большой бѣлой птицы.
   -- Нѣтъ, какъ облака! Они принесутъ намъ благодѣтельный дождь и спрыснутъ безплодную почву Шотландіи...
   Маленькая дѣвочка, хлопая въ ладоши, кричала:
   -- Тамъ, вдали, бѣлыя крылья большого ангела!
   -- Какъ бы ангелъ не превратился въ чорта! проворчалъ чей-то грубый голосъ,-- Все, что идетъ изъ Франціи, несетъ смуты, и какъ бы бѣлый ангелъ не навязалъ намъ опять поповскія побрякушки.
   Этотъ одинокій голосъ замеръ въ ликующемъ крикѣ толпы, привѣтствовавшей свою королеву.
   Заколебались знамена, подвигаясь ближе къ набережной.
   По сѣрымъ тяжелымъ волнамъ медленно плылъ большой пышный корабль. Борты корабля, такъ же, какъ и верхняя палуба его, были украшены длинными и узкими щитами, съ французскими и шотландскими гербами.
   Марія стояла у самаго спуска, къ которому должны были придѣлать мостки для схода на землю, и широко раскрытыми глазами смотрѣла на берегъ. Она боялась Лейта, боялась мятежной чуждой ей Шотландіи, слушала несносное шуршаніе каната и съ тоскою ждала первыхъ звуковъ привѣтствія -- обычнаго католическаго гимна при встрѣчѣ королей. Но католическаго гимна не раздалось изъ устъ протестантскаго народа... Вдоль набережной несся ликующій крикъ:
   -- Да здравствуетъ королева!
   Эти крики заглушилъ мощный напѣвъ еретическаго псалма, однотоннаго, суроваго, какъ этотъ народъ, этотъ городъ и это море, покрытое сѣткою корабельныхъ мачтъ.
   Королева невольно обернулась назадъ, туда, гдѣ разстилалась безбрежная гладь моря и гдѣ оставалась ея любимая Франція, и взглядъ былъ тоскливый и растерянный... Потомъ она посмотрѣла на стоявшаго возлѣ нея строгаго капеллана и, гордо поднявъ голову, ступила на коверъ мостковъ.
   Въ толпѣ слышался шопотъ:
   -- Плохое начало: она сразу къ намъ притащила черную рясу паписта!
   -- Ты. видѣла: у нея глаза красны отъ слезъ.
   -- Какъ бы только она не попробовала устроить у насъ иллюминацію, на подобіе той, которую устраивали въ Парижѣ!
   -- Стыдно вамъ каркать! возмутилась какая-то дѣвушка,-- вѣдь ей не на кого здѣсь опереться.
   -- И убиралась бы къ французамъ, если не можетъ опереться на свой народъ!
   -- Тише, тише, скоты, вѣдь это ваша законная государыня!
   -- Тише: королева хочетъ говорить...
   Марія ступила на мостки и остановилась, бросивъ пристальный, вопрошающій взглядъ вокругъ. Она стояла, поднявъ голову и, слегка прищуривъ вѣки, смотрѣла на толпу. Что было въ ней особенно привлекательнаго, что сразу приковывало къ ней сердца? Неизъяснимой граціей вѣяло отъ ея гибкой высокой фигуры съ маленькой изящной головкой, увѣнчанной тяжелой короной шелковистыхъ кудрей. Лицо было немного блѣдно, но отъ этого еще болѣе прекрасно. Губы улыбались чарующей странной улыбкой, въ которой была вѣчная загадка; загадоченъ былъ и бархатный взглядъ черныхъ глазъ.

0x01 graphic

   Когда улыбка шевельнула алыя губы королевы, глаза ея улыбнулись и засіяли такою ласкою, что весь берегъ загудѣлъ отъ дружнаго радостнаго крика:
   -- Многія лѣта нашей королевѣ! Да благословитъ Господь ея царствованіе!
   Она протянула впередъ руку и сказала: -- Мнѣ мѣшаютъ говорить тѣ чувства глубокой радости, которыя волнуютъ мое сердце, но я отъ всей души благодарю своихъ подданныхъ за эту встрѣчу и надѣюсь, что жизнь моя въ Шотландіи будетъ такой же радостной, какъ сегодняшній день.
   Въ этой коротенькой рѣчи сказалась вся Марія: на уныломъ берегу, возлѣ сѣраго моря, подъ сѣрымъ небомъ, осенью, среди бѣдныхъ суровыхъ шотландцевъ, искала она искры свѣтлой радости, радости и только; но ни единымъ словомъ не упомянула она о томъ, что собирается сдѣлать для своего народа.
   По мосткамъ поднялся красивый лордъ, юный, какъ и королева, и подалъ ей руку, чтобы свести ее на берегъ. Онъ назвалъ себя, сыномъ шотландскаго графа Леннокса и дочери Маргариты Тюдоръ, Генрихомъ Стюартомъ Дарнлеемъ. Опираясь на его руку, Марія сразу пріободрилась: Дарнлей приходился ей кузеномъ; онъ, конечно, скраситъ ея жизнь въ Шотландіи.
   На богато убранномъ конѣ Марія отправилась изъ Лейта въ свой столичный эдинбургскій дворецъ. Добрые граждане Эдинбурга разукрасили его парчею, коврами и гирляндами, а къ вечеру зажгли иллюминацію.
   Вечеромъ Марія отпустила всѣхъ представлявшихся ей лордовъ, и мать Генриха Дарнлея, графиня Ленноксъ, присѣла передъ ней, уходя послѣдней. Грустно звучалъ голосъ королевы:
   -- Прощайте, дорогая графиня... всѣ покидаютъ меня...
   -- Но вашему величеству нуженъ покой...
   -- О, нѣтъ, живо возразила Марія,-- покой нуженъ послѣ долгаго утомительнаго веселья, когда устанешь отъ счастья, а я только скучала... Тамъ, она указала рукою въ сторону Франціи, -- тамъ было отъ чего уставать... тамъ не хватало дня, а здѣсь... здѣсь мнѣ немного страшно... и я... я боюсь, что не засну въ эту ночь... Мнѣ жаль, что такъ печаленъ былъ мой въѣздъ въ Эдинбургъ... Народъ меня встрѣчалъ напѣвомъ чуждыхъ мнѣ псалмовъ {Псалмовъ кальвинистовъ.}; какой-то человѣкъ, немолодой, некрасивый, съ такимъ сердитымъ видомъ, шелъ впереди дѣтскаго хора, и у этихъ бѣдныхъ, ангеловъ были личики, какъ у маленькихъ монахинь, когда они мнѣ говорили что-то скороговоркой, поднося Библію... Они говорили неразборчиво, что я должна... кажется, уничтожить въ моемъ королевствѣ католическое богослуженіе, это я -- та, которая не засыпаетъ, безъ благословенія католическаго священника! Какой вздоръ!
   Она пожала плечами и простодушно разсмѣялась. Графиня Ленноксъ пробовала оправдать народъ:
   -- Это были городскія дѣти, а съ ними патеръ Ноксъ, государыня, сказала она.-- Шотландцы грубы, бѣдны и просты, но они выражали свой восторгъ искренно, какъ умѣли.
   -- И не устроили ни пѣнія, ни танцевъ въ честь своей королевы!
   -- Завтра -- воскресенье, и всѣ благочестивые шотландцы поютъ въ этотъ день лишь псалмы; кромѣ того не прошло и года съ тѣхъ поръ, какъ Господь послалъ испытаніе шотландской королевѣ -- черное вдовство...
   Марія вспыхнула.
   -- Да, это правда, прошептала она растерянно, но вдругъ голосъ ея зазвенѣлъ обидою:-- немного веселаго въ Эдинбургѣ! Меня встрѣтилъ у воротъ госпиталя прокаженный съ чашей для сбора Милостыни; у собора я увидѣла висѣлицу, а при въѣздѣ въ городъ у заставы на сторожкѣ торчалъ шпицъ, съ котораго эдинбургцы не потрудились даже вычистить кровь послѣ того, какъ сняли съ него голову послѣдняго изъ казненныхъ... Веселая встрѣча королевѣ!
   Графиня Ленноксъ молчала. Но Марія сейчасъ же ласково улыбнулась и взяла ее за руку.
   -- Я очень избалована и прошу на меня не сердиться. Пожалуй, Эдинбургъ уже не такъ плохъ: въ немъ есть красивые люди, которые умѣютъ еще смѣяться, и вы мнѣ украсили этотъ день, дорогая лэди, а вашъ сынъ очаровалъ меня своею любезностью... и вашъ супругъ тоже...
   Она наклонилась и поцѣловала покраснѣвшую отъ радости лэди Ленноксъ.
   Графиня Ленноксъ была ярымъ врагомъ англійской королевы. Она составляла множество плановъ, направленныхъ противъ послѣдней, предлагала Филиппу начать изъ Нидерландовъ возстаніе противъ Елизаветы и подумывала о томъ, чтобы возвести на англійскій престолъ своего сына Генриха Дарнлея. И хотя домъ Ленноксовъ призналъ новое англійское богослуженіе, но было извѣстно, что его симпатіи на сторонѣ католиковъ. "Если бы съ королевой случилось какое-нибудь несчастье, писалъ въ 1560 г. испанскій посланникъ,-- католики выбрали бы королемъ лорда Дарнлея".
   Графиня Ленноксъ низко присѣла передъ обласкавшей ее королей и со слезами на глазахъ прошептала:
   -- О, какъ осчастливила меня моя государыня!
   -- Вотъ еще что, дорогая графиня, сказала жалобно Марія,-- я отпустила всѣхъ, кто представлялся мнѣ, но чувствую, что долго не засну. Есть у васъ менестрелли? Можетъ быть, есть поэты, знающіе хорошія исторіи? Или имѣются только шуты?
   По знаку графини маленькій пажъ ввелъ въ залу наряднаго толстаго человѣка въ дурацкомъ колпакѣ. Марія взглянула на него и расхохоталась:
   -- Не надо, не надо, любезный! Я увѣрена, что отъ твоихъ шутокъ заплачу со скуки...
   Когда сконфуженный шутъ ушелъ, королева ласково сказала графинѣ:
   -- Этотъ пузырь мнѣ надоѣлъ еще не время ужина. До свиданія, дорогая; покойной ночи...
   Отпустивъ графиню, Марія обратилась къ пажу, ожидавшему ея приказаній:
   -- У васъ есть поэты, малютка?
   -- Есть, милэди.
   -- Ты любишь сказки и пѣсни, не правда ли?
   -- Люблю, милэди.
   -- Ну, такъ ступай и какъ можно скорѣе приведи какого-нибудь хорошаго поэта...
   Мальчикъ убѣжалъ и скоро вернулся, ведя за собою человѣка въ потертой одеждѣ горожанина средней руки. Этотъ человѣкъ всю свою жизнь посвятилъ на собираніе памятниковъ шотландской поэзіи.
   -- Баннатинъ Георгъ изъ замка Мейгля? повторила королева имя, произнесенное съ важностью пажемъ, и протянула вошедшему руку для поцѣлуя.-- Я не оскорблю слушаніемъ пѣсенъ и сказокъ добрыхъ гражданъ Эдинбурга? Ну, такъ скорѣе начинайте...

0x01 graphic

   Склонивъ голову на руку, слушала королева стихи. Баннатинъ читалъ стихи Дёнбара, любимаго поэта бабушки Маріи Маргариты Тюдоръ.
   "Нѣтъ средствъ противъ смерти, а потому лучше быть готовымъ къ смерти, для того, чтобы послѣ нея наслѣдовать жизнь...
   "Если бы у меня было тяжело на сердцѣ отъ людской жестокости, или если бы я былъ удрученъ печалью, я бы умиралъ медленной смертью; но я думаю, лучше быть слѣпымъ!"
   Королева встала. Лицо ея было блѣдно и очень грустно.
   -- Благодарю васъ, сэръ, очень благодарю, но я больше не могу слушать подобныхъ стиховъ. Въ шотландской поэзіи много чувства, но она сурова, какъ и ея народъ. Шотландцы любятъ мрачныя картины и находятъ нѣжность въ рѣзкихъ очертаніяхъ скалъ и даже въ самой смерти...
   И, отпустивъ Баннатина, королева печально пошла въ."#ою опочивальню...
   У громадной кровати съ балдахиномъ ждала Марію ея нянька лэди Кеннеди. Глаза Кеннеди засвѣтились безпокойствомъ, когда она увидѣла слезы на рѣсницахъ королевы. Королева сказала устало:
   -- Раздѣнь меня, моя милая. Разочарованія утомляютъ хуже, чѣмъ охота за ланью. Ты слышишь: тамъ на улицѣ поютъ? Они убудутъ терзать мои уши своими псалмами всю ночь...
   Она прислушалась къ псалму, прекрасную музыку котораго сочинилъ Генрихъ VIII.
   -- О, Боже, создатель всего міра... рыдали звуки...
   -- Это поется для меня серенада. Скоро меня начнутъ отпѣвать. Тебѣ здѣсь нравится, Кеннеди?
   Руки Кеннеди, причесывавшія королеву, задрожали.
   -- Здѣсь -- моя родина, государыня, прошептала она робко.
   -- Прости меня, моя старушка, кротко прошептала Марія,--я и забыла, что вѣдь здѣсь и моя родина...
   Она гладила руки, расчесывавшія ей волосы.
   -- Сегодня первый день, что я не исповѣдывалась передъ сномъ Кеннеди.
   -- Но вѣдь вы исповѣдывались утромъ, государыня.
   -- Да, это правда... А я думала, это было вчера!.. Какъ долго тянется день... И какъ я устала!
   Она почти упала на кровать и потонула въ мягкой перинѣ, Кеннеди заботливо укрыла королеву.
   -- Благодарю тебя, моя старушка, шеи: тала соннымъ голосомъ Марія.-- Такъ очень хорошо, точно въ дѣтствѣ. Вотъ я плыву по рѣкѣ къ золотой странѣ... Тамъ всѣ счастливы; тамъ всегда свѣтитъ солнце... Это -- Франція, Кеннеди. А завтра... завтра меня ждутъ пріемы скучныхъ шотландцевъ... Между ними интересенъ одинъ только Дарнлей...
   -- Я слышала, милэди, что его прочатъ вамъ въ супруги...
   Марія лукаво посмотрѣла на Кеннеди и засмѣялась:
   -- Что-жъ, это -- забавно... Можетъ быть, это и къ лучшему... Пожалуй, на свадьбахъ въ Шотландіи танцуютъ, а не поютъ псалмы... Прощай, Кеннеди... Я закрыла глаза и уже сплю... мнѣ снится золотая страна, и я танцую, танцую безъ конца... безъ конца...
   Качая головою, Кеннеди вышла изъ опочивальни королевы. Начало не предвѣщало хорошаго конца... что-то ждетъ впереди эту веселую, жаждущую счастья королеву?
   На утро во дворцѣ былъ пріемъ. Холодный и чопорный лордъ Джемсъ Стюартъ, родственникъ Маріи со стороны отца, получилъ продолжительную аудіенцію у королевы. Марія грустно говорила сводному брату:
   -- Когда я собиралась сюда, шотландскій парламентъ отклонилъ предложеніе возстановить старую религію. Новая религія была объявлена религіей Государства. Я приняла эти условія, но не знала, что меня будутъ оскорблять мои подданные. Оказывается, что какой-то. дерзкій выскочка Ноксъ сегодня въ церкви моей столицы въ своей проповѣди явно намекалъ на то, что я подлежу осужденію, какъ идолопоклонница. Считаете ли вы возможнымъ, чтобы подданные осуждали свою королеву или запрещали ей молиться такъ, какъ она того хочетъ? Неужели было бы лучше, если бы я пришла сюда во главѣ вооруженнаго войска, не какъ другъ народа, а какъ завоевательница? Неужели было бы лучше, если бы я принесла съ собою въ страну междоусобную войну?
   -- Успокойтесь, государыня, отвѣчалъ лордъ Стюартъ.-- Вы намекаете на предложеніе графа Гунтли-и сѣверныхъ католическихъ лордовъ, и я чувствую, упрекъ вашъ направленъ противъ меня. Но даю слово, что если я не чувствовалъ влеченія къ планамъ католиковъ, то и не всегда раздѣлялъ рѣзкость и грубость пастора Нокса.
   Эти слова сразу смягчили Марію. Она благодарно взглянула на Стюарта.
   -- Я хотѣла бы поговорить съ Ноксомъ, тихо сказала королева.-- Тяжело жить среди враговъ. А васъ, милордъ, мнѣ было бы пріятно видѣть болѣе счастливымъ. Быть можетъ, васъ порадуетъ мой родственный подарокъ вмѣстѣ съ изъявленіемъ моей сердечной дружбы: на дняхъ вы получите отъ меня графство Муррей.
   Въ тотъ же день Марія долго бесѣдовала и съ Ноксомъ.
   -- Сэръ, говорила она ему,-- какимъ Св. Писаніемъ можно оправдать введеніе у себя народомъ новой вѣры и насильственнымъ сопротивленіемъ волѣ короля?
   Сухое лицо Нокса не дрогнуло. Онъ отвѣчалъ ледянымъ тономъ:
   -- Короли не имѣютъ власти надъ совѣстью своихъ подданныхъ. Если король станетъ насиловать своихъ подданныхъ, то они въ правѣ прибѣгнуть къ вооруженному сопротивленію.
   Казалось, королева онѣмѣла. Что говорилъ этотъ ужасный человѣкъ? Въ какую страну попала она? Гдѣ непоколебимость всесильной королевской власти? Ей казалось, что каждый уголъ ея дворца кишитъ бунтовщиками... Она не узнала своего голоса, дрожавшаго негодованіемъ:
   -- Такъ, значитъ, мои подданные должны повиноваться не мнѣ, а тебѣ, и я, королева, должна быть подданной моихъ подданныхъ, а не они -- моими?
   Голова ея была высоко поднята; глаза метали искры. Сухой голосъ Нокса холодно прозвучалъ:
   -- Нѣтъ. Король, какъ и подданные, долженъ подчиняться Богу.
   Марія съ шумомъ отодвинула кресло и гнѣвно крикнула:
   -- Иди, или скорѣе отсюда. Ты -- дерзкій бунтовщикъ... ты... иди!
   Ноксъ спокойно удалился, а королева позвонила и дрожащимъ голосомъ приказала пажу позвать Кеннеди и никого не впускать къ ней въ покои, даже дежурныхъ фрейлинъ. Когда явилась старая Кеннеди, Марія упала къ ней на грудь, рыдая:
   -- Какъ тяжело жить, моя Кеннеди... какъ тяжело жить... Что за ужасная страна! Въ ней холодно, какъ въ могилѣ, и ни одного лица, на которомъ можно было бы отдохнуть... Я здѣсь задохнусь...
   Кеннеди растерянно бормотала:
   -- Боже мой... какъ вы плачете... Боже мой...
   Марія подавила рыданія и гордо подняла голову.
   -- Нѣтъ, дорогая, сказала она съ трудомъ.-- Я уже не плачу. Короли не должны плакать. Слезы, это -- привилегія простыхъ смертныхъ, точно такъ же, какъ и свобода совѣсти въ этой странѣ. Здѣсь нѣтъ у меня никого... Боже, до чего я одинока!
   --. Но лордъ Дарнлей...
   -- А, да, лордъ Дарнлей, это правда... Королева улыбнулась.-- Милый мальчикъ развеселитъ меня, если ему позволитъ мой народъ, мои тюремщики, разные Ноксы...
   -- Здѣсь есть еще одинъ придворный, который могъ бы васъ развеселить, милэди. Это -- Давидъ Риччіо... Онъ былъ при дворѣ герцога Савойскаго и теперь живетъ здѣсь въ Эдинбургѣ, при дворцѣ вашемъ, государыня...
   -- Риччіо? Итальянецъ? Я была бы рада увидѣть его: у итальянцевъ живой умъ; они не грубы и умѣютъ разговаривать. Онъ поетъ, играетъ, сочиняетъ стихи, рисуетъ?
   -- Онъ, кажется, все умѣетъ, милэди.
   Марія слабо улыбнулась:
   -- Въ такомъ случаѣ, пусть онъ явится сюда; я попробую сдѣлать что-нибудь сносное изъ моей тюрьмы.

0x01 graphic

0x01 graphic

VI.
Королева Шотландская.

0x01 graphic

   Въ полумракѣ дворцовой капеллы у аналоя слышался взволнованный шопотъ. Громадная серебряная лампада слабо освѣщала колѣнопреклоненную женскую фигуру и монаха въ черной рясѣ передъ мраморной статуей св. Дѣвы. Солнечные лучи тускло проникали сквозь цвѣтныя стекла оконъ, и въ яркомъ солнечномъ пятнѣ блестѣли перламутръ и эмаль стѣнъ, какъ чешуя змѣи.
   Іезуитъ шепталъ тихимъ, вкрадчивымъ голосомъ:
   -- Внѣ церкви нѣтъ спасенія, дочь моя...
   Колѣнопреклоненная женщина подняла голову, и въ полумракѣ показалось блѣдное лицо съ полными мольбы и муки глазами. Монахъ благословилъ ее...
   Робко прозвучалъ голосъ королевы шотландской:
   -- Я все сдѣлаю, чего отъ меня потребуетъ святая церковь,-- но да проститъ мнѣ мой духовный отецъ минутную слабость: я избалованный ребенокъ, котораго давитъ вѣнецъ, и у меня столько враговъ...
   -- Твоими врагами должны быть враги церкви, дочь моя...
   Марія снова упала къ ногамъ духовника, задыхаясь отъ слезъ и цѣлуя его руки.
   -- О, святой отецъ, я боюсь, что однимъ общеніемъ съ еретиками я пачкаю свою душу.
   -- Чтобы достигнуть рая, намъ часто приходится проходить черезъ скверну, дитя мое...
   -- О, Господи! простонала королева,-- свой дворецъ я обратила въ тюрьму, и моя пища, того и гляди, превратится въ ядъ; я улыбаюсь тѣмъ, чье присутствіе возмущаетъ меня, но я готова вынести еще больше: пусть папа позволитъ мнѣ. носить власяницу и истязать мое тѣло... Я буду бичевать себя до крови; я...
   Вкрадчивый голосъ отвѣчалъ:
   -- Улыбайся ненавистнымъ, ласкай недостойныхъ; войди въ душу того, у кого она чернѣе ада и, узнавъ ея грѣхъ и скверну, уничтожь ее, ибо, не познавши зла, нельзя его уничтожить. Будь рабою Рима.
   -- Я -- раба, прошептала Марія.
   -- Къ вящшей славѣ Бога, прошелестѣлъ слабый, точно умирающій голосъ іезуита, и блѣдное лицо его съ закрытыми глазами таинственно улыбалось.
   Королева твердо отвѣчала:
   -- Аминь.
   Монахъ спросилъ:
   -- Что сдѣлала ты въ пользу своихъ правъ на англійскую корону? Не было ли какихъ новостей?
   -- Все по старому, святой отецъ...
   -- Смиряла ли ты гордость передъ еретической королевой?
   -- Я дѣлала все, что могла... Я умоляла о дружбѣ Елизавету, просила у нея свиданіи въ Іоркѣ, чтобы окончательно рѣшить вопросъ о престолонаслѣдіи... О, прошу васъ, разсѣйте мои сомнѣнія: я трепещу при одной мысли о коронѣ Англіи, и когда закрываю глаза, мнѣ чудится, что я -- сильная монархиня, и весь міръ у моихъ ногъ... Тщеславіе великій грѣхъ, отче?
   Тонкая улыбка скользнула по губамъ іезуита.
   -- Грѣхъ превращается въ добродѣтель, дочь моя; смрадъ дѣлается благоуханіемъ, если онъ служитъ къ силѣ и могуществу церкви Христовой и разрѣшенъ папою.
   -- Какъ я мечтаю въ тиши моей спальни о коронѣ Англіи! Это такъ сладко!
   Монахъ пристально посмотрѣлъ на королеву.
   -- Достаточно ли ты искусно привлекаешь къ себѣ лордовъ-еретиковъ?
   Лицо Маріи омрачилось.
   -- Ахъ, святой отецъ, теперь всѣ эти сѣверные неучи бредятъ мною, но мнѣ страшно тяжело: пустое вниманіе принимаютъ они за нѣжное чувство и дѣлаются дерзкими.-- Я боюсь, что скоро и католики, и еретики будутъ одинаково не довѣрять мнѣ...
   -- Этого не должно быть, запальчиво крикнулъ іезуитъ. Ты должна употребить всѣ чары, данныя тебѣ природой, чтобы опутать сѣтью этихъ олуховъ...
   Марія покорно склонила голову.
   -- Но тебѣ нуженъ мужъ, продолжалъ все тотъ же повелительный голосъ, -- онъ поможетъ тебѣ довершить то, что ты начала. Шотландія должна лежать у ногъ папы, и ты не смѣешь подписывать договора, обезпечивающаго свободу вѣроисповѣданія въ королевствѣ. Король Филиппъ, которымъ пренебрегла Елизавета, великій свѣтильникъ вѣры, уже имѣетъ благочестивую супругу; французскій король еще молодъ, и я думаю, наши взоры должны быть обращены въ другую сторону...
   Монахъ протянулъ Маріи маленькій золотой медальонъ съ эмалью и пытливо впился въ нее своими бѣгающими глазками. И онъ съ неудовольствіемъ замѣтилъ, что лицо королевы покрывается смертельной блѣдностью, а глаза становятся испуганными и дѣтски жалкими.
   Изъ медальона на Марію смотрѣло юношеское лицо съ дряблыми, незначительными чертами, безцвѣтными глазами и впалой грудью.
   -- Донъ Карлосъ, принцъ Астурійскій, могущественный наслѣдникъ испанской короны, внушительно сказалъ іезуитъ.
   Несчастный больной принцъ, о припадкахъ и уродствѣ котораго было извѣстно Маріи еще во Франціи, очевидно, не понравился ей и на портретѣ.
   -- Вотъ тотъ, на комъ должны покоиться надежды королевы шотландской, важно сказалъ монахъ.
   -- Во имя Бога, прошептала, грустно Марія, -- я приму руку кого угодно, но согрѣшу противъ совѣсти, если не сознаюсь, что глаза мои чаще, чѣмъ слѣдовало, покоятся на моемъ кузенѣ Генрихѣ Дарнлеѣ.
   -- Всякій твой шагъ долженъ подчиняться велѣнію папы. Да проститъ тебѣ Господь твои заблужденія, дочь моя.
   Королева приняла благословеніе монаха и вышла, сознавая, что вся она во власти этой черной рясы.
   Безпечная жизнь ея кончилась съ тѣхъ поръ, какъ она покинула Францію. Живя тамъ ребенкомъ, она ни о чемъ не думала, кромѣ дѣтскихъ забавъ, потомъ сдѣлалась любимой игрушкой Франциска. Цѣлый день юная королева нѣжилась тогда въ постели, слушая веселые разговоры придворныхъ дамъ, стихи и музыку, а къ вечеру наряжалась и плясала въ ярко освѣщенныхъ залахъ...
   Въ Шотландіи на нее сразу свалилось множество дѣлъ. Она должна была вести двойную игру, возбуждая въ протестантахъ несбыточныя надежды и загадочно говоря католикамъ о торжествѣ римской церкви. Она должна была лукавить съ Елизаветой и мутить у нея въ Англіи католическихъ лордовъ. Она очаровывала недовольныхъ и сознавала, что чары ея всесильны. Даже Ноксъ, видя ея упорное отвращеніе къ новой религіи, довольствовался ея обѣщаніями приходить въ церковь слушать проповѣдь.
   Только одну Елизавету не сумѣла очаровать шотландская королева. Елизавета медлила признать- Марію наслѣдницей англійскаго престола. Она боялась ее. Стоило только объявить Марію своей наслѣдницей, и шальной ножъ убійцы съ сѣвера поможетъ послѣдней очистить дорогу къ англійскому трону.
   -- Я не такъ безумна, говорила Елизавета,-- чтобы шить свой собственный саванъ.
   Девятнадцатилѣтней шотландской королевѣ пришлось сразу сдѣлаться тонкимъ дипломатомъ.
   Во Франціи все время велась борьба между католической партіей Гизовъ и протестантской или гугенотской -- Бурбоновъ.
   Война во Франціи разгоралась. Удачи Гизовъ радовали Марію, и она пышными празднествами встрѣчала побѣды своего дяди Гиза. Тронъ Елизаветы начиналъ колебаться: успѣхъ Гизовъ являлся успѣхомъ Маріи, и ободренная шотландская королева могла двинуть войска на Англію...
   Въ августѣ 1562 года папское воспрещеніе посѣщать протестантскую литургію положило конецъ религіозному перемирію и сдѣлало католическихъ подданныхъ Елизаветы ея врагами. Тогда появился указъ Елизаветы, требующій отъ всѣхъ, занимающихъ государственныя должности, присяги на вѣрность королевѣ и отреченіе отъ свѣтской власти папы.
   Шотландская королева зорко слѣдила за тѣмъ, что дѣлалось по сосѣдству, и не упускала изъ вида далекой Испаніи. Она хорошо знала, что нидерландская аристократія возбуждена противъ испанскаго правительства и ждетъ удобнаго момента, чтобы поднять народное возстаніе за свои старинныя, попранныя правительствомъ права; она знала, что Филиппъ боится этого возстанія, боится, что война за религіозную независимость перекатится въ его владѣнія, и подниметъ Испанію, и потому въ его разсчетахъ было поддержать Шотландію. Религіозный миръ и незыблемость монархической власти была выгодна для всѣхъ четырехъ державъ.
   Во дворцѣ готовился балъ по случаю праздника Богоявленія. Королева, не утратившая веселости, несмотря на многочисленныя заботы, рѣшила устроить "переодѣванье",-- т.-е. маскарадъ, который бы напомнилъ ей былые карнавалы Франціи.
   Весело развѣвался на главной башнѣ дворца флагъ, и окна сіяли огнями, и весь замокъ былъ роскошно иллюминованъ. Мрачное зданіе дворца ожило: веселые голоса звучали подъ его сводами и на дворѣ, гдѣ у костровъ грѣлись конюхи. Въ освѣщенныхъ окнахъ мелькали тѣни слугъ съ подносами.
   Музыка гремѣла. Подъ музыку попарно двигались маски. Мужчины высоко держали за руки своихъ дамъ въ безконечныхъ фижмахъ и пристукивали пробками каблуковъ; ихъ плащи блестѣли роскошнымъ шитьемъ; топорщились подбитые волосомъ и ватой необъятные пуфы ихъ штановъ и рукавовъ; въ воздухѣ стоялъ удушливый запахъ мускуса...
   Шотландская королева двигалась въ парѣ съ лордомъ въ зеленомъ бархатномъ костюмѣ съ золотымъ рогомъ у пояса. Онъ выставлялъ на показъ чулки, вышитые золотыми стрѣлками, и туфли, расшитыя диковинными птицами, и когда склонялся къ своей дамѣ, въ ушахъ его колебались изумрудныя серьги.
   -- Сегодня, говорилъ онъ ласково, -- мы обязаны счастьемъ царицѣ души каждаго, кто дышетъ въ суровой Шотландіи...
   Глаза королевы вспыхнули подъ маской. Бѣлый бархатъ ея костюма, весь вышитый розами, красиво облегалъ ея гибкую фигуру; на высоко взбитыхъ волосахъ особенно рельефно выдѣлялся вѣнокъ изъ золотыхъ колосьевъ. Она отвѣчала смѣющимся голосомъ.
   -- Не ошибаетесь ли вы, зеленый рыцарь, называя царицей души простую смертную? А вдругъ она приподниметъ маску, лордъ Дарнлей, и вы увидите лицо старухи?
   Пары двигались къ помосту, гдѣ королевскіе "увеселители" -- актеры -- устроили декорацію скалъ, холмовъ и домиковъ, покрытыхъ сочною травою изъ зеленаго атласа и бархата съ фигурами лѣсниковъ и собакъ. На скалахъ виднѣлись дикія козы съ золотыми рожками, а изъ пещеры выглядывали. косматые звѣри: полульвы-полумедвѣди, фантастическія чудовища.
   Когда королева дошла, въ тактъ музыкѣ, до помоста, лѣсники затрубили въ золотые рога, охотничій домикъ на вершинѣ горы открылся, и изъ него вышелъ чудный рыцарь съ развѣвающимися большими перьями на шляпѣ... Въ рукахъ онъ держалъ пылающее сердце и протягивалъ его королевѣ...
   Марія тихо шептала своему кавалеру:
   -- Выдумка увеселителей остроумна, но не совсѣмъ; врядъ ли у рыцарей, предлагающихъ мнѣ свои сердца, они такъ ужъ ярко пылаютъ... Я думаю, ихъ больше привлекаетъ тронъ Шотландіи, чѣмъ сама королева.
   Въ голосѣ королевы звучалъ сдержанный, кокетливый смѣхъ, а въ глазахъ дрожали веселые огоньки... Склонясь къ ней, Дарнлей шепталъ:
   -- Я прибылъ сюда изъ Англіи, чтобъ вѣчно быть около васъ... Я просилъ вашей руки, не въ силахъ выносить больше мукъ любви... Самъ Богъ предназначилъ меня охранять отъ враговъ престолъ и быть вашимъ рабомъ... Шотландія не желаетъ лучшаго мужа для своей королевы, а вы...
   -- Ха, ха, ха... А я... я вмѣсто свадьбы устраиваю балы и переодѣванія... Ха, ха, ха... не даю никакого отвѣта... Вѣрно, такъ нужно, мой вѣрный, нѣжный рыцарь... Ахъ, какъ здѣсь жарко, какъ душно, какъ кружитъ мнѣ голову музыка... а мнѣ хочется смѣяться, смѣяться... Садъ заснулъ... Какъ кружева, повисли надъ снѣгомъ вѣтви деревьевъ... будто волшебникъ разукрасилъ мой садъ... Смотрите въ окно, зеленый рыцарь, какъ пляшутъ по снѣгу яркіе огоньки... Что, еслибъ сейчасъ незамѣтно убѣжать туда, на снѣгъ, и кружиться, и смѣяться, и хохотать до смерти?..
   Никто не зналъ, какъ исчезла изъ залы бѣлая фея съ зеленымъ рыцаремъ... Въ Эдинбургъ изъ Франціи принесла эта странная женщина множество разныхъ причудъ. И никого не удивило, когда церемоніймейстеръ объявилъ, что праздникъ будетъ продолжаться въ саду.
   Вереницей потянулись нарядныя пары по расчищеннымъ аллеямъ и по темному льду пруда; на нихъ смотрѣли шеренги суровыхъ елей, а съ неба свѣтили имъ яркія, холодныя звѣзды. Серебрянымъ свѣтомъ обливала луна синій ледъ, и рыцари съ дамами кружились на немъ, какъ волшебные призраки, рожденные лунными лучами...
   Дарнлей на рукахъ принесъ королеву подъ широкую развѣсистую ель, сбросилъ плащъ, разостлалъ его на снѣгу и осторожно опустилъ на бархатъ и золотое шитье прекрасную фею въ длинной бѣлой мантіи изъ горностая.
   -- Королева лѣса... королева души моей... Фея... шепталъ онъ, стоя на колѣняхъ и складывая на груди, руки, какъ будто молился.
   -- Будешь ли ты, зеленый рыцарь, защищать королеву лѣса отъ страшныхъ тучъ и враговъ?
   -- До гроба буду!
   -- Хочешь, чтобы я сняла маску?
   Не дожидаясь его отвѣта, она тихо развязала шнурки маски. Ея губы загадочно улыбались; длинные, чуть сощуренные глаза казались глубокими и таинственными, какъ бездна... Она наклонилась къ Дарнлею, поцѣловала его въ лобъ и тихо прошептала:
   -- Молчи и жди... терпѣливо, безропотно жди...
   -- Хоть вѣчность!
   -- Хорошо. А теперь идемъ...
   Она надѣла маску, запахнула мантію и твердыми шагами направилась къ дворцу. Церемоніймейстеръ съ золотымъ жезломъ въ рукахъ появился на залитой огнями лѣстницѣ И крикнулъ въ глубину сада названіе танца, выбраннаго королевой:
   -- Коранто! Коранто, милэди. и милорды!
   И опять по аллеямъ задвигались пары къ дворцу...
   Королева ушла Въ сосѣднюю залу. Дарнлей придетъ за нею немного погодя. Она устала; ей надо дать возможность отдохнуть... На губахъ ея играла торжествующая улыбка. Она сегодня перевернула во дворцѣ все вверхъ дномъ, какъ взбалмошный мальчикъ... Она слышала всюду тихій, восторженный шопотъ...
   Кончился праздникъ королевы; потухли веселые огни, и замокъ сталъ темнымъ, мрачнымъ и тяжелымъ. Поднявшійся вѣтеръ рвалъ гирлянды изъ хвои, украшавшія его фасадъ, вихремъ мчался черезъ громадный паркъ, гнулъ къ землѣ ели, трясъ сѣдою шапкой инея на старыхъ каштанахъ и хохоталъ, занося бѣлымъ снѣгомъ расчищенный прудъ.
   Лордъ Джемсъ Стюартъ, графъ Муррей, не могъ сомкнуть глазъ, вернувшись на разсвѣтѣ къ себѣ. Онъ жилъ въ южной части города, въ одномъ изъ узкихъ переулковъ, запиравшихся желѣзными воротами, гдѣ на скатѣ холма ютилась вся шотландская аристократія, избѣгавшая шума центральныхъ эдинбургскихъ улицъ.
   Въ тусклыхъ сумеркахъ разсвѣта, ходя по пустымъ покоямъ своего дома, Муррей обдумывалъ поведеніе Маріи во время бала; отъ него не укрылось ея вниманіе къ Дарнлею, проектъ брака съ которымъ ему никогда не нравился. Онъ ходилъ по молчаливымъ покоямъ и думалъ вслухъ:
   -- Гроза надвигается, и скоро грянетъ громъ. А она танцуетъ и веселится!.. Она возится съ человѣкомъ, бракъ съ которымъ погубитъ ее, потому что этого брака жаждутъ католики, и ему противится Елизавета... Она отвергла руку Лейстера, предложенную ей англійской королевой.
   А королева сладко и беззаботно спала, не думая о томъ, какая гроза собирается надъ ея головою...
   Черезъ нѣсколько часовъ Муррей стоялъ въ пріемной дворца и настоятельно требовалъ свиданія съ королевой.
   -- Если бы не ваша настойчивость, милордъ, сказала Марія, когда Муррей вошелъ къ ней въ кабинетъ,-- я врядъ ли позволила бы безпокоить себя послѣ безсонной ночи.
   Онъ совершенно безучастно взглянулъ на ея утомленное лицо и пожалъ плечами.
   -- Ваше величество и вчера не хотѣли выслушать меня, а между тѣмъ рѣчь идетъ не о новомъ "переодѣваніи", а о дѣлахъ государственной важности и...
   -- Ну, такъ говорите скорѣе, нетерпѣливо перебила королева.
   Лицо Муррея оставалось безстрастнымъ, когда онъ рисовалъ передъ королевой картину политическихъ неурядицъ страны.
   -- Я буду говорить все, государыня; если я буду смягчать, то искажу истину.
   -- Но не надо и сгущать краски, лордъ Стюартъ!
   -- Въ странѣ недовольство...
   -- Какъ всегда въ этой бѣдной странѣ...
   -- При дворѣ шепчутся, что королева удѣляетъ слишкомъ много вниманія молодому итальянцу Давиду Риччіо, который занялъ первое мѣсто въ совѣтѣ. Этому выскочкѣ не хотятъ подчиняться громкія имена Шотландіи; кромѣ того говорятъ, что королева запустила дѣла ради танцевъ и пѣсенъ...
   -- Боже мой! Не похоронить же мнѣ себя въ этой могилѣ? Я и такъ много работала, чтобы возстановить въ королевствѣ миръ...
   -- Но многіе не одобряютъ примирительную политику... Лорды ждутъ опредѣленнаго отношенія со стороны королевы къ той или другой партіи...
   Марія запальчиво перебила:
   -- Эта политика не нравится англійской королевѣ, которая противится моему браку съ лордомъ Дарнлеемъ!..
   -- Но мы не должны пренебрегать дружбой англійской королевы. Впрочемъ, этого брака хотятъ католики... Муррей сдѣлалъ особенное удареніе на послѣднемъ словѣ.-- Но самымъ опаснымъ врагомъ шотландской королевы является...
   -- Проповѣдникъ Ноксъ! закричала гнѣвно Марія.-- Онъ насильно хочетъ навязать монархинѣ свою вѣру!
   -- Онъ хочетъ, чтобы королева торжественно подписала указъ о новой религіи, обязательной для шотландскаго королевства.
   Губы Маріи презрительно опустились; она гордо посмотрѣла на Муррея.
   -- Еще что, милордъ?
   -- Ноксъ узналъ откуда-то о сношеніяхъ вашего величества съ Гизами и папой. Въ тайныхъ собраніяхъ и явно Ноксъ говоритъ, что близится наказаніе, которое Богъ въ Своемъ законѣ назначилъ идолопоклонникамъ...
   -- Да, да, горячо перебила Муррея королева,-- этотъ Ноксъ на дняхъ пробовалъ уговаривать меня. Протягивая впередъ свою жилистую руку, онъ кричалъ: "Мечъ правосудія принадлежитъ Богу и не даромъ врученъ онъ государямъ и правителямъ; и если они нарушаютъ Его повелѣнія, то тѣ, которые въ страхѣ Божіемъ исполняютъ повелѣніе Бога, не оскорбляютъ Его этимъ. Не грѣшатъ и тѣ, которые обуздываютъ королей, поражающихъ въ своей ярости невинныхъ людей. Мы много терпѣли; мы прошли черезъ мечъ и огонь, а теперь вы ищете себѣ супруга среди католическихъ принцевъ и насильно хотите навязать намъ старую ветошь... Но мы не позволимъ терзать нашу совѣсть!"...
   Марія отвернулась, дрожа отъ негодованія.
   -- Государыня, раздался спокойный голосъ Муррея.-- Я не защитникъ Нокса и не раздѣляю его крайнихъ взглядовъ, но я люблю свою родину и не могу спокойно смотрѣть на ея терзанія. Я все время держался выжидательной мирной политики, но теперь мнѣ становится труднымъ сдерживать потокъ недовольства и волненій... Я васъ предупредилъ и теперь умываю руки...
   Она скоро убѣдилась, какъ правъ былъ Муррей. На ближайшемъ засѣданіи парламента была рѣшена участь католиковъ, которымъ покровительствовала Королёва. Марія не въ силахъ была помѣшать рѣшенію парламента, и "ужасный человѣкъ" Ноксъ побѣдилъ: пятьсотъ католиковъ были преданы суду и посажены въ тюрьму за то, что. они служили католическую обѣдню въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Шотландіи. Между ними было не мало людей, занимавшихъ высшія церковныя должности. Такую расправу Ноксъ называлъ "очищеніемъ родины отъ пауковъ".

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

VII.
Начало бѣдствій.

   Небольшой отрядъ шотландскаго королевскаго войска въ одинъ изъ августовскихъ дней 1565 года подвигался къ горной тропинкѣ графства Ленноксъ на сѣверозападъ, къ такъ называемымъ "Высокимъ Землямъ",-- торному царству Шотландіи. Солнце садилось, и усталые всадники начали роптать, что придется остановиться въ первомъ попавшемся ущельѣ.
   Проводникъ-горецъ увѣрялъ, что къ ночи онъ доведетъ солдатъ до пристанища, которое можетъ ихъ защитить отъ непогоды.
   Солдаты ворчали, поднимаясь по тропинкѣ въ гору:
   -- Господи Боже! И когда это настанетъ миръ въ Шотландіи?
   -- И чего это нѣтъ одной вѣры на весь свѣтъ? Скоро придется стрѣлять собственныхъ дѣтей...
   Очевидно, они не радовались походу на сѣверъ; они знали, какъ упорны и храбры люди, собравшіеся подъ знаменами графа Муррея для того, чтобы поднять возстаніе въ странѣ.
   Въ авангардѣ ѣхала всадница на бѣломъ конѣ, со спущеннымъ на лицо капюшономъ.
   -- Друзья мои! сказала она весело, обернувшись къ солдатамъ.-- Я женщина и привыкла къ роскоши, но не знаю усталости. Съ надеждой на Бога иду я впередъ, и радость въ моемъ сердцѣ. Я люблю опасности, и звонъ оружія кажется мнѣ чудной музыкой, а вы дрожите, какъ женщины...
   Она опустила поводья и ѣхала тихо, задумчиво, шагомъ. Сухіе звуки лошадиныхъ копытъ отдавались эхомъ въ горахъ; молча подвигались впередъ солдаты, и каждый думалъ свою думу о безуміи борьбы съ сильными лордами сѣвера.
   Опустивъ голову, всадница смотрѣла внизъ, гдѣ глубоко въ лощинѣ кипѣлъ потокъ, и вдругъ весело вскричала, оборачиваясь къ ѣхавшему позади нея лорду Гунтли, ярому католику:
   -- Боже мой, графъ, если бы я была мужчиной, чтобы полностью испытать жизнь воина, проводить рядъ ночей въ полѣ или бродить по лѣсамъ и болотамъ въ кольчугѣ и каскѣ, съ щитомъ въ рукахъ и широкимъ мечемъ при бедрѣ!
   Она изо всей силы стегнула лошадь; лошадь. взвилась на дыбы, рванулась и стремглавъ полетѣла черезъ бездну, прежде чѣмъ графъ Гунтли успѣлъ ее схватить за поводъ. Вслѣдъ этому отчаянному прыжку раздался громкій изумленный крикъ солдатъ; но черезъ минуту всадница была уже на другомъ краю ущелья и звонко крикнула отряду:
   -- Впередъ, друзья, за своей королевой! Во имя Святой Дѣвы!
   Она вся сіяла отвагою; на блѣдномъ лицѣ нервно трепетали тонкія розовыя ноздри...
   Одинъ за другимъ летѣли надъ пропастью всадники: впереди солдатъ лордй -- графъ Гунтли, Атоль и могучій громадный полководецъ Джемсъ Гепбёрнъ, графъ Ботвель. Глаза послѣдняго съ восторгомъ, почти съ благоговѣніемъ, слѣдили за королевой. Послѣ благополучной переправы солдаты пріободрились и спокойно подвигались впередъ за проводникомъ.
   Извилистая тропинка, то поднимаясь, то опускаясь, вывела солдатъ въ узкое ущелье. Миновавъ ущелье, отрядъ подошелъ къ громадному торфяному болоту съ большими окнами, чернѣвшими таинственной глубиною. Съ каждымъ шагомъ дѣлалось темнѣе.
   -- Эй, чортовъ сынъ, говорили солдаты горцу,-- скоро ли ты выведешь насъ къ ночлегу? Смотри, нѣтъ ли тутъ ловушки?
   Угрюмое лицо горца не дрогнуло; только глаза сердито сверкали, и онъ крѣпче сжалъ рукоятку ножа, заткнутаго за поясомъ.
   -- Послушай, добрый человѣкъ, мягко сказала королева,-- прости моихъ солдатъ за грубое обращеніе: они попросту голодны, а голодный человѣкъ не всегда говоритъ что слѣдуетъ. Скажи: скоро ли ночлегъ?
   И отъ этого нѣжнаго голоса лицо горца прояснилось; онъ гордо поднялъ голову и отвѣчалъ:
   -- Между моими родичами никогда не было ни предателей, ни еретиковъ; мы охотно пожертвуемъ жизнью за королеву. Я не обманщикъ, и мы скоро: придемъ къ жилью.
   Повѣяло сыростью; очевидно, вблизи была вода, и черезъ нѣсколько минутъ показалось озеро, глубокое, молчаливое, съ бездонной водяной пропастью. Позади озера -- огромная стѣна. Справа слышался грозный шумъ водопада.
   Недалеко отъ водопада, подъ кустами орѣшника, слабо темнѣла полуразвалившаяся мельница.
   -- Мы пришли, сказалъ проводникъ.-- Здѣсь, впрочемъ, нѣтъ ничего, кромѣ крова, но сумасшедшая старуха Идонія Литль-Лэдль, моя тетка, никогда никому не отказывала въ ночлегѣ.
   Онъ громко стукнулъ кулакомъ въ дверь и закричалъ:
   -- Эй, бабуся, отворяй! Это я, Джемсъ; я привелъ къ тебѣ добрыхъ людей на ночлегъ. Да ты оглохла, что ли, или еще не кончила своей молитвы?
   За дверью слышалось ритмичное бормотанье молитвы, потомъ она пріоткрылась, и въ щели показалась сморщенная старушонка; увидѣвъ вооруженныхъ людей, она перекрестилась и попятилась:
   -- Что это, Джемми: чума, разоренье Шотландіи, французы или свѣтопреставленіе?
   -- Все вмѣстѣ, отвѣчалъ спокойно горецъ.-- А теперь поворачивайся. Люди устали, хотятъ спать; лошадямъ нужно задать кормъ и потомъ... Джемсъ понизилъ голосъ, -- и потомъ... между воинами сама королева!
   -- Сама королева! Смилуйтесь, смилуйтесь, добрые люди... не губите... Гдѣ я посажу такую гостью? У меня ничего нѣтъ, кромѣ стараго жернова вмѣсто стола, да двухъ скамеекъ, и то у одной сломалась ножка...
   Но вдругъ она вообразила, что надъ нею шутятъ.
   -- Нечего морочить голову бѣдной старухѣ, сказала она сердито племяннику, -- я прожила больше восьмидесяти лѣтъ и ни разу не видѣла королевы...
   -- А теперь увидишь, улыбаясь, отвѣчала Марія и сбросила плащъ.
   Въ это время солдаты уже успѣли устроить изъ своихъ плащей и сѣделъ для королевы болѣе или менѣе удобное сидѣнье передъ старымъ жерновомъ. Убога была эта лачужка изъ прутьевъ и глины, съ единственнымъ отверстіемъ вверху, служившимъ и дымоходомъ для очага.
   Скоро въ очагѣ весело пылалъ огонь, а королева сидѣла передъ нимъ-и молча смотрѣла на яркія искры. Она смотрѣла на искры, слушала, какъ трещали сучья, слушала шутки Ботвеля и думала, какъ опасенъ походъ, въ который она пустилась съ ничтожной горстью воиновъ противъ могущественныхъ Лордовъ-протестантовъ сѣвера, главою которыхъ былъ ея братъ Муррей.
   Филиппъ медлилъ рѣшеніемъ брака Маріи со своимъ сыномъ. Тогда выборъ Маріи остановился на Дарнлеѣ. Но едва только она обвѣнчалась съ послѣднимъ, Муррей поднялъ бунтъ противъ королевы, говоря, что она и Дарнлей, оба хотятъ огнемъ и мечомъ заставить народъ вернуться къ старой вѣрѣ. Онъ соединился съ самыми видными изъ протестантскихъ аристократовъ запада, лордомъ Гамильтономъ и графомъ Аргайлемъ и поднялъ противъ Маріи знамя мятежа.
   Королева задумчиво смотрѣла да огонь. Въ очагѣ мелькали искры; солдаты готовили ужинъ, а она мучительно думала о томъ, успѣетъ ли Дарнлей пробраться въ это условленное мѣсто съ подкрѣпленіемъ.
   -- Я боюсь, что наша королева слишкомъ утомилась переходомъ по этимъ дебрямъ, говорилъ Ботвель.
   -- Я не хочу спать, рѣзко отвѣчала Марія, и я не голодна, но мнѣ нужно хоть на одну минуту забыться. Отчего на меня такъ уставилась хозяйка, мой добрый Ботвель? Она стара, какъ эти скалы, обросшія мохомъ. Навѣрное, она могла бы разсказать не мало интересныхъ исторій; чтобы помочь намъ скоротать время.
   Литль осклабилась и важно сказала:
   -- Какъ мнѣ не знать хорошихъ исторій? Вѣдь я -- дочь барда, служившаго въ замкѣ графа Леннокса еще при прадѣдушкѣ теперешняго короля и...
   -- Ну, такъ скорѣе разсказывай!.. перебила королева.
   -- Я знаю исторіи про битвы, и про любовь, и про молитвы, и про то, какъ вожди моей родины отходили къ вѣчному покою; я много знала ихъ, пока судьба не занесла меня на мельницу къ моему покойному мужу. Про что разсказать вашимъ милостямъ?
   -- Во время похода надо разсказывать про славныя битвы, сказалъ воинственный Ботвель.
   Старуха, стала передъ очагомъ, сложила руки и, устремивъ потухшіе глаза на угли, стала разсказывать. Она не только разсказывала, но и пѣла про славные подвиги своего народа...
   Глаза королевы сіяли, и улыбка играла на ея губахъ. Она сказала радостно:
   -- Мой храбрый лордъ Ботвель, какое счастье быть королевой народа, у котораго такія пѣсни и такіе герои!
   -- Время проходитъ подъ пѣсни скорѣе, отозвалась ободренная старуха,-- и бЛаГо той королевѣ, которая цѣнитъ пѣсни и славу своего народа.
   -- Въ моей груди бодрость, вѣра въ успѣхъ, сила жизни, продолжала королева.-- Здѣсь только я сознаю себя настоящей шотландкой. Золотая сказка моего сна, сна юности, проплыветъ передо мною... Я понимаю шумъ вѣтра, что колышетъ вонъ тамъ старой вершиной могучаго, расщепленнаго молніей дерева; я люблю въ эту ночь суровую страну; я люблю таинственный и грустный ликъ луны на могильныхъ плитахъ героевъ; я люблю душу Шотландіи!

0x01 graphic

   Королева обернулась и встрѣтила восторженный взглядъ Джемса. Она протянула старухѣ кошелекъ:
   -- Возьми; золото поможетъ тебѣ когда-нибудь выручить твоихъ близкихъ изъ бѣды и поправить твою лачужку.
   Старуха съ низкимъ поклономъ взяла деньги, но возразила королевѣ, качая головой:
   -- Никогда не поправлю я эту лачужку, государыня. Съ тѣхъ поръ, какъ я пришла сюда къ моему мужу, жизнь мнѣ опостылѣла. Я не слышу здѣсь, какъ собираются мои братья въ битву, какъ поютъ имъ барды пѣсни, какъ они пируютъ послѣ радостной побѣды. Тяжела моя жизнь, и когда старикъ навсегда закрылъ глаза, я спокойно дала развалиться ветхой мельницѣ и стала молить Бога, чтобы и меня Онъ прибралъ скорѣе.
   Она остановилась, чутко, прислушиваясь, и вдругъ радостно закричала, прыгнувъ, какъ кошка, къ двери:
   -- Много вооруженныхъ людей! Старыя уши еще хорошо слышатъ... За Кривымъ Холмомъ, въ ущельѣ, сквозь вой вѣтра прорывается топотъ конскихъ копытъ и звонъ оружія! Клянусь св. Губертомъ, покровителемъ охоты, это сильный отрядъ вооруженныхъ людей, но они здѣсь не для того, чтобы охотиться. Неужели я снова услышу звуки битвы?
   Она казалась сумасшедшей, подпрыгивая отъ радости въ пламени костра съ развѣвающимися сѣдыми космами.
   Королева бросилась къ двери, крикнувъ солдатамъ:
   -- Во имя св. Георгія, я съ вами, друзья мои!
   Ботвель загородилъ ей дорогу:
   -- Государыня, поберегите себя; у васъ есть вѣрные рыцари.
   -- На этотъ разъ имъ не придется жертвовать жизнью за свою королеву! весело отвѣчала Марія, -- это -- король; я издали узнаю его голосъ!
   Звонъ оружія и топотъ копытъ сдѣлались явственными; послышались веселые голоса, и между ними веселѣе другихъ звучалъ голосъ Дарнлея, привѣтствовавшаго Марію. Онъ соскочилъ съ лошади и, улыбаясь, склонился къ ея рукѣ:
   -- Все успокоилось... Ты видишь, дорогая, что число нашихъ враговъ рѣдѣетъ... Я привезъ съ собою могущественнаго канцлера графа Мортона и еще другихъ рыцарей...
   У Маріи кружилась голова. Дарнлей снялъ sшлемъ. Онъ былъ запыленъ съ ногъ до головы, блѣденъ, но глаза его сіяли торжествомъ, и въ эту минуту онъ показался Маріи героемъ. Одинъ за другимъ подходили къ рукѣ ея рыцари: подошелъ серьезный, важный графъ Мортонъ, канцлеръ, самый видный среди протестантовъ послѣ Муррея; подошелъ лордъ Рутвенъ, дядя Дарнлея, и лордъ Линдсей, жена котораго была изъ царственнаго рода Дугласовъ. Всѣ они были протестантами; но выгоды, предложенныя Дарнлеемъ, были такъ соблазнительны, что они измѣнили Муррею и присоединились къ королевскимъ отрядамъ.
   Лицо Маріи сіяло. Сложивъ руки на груди, какъ для молитвы, она воскликнула радостно:
   -- Съ такими лордами можно побѣдить Сатану!
   Когда утомленные воины заснули на землѣ возлѣ лачужки, предоставивъ послѣднюю королю и королевѣ, Дарнлей вышелъ, чтобы узнать у часового, все ли въ порядкѣ.
   Марія не спала. Мысли вихремъ кружились у нея въ головѣ. Въ лачужкѣ было душно; въ виски стучало...
   Попрежнему ревѣла буря; гнулись и трещали деревья; стоналъ громадный дубъ, расщепленный молніей, и изъ надтреснутаго ствола его вылетали какіе-то- странные звуки, похожіе на плачъ; близилась заря; по свѣтлѣвшему небу ползли тяжелыя тучи... Слабо сѣрѣлъ востокъ, и вѣтеръ пригибалъ къ землѣ сухія торчащія вѣтки дуба. Гдѣ-то далеко слышался тревожный крикъ сыча. Было что-то жуткое въ этотъ предразсвѣтный часъ, и снизу, въ глубокой лощинѣ, ползъ и разстилался густой пеленою бѣлый туманъ; клочья его обрывались во всѣ стороны волокнами, точно длинныя руки привидѣній. А вдали жутко синѣла тьма ущелій и сплошною стѣною вставали отвѣсныя скалы.
   Королева вышла вслѣдъ за мужемъ и задумчиво стояла у двери. Она вздрогнула отъ прикосновенія чьей-то руки.
   -- Ахъ, это ты, Гарри, и она отерла кружевнымъ платкомъ лобъ склонившагося къ ней Дарнлея.-- Твои кудри такъ прихотливо разсыпались вокругъ чела... Какъ Ты хорошъ, Гарри, какъ герой, какъ герой!
   Она любовалась имъ и вдохновенно шептала:
   -- О, какъ ты прекрасенъ, мой Гарри, приведшій ко мнѣ непокорныхъ лордовъ, какъ ягнятъ, послушныхъ и кроткихъ! Какая мощь въ твоей груди! Взгляни: вонъ летитъ по поднебесью твой братъ ирнъ {Орелъ.}, играя съ тучами...
   Марія протянула руку, указывая на алѣйшій край неба надъ громадной нависшей скалою. Съ нея поднимался громадный орелъ.
   -- Я подстрѣлю его!, сказалъ Дарнлей.
   Королева удержала его руку. Въ голосѣ ея звучали нотки сожалѣнія:
   -- Не тронь... Этотъ ирнъ -- твой братъ по силѣ и величію... Пусть будетъ свободенъ! А я... о, какъ бы я метнулась въ высь орломъ, какъ бы гуляла на просторѣ неба, мой Гарри! Взгляни: онъ взмахиваетъ крыльями... Какъ широкъ этотъ размахъ! Сейчасъ онъ бросится на добычу, хотя бы противъ него возстали всѣ скалы Леннокса! Онъ будетъ кричать, и биться, и бороться, пока не угаснетъ въ немъ жизнь... И я бы такъ же хотѣла, мой милый, бороться, потому что только въ борьбѣ -- жизнь!..
   Съ поднятымъ къ небу прекраснымъ лицомъ и вытянутыми руками, вся въ лучезарномъ свѣтѣ восходящаго солнца, Марія показалась Дарнлею дивнымъ видѣніемъ неба.
   А востокъ пламенѣлъ.
   Дарнлею и Маріи не пришлось уснуть. Едва они сдѣлали нѣсколько шаговъ къ лачужкѣ, раздался звукъ выстрѣла, и орелъ, описавъ неправильную дугу, трепеща крыльями, полетѣлъ въ бездну. Королева вспыхнула отъ гнѣва... Вдругъ прозвучалъ окликъ часового:
   -- Кто идетъ?
   -- Другъ Леннокса. Пароль: помощь въ бѣдѣ.
   Явился лазутчикъ Дарнлея, застрѣлившій дорогою орла. Онъ преклонилъ колѣни предъ королемъ и королевою.
   -- Дурныя вѣсти? спросилъ коротко Дарнлей..
   -- Да сохранитъ насъ Мадонна отъ дурныхъ вѣстей. Благодареніе св. Людовику, который помогаетъ лошадямъ не расковаться; мой добрый конь скоро примчалъ меня въ этотъ край и...
   -- Короче, нетерпѣливо перебилъ Дарнлей.
   -- Графъ Муррей съ союзниками бѣжалъ, какъ только услышалъ, что его оставили лорды союзники.
   -- Слава Мадоннѣ и св. Георгію, прошепталъ Дарнлей.
   Лицо Маріи омрачилось.
   -- Ты молчишь... ты не радуешься? прошепталъ король.
   Она подняла на него грустные глаза.
   -- Графъ Муррей струсилъ! бѣжалъ! сказала она тихо, -- о, Гарри... тяжело видѣть трусость даже во врагахъ... Я ждала, что онъ пойдетъ противъ насъ открытой грудью; я вѣдь уважала его... а теперь... онъ бѣжалъ, бѣжалъ!
   Марія съ отвращеніемъ отвернулась. Дарнлей пожалъ плечами.
   -- Мой другъ, возразилъ ей недовольно мужъ,-- все это женскія мечты и сказочныя исторіи о герояхъ. Надо постараться догнать дерзкаго и научить его покорности.
   -- Графъ Муррей уже далеко, вмѣшался гонецъ.-- Онъ будетъ въ Англіи прежде, чѣмъ можно отсюда добраться до Гласго.
   Новая вѣсть подняла на ноги весь лагерь; Дарнлей кричалъ:
   -- Мы разопьемъ, лорды, все вино въ этой лачужкѣ, все вино, которое забрали на время похода! Мы будемъ веселиться и заставимъ старую каргу плясать!
   Въ лачужкѣ началась попойка...
   Слезы душили королеву... Она вышла и остановилась у порога хижины, прислушиваясь къ рѣзкимъ, грубымъ голосамъ. Во дворцѣ часто пировали, но мужчины стѣснялись дамъ, и когда дѣло доходило до разгула, они спускались въ нижній этажъ, откуда не доносились до банкетной залы ихъ пьяные крики. Здѣсь некуда было уйти, но Марія думала, что изъ уваженія къ ея сану Дарнлей не позволитъ своимъ друзьямъ напиться до-пьяна. Она глубоко ошиблась.
   Съ кубкомъ въ рукѣ онъ кричалъ ей заплетающимся языкомъ:
   -- Милэди! кто хочетъ мчаться на боевомъ конѣ со щитомъ и копьемъ, тотъ не долженъ убѣгать, когда рыцари празднуютъ побѣду! Вотъ кубокъ! Осуши его съ нами, дорогая!
   Блѣднѣе смерти стояла Марія у двери и не тронулась съ мѣста.
   -- Мнѣ кажется, мой санъ и полъ избавляютъ меня отъ грубой попойки, сказала она гордо.
   Дарнлей почти не обратилъ вниманія на эти слова. Онъ только приказалъ перенести провизію изъ хижины къ срубленнымъ дубовымъ пнямъ у сломанной плотины.
   Королева осталась одна. Грустными глазами слѣдила она за тѣмъ, что дѣлалось у запруды.
   Встало солнце и золотомъ зажгло вершины безпорядочно нагроможденныхъ скалъ, и на верескѣ появились нѣжные голубоватые отсвѣты. Туманъ разсѣивался и кое-гдѣ прозрачнымъ флеромъ куталъ островерхіе каменистые склоны, и въ лощинахъ стлался синій паръ. Королева грустно смотрѣла на великолѣпную картину пробуждающагося дня, испорченную такъ грубо людьми. Она слышала шутливый голосъ Дарнлея.
   -- Королева оставила въ Эдинбургѣ своего вздыхателя Риччіо... Она щадитъ это нѣжное растеньице отъ суроваго воздуха горъ.
   На самомъ дѣлѣ Дарнлей посовѣтовалъ Маріи оставить Риччіо въ Эдинбургѣ, гдѣ находилъ необходимымъ присутствіе ловкаго итальянца.
   Слова короля были встрѣчены громкимъ хохотомъ лордовъ. Дарнлей всталъ и, шатаясь, пошелъ къ лачужкѣ.
   -- Спаси, Господи, и помилуй насъ св. Рокъ, Исцѣляющій всѣ болѣзни, даже пьянство, раздался за спиною королевы шамкающій голосъ.
   Марія обернулась и увидѣла въ уголкѣ съежившуюся фигурку старухи Литль. Она смотрѣла, какъ пьянствовали у запруды лорды, а дальше, по склону, расположились вокругъ боченковъ солдаты, и безумные крики тѣхъ и другихъ вызывали въ ней ужасъ, потому что за эти долгіе годы она привыкла къ глубокой тишинѣ пустыни.
   Вдругъ Дарнлей закричалъ во все горло пьянымъ голосомъ:
   -- Эй, ты, старая карга! вѣдьма горъ! Говорятъ, ты здѣсь пѣла какія-то пѣсни, понравившіяся королевѣ, -- такъ пой же и пляши теперь передъ нами! Пой и пляши, слышишь,-- не то давайте, лорды, выпустимъ ей кишки!
   Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ дверямъ. Королева загородила ему дорогу.
   -- Милордъ, сказала она дрожащимъ отъ негодованія голосомъ.-- Вы нездоровы; вамъ нуженъ покой. Вы не тронете старой и больной женщины, за это ручаюсь я, супруга ваша и королева Шотландіи.
   Дарнлей съ минуту молча смотрѣлъ на жену, покачиваясь на ногахъ, потомъ повернулся и молча пошелъ обратно.
   -- Да вознаградитъ васъ Господь, прошептала благодарно старуха, ловя край платья королевы и осыпая его поцѣлуями.
   А попойка продолжалась. Королева замѣтила, что Ботвель почти не пилъ и, хмурясь, слѣдилъ безпокойнымъ взглядомъ за дверями хижины. Неужели этотъ суровый великанъ понималъ, что сегодня дорогой человѣкъ насмѣялся надъ лучшими чувствами его королевы и втопталъ въ грязь ея душу.
   Какъ во снѣ, видѣла она, что въ хижину вошелъ горецъ Джемсъ со щитомъ за спиною, совсѣмъ снаряженный въ дорогу, и подошелъ проститься къ старухѣ, а та сказала ему ласковое привѣтствіе, назвала его "сынкомъ" и дала ему золотую монету изъ королевскаго кошелька; потомъ видѣла Марія, какъ Джемсъ сталъ подниматься по горной тропинкѣ, легко перепрыгивая со скалы на скалу, и потонулъ въ золотомъ сіяніи утра, легкій и свободный.
   Горецъ исчезъ, и только далеко-далеко заливалась его вольная пѣсня:
   
   -- Мнѣ не нужно шума городского;
   Королевскихъ не хочу дворцовъ;
   Подъ покровомъ неба голубого
   Я всегда и веселъ, и здоровъ.
   Не нужны мнѣ плащъ, копье и шпоры,
   Не завидую я славѣ короля...
   Я уйду на верескъ въ наши горы,
   Гдѣ покрыта славой вся земля!
   Гей-го! Пѣсня моя, лети далеко!
   Пойте, барды, о странѣ чудесъ,
   О странѣ, гдѣ ирнъ паритъ высоко,
   Гдѣ средь скалъ синѣетъ старый лѣсъ...
   
   -- Славный паренекъ! вздохнула старуха, -- у него золотое сердце и твердая рука...
   И, качая головою, она продолжала говорить сама съ собою.
   Отъ запруды слышался пьяный голосъ Дарнлея:
   -- На коней, на коней; праздновать побѣду надъ мятежниками мы можемъ и въ Эдинбургѣ!
   Королева закрыла лицо руками, краснѣя отъ стыда, и тихо прошептала:
   -- Я хотѣла ему показать солнце, а онъ... онъ бросилъ это солнце въ грязную лужу.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

VIII.
Эдинбургская драма.

   Лэди Ленноксъ сидѣла въ своемъ. маленькомъ Эдинбургскомъ замкѣ, гдѣ она жила съ тѣхъ поръ, какъ сынъ ея сдѣлался королемъ, и говорила:
   -- Повѣрь, милый Гарри, что на все есть причины. Безъ причины и трава не сохнетъ. Едва минуло полгода, какъ ты сталъ ея мужемъ, а посмотри, какъ ты измѣнился, до чего осунулся, какъ мрачно смотрятъ твои глаза... Какъ часто ты теперь ищешь уединенія и по цѣлымъ часамъ неподвижно сидишь на башнѣ, устремивъ безнадежный взглядъ въ даль. О чемъ ты тоскуешь?
   Дарнлей уныло смотрѣлъ въ окно на желѣзныя ворота сада и молчалъ. Когда мать взяла его за руку, онъ точно проснулся и вяло взглянулъ на нее.
   -- Ну, да, я чувствую себя нездоровымъ, матушка.
   -- А почему? продолжала вкрадчиво лэди Ленноксъ.-- Твоя жена вѣчно жалуется, что ты пьешь, но, мнѣ кажется, королева только на словахъ не любитъ утѣхъ жизни.
   Она вздохнула. Дарнлей сдвинулъ брови.
   -- Что вы хотите этимъ сказать, матушка?
   Лэди Ленноксъ улыбнулась.
   -- Ничего, дорогой мой. Ты знаешь, сердце матери всегда тревожится за судьбу дѣтей, а у тебя на лбу такъ убійственно рано появились морщины. И это не отъ попоекъ... Тебя удручаютъ заботы... И я боюсь, что эти кудри скоро побѣлѣютъ...
   Она опять томно вздохнула и провела рукой по красивымъ рыжеватымъ кудрямъ сына.
   Въ самомъ дѣлѣ, Дарнлей сильно измѣнился за эти полгода: жизнерадостный двадцатилѣтній юноша превратился въ кутилу съ соннымъ взглядомъ и блѣдными одутловатыми щеками. Ходили слухи, что король не только знаетъ всѣ кабачки Эдинбурга, но не можетъ заснуть, не напившись до потери сознанія.
   -- У меня много заботъ, лѣниво повторилъ Дарнлей.
   -- А молодая жена не въ силахъ ихъ облегчить, Гарри? Франція научила ее Хорошо танцовать, пѣть и болтать, но она научила ее и презирать работу. Скажи мнѣ, добился ли ты, по крайней мѣрѣ, у королевы согласія признать тебя королемъ на равныхъ съ нею правахъ?
   Дарнлей рѣзко повернулся къ матери.
   -- Да, какъ же, грубо возразилъ онъ.-- Скорѣе этотъ домъ превратится въ дворецъ королевы шотландской, чѣмъ я въ настоящаго короля Шотландіи. Марія упряма, какъ сто чертей!
   Лэди Ленноксъ покачала головою:
   -- Ну, для подобной чести не стоило намъ пріѣзжать изъ Англіи. Съ такимъ громкимъ именемъ, съ такой красотою и умомъ ты бы легко могъ сдѣлаться мужемъ королевы Елизаветы, которая не поставила бы тебя въ положеніе ничтожной пѣшки.
   Хитрая лэди Ленноксъ играла сыномъ, слѣдя крошечными бѣгающими глазками за выраженіемъ его лица.
   Дарнлей въ волненіи ударилъ кулакомъ по столу.
   -- Послать бы къ чорту эту жизнь.
   -- Потише, Гарри; я боюсь, что ты разобьешь мой любимый кубокъ изъ зеленаго стекла. Подлей себѣ немного вина, да давай подумаемъ, нельзя ли какъ-нибудь помочь горю.
   Дарнлей выпилъ залпомъ вино и вскочилъ.
   -- Я сейчасъ пойду къ ней и скажу, что она должна знать мнѣ цѣну!
   Онъ бѣгалъ по комнатѣ, какъ разъяренный звѣрь.
   -- Ахъ, послушай, Гарри, ты такъ стучишь, что на стѣнѣ покосились всѣ портреты. Ну, что скажешь ты женѣ?
   -- Я потребую отъ нея признанія равныхъ правъ!
   -- Видишь ли что, мой бѣдный мальчикъ, сказала лэди Ленноксъ, удерживая сына за рукавъ. Твоему отцу и многимъ изъ лордовъ, нашихъ друзей и родственниковъ, весьма непріятно смотрѣть изъ рукъ проходимца Риччіо, который занимаетъ первое мѣсто въ совѣтѣ, а теперь королева хочетъ отдать власть въ руки Ботвеля и графа Гунтли, "своихъ людей"; "на нихъ можно положиться королевѣ", какъ она сама говоритъ, и они раздѣлятъ между собою остатки власти Риччіо, не подумавъ объ ея супругѣ-королѣ и его отцѣ, старомъ графѣ Ленноксѣ... и они останутся: одинъ -- въ бумажной коронѣ, другой -- въ качествѣ отца игрушечнаго короля!
   -- Замолчи, замолчи! Я такъ золъ, что не ручаюсь за себя!
   -- Возьми себя въ руки, Гарри... вѣдь отъ твоей злости Риччіо не станетъ ни уродливѣе, ни старѣе, ни скромнѣе. Онъ такъ же будетъ сыпать любезностями передъ твоей супругою, а она ему будетъ читать стихи своего сочиненія о всякомъ вздорѣ. Государственныя. дѣла будутъ вѣдать Гунтли и Ботвели. Отецъ твой за это все станетъ терзать несправедливыми упреками твою бѣдную Мать, а его будутъ въ свою очередь терзать Дугласы съ Мортономъ. Мортонъ кричитъ, что онъ не желаетъ служить орудіемъ враговъ своей религіи, а Рутвенъ и Линдсей увѣряютъ, что королева возстанавливаетъ католицизмъ и изгоняетъ изъ парламента пэровъ, исповѣдующихъ новую вѣру...
   Слѣдствіемъ подобныхъ разговоровъ являлось то, что Дарнлей скакалъ во дворецъ, врывался, какъ ураганъ, къ королевѣ и устраивалъ ей самую неприличную сцену.
   Поѣздки Дарнлея къ матери участились, и съ каждымъ днемъ онъ все больше придирался къ Риччіо.
   Риччіо продолжалъ пользоваться неограниченнымъ вліяніемъ на королеву. И ловкій итальянецъ, искавшій пріюта при чужеземныхъ дворахъ, любившій приключенія, подходилъ какъ нельзя болѣе къ характеру Маріи, для которой жизнь представлялась волшебной сказкой.
   Этотъ моментъ исторіи королевы шотландской былъ моментомъ крушенія надеждъ королевы англійской. Все, что было ею достигнуто въ Шотландіи, рушилось съ бѣгствомъ Муррея, поддерживавшаго среди шотландскихъ протестантовъ интересы англійской короны. Во Франціи Гизы снова получили неограниченную власть; всюду только и толковали о новомъ союзѣ, возникающемъ между Франціей и Испаніей. Говорили также, что обѣ державы дали тайное обязательство поддерживать шотландскую королеву въ ея борьбѣ съ Англіей. Это былъ пустой слухъ, но молва и страхъ, внушенный ею, оказали Маріи немаловажную услугу: Елизавета повѣрила и испугалась. Она хорошо знала, что на сѣверѣ Англіи католики готовы возстать по, первому сигналу Маріи. Она знала также, что папа Пій V обѣщалъ Маріи войско и деньги, обѣщалъ поддерживать ее до тѣхъ поръ, пока у него останется хоть одна чаша для продажи.
   -- "Съ помощью Бога и Вашего Святѣйшества", писала ему Марія, -- "я перепрыгну черезъ стѣну".
   Филиппъ совѣтовалъ Маріи быть какъ можно осторожнѣе. Но Марія оставалась глухою къ этимъ доводамъ и приходила въ восторгъ отъ смѣлыхъ плановъ Риччіо.
   А Риччіо говорилъ вдохновенно:
   -- Надо отсѣчь голову гидрѣ ереси, и какъ тогда ярко заблеститъ двойная корона на головѣ могущественнѣйшей изъ монархинь Европы?
   Слушать эти нѣжныя рѣчи для Маріи сдѣлалось потребностью. Когда днемъ секретарь являлся къ ней съ докладомъ, она повѣряла ему свои честолюбивые планы, а онъ рисовалъ передъ нею заманчивыя картины ея безграничнаго могущества и вѣнца праведницы, избавившей свой народъ отъ грѣха ереси. У Маріи кружилась голова...
   При помощи Ботвеля, Атоля и Гунтли шотландская королева рѣшила добиться отъ будущаго парламента подтвержденія изгнанія лордовъ, убѣжавшихъ вмѣстѣ съ Мурреемъ, что навсегда освободило бы ее отъ вліянія протестантской аристократіи.
   А Риччіо ей говорилъ вкрадчиво:
   -- Когда королева идетъ по землѣ, мнѣ кажется, что она спустилась съ неба для того, чтобы водворить тамъ свои истины. Величія полна ея фигура, величія полонъ взглядъ ея прекрасныхъ очей. Побѣдительницей пройдетъ королева свое тріумфальное шествіе по землѣ; ея вѣрные подданные соберутъ подъ ея знамена весь католическій міръ; Елизавета падетъ, и ярко засіяетъ на головѣ законной монархини корона соединеннаго государства.
   Иногда, упоенная этими рѣчами, Марія вспоминала о своемъ мужѣ, который казался ей еще такъ недавно могучимъ орломъ Шотландіи, и душу ея щемило тоскою.
   Дарнлей презрительно говорилъ:
   -- Удѣлъ простой женщины -- прясть и ткать, а благородной -- наряжаться въ то, что выткала простолюдинка. Удѣлъ мужчины -- властвовать. Короли и королевы не избѣгнутъ общей участи.
   Онъ относился къ Маріи грубо и ревновалъ ее къ Ботвелю, къ Гунтли, ко всѣмъ, кто былъ ей преданъ, ревновалъ къ любимымъ занятіямъ, къ шотландскому народу, но больше всего ревновалъ къ Риччіо и къ королевской власти.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Дарнлей устроилъ пирушку на горной мельницѣ, его точно "прорвало". Подобно всѣмъ безхарактернымъ людямъ, разъ выпустивъ вожжи, онъ уже не зналъ удержа своей необузданной натурѣ. День и ночь онъ пьянствовалъ и клялся своимъ друзьямъ, что скоро превратитъ королеву въ покорную, безотвѣтную рабу. Въ ея глазахъ онъ былъ грубымъ животнымъ, и самое присутствіе его вызывало въ ней часто ужасъ.
   Отъ Дарнлея шла она въ свои уютные, обставленные съ французской изысканностью, покои, гдѣ въ кружкѣ курившихъ ей фиміамъ царедворцевъ отдыхала душою за чтеніемъ стиховъ и музыкою. Конечно, самую видную роль въ этомъ кружкѣ королевы игралъ Риччіо, веселый, остроумный, прекрасный музыкантъ и знатокъ итальянской поэзіи.
   А лэди и лордъ Ленноксъ и Дугласъ съ неутомимой энергіей плели на этомъ фонѣ цѣпь интригъ, запутывая въ нее Дарнлея. Къ нимъ пристали многіе лорды-протестанты. Они всѣ жалѣли, что не поддержали во-время Муррея. Теперь на канвѣ несогласія между супругами они вышивали узоръ своихъ политическихъ интригъ.
   Въ началѣ марта долженъ былъ собраться парламентъ, на который Марія разсчитывала для выполненія своихъ плановъ. Въ началѣ же марта Риччіо нашелъ у себя на столѣ громадную голову чернаго быка. Когда онъ спросилъ дворецкаго, что это значитъ, тотъ смутился.
   -- Прошу извиненія, сэръ, я не знаю, какъ эта голова могла очутиться на столѣ вашей милости, но извѣстно, что она у всякаго добраго шотландца вызываетъ страхъ.
   -- Почему страхъ?
   Дворецкій молчалъ.
   -- Не бойся и скажи, чего долженъ ждать человѣкъ, получившій этотъ странный подарокъ?
   -- Голова чернаго быка означаетъ въ Шотландіи предупрежденіе о смерти, съ позволенія вашей милости, отвѣчалъ, потупившись, дворецкій.
   -- Ну, только не съ позволенія моей милости! засмѣялся Риччіо, -- кому пріятно умирать? А вѣдь у этого чернаго негодяя не закрыты глаза, и онъ таращитъ ихъ на меня, какъ будто даже насмѣхаясь...
   Онъ наклонился къ головѣ и шутливо сказалъ:
   -- Я велю закрыть наглухо всѣ двери, черный плутъ! Или ты говоришь, что отъ тебя не уберечься? А на что панцыри чудесной испанской работы? Ну, ну, уходи себѣ подобру-поздорову и коси еретиковъ; я скажу тебѣ только спасибо. Эй, дружище, возьми-ка эту дрянь, и въ наказаніе прикажи ее приготовить съ хорошей приправой и все это подай вору, когда онъ придетъ за мной, только не забудь позолотить рога...
   Риччіо ни единымъ словомъ не обмолвился королевѣ о полученномъ подаркѣ. Онъ спокойно сдѣлалъ ей обычный докладъ и выслушалъ ея замѣчанія о ближайшемъ засѣданіи парламента. Впрочемъ, онъ замѣтилъ, что Марія была очень блѣдна и печальна, и его охватило безпокойство, не получила ли и она головы чернаго быка. Прощаясь съ секретаремъ, королева съ усиліемъ улыбнулась и тихо сказала:
   -- Дорогой синьоръ Риччіо, не останавливалъ ли васъ мой супругъ, прося подо ждать съ составленіемъ бумаги, касающейся засѣданія парламента?
   Риччіо припоминалъ.
   -- Да, да, государыня, это было два дня тому назадъ, но я ничего не могъ подѣлать... Все уже было готово... Я совершилъ противное волѣ моей монархини?
   -- О, нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ...
   Она говорила разсѣянно, все съ тою же натянутой, почти скорбной улыбкой...
   Риччіо не зналъ важной новости: нѣсколько часовъ назадъ Дарнлей явился къ королевѣ и объявилъ ей, что засѣданія парламента не будетъ, что онъ приказалъ "мальчишкѣ Риччіо" оповѣстить лордовъ о перемѣнѣ, и что вообще отнынѣ онъ рѣшилъ прибрать къ рукамъ государственныя дѣла и въ первую голову погнать тѣхъ, кто ему не нравится.
   Королева вспылила. Она напомнила мужу о своихъ правахъ и въ первый разъ кинула ему въ лицо, что онъ -- ничтожество. Тогда началась безобразная сцена. Пьяный, разсвирѣпѣвшій человѣкъ грубо унижалъ женщину, передъ которой преклонялись лучшіе умы Шотландіи; онъ топалъ ногами, выкрикивалъ площадную брань и даже поднялъ руку для удара... Что было дальше,-- Марія не помнила. Дарнлей позвалъ Кеннеди привести королеву въ чувство... Уходя, онъ крикнулъ, что знаетъ причину ненависти къ нему Маріи.
   Риччіо скрылъ отъ королевы многое изъ свиданія своего съ Дарнлеемъ. Онъ не сказалъ какъ Дарнлей явился къ нему пьяный и кричалъ, что посадитъ жену за пяльцы и не позволитъ женщинѣ распоряжаться Шотландіей. Онъ кричалъ, бранился и разорвалъ лежавшую на столѣ Риччіо важную государственную бумагу.
   Риччіо стоялъ у. дверей кабинета Маріи и грустно смотрѣлъ на нее, ожидая дальнѣйшихъ приказаній. Глаза ея были опущены; углы скорбно сжатыхъ губъ вздрагивали.
   -- Риччіо,-- прошептала Марія,-- я такъ устала, такъ хочу покоя. Господь разсудитъ на томъ свѣтѣ, кто правъ и кто виноватъ, но сейчасъ мнѣ хотѣлось бы умереть или уснуть надолго, надолго... Въ такія минуты я или молюсь, или отвожу душу въ стихахъ. Иногда мнѣ хочется умчаться во Францію, чтобы поцѣловать ея землю; иногда я мечтаю улетѣть въ Высокія Земли Шотландіи, чтобы кричать тамъ отъ боли вмѣстѣ съ орлами и охладить на вершинахъ свое бѣдное израненное сердце. Сегодня я очень разстроена, синьоръ Риччіо, и врядъ ли скоро засну. Не подарите ли вы нѣсколько часовъ своей королевѣ?
   -- Хоть цѣлую жизнь, государыня, но...
   -- Безъ всякихъ "но", сказала Марія, улыбаясь, и кокетливо погрозила ему пальчикомъ.-- Сегодня вы будете ужинать у меня вмѣстѣ съ нѣсколькими близкими друзьями. Позвать Ботвеля? Ну, да, я знаю, что вы думаете. Ботвель слишкомъ суровъ и, какъ вы говорите, будетъ камнемъ лежать на вашей совѣсти, а я хочу, чтобы вы много шутили, смѣялись, разсказывали разныя веселыя исторіи... Вы прочтете мнѣ много стиховъ и, если у меня будетъ легче на сердцѣ, я прочту вамъ то, что вылилось у меня въ минуту грусти. Позвать Гунтли? Ну, конечно, мы позовемъ Гунтли; онъ будетъ очень доволенъ...
   Когда Риччіо ушелъ, Марія глубоко задумалась...
   Въ этотъ день королевѣ пришлось ужинать не въ такомъ интимномъ кружкѣ, какъ она думала. Ее навѣстила лэди Ленноксъ. Она ласково и почтительно намекнула невѣсткѣ, что "бѣдный, безразсудный Гарри, съ золотымъ сердцемъ", губитъ себя изъ-за безумной любви къ королевѣ, которая давно разлюбила его.
   -- Лэди Ленноксъ, отвѣчала дрожащимъ голосомъ Марія,-- вы мать моего супруга и моя тетка, и я не должна оскорблять васъ, но мнѣ кажется, что мои отношенія съ королемъ касаются только насъ двухъ...
   Лэди Ленноксъ заплакала, и королевѣ стало ее жаль. Тогда, чтобы смягчить свои слова, она пригласила свекровь отужинать въ ея интимномъ кружкѣ. Это будетъ даже кстати: присутствіе на ужинѣ лэди Ленноксъ должно было парализовать нелѣпыя подозрѣнія и ревность Дарнлея къ Риччіо.
   Глазки лэди Ленноксъ забѣгали.
   -- Да проститъ мнѣ моя государыня, но... но я думаю, что король можетъ зайти сегодня вечеромъ на ужинъ и...
   Марія пожала плечами и вспыхнула:
   -- Вполнѣ естественно, если король захочетъ отужинать со своею супругой...
   -- Я хотѣла сказать, что король... что король не любитъ стиховъ, а этотъ итальянецъ часто занимаетъ ими досугъ государыни...
   -- Если королю будетъ непріятно чтеніе стиховъ, мы можемъ его прекратить...
   Лэди Ленноксъ со вздохомъ умолкла и церемонно присѣла передъ королевой...
   Насталъ вечеръ. Чтобы смягчить грусть королевы, Кеннеди чудесно убрала въ этотъ день цвѣтами кабинетъ ея въ западной башнѣ. Она наставила множество вазъ съ розами, тюльпанами и анемонами всѣхъ цвѣтовъ и оттѣнковъ и забросала ими столъ. Комната сразу сдѣлалась необыкновенно уютной. Ноги тонули въ пышномъ коврѣ и громадной шкурѣ бѣлаго медвѣдя, положенной у камина, гдѣ такъ любила сидѣть Марія въ часы досуга. Передъ этой мягкой шкурой стояло ея высокое кресло съ подушками, вышитыми королевскими гербами. Медвѣжью шкуру привезъ Маріи въ подарокъ Дарнлей изъ Англіи, какъ память о начавшихся при Маріи Тюдоръ торговыхъ сношеніяхъ Англіи съ Московіею. Столъ весь утопалъ въ цвѣтахъ, а мраморные боги на мраморныхъ консоляхъ, привезенные изъ Италіи, отражались въ большомъ венеціанскомъ зеркалѣ съ вырѣзаннымъ на немъ фантастическимъ павлиномъ. Среди цвѣтовъ ярко блестѣли кубки и вазы изъ переливчатаго венеціанскаго стекла.
   Цвѣты сильно благоухали, когда лэди Ленноксъ вошла въ эту комнату. Кеннеди поправляла на столѣ приборы.
   Лэди Ленноксъ подумала:
   -- Да проститъ мнѣ Богъ, но это походитъ на языческій пиръ.
   Впрочемъ, она тутъ же льстиво прибавила:
   -- Какъ вы думаете, дорогая лэди, есть ли на свѣтѣ такіе цвѣты, которые бы могли поспорить красотою съ королевой?
   Кеннеди обернулась съ гирляндой въ рукахъ. На добромъ лицѣ честной шотландки отразилось искреннее восхищеніе.
   -- О, милэди, вы правы, но Господь наградилъ государыню еще, кромѣ прекраснаго лица, прекраснымъ сердцемъ, которое, къ сожалѣнію, не всѣ понимаютъ и цѣнятъ... Она, какъ дитя, радуется, когда видитъ въ зеркалѣ свое отраженіе, а если бы вы знали, какъ она сегодня была хороша, когда примѣряла новое ожерелье, заказанное ею въ Италіи черезъ синьора Риччіо... Это такой любезный и умный сэръ и съ такимъ тонкимъ вкусомъ.
   Потомъ Кеннеди объяснила свое участіе въ уборкѣ, стола:
   -- Уборка лежитъ, въ сущности, на обязанности дворецкаго, милэди, но здѣшніе люди совсѣмъ не умѣютъ угодить государынѣ, а я хоть и шотландка, но во Франціи насмотрѣлась на большіе пріемы...
   Она едва успѣла прикрѣпить послѣднюю гирлянду къ скатерти, какъ раздался короткій докладъ пажа:
   -- Сейчасъ пожалуетъ королева!
   Въ бѣломъ платьѣ съ длиннымъ шлейфомъ, открытый передъ котораго застегивался на богато вышитой вставкѣ золотыми пуговицами изумительной филигранной работы, выступала королева. За нею слѣдовали двѣ дежурныя фрейлины, графъ Гунтли и Риччіо. Она привѣтствовала улыбкой лэди Ленноксъ, явившуюся, противно этикету, на родственныхъ правахъ, прямо къ ней въ покои.
   Когда всѣ заняли мѣста за столомъ съ тою непринужденностью, которую Марія любила на своихъ интимныхъ вечерахъ, слуги внесли великолѣпнаго лебедя, съ позолоченною короною на головѣ, у котораго въ клювѣ была лента съ надписью "Королева".
   Перемѣна слѣдовала за перемѣной, и все было затѣйливо-красиво. Въ кубкахъ искрилось вино; раздавались многочисленные тосты... Только одна лэди Ленноксъ почти не дотронулась до угощеній и, когда подносила кубокъ къ губамъ, королева замѣтила, что руки ея дрожатъ.
   Королева говорила:
   -- Мой дорогой синьоръ Риччіо, вы хотѣли сегодня порадовать меня стихами. Я всегда остаюсь вѣрной Данте.
   Риччіо всталъ, поклонился и нѣжнымъ бархатнымъ голосомъ началъ декламировать стихи Данте.
   Королева слушала, полузакрывъ глаза, и изъ-подъ полуопущенныхъ вѣкъ ей было видно блѣдное лицо лэди Ленноксъ. Вдругъ она прошептала съ безпокойствомъ:
   -- Ради Бога, лэди Ленноксъ, вамъ дурно?.
   -- Мнѣ, дѣйствительно, немного нехорошо, ваше величество...
   Риччіо тоже повернулъ голову въ сторону лэди Ленноксъ. Онъ улыбался, а лэди Ленноксъ слышался въ звонѣ бокаловъ звонъ погребальнаго колокола. Рука ея, державшая кубокъ, дрогнула, и вино разлилось по скатерти...
   Въ смежной комнатѣ со стороны круглой лѣстницы слышались, твердые мужскіе шаги и звонъ оружія. Лэди Ленноксъ вся затрепетала, поблѣднѣла и уставилась полнымъ ужаса взглядомъ на парчевый занавѣсъ, закрывавшій арку. Риччіо съ недоумѣніемъ и безпокойствомъ взглянулъ на королеву, думая, что приближеніе вооруженныхъ людей -- одна изъ шутокъ пьянаго короля.
   На моментъ все замерло по одну и другую сторону занавѣса; слышно было только, какъ колеблется парча, и тишина была такъ мучительна, что фрейлины закрыли глаза и почти лишились сознанія отъ ужаса. Потомъ складки парчи заколебались; сильная рука раздвинула ихъ; въ отверстіи показалась глубокая черная мгла. Кто потушилъ огни въ покояхъ королевы, такъ любившей свѣтъ?
   И вдругъ изъ мрака ринулось нѣсколько вооруженныхъ людей. Королева хорошо помнила, что ей сразу бросился въ глаза гербъ Дугласовъ -- окровавленное сердце, вышитое на плащахъ вошедшихъ... гербъ Дугласовъ, родственный ей гербъ! Потомъ она увидѣла, своего мужа. Лицо его было перекошено бѣшенствомъ; онъ, какъ всегда, едва держался на ногахъ... Королева испустила крикъ не то ужаса, не то душевной боли.
   Въ одну минуту спутники короля окружили столъ съ остатками пира. Лэди Ленноксъ кричала:
   -- Гарри, Гарри, сынъ мой... что ты дѣлаешь? Вѣдь я просила: только не при мнѣ!
   Риччіо, блѣдный, какъ кружева его великолѣпнаго воротника, сказалъ раздѣльно, скорѣе съ недоумѣніемъ, чѣмъ со страхомъ:
   -- Такъ вотъ она, голова чернаго быка! А я безоруженъ!
   Онъ былъ безоруженъ, какъ и всѣ въ этомъ покоѣ королевы: такъ требовалъ этикетъ.
   Поднялся страшный шумъ: летѣли на полъ и бились въ дребезги бокалы; отодвигались и падали стулья; слышались раздирающіе душу крики о помощи... Риччіо судорожнымъ движеніемъ схватился одной рукой за скатерть, въ другой высоко поднялъ надъ головою серебряную вазу, какъ бы защищаясь. Королева загородила его, простирая впередъ руки. Но было поздно... Дарнлей рѣзко оттолкнулъ ее, а лордъ Рутвенъ бросился къ Риччіо и ударомъ меча выбилъ у него изъ рукъ вазу... Она безшумно упала на коверъ; сильныя руки Рутвена поволокли Риччіо къ аркѣ...
   Такъ вотъ что значила голова чернаго быка!

0x01 graphic

   Марія схватила Дарнлея за руку, кричала, звала приближенныхъ, напоминала о своихъ правахъ, но ея уже никто не Слушалъ... Она не видѣла, какъ убили Риччіо, хотя знала, что его убили, потому что за тяжелой занавѣсью слышала его предсмертный крикъ и хрипѣнье; потомъ все смолкло.
   Королева стояла, прислонившись къ стѣнѣ и слѣдя неподвижнымъ взглядомъ за широ кой красной струей вина, лившейся изъ опрокинутаго графина. Ей казалось, что это струя крови Риччіо... Она была одна среди враговъ: друзья или разбѣжались, или были схвачены и уведены.
   Дарнлей крикнулъ, выступивъ впередъ:
   -- Лорды, я пришелъ сюда за женою. Вы всѣ видѣли, какъ она пировала съ государственнымъ преступникомъ Риччіо, котораго постигла должная кара.
   Онъ схватилъ Марію за руки и грубо закричалъ:
   -- Ну, ты! Иди, что ли! Я тебѣ покажу твое настоящее мѣсто, безпутница!
   Онъ поднялъ терявшую сознаніе королеву и на рукахъ понесъ ее вонъ изъ залы: Жемчужное ожерелье разорвалось на ея шеѣ во время борьбы, и перлы разсыпались по полу, какъ крупныя слезы, обозначая путь королевы шотландской... Дарнлей донесъ ее до башни, положилъ тамъ на скамью и ушелъ, заперевъ за собою дверь. Она осталась въ потемкахъ одна, безъ чувствъ, и пришла въ себя только на разсвѣтѣ...
   Марія плохо соображала, съ трудомъ припоминала ужасы этой ночи. Дотронувшись до головы, она почувствовала сильную боль въ вискахъ. Волосы ея были распущены, платье разорвано; на рукѣ виднѣлась широкая ссадина. Увидѣвъ кровь, королева все вспомнила и громко застонала. Эту кровь вызвалъ Риччіо, бѣдный Риччіо, когда она, защищая его, схватила за руку. Послѣднимъ судорожнымъ движеніемъ отчаянія онъ сжалъ ея руку, когда Дарнлей тащилъ его, и длинные ногти выхоленныхъ рукъ итальянца оставили на ея бѣлой кожѣ кровавый слѣдъ.
   Марія поднесла руку къ губамъ и благоговѣйно поцѣловала алую полоску запекшейся крови.
   -- Онъ умеръ за меня, прошептала она и зарыдала, опустившись на колѣни передъ дверью своей темницы.
   Изъ-за двери тихо отозвался плачущій голосъ:
   -- Милэди... государыня...
   -- О, Кеннеди... простонала королева,-- въ первый разъ я проклинаю міръ! Выпусти меня отсюда... здѣсь ужасно...
   -- На двери виситъ большой замокъ, милэди, и король унесъ ключъ. Всѣ входы дворца охраняются стражей вашего супруга.
   Глухой стонъ вырвался изъ груди Маріи.
   -- Кеннеди, ужасъ охватываетъ меня... Я съ ума сойду, Кеннеди... Я въ первый разъ проклинаю міръ, создавшій меня... О, какъ я ненавижу его, какъ ненавижу моего мужа, Кеннеди!
   -- Господи, спаси насъ и помилуй... Я пойду и попрошу короля... Я вымолю у него на колѣняхъ... я...
   -- Не надо, сурово сказала Марія.-- Лучше посмотри хорошенько, нѣтъ ли щели въ двери, и тогда просунь мнѣ сквозь нее ножъ... Я прошу тебя... Вѣдь сегодня у меня отняли честь, честь, моя Кеннеди; болѣе унизить человѣка невозможно... И пойми: съ этимъ въ груди жить уже невозможно, моя Кеннеди...
   -- Сохрани меня Богъ... прошептала съ ужасомъ старая лэди.-- Да развѣ могу я дать ножъ для того, чтобы моя королева лишила себя жизни? Да что скажетъ на это послѣдній уличный мальчишка Эдинбурга? Я принесу ножъ той, которую носила когда-то на рукахъ и которую самъ Господь поставилъ во главѣ моего народа? Да я лучше...
   Марія вдругъ рѣшительно поднялась съ колѣнъ.
   -- Ничего не приноси, Кеннеди. Все уже прошло. Прошелъ страхъ, обида, а съ ними и отчаяніе, и желаніе скорѣе освободиться отъ жизни. Это была лишь минутная слабость. Я вѣдь чуть съ ума не сошла отъ ужаса. За меня умеръ человѣкъ, Кеннеди, пойми; у меня отняли честь... Молчи, молчи... Не нужно больше слезъ... Я буду думать теперь о мести.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

IX.
Месть Маріи.

   Въ іюньскій день, три мѣсяца спустя, у королевы шотландской родился сынъ Іаковъ VI, будущій король соединенныхъ королевствъ Великобританіи. Когда суматоха, вызванная рожденіемъ ребенка, немного улеглась, Марія приказала выйти изъ опочивальни всѣмъ приближеннымъ и оставить ее съ Кеннеди и съ мальчикомъ.
   Она лежала, разметавъ длинные волосы по подушкѣ, съ траурной каймою опущенныхъ длинныхъ рѣсницъ, и лицо ея было такъ же блѣдно, какъ наволочка подушки.
   -- Дорогая, прошептала королева,-- мы однѣ? Принеси сюда ближе мальчика.
   Кеннеди положила возлѣ королевы крошечное существо.
   -- Какая ждетъ его судьба? тихо сказала Марія.-- Бѣдный крошка, мнѣ.жаль тебя. Сохрани тебя Господь и пошли силы докончить начатое мною дѣло, когда меня не будетъ... Онъ долженъ быть великимъ монархомъ, Кеннеди... Но онъ начинаетъ горько плакать... Я не могу видѣть этихъ слезъ... Унеси его, Кеннеди, къ кормилицѣ и вернись. Ты останешься у меня всю ночь, ты и никто другой...
   Когда Кеннеди вернулась, отнеся ребенка, королева сидѣла на коврѣ и дрожала всѣмъ тѣломъ. Перепуганная старушка уложила ее въ постель и прочитала молитву.
   Марія всхлипывала и шептала испуганно:
   -- Закрой зеркала, Кеннеди; мнѣ страшно. Когда ты уходила, мнѣ показалось, что промелькнулъ... ты знаешь кто, ты вѣдь знаешь?
   -- Простите, государыня, я не догадываюсь, но докторъ...
   -- Онъ ничего не понимаетъ, твой докторъ! Когда я такъ лежу или остаюсь одна съ моими думами, я всегда вижу его въ крови, съ ужасными молящими глазами... они упрекаютъ меня... они говорятъ, что ради меня, ради меня... Ты слышишь?
   -- Ничего не слышу, милэди, кромѣ боя часовъ на башнѣ св. Жильса.
   -- Ахъ! вздохнула королева и заметалась съ тоскою, -- только одиннадцать часовъ... Какъ еще долго ждать разсвѣта! Я подремлю, Кеннеди, только не уходи: поправь лампадку и сядь возлѣ меня; дай руку...
   Кеннеди поправила лампадку и сѣла около постели. Вдругъ больная судорожно сжала пальцы старой лэди и забормотала:
   -- А теперь ты слышишь, Кеннеди?
   -- Часы бьютъ половину, государыня...
   -- О, нѣтъ... Убрала ли ты мою лютню? И арфа стоитъ въ углу? Ступай, унеси ихъ подальше... Нѣтъ, лучше не оставляй меня... мнѣ страшно... Знаешь ли ты, кто трогаетъ эти струны? Это онъ мертвыми руками.. Ты увидишь завтра утромъ, что струны запачканы кровью... Вѣдь мертвые ночью ходятъ туда, гдѣ они жили... и дотрогиваются до струнъ инструментовъ, на которыхъ они играли прежде... {Шотландское повѣрье.}. А онъ прекрасно игралъ... Вотъ опять... Вотъ онъ идетъ... и поютъ подъ руками его струны...
   -- Это звучитъ на старой башнѣ эолова арфа.
   -- Завтра вели ее убрать, Кеннеди; я не могу больше слушать музыки; мое сердце разорвется отъ тоски и страха. Иди сюда; возьми мою голову къ себѣ на грудь... ахъ, хорошо... теперь я уже не вижу больше призрака...
   Призракъ исчезъ. Но Марія продолжала бредить всю ночь. Она бредила недавнимъ походомъ, предпринятымъ вскорѣ послѣ убійства Риччіо, когда открылся заговоръ Лордовъ противъ Дарнлея. Сама судьба мстила за смерть Риччіо. Лорды помогали тогда Дарнлею избавиться отъ итальянца вовсе не для того, чтобы стать игрушкой Дарнлея; они хотѣли сдѣлать его своимъ орудіемъ. Во главѣ возстанія стояли Мортонъ, Рутвенъ и Линдсей. Вѣроятно, и Муррей, вернувшійся, согласно позволенію Дарнлея, принималъ участіе въэтомъ заговорѣ. Тогда Марія открыла глаза мужу. Не въ ея разсчетахъ было въ этотъ моментъ отдавать его въ руки ея старымъ врагамъ. Они бѣжали вмѣстѣ въ Денбаръ, гдѣ у королевы еще нашлись друзья: она собрала подъ своими знаменами восьмитысячное войско, которое вѣрный Ботвель сильной рукою двинулъ на мятежный Эдинбургъ.
   Она была долго больна, и долго врачи считали ея жизнь въ опасности, и каждый день вѣрный Ботвель являлся справляться объ ея здоровьѣ.
   Дарнлей ходилъ съ видомъ забитой собаки и трусливо разспрашивалъ врачей о возможности того или другого исхода болѣзни королевы. Ни народъ, ни лорды Шотландіи не любили его, и онъ зналъ, что стоитъ только умереть этой женщинѣ, въ честолюбивые планы которой входило теперь щадить его, и ему не будетъ пощады; маленькій Іаковъ сдѣлается королемъ, а его, Дарнлея, отстранятъ отъ трона.
   Дарнлей не всегда понималъ свою жену. Его бѣсило сознаніе, что ея молодость, красота и неуловимая прелесть обхожденія привлекали къ ней всеобщія симпатіи. При ея дворѣ толпились эмигранты сѣверныхъ графствъ Англіи; католики и протестанты одинаково обожали ее: казалось, тонкая политика Маріи смягчила даже Елизавету, о чемъ писалъ теперь шотландскій посланникъ лордъ Мельвиль. По словамъ Мельвиля, англійская королева уже готова была признать Марію своей наслѣдницей... Марія позволила вернуться изгнанникамъ, бѣжавшимъ послѣ взятія Эдинбурга -- Мортону, Рутвену и Линдсею, и они сдѣлались ея горячими приверженцами, затаивъ въ душѣ злобу къ предателю Дарнлею. Послѣдній поднялъ ихъ и бросилъ, чтобы въ Денбарѣ собрать противъ нихъ же сильное войско.
   Лишь немногіе лорды подверглись опалѣ; Марія получила урокъ, заставившій ее научиться искусному притворству. Она рѣшила выжидать, позволила Муррею оставаться при своемъ дворѣ и говорила всѣмъ о своей вѣротерпимости.
   Политика Маріи все болѣе и болѣе привлекала къ ней сердца англичанъ: Мельвиль писалъ, что англійскіе лорды-католики и часть протестантовъ, недовольныхъ правленіемъ Елизаветы, готовы поднять въ Англіи возстаніе. Въ пользу Маріи дѣйствовалъ при англійскомъ дворѣ молодой герцогъ Норфолькскій... Въ Англіи поговаривали, что Норфолькъ склоняется къ старой вѣрѣ.
   Медленно поправлялась отъ болѣзни королева шотландская, и когда она уже начала заниматься государственными дѣлами, на нее часто находили припадки страшной слабости. Часто сидѣла она, обложенная подушками, въ глубокомъ креслѣ, и слушала разсказы о разнообразныхъ путешествіяхъ и приключеніяхъ.
   Между людьми, развлекавшими королеву, находился и Ботвель. Его разсказы были полны необыкновенной отваги и удали. Онъ говорилъ о томъ, какъ ему приходилось пробираться черезъ непроходимыя дебри и терпѣть лишенія; онъ склонялъ свою голову съ львиной гривой и показывалъ шрамы, полученные на память о битвахъ, и голосъ его заставлялъ трепетать сердце Маріи. Теперь она съ загадочной улыбкой говорила, что только настоящая сила можетъ заставить полюбить и что слабость вызываетъ презрѣніе.
   Когда Марія поправилась, во дворцѣ начались празднества и забавы. Особенно весела была осенняя охота, во время которой никто не могъ поспорить въ силѣ и ловкости съ Ботвелемъ. Возвращаясь съ охоты, Марія часто ловила на себѣ восторженный и безпокойный взглядъ Дарнлея и чувствовала, что этотъ взглядъ человѣка, руки у котораго были въ крови, приводитъ ее въ содроганіе.
   Какъ упоительна была скачка въ лѣсу и полѣ, черезъ изгороди, черезъ лѣсную заросль, черезъ луга, пропасти и болото въ погоню за оленемъ или лисицею! И какъ были прекрасны возвращенія, когда синѣющая на горизонтѣ даль тонула въ вечернемъ туманѣ, и легкій паръ поднимался надъ рѣкой, бѣлый, тонкій.
   Королева ѣхала молча, убаюканная тишиною лѣса, переливами свирѣли пастуха, веселымъ лаемъ собакъ и густымъ спокойнымъ голосомъ, говорившимъ ей:
   -- Такъ же садилось солнце, когда мы двигались къ Эдинбургу, увѣренные въ побѣдѣ.
   Она улыбалась. У нихъ были уже свои воспоминанія. И она спрашивала дрожащимъ отъ волненія голосомъ:
   -- Какъ боялась, должно быть, тогда ваша жена, лордъ Ботвель... Какъ она должна быть счастлива, имѣя такого благороднаго и отважнаго мужа!
   Королева вздыхала. На глазахъ ея были слезы. Крупная фигура склонялась къ лукѣ ея сѣдла, чтобы украдкой заглянуть ей въ лицо.
   -- Какъ счастливъ каждый подданный такой королевы! чуть слышно звучалъ голосъ Ботвеля.
   Она отворачивалась, и разъ у нея вырвалось тяжелое признаніе:
   -- Знать, что жизнь пойдетъ такъ всегда... до смерти... и я никогда не буду свободна... это -- невыносимо... это -- хуже смерти! Она спохватилась, что сказала слишкомъ много, и замолчала, и Ботвель не услышалъ во все время остального пути ни одного слова. Но онъ понялъ тогда, что дорогъ королевѣ...
   Разъ Ботвель долго не показывался въ Эдинбургѣ. Говорили, что онъ боленъ и прикованъ къ кровати въ своемъ замкѣ. Королева грустила, и ничто не могло развлечь ее; она отказывалась даже отъ любимой охоты.
   Дарнлей просилъ у жены удѣлить ему немного времени для объясненія. Ея равнодушіе было ему невыносимо. Невозможно было чужими жить бокъ-о-бокъ. Марія молча впустила его въ свой дѣловой кабинетъ.
   У Дарнлея былъ жалкій, смущенный видъ. Марія стояла передъ нимъ молча, не приглашая его даже сѣсть, и лицо ея не выражало ничего, кромѣ скуки.
   -- Вы что-то хотѣли мнѣ сказать, милордъ? спросила она холодно.
   Дарнлей упалъ передъ ней на колѣни, пряча лицо въ складкахъ ея платья и, рыдая по-дѣтски, забормоталъ:
   -- О, Мэри, дорогая... несравненная... Скажи, чѣмъ заслужить твою любовь... Я не могу... я не могу такъ жить... ты...
   Марія старалась освободить свое платье изъ рукъ Дарнлея и съ презрѣніемъ отвѣчала:
   -- Встаньте, милордъ... до чего вы опустились... до чего опустились...
   Онъ казался старикомъ съ мѣшками подъ глазами и отвисшей губою. Въ Маріи вызывали отвращеніе даже его несвѣжій воротникъ и неряшливый камзолъ, на которомъ еще оставались пятна отъ недавняго отчаяннаго кутежа.
   -- Какъ вы грязны, Боже, какъ вы грязны!
   Онъ замѣтилъ, что она вытерла руку, до которой онъ коснулся губами, все еще ползая передъ нею на колѣняхъ. Марія горько прошептала:
   -- И это -- орелъ Шотландіи... орелъ "Высокихъ Земель!"
   -- Марія, протянулъ Дарнлей плачущимъ голосомъ,-- недостойно христіанки такъ долго не прощать обиды... Правда, я глубоко виноватъ, что поднялъ руку на тебя и употребилъ насиліе. Ты -- королева мужественная, какъ самый отважный рыцарь! Прости меня... Я только въ этомъ виноватъ передъ тобою...
   -- Только въ этомъ?!
   Марія засмѣялась тихо и жестко.
   -- Ты сама видишь, что смерть Риччіо намъ дала побѣду. Риччіо губилъ насъ, губилъ тебя, Марія... Своей политикой онъ вовлекалъ насъ въ страшную бездну, и теперь, когда его нѣтъ,-- у насъ не стало враговъ.
   -- У меня не стало враговъ, Дарнлей, у меня!..
   -- Ну, да, у тебя, это правда. Я вѣдь ничего не значу ни въ совѣтѣ, нигдѣ. Я только твой мужъ, но я люблю тебя, и если тебѣ жаль итальянца, который пѣлъ тебѣ пѣсенки, то я готовъ тебѣ достать сотни другихъ, гораздо лучше. Прости меня. Я виноватъ, что испугалъ тебя и оскорбилъ твой слухъ звономъ оружія, криками и, можетъ быть, кровью, хотя ты ее не видѣла, дорогая... Вѣдь я не хотѣлъ убить итальянца; я хотѣлъ спровадить веселаго щенка въ одну изъ темницъ Эдинбурга, и во всемъ происшедшемъ виноватъ мой отецъ, графъ Ленноксъ, который требовалъ этого убійства, и моя мать, которая мнѣ клеветала на тебя Марія, будто ты любишь этого проходимца. Не я вонзилъ въ него кинжалъ, а дядя Рутвенъ...
   Марія засмѣялась. Нехорошо звучалъ этотъ смѣхъ.
   -- И отецъ, и мать, и дядя Рутвенъ, и вся родня! Слушай ты, маленькое дитятко, которое такъ неосторожно поиграло игрушечнымъ кинжаломъ! Когда-то ты до того расшалился, что за порогомъ этой комнаты проткнулъ грудь глупаго щегла, такъ вотъ что я тебѣ скажу теперь: тебѣ непріятно будетъ войти туда, гдѣ все еще напоминаетъ твои веселыя игры; ты еще малъ и боишься привидѣній; ты и теперь уже плачешь и не умѣешь даже хорошо вытереть своихъ слезъ... такъ вотъ: никогда, слышишь, никогда ты не переступишь этого порога, освященнаго страданіемъ. Прощай.
   Она захлопнула передъ самымъ носомъ Дарнлея дверь своего покоя, гдѣ когда-то пировала съ Риччіо, и онъ слышалъ, какъ дважды щелкнулъ ключъ въ замкѣ. А онъ все стоялъ на колѣняхъ, въ слезахъ...
   Когда Дарнлей ушелъ, королева позвала пажа.
   -- Я хочу видѣть Кеннеди, и скорѣе. Нѣтъ, постой; старушка будетъ охать... не надо волновать ее. Слушай, милый, не можешь ли ты собрать, небольшую свиту, чтобы сопровождать въ полномъ молчаніи свою королеву? Человѣкъ пять надежныхъ юношей довольно; въ числѣ нихъ я, конечно, считаю тебя.
   Шестнадцатилѣтній пажъ расцвѣлъ улыбкой.
   -- Все будетъ въ точности исполнено, государыня.
   -- И не позже какъ черезъ полчаса лошади должны ждать меня у южной калитки дворца, скрытой боярышникомъ. Объ удобствахъ не заботься. Но только никому ни слова,-- это главное.
   Черезъ полчаса королева мчалась съ маленькой свитой по лугу за потайной южной калиткой.
   Какой глубокой тайной ни была окружена эта поѣздка, но она не осталась неизвѣстной Дарнлею. Ему донесли услужливые люди, что королеву видѣли скакавшей въ обществѣ молодыхъ людей по дорогѣ, но безъ соколовъ и собакъ, необходимыхъ для охоты.
   Дарнлея охватилъ ужасъ отъ этихъ таинственныхъ слуховъ. Какую адскую месть готовила ему Марія? Онъ боялся дворца, гдѣ каждый выходъ, казалось, грозилъ ему убійствомъ, гдѣ все дышало враждою къ нему. Страшнѣе всего былъ Ботвель съ возвращенными изгнанниками. И не притворился ли Ботвель больнымъ ради выполненія какого-нибудь чудовищнаго замысла? И не къ нему ли поѣхала королева?
   Съ этого дня Дарнлей точно обезумѣлъ. Мысль о грозящей опасности не оставляла его ни на часъ, и онъ ложился спать не иначе, какъ съ оружіемъ. Онъ жилъ, какъ затравленный звѣрь...
   Дарнлей не ошибся: Марія ѣздила къ Ботвелю. Она загнала двухъ лошадей въ этой отчаянной скачкѣ за 25 миль и вернулась послѣ двухчасового отдыха.
   Ботвель былъ боленъ не такъ серьезно, какъ ей говорили; но два часа, проведенные ею въ его замкѣ, рѣшили многое; въ эти два часа Ботвель узналъ, что королева его любитъ. Въ эти два часа онъ заявилъ ей, что уже началъ разводъ съ ненавистною женою.
   На утро слѣдующаго дня пріѣхалъ Ботвель, блѣдный, торжественный, такой, какимъ онъ бывалъ передъ труднымъ походомъ. Во дворцѣ говорили, что онъ въ чемъ-то долго убѣждалъ королеву, и она плакала.
   И такъ было каждый день, и дворецъ сталъ походить на страшное гнѣздо, гдѣ ютился черный заговоръ. Объ этомъ говорили втихомолку придворные, объ этомъ говорили дворцовые слуги. Садовникъ, чистившій дорожки въ паркѣ, клялся, что слышалъ, какъ, прогуливаясь по саду, королева говорила Ботвелю:
   -- О, Джемсъ, вы терзаете мое сердце... Риччіо всюду преслѣдуетъ меня до сихъ поръ, и по ночамъ мнѣ чудится его призракъ. Теперь вы хотите, чтобы кровь другого выступила каплями на моихъ рукахъ вѣчной печатью, какъ этотъ шрамъ, оставшійся на моей рукѣ на память о той ночи...
   Ледяной голосъ отвѣчалъ:
   -- Я не насилую васъ, королева. Я -- вашъ подданный, и мнѣ ничего больше не остается, какъ уѣхать отсюда, чтобы не терзать свое сердце...
   -- Вы терзаете мое больше, Ботвель... Если бы я могла васъ вырвать изъ него... Все оно заполнено вами... Въ васъ какая-то жуткая, могучая сила; рабой я вашей дѣлаюсь, а не королевой.
   -- Да проститъ мнѣ моя государыня, но я не вижу другого выхода. Я еще помню смерть Риччіо и зову омыть руки въ крови его убійцъ...
   Тогда королева, -- садовникъ клялся, что это видѣлъ,-- упала передъ Ботвелемъ на колѣни въ снѣгъ съ глухимъ рыданіемъ; она ловила его большія, грубыя руки и молила, покрывая ихъ поцѣлуями:
   -- Джемсъ... велите мнѣ умереть, и я безъ малѣйшаго ропота положу подъ вашъ мечъ мою бѣдную голову, но только не требуйте отъ меня этой ужасной жертвы...
   Ботвель равнодушно отвѣчалъ:
   -- Вы знаете, что я люблю васъ. Для васъ я не колебался двинуться на Эдинбургъ и, если бы для своего счастья вы предложили мнѣ убить...-- я бы не задумался. Я -- воинъ; я закалилъ себя въ бою, и я не понимаю любви робкой, какъ любовь ребенка.
   Онъ поднялъ королеву, посадилъ на скамейку и, скользнувъ губами по ея лбу, какъ будто цѣловалъ дочь, ушелъ, оставивъ ее одну, въ слезахъ. Садовникъ никогда раньше не думалъ, что гордая монархиня можетъ такъ рыдать, какъ простая деревенская женщина...
   А черезъ нѣсколько дней Дарнлей тайно скрылся изъ Эдинбурга. Происходило что-то непонятное, таинственное, и становилось страшно жить въ столицѣ...
   Говорили, что колоколъ св. Жильса самъ звонитъ непрерывно по ночамъ. Говорили также, что король бѣжалъ, испугавшись ненависти лордовъ, которые были преданы королевѣ, заболѣлъ дорогою и теперь лежитъ безпомощный въ Гласго. Гласго въ то время былъ еще деревушкой, и, кромѣ большого собора надъ обрывомъ да сосновой рощи надъ могилами, не имѣлъ никакихъ достопримѣчательностей. Теперь это большой, красивый городъ..
    Говорили, что Дарнлей остановился въ крошечной лачужкѣ у какого-то портного, и у него даже не было денегъ, чтобы устроиться получше. Вѣчные кутежи ввели его въ неоплатные долги, и эдинбургскій ростовщикъ отказался ссудить его большой суммой передъ отъѣздомъ. Неудобно же было королевѣ, въ глазахъ свѣта, оставить мужа въ такомъ тяжеломъ положеніи, и она должна была поѣхать къ нему, хоть бы ради приличія.
   Когда Марія появилась въ Гласго, ничтожная свита Дарнлея не узнала ее, какъ не узналъ и самъ Дарнлей, до того она была блѣдна и измучена. Глаза ея блуждали; голосъ обрывался; руки комкали судорожно платокъ; на губахъ застыла натянутая, скорбная улыбка; кругомъ глазъ легла широкая темная кайма... Какое горе могло такъ измѣнить это прекрасное, гордое лицо?
   Марія говорила сбивчиво. Она увѣряла Дарнлея, что голова ея идетъ кругомъ, что ей хочется умереть; она говорила, что долгъ велѣлъ ей быть возлѣ его ложа, и спрашивала цирюльника, пустившаго кровь Дарнлею, опасно ли боленъ король.
   Дарнлей чувствовалъ теплоту ея рукъ, оправлявшихъ подушку, и ему становилось такъ хорошо, что не хотѣлось думать о томъ, почему она стала вдругъ такъ нѣжна, и почему такъ порывисты ея ласки. Онъ былъ въ положеніи затравленнаго звѣря, который уже не въ силахъ больше бѣжать, который радъ хоть минутной передышкѣ, даже если она будетъ куплена цѣною жизни. Этотъ истрепанный, грубый человѣкъ по-своему любилъ Марію и теперь смотрѣлъ на нее съ обожаніемъ и хотѣлъ умереть здѣсь, слыша ея голосъ, нѣжный голосъ, безъ гнѣва и упрека. Только почему она такъ ужасно ломала свои руки и почему такъ напряженно улыбалась, и голосъ ея дрожалъ, когда она говорила:
   -- Тебѣ здѣсь нехорошо, мой другъ, да и мнѣ нельзя долго оставаться съ тобою. Но я не могу быть спокойна, оставляя тебя одного. Уѣдемъ со мною... Я знаю, шумъ придворной жизни утомилъ тебя; ты хочешь покоя; такъ, такъ... Я помѣщу тебя въ Киркъ оф'Фильдѣ, -- вѣдь этотъ веселый охотничій домикъ стоитъ теперь одиноко среди парка, въ двадцати минутахъ ѣзды отъ Эдинбурга... До тебя не будетъ доноситься городской шумъ, и въ этомъ мирномъ уголкѣ ты скорѣе поправишься, а я буду тебя постоянно навѣшать, разсказывать придворныя новости и вспоминать, какъ въ первый годъ моего пріѣзда въ Шотландію мы весело охотились и отдыхали въ миломъ Киркъ оф'Фильдѣ...
   Дарнлей наклонилъ голову, улыбаясь и не отводя отъ Маріи очарованнаго взгляда.
   День умиралъ; церковный колоколъ звонилъ къ вечерней молитвѣ, и свѣтъ заходящаго февральскаго солнца ложился свѣтлыми бликами на лицо Маріи, и это блѣдное лицо казалось лицомъ мраморнаго изваянія, позолоченнаго солнцемъ...
   Но почему королева такъ быстро говоритъ и не смотритъ на него? Ахъ, не все ли равно, только бы она не уходила, только бы не исчезло это чудное видѣніе.
   -- Да, да, Марія, улыбнулся Дарнлей,-- я поѣду съ тобою; я вернусь въ Эдинбургъ; я буду съ тобою жить, разъ ты этого хочешь...
   Казалось, съ минуту она колебалась, потомъ встала и пошла распорядиться отъѣздомъ...
   Скоро королевская чета покинула Гласго...
   Дарнлей лежалъ въ Киркъ оф'Фильдѣ на большой кровати съ балдахиномъ и смотрѣлъ въ окно на бѣлый пейзажъ парка съ запорошенной снѣгомъ стѣною и скамейками, смотрѣлъ на бѣлыя прихотливыя кружева развѣсистыхъ ясеней и каштановъ. Прибѣжалъ зайчикъ, поглодалъ кору и скрылся, пугливо вздрагивая ушками. Дарнлей не отводилъ глазъ отъ темной черты расчищенной аллеи, гдѣ должна была показаться лошадь Маріи. Пажъ, дежурившій у постели Дарнлея, не успѣлъ доложить о пріѣздѣ королевы. Больной уже приподнялся, протягивая впередъ руки.
   Марія сегодня казалась какой-то особенной, когда сбросила свой зимній плащъ. Она говорила слишкомъ много и никакъ не могла съ нимъ долго остаться. Она говорила быстро и безпрестанно смѣялась.
   Никогда не казалась Марія Дарнлею такой прекрасной, какъ сегодня, въ серебрѣ и шелкѣ, шелестѣвшемъ, какъ чешуя змѣи, съ блѣднымъ, трагическимъ лицомъ, высокая и тонкая, полная безграничной власти и величія.
   Марія повернулась и поцѣловала Дарнлея. Губы ея были холодны; глаза лихорадочно горѣли на смертельно блѣдномъ лицѣ.
   -- Ты сама больна, прошепталъ Дарнлей.
   Ему не хотѣлось отпускать ее отъ себя.
   Марія провела рукою по лбу и тяжело вздохнула.
   -- Можетъ быть, Гарри, можетъ быть... не знаю...
   Ему показалось, что изъ груди ея вырвался подавленный стонъ; какъ будто она хотѣла что-то сказать мужу, но потомъ сдѣлала надъ собою усиліе и съ искусственнымъ смѣхомъ крикнула:
   -- Иду... прощай, Гарри... пора!
   Королева выпорхнула, придерживая рукою шлейфъ. И опять Дарнлей услышалъ змѣиный шелестъ атласнаго платья и топотъ лошадиныхъ копытъ по расчищенной аллеѣ парка.
   Дарнлей не видѣлъ, какъ она, уходя, остановилась на порогѣ и схватилась за косякъ, чтобы не упасть. Ноги ея подгибались; лицо было искажено ужасомъ, когда она еще разъ обернулась на домъ съ прибитою ко входу головою лося.
   -- Боже мой, шептали ея губы, -- останови мои ноги... Дай мнѣ здѣсь умереть... Вѣдь мой отъѣздъ будетъ сигналомъ... Боже мой, пощади... Помоги Джемсу безъ крови выполнить эту ужасную задачу или покарай меня на мѣстѣ... Джемсъ обѣщалъ для него тюрьму, вѣчное заточеніе, но не смерть, не смерть, Господи!
   Ни разу еще никто не видѣлъ, чтобы королева съ такимъ трудомъ взбиралась на подведенную ей лошадь...
   Когда Марія появилась въ дворцовой залѣ, улыбаясь мертвенно-блѣдными губами, раздался оглушительный трескъ. Она зашаталась и, какъ подкошенная, упала на полъ.
   -- Королевѣ дурно... она не дышетъ... раздалось по всѣмъ покоямъ дворца...
   Королева не умерла; королева очнулась.
   Страшный взрывъ разрушилъ до основанія охотничій домикъ въ Киркъ оф'Фильдѣ. Подъ нимъ оказался порохъ, подложенный злоумышленниками. Развалины погребли подъ собою Генриха Дарнлея. Кто были эти злоумышленники? Молва упорно повторяла одно только имя -- имя Джемса Ботвеля.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

X.
У Ботбеля.

   Храпѣли лошади, и бѣлая пѣна клубами слетала съ ихъ боковъ; звонко ударяли о землю ихъ копыта. Неслись кони, не разбирая дороги, черезъ поля, луга и лѣса къ суровому старому замку лорда Ботвеля.
   Между рыцарями была женщина въ маскѣ, закутанная въ широкій плащъ.
   Припавъ къ шеѣ лошади и выпустивъ поводья, она казалась близкой къ обмороку, такъ что лордъ Ботвель принужденъ былъ посадить ее впереди себя на сѣдло и поддерживать одною рукою. Что это была за безумная скачка подъ напоромъ апрѣльскаго вѣтра, безъ, разбора дороги, безъ сожалѣнія къ выбившимся изъ силъ лошадямъ? Нигдѣ поблизости не слышалось ни лая собакъ, ни звука охотничьяго рога; эта скачка была скорѣе похожа на безпорядочное бѣгство отъ преслѣдованіи врага.
   Къ концу дня всадники достигли замковыхъ воротъ, давъ знать о своемъ пріѣздѣ условленнымъ звукомъ трубы. Ботвель осторожно снялъ съ лошади свою спутницу и на рукахъ перенесъ въ большую полутемную залу старой норманской архитектуры. Здѣсь онъ опустилъ даму на широкій диванъ, крытый шкурами поверхъ потускнѣвшей парчевой обивки. Въ то время, какъ Ботвель освобождалъ даму отъ плаща и маски, дворецкій распорядился, чтобы затопили каминъ. Лэди открыла глаза и глубоко вздохнула.
   -- Гдѣ я? простонала она.
   Дворецкій могъ поклясться, что это была та самая высокородная лэди, которая когда-то пріѣзжала къ его господину во время болѣзни послѣдняго съ маленькой свитой мальчиковъ.
   Ботвель раздраженно крикнулъ слугамъ:
   -- Уходите отсюда. Каминъ затопленъ; вы принесли довольно торфа. Когда мнѣ будетъ нужно,-- я позову. И не подслушивать у дверей,-- иначе со всѣми будетъ короткая расправа.
   -- Государыня, обратился онъ къ своей плѣнницѣ,-- вы у себя дома, какъ невѣста и будущая жена Джемса Гёпборна, графа Ботвеля. Ваша личная безопасность требуетъ того, чтобы вы слушались моихъ совѣтовъ и пробыли здѣсь, пока это будетъ необходимо, и поэтому я распорядился, чтобы всѣ входы и выходы моего замка строго охранялись вооруженными людьми.
   -- Такъ вотъ что, прошептала королева,-- значитъ, я здѣсь плѣнница, лордъ Ботвель...
   Ботвель поклонился.
   -- Не плѣнница, а хозяйка, безопасность которой я долженъ охранять противъ ея воли... Но я не буду продолжать: вамъ нужно подкрѣпить силы, и потому я прошу васъ вылить кубокъ вина.
   Онъ досталъ изъ большого шкафа фляжку съ виномъ, налилъ въ кубокъ и поднесъ его къ губамъ Маріи.
   Королева покорно сдѣлала нѣсколько глотковъ и подвинулась ближе къ огню. Отсюда она пугливо разсматривала залу, которой еще недавно такъ восхищалась. Теперь эта зала превратилась въ ея тюрьму и потому казалась безобразной и неуклюжей. Здѣсь не было и намека на ту уютность, къ которой такъ привыкла Марія.
   Замокъ Ботвеля походилъ на громадный охотничій домъ: стѣны были сплошь завѣшены оленьими рогами, барсучьими, лисьими и куньими мѣхами,-- трофеями побѣдъ хозяина надъ звѣринымъ царствомъ Шотландіи. Рядомъ съ этими трофеями блестѣли старинные рыцарскіе доспѣхи и. принадлежности охоты: арбалеты, ружья, рыболовныя сѣти и даже силки для ловли птицъ.
   Ноги королевы стыли на широкихъ каменныхъ плитахъ пола.
   Ботвель ходилъ взадъ и впередъ по залѣ, и шаги его будили гулкое эхо подъ круглыми сводами. Замѣтивъ, какъ дрожитъ Марія, онъ сбросилъ со стѣны большую шкурку медвѣдя, и въ густомъ мѣху утонули ея маленькія ноги. Остановившись передъ королевой, Ботвель раздраженно заговорилъ:
   -- Вы молчите, государыня, и у васъ такой видъ, какъ будто сюда сейчасъ войдетъ привидѣніе.
   Королева молчала, глядя на потрескивавшій въ каминѣ торфъ. Ботвель продолжалъ:
   -- Какъ своеобразно показываете вы мнѣ свою любовь, въ которой еще такъ недавно меня увѣряли.
   -- Джемсъ, сказала королева, и голосъ ея очень дрожалъ,-- видитъ Богъ, что я не лгала, но меня гнететъ преступленіе... Развѣ я виновата, что на рукахъ вашихъ мнѣ чудятся пятна крови? И вы употребили насиліе, захвативъ меня внезапно на дорогѣ...
   -- Я же вамъ сказалъ, что это было вызвано только необходимостью! нетерпѣливо перебилъ ее Ботвель.
   -- Неужели-вы думаете, что лорды, указывавшіе на меня, какъ на убійцу вашего мужа, допустили бы нашъ бракъ обычнымъ порядкомъ? Припомните все прошедшее: графъ Ленноксъ настаивалъ на разслѣдованіи подробностей смерти Дарнлея; онъ увѣрялъ, что были люди, видѣвшіе меня у городской стѣны Эдинбурга во время взрыва, даже видѣли моего слугу, подкладывавшаго порохъ подъ домъ Киркъ оф'Фильда; вамъ едва удалось замять дѣло, а мнѣ удалить слугу за предѣлы Шотландіи, наградивъ этого ловкаго малаго изрядной суммой денегъ. Мы скрыли концы въ воду, но раздраженіе осталось. Вы же, Марія, любовь къ которой меня довела до такого рѣшительнаго и рискованнаго шага, что дѣлали вы?
   -- Джемсъ... не упрекайте меня...
   Голосъ королевы звучалъ слабой мольбою.
   -- Я васъ не упрекаю. Женщина всегда останется женщиной, даже на тронѣ. Вы разбудили звѣря; вы заставили льва выйти изъ своего убѣжища и броситься защищать ваше и свое счастье, а потомъ рѣшили благоразумно удалиться въ монастырь. Тогда я крикнулъ въ справедливомъ гнѣвѣ: "Я женюсь на королевѣ шотландской, хочетъ ли она этого, или не хочетъ!"
   -- И это всѣ слышали, и это ставили вамъ на видъ; вѣдь тогда еще не прошло и шести недѣль послѣ смерти Дарнлея...
   -- Правда, но я не стерпѣлъ. Вѣдь въ жилахъ моихъ течетъ кровь Ботвелей. Вы заперлись въ своемъ дворцѣ, отдавшись слезамъ и молитвѣ; говорили, что вы хотите отрѣшиться отъ. міра, назначивъ герцога Муррея опекуномъ малолѣтняго своего сына. Однимъ словомъ, мнѣ оставалось, только одно: устроить тайное похищеніе королевы.
   -- А ваша жена? спросила Марія.
   -- Разводъ въ полномъ ходу. Жена теперь находится у своихъ родителей. Четыре дня тому назадъ, какъ вы знаете, лорды формально признали меня невиннымъ въ убійствѣ короля и дали согласіе на бракъ съ вами. Ха, ха! И у нихъ рыльца въ пушку: не сами ли они мнѣ помогали въ заговорѣ, обѣщая пустить въ ходъ оружіе, если не удастся взрывъ? И вы подкупили лордовъ конгрегаціи, давъ имъ торжественную клятву признавать новую вѣру въ Шотландіи...
   -- Такъ зачѣмъ же вамъ было похищать меня?
   -- Чтобы вы вышли чистой во всей этой исторіи, чтобы я могъ скорѣе соединиться съ вами... Я, боялся вашихъ колебаній... Вы стали слишкомъ слабы. Я силой взялъ мою королеву, и передъ силой умолкаетъ слабость. Такъ должна думать Шотландія, а когда я буду имѣть власть вашего мужа, я сумѣю заставить молчать даже адъ. Отчего вы такъ пристально смотрите на мои руки?
   Королева указала ему въ маленькое отверстіе окна на умирающій день.
   -- Взгляните, Джемсъ, какое грозное небо. Никогда еще я не видѣла его такимъ въ эту пору года. Оно все оранжевое и пылаетъ, какъ огонь, а тамъ плыветъ тяжелое облако, все въ пламени, все въ убійственномъ огнѣ... Вы слышите громъ, Джемсъ?
   -- Я слышу громъ; въ эту весну начались раннія грозы. Вѣроятно, будетъ жаркое лѣто...
   -- Нѣтъ, Джемсъ, это Божіе знаменіе... И колоколъ св. Жильса звонилъ въ Эдинбургѣ безпрерывно, и у висѣлицы видѣли привидѣніе. Теперь этотъ громъ... Мнѣ кажется, что на вашихъ рукахъ кровь, Ботвель...
   -- Ха. ха, ха! разсмѣялся Ботвель, внимательно разглядывая свои большія красныя руки.-- Какая же кровь можетъ быть на моихъ рукахъ, когда я даже не былъ въ Киркъ оф'Фильдѣ, и вашъ супругъ, насколько мнѣ извѣстно, умеръ не отъ ножа убійцы; я, право, не дотронулся до его тѣла, дорогая...
   Ботвель говорилъ увѣренно, спокойно и нагло, и вдругъ тонъ его перемѣнился: онъ обезпокоился, что замокъ его слишкомъ угрюмъ и простъ для пріема такой изнѣженной гости -- Здѣсь очень неуютно, сказалъ Ботвель, -- и холодно. Впрочемъ, скоро нагрѣется... Я подброшу еще торфа... А вотъ насчетъ уютности дѣло обстоитъ хуже: лѣтомъ здѣсь слуги разбрасываютъ душистыя вѣтви аирника; онѣ раздавливаются подъ ногами и чудесно пахнутъ. Становится свѣжо, какъ въ лѣсу. А въ эту пору года нигдѣ еще нѣтъ аирника, и цвѣтникъ мой очень бѣденъ. Боже мой, какъ мнѣ хочется, чтобы вы здѣсь не такъ ужъ соскучились и полюбили бы хоть немножко мой родовой замокъ! Онъ непривѣтливъ, какъ и Шотландія, но онъ полонъ чудесъ: вокругъ него густые зеленые шатры лѣса, поля, полныя простора... И когда вы оправитесь отъ перенесеннаго потрясенія, мы будемъ цѣлыми днями носиться на коняхъ по лѣсамъ и полямъ въ погонѣ за звѣрями; мы поднимемъ все пернатое царство, и олень побѣжитъ, звонко постукивая копытами, и захрапитъ дикій кабанъ, а мы будемъ мчаться, безъ мысли, безъ силъ, задыхаясь отъ быстраго полета нашихъ коней, подставляя вѣтру свои разгоряченныя лица; да, да, Марія, будемъ безумными, будемъ сильными, какъ звѣри... О, какъ я хочу, чтобы вы полюбили мою родину! Взгляните въ окно: громовые раскаты стали тише; внизу чудесно зеленѣютъ всходы; пахарь кажется чуть замѣтной черной точкой... Вы видите, и у суроваго Ботвеля бываютъ мирныя картины, которыя вызываютъ въ душѣ его умиленіе... Это картины родины... Но почему вы продолжаете такъ пристально смотрѣть на мои руки?
   За окномъ еще было свѣтло, но въ залѣ уже наступили глубокія сумерки. Громадная фигура Ботвеля, освѣщенная пламенемъ камина, отбрасывала на стѣну гигантскую тѣнь, и лицо его, окруженное мохнатой гривой рыжихъ волосъ, простодушно улыбалось.
   Марія встала, подошла къ Ботвелю и, взявъ его руку, вдругъ порывистымъ дѣтскимъ движеніемъ поднесла ее къ губамъ.
   -- Я вижу на этой рукѣ кровь и все-таки цѣлую ее, прошептала она, слабо улыбаясь.-- Вѣдь эта кровь изъ-за меня! И я никогда не покину тебя, мой Джемсъ... никогда! Я... я люблю тебя больше жизни! Я никогда не буду въ силахъ отказаться отъ тебя! Пусть все кругомъ гибнетъ, Джемсъ, и мы погибнемъ вмѣстѣ или вмѣстѣ будемъ торжествовать.
   Она продолжала, какъ въ бреду, прижимаясь пылающимъ лицомъ къ рукѣ Ботвеля.
   -- Ты -- сила, Джемсъ, все равно какая... И когда ты говорилъ о своихъ лѣсахъ и лугахъ и о безумной скачкѣ въ бурю, мнѣ казалось, что я слышу громъ, вижу молнію и вижу, какъ гнутся вершины сосенъ. Ты тряхнешь своею львиной гривой, какъ древній Самсонъ, и сосны, и ели, и громадные вязы зашумятъ изъ края въ край: "вотъ идетъ нашъ царь". Ты -- духъ лѣсовъ и горъ, Джемсъ; ты -- мой властелинъ. Я кажусь себѣ такой маленькой и слабой рядомъ съ тобою, и я никуда не уйду отъ тебя. Какая у тебя сейчасъ чудная дѣтская улыбка, когда ты смотришь на меня вотъ сверху внизъ.. Возьми меня на руки... такъ... я усну, склонивъ голову къ тебѣ на плечо... я такъ устала... или постой... я не буду спать... мы сядемъ вотъ тутъ, у огня, и будемъ разсказывать другъ другу чудныя сказки...
   Вымыселъ въ ихъ разсказахъ перемѣшивался съ истиной. Марія вскрикивала порою, слушая разсказы объ опасностяхъ, которымъ подвергался Ботвель во время сраженій; и тогда въ ея пылкой головѣ рождались фантастическія картины. Торфъ потухалъ въ каминѣ; по золѣ ползли тонкія огненныя нити, и сказка сплетала роскошный таинственный узоръ. Въ сказочной золотой странѣ рыцарь спасалъ королеву отъ чудовищъ; радужныя птицы пѣли человѣческими голосами; ангелы умерщвляли великановъ.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XI.
Почва колеблется.

   Марія прожила въ замкѣ Ботвеля до окончанія развода. 15 мая было совершено реформатскимъ священникомъ ихъ вѣнчаніе. Ботвель былъ протестантомъ, и бракъ съ нимъ оттолкнулъ отъ Маріи католическую партію.
   Эдинбургъ волновался. Къ Ботвелю летѣли вѣсти, одна другой неутѣшительнѣе. Наконецъ, прискакалъ гонецъ съ сообщеніемъ, что въ столицѣ возстаніе. Подъ знаменами лордовъ-протестантовъ собралось множество дворянъ -- враговъ Ботвеля. Въ замкѣ Ботвеля закипѣла работа: гонцы летали вовсѣ стороны, собирая приверженцевъ королевы.

0x01 graphic

   Въ іюльскій полдень войско королевы подвигалось на встрѣчу войску лордовъ. Марія ѣхала впереди на бѣломъ конѣ, покрытомъ великолѣпною попоною. Ботвель гарцовалъ рядомъ; лицо его было очень задумчиво; онъ молчалъ. Этотъ суровый воинъ дѣлалъ послѣднее отчаянное усиліе, чтобы спасти свое рушившееся счастье. Онъ взглянулъ на королеву и подумалъ о томъ, какъ она перемѣнилась. Лихорадочный блескъ ея большихъ темныхъ глазъ на смертельно блѣдномъ лицѣ дѣлалъ это лицо вдохновеннымъ; взглядъ -- отрѣшеннымъ отъ жизни. Марія утратила былую энергію. За нѣсколько мѣсяцевъ совмѣстной жизни съ Ботвелемъ она потеряла всю свою волю; она молча покорялась ему, а онъ измучилъ ее своимъ суровымъ нравомъ и грубостью.
   Какой грустный имъ предстоялъ походъ! Какъ неохотно двигались солдаты подавлять возстаніе, которому они, въ сущности, сочувствовали въ душѣ...
   Ботвель расположился лагеремъ недалеко отъ Сеттона, гдѣ разсчитывалъ встрѣтиться съ отрядами бунтовщиковъ, и сдѣлалъ осмотръ войску.
   Онъ спалъ въ палаткѣ сномъ волка, измученнаго хлопотливымъ днемъ, готоваго проснуться при малѣйшей тревогѣ. Все было тихо, подозрительно тихо, и вдругъ послышалось хрустѣніе хвороста, крадущіеся шаги, шопотъ... Кто это шепчетъ во мглѣ ночи? Марія перекрестилась и прошептала молитву; это дьяволъ нашептываетъ ей страшныя мысли...
   Но шумъ становился все явственнѣе, и королева громко закричала:
   -- Ботвель! Джемсъ! Мы въ опасности!
   Этотъ дикій крикъ пробудилъ Ботвеля; онъ вскочилъ... Было поздно; весь лагерь поднялся... Между воинами оказались лазутчики, только-что возвратившіеся изъ Сторлинга и уговаривавшіе людей Ботвеля отказаться отъ безумной мысли биться съ шотландскимъ народомъ за права убійцы законнаго короля.
   Въ лагерѣ поднялась паника. Солдаты бросались въ разсыпную. Все смѣшалось въ оглушительный стонъ, ревъ и грохотъ: лязгъ оружія, конское ржаніе, крики, топотъ конскихъ копытъ... Ботвель метался, потерявъ голову...
   -- Друзья, обратилась Марія къ войску,-- будьте терпѣливы: побѣда наша... Мы овладѣемъ Эдинбургомъ, накажемъ мятежниковъ... Большая награда ждетъ всѣхъ, кто вѣренъ королевѣ Шотландіи!
   Но было уже поздно: лагерь со всѣхъ сторонъ окружили войска противниковъ. Они прорывались сквозь кусты, опрокидывали повозки съ фуражемъ, топтали палатки... И надъ всѣмъ этимъ хаосомъ стоялъ безумный ревъ.
   -- Да здравствуетъ единственный нашъ государь король Іаковъ VI! Долой королеву! Смерть Ботвелю!
   Ботвель бѣжалъ, съ надеждой набрать новое войско... Марія очутилась со всѣхъ сторонъ окруженная солдатами. Въ тускломъ разсвѣтѣ передъ нею мелькнула сухая фигура лорда Мортона, склонившагося со своего сѣдла.
   -- Будьте спокойны, милэди! говорилъ онъ.-- Вамъ никто не сдѣлаетъ ни малѣйшаго зла, и вы будете въ цѣлости доставлены въ Эдинбургъ на судъ народа. За это я вамъ ручаюсь, но на одномъ условіи: чтобы вы оставили лорда Ботвеля.
   Королева молча отвернулась и покорно сѣла на поданную ей лошадь. Въ глубокомъ молчаніи двигалась она, окруженная стражей, по дорогѣ къ Эдинбургу. Она еще надѣялась, что въ Эдинбургѣ у нея найдутся друзья, и утѣшала себя мыслью, что Ботвель явится къ ней во главѣ сильнаго войска.
   Если бы легкомысленная королева знала что ее ждетъ впереди!
   Когда показались знакомыя городскія стѣны съ распахнувшимися воротами, Марія увидѣла возлѣ нихъ громадныя толпы народа. Но куда дѣвались улыбки, пальмы, цвѣты? Вмѣсто привѣтствій навстрѣчу ей летѣли проклятія; къ ней бросались люди со сжатыми кулаками и лицами, перекошенными злобой...
   -- Кто возстановилъ народъ мой противъ меня? гнѣвно крикнула Марія, гордо выпрямляясь въ сѣдлѣ.-- Я вернулась въ столицу моихъ дѣдовъ, къ моему сыну, къ моему народу, который...
   Хохотъ, визгъ, насмѣшки полетѣли въ лицо Маріи и заглушили ея слова. Она растерялась и искала глазами въ толпѣ знакомыя дружескія лица, искала и не находила. Вдругъ она увидѣла сухую фигуру въ свѣтскомъ платьѣ съ прямыми волосами и острымъ взглядомъ. Этотъ человѣкъ указывалъ на нее толпѣ и что-то говорилъ. Марію вдругъ охватила ярость. Потрясая руками и хохоча, она громко крикнула:
   -- А! это ты, Ноксъ, старая обезьяна, еретикъ, исчадіе ада! Это ты возбуждаешь народъ къ мятежу! Но погоди: Кара Божія свершится, и голова твоя будетъ красоваться на желѣзномъ шпицѣ сторожки, на поученіе моимъ подданнымъ.
   -- Тебѣ не быть на тронѣ, спокойно отвѣчалъ Ноксъ.-- Тише вы, граждане! Слу-у-ушайте! Передъ вами женщина, поправшая законы страны,-- можетъ она царствовать надъ вами?
   -- Не можетъ! Долой королеву!
   -- Ага! кричала Марія, блѣднѣя все больше и больше,-- теперь ты сталъ храбръ, добрый проповѣдникъ и отецъ народа! Ноксъ сталъ храбръ, когда я слаба, но если...
   -- Тащи ее съ коня! ревѣла толпа,-- она грозитъ нашему проповѣднику! Долой еретичку, долой убійцу мужа!
   Марія протянула руку и засмѣялась:
   -- Ну, что-жъ! Тащите... вы только избавите меня отъ лишней муки и дадите радость вѣчнаго покоя... Смотрите: не покараетъ ли васъ законъ Божій и человѣческій за то, что вы подняли руку на вашу законную королеву? Я жестоко расплачусь съ вами впослѣдствіи, я или сынъ,-- все равно...
   Толпа отхлынула, когда передъ нею выросла внушительная фигура лорда Мортона.
   -- Развѣ это судъ, граждане? крикнулъ онъ.-- Вы забыли кто передъ вами? Дочь и внучка вашихъ старыхъ королей, на которую вы возложили корону! Только судъ можетъ рѣшить ея участь. Дайте намъ дорогу!
   Королеву подъ строгимъ конвоемъ отправили въ замокъ Логлевенъ. Ей позволили взять нѣсколькихъ женщинъ, среди которыхъ была и Кеннеди. Потянулись невыносимые недѣли и мѣсяцы заточенія. Ноксъ не оставлялъ королеву въ покоѣ: засѣдая въ парламентѣ, онъ настаивалъ на обвиненіи Маріи въ убійствѣ мужа и требовалъ для нея смертной казни.
   Къ смерти королеву не приговорили, но постановили, чтобы она отреклась отъ престола. Королемъ былъ провозглашенъ малолѣтній ея сынъ Іаковъ VI; Муррея назначили его опекуномъ и регентомъ Шотландіи. Католическое богослуженіе было признано государственнымъ преступленіемъ, наказуемымъ смертной казнью.
   Всѣ надежды Маріи рухнули; ей предстояло доживать остатокъ грустной жизни въ заточеніи Логлевена, а ей не было еще и двадцати шести лѣтъ!
   Марія сидѣла по цѣлымъ часамъ неподвижно, сжавъ руками голову и глядя въ одну точку. Она жаждала смерти, но смерть не приходила.
   -- О, Кеннеди, говорила Марія, -- ничто не можетъ меня успокоить, даже твои благочестивые разсказы! Свободы, свободы хочу я, моя Кеннеди!
   А свобода не приходила. Кругомъ были крѣпкія стѣны тюрьмы, и дальше нѣсколькихъ комнатъ, тщательно оберегаемыхъ стражей, не смѣла ходить царственная узница. Въ своей тоскѣ она не замѣчала, что преданный ей пажъ, сопровождавшій ее когда-то къ заболѣвшему Ботвелю, приносилъ ей теперь ежедневно букеты и оказывалъ разныя мелкія услуги.
   Въ пылкой головѣ мальчика зародился безумно-смѣлый планъ освобожденія королевы. День и ночь работалъ онъ надъ этимъ планомъ и, наконецъ, съ торжествомъ посвятилъ въ него Марію.
   -- Вашъ супругъ уже собралъ войско, говорилъ пажъ.-- Лорды всюду кричатъ, что онъ хочетъ убить короля... кричатъ, что онъ покушается даже на вашу жизнь... У меня приготовлено платье пажа... При первомъ знакѣ моей государынѣ нужно быть готовой къ бѣгству... Я доставлю васъ къ вашему супругу и...
   -- Возможно ли это, Рольфъ?
   -- Всѣ выходы охраняются стражей, которую ждетъ смертная казнь, если она не досмотритъ...
   Видишь, Рольфъ, побѣгъ невозможенъ...
   -- Нѣтъ, возможенъ, но надо торопиться... у вашего величества еще сохранились подданные. готовые биться за васъ до послѣдняго вздоха...
   -- Рольфъ, Рольфъ, у меня вырастаютъ крылья! Но если тебя поймаютъ?
   Мальчикъ вскинулъ на королеву голубые глаза и тряхнулъ безпечно кудрями.
   -- Тогда меня повѣсятъ! Онъ весело разсмѣялся.-- Но все должно обойтись благополучно, государыня... Еще только нѣсколько дней выждать... А развѣ свобода законной королевы Шотландіи не стоитъ риска?
   Прошло нѣсколько дней, въ которые Марія притворялась больною. Только одна Кеннеди знала истинную причину этой болѣзни... Цѣлые дни королева проводила въ постели, и при дворѣ ходили слухи, что дни ея сочтены, а въ одну ночь она вдругъ исчезла... Никто не догадался, что стройный пажъ, проскользнувшій въ ворота замка, былъ никто иной, какъ плѣнная королева. Кеннеди удалось бѣжать вслѣдъ за нею; исчезъ и пажъ Рольфъ...

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XII.
Битва.

   Немного вѣрныхъ вассаловъ собралось подъ знаменами королевы Маріи и англичанъ-католиковъ, спасавшихся у ея трона отъ преслѣдованій англійской королевы. Сильно было войско регента Муррея...
   Протяжно неслись звуки роговъ по воздуху на поляхъ Клейда... Громко ржали кони... Вставалъ день; огненныя стрѣлы зари -- разсѣкли туманъ надъ рѣкою и золотыми брызгами полились на холмы... Щеткою сверкали на нихъ блестящія копья и развѣвались королевскіе значки громаднаго войска Муррея...
   Королева Марія стояла посреди своихъ солдатъ, поднявъ руки къ небу.
   -- Ave Maria...-- шептала она со слезами, и толпа звенѣла оружіемъ, руки поднимались, совершая крестное знаменіе; дрожащія уста повторяли за королевой слова молитвы...
   Весь озаренный солнечнымъ свѣтомъ, съ просвѣтленнымъ лицомъ, смотрѣлъ пажъ Рольфъ на облака и молился:
   -- Будь намъ покровителемъ, св. Георгій! Ты, чистая Дѣва Марія, избавь насъ отъ лукаваго и сведи насъ къ сонму ангеловъ! Отдаю мое сердце во власть Божіей благодати и чистой ризы Господней. Аминь.
   Его золотистые волосы развѣвались по вѣтру, и прекрасно было лицо, вдохновленное отвагою...
   На высокомъ конѣ, рядомъ съ Ботвелемъ, гарцовала королева... Рольфъ слѣдовалъ за ней, зорко смотря, чтобы во-время защитить ее отъ вражескаго удара. Вокругъ нея двигалось шеститысячное войско, подъ предводительствомъ Ботвеля и Аргайля.
   Покрылись пѣною быстрые кони и храпѣли они, и метали огненныя искры ихъ глаза; впереди гордо развѣвались надъ головами воиновъ разноцвѣтные значки непріятеля, и между ними алѣло окровавленное сердце значка дома Дугласовъ...
   А у Рольфа на сверкающемъ остріѣ копья развѣвался тонкій кружевной платокъ королевы...
   Трескучая дробь барабановъ неслась изъ конца въ конецъ плотно сомкнутыхъ рядовъ; звучали трубы, ревѣли рога, грохотали выстрѣлы. Какъ цвѣты, прыгали по холмамъ пестрые значки. Кони танцовали подъ всадниками и неслись впередъ, увлекая въ безумномъ бѣгѣ другъ друга.
   -- Впередъ! Впередъ! Впередъ! гудѣло и переливалось по рядамъ.
   Рѣзко звучали слова команды. Рольфъ летѣлъ впереди королевы и улыбался, и весь замиралъ отъ счастья.
   Солнце поднялось высоко...
   Широко разстилалось холмистое поле, и подъ полуденными лучами солнца все оно искрилось, свѣтилось, блестѣло ослѣпительнымъ блескомъ стали, серебра, золота и желѣза.
   -- Ave Maria...
   И вдругъ пѣніе смолкло, и воздухъ потрясли крики:
   -- Впередъ! Впередъ! Съ нами Господь! Королева и Шотландія!
   -- Король Іаковъ! Долой королеву!
   Точно волны разъяреннаго потока, неистово неслись впередъ ряды бойцовъ, и перья шлемовъ ихъ развѣвались по воздуху. И вотъ клиномъ врѣзались воины королевы въ громадное войско Муррея, кони взвились на дыбы, плясали на мѣстѣ, фыркали и выносили всадниковъ изъ хаоса. Гулко падали мечи на желѣзные шлемы; немолчный ревъ и густые клубы дыма стояли надъ полемъ. Жарко бились люди въ смертельномъ бою и поливали землю своею кровью...
   Тяжело дышалъ конь подъ королевой, а Рольфъ не отставалъ отъ нея. Жарко свѣтило полуденное солнце, и подъ лучами его въ лужахъ крови корчились и стонали люди, и мучительно-жалобно ржали подстрѣленныя лошади. А барабаны гремѣли и значки бились безпомощно о древки, и уже поле далеко кругомъ было усѣяно трупами людей и лошадей.
   Вдругъ по непріятельскимъ рядамъ пронесся радостный крикъ:
   -- Бѣгутъ солдаты королевы... бѣгутъ трусы, но не будетъ имъ пощады!
   Ботвель двинулся впередъ...
   Королева перескакивала черезъ трупы, неслась, почти ничего не видя, чувствуя приближеніе гибели, сознавая, что сейчасъ будетъ въ рукахъ враговъ... Ее охватывалъ ужасъ; ей казалось все кругомъ багрово-краснымъ, кровавымъ: земля, кусты, лошади, люди, даже самый воздухъ. Она отшатнулась, когда надъ ея головою блеснула сталь меча и широко раскрытыми глазами, не отрываясь, смотрѣла на руку, несущую ей смерть, но въ эту минуту позади нея зазвучалъ полный отчаянія и гнѣва юношескій голосъ, засвистѣлъ мечъ; рука, замахнувшаяся надъ королевой, безсильно опустилась, и Лошадь съ всадникомъ рухнула...
   Блѣдный, безъ шлема, стоялъ передъ королевой ея пажъ Рольфъ, и по лбу его катилась широкая струя крови... Онъ былъ уже раненъ, когда отдалъ свои послѣднія силы, отведя ударъ отъ королевы, и рука его въ послѣдній разъ поднялась, чтобы покончить съ врагомъ Маріи... Онъ шатался и не сводилъ глазъ съ королевы, смотря на нее, какъ на чудное видѣніе, посланное ему передъ смертью. Онъ умиралъ, и губы его въ послѣднія минуты жизни все продолжали беззвучно шептать:
   -- Да здравствуетъ королева Шотландіи!

0x01 graphic

   А королеву окружило войско Муррея.
   Сопротивленіе было невозможно, и она сдалась.
   Окруженная стражей, королева видѣла съ холма, какъ рухнулъ Рольфъ, обливаясь кровью, и какъ юный мальчикъ изъ свиты Муррея сталъ передъ нимъ на колѣни, рыдая, склонился къ самому лицу его и поддерживалъ его голову, стараясь выслушать его послѣднее желаніе... Она не слышала словъ...
   Рольфъ шепталъ прерывисто юношѣ:
   -- Милый братъ Губертъ... твоя рука въ хаосѣ битвы ударила по моему шлему и разсѣкла его... Да проститъ тебѣ Богъ; ты не виноватъ... Нынче въ Шотландіи братъ возсталъ на брата... Но тамъ, на холмѣ, сидитъ та, за которую я съ радостью отдаю жизнь. Взгляни: солнце ярко освѣщаетъ ея лицо; она молится; она кажется святою. Молю тебя, но имя нашей покойной матери, помоги ей скрыться... Если ты борешься противъ лорда Ботвеля, то ты видишь, войско его разбито, а королева... что можетъ сдѣлать безпомощная женщина?.. Дай ей скрыться; она убѣжитъ во Францію и тамъ будетъ доживать остатокъ своей разбитой жизни... Молю тебя... это моя послѣдняя... предсмертная просьба... Поклянись, Губертъ, поклянись...
   Пажъ Муррея молча склонилъ голову, а Рольфъ закрылъ глаза, и голова его безсильно скатилась съ колѣнъ брата... Онъ умеръ...
   Губертъ сдержалъ слово: ночью онъ переправилъ королеву въ лодкѣ черезъ Клейдъ, тамъ онъ обманомъ, подъ видомъ приказа Муррея, взялъ лошадь у одного изъ солдатъ и передалъ ее переодѣтой въ мужское платье Маріи. Кромѣ того, Губертъ обѣщалъ сообщить Кеннеди, оставшейся съ обозомъ, о бѣгствѣ королевы и помочь ей пробраться въ Денбаръ, куда должна-- была направиться Марія:
   А Ботвель скоро былъ присужденъ къ вѣчному изгнанію; онъ бѣжалъ въ Данію, гдѣ и умеръ...
   Звонко стучали конскія копыта; далеко позади осталось поле битвы. Королева держала путь въ Денбаръ, гдѣ надѣялась найти хорошій пріемъ среди преданныхъ ей жителей, но ее сильно угнетала мысль о Кеннеди.
   По дорогѣ Маріи встрѣчались жалкія лачужки изъ тростника и глины и маленькія благоустроенныя фермы: встрѣчались ей ручьи съ мельничными запрудами; потянулась длинная цѣпь холмовъ, перерѣзанныхъ болотомъ, и, наконецъ, показалась высокая остроконечная гора, сѣро-лиловая отъ покрывавшаго ее вереска. Лошадь не могла бѣжать дальше отъ усталости... Марія была одна въ этой пустынѣ... Невдалекѣ разстилался пейзажъ унылой границы Шотландіи съ англійскимъ графствомъ Нортумберландскимъ. У тощаго кустарника Марія замѣтила высокую фигуру шотландскаго горца. Тогда ее охватилъ ужасъ, ужасъ безпомощности слабой женщины, одинокой въ пустынной мѣстности.
   Онъ скакалъ къ ней на встрѣчу по вереску, закинувъ за плечи топорикъ съ крючкомъ на концѣ,-- оружіе, употребляемое горцами и при лазаніи по кручамъ. Марія почувствовала себя въ безвыходномъ положеніи и съ рѣшимостью отчаянія стала ожидать приближенія горца. Когда онъ подошелъ ближе и почтительно поклонился, его лицо показалось ей знакомымъ. Слегка гортанный голосъ прозвучалъ:
   -- Господь да хранитъ королеву. Всюду только и разговора, что о вашемъ бѣгствѣ, и я ждалъ васъ здѣсь, чтобы предупредить: въ Денбарѣ рыщутъ недобрые люди... Старая лэди ваша спрятана въ кустахъ, съ милю отсюда. Она и послала меня за вами.

0x01 graphic

   Королева была поражена.
   -- Какимъ образомъ моя Кеннеди знаетъ, гдѣ я, и какъ ты узналъ меня?
   Горецъ показалъ ей на золотую монету, висѣвшую у него на шеѣ на тоненькой цѣпочкѣ.
   Меня зовутъ Джемсъ, если угодно вспомнить моей королевѣ. Эту монету мнѣ дала старая мельничиха въ горной лачужкѣ, гдѣ ваше величество когда-то отдыхали. Я былъ проводникомъ войска королевы. Теперь старушки уже нѣтъ на свѣтѣ; лачужку ея разрушила лавина. Монета осталась у меня на память, и я поклялся, что вѣчно буду носить ее, какъ поклялся, что когда-нибудь еще увижу королеву. Я иду на заработокъ въ графство Файфъ. Тамъ есть чудесныя устричныя мели. На перекресткѣ двухъ дорогъ я громко прочиталъ молитву Святой Дѣвѣ... Тогда старая лэди, притаившаяся на опушкѣ, поняла, что я -- вѣрный сынъ католической церкви, и просила меня помочь ей добраться до Денбара, а я предупредилъ ее, что въ Денбарѣ ходятъ толпы вооруженныхъ людей изъ войска лорда Муррея.
   Глаза Маріи, потухли.
   -- Всюду измѣна! прошептала она,-- Денбаръ противъ меня!
   Она печально опустила голову и, подумавъ, быстро рѣшила:
   -- Если ты, юноша, дѣйствительно вѣрный сынъ нашей церкви и преданъ мнѣ, то проведешь меня къ Галловэю. Я думаю, тамъ мы съ Кеннеди можемъ преклонить голову, чтобы впослѣдствіи, выждавъ время, набрать войско для новаго натиска противъ нашего врага.
   Она достала нѣсколько золотыхъ монетъ и протянула ихъ проводнику.
   Онъ покачалъ головою.
   -- Развѣ жизнь продается? Я пойду и безъ золота всюду, куда прикажетъ моя государыня, хотя бы это была висѣлица.
   Королева шагомъ поѣхала къ тому мѣсту, гдѣ ждала ее Кеннеди, а потомъ всѣ трое направились къ югу. На берегу залива Солвей въ замкѣ было рѣшено сдѣлать передышку. Здѣсь Марія расчитывала найти своихъ приверженцевъ. Ѣхать приходилось только по ночамъ, а днемъ прятаться въ лѣсной чащѣ. Это была мучительная дорога, и волненія совершенно измучили королеву... У самаго замка Марія неожиданно наткнулась на новое препятствіе.
   -- Нельзя ѣхать дальше, сказалъ Джемсъ, указывая на зубчатыя стѣны крѣпости.-- Вонъ замокъ. На своихъ развѣдкахъ, когда я былъ въ ближней деревушкѣ, я слышалъ, что тамъ собрались вѣрные шотландскіе лорды и толкуютъ о томъ, какъ бы имъ выгоднѣе продать свою королеву. Объ этомъ толковалъ въ харчевнѣ слуга изъ замка.
   Кеннеди заплакала, причитая:
   -- Прежде, чѣмъ мы доберемся до Галловэя, насъ посадятъ въ темницу какого-нибудь замка, а оттуда отправятъ, въ лапы Муррея... Пресвятая Дѣва! Кто могъ думать, что такая участь ожидаетъ прекрасную королеву Шотландіи?
   -- Молчи, Кеннеди! крикнула Марія.-- Мнѣ не къ чему отправляться въ Галловэй, мнѣ нечего больше ждать отъ Шотландіи, пока за меня не вступится народъ! Лорды -- измѣнники!
   Она подняла свои глаза на горца.
   -- Куда ѣхать монархинѣ, у которой нѣтъ ни трона, ни родины,-- Джемсъ?
   Джемсъ угрюмо молчалъ.
   -- У меня, королевы Шотландіи, нѣтъ угла, гдѣ преклонить голову, и земля проклята подъ моими ногами. Если бы ты теперь захотѣлъ меня продать, тебѣ дорого бы дали за мою голову, Джемсъ. Намъ съ Кеннеди остается только одно -- изгнаніе. Впереди я вижу волны залива. Есть тутъ гдѣ-нибудь поблизости рыбачья лодка, Джемсъ? Теперь темно, и въ замкѣ горятъ огни; тамъ пируютъ, и пьяные лорды оцѣниваютъ голову своей королевы. Есть тутъ поблизости рыбачья лодка, Джемсъ?
   Горецъ старался припомнить.
   -- Когда я ходилъ за овсомъ, я видѣлъ въ сторонѣ нѣсколько лодокъ и рыбачью лачужку.
   -- Можешь ли ты меня отвести туда, Джемсъ?
   -- Съ радостью...
   -- Ну, такъ впередъ, и помогай намъ св. Дунстанъ!
   Тихо подвигались къ рыбачьей хижинѣ двѣ всадницы въ сопровожденіи горца. Ночь была черна, и юноша съ трудомъ находилъ дорогу, и то по огнямъ замковыхъ оконъ. Наконецъ, они добрались до Солвея. Передъ ними былъ океанъ. Съ шумомъ ударяли волны о камни берега; вода была очень черна, и пахло водорослями послѣ прибоя. Королева съ наслажденіемъ вдыхала морской воздухъ. Было свѣжо въ эту ночь, и старая лэди, дрожа, твердила молитвы.
   Джемсъ Яиндгамъ сильно постучалъ въ дверь хижины. Нескоро появился на порогѣ старый рыбакъ; ворча и бранясь, онъ вглядывался въ ночную мглу.
   -- Добрый человѣкъ, сказалъ горецъ, -- я привезъ къ тебѣ свою высокородную госпожу, которой нужно сейчасъ же перебраться на тотъ берегъ; она не можетъ ждать утра...
   -- Съ нами Богъ, попятился въ ужасѣ рыбакъ.-- Я много лѣтъ вожусь съ моремъ, а задумался бы, если бы мнѣ пришлось въ эту ночь ѣхать въ простой рыбацкой лодкѣ.
   -- У меня умираетъ сынъ, старикъ, въ замкѣ Карлиль, сказала королева.-- Развѣ въ такихъ случаяхъ разсуждаютъ?
   -- Вашъ сынъ въ Англіи, милэди?
   -- Въ Англіи, старикъ, и я дамъ тебѣ нѣсколько золотыхъ, если ты повезешь меня на тотъ берегъ.
   Старикъ долго раздумывалъ и чесалъ въ затылкѣ. Жизнь рыбака пріучаетъ къ риску. Къ тому же у него есть внукъ, сильный парень, котораго вмѣстѣ съ работникомъ можно посадить на весла.
   -- Что же, ѣдешь? нетерпѣливо спросила королева.
   Рыбакъ набожно взглянулъ на небо.
   -- Ночь черна. Господь да будетъ намъ опорою. ѣдемъ, милэди, ѣдемъ!
   Лязгали ржавыя цѣпи, на которыхъ во мракѣ, какъ скорлупа, плясала легкая лодка возились люди у веселъ съ маленькимъ фонарикомъ; а пока шли приготовленія, королева спрашивала Кеннеди:
   -- Еще вѣдь не поздно вернуться, старушка. У тебя есть въ Эдинбургѣ уголъ, гдѣ ты можешь спокойно дожить до смерти, а для меня Шотландія теперь потеряна... Я ѣду въ Англію съ глубокою вѣрою, что королева Елизавета защититъ меня, какъ сестру, равную себѣ по положенію. Она ненавидитъ мятежъ и потому поможетъ мнѣ добраться до Франціи. Тамъ я найду друзей, которые мнѣ вернутъ тронъ.
   Кеннеди грустно покачала головою.
   -- Боюсь, что вы ошибетесь, милэди, прошептала она,-- но что бы васъ ни ждало въ чужой странѣ, -- я никогда не покину васъ.
   Тогда королева обернулась къ проводнику.
   -- Прощай, Джемсъ, сказала она задушевно, -- не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь, но я унесу съ собою отсюда воспоминаніе о горахъ Шотландіи, объ ея могучихъ утесахъ, о горныхъ ирнахъ и о могучихъ сердцахъ горцевъ. И унесу съ собою благодарность къ одному изъ дѣтей "Высокихъ Земель". Возьми себѣ нашихъ лошадей, а вотъ тебѣ на память...-- Королева достала съ груди ладанку съ кусочкомъ дерева отъ Креста Господня и, отдавая ее Джемсу, поцѣловала его въ лобъ.
   -- Да хранитъ тебя Господь, милый Джемсъ!
   Королева вскочила въ лодку за Кеннеди, внукъ рыбака оттолкнулся весломъ отъ берега, и лодка полетѣла въ черную бездну океана.
   А Джемсъ стоялъ на берегу, прижимая къ губамъ ладанку, и по щекамъ его текли крупныя слезы. Какъ черна была ночь! Да хранитъ королеву Господь на морѣ и на сушѣ!

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XIII.
Троицынъ день.

   Былъ Троицынъ день 1568 года. Алиса сидѣла на скамьѣ въ приходской церкви и слушала проповѣдь назначеннаго королевской властью священника. Рядомъ съ нею виднѣлась прямая, неподвижная, точно изваяніе, лэди Сюррей. Съ нѣкоторыхъ поръ обитатели норфолькскаго замка считали своею обязанностью появляться въ церкви въ большіе праздники, чтобы о нихъ не пошла въ округѣ дурная молва. Это вошло въ обычай съ тѣхъ поръ, какъ былъ обнародованъ новый правительственный указъ, требующій отъ всѣхъ подданныхъ англійской короны единовѣрія, посѣщенія церкви и строго воспрещающій католическое богослуженіе. Малѣйшая тѣнь подозрѣнія могла испортить карьеру молодого герцога Норфолькскаго, а онъ былъ очень честолюбивъ и мечталъ играть видную роль при дворѣ. На самомъ же дѣлѣ всѣ члены герцогскаго дома, всегда стоявшіе за старину и ничуть не сочувствовавшіе нововведеніямъ, подчинились только для вида новому закону.
   Алиса сидѣла на церковной скамьѣ, опустивъ глаза и покорно слушая проповѣдь, каждое слово которой оскорбляло ее, потому что было направлено противъ "идолопоклонническаго почитанія иконъ". Въ глубинѣ башни вмѣстѣ со старой няней Теофаніей она молилась Мадоннѣ, чтила святыхъ и искренно боялась проклятія папы, и королева Елизавета, попирающая папскія повелѣнія, внушала въ ней ужасъ, какъ еретичка. Алиса искренно ждала, что ея родину, за безвѣріе королевы, постигнетъ рядъ бѣдствій. Уже одно бѣдствіе было на дорогѣ: чума, появившаяся въ Шотландіи тотчасъ же за послѣдней кровопролитной битвой, была занесена-и въ Англію, прежде всего на сѣверъ, въ портовые города, а потомъ двинулась дальше. Алиса разсѣянно слушала проповѣдника, думая о томъ, почему Торнклифъ не явился въ церковь и куда онъ дѣлся съ самаго ранняго утра. Ей вообще не нравилось поведеніе Торнклифа въ послѣднее время. Правда, онъ много занимался и иногда ночи напролетъ проводилъ въ "башнѣ Гарри", которая теперь, поступила въ полное его распоряженіе; онъ многимъ дѣлился съ Алисой, и она прочла немало книгъ покойнаго графа Сюррей.
   Въ общемъ Алиса чувствовала себя хорошо: ея умъ былъ вѣчно занятъ обдумываніемъ прочитаннаго и мечтами о какомъ-то міровомъ счастьѣ. Это счастье придетъ въ міръ изъ прекрасной Англіи, когда найдутся сильныя души, способныя пробудить страну для великихъ задачъ. Алиса очень огорчилась, узнавъ, что лэди Сюррей хочетъ увезти ее изъ милаго Норфолька, чтобъ представить ко двору.
   Огорчали Алису и выходки двадцатилѣтняго Торнклифа. Жизнь въ кембриджскомъ колледжѣ нехорошо повліяла на его мягкую, податливую натуру. Часто по его блѣдному лицу она угадывала, что онъ провелъ безсонную ночь, и въ Кембриджѣ, и въ Норвичѣ хорошо знали запальчиваго молодого лорда Мовбрея, знали и его многочисленныя проказы и многочисленныя дуэли. Въ то же время онъ былъ прекраснымъ товарищемъ, выдающимся по успѣхамъ студентомъ; онъ много читалъ и втихомолку пописывалъ стихи.
   Съ раннихъ лѣтъ въ душѣ одинокаго, предоставленнаго себѣ юноши образъ Сюррея вызывалъ восторгъ и стремленіе къ подражанію. Самые недостатки покойнаго поэта, его кутежи, ночныя шалости, -- все казалось ему прекраснымъ. Торнклифъ явился достойнымъ подражателемъ юношескихъ продѣлокъ Сюррея. Когда жалобы на него достигали ушей тетки, почтенная лэди ограничивалась только легкими выговорами, думая, что проказы -- удѣлъ молодости и помня похожденія своего мужа. Поэтому, хотя у Торнклифа было и золотое сердце и самыя лучшія намѣренія, исправленіе его шло очень неуспѣшно.
   Въ Троицынъ день приходская церковь Норфольковъ была до того переполнена, что пришлось открыть настежь двери. Народъ толпился даже на паперти. Пасторъ съ паѳосомъ говорилъ о суетностяхъ апостоловъ сатаны, погрязшихъ въ мерзостяхъ суевѣрія. Голосъ его громовыми раскатами потрясалъ своды... И вдругъ у дверей послышался шумъ, грохотъ барабана, оглушительно-рѣзкій свистъ дудокъ, звонъ колокольчиковъ, и въ церкви стало темнѣе. Вся толпа обернулась къ дверямъ, не обращая уже вниманія на проповѣдь. Въ заднихъ рядахъ прозвучалъ громкій смѣхъ. Алиса вспыхнула и увидѣла, какъ ея тетка задыхается отъ гнѣва...
   Передъ церковью кривлялась толпа молодежи. Слѣдуя старинному обычаю праздника Троицы, деревенскіе парни устроили блестящую процессію, привлекшую взоры прихожанъ. Одни изъ молящихся покидали церковь; другіе становились на скамейки, чтобы лучше видѣть.
   На лугу передъ церковной папертью выстроился цѣлый рядъ животныхъ въ фантастической упряжи съ вожаками. Шествіе начинала бѣлая кошка въ ошейникѣ изъ золотой канители, съ пучкомъ крашеныхъ перьевъ на спинѣ; ее велъ за веревку мальчуганъ, весь въ цвѣтахъ и бубенчикахъ; за кошкой шествовалъ пѣтухъ, потомъ собака въ цвѣточной попонѣ; выступали крашеныя свиньи и бараны съ золотыми рогами; за визжавшими свиньями и блеющими баранами важно шли ослы съ большими пучками яркихъ васильковъ на ушахъ и, наконецъ, появилась двухколесная телѣга, запряженная цугомъ лошадьми и волами вперемежку.
   Глаза всѣхъ прихожанъ были прикованы къ этой телѣгѣ. Колеса ея были украшены пучками репейника; репейникъ алѣлъ и за ушами животныхъ въ огромныхъ уродливыхъ маскахъ, изъ-за которыхъ трудно было отличить лошадь отъ вола. На золоченыхъ рогахъ воловъ звенѣли бубенчики; на спинахъ ихъ, задомъ напередъ, сидѣли такъ называемые "буяны прихода", "дикія головы прихода", въ яркихъ шарфахъ и фантастическихъ колпакахъ, украшенныхъ пучками лентъ, цвѣтами и перьями.
   Лэди Сюррей и Алиса съ ужасомъ смотрѣли на телѣгу съ кучей свѣжескошеннаго сѣна. Тамъ сидѣли такъ называемые "лорды безпорядка": король праздника и его шутъ. Король былъ въ коронѣ изъ сусальнаго золота, перевитой цвѣтами, въ мантіи изъ длинныхъ листьевъ ириса и въ башмакахъ изъ березовой коры, съ загнутыми носками, на которыхъ болтались колокольчики. Изъ-подъ короны выглядывало смѣющееся лицо Торнклифа, а немного ниже, въ шутовскомъ костюмѣ изъ березовой коры знакомая фигура стараго актера и приживальщика норфолькскаго замка Корниша.

0x01 graphic

   Проповѣдникъ замолчалъ и испуганно смотрѣлъ на дверь, думая, что католики пришли громить церковь. Лэди Сюррей шумно поднялась и двинулась къ выходу, опираясь на руку Алисы. Глаза ея метали искры, когда она говорила молодой дѣвушкѣ:
   -- Сэръ Торнклифъ дѣлается невозможенъ. Мало того, что онъ ведетъ порочную жизнь, онъ становится посмѣшищемъ черни! Участвовать въ процессіи, которая почти врывается въ храмъ Божій! Ты одна, кажется, Алисонъ, имѣешь вліяніе на этого повѣсу, и я бы желала, чтобы ты потребовала у него отчета за этотъ поступокъ, неприличный въ его положеніи...
   Она выбралась изъ церкви и сѣла въ карету, ни разу не взглянувъ на шутовскую процессію.
   Дорогой лэди сердито говорила:
   -- Этотъ негодяй Корнишъ долженъ распроститься съ уютнымъ угломъ; наглость его перешла всякія границы! Топтать въ грязь честь моего дома! Я увѣрена, что комедіантъ выдумалъ отвратительную шутку! И сдѣлать это именно тогда, когда семья наша была въ церкви! Какое издѣвательство!
   А участники процессіи, какъ ни въ чемъ не бывало, пронеслись по улицѣ съ дикимъ гиканьемъ, ревомъ и визгомъ, и закончили праздникъ у стараго башмачника, жена котораго умѣла варить чудесное пиво.
   Торнклифъ платилъ за угощеніе своихъ деревенскихъ пріятелей. Кутили подъ старой липой, гдѣ на каменной скамейкѣ еще валялись обрѣзки кожи и деревянные гвозди, оставшіеся отъ работы хозяина.
   -- Э, пріятели, крикнулъ весело Торнклифъ, бросая на столъ горсть монетъ.-- Купите сластей для дѣвушекъ и устройте пляску на лугу!
   Когда деревенскіе парни ушли, Торнклифъ серьезно сказалъ оставшемуся съ нимъ Корнишу:
   -- Я ихъ нарочно отослалъ, чтобы поговорить съ тобою. Что ты теперь намѣренъ дѣлать, старина?
   -- Дѣло мое -- крышка, отвѣчалъ актеръ съ плачевной миной.-- Я точно мышенокъ въ мышеловкѣ,-- и все изъ-за васъ, милордъ. Если бы я не устраивалъ для васъ этого шествія, я и посейчасъ бы могъ мирно играть въ карты съ графиней и попивать кларетъ или домашнее пиво.
   -- Это плохо, мастеръ Корнишъ, сокрушенно покачалъ головою Торнклифъ, хотя въ углахъ его губъ дрожалъ смѣхъ, -- вѣдь ты похудѣешь!
   -- Похудѣю...
   Корнишъ погладилъ себя по толстому брюшку и вздохнулъ.
   -- Что же ты намѣренъ предпринять?
   -- Видите ли, милордъ, я совсѣмъ не предвидѣлъ такого исхода троицкой процессіи...
   -- Тебѣ не остается ничего, геніальный увеселитель короля Генриха, какъ найти пріютъ тамъ, гдѣ истинно оцѣнятъ твои дарованія...
   Торнклифъ засмѣялся и положилъ передъ актеромъ значительную кучку денегъ.
   -- Не пробуй ихъ на зубахъ, пріятель; онѣ доброкачественнаго золота, увѣряю тебя. Ступай искать счастья, разъ по моей винѣ съ тобою стряслась бѣда.
   -- Эта бѣда, пожалуй, мнѣ и на руку, милордъ. Теперь мнѣ поневолѣ придется прекратить постылую жизнь въ Замкѣ; старому бродягѣ-актеру, въ сущности, давно уже хочется приняться за дѣло... Прощайте, милордъ, да хранитъ васъ Богъ и покровитель всѣхъ музыкантовъ, святой Дунстанъ... Я ухожу и уже не вернусь въ замокъ. Если будетъ ваша милость, попросите Гудка переправить сюда, къ башмачнику, мои пожитки; ихъ немного. А я постараюсь гдѣ-нибудь устроиться въ Лондонѣ. Говорятъ, королева любитъ театръ. Быть можетъ, ваша милость окажетъ мнѣ поддержку и покровительство при лондонскомъ дворѣ?
   -- Охотно обѣщаю тебѣ помочь черезъ лондонскихъ друзей, милый Корнишъ. Прощай, старина... Мнѣ тебя жаль... Съ тѣхъ поръ, какъ я тебя помню, ты былъ всегда въ замкѣ... а теперь твое мѣсто будетъ пустовать въ залѣ...
   Торнклифъ счастливо избѣгнулъ грозы. Онъ явился въ замокъ какъ-разъ въ тотъ моментъ, когда лэди Сюррей была всецѣло поглощена пріемомъ гостя,-- одного изъ сѣверныхъ католиковъ, лорда Перси, графа Нортумберлэнда. Важный и серьезный вельможа въ длинномъ камзолѣ старомоднаго покроя, съ озабоченнымъ видомъ слушалъ разсказъ пріѣхавшаго вмѣстѣ съ нимъ молодого герцога норфолькскаго. Томасъ Говардъ разсказывалъ о трудномъ порученіи, данномъ ему королевой.
   Небольшое общество собралось въ новой залѣ, отдѣланной во второмъ этажѣ, согласно желанію любившаго блескъ герцога. Старая мрачная зала была теперь предоставлена въ распоряженіе челяди.
   Перси изрѣдка вставлялъ замѣчанія въ разсказъ хозяина, и глаза его скользили съ любопытствомъ по лѣпнымъ украшеніямъ огромнаго камина съ изображеніемъ фавновъи амуровъ, трубящихъ въ рога, и громаднымъ гербомъ Норфольковъ среди завитушекъ орнамента.
   Когда вошелъ Торнклифъ, взоры всѣхъ на минуту остановились на немъ; лэди Сюррей позволила племяннику приложиться къ своей выхоленной рукѣ, бросивъ на него уничтожающій взглядъ; Алиса покраснѣла и опустила глаза. Герцогъ говорилъ отчетливымъ, немного рѣзкимъ голосомъ:
   -- Вы хотите знать, когда и при какихъ обстоятельствахъ я видѣлъ королеву шотландскую?
   -- Ну да, ну да, нетерпѣливо закивала головою графиня.
   Герцогъ продолжалъ:
   -- Къ величайшему моему сожалѣнію, мнѣ пришлось выполнить тяжелую обязанность посла къ шотландской королевѣ, которую когда-то я встрѣчалъ во всемъ ея блескѣ въ Парижѣ... И что же я увидѣлъ?.. Лордъ Перси можетъ подтвердить мои слова: онъ былъ вмѣстѣ со мною у Маріи.
   -- Королева англійская, раздался лѣнивый голосъ стараго Перси,-- получила изъ Карлиля письмо, отъ изгнанной изъ Шотландіи королевы Маріи. Вотъ приблизительно ?го содержаніе:
   "Прошу васъ возможно скорѣе оказать мнѣ помощь. Мое положеніе настолько печально, что я скорѣе похожа на жену простого дворянина, чѣмъ на королеву. Я не успѣла взять съ собою ничего, кромѣ надѣтаго на мнѣ, и нѣсколько сутокъ ѣхала по каменистой мѣстности, покрытой кустарникомъ. Потомъ я продолжала путь только по ночамъ. Я сообщаю это вамъ, надѣясь, что васъ тронетъ мое ужасное несчастье".
   -- И что отвѣчала ей наша королева?
   Отъ герцога не укрылось, что голосъ его матери дрожитъ отъ волненія.
   -- Королева отвѣтила Маріи Стюартъ черезъ насъ, пословъ... Она отправила къ ней, мнѣ совѣстно это вспомнить, матушка... двѣ грубыхъ рубашки, двѣ пары чулокъ и башмаковъ, какъ простой крестьянкѣ... Передавая вещи, мы извинялись, мы говорили, что все это было намъ отдала камеристка королевы, вѣроятно, не понявшая приказа, а мы не посмотрѣли, что въ сверткѣ...
   Норфолькъ сдѣлалъ презрительную гримасу.
   -- А какъ отнеслась къ этому подарку королева Марія? спросила нетерпѣливо лэди Сюррей.
   -- Королева Марія, конечно, поняла, что ее хотятъ оскорбить,-- я увидѣлъ это по выраженію ея лица... Предоставляю вамъ, матушка, судить самой, какъ легко было намъ передавать ей подобное отрепье... А королева Марія... Она сильно похудѣла за это время, но сдѣлалась еще прекраснѣе въ черномъ платьѣ, данномъ ей въ Карлилѣ вмѣсто ея мужского костюма. Она сжимаетъ въ рукахъ четки и что-то шепчетъ, какъ будто молится, и лицо ея прозрачно, и все свѣтится, какъ у святой, а глаза смотрятъ печально и кротко...
   Вкрадчивый голосъ осторожно возразилъ герцогу:
   -- Но вѣдь въ Англіи говорятъ, что королева Марія колдунья, взглядъ которой опасенъ... Говорятъ, ея красота -- орудіе дьявола, который отдаетъ ей во власть сердце человѣка, взглянувшаго хоть разъ на нее...
   Сладкій голосъ патера Николаса Бассета замеръ, не найдя сочувствія. Патеръ сконфузился, закашлялся и далъ себѣ клятву не говорить ничего необдуманнаго. До сихъ поръ онъ былъ всегда выразителемъ настроенія дома Говардовъ и теперь вдругъ какъ-то сплоховалъ.
   Герцогъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на слова капеллана, въ сущности, выражавшія распространенное въ Англіи мнѣніе о Маріи Стюартъ, и продолжалъ:
   -- Когда я извинился передъ королевой Маріей, она даже не вспыхнула отъ гнѣва; она только повела тонкими бровями и усмѣхнулась... а потомъ сказала съ тихимъ смѣхомъ: "Я очень благодарю мою сестру, англійскую королеву, за подарокъ, но я думала прежде, что у нея лучше вкусъ, и что она богаче. Мнѣ такъ много разсказывали о веселой, богатой Англіи, а ея королева носитъ такое бѣлье, какое я не рѣшилась бы дать своей горничной. Я не хочу ее вводить въ убытки; надѣюсь, мнѣ помогутъ и въ Карлилѣхі. Потомъ, сгорая со стыда, я сказалъ, что королева готова вступить въ мирные переговоры съ лордомъ Мурреемъ и постарается уговорить его вернуть ей. престолъ, но что королева Англіи не можетъ дѣйствовать оружіемъ въ защиту ея правъ. Марія тихо покачала головою и сказала: "Къ чему обманывать меня, дорогой герцогъ; ваша монархиня рада моему несчастью; но прошу васъ указать ей, что ударъ, нанесенный мнѣ моими мятежными вассалами, есть ударъ, нанесенный монархіи вообще, и что валъ, поднявшійся въ одномъ мѣстѣ, перекатится къ другому. Если держать меня плѣнницей въ Англіи, то со мною будетъ много хлопотъ". Сказавъ это, она ласково улыбнулась и протянула мнѣ руку. "Я помню васъ во Франціи, милордъ, сказала она, и хочу васъ считать въ числѣ моихъ друзей".
   -- Она тебѣ это сказала, Томми? спросила пытливо лэди Сюррей.
   -- Ну, да, матушка. Я слышалъ, будто королева Марія добивается освобожденія, чтобы предъявить свои права на англійскій престолъ, что она хочетъ возстановить въ Англіи старую вѣру, и многіе лорды за нее... За нее Испанія, Гизы, папа, всѣ государства, оставшіяся вѣрными папѣ...
   Патеръ Бассетъ слушалъ и напрягалъ всю силу своего ума, чтобы догадаться, какой тактики будетъ держаться его патронъ-герцогъ въ вопросѣ о королевѣ Шотландіи.
   Въ это время тучный Нортумберлэндъ поднялся.
   -- Прошу извинить, милэди, сказалъ онъ, обращаясь къ хозяйкѣ дома,-- я себя нѣсколько плохо чувствую съ дороги и на правахъ стараго друга семьи прошу позволенія откланяться...
   Онъ поцѣловалъ протянутую руку лэди Сюррей и ушелъ въ отведенную ему комнату, въ половину, предназначенную для гостей. Патеръ Бассетъ пошелъ проводить Перси, а за нимъ изъ залы вышли и нѣсколько молоденькихъ дамъ, отпущенныхъ графиней, въ томъ числѣ и Алиса; графинѣ хотѣлось поговорить съ сыномъ наединѣ. Когда Торнклифъ, поклонившись теткѣ, пошелъ за Алисой, лэди Сюррей остановила его повелительнымъ жестомъ руки.
   -- Сэръ Торнклифъ Мовбрей, сказала она ледянымъ тономъ,-- я хотѣла бы сегодня поговорить съ вами, какъ только кончу разговоръ съ герцогомъ. Мнѣ кажется, что передъ своимъ отъѣздомъ изъ замка вы найдете, что сообщить вашей теткѣ.
   Торнклифъ молча поклонился. Его выгоняли изъ замка;-- этого и слѣдовало ожидать. Онъ чувствовалъ глубокую тоску: ему приходилось разстаться со всѣмъ, что онъ любилъ. Голова его горѣла и, выйдя въ сосѣднюю комнату, онъ на минуту остановился передъ раскрытымъ окномъ, жадно вдыхая воздухъ. Черезъ распахнутыя створки окна ему была видна внутренность только что покинутой залы. Кто-то подошелъ къ Торнклифу сзади и положилъ ему руку на плечо.
   Онъ вспыхнулъ; лицо его покрылось краской; вѣки смущенно опустились.
   -- Ахъ, Алисонъ... прошепталъ юноша жалобно.
   -- Если бы ты зналъ, Торни, сказала дрожащимъ отъ слезъ голосомъ Алиса,-- до чего мнѣ больно... Ты не хотѣлъ слушаться меня, а теперь тебѣ придется покинуть замокъ и... не позже завтрашняго дня, Торни... Такъ рѣшила тетя.
   -- Не позже завтрашняго дня, Алисонъ.
   Голосъ Торнклифа звучалъ покорно.
   Они стояли рядомъ у оконной ниши, скрытые отъ всего міра темной занавѣсью окна, и молчали.
   -- Торни, шептала Алиса,-- какъ я останусь здѣсь безъ тебя?
   Алиса плакала... Торнклифъ протянулъ руки къ подругѣ, какъ дѣлалъ это въ далекіе дѣтскіе годы, и она упала къ нему на грудь, горько плача и повторяя много разъ съ отчаяніемъ:
   -- Вѣдь я... я люблю тебя, Торни... я люблю тебя... люблю!
   А онъ долго гладилъ ея мягкіе черные волосы, растерянный и смущенный, не зная, что отвѣчать... Онъ готовъ былъ отдать за нее жизнь, но зналъ, что она съ дѣтства была предназначена для другого, для сына человѣка, котораго онъ боготворилъ.
   Въ это время изъ залы до него долетѣлъ сухой металлическій голосъ лэди Сюррей, повышенный до крика:
   -- Вѣдь это же блестящее начало, мой Томми! Подумай, что можетъ тебѣ дать бракъ съ нею!
   Слово "бракъ" заставило вздрогнуть и Торнклифа, и Алису.
   -- Свобода шотландской королевы, отчеканилъ герцогъ, -- тѣсно связана съ моей будущностью, матушка. Вѣдь сѣверъ готовъ къ возстанію; взгляды всѣхъ католиковъ обращены на меня. Я видѣлъ Арунделя, который недоволенъ новыми порядками и плачетъ о старой Англіи временъ покойной королевы, и онъ мнѣ сказалъ, что всѣ католики ждутъ моего брака съ королевою Маріей, и что тогда возродится старая вѣра, старые порядки и въ странѣ опять будутъ возстановлены поруганные еретиками алтари... Арундель выставитъ большое войско... Я видѣлъ лордовъ Монтегю и Лумлея, видѣлъ нѣсколькихъ изъ могущественнаго дома Дакра; Леонаръ Дакръ Нуортъ...
   -- Боже мой. осторожный Леонаръ! воскликнула взволнованно графиня.
   -- И осторожный Леонаръ, засмѣялся герцогъ.-- А главное, Пемброкъ. Онъ такъ и рвется въ бой. Весь сѣверъ волнуется, матушка; Нортумберлэндъ для того пріѣхалъ, чтобы окончательно уговориться. Бракъ съ королевой Маріей даетъ мнѣ корону, матушка, двойную корону: Англіи и Шотландіи.
   -- У меня кружится голова, Томми! Корона! Корона!
   -- Но у меня есть и враги, продолжалъ герцогъ. Гамильтонъ лелѣетъ тѣ же планы о бракѣ; до меня дошли слухи, что онъ клянется получить вмѣстѣ съ рукою Маріи корону Шотландіи. Но если быть рѣшительнѣе, матушка, то я привезу къ намъ въ замокъ прекраснѣйшую женщину въ мірѣ... О, если бы вы знали, до чего она прекрасна? Не даромъ говорятъ, что она -- колдунья... Сердце разрывается отъ тоски и восторга, глядя на ея печальное лицо съ глазами ангела...
   -- Кто знаетъ, задумчиво произнесла лэди Сюррей, быть можетъ, вмѣстѣ съ освобожденіемъ этого ангела ты вернешь благочестіе своей странѣ и счастье своему роду, права котораго когда-то были жестоко и несправедливо попраны... и ты отмстишь за смерть своего отца дочери короля-убійцы...
   Разговоръ смолкъ. Торнклифъ тихо приподнялъ голову Алисы со своей груди и серьезно, почти торжественно сказалъ:
   -- Ты слышала, Алисонъ, что сейчасъ говорили: герцогъ отказывается отъ тебя... ты свободна! Ты свободна, и ты -- моя, моя невѣста, Алисонъ, любимая съ самаго дня первой дѣтской встрѣчи... И если я уйду отсюда, то только на время, чтобы вернуться и освободить тебя, какъ сказочную королеву.
   Они смотрѣли другъ на друга и.смѣялись, какъ дѣти.

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XIV.
Призывъ.

   Алиса и Торнклифъ, сіяющіе и торжественные, поднялись на старую башню разсказать Теофаніи о своемъ счастьѣ.
   Старуха стояла у окна и уныло смотрѣла на убѣгающій зеленый коверъ луговъ и пашенъ.
   -- Господь да благословитъ дѣтей, сказала она мрачно, -- въ этотъ тяжелый часъ испытанія, когда земля гибнетъ.
   Она положила руки на ихъ головы, и что-то зловѣщее было въ этомъ благословеніи:
   -- Въ этотъ часъ передъ солнечнымъ закатомъ благословляю я дѣтей Твоихъ, Господи, чтобы чистою они хранили въ душѣ своей Твою вѣру, и чтобы Ты поддержалъ ихъ въ борьбѣ со зломъ.
   -- Аминь, прошепталъ Торнклифъ чуть слышно, и Алиса повторила это слово.
   Таково было ихъ обрученіе передъ разлукою.
   Когда они поднялись съ колѣнъ, старуха, молча указала имъ въ окно и, взглянувъ туда, они оба содрогнулись.
   Изъ маленькой избушки угольщика, виднѣвшейся вдали, на опушкѣ лѣса, вышло два человѣка въ длинномъ сѣромъ одѣяніи, похожемъ на саванъ; на спинѣ и на груди у нихъ виднѣлись бѣлые кресты. Они шли медленно, побрякивая колокольчиками, привѣшенными къ ихъ шеѣ. На плечахъ своихъ эти люди несли носилки, покрытыя чернымъ коленкоромъ, съ крестомъ, бѣлѣвшимъ на черномъ фонѣ какъ заплата. Они шли ме
   !!!!!!!Пропуск 264--266
   бѣснованіе, не будетъ ни чумы, ни голода, и миръ воцарится въ странѣ...
   Старуха тревожно прислушалась.
   -- Вонъ Гудокъ опять плачетъ о Христѣ, попранномъ еретиками... Ахъ, бѣдный старикъ; онъ плачетъ такъ почти каждый день...
   Теофанія спустилась внизъ по витой лѣстницѣ, съ трудомъ волоча старыя больны" ноги, и поманила за собою Торнклифа и Алису къ крошечной двери кладовой.
   Въ потемкахъ, скупо освѣщенныхъ круглымъ оконцемъ, на полу они увидѣли двѣ человѣческія фигуры и съ изумленіемъ узнали въ одной изъ нихъ патера Бассета. Онъ сидѣлъ рядомъ съ Гудкомъ на корточкахъ, разбирая на полу церковныя вещи, спрятанныя въ кладовой до лучшихъ временъ торжества католицизма, а Гудокъ, перебирая кучу рухляди, навзрыдъ плакалъ. Приходъ Торнклифа и Алисы привелъ почтеннаго отца церкви въ большое замѣшательство; онъ вскочилъ и растерянно смотрѣлъ на нихъ.
   -- Не бойтесь, сказала, брезгливо поморщившись, Теофанія,-- здѣсь нѣтъ никого, кто бы выдалъ васъ. Ты опять въ слезахъ, Гудокъ?
   Шутъ вытеръ глаза кончикомъ своего висячаго рукава, и бубенчики его зазвенѣли Онъ жалобно промямлилъ:
   -- Вмѣсто колокольнаго звона къ настоящей церковной службѣ я звоню моими дурацкими колокольчиками... Этотъ звонъ будетъ очень умѣстнымъ, когда насъ поволокутъ, какъ скотину, слушать блеяніе еретическихъ барановъ.
   Патеръ Бассетъ пришелъ въ ужасъ.
   -- Ты и плачешь, и смѣешься, Гудокъ, сказалъ онъ, пугливо озираясь.-- Это нехорошо... На всякій случай мы должны быть осторожны и съ уваженіемъ говорить о религіи, которую чтитъ королева Елизавета.
   -- А когда нашу вѣру будетъ чтить королева Марія, а Елизавета трикъ-тракъ, Гулокъ провелъ по шеѣ рукою, -- тогда вы будете чтить вѣру Елизаветы тоже на всякій случай?
   Торнклифъ съ Алисой, рука объ руку, сошли въ задумчивый, полный тихаго зеленаго шопота садъ и стали тахмъ, въ тѣни деревьевъ, прислушиваясь къ тому, что говорили имъ сердца.
   И тихо было кругомъ; и незамѣтно, молча, дошли они до дуплистаго "дуба филина", въ дуплѣ котораго въ дѣтствѣ прятали свои сокровища. И кроткіе лучи солнечнаго заката пронизывали зеленую листву золотой сѣткой и тонкими паутинками ложились на бѣлое платье Алисы, зажигали свѣтлые блики въ ея каштановыхъ кудряхъ... Она вся улыба.лась; она вся сіяла...
   -- Ты крѣпко вѣришь въ нее, Торни?
   -- Въ королеву Марію? Вѣрю, Алисонъ?
   -- А что ты хочешь дѣлать, Торни, когда уйдешь отсюда?
   -- Я присоединюсь къ тѣмъ, о комъ говорилъ Томми, чтобы освободить королеву.
   Алиса обвила его шею руками.
   -- Да будетъ благословенъ этотъ часъ, милый. Я бы хотѣла двадцать разъ умереть за нее и за святую вѣру, попранную насиліемъ.
   Голосъ Алисы-звучалъ властно, густыми, полными нотами; лицо вдохновенно улыбалось.
   -- И ты пойдешь за святое дѣло, мой милый, даже если тебѣ придется умереть. Ты будешь маленькимъ камешкомъ на ступеняхъ ея трона, по которому она взойдетъ высоко-высоко и скажетъ всѣмъ, чьи права были такъ долго попраны, кто несчастенъ, униженъ и придавленъ въ этой странѣ: "Придите ко мнѣ всѣ, кто не могъ свободно вздохнуть".
   Голосъ ея понизился.
   -- И это -- клятва до гроба здѣсь, у милаго стараго дуба, Торни; назадъ возвращаться невозможно. Позади -- измѣна. Не вѣрь тому, кто тебѣ скажетъ, что королева -- колдунья; не вѣрь тому, кто хочетъ запачкать ее преступленьемъ. Чиста и прекрасна она, и, какъ ангелъ, пришла къ намъ, чтобы надѣть цѣпи страданія для нашего освобожденія... Ты пойдешь освободить ее, Торни, какъ ходили въ Святую землю крестоносцы.
   Брови ея сошлись надъ переносицей; глаза смотрѣли напряженно, почти сурово.
   -- Только помни, Торни, помни, любимый мой, если даже ты никогда не вернешься ко мнѣ и умрешь, спасая свою вѣру, я благословлю твое имя и буду радостно ждать, когда меня соединитъ судьба съ моимъ женихомъ тамъ, на небѣ. Но если къ твоему "подвигу примѣшается хоть капля разсчета или чего-нибудь другого, недостойнаго рыцаря вѣры, и ты, какъ Томми... захочешь... захочешь получить ея руку... тогда... не возвращайся ко мнѣ, Торни; ты убьешь меня.
   По небу летѣлъ ястребъ. Онъ описывалъ широкіе круги, неподвижно паря въ воздухѣ, и пронзительно жалобный крикъ его нарушалъ торжественную тишину вечера. Было что-то зловѣщее въ этомъ крикѣ, и Алиса слегка поморщилась.
   -- Посмотри, задумчиво сказала она, -- сильный и безшумный плыветъ этотъ сѣрый ястребъ въ чистой лазури и кажется чернымъ; какъ порокъ въ жизни подкрадывается онъ къ невидимой жертвѣ, подкрадывается, какъ горе къ бѣдной человѣческой душѣ... И дѣлается жутко и тяжело, когда смотришь на его полетъ и слышишь его крикъ, такъ похожій на крикъ человѣка. Прости мнѣ эту минутную слабость, мой милый, но вѣдь мы разстаемся Богъ знаетъ на сколько, и полетъ птицы съ зловѣщимъ крикомъ заставляетъ противъ воли сжиматься мое сердце, какъ будто оно предчувствуетъ бѣду. Признаюсь тебѣ, Торни, что я суевѣрна: вѣчныя опасности и горе, разлитыя вокругъ, сдѣлали меня такою, а, можетъ быть, и разсказы старушки Тиффани. И я боюсь этой темной птицы сейчасъ... Къ тому же собаки такъ страшно выли въ. эту ночь...
   Торнклифъ разсмѣялся.
   -- Какой ты ребенокъ! сказалъ онъ ласково,-- собаки часто лаютъ на луну въ полнолуніе, а отъ крика скверной птицы я тебя сейчасъ освобожу. Позволь мнѣ быть рыцаремъ старой дѣтской сказки и убить злого духа Гренделя. Я думаю, мой старый самострѣлъ еще хранится въ дуплѣ...
   Въ самомъ дѣлѣ, Торнклифъ нашелъ въ дуплѣ дуба филина свой старый самострѣлъ, работы садовника Джона Нортона.
   Быстрымъ движеніемъ Торнклифъ прицѣлился въ ястреба. Изъ зеленой чащи онъ видѣлъ чистый профиль Алисы съ мягкимъ взглядомъ сѣрыхъ глазъ и съ граціознымъ изгибомъ тонкой дѣвичьей шейки. Полураскрывъ губы, она жадно слѣдила за полетомъ птицы... И вдругъ случилось что-то неожиданное и ужасное... Раздался сухой трескъ; руки Торнклифа судорожно дрогнули, и стрѣла, вмѣсто того, чтобы взвиться къ небу и пронзить ястреба, полетѣла, въ сторону.
   Жалобный крикъ зазвенѣлъ въ воздухѣ. Алиса схватилась за лицо, зашаталась и рухнула на землю... Изъ-подъ ея пальцевъ на платье и открытую шею струилась кровь...
   Торнклифъ дрожащими руками вынулъ изъ глаза Алисы стрѣлу. Дѣвушка была безъ памяти и даже не стонала; тогда онъ съ ужасомъ подумалъ, что убилъ ее. Какъ это самострѣлъ могъ дать такой странный промахъ?
   Торнклифъ растерялся.
   Передъ нимъ въ трогательной безпомощности лежало хрупкое тѣло, которое было такъ дорого ему, и онъ не зналъ, какъ вернуть этому тѣлу жизнь. Одну минуту ему казалось, что лучше всего броситься въ потокъ, шумѣвшій внизу, но мысль покинуть Алису показалась ему чудовищной. Онъ увидѣлъ у грядъ садовника Нортона, вышедшаго только-что изъ своей сторожки, чтобы перевязать розы. Джонъ бросилъ ножъ, услышавъ отчаянный зовъ Торнклифа.
   Черезъ минуту перепуганный старикъ склонился надъ распростертымъ тѣломъ Алисы, онъ былъ находчивѣе Торнклифа, и, не говоря ни слова, побѣжалъ къ себѣ въ сторожку. Скоро садовникъ возвратился съ кружкой воды и, прыская ею въ лицо молодой лэди, сталъ приводить ее въ чувство.
   Наконецъ, Алиса вздохнула и со стономъ открыла глаза,-- вѣрнѣе, одинъ глазъ, сѣрый и ясный,-- потому что вмѣсто другого у нея былъ кровавый подтекъ...-- Она долго молчала, тяжело дыша, потомъ увидѣла блѣдное, искаженное ужасомъ лицо Торнклифа, сдѣлала надъ собою усиліе и взяла его. за руку.
   -- Джонъ, прошептала она твердо и повелительно,-- никто, ни одинъ человѣкъ въ замкѣ не долженъ знать, что здѣсь произошло. Я оступилась и упала на сукъ. Вотъ и все.
   Услышавъ рыданія старика, Алиса прошептала:
   -- Не плачь, милый, старый Джонъ,-- я тебя прошу, не плачь... мнѣ такъ еще больнѣе... Это же пройдетъ, все пройдетъ...
   Она удержала стонъ, и. лицо ея перекосила, судорога боли...
   -- Ахъ, Торни... не смотри на меня такъ... Никто въ этомъ не виноватъ, а я не могу думать, какъ ты страдаешь... Помогите мнѣ только встать и незамѣтно пройти въ мою комнату. Я что-то очень ослабѣла...
   Торнклифъ почти на рукахъ снесъ ее въ замокъ. По счастью, имъ никто не попался на дорогѣ. Алиса еще разъ попросила садовника:
   -- Смотри же, Джонъ, ни одного слова никому!
   Провожая глазами Алису, Джонъ снялъ свой колпакъ и тихо, почти благоговѣйно проговорилъ:
   -- Тебя бы, кроткая лэди, твоя церковь должна была поставить во главѣ своихъ святыхъ!
   Алиса лежала на постели въ полумракѣ Теофанія стояла передъ нею на колѣняхъ, освѣщая ея лицо тусклой маленькой лампочкой. Торнклифъ уныло ждалъ у дверей.
   Алиса говорила слабымъ голосомъ:
   -- Я накололась на сучокъ, Тиффани, вѣдь я уже сказала это тебѣ...
   -- Глазъ поврежденъ, дитя мое, хотя и не вытекъ... но я боюсь, охъ, боюсь, что онъ не будетъ видѣть уже, Алисочка!
   Наступило глубокое молчаніе. Теофанія продолжала внимательно разсматривать глазъ.
   -- Можно бы было позвать стараго Патрика Костыльника изъ-за рѣки,-- вѣдь, наша сторона не даромъ имѣетъ худую славу искусства колдовать; но это грѣхъ, великій грѣхъ, Алисочка, и спаси насъ Господь отъ того, чтобы связаться съ дьяволомъ. Я и сама бы тебѣ пустила кровь возлѣ ранки, гдѣ собрались дурные соки, да боюсь: весна уже прошла, и чтобы дѣло шло успѣшно, надо выбирать подходящее время и подождать полнолунія. Лучше позвать патера Бассета; онъ прочтетъ надъ тобою молитвы, а я принесу тебѣ тѣмъ временемъ стараго сирійскаго лѣкарства: скаммоніи съ миррой, алоэ, и ты...
   Глухія рыданія заглушили слова старухи. Торнклифъ стоналъ:
   -- Я не могу, не могу молчать, Алиса, передъ Тиффани, которая такъ любитъ тебя... Это я прострѣлилъ ей глазъ, это я!
   -- Господи... Іисусъ... Пречистая Дѣва, Святый Рокъ, исцѣлитель и помощникъ всѣхъ" болящихъ, всѣхъ страдающихъ... Ты... ты, Торни?
   Она едва не уронила лампу,
   -- Онъ нечаянно, Тиффани, и никто не долженъ знать объ этомъ! твердо сказала. Алиса.
   -- Никто, конечно. Теофанія покачала головою.-- Никто, конечно, но ты сдѣлалъ ее калѣкою, Торни. Молись, чтобы Господъ простилъ тебѣ этотъ невольный грѣхъ.
   Морщась отъ боли и стараясь слабо улыбнуться, Алиса поманила къ себѣ рукою Тори-. клифа.
   -- Торни, прошептала она, когда онъ сталъ передъ нею на колѣни, -- не страдай такъ ужасно. Если я лишусь одного глаза, у меня останется другой, чтобы видѣть красоту, разлитую Богомъ въ природѣ. Если бы я ослѣпла даже на оба глаза, я все же помнила бы небо и землю и тебя, если бы ты умеръ тамъ, куда ты пойдешь, и ты бы вѣчно жилъ у меня въ душѣ, Торни! И я могла бы быть счастлива сознаньемъ, что ты отдалъ всего себя для спасенія королевы и вѣры, Торни... У меня и безъ глазъ осталось бы столько свѣта въ душѣ...
   Голосъ ея звучалъ вдохновенно. Торнклифъ цѣловалъ ея руки, ея платье, рыдалъ и повторялъ сквозь рыданія, какъ безумный:
   -- У тебя будутъ глаза... Небо не можетъ быть такимъ жестокимъ, но если бы ты даже ослѣпла, я бы былъ около тебя, я бы всю жизнь отдалъ тебѣ и чтилъ тебя, какъ святую, моя безконечно-прекрасная...
   Теофанія пошла за лѣкарствомъ, шепча:
   -- Благослови васъ Пречистая Дѣва и св. Дунстанъ, бѣдныя дѣти: и въ горѣ вы находите утѣшеніе.
   Близилась полночь; замокъ погрузился въ сонъ. Только въ нѣсколькихъ окнахъ мерцалъ свѣтъ: въ комнатѣ Алисы и въ кабинетѣ молодого герцога Норфолькскаго. За столомъ рядомъ съ герцогомъ сидѣлъ Торнклифъ.
   -- Такъ ты рѣшительно уѣзжаешь, Торни? спрашивалъ разсѣянно Норфолькъ, котораго удивилъ неожиданный ночной визитъ кузена.-- Ты что-то блѣденъ.
   -- Ты правъ; я немного нездоровъ и взволнованъ разлукою съ дорогими мѣстами, но на это не стоитъ обращать вниманія.
   -- Да, да, ты выкинулъ сегодня необыкновенную выходку... Матушка до сихъ поръ не можетъ опомниться отъ негодованія... И охота тебѣ весь вѣкъ дурачиться, Торни?
   -- Я намѣренъ прекратить свои дурачества, оттого и пришелъ къ тебѣ.
   -- Вѣроятно, за рекомендательными письмами въ Лондонъ? Я могу тебѣ немного бытъ полезенъ, я могу тебѣ кое-что дать и...
   -- Ты мнѣ можешь многое дать, Томми; я хочу уѣхать съ тобою.
   -- Со мною?! Ты знаешь, что я поглощенъ дипломатическими порученіями по поводу изгнанной королевы Шотландіи.
   -- И по поводу ея освобожденія и брака съ нею, Томми...
   Норфолькъ вскочилъ.
   -- Ты... ты... что ты объ этомъ знаешь?-- Не сердись; я нечаянно слышалъ разговоръ между тобою и твоею матерью. Ты хочешь жениться на королевѣ и возвратить свободу Алисѣ. Я люблю Алису и женюсь на ней. Я готовъ помогать тебѣ въ твоемъ предпріятіи всѣмъ, чѣмъ сумѣю, и буду счастливъ, если ты примешь меня въ свои союзники. Ты женишься на королевѣ шотландской, я вѣрю въ это, и будешь на высотѣ могущества, а я...
   -- А что выиграешь ты? недовѣрчиво протянулъ герцогъ.
   Торнклифъ улыбнулся.
   -- Я выиграю больше, чѣмъ ты можешь себѣ вообразить. Я -- католикъ и никогда не измѣню вѣрѣ, въ которой жили мои предки, и въ которой я былъ воспитанъ. Подавленные, осмѣянные люди одной вѣры со мною влачили свои дни, какъ затравленные звѣри, не смѣя открыто чтить святыню, которой недавно еще имъ приказано было молиться подъ страхомъ смертной казни. Пройдутъ года, и для нихъ выдумаютъ новую религію, и они должны будутъ молиться новымъ богамъ, проклиная своего стараго, вѣчнаго Бога... Я хочу увидѣть народъ свой свободнымъ и счастливымъ... свобода и правда явились вмѣстѣ съ блистающимъ свѣтомъ вокругъ дивнаго чела королевы Маріи... О, неужели ты не понимаешь, что я не хочу никакихъ благъ для себя и жажду только одного: свободы королевѣ Маріи, а вмѣстѣ съ нею и свободы всѣмъ, кто вѣренъ старымъ завѣтамъ!
   Онъ говорилъ дрожащимъ-голосомъ, и глаза его сіяли. Норфолькъ протянулъ ему руку и серьезно сказалъ:
   -- За меня и Марію на жизнь и на смерть, Торнклифъ?
   -- На жизнь и на смерть!

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XV.
День св. Мартина.

   Въ Кембриджѣ всѣ улицы были украшены флагами, коврами и гирляндами въ день св. Мартина (и ноября) 1569 г. Суматоха на улицахъ, гдѣ толпились граждане и шмыгали альдермены, увеличивалась суматохой внутри дворовъ и въ домахъ. Этотъ день былъ изстари посвященъ сортировкѣ овецъ и изготовленію запасовъ на зиму. Хорошія хозяйки ни за что бы не отступили отъ стараго обычая, даже ради торжественной встрѣчи королевы, и потому встали еще далеко до зари; мужья сердились, что имъ не даютъ спать эту ночь.
   Забавную картину представлялъ городъ при первыхъ лучахъ солнца. Улицы были наполнены народомъ и разряженными представителями городской власти; альдермены слѣдили за тѣмъ, чтобы прикрѣпили къ зданіямъ послѣдніе-флаги; изъ дворовъ неслось отчаянное блеяніе животныхъ и перебранка женщинъ. Къ полудню капустныя кадки были втащены въ погреба, овцы загнаны въ хлѣва и порядокъ возстановленъ. Все оказалось готово къ пріему королевы.
   Большая тяжеловѣсная колымага застряла въ узкой улицѣ, запруженной толпою, около коллегіи Кая, и изъ нея раздался безнадежный женскій голосъ:
   -- Неужели мы нигдѣ не найдемъ пристанища?
   Маленькая, рука въ перчаткѣ. раздвинула занавѣски окна кареты; показалась голова съ пышной прической сѣдыхъ волосъ. Лэди бросила нѣсколько монетъ нищимъ и молча указала кучеру на домъ съ длиннымъ шестомъ, надъ дверью, нелѣпо примостившійся къ іоническимъ пилястрамъ и островерхимъ аркамъ великолѣпныхъ Вратъ Мудрости, выстроенныхъ для коллегіи два года тому назадъ.
   Двери жалкаго домишки съ облупившейся штукатуркой были распахнуты настежь," въ нихъ виднѣлась черная пасть лѣстницы, которую домывала толстая баба; надъ входомъ высоко торчалъ шестъ, такой длинный, что онъ перекидывался почти на крышу противоположнаго дома. На концѣ шеста побѣдоносно болтался вѣнокъ и щитъ съ двумя руками, соединенными въ дружескомъ пожатіи, а подъ руками виднѣлась надпись: "Доброе вино не нуждается въ вывѣскѣ". Гостиницу называли "Руками Дружбы".
   Когда экипажъ остановился у дверей гостиницы и старая лэди вышла изъ него въ сопровожденіи служанки и стараго дворецкаго, женщина, мывшая полъ, отчаянно завизжала: -- Клянусь св. Мартиномъ, мнѣ некуда, помѣстить такую благородную гостью! Сегодня по случаю пріѣзда королевы всѣ гостиницы переполнены... У насъ все полно увеселителями графа Лейстерскаго, а вѣдь лэди не можетъ помѣщаться, какъ простая горожанка... У насъ не хватитъ даже овса лошадямъ, а сегодня къ тому же день Фриги {День Фриги -- главнаго женскаго божества языческой Англіи -- англійское названіе пятницы.} -- значитъ, постная пища...
   Лэди, не слушая, молча поднялась по лѣстницѣ. Когда она вошла въ убогую комнату, принадлежавшую хозяевамъ, то спугнула ночевавшихъ здѣсь людей, которые, впрочемъ, были уже почти одѣты.
   Лэди опустилась на стулъ, брезгливо покосившись на подозрительныя фигуры мужчинъ, и отдала себя въ распоряженіе своей горничной.
   -- Это та самая гостиница, Кэтъ, говорила она,-- въ которую долженъ былъ пріѣхать лордъ Мовбрей. Неужели мнѣ долго придется ожидать его здѣсь?
   Не успѣла она еще договорить, какъ замѣтила волненіе среди наполнявшихъ комнату людей. Они стали расходиться; и одинъ изъ нихъ, смѣшной, сморщенный старикъ, показался ей знакомымъ. Уходя, онъ проворчалъ съ нѣкоторымъ подобострастіемъ:
   -- Господи Боже мой! Я не актеръ Корнишъ, если не вижу передъ собою владѣтельную графиню Сюррей! Какъ же она посѣдѣла и постарѣла, бѣдняжка!
   Лэди Сюррей не обратила вниманія на его почтительный, почти раболѣпный поклонъ, съ легкой примѣсью состраданія; она смотрѣла передъ собой и, казалось, ничего не видѣла.
   -- Кэтъ, узнай, не спрашивалъ ли меня молодой лордъ; или, лучше, сдѣлай это ты, Клеръ, ты толковѣе.
   Когда дворецкій вышелъ, лэди Сюррей погрузилась въ ту же унылую апатію ожиданія.
   Скоро на порогѣ показалась широкоплечая фигура Торнклифа. Онъ сильно измѣнился за это время, возмужалъ; глубокія складки горечи уже появились около губъ, но глаза все еще сохранили свое свѣтлое, почти ребяческое выраженіе. Онъ подошелъ къ лэди и почтительно склонился къ рукѣ ея,
   -- Посмотрите, чтобы никто не подслушалъ нашъ разговоръ, сказала лэди Сюррей дворецкому и горничной.
   Когда слуги вышли, она безнадежно посмотрѣла на племянника и покачала головою -- Ничего новаго, Торни?
   -- Очень много, милэди.
   -- Эти новости предвѣщаютъ измѣненіе участи моего сына?
   Она не могла ни о чемъ думать, кромѣ участи своего сына. Торнклифу показалось, что она помѣшалась отъ горя.
   -- Дорогая лэди, сказалъ онъ какъ можно мягче, -- утѣшайтесь пока извѣстіемъ, что участь Томми не измѣнится въ худшую сторону, а для измѣненія ея къ лучшему вы и пріѣхали сюда, гдѣ увидите королеву.
   Торнклифъ не рѣшался довѣрить свои новости этой обезумѣвшей отъ страданія женщинѣ. Впрочемъ, онъ постарался ее утѣшить:
   -- Носятся слухи, что заключеніе Томаса въ тюрьмѣ приходитъ къ концу, но я прошу васъ. никому ни единаго слова объ этомъ...
   -- Ни одного слова, Торни! А слухи эти основательны?
   Лицо ея немного просвѣтлѣло; въ голосѣ послышались заискивающія ноты.
   -- Ну, конечно... А чтобъ порадовать васъ, я могу сообщить еще одну новость: кромѣ Томаса арестованы только графъ Пемброкъ, лордъ Лумлей и графъ Арундель; Перси, Клиффорды и Невилли свободны; всѣ "данныя за то, что имъ сочувствуютъ въ графствахъ Дерби и Шревсбюри, а также Дакры... имѣются громадныя надежды на Францію и Испанію...
   Лэди Сюррей закивала головою, стараясь вызвать на увядшемъ лицѣ улыбку.
   Торнклифъ поднялся.
   -- Теперь я долженъ васъ покинуть, дорогая тетушка, чтобы не вызвать подозрѣній. Совѣтую вамъ приготовиться къ встрѣчѣ съ королевой. Я буду здѣсь близко и зайду, чтобы проводить васъ въ замокъ. Надѣюсь, что тамъ все благополучно?
   Она не отвѣтила, погрузившись въ свои неотвязныя думы; да и что она могла сказать о благополучіи въ замкѣ, когда ея Томасъ арестованъ?
   А Торнклифъ спустился съ лѣстницы, чтобы побродить по городу и послушать, что говорятъ въ толпѣ о королевѣ Елизаветѣ.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Торнклифъ покинулъ замокъ, онъ велъ тяжелую скитальческую жизнь, полную опасностей, исполняя многочисленныя порученія кузена. Онъ развозилъ отвѣтственныя бумаги и письма, велъ на сѣверѣ щекотливые переговоры. Еще лѣтомъ все было готово въ возстанію. Заговорщики ждали распоряженій отъ Норфолька, чтобы взяться за оружіе. Но Норфолькъ медлилъ. Что удерживало его: трусость или неумѣлый расчетъ? Торнклифъ ни за что не хотѣлъ вѣрить въ трусость Томаса, сына того, кто былъ съ дѣтства его идеаломъ.
   Нерѣшительность Норфолька сильно испортила дѣло. Онъ думалъ, что за нимъ пойдетъ вся старая Англія. Слабая натура мѣшала Норфольку нанести смѣлый ударъ Елизаветѣ. Онъ дѣйствовалъ наполовину. Отсрочка возстанія раскрыла передъ Елизаветой всѣ карты, и четыре видныхъ представителя старой Англіи были арестованы и посажены въ Тоуэръ. Между Ними былъ и Томасъ Говардъ.
   Съ арестомъ четырехъ главарей сила заговорщиковъ была ослаблена, но не разрушена. Все говорило за торжество католицизма, и въ ноябрѣ 1569 года Вестморлэндъ и Нортумберлэндъ рѣшили поднять возстаніе на сѣверѣ. Они открыто требовали отъ Елизаветы отставки министровъ, признанія правъ Маріи на наслѣдіе англійскаго престола и возстановленія католической религіи. Въ Дургамѣ дѣло дошло до, открытаго возстанія. Армія повстанцевъ возросла до нѣсколькихъ тысячъ, и графъ Суссекъ, командующій сѣверными войсками, защищавшій Іоркъ отъ бунтовщиковъ, писалъ Елизаветѣ, что "въ Іоркширѣ не найдется и десяти дворянъ, которые бы одобряли ея дѣйствія въ дѣлѣ религіи". Марія Стюартъ подъ крѣпкою стражею перевозилась изъ тюрьмы въ тюрьму и, наконецъ, подъ надзоромъ суроваго лорда Гунтингдста была отправлена въ замокъ Ковентри.
   Торнклифъ остановился посреди двора, который "увеселители Лейстера" старались превратить въ настоящій театръ и для этой цѣли этажи гостиницы съ облупившейся штукатуркой завѣшивали коврами и тканями, собранными среди кембриджскихъ гражданъ. Нѣсколько человѣкъ хлопотали около актерскаго сундука, изъ котораго смотритель королевскихъ увеселеній доставалъ маски, короны сусальнаго золота и пестрые костюмы. Торнклифъ видѣлъ жалкую фигуру стараго комедіанта, который все время заговаривалъ со смотрителемъ и, наконецъ, не выдержалъ и закричалъ плачущимъ голосомъ:
   -- Господи Боже мой, да чего я только не умѣю играть, клянусь святымъ Дунстаномъ, покровителемъ всѣхъ музыкантовъ! Если я умѣю играть могущественныхъ королей, то почему же мнѣ и не сыграть молодую крестьянскую дѣвушку?
   Громкій хохотъ актеровъ былъ отвѣтомъ на эти слова.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, отчего бы намъ и не выпустить его на сцену, сказалъ смотритель королевскихъ увеселеній, -- когда онъ. намъ составилъ новую пьесу для королевы? Да только умѣешь ли ты хорошо играть, старикъ?
   Старый актеръ выпрямился и, показавъ пальцемъ на свою плѣшивую голову, гордо сказалъ:
   -- Эта голова носила корону на подмосткахъ театра короля Генриха VIII!
   Торнклифъ вышелъ впередъ и, смѣясь, сказалъ:
   -- Увѣряю почтенныхъ актеровъ, что это -- знаменитый Корнишъ, увеселитель короля Генриха VIII, составившій для него не одну веселую пьесу...
   Слова Торнклифа до того растрогали стараго актера, что онъ бросился цѣловать руки лорда и въ порывѣ радости закричалъ:
   -- Господи Боже, вотъ счастье-то, если въ числѣ зрителей будетъ находиться...
   -- Молодой лордъ, остановилъ его вполголоса Торнклифъ.-- Попридержи языкъ за зубами, пріятель. Я не люблю, когда попусту треплютъ мое имя.
   -- Молодой лордъ, покорно повторилъ Корнишъ.-- Тогда я сыграю такъ, что всѣ окна домовъ покроются слезами...
   -- А люди уснутъ, засмѣялся Торнклифъ, похлопывая по плечу старика.-- Ничуть вѣдь ты не измѣнился, мой милый, старый Корнишъ!
   -- Я теперь ловлю за хвостъ райскую птицу -- герцога Лейстерскаго, шепнулъ Корнишъ.-- Господи Боже мой, да если мнѣ удастся, я снова попаду въ королевскійзамокъ, благодаря этому вельможѣ!
   Репутація Корниша была возстановлена; онъ получилъ рыцарскій костюмъ, скорѣе напоминавшій костюмъ санитара во время чумы, и громадную деревянную лошадь на колесахъ.
   Загремѣли трубы; застучали копыта; воздухъ потрясли восторженные крики толпы. На открытомъ помостѣ, задрапированномъ съ четырехъ сторонъ кулисами и занавѣсью, была приготовлена декорація забавной пасторали.
   Всѣмъ было извѣстно, что королева Елизавета любила бывать среди народа и, несмотря на слухи о всевозможныхъ покушеніяхъ, не измѣняла своего образа жизни и презирала опасность. И она требовала, чтобы всюду, гдѣ давались въ честь нея празднества, присутствовалъ и простой народъ.
   Королевская ложа находилась на первомъ планѣ подмостокъ, подъ роскошномъ навѣсомъ. На галлереяхъ гостиницы и просто на дворѣ размѣстились горожане, пущенные сегодня безплатно.
   -- Да здравствуетъ королева Англіи! проносилась по улицѣ волна ликующихъ звуковъ...
   На возвышеніи въ ложѣ появилась Елизавета въ великолѣпномъ нарядѣ, въ сопровожденіи пышной свиты, точно ходячая вывѣска ювелирныхъ издѣлій. Ближе всѣхъ къ королевѣ держался блестящій красавецъ графъ Лейстеръ, "прекрасный Робинъ", какъ шутя называла его Елизавета; въ числѣ разодѣтыхъ царедворцевъ виднѣлся невзрачный лордъ Сесиль; отдѣльной группой держались люди науки и искусства, которыми королева такъ любила окружать себя, въ противоположность своей предшественницѣ. Шуршали шелкомъ своихъ безконечныхъ фижмъ и жеманились старыя и молодыя лэди, стараясь изо всѣхъ силъ подражать королевѣ, искусственно дѣлая плоской свою грудь, длинной и узкой затянутую талію; къ довершенію уродства онѣ чернили зубы и ѣли мѣлъ, золу и сало, чтобы окончательно походить землисто-блѣднымъ цвѣтомъ лица и черными зубами на неказистую Елизавету.
   Королева улыбалась, отвѣчая изъ ложи на привѣтствія народа; золотисто-красные волосы ея въ затѣйливой прическѣ рѣзко выдѣлялись на сѣровато-зеленомъ атласѣ ея платья, затканнаго золотомъ и буквально осыпаннаго драгоцѣнными каменьями. Роскошь придворной жизни королевы англійской дошла до того, что обои въ ея пріемной были сплошь затканы золотомъ, украшены перлами и драгоцѣнными камнями, а королевскій тронъ сіялъ крупными брилліантами, рубинами и сапфирами.
   По всему театру волной прокатилось радостное привѣтствіе:
   -- Да сохранитъ Богъ нашу королеву!
   -- Да сохранитъ Богъ мой народъ! отвѣчалъ пріятный звучный голосъ Елизаветы.
   Она улыбалась, какъ улыбаются люди, сознающіе свое обаяніе, а обаяніе ея для простого народа было несомнѣнно. Стоило только ей появиться гдѣ-нибудь на улицѣ, и толпа начинала неистовствовать. Всѣ въ Англіи знали, что она работаетъ день и ночь надъ закономъ о государственномъ налогѣ въ пользу бѣдныхъ; всѣ знали, что въ правленіе Елизаветы прекратилось систематическое ухудшеніе монеты, практиковавшееся прежними монархами, а вмѣстѣ съ тѣмъ пополнилась пустая казна. Она правила мудро и осторожно двигалась "по теченію", какъ сама говорила; она подняла англійскій флотъ и англійскую армію на небывалую высоту и умѣла улаживать международныя недоразумѣнія. Она была увѣрена, что принесла странѣ счастье, и не ошибалась; но во всѣхъ ея дѣйствіяхъ всегда было много разсудка и мало чувства: Никто не могъ расчитывать на милость королевы Елизаветы тамъ; гдѣ эта милость потиворѣчила холодному расчету. При Елизаветѣ протестанты торжествовали, но королева, въ сущности, оставалась совершенно равнодушной къ вопросамъ религіи: она просто и здѣсь шла по теченію, по которому шла большая часть ея подданныхъ вслѣдъ просвѣщеннымъ государствамъ Европы.
   Въ то время, какъ простой народъ и люди новой Англіи обожали Елизавету, старая Ангдія въ лицѣ представителей аристократическихъ родовъ втайнѣ хранила къ ней глубокую ненависть и вздыхала О прежнихъ лучшихъ временахъ. Королева обращалась съ лордами, какъ съ лакеями, и не стѣсняясь кричала на нихъ; на большихъ пріемахъ она бранилась, какъ торговка, и были случаи, когда пышные аристократы вылетали изъ аудіенцъ-залы красные отъ королевскихъ пощечинъ.
   Затрубили трубы; взвился флагъ, и занавѣсъ тихо раздвинулся на обѣ стороны... Полъ сцены былъ устланъ тростникомъ, а у задней кулисы торчали жалкіе, грубо намалеванные кусты; возлѣ нихъ на шестѣ болталась вывѣска, гдѣ крупными буквами было написано: "Назидательная пьеса о томъ, какъ награждается истинная любовь и вѣрность, или трогательная исторія о пастушкѣ Дикѣ, пастушкѣ Кэтъ и о благородномъ рыцарѣ Лазуревой Страны, прозванномъ "Несокрушимое Сердце". На другомъ шестѣ, поставленномъ возлѣ трехъ крошечныхъ картонныхъ кустиковъ, было написано: "Лѣсъ". На авансцену вышелъ въ мишурномъ одѣяніи авторъ, -- нашъ старый знакомый Корнишъ. Витіеватымъ слогомъ съ ужимками сказалъ онъ маленькую рѣчь. Это былъ прологъ. Корнишъ просилъ строгихъ судей, между которыми была и "прелестнѣйшая изъ королевъ міра", быть снисходительнѣе къ актерамъ, ремесло которыхъ такъ трудно: вызвать смѣхъ или слезы у просвѣщенныхъ зрителей. Потомъ онъ принесъ игрушечныхъ барашковъ на колесикахъ и разставилъ ихъ возлѣ кустиковъ. Это было стадо пастушки Кэтъ. Дика изображалъ прехорошенькій мальчикъ съ длиннымъ парикомъ изъ завитой кудели. Разыгрывалась наивная исторія любви пастушка и пастушки, сопровождавшаяся танцами и пѣніемъ подъ несложный напѣвъ волынокъ. Когда стаду понадобилось перейти на другое мѣсто, его просто перенесли на противоположную сторону тѣсной сцены.
   Но вотъ появился на огромномъ деревянномъ конѣ рыцарь Лазуревой Страны Несокрушимое Сердце,-- опять мастеръ Корнишъ. Его необыкновенный ревъ приводилъ въ трепетъ нѣжныхъ лэди, а лошадь его была до того велика, что деревья въ лѣсу рядомъ съ нею казались величиною съ незабудку. Рыцарь влюбился въ маленькую Кэтъ и предложилъ ей сдѣлаться владычицей Лазурной Страны. Кэтъ ломала руки, сраженная красотою и величіемъ мастера Корниша; но любовь, вѣрность и добродѣтель преодолѣли искушенія, и все закончилось пляскою поселянъ. Они необыкновенно добросовѣстно скакали на свадьбѣ добродѣтельной Кэтъ, которой рыцарь Несокрушимое Сердце подарилъ въ приданое драгоцѣнный ларецъ съ чудеснымъ заклинаніемъ вѣчной юности и красоты. Самъ рыцарь далъ тутъ же торжественный обѣтъ безбрачія и преданности королевѣ. Во всю эту комедію мастеръ Корнишъ сумѣлъ вплести очень много похвалъ королевѣ Елизаветѣ.
   Взрывъ аплодисментовъ былъ наградой автору и актерамъ. Мастеръ Корнишъ ликовалъ: онъ былъ теперь убѣжденъ, что попадетъ въ число королевскихъ увеселителей.
   Когда въ, концѣ пьесы Добродѣтель, спустившись съ облаковъ, изрекла проклятіе чародѣйкѣ королевы шотландской, Торнклифъ, бывшій въ толпѣ, грустно улыбнулся. Что понимали эти льстецы? Они, конечно, пресмыкались бы также передъ той, которую теперь проклинали, если бы у нея была сила и власть.
   Въ душѣ Торнклифа проснулось воспоминаніе объ единственной встрѣчѣ своей съ Маріей Стюартъ, случившейся нѣсколько мѣсяцевъ тохму назадъ. Торнклифъ остановился тогда въ одной изъ гостиницъ на сѣверныхъ дорогахъ и ждалъ, когда слуга его задастъ корма лошадямъ. Онъ видѣлъ, какъ остановилась карета, запряженная шестерней цугомъ, и изъ нея вышла дама, съ ногъ До головы закрытая плащемъ съ низко спущеннымъ на лицо капюшономъ. Ее конвоировала многочисленная стража. Куда и зачѣмъ ѣхала эта дама и кто была она? Судя по легкой походкѣ и гибкой фигурѣ, дама была молода. Сопровождавшій ее пожилой суровый сэръ почтительно называлъ ее "милэди" и освѣдомлялся о ея здоровьѣ. Пока кормили лошадей, дама молча стояла у окна, прижавшись блѣднымъ лбомъ къ стеклу, и все время молчала и не открывала лица, пока лошади не были готовы. Безмолвная она вошла въ свой экипажъ въ сопровожденіи пожилой камеристки, чтобы продолжать въ немъ дальнѣйшій путь. Торнклифъ ѣхалъ слѣдомъ по той же дорогѣ.
   Кареты того времени, только-что введенныя въ употребленіе, были очень тяжелы, неуклюжи и неудобны для плохихъ болотистыхъ дорогъ, и съ каретой незнакомки случилось обычное для той поры несчастье.
   Торнклифъ увидѣлъ, что рыдванъ лежитъ на боку, лошади рвутся, а слуги растерялись. Онъ соскочилъ съ сѣдла и поспѣшилъ на помощь. Молодая лэди вышла изъ кареты, опираясь на руку Торнклифа, пока тучный сэръ выпутывался изъ-подъ свалившагося на него сидѣнья.
   Была лунная ночь, и въ голубоватомъ свѣтѣ Торнклифъ увидѣлъ изъ-подъ откинувшагося капюшона поблѣднѣвшее лицо, окруженное волнами распустившихся мягкихъ волосъ, лицо такой безконечной красоты и. скорби, что сердце его забилось сильнѣе отъ непонятнаго волненія. Лэди сказала тихимъ музыкальнымъ голосомъ:
   -- Благодарю васъ, милордъ; вы оказали; услугу королевѣ, потерявшей тронъ Шотландіи, но она здѣсь бѣднѣе пастушки, и ей нечѣмъ отблагодарить васъ.
   Такъ вотъ кто скрывался подъ темнымъ капюшономъ! Такъ это была она... Торнклифъ едва успѣлъ коснуться губами протянутой руки Маріи, какъ услышалъ суровый голосъ ея тюремщика:
   -- Я -- лордъ Гунтингдонъ, слуга королевы англійской, сэръ; я сопровождаю важную особу по предписанію правительства и требую отъ васъ отчета, случайно ли вы оказали намъ, помощь въ дорогѣ или за этимъ скрывался какой-нибудь умыселъ?
   Если бы у Торнклифа въ эту минуту "былъ отрядъ добрыхъ воиновъ! Если бы онъ зналъ раньше объ этой встрѣчѣ! По предписанію королевы Елизаветы Гунтинг.донъ перевозилъ свою плѣнницу въ другую тюрьму для большей безопасности...
   Комиссія въ Іоркѣ, во главѣ съ Мурреемъ, обвинила королеву Марію въ убійствѣ мужа "и представила въ доказательство ея виновности ея письма къ Ботвелю; неизвѣстно, были ли они настоящими или подложными, но они сыграли роковую роль въ жизни Маріи. Елизавета, строгая охранительница монархіи, сначала пробовала уговорить Муррея и шотландскій парламентъ признать мирно права своей бывшей королевы, но, получивъ отказъ, не захотѣла проливать за шотландскую королеву англійской крови и согласилась на судебный процессъ надъ Маріей.
   Торнклифу не стоило никакого труда доказать Гунтингдону случайность встрѣчи съ узницею; съ нимъ не было никого, кромѣ слуги, и его отпустили. Но когда карета королевы Маріи скрылась за поворотомъ, и дорога опустѣла, красивая мѣстность, окружавшая его, показалась ему похожей на кладбище. Торнклифъ почувствовалъ въ сердцѣ пустоту и боль, какъ будто его глубоко ранили. Если бы онъ разсказалъ объ этомъ какому-нибудь пуританину, то узналъ бы, что его разумъ отуманенъ чарами колдуньи-королевы.
   Пожалуй, это было и правдою, потому что: съ этого дня образъ королевы Маріи не выходилъ изъ головы Торнклифа, а воспоминаніе объ Алисѣ Фицральфъ совершенно потускнѣло въ его душѣ. Онъ былъ отравленъ.. Идея, которой Торнклифъ посвятилъ свою жизнь, воплотилась въ прекрасный образъ, и онъ почувствовалъ, что отнынѣ хочетъ жить и умереть возлѣ Маріи.
   Когда кончился спектакль, и королева Елизавета выразила одобреніе актерамъ и автору, толпа понесла Торнклифа по направленію къ воротамъ гостиницы. Елизавета прошла среди выстроившихся шпалерами городскихъ властей къ великолѣпной бѣлой лошади, ожидавшей ее посреди двора, бросая ласковые взгляды на махавшихъ ей шляпами и кричавшихъ привѣтствія горожанъ. Она обѣщала старой калѣкѣ, опиравшейся на костыли, помощь изъ церковныхъ суммъ, а потомъ взяла на руки блѣдненькую дѣвочку съ тонкими безсильными ножками и съ материнской нѣжностью поцѣловала ее. Всѣ слышали, какъ она сказала своему секретарю:
   -- Сэръ Сесиль, вотъ до чего доводитъ бѣдность! Это дитя росло безъ солнца; почтенный горожанинъ, принесшій на праздникъ ребенка, говоритъ, что его родители погибли во времена правленія моей покойной сестры Маріи, когда шестнадцать человѣкъ были казнены въ одной норвичской епархіи. Дѣвочка -- круглая сирота; ее содержитъ приходъ. Запишите ее. въ списокъ тѣхъ дѣтей, которыхъ я помѣщаю въ лондонскій Христовъ госпиталь. Тамъ на тебя надѣнутъ чистое розовое. платьице и красный платочекъ, бѣдное дитя!
   Въ это время кто-то, рыдая, опустился къ ногамъ королевы. Елизавета съ изумленіемъ взглянула на опустившуюся передъ нею на колѣни даму въ черномъ покрывалѣ съ пышной прической сѣдыхъ локоновъ. И на глазахъ всѣхъ гражданъ, знавшихъ хорошо о величіи и гордости Говардовъ, знатная лэди прошептала униженно, путая фразы отъ волненія:
   -- Мой мужъ умеръ за ваше величество при покойномъ королѣ... Я молю... я молю теперь о снисхожденіи для моего сына... Его дѣдъ былъ дядей матери вашего величества, королевы...

0x01 graphic

   Въ холодныхъ голубыхъ глазахъ Елизаветы не появилось и тѣни участія. Она надменно откинула назадъ голову и произнесла ледянымъ тономъ:
   -- Я умѣю цѣнить и награждать всѣхъ, кто можетъ быть полезенъ моему народу и дорогой Англіи, и распоряжусь Относительно судьбы вашего сына такъ, какъ того требуетъ не снисхожденіе, а справедливость. Скажу вамъ только одно: пока еще нѣтъ никакихъ данныхъ для его осужденія, но я не позволю его освободить до тѣхъ поръ, пока не будутъ усмирены сѣверные бунтовщики. Въ вашемъ сынѣ много дерзости, милэди! И вашъ мужъ умеръ отъ того же честолюбія,-- не за меня, лэди, прошу это помнить: онъ... ха, ха, ха, вообразилъ себя королемъ? Онъ, конечно, тогда помѣшался... Вы должны были бы чаще напоминать вашему сыну эту глупую старую исторію, чтобы онъ не вообразилъ себя, какъ его отецъ, королемъ! Вѣроятно, это наслѣдственное помѣшательство, лэди Сюррей... да, да...
   Она смѣялась; ея смѣху вѣжливо вторили придворные. Когда королева, не удостоивъ просительницу больше ни единымъ словомъ, двинулась дальше, лэди Сюррей поднялась, вся красная отъ стыда и униженія и, шатаясь. прошла къ лѣстницѣ, ведущей въ гостиницу. Голова ея кружилась; она сказала упавшимъ голосомъ встрѣтившему ее Торнклифу:
   -- Торни, поддержи: меня; мнѣ очень нехорошо...
   Онъ намочилъ графинѣ водою виски и, когда она оправилась, свелъ ее къ экипажу.
   -- Садись, Торни, со мною, сказала она тихо,-- вѣдь, ты же рѣшилъ ѣхать въ замокъ. Твою лошадь отдадимъ Клеру.
   Въ глубинѣ экипажа графиня, говорила Торнклифу виноватымъ, разбитымъ голосомъ, гладя его руку:
   -- Не сердись на старую тетку, Торни... Я погорячилась тогда, помнишь, и удалила тебя изъ замка, а теперь... послѣ Томми ты для меня самый дорогой человѣкъ...
   Потомъ она заговорила объ Алисѣ, но все, что она говорила, было такъ незначительно и ничтожно, потому что она думала только о томъ, кто сидѣлъ теперь въ мрачномъ Тоуэрѣ. Впрочемъ, изъ разсказа графини Торнклифъ узналъ, что Алиса совсѣмъ ослѣпла. Виноваты ли въ этомъ были капли и мази старой Теофаніи, или же слѣпота явилась неизбѣжнымъ слѣдствіемъ поврежденія глаза,, но бѣльмо, появившееся сначала на одномъ ея глазу въ видѣ крошечнаго пятнышка, все разрасталось и заволокло весь глазъ; потомъ пропалъ и другой. Упомянувъ вскользь объ Алисѣ, лэди Сюррей сейчасъ же снова перескочила на свою любимую тему и, горько жалуясь на жестокость королевы, вдругъ прошептала, стиснувъ зубы:
   -- Ага, такъ она соберетъ немного вѣрныхъ лордовъ около своего трона! Я теперь жалѣю, что Томми медлилъ... о, какъ я жалѣю, что я не возбуждала его! Меня поддерживаетъ единственная надежда, что еще есть люди, способные идти за нимъ, Торни!
   Передъ Торнклифомъ снова была старая львица, разъяренная тѣмъ, что у нея отняли ея дѣтеныша. Онъ склонился къ графинѣ и сказалъ ей тихо:
   -- Величайшая тайна, тетушка: я пробуду у васъ только одинъ день: на сѣверѣ готовится возстаніе.
   Изъ устъ лэди Сюррей вырвалось неопредѣленное восклицаніе; она откинулась въ глубь экипажа и всю дорогу не произнесла ни слова, погруженная въ думы.
   Въ это время Алиса Фицральфъ сидѣла въ башнѣ Теофаніи и говорила старухѣ ритмическимъ, унылымъ голосомъ:
   -- Прошли лѣто, и осень, и зима съ. ея вьюгами; прошла и веселая весна съ майской березкой, которую такъ любилъ Торни; прошло снова лѣто и наступила скучная осень. Сегодня первый свѣтлый день, а то все лилъ дождь, и скоро опять онъ будетъ лить безъ конца, а потомъ замокъ занесетъ сугробами. И Торни не вернется.
   -- Онъ вернется, дитя мое, сказала старуха тихо, но чуткое ухо Алисы услышало, какъ-неувѣренно звучитъ ея голосъ.
   Алиса покачала головою.
   -- Теперь я все предвижу, Тиффани, все слышу, и вотъ сейчасъ я знаю, что на меня надвигается какое-то страшное горе...
   Глаза ея съ ужасомъ вглядывались въ глубину комнаты.
   -- Позволь мнѣ сегодня ночевать у тебя, Тиффани; я думаю, Мнѣ будетъ страшно одной у себя, страшно и холодно, а у тебя здѣсь такъ тепло. Я ужасно озябла...
   -- Святая Дѣва съ тобою... ночуй, гдѣ хочешь...
   Въ эту ночь Алиса осталась спать у старухи.
   Уныло вылъ вѣтеръ въ трубѣ, и стучалъ уныло внизу сторожъ; трещали и стонали деревья стараго парка; въ каминѣ догорали полѣнья, подброшенныя Теофаніей; въ углу трещалъ сверчокъ, и дождь хлесталъ въ стекла, разозлившись, что цѣлый день стояла хорошая погода. На зарѣ Теофанія проснулась: кто-то держалъ ее за плечо.
   -- Что это съ тобою, Алисочка?..
   Бѣлѣе полотна стояла Алиса передъ старухою, уже совсѣмъ одѣтая, и тихо шептала:
   -- Развѣ ты не слышишь? Это его голосъ.
   Потомъ она ощупью пошла на встрѣчу къ Торнклифу. Насталъ моментъ, котораго она ждала больше года. Отчего же такъ мучительно ныло ея сердце?
   Въ старой залѣ, среди выбѣжавшихъ со свѣчами слугъ, стоялъ Торнклифъ. Алиса не видѣла его лица; но по тому, какъ долго онъ стоялъ передъ нею молчаливый, точно ошеломленный, пока не склонился къ ея протянутой рукѣ, она поняла, какъ онъ потрясенъ и. ея рука дрожала въ его рукѣ...
   Алиса и Торнклифъ остались вдвоемъ въ громадной залѣ у камина. Наступило долгое, томительное молчаніе.... Всѣ новости: Торнклифа изсякли, а говорить о себѣ ему было нечего или не хотѣлось. Онъ робко спросилъ невѣсту, избѣгая смотрѣть на нее:
   -- А ты, Алисонъ... какъ безъ меня жила... Ты...
   Онъ остановился. Алиса молчала. И въ этомъ молчаніи, и въ опущенныхъ вѣкахъ былъ для него ужасъ. Онъ боялся ея лица, боялся и молчанія. Что-то ледяное сжимало ему сердце, и онъ чувствовалъ, что страхъ и жалость къ этой слѣпой дѣвушкѣ были въ немъ такъ велики, что не оставили уже въ душѣ мѣста для другихъ чувствъ.
   Тогда она заговорила сама, заговорила медленно, роняя тяжелыя Слова, продиктованныя ей чуткимъ сердцемъ.
   -- Торни, говорила Алиса глубокимъ, безнадежнымъ голосомъ.-- Я тебя ждала и дождалась. Но я знаю, что ты уже не любишь меня попрежнему. И я не хочу и не могу удерживать тебя во имя одного только долга. Это не годится... Сегодня у меня изъ сердца вырвали кусокъ; но рана заживетъ, Торни, какъ заживаетъ всякая рана. Съ этимъ горемъ еще можно жить, -- вѣдь у меня остается еще вѣра. Иди и борись съ незапятнанною совѣстью, и да благословитъ Богъ твою побѣду!
   Слова падали, какъ удары молота, и Торнклифъ не выдержалъ. Онъ упалъ на колѣни передъ Алисой; слезы душили его. Онъ цѣловалъ край ея платья и повторялъ, задыхаясь отъ рыданій:
   -- О, Алиса, не гони меня отъ себя,-- я такъ страдаю... Прекрасная моя, свѣтлая, чистая... вѣдь это я, я лишилъ тебя навсегда солнечнаго свѣта... Не гони меня... дай мнѣ искупить свою вину,-- не то я съ ума сойду отъ ужаса...
   Алиса не Плакала. Наклонясь къ Торнклифу, она тихо гладила его мягкія каштановыя кудри, и губы ея шептали съ материнскою ласкою:
   -- Любовь радостна, милый Торни, а ты испытываешь жалость, жгучую боль и ужасъ. Забудь меня. Развѣ такова любовь жениха? Уѣзжай, Торни, съ легкимъ сердцемъ; тебѣ не въ чемъ винить себя, потому что я не виню тебя. Все можетъ быть къ лучшему: слѣпота даетъ мнѣ возможность глубже задуматься надъ тѣмъ, что я выбрала, и отдаться всецѣло вѣрѣ. Иди, Торни, я возвращаю тебѣ твое слово... Но если тебѣ будетъ нужна помощь или участіе сестры,-- вернись сюда...
   Алиса встала, поцѣловала Торнклифа въ лобъ и, высвободивъ изъ его судорожна сжатыхъ пальцевъ край своего, платья, вышла изъ залы...

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XVI.
Утопающіе.

   Дна молодыхъ джентльмена въ зимній день начала 1571 года торопливо шли по правой сторонѣ лондонскаго берега Темзы, направляясь къ мосту. Одинъ изъ нихъ говорилъ:
   -- Необходимо, Торни, зайти къ цырюльнику и къ Павлу за портнымъ.
   У древняго собора св. Павла во дворѣ было раскинуто много книжныхъ лавокъ; на окончаніи службы здѣсь между колоннами на портикѣ толпились портные; это былъ сборный пунктъ, нѣчто въ родѣ биржи, гдѣ лорды сговаривались о цѣнѣ за шитье платья, покупали плащи и камзолы и давали съ себя снимать мѣрки.
   -- Сегодня мы должны придать себѣ видъ праздныхъ любителей увеселеній, продолжалъ тотъ же голосъ, -- я назначилъ свиданіе въ "Сиренѣ", гдѣ мы будемъ толкаться среди всякаго актерскаго сброда, какъ дѣлаютъ многіе бездѣльники. Ты что-то хмуришься, Торни?
   -- Это -- слѣды вчерашней попойки, Томми, отвѣчалъ Торнклифъ.
   Голосъ его. звучалъ глухо. Нѣсколько минутъ братья шли молча и, поровнявшись съ Лондонскимъ мостомъ, сдѣлались вдругъ безпокойнѣе. Ихъ окружила суетливая шумная толпа. Это былъ центръ торговой жизни Лондона. Щеголи и щеголихи терлись здѣсь около лавокъ шляпочниковъ, нагружая своихъ слугъ покупками; торговки и торговцы бранились и клялись; изъ общаго гула выдѣлялся однотонный мотивъ баллады уличнаго пѣвца; заслушавшаяся его пѣнія дама кричала, что "карманники" вырѣзали у нея карманъ съ кошелькомъ...
   -- Опасное мѣсто, сказалъ герцогъ норфолькскій,-- тутъ можно застрять, столкнувшись носъ къ носу съ кѣмъ-нибудь изъ знакомыхъ. Спѣшимъ, Торни.
   Они миновали благополучно мостъ и вышли на широкую, прекрасно мощеную улицу Чипсайдъ. Здѣсь на углу была цырюльня съ мѣднымъ тазомъ вмѣсто вывѣски.
   Молодые люди вошли въ открытую дверь и усѣлись за столикъ. Цырюльникъ предупредительно произнесъ заученную фразу:
   -- Угодно будетъ милордамъ имѣть свирѣпый или пріятный видъ?
   -- Какъ можно безпечнѣе и веселѣе, любезный! засмѣялся дѣланнымъ смѣхомъ Норфолькъ.
   Цырюльникъ подмигнулъ однимъ глазомъ и съ рвеніемъ взялся за щипцы и бритву. Торнклифъ молчалъ. Норфолькъ внимательно слѣдилъ за руками подмастерья, работавшими надъ липомъ его спутника.
   -- Ну, другъ, сказалъ онъ съ досадою,-- твоя лэди не очень-то будетъ обрадована, увидѣвъ такое, "пріятное лицо"! Тутъ ничего не подѣлаетъ и цырюльникъ!
   Скоро они вышли изъ цырюльни, надушенные, съ локонами до самыхъ плечъ.
   Дорогою Норфолыгь недовольно сказалъ. Торнклифу:
   -- Если ты будешь себя такъ держать, то врядъ ли обманешь даже дурака.
   Не получая никакого отвѣта, герцогъ-перемѣнилъ тонъ:
   -- Послушай, я вполнѣ понимаю тебя: ты смотришь на себя, какъ на человѣка, которому предстоитъ въ чужомъ пиру похмелье. Я вѣдь не обращаю вниманія на всѣ тѣ глупости безкорыстнаго участія въ дѣлѣ, которыя ты мнѣ наболталъ передъ отъѣздомъ изъ замка. Ты тогда былъ ужасно юнъ и легкомысленъ. Но съ тѣхъ поръ прошло два года... Конечно, ты другой; тебѣ хочется жить, и не жениться же тебѣ, въ самомъ дѣлѣ, на бѣдной слѣпой Алисонъ? Я вполнѣ понимаю, что Алиса будетъ великодушна...
   -- Я попрошу тебя не касаться моихъ отношеній къ Алисѣ, сквозь зубы пробормоталъ Торнклифъ.
   "Сирена" была близка; при видѣ ея щита съ. чудовищнымъ изображеніемъ женщины-рыбы, братья повернули въ переулокъ чтобы кончить разговоръ. Потянулись снова маленькіе домики изъ кирпича и глины.
   -- Я хотѣлъ только сказать, что, отвѣдавъ сладкаго, человѣкъ не захочетъ горькаго, пожалъ плечами герцогъ и усмѣхнулся.-- Разъѣзжая по дорогамъ Англіи съ сѣвера на югъ, ты привыкъ къ веселой жизни, да и въ Лондонѣ веселья сколько хочешь. Станешь ты сидѣть со слѣпою въ глуши? Ну, ладно, ладно... Буду говорить о себѣ. Я дѣйствовалъ не такъ, какъ слѣдовало: нужно было поступить рѣшительно или отказаться отъ плана. Слѣдствіемъ моего промедленія явился: раздоръ въ партіи, потомъ усердіе шпіоновъ, засадившихъ меня въ Тоуэръ, откуда я выкарабкался только благодаря недостаточности уликъ, но слишкомъ поздно для того, чтобъ схватить счастье за хвостъ. Пришлось начинать работу сначала; не осталось, ты знаешь, и слѣда отъ прежней. Я такъ надѣялся на Леонара Дакра и на Дерби, и что же оказалось: Дерби не рѣшился рискнуть своимъ положеніемъ и закрылся щитомъ преданности Елизаветѣ, а Леонаръ Дакръ съ Нортумберлэндомъ и Вестморлэндомъ бѣжали... Измѣнники! Ха! ха! Я получилъ свободу потому, что мои планы рухнули и меня признали безвреднымъ послѣ жестокаго подавленія возстанія съ его безчисленными арестами. Какъ только ты уцѣлѣлъ, Торни?
   -- Я-ни за кого не прятался, гордо отвѣчалъ Торнклифъ.
   -- Да развѣ я это хотѣлъ сказать? продолжалъ тѣмъ же заискивающимъ голосомъ герцогъ,-- повернемъ еще вонъ въ тотъ переулокъ.-- Я не хочу тебя упрекать, но я замѣтилъ, что съ нѣкоторыхъ поръ ты сталъ охладѣвать къ дѣлу; ты сталъ вялъ и мраченъ...
   -- А у тебя закружилась голова отъ величія, засмѣялся Торнклифъ.-- Ты уже видишь себя на тронѣ Шотландіи.
   Герцогъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на кузена. Откуда взялся этотъ тонъ у юноши, еще такъ недавно- слушавшаго съ обожаніемъ честолюбивыя мечты Норфолька?
   Они подвигались къ набережной Темзы, куда выходила часть стѣны съ низкими зубцами, крытыми свинцомъ. Внизу темнѣла вода; надъ нею торчали чугунныя кольца, къ которымъ привязывали лодки. Норфолькъ указалъ Торнклифу на волны Темзы.
   -- Мнѣ нельзя вернуться, Торни, какъ этимъ волнамъ, разъ уже онѣ вышли изъ своего верховья. Я потерялъ свое положеніе при дворѣ и долженъ найти новое. Я -- Томасъ Говардъ.
   Онъ гордо вскинулъ голову и холодными глазами уставился на Торнклифа..
   -- Перчатка брошена, Торни. Я запутался въ папскихъ сѣтяхъ такъ, что мнѣ уже не вылѣзть; къ тому же ты правъ: тронъ Шотландіи кружитъ голову.
   Торнклифъ задрожалъ съ ногъ до головы, и рѣзко повернулся: къ герцогу.. Онъ былъ очень блѣденъ. Въ широко раскрытыхъ глазахъ его застылъ ужасъ.
   -- Такъ неужели только это удерживаетъ тебя, Томасъ?
   -- Нѣтъ, Торни, ни одинъ только страхъ отчаянія. Я былъ бы счастливъ, если бы мнѣ отмстить за смерть отца и возстановить старую Англію. Но мнѣ показалось, что въ твоемъ голосѣ звучатъ опять нотки раздраженія. Послушай: поговоримъ на чистоту; ты думаешь, что побѣда нашей партіи дастъ выгоды только мнѣ? Лишь только это случится, Марія очутится всецѣло, въ моей власти. Она дала уже. согласіе на бракъ со мною: Филиппъ и папа благословляютъ нашъ союзъ.
   Онъ говорилъ шопотомъ, съ самодовольной улыбкой, и отчетливыя фразы его падали тяжело, какъ свинцовыя капли, на сердце Торнклифа.
   -- Королева Марія -- мечтательница, продолжалъ герцогъ.-- Мнѣ извѣстно черезъ тюремщика, что она часто бредитъ вслухъ освободителями-принцами. Сначала она мечтала, что донъ-Карлосъ освободитъ ее; потомъ ея;мечты перешли на его дядю, блестящаго донъ-Хуана. Теперь ей пришлось обратить свое, благосклонное вниманіе на герцога норфолькскаго. Ты хорошо понимаешь, какою должна быть теперь моя тактика: вѣдь годъ назадъ католикъ Джемсъ Гамильтонъ сразилъ своего стараго врага Муррея, чтобы завладѣть сыномъ Маріи и регентствомъ Шотландіи. Ребенокъ будетъ всецѣло въ нашихъ рукахъ, какъ и мать. Марія станетъ послушнымъ орудіемъ своего мужа; ребенокъ хилъ... герцогъ норфолькскій сдѣлается неограниченнымъ владыкою Шотландіи и Англіи; тронъ дрожитъ и теперь, когда Шотландія изъ края въ край кипитъ заговорами и религіозною войною... Марія будетъ безсловесною въ нашихъ рукахъ... Я научу ее быть покорной...
   Герцогъ любовался своими словами и не слышалъ глухого стона Торнклифа. Торнклифъ тяжело дышалъ, опираясь на каменную баллюстраду набережной.
   -- И тебя, мой Торни, ждетъ почетное мѣсто въ этомъ пиру. Ты будешь моею правою рукою, ты получишь герцогство на сѣверѣ Шотландіи или Англіи и руку лучшей изъ придворныхъ красавицъ, когда это будетъ выполнено; ты...
   Норфолькъ отшатнулся. Торнклифъ съ глухимъ стономъ выпрямился и почти вплотную подошелъ къ Норфольку.
   -- Слушай ты, сказалъ онъ грубо, -- не знаю, какъ мнѣ тебя назвать... Теперь ты только раскрылъ передо мною карты и показалъ, для чего ты требуешь отъ меня убійства королевы...
   Норфолькъ задрожалъ.
   -- Тише, сумасшедшій, если ты не хочешь погубить насъ обоихъ...
   -- Здѣсь глухо, и никто насъ не услышитъ... А какой ты трусъ, Томми!
   -- Если бы не дѣло, я бы заставилъ тебя отвѣтить за твои слова...
   -- Ты это успѣешь, когда будешь королемъ Шотландіи, Сейчасъ я тебя покину. Наши дороги расходятся.
   -- Торни, Торни, ты сошелъ съ ума! Вѣдь насъ ждетъ папскій агентъ!
   -- Сейчасъ я тебя покину, продолжалъ рѣшительно Торнклифъ.-- Я не хочу марать своихъ рукъ въ крови тетерь, когда знаю твои планы.: Я не хочу помогать тебѣ губить ту, имя которой недостойны вымолвить твои уста. Освобождать королеву шотландскую можно только съ чистою совѣстью; оковы ея спадутъ только тогда, когда къ нимъ прикоснутся чистыя руки. Ты думаешь ее освободить для гибели и рабства... Только теперь я постигъ всю глубину твоего лицемѣрія и подлости, Какая у тебя черная, какая мелкая душа!
   Видя, что Норфолькъ съ ужасомъ отступаетъ, Торнклифъ остановилъ его рѣшительнымъ движеніемъ руки.
   -- Ты выслушаешь меня до конца, не то я закричу. Я обожалъ тебя, какъ сына Сюррея, бывшаго героемъ-мученикомъ для меня съ самаго дѣтства. А ты оказался трусомъ. Я клялся защитить вѣру отцовъ моихъ, а ты ею торгуешь. Ты -- торгашъ! Больше трехъ лѣтъ убилъ я на дѣло, въ которое вѣрилъ всей душою, а ты сбросилъ мое небо на землю. Твоимъ богомъ было золото и почести, герцогъ норфолькскій, и я оказался глупымъ мальчишкой, обманутымъ тобою. Королева Шотландіи была моимъ небомъ, къ которому я не смѣлъ приблизиться, чувствуя себя недостойнымъ и сгорая отъ любви къ ней, отъ любви, Томасъ Говардъ, слышишь, а ты... ха, ха... ты! Я все разбилъ, все бросилъ къ твоимъ ногамъ... тебѣ я принесъ въ жертву любовь мою къ королевѣ, разбитое сердце Алисы... Отчего же ты не оставилъ мнѣ капли прежней вѣры, отчего не. обманывалъ до конца?.. вѣдь тогда я могъ бы исполнить то, что хотѣлъ, какъ слѣпой, а теперь... теперь я долженъ быть простымъ безсмысленнымъ и жестокимъ убійцей... по найму герцога норфолькскаго.
   -- Нѣтъ... ты... помѣшался... прошепталъ Норфолькъ, -- ты... хочешь выдать меня!
   -- Ты думаешь, какъ обыкновенно думаютъ люди, способные на это сами. Я, конечно, не выдамъ тебя, но отнынѣ не пойду по одной дорогѣ съ тобою. Я никогда не подниму руки на сына лорда Сюррея, но прошу, избавь меня отъ общенія съ тобою.
   Не прибавивъ больше ни слова, не подавъ на прощанье руки, Торнклифъ повернулся и быстро зашагалъ по направленію къ Ломбардъ-Стриту. Эта часть города была населена почти исключительно богатыми итальянцами-ростовщиками,-- "ломбардцами", какъ ихъ тогда называли. Торнклифъ, спѣшилъ къ одному изъ этихъ ломбардцевъ, чтобы отказаться отъ обѣщанныхъ денегъ, необходимыхъ ему для выполненія плана ареста, а, можетъ быть, даже и убійства королевы Елизаветы вмѣстѣ съ ея приближенными въ одномъ изъ загородныхъ дворцовъ.
   А Норфолькъ отправился къ тавернѣ "Сирена", гдѣ ждалъ его агентъ отъ организаторовъ сѣвернаго возстанія. Эмигранты-католики собрались въ нидерландскомъ городѣ Антверпенѣ. Агентъ ихъ Ридольфи велъ переговоры съ папой и Филиппомъ II объ освобожденіи Маріи Стюартъ и арестѣ Елизаветы. Оба они -- и папа, и испанскій король -- одобряли планы заговорщиковъ, одобряли и бракъ Маріи съ герцогомъ норфолькскимъ, но на просьбы о помощи войсками Филиппъ отвѣчалъ уклончиво.
   Въ мартѣ 1570 года папа обнародовалъ указъ объ отлученіи отъ церкви и низложеніи еретической англійской королевы. Елизавета воспретила ввозъ этого указа въ Англію, но, несмотря на запрещеніе, онъ былъ прибитъ на дверяхъ Ламбета, -- епископскаго дворца въ Лондонѣ. Слухи о тайныхъ заговорахъ достигали ушей всевѣдущаго Сесиля и самой Елизаветы; наконецъ, провозъ папскаго указа въ Англію былъ объявленъ государственной измѣной; было обнародовано также, что всякій, заявляющій во время жизни королевы Елизаветы о своихъ правахъ на ея корону, утрачиваетъ право наслѣдовать англійскій престолъ.
   Ридольфи торопилъ заговорщиковъ поскорѣе отдѣлаться отъ Елизаветы; Филиппъ отказывался послать войска раньше, чѣмъ будетъ все покончено съ Елизаветой. Волненія въ Нидерландахъ слишкомъ пугали его, и онъ не рѣшался начать войну съ Англіей. Норфолькъ въ свою очередь долго колебался, не желая начать возстаніе до тѣхъ поръ, пока въ Англіи не появятся испанскія войска. Въ описываемый моментъ Ридольфи прислалъ изъ Мадрида агента съ письмомъ, въ которомъ требовалъ выполненія давно рѣшеннаго плана. Торнклифъ долженъ былъ взять на себя планъ ареста..
   Покончивъ счеты съ ломбардцами, Торнклифъ вспомнилъ, что для ликвидаціи дѣлъ съ Норфолькомъ необходимо передать ему заемныя письма и обратныя росписки. Съ тяжелымъ чувствомъ направился. онъ къ "Сиренѣ", гдѣ расчитывалъ еще застать герцога. Необходимо развязаться съ Томасомъ, а потомъ жить, если это возможно... Но возможность жить казалась ему такой слабой, что онъ улыбался при одной мысли, какъ нелѣпо будетъ теперь его. безцѣльное существованіе.
   Торнклифъ засталъ герцога норфолькскаго еще въ "Сиренѣ", за отдѣльнымъ столикомъ, въ глубинѣ темной ниши, гдѣ всегда оставлялись мѣста для болѣе почетныхъ посѣтителей.. Свѣтъ простой желѣзной люстры съ оплывающими свѣчами упалъ на лицо вошедшаго, и. сердце Норфолька похолодѣло. Куда дѣвались старанія цырюльника придать Торнклифу. "безпечно-пріятный" видъ? Его смуглое лицо было, блѣдно; глаза смотрѣли безъ мысли, неподвижнымъ, мертвымъ, взглядомъ. Для чего пришелъ, онъ, сюда?.. Неужели онъ хочетъ убить его или выдать? И герцогъ невольно схватился за рукоятку шпаги...
   Торнклифъ направился прямо къ столику кузена. Голосъ его звучалъ глухо, и тяжело падали его слова.
   -- Я принесъ вамъ счета и всѣ росписки... вотъ здѣсь...
   Черные глаза агента Ридольфи вспыхнули.
   -- Торнклифъ, сказалъ Норфолькъ дрожащимъ голосомъ,-- неужели ты еще не раздумалъ?
   Норфолькъ терялъ голову отъ ужаса: каша была заварена: отступать невозможно...
   -- Вѣдь все это было шуткой, Торнклифъ, то, что я тебѣ наболталъ... пойми... вспомни: въ жилахъ моихъ течетъ кровь моего отца... кровь Сюррея...
   Торнклифъ, не говоря ни слова; пошелъ прочь. У него кружилась голова. Въ Ломбардъ-Стритѣ онъ зашелъ въ таверну и выпилъ немного стараго гасконскаго вина.
   Проходя мимо столиковъ, Торнклифъ услыхалъ среди хохота, шума и пьяныхъ криковъ знакомый голосъ:
   -- Господи Боже, какое счастье выпало на долю Корниша, королевскаго увеселителя! Да это сэръ Торнклифъ, то бишь, я хотѣлъ сказать, лордъ Мовбрей...
   На Торнклифа смотрѣла пара слезящихся глазъ, окруженныхъ цѣлою сѣтью морщинокъ. Дряблое лицо съ сизымъ носомъ расплывалось въ широкую улыбку.
   -- Милордъ... окажите честь вашему старому Слугѣ и выпейте съ нимъ стаканчикъ эля, какъ когда-то, въ день св. Троицы... Да вы такой же красавчикъ, какъ въ то великолѣпное утро!
   Торнклифъ подошелъ къ столику стараго актера, молча пожалъ сморщенную руку, а потомъ вытрясъ на столъ всѣ деньги изъ своего кошелька.
   -- Будемъ пить, сказалъ онъ коротко,-- будемъ пить, какъ въ то утро Троицы, и постараемся увѣрить себя, что намъ весело.
   Торнклифъ много пилъ, и передъ глазами его все кружилось и прыгало.
   -- Я пьянъ, сказалъ онъ Корнишу и засмѣялся.-- А у пьянаго нѣтъ горя!
   -- Это правда; у пьянаго нѣтъ горя, хихикалъ Корнишъ и тоже много пилъ.
   Торнклифъ раздавалъ деньги направо и налѣво, платилъ за вино втридорога и, когда кучка денегъ его растаяла, со смѣхомъ сказалъ:
   -- Вотъ я, кажется, и кончилъ всѣ долги на землѣ!
   Онъ рѣшительно всталъ и, не попрощавшись съ Корнишемъ, едва сознавая окружающее, колеблющейся походкой направился къ двери.
   Куда пойдетъ теперь Торнклифъ и зачѣмъ? Гдѣ у него домъ? Зачѣмъ онъ будетъ дѣлать то, что дѣлаютъ другіе: ѣсть, пить, спать, ходить? Онъ еще больше перегнулся черезъ перила, жадно вглядываясь въ темноту, откуда вѣяло такой сыростью и такимъ страшнымъ, глубокимъ покоемъ, и поднялъ руки торжественнымъ, благоговѣйнымъ движеніемъ. Темная вода Темзы приметъ его и унесетъ далеко-далеко въ море; никто никогда не узнаетъ о немъ...
   Кто-то опустилъ руку на плечо Торнклифа и съ силою оттолкнулъ его отъ каменныхъ перилъ. Тяжело дыша, Торнклифъ сдѣлалъ попытку освободиться отъ непрошенныхъ объятій, но кто-то мягкій и тяжелый вцѣпился въ его одежду, и слезливый голосъ прозвучалъ:
   -- Пусть не погнѣвается ваша милость, но вы это всегда успѣете сдѣлать, Господи Боже мой! Меня точно что-то кольнуло, когда, вы выходили изъ "Сирены", и я пошелъ за вами, а городская стража приняла меня, было, за карманника... Ахъ, Господи Боже мой, дорогой мастеръ Торнклифъ, пожалѣйте свою душу!
   Торнклифъ увидѣлъ плачущее лицо Корниша.
   -- Сэръ Торнклифъ, благородный мой господинъ... вѣдь я зналъ васъ еще мальчикомъ... причиталъ старый актеръ,-- я не встану до тѣхъ поръ, пока, вы не пойдете за мною... Ну, какое удовольствіе тонуть въ этой рѣкѣ, вода которой такъ воняетъ, что противно надѣть вымытое въ ней бѣлье? Я отведу васъ въ. мое. бѣдное жилище и постараюсь васъ развлечь, какъ могу... Я знаю, у молодыхъ людей бываетъ много шалостей, но большая часть ихъ такова, что не стоитъ даже царапинки кинжала, а не то что потопленія. Мастеръ Торнклифъ, вы сегодня кутнули и истратили все, что у васъ было въ кошелькѣ... Быть можетъ, у васъ уже нѣтъ денегъ? Господи Боже мой, ну, стоитъ ли изъ-за этого такъ сокрушаться! Я получаю хорошее. Жалованье изъ королевской казны и счелъ бы себя счастливымъ, если бы могъ, оказать услугу вашей милости, а если имѣются налицо долги, то я могъ бы найти добраго ломбардца, который...

0x01 graphic

   -- Пусти меня,-- вотъ и вся услуга.... слабо сказалъ Торнклифъ,-начавшій терять послѣднія силы.
   -- Мастеръ Торнклифъ! молилъ старый актеръ,-- дорогой милордъ, благородный, господинъ мой... я прошу васъ: потерпите до завтрашняго утра этотъ злосчастный міръ, а завтра, когда встанетъ солнце, я самъ приведу васъ на это мѣсто.
   Но винные пары и усталость дѣлали свое дѣло успѣшнѣе, чѣмъ причитанія и мольбы бѣднаго Корниша. Торнклифъ совсѣмъ обезсилѣлъ и готовъ былъ уже опуститься въ грязь, когда старикъ съ ловкостью резиноваго мячика подскочилъ и, поддерживая молодого человѣка, повелъ его прочь отъ Темзы въ одинъ изъ переулковъ Гай-Стрита, гдѣ была его скромная коморка.
   Хозяйка съ изумленіемъ встрѣтила своего жильца, вернувшагося въ сопровожденіи незнакомаго, должно быть, знатнаго лорда; она невольно согрѣшила противъ чести ни въ чемъ неповиннаго Корниша, подумавъ, что онъ затѣваетъ по отношенію къ юношѣ какое-нибудь грязное дѣльце.
   Корнишъ, не зажигая огня, уложилъ своего гостя на кровать съ соломеннымъ тюфякомъ, самъ же прикорнулъ на голомъ полу, чутко прислушиваясь, -- не далъ бы тягу Торнклифъ. Но послѣдній спалъ, какъ убитый.
   Да проститъ Богъ бѣдному Корнишу тѣ средства, которыми онъ думалъ удержать Торнклифа отъ самоубійства. Во дворцѣ шли пьесы безъ его участія, и онъ могъ находиться около юноши неотлучно, держа Торнклифа у себя, какъ узника, и принося ему вино и эль, какъ онъ того требовалъ. Торнклифъ пилъ безъ перерыва и погружался постепенно въ состояніе безконечной апатіи и сна, похожаго на летаргію. Казалось, онъ забылъ обо всемъ на свѣтѣ: забылъ Темзу, забылъ и герцога норфолькскаго... Только одинъ разъ смутное воспоминаніе мелькнуло въ его отуманенномъ винными парами мозгу, когда Корнишъ, весь дрожа отъ ужаса, сообщилъ, что открытъ заговоръ вооруженнаго возстанія и герцогъ норфолькскій арестованъ. Послѣ этого снова продолжалась прежняя спячка тяжелаго запоя...

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XVII.
Такъ проходитъ слава міра.

   Благоухалъ тминъ, клеверъ и тиміанъ въ паркѣ герцога норфолькскаго; незабудки цвѣли у воды, а лэди Сюррей умирала и одной только Теофаніи позволяла ухаживать за собою. Тяжело дыша, говорила она старой служанкѣ:
   -- Слава Богу, Тиффани, теперь уже недолго осталось страдать. Помолитесь всѣ о моей душѣ. Патеръ Бассетъ еще не вернулся?
   -- Не вернулся, милэди.
   -- Какъ долго! А вѣдь пора... пора и служить... панихиду, Тиффани...
   Графиня закрыла глаза; на вискахъ ея выступили крупныя капли пота; по лицу пробѣжала судорога... Она ясно сознавала, что смерть близка, и радовалась ей. Съ тѣхъ поръ, какъ ея сына во второй разъ увели въ Тоуэръ, лэди Сюррей знала, что двери тюрьмы уже не выпустятъ его обратно, и жизнь потеряла для нея всякій смыслъ. Она. проводила дни и ночи въ слезахъ на колѣняхъ передъ статуей Мадонны, не. скрывая больше своей вѣры, точно хотѣла этимъ вымолить жизнь, и свободу, сыну. Она сдѣлала послѣднюю попытку спасти его и была, у всесильнаго Сесиля, когда ее не допустили. до аудіенціи у. королевы, но Сесиль сказалъ, что ничѣмъ не можетъ ей помочь, что у него много враговъ, и члены парламента до того возбуждены противъ герцога норфолькскаго, что безполезно будетъ за него. хлопотать. Тогда лэди Сюррей стала ѣздить ко всѣмъ. пэрамъ, отъ которыхъ зависѣла судьба Томаса; она просидѣла цѣлый день, въ пріемной Лейстера, но тотъ даже не принялъ ее... Все было напрасно...
   Въ комнатѣ лэди Сюррей было полутемно; у божницы мигали, восковыя свѣчи. Пахло ладаномъ, можжевельникомъ и розовымъ масломъ. Лэди Сюррей молчала, сложивъ руки на груди и; устремивъ тусклый взглядъ на желтые язычки восковыхъ свѣчей, горящихъ въ маленькихъ серебряныхъ подсвѣчникахъ, принесенныхъ изъ капеллы.;
   Теофанія молилась на колѣняхъ возлѣ кровати и только изрѣдка отрывалась отъ молитвы, чтобы отереть капли холоднаго пота, выступавшія на лбу умирающей.
   Въ комнату вошла Алиса скользящей походкой слѣпыхъ, съ протянутыми впередъ руками, и положила на подушку лэди Сюррей вѣточку священнаго терновника, чудесно расцвѣтающаго на Рождество. Губы ея шептали:
   -- Хвала святому Рок.у, покровителю всѣхъ болящихъ...
   Когда сдѣлалось извѣстнымъ, что герцогъ приговоренъ, къ смерти, а лэди Сюррей стала открыто исповѣдывать старую вѣру, большинство слугъ, даже камеристка графини Кэтъ, покинули замокъ, а у Алисы явилось много лишнихъ, обязанностей въ домѣ, особенно около больной тетки. Вчера утромъ уѣхалъ патеръ Бассетъ, обѣщавъ вернуться къ вечеру, но прошла ночь и забрезжило утро, а его все не было.

0x01 graphic

   Въ эту ночь никто въ замкѣ не ложился. На зарѣ должны были казнить герцога норфолькскаго, и горсточка оставшихся ему вѣрными людей хотѣла помолиться объ его душѣ въ капеллѣ.
   -- Пора начинать панихиду, а патера Бассета все еще нѣтъ, Тиффани, сказала Алиса и робко прибавила:-- Гудокъ увѣряетъ, что это похоже на бѣгство и... потому... Гудокъ хотѣлъ прочитать самъ... молитвы за умершихъ... вмѣсто патера Бассета... Это... это грѣшно, Тиффани?
   -- Не грѣшно, дитя, никогда не грѣшно молиться, но... до чего у меня болитъ сердце... патеръ Бассетъ, патеръ Бассетъ... онъ похожъ на лису... и я боюсь... Тс!
   Шопотъ прекратился; лэди Сюррей сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
   -- Гудокъ давно уже въ капеллѣ и зажегъ всѣ свѣчи, Тиффани... проговорила Алиса.
   Больная лэди услышала и сдѣлала усиліе, чтобы приподняться.
   -- Не могу... идите... молитесь...
   Теофанія съ Алисой вышли, оставивъ дверь спальни полуоткрытою, чтобы графиня слышала слова молитвы.
   Лэди Сюррей ловила неясные звуки слабѣющей головой. Она думала о сынѣ, и онъ почему-то представлялся ей маленькимъ мальчикомъ съ растрепанными рыжими кудрями, искавшимъ у нея на груди защиты и утѣшенія въ слезахъ...
   Глаза умирающей ловили скорбный взглядъ Богочеловѣка на большомъ деревянномъ распятіи съ грубо намалеваннымъ ликомъ. Въ этотъ моментъ, должно быть, отлетаетъ къ отцу душа ея сына...
   Изъ капеллы звучалъ пронзительный, полный слезъ, голосъ стараго шута:
   -- Молимся за всѣхъ вѣрныхъ скончавшихся...
   Голосъ обрывался въ глухомъ рыданіи и снова звучалъ безграничною скорбью:
   -- Даруй имъ вѣчный покой...
   Откуда Гудокъ помнилъ такъ отчетливо слова католической панихиды?
   Еще вчера здѣсь все было приготовлено къ панихидѣ патеромъ Бассетомъ; у алтаря горѣли свѣчи, и въ маленькой кропильницѣ была налита святая вода. Впрочемъ, патеръ Бассетъ зачѣмъ-то оставилъ нѣсколько священныхъ предметовъ въ кладовой, и Гудокъ рѣшилъ ихъ сейчасъ же послѣ молитвы перенести въ капеллу.
   Поднявшись съ колѣнъ и потушивъ свѣчи, Теофанія поспѣшила къ лэди Сюррей. Алиса оставалась на колѣняхъ, погруженная въ молитву, и не замѣчала, какъ оплываетъ ея свѣча.
   -- Уже пора запирать капеллу, сказалъ ей мягко Гудокъ.-- Милэди слѣдуетъ подумать, что дѣлать, когда скончается графиня. А это будетъ, должно быть, сегодня же.
   -- Да, да, ты правъ, Гудокъ, это будетъ сегодня же, тупо повторила Алиса и покинула вмѣстѣ съ шутомъ тѣсную капеллу, наполненную запахомъ гари и клубами дыма.
   Гудокъ направился къ кладовой. Черезъ минуту возлѣ маленькой двери слышался его ворчливый голосъ:
   -- О, Дѣва Марія, святой Сифъ, помогающій искать ключи, куда могъ дѣвать ихъ патеръ Бассетъ?
   Дверь оказалась незапертой, и Гудокъ, открывъ ее, съ изумленіемъ отступилъ, когда пламя восковой свѣчки озарило внутренность каморки. Онъ увидѣлъ, что груда церковнаго имущества уменьшилась, и въ ней не доставало самыхъ драгоцѣнныхъ предметовъ.
   Старикъ опустился на полъ и заплакалъ, какъ ребенокъ, раскачиваясь всѣмъ тѣломъ и приговаривая:
   Іисусе сладчайшій... Святой Илья... накажите дерзкаго похитителя... Боже мой, ковчежецъ, осыпанный жемчугомъ; посохъ египетскій съ сапфирами... частицы мощей въ золотѣ, съ брильянтами вокругъ... золотая тарелочка для сбора подаянія... Ожерелье Святой Дѣвы изъ рубиновъ и золотая чаша для причастія... О, патеръ Бассетъ, патеръ Бассетъ, какъ я довѣрялъ тебѣ, безумецъ!
   Всѣ сокровища, очевидно, были украдены бѣжавшимъ патеромъ Бассетомъ...
   И вспомнились шуту разныя мелочи, по которымъ тогда же можно было догадаться о низкой натурѣ Бассета; его готовность перемѣнить вѣру по первому требованію правительства; его трусость; наконецъ, его частые разспросы о точной цѣнности сокровищъ, спрятанныхъ въ кладовой. Какъ могъ быть раньше такимъ слѣпымъ старый шутъ? Конечно, во всемъ виноватъ только онъ, Гудокъ... И, сидя на полу впотемкахъ, карликъ залился, горькими, неудержимыми слезами, приговаривая:
   -- Ограблены... ограблены!
   Вдругъ онъ пересталъ плакать и затихъ, прислушиваясь. Ступеньки лѣстницы скрипнули; на верхней площадкѣ зазвучали шаги; кто-то потянулъ дверь, и на порогѣ выросла долговязая фигура мѣшковатаго Дика, племянника садовника.
   Гудокъ совсѣмъ притаился въ углу. Онъ видѣлъ, какъ Дикъ спустился внизъ по нѣсколькимъ ступенькамъ и сталъ рыться въ вещахъ, торопливо набивая ими пазуху. Тогда, съ быстротою молніи, шутъ прыгнулъ и вцѣпился въ руку Дика.
   -- Что ты тутъ дѣлаешь? спросилъ Гудокъ, задыхаясь.
   -- А тебѣ какое дѣло? нагло отвѣчалъ Дикъ.
   Маленькая голова карлика работала съ необычайной быстротою, и прежде, чѣмъ Дикъ опомнился, горбунъ перескочилъ черезъ его согнутую спину, пробѣжалъ по лѣстницѣ, захлопнулъ за собою дверь и задвинулъ засовъ.
   -- Теперь ты узнаешь, что мнѣ надо, пропищалъ Гудокъ. Клянусь своей лысиной, что ты просидишь здѣсь съ сокровищами безъ воды и пищи, пока не околѣешь, какъ собака.
   Изъ каморки послышались увѣсистые удары кулаковъ Дика и бѣшеная брань; на минуту все стихло и повторилось съ удвоенной силой. Когда Дикъ убѣдился, что кулаки не принесутъ ему никакой пользы, онъ позвалъ молящимъ голосомъ:
   -- Гудокъ... а Гудокъ?
   -- Я здѣсь, сердито отозвался шутъ.-- А ты сильно накостылялъ себѣ руки, мерзавецъ?
   -- Выпусти меня, старина. Я не притронусь къ сокровищамъ и скажу тебѣ, гдѣ другія.....
   -- Нѣтъ, ты мнѣ сначала скажи, а потомъ я тебя и выпущу.
   -- Правда, выпустишь?
   -- Ну, конечно; на что ты мнѣ нуженъ?
   Парень подумалъ и. таинственно заговорилъ:
   -- Видишь ли, я ихъ спряталъ недалеко отъ деревушки, когда мнѣ ихъ принесъ патеръ Бассетъ, но если ты меня выпустишь, то я подѣлюсь съ: тобою...
   -- Ахъ, Бассетъ, Бассетъ, горестно отвѣчалъ шутъ,-- ну, не стыдно ли ему было удрать, оставивъ меня въ этомъ проклятомъ замкѣ? Развѣ мы не могли бы кутнуть вмѣстѣ?
   -- И какъ бы еще кутнули! со смѣхомъ подхватилъ ободренный Дикъ, -- да время не ушло: только открой мнѣ двери.
   -- А чѣмъ ты мнѣ докажешь, что не обманываешь? Мнѣ уже надоѣло сидѣть здѣсь среди мертвецовъ, враговъ королевы, служа для ихъ потѣхи... Я бы могъ сдѣлаться богатымъ и удачно жениться!
   -- Это еще не ушло, говорю тебѣ, перебилъ его Дикъ..-- Сокровищъ на всѣхъ хватитъ и даже тогда, когда мы подѣлимъ между мною, тобою, Бассетомъ и Клеромъ. Дуракъ поваръ въ сторонѣ; онъ все труситъ, что въ замкѣ его вздернутъ передъ воротами на висѣлицѣ.
   -- Да, а чѣмъ ты мнѣ докажешь, что это -- не ловушка? Ты, пожалуй, пойдешь и выдашь меня...
   -- Эге! выдамъ! Кому выдавать-то? Во всемъ замкѣ нѣтъ ни одного порядочнаго мужчины. Слѣпую можно укокошить прежде всѣхъ, да и старухамъ,-- лэди и нянькѣ, помочь умереть. Слуги разбѣгутся, какъ только на колокольнѣ забьетъ набатъ... И здѣсь пойдетъ такая потѣха, я тебѣ скажу, что небу будетъ жарко... Крестьянская дубинка порою колотитъ не хуже рыцарскаго меча... Мнѣ жаль только одного дѣда; я бы его, пожалуй, и предупредилъ, потому что надо помогать роднѣ, ну, да своя рубашка ближе къ тѣлу: старикъ-то, пожалуй, вздернетъ меня на воротахъ, когда я ему разскажу всю музыку. Пускай спасается самъ, какъ можетъ!
   -- Ты умно разсудилъ, Дикъ: я никакъ отъ тебя этого не ожидалъ.
   -- Ну, да, вы вѣдь всѣ считали меня дуракомъ, а кто, какъ не я, укралъ ключи отъ воротъ?
   -- Ловко ты придумалъ, Дикъ; только мнѣ невдомекъ, къ чему это?
   -- Къ чему? Вотъ простофиля! Да Бассетъ обѣщалъ туда привести толпу, а она разнесетъ по камешкамъ гнѣздо бунтовщиковъ! Весь замокъ разлетится къ чорту -- зато люди въ округѣ станутъ богаче, а дуракъ Дикъ заживетъ припѣваючи и женится на богатой лэди!
   Холодный потъ выступилъ на лбу шута. Онъ подумалъ о томъ, что можетъ сдѣлать разъяренная толпа, наученная хитрымъ Бассетомъ. Онъ хорошо помнилъ еще потрясающія сцены во времена религіозныхъ гоненій, когда чернь разрушала алтари и убивала священнослужителей.
   Королева Елизавета сумѣла завоевать любовь простого народа. Она гордо говорила парламенту: "Я хочу достигнуть повиновенія своихъ подданныхъ любовью, а не принужденіемъ". Никто въ странѣ, кромѣ тѣснаго круга ея приближенныхъ, не зналъ ничего о недостаткахъ Елизаветы. Она сдѣлала изъ истощенной Англіи державу, сильную на сушѣ и на морѣ. Лондонъ превратился въ знаменитый европейскій рынокъ, на которомъ золото и сахаръ Новаго Свѣта продавались на ряду съ хлопкомъ Индіи, шелкомъ Востока и шерстяными тканями самой Англіи.
   Народъ, обожавшій Елизавету, встрѣтилъ арестъ и казнь герцога норфолькскаго злорадствомъ, и злорадство это было тѣмъ сильнѣе, что герцогъ норфолькскій принадлежалъ къ знатной семьѣ, державшей въ рукахъ громадную часть страны.
   Гудокъ въ душѣ былъ не только папистомъ, но и вѣрнымъ рабомъ Говардовъ, ненавистныхъ черни. Дрожа отъ ужаса, онъ крикнулъ Дику:
   -- Такъ оставайся же здѣсь сидѣть, негодяй, пока тебя не освободитъ патеръ Бассетъ съ толпою своихъ буяновъ!
   Шутъ скатился по лѣстницѣ, какъ клубокъ. Онъ бѣжалъ опрометью по пустымъ коридорамъ и покоямъ замка, гдѣ все точно вымерло, и съ ужасомъ слушалъ, какъ подъ высокими сводами звучитъ эхо отъ топота его ногъ. Было очевидно, что всѣ слуги бросили герцогскую семью на произволъ судьбы и, кто знаетъ, можетъ быть, скоро сами, вернутся сюда, вооруженные кольями и дубинами. Что можетъ сдѣлать бѣдный карликъдля предотвращенія бѣды?
   Обливаясь потомъ, Гудокъ выбѣжалъ въ садъ и подумалъ о старомъ садовникѣ Нортонѣ, ненавидѣвшемъ господъ... Ужъ, вѣрно, Дикъ солгалъ, и Джонъ давно бросилъ замокъ,-- не даромъ онъ презиралъ папистовъ и былъ роднымъ племянникомъ вожака возстанія въ Норфолькѣ, Джона Грина... Но садовникъ стоялъ возлѣ клумбы съ лопатой въ рукѣ и имѣлъ очень растерянный видъ.
   -- Что за дьявольщина, бормоталъ онъ.-- Они всѣ точно вымерли, наши лежебоки, -- запропастился и Дикъ. Ему тридцать лѣтъ, а онъ все еще вѣтренникъ... дрянной малый, даромъ, что внукъ. Поваръ Дэви болталъ тутъ что-то, да все пустое: будто всѣ слуги убѣжали вмѣстѣ съ Бассетомъ, да я вѣдь давно не вѣрю этому проходимцу-попу, потому что, не въ гнѣвъ тебѣ будь сказано, всѣ паписты предатели. Дэви сидитъ въ кухнѣ, не разводитъ огня и трясется какъ въ лихорадкѣ: у него вѣдь заячья душа. А Дикъ пропалъ. И куда это запропастились ключи отъ калитки? Привратникъ спитъ, пьянъ-пьянешенекъ... ну, и дѣла!
   Гудокъ съ сожалѣніемъ посмотрѣлъ на старика.
   -- Дикъ стянулъ ключи, накралъ сокровищъ изъ замка и хотѣлъ удрать вслѣдъ за патеромъ Бассетомъ, сказалъ онъ.-- Не всѣ такъ простоваты, какъ ты, старина. Другіе думаютъ о томъ, какъ бы поджечь замокъ, чтобы спровадить въ огонь обѣихъ лэди и тебя, если это понадобится...
   Старикъ уронилъ лопату.
   -- Боже, не допусти совершиться этому злодѣянію...
   -- Съ минуты на минуту толпа окружитъ замокъ, продолжалъ Гудокъ, -- только тебѣ нечего бояться; ты -- новой вѣры, а мы...
   Нортонъ не слушалъ и повторялъ, какъ въ бреду, съ невыразимой тоскою:
   -- Дикъ, Дикъ! Не пощадилъ ни дѣда, ни лэди.Алису! Лэди Алису, которая не тронула пальцемъ мухи...
   -- Дикъ сидитъ теперь подъ замкомъ; что съ нимъ дѣлать, старина?
   -- Вздернуть на воротахъ! гнѣвно закричалъ садовникъ,-- но прежде надо подумать, какъ спасти лэди Алису... Еслибы Дикъ пришелъ ко мнѣ и сказалъ: "пойдемъ со мною, дѣдъ, я не хочу служить въ гнѣздѣ бунтовщиковъ", я бы его обнялъ. И тогда я бы на рукахъ унесъ изъ этого проклятаго гнѣзда невиннаго ребенка, обреченнаго на вѣчныя потемки. Но грабежъ, поджогъ... никогда не потерпитъ этого Джонъ Нортонъ, племянникъ великаго Грина!
   Они пошли въ кухню, и остолбенѣли, переступивъ порогъ. На скамьѣ передъ столомъ сидѣлъ человѣкъ въ поношенной одеждѣ рыцарскаго покроя, въ плащѣ, грязномъ отъ непогоды. Молодое лицо его было потрепано, какъ и его одежда; глаза мутны. Онъ держалъ въ рукѣ ломоть овсянаго хлѣба съ ветчиной и жадно ѣлъ, а Давидъ Суттонъ съ сожалѣніемъ и страхомъ слѣдилъ за работой его челюстей,
   -- Пресвятая Дѣва! закричалъ, всхлипывая, Гудокъ,-- сэръ Торнклифъ... самъ Господь привелъ васъ сюда въ этотъ часъ! Мы ждемъ прихода бунтовщиковъ, но у насъ нѣтъ ни мечей, ни оружія... Старая лэди умираетъ; молодая беззащитна... Въ замкѣ женщины и старики... Измѣнникъ Бассетъ самъ приведетъ толпу. Когда лэди отойдетъ въ вѣчность, ваша милость явится единственнымъ наслѣдникомъ замка, и, навѣрное, бунтовщики послушаются вашихъ увѣщаній...
   Старикъ Джонъ грустно говорилъ.
   -- Развѣ они послушаются? Видишь, что проклятый Лондонъ и папистскія шашни сдѣлали съ лордомъ Торнклифомъ? Да проститъ васъ Богъ, милордъ, а вѣрнѣе, проститъ тѣмъ, кто сдѣлалъ васъ такимъ, и да поможетъ онъ вамъ защитить бѣдную лэди Алису!
   При этомъ имени Торнклифъ вскочилъ, какъ ужаленный...
   А старая лэди все еще боролась со смертью въ это время на своемъ пышномъ ложѣ... Ноги ея отекли, и Теофанія не могла ихъ согрѣть никакими растираніями. Холодѣли и руки, и на лицѣ. ея выступала синеватая мертвенная блѣдность. Коснѣющимъ языкомъ она пробормотала безсвязно:
   -- Исповѣдь... патеръ... хочу...
   Но Патера Бассета все еще не было въ замкѣ, и Алиса подала теткѣ серебряное распятіе съ частицею мощей. Умирающая крѣпко сжала крестъ въ холодныхъ пальцахъ.
   Почему это было такъ странно-тихо кругомъ?-- Куда дѣлись слуги? И что это за необыкновенный шумъ несется съ большой норвичской дороги, глухой, какъ рокотъ моря?
   -- Алиса вышла узнать, что случилось. Въ нижней залѣ ей кто-то преградилъ дорогу; чьи-то, руки обвились вокругъ ея колѣнъ; кто-то бился головою объ ея ноги, и среди рыданій она услышала мучительно-знакомый голосъ:
   -- Алиса... это я... Торнклифъ... Не отталкивай меня... Святая Дѣва послала меня спасти тебя...
   Личико Алисы вспыхнуло. Мучительная и сладкая истома охватила ее. Она не видѣла Торнклифа и сознавала только одно странное и нелѣпое, -- что онъ воскресъ для нея изъ мертвыхъ, вернулся къ ней для того, чтобы побѣдить въ ней смерть. Она ослабѣла и должна была прислониться къ колоннѣ, чтобы не упасть; губы ея улыбались; дрожащія руки искали дорогое лицо... Ахъ, какъ отдохнетъ она теперь усталымъ сердцемъ... Но счастье длилось нѣсколько мгновеній. Страшный шумъ становился все отчетливѣе, ближе, грознѣе; ясно слышался ревъ толпы.
   Пугливо озираясь, Торнклифъ шепталъ:
   -- Времени мало, Алисонъ. Сейчасъ замокъ будетъ въ рукахъ черни. Бассетъ ведетъ ее. Но прежде, чѣмъ ты довѣрчиво обопрешься на моюруку, я хочу, чтобы ты знала, кто передъ тобою. О, не отталкивай меня, прими мою послѣднюю исповѣдь... Я разлюбилъ тебя, какъ невѣсту, и ушелъ отъ тебя, но я никогда не переставалъ любить тебя, какъ мою кроткую, прекрасную, святую сестру, душу моего дѣтства... Ахъ, Алиса... прости меня, я... я запятналъ святое дѣло освобожденія королевы Маріи; допустивъ земныя мысли... я мечталъ, что она могла бы стать моею женою... Я былъ отравленъ любовью... я... я... ревновалъ королеву къ Томасу... я...
   Алиса тихо вскрикнула и закрыла лицо руками.
   -- Торни, сказала она слабымъ голосомъ,-- теперь ты въ самомъ дѣлѣ отнялъ у меня послѣдній лучъ свѣта... Зачѣмъ мнѣ жить?
   -- Алиса, бормоталъ Торнклифъ, ползая у ея ногъ на колѣняхъ,-- Господь милосердъ, и у тебя я прошу милосердія. Я не долженъ былъ касаться святого дѣла нечистыми руками, но и Томасъ сдѣлалъ то же: его плѣнилъ тронъ; онъ хотѣлъ избавиться отъ королевы и создать ей новую тюрьму, -- это онъ самъ сказалъ... Онъ глумился надъ нашей вѣрой, и я... я самъ бросилъ его... я не могъ... я бросилъ и пилъ, не выходя изъ отвратительныхъ притоновъ Лондона, пока не потерялъ образа и подобія человѣка... О, Алисонъ, королеву Марію можетъ освободить только тотъ, кто станетъ дѣйствовать безкорыстно, кто отдастъ жизнь только за то, чтобы дать жизнь ей...
   Алиса молчала, а со двора слышался все усиливающійся ревъ.
   -- Я пришелъ сюда, Алиса, говорилъ Торнклифъ,-- чтобы хоть разъ еще взглянуть на мѣсто, гдѣ я былъ счастливъ, и узналъ, что ты въ опасности. Позволь же мнѣ не покидать тебя... Скажи хоть слово... Смотри: вонъ движется толпа, вооруженная косами, палками и серпами... Она уже прорвалась черезъ брешь и теперь кричитъ, стоя между зубцами стѣны... Алиса!
   Алиса протянула ему руку.
   -- Пойдемъ и искупимъ свою вину, сказала она.-- Я не боюсь смерти.
   И, взявшись за руки, они пошли наверхъ, молчаливые, почти безумные отъ возбужденія.
   У лэди Сюррей начиналась агонія, когда до нея донесся глухой шумъ приближающейся толпы. Тусклые глаза ея не видѣли мертвенной блѣдности, разлившейся вдругъ по лицу Теофаніи. Графиня слабо пошевелила рукой, негодуя, что ей мѣшаютъ умереть спокойно, и спрашивая, что это за шумъ.
   -- Не безпокойтесь, милэди, склонилась къ ней Теофанія, -- это разсыпались камни изъ тачекъ; будутъ мостить дворъ.
   Но шумъ усиливался, и глаза лэди Сюррей широко раскрылись отъ ужаса.
   -- Не безпокойтесь, прошептала Теофанія, -- это ломаютъ стѣны развалинъ... ну, женъ камень для постройки конюшенъ...
   Графиня сдѣлала нечеловѣческое усиліе, и изъ груди ея вырвался хриплый стонъ:
   -- Раскрой окно!..
   Теофанія не смѣла ослушаться и открыла окно. Она увидѣла громадную толпу у воротъ, между зубцами стѣны; въ воздухѣ зазвенѣлъ крикъ:
   -- Долой гнѣздо бунтовщиковъ!
   Глаза лэди Сюррей выкатились, глухой стонъ вырвался у нея изъ груди; она захрипѣла и вытянулась...
   Торнклифъ и Алиса вошли въ комнату умирающей. Теофанія, казалось, не удивилась внезапному появленію Торнклифа въ замкѣ, не удивилась и его ужасному виду. Она теперь уже не удивлялась ничему на свѣтѣ.
   -- Скончалась, сказала старушка тихо Алисѣ, закрывая лэди Сюррей глаза и накладывая на нихъ по серебряному шиллингу.
   У Алисы было какое-то новое, просвѣтленное лицо..
   -- Станемъ на колѣни, Торни, проговорила она торжественно и опустилась на колѣни передъ Теофаніей. Мы выйдемъ къ толпѣ, чтобы засвидѣтельствовать передъ нею открыто нашу вѣру. Мы не боимся смерти и не хотимъ лгать.
   И старуха опять не удивилась. Она простерла руки надъ головами Алисы и Торнклифа и твердо сказала:
   -- Благословляю васъ во имя Бога.
   Потомъ, держась за руки, встали они и пошли къ капеллѣ. Они застали тамъ шута.
   -- Гудокъ, обратилась къ нему кротко Алиса, -- помоги намъ вынести къ толпѣ изображеніе Святой Дѣвы. Она должна произвести чудо.
   Алиса улыбалась и казалась вся прозрачной и воздушной.
   -- Тамъ такъ ужасно, милэди... протянулъ жалобно Гудокъ.
   -- Неужели въ тебѣ такъ слаба вѣра, Гудокъ?.
   Алиса жаждала подвига.
   Шутъ опустилъ, голову и молча пошелъ къ маленькому мраморному изваянію Богоматери, стоявшему на пьедесталѣ. И ему показалось, что Мадонна кивнула ему головою.
   Втроемъ понесли они статую въ вестибюль, къ которому уже прорвалась толпа, и широко распахнули настежь- двери замка. Алиса крѣпко держала за руку Торнклифа; ея черное траурное платье обвилось вокругъ ея ногъ и дѣлало ее еще стройнѣе и выше; блѣдныя губы восторженно шептали:
   -- Не бойся, Торни... мы все искупимъ... искупленіе сладко...
   У Торнклифа кружилась голова. Онъ опьянѣлъ и, какъ въ туманѣ, видѣлъ, что внизу, у лѣстницы, на зеленой скамьѣ, стоялъ поваръ Дэви и слезно убѣждалъ толпу:
   -- Разойдитесь, добрые люди, прошу васъ,-- разойдитесь... Вѣдь никто не знаетъ, насколько сильны господа... Сегодня они не въ милости, а завтра вернутся и всѣхъ васъ перевѣшаютъ на городской висѣлицѣ!
   -- Прежде мы повѣсимъ ихъ, ревѣла толпа.
   -- Долой весь родъ Говардовъ!
   -- Долой всѣхъ, кто стоитъ за дочь раздора, колдунью Марію Стюартъ!
   На солнцѣ сверкала сталь косъ, блестѣли широкіе крестьянскіе ножи.
   Джонъ Нортонъ пробился сквозь толпу, тянулся къ Алисѣ и со'слезами кричалъ:
   -- Уйдите, милэди, отъ этого идола; вѣдь вы чисты и невинны, какъ ангелъ... Я на рукахъ васъ унесу отсюда... О, горе, горе, она не хочетъ слушать!
   Толпа стала прислушиваться къ сильному голосу Торнклифа. Онъ говорилъ:
   -- Слушайте вы, норфолькцы! Я не знаю, кто поднялъ васъ, но среди васъ мнѣ видна голова Бассета. Этотъ предатель унизился, выдавъ тайну исповѣди!
   -- Не слушать, не слушать паписта!.
   -- Вздернемъ его на висѣлицу!
   -- Посадить на колъ!
   -- Я -- папистъ, это правда, отвѣчалъ Торнклифъ.-- Я выросъ въ замкѣ и долженъ умереть, защищая его. Но защищать невозможно: со мною нѣтъ ни людей, ни оружія. Поэтому я добровольно признаю свое участіе въ преступленіи герцога норфолькскаго и прошу меня казнить, пощадивъ только жизнь лэди, доброта и невинность которой всѣмъ вамъ извѣстны. Въ голодные годы, во время болѣзней и невзгодъ лэди Алиса всегда приходила въ ваши бѣдныя лачужки съ посильной помощью...
   -- Соверши чудо! шептала восторженно слѣпая, поднявъ глаза къ небу.
   -- Она папистка! закричала толпа
   -- Смерть папистамъ! Смерть еретикамъ!
   -- Чуда! Чуда! шептали, болѣзненно улыбаясь, блѣдныя губы Алисы.
   -- Она слѣпа! раздался молящій голосъ стараго садовника.-- У кого поднимется рука на лишенную свѣта?
   Наступила гробовая тишина, и среди этой тишины тихо и вдохновенно заговорила Алиса:
   -- Нѣтъ, добрые люди, я не слѣпа. Сегодня я увидѣла свѣтъ и только сегодня поняла, что должна идти къ нему. Я вѣрю въ святую нашу церковь и готова за нее умереть, какъ готова умереть и за невинную королеву Марію, которую...
   Она не докончила. Ея голосъ потонулъ въ оглушительномъ ревѣ:
   -- Папистка! Заговорщица!
   Она колдунья, она ходитъ ночью по крышамъ и кричитъ кошкою!
   -- Ея красота обманываетъ насъ! Эта красота отъ дьявола!
   -- Брось свою бѣлую куклу, не то мы размозжимъ и тебѣ, и ей головы!
   Случилось что-то чудовищное... Сотни рукъ потянулись къ Торнклифу и Алисѣ; ихъ схватили и перебрасывали, какъ мячики, среди криковъ и проклятій...
   А бѣлое мраморное изваяніе Богоматери уцѣлѣло. Гудокъ лежалъ у ногъ его, обхвативъ его руками; онъ охранялъ святыню. И вдругъ онъ точно обезумѣлъ. Поднявшись на ноги, онъ сталъ передъ статуей, точно его маленькая фигурка могла защитить ее отъ толпы. Старая привычка смѣяться явилась у него и въ эту минуту отчаянія. Онъ захохоталъ и визгливо крикнулъ:
   -- А ну-ка, кто подойдетъ къ рыцарю св. Дѣвы? Ха, ха!
   Онъ весь извивался отъ смѣха.
   -- Я такъ малъ, что могу пролѣзть въ крошечную дырочку и, несмотря на это, мнѣ до сихъ поръ ничего не удалось украсть изъ сокровищъ міра, какъ почтенному патеру Бассету,-- ничего, кромѣ веревки!
   -- Тащи его отъ куклы!-- крикнулъ кто-то въ толпѣ и нѣсколько рукъ, среди общаго хохота, высоко надъ головами подняли крошечную фигурку карлика.
   Онъ бился отъ боли и хохоталъ, какъ въ истерикѣ. И, испуская послѣдній вздохъ, крошечный человѣчекъ пробормоталъ съ комической грустью:
   -- Sic transit gloria mundi! {Такъ проходитъ слава міра.}
   Онъ былъ вѣренъ себѣ до конца, этотъ шутъ, и умеръ со смѣхомъ на губахъ. А маленькое изваяніе Богоматери разлетѣлось въ мелкіе куски подъ ударами дубинъ.
   Теофанія все видѣла въ окно. Она смотрѣла на гибель Алисы и Торнклифа, крестясь, какъ будто передъ: ней происходило великое религіозное таинство. Губы ея беззвучно шептали:
   -- Сначала убили Гарри тамъ, въ кровавомъ Тоуэрѣ... потомъ убили его сына... тамъ же... теперь кровью залилась земля стараго герцогскаго гнѣзда... Господи, благослови кончину мучениковъ Твоихъ...
   И въ ту минуту, какъ куски статуи Богоматери устлали уступъ вестибюля, она твердыми шагами спустилась въ погребъ, перекрестивъ въ послѣдній разъ свою умершую госпожу. Спасти святыни было невозможно; сейчасъ придетъ въ капеллу и кладовую толпа, и начнется поруганіе того, что такъ дорого было старухѣ...
   Въ подвалѣ лежало оружіе, приготовленное герцогомъ норфолькскимъ для возстанія. Никто не зналъ о немъ, кромѣ лэди Сюррей, Алисы, Теофаніи, Гудка да патера Бассета. Теофанія выбила огонь, зажгла факелъ и поднесла его къ боченкамъ съ порохомъ. Раздался оглушительный взрывъ, и отъ замка остались однѣ развалины...
   Долго еще послѣ этого страшнаго дня у замка видѣли сумасшедшаго старика, который разгребалъ камни развалинъ лопатой и усердно искалъ чего-то.
   Это былъ садовникъ Джонъ Нортонъ. Когда крестьяне его спрашивали, какой кладъ онъ ищетъ въ этомъ страшномъ мѣстѣ, старикъ серьезно отвѣчалъ:
   -- Я ищу лэди Алису. Ей тяжело лежать подъ камнями...

0x01 graphic

0x01 graphic

0x01 graphic

XVIII.
Послѣдній шагъ Маріи.

   Прошло цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ... Мастеръ Ральфъ Раббардъ, старый алхимикъ, жившій въ Гампстидѣ -- предмѣстьѣ Лондона, только-что поужиналъ въ январскій день 1587 года и громко пропѣлъ послѣобѣденный канонъ, чтобы единственная его старая служанка не донесла властямъ объ его нечестіи. Законъ въ то время строго преслѣдовалъ алхимиковъ, гадателей и "чаровниковъ". Въ первый разъ за это преступленіе виновные наказывались тюрьмою и выставкой у позорнаго столба; во второй -- ихъ ждала смертная казнь. Одиннадцать лѣтъ тому назадъ къ позорному столбу были выставлены двое дѣтей и молодая дѣвушка, оговоренная сосѣдями въ колдовствѣ и порчѣ скота, и толпа осыпала несчастныхъ публично бранью и проклятіями.
   Но Раббардъ могъ жить спокойно, потому что его знала лично королева и не разъ обращалась къ нему за совѣтами.
   Онъ былъ очень искуснымъ мастеромъ, зналъ много секретовъ: обладалъ, зеркаломъ судьбы, работалъ успѣшно надъ элексиромъ безсмертія. Онъ увлекался и алкемоніей -- искусствомъ дѣлать серебро; прибѣгалъ частенько къ старинной книгѣ для вызова дьявола и искренно вѣрилъ, что корица вылетаетъ изъ гнѣзда волшебной птицы фениксъ, какъ деревянная стрѣла. Вся эта чертовщина не мѣшала однако мастеру Раббарду серьезно заниматься наукой о планетахъ, которая въ то время тѣсно связывалась съ гаданіемъ о человѣческой судьбѣ, и удачно лѣчить нѣкоторыя болѣзни. Человѣчество прошло черезъ эту стадію, когда наука была связана съ суевѣріемъ, и люди, подобные Раббарду, двигали ее, хоть и медленно, впередъ.
   Кончивъ скромную трапезу, старый алхимикъ ушелъ къ себѣ въ рабочій кабинетъ, Въ горнѣ теплился огонь, а возлѣ него, на каменномъ полу, валялась груда угля, безформенныхъ массъ металловъ, раздувательные мѣха и паяльныя трубки разныхъ величинъ. Рабочій столъ былъ загроможденъ химическими приборами, ступами, ретортами, колбами, воронками. У огня, на полу, сидѣлъ большой бѣлый котъ, ставшій сѣрымъ отъ копоти, не отрываясь смотрѣлъ на пламя и мурлыкалъ какую-то, одному ему понятную, кошачью мелодію.
   Едва Раббардъ взялся за чтеніе большой книги о черной магіи, какъ онъ услышалъ стукъ подъѣхавшаго экипажа; онъ взглянулъ въ окно и взволнованно вскочилъ, захлопнувъ книгу. Серебряныя застежки ея звякнули; котъ фыркнулъ и прыгнулъ со страха, на полку.
   -- Молчи, Кнутъ, прошепталъ алхимикъ,-- сама королева...
   Королева пріѣхала почти безъ свиты и, оставивъ сопровождавшую ее фрейлину со служанкой Раббарда, прошла къ нему въ кабинетъ. Здѣсь она тяжело опустилась, на черное бархатное кресло и сказала отрывисто:
   -- Раббардъ, сегодня я должна узнать свою судьбу. Призови всѣхъ духовъ, подвластныхъ тебѣ. Я хочу знать одну только правду.
   Раббардъ смутился.
   -- Я думалъ, ваше величество, что вы прикажете мнѣ приготовить бальзамъ для...
   -- Я очень цѣню твое искусство дѣлать разные бальзамы, но сегодня я пришла за другимъ. Начинай.
   Раббардъ молча поклонился и пошелъ къ горну.
   -- Съ позволенія вашего величества, я долженъ раздуть огонь, а горнъ мой чадитъ.
   -- Вотъ невидаль! грубо отозвалась Елизавета, -- неужели королевѣ жалко испачкать платье?
   Она презрительно пожала плечами. Въ гардеробѣ ея насчитывалось болѣе трехъ тысячъ великолѣпныхъ платьевъ.
   Раббардъ раздувалъ мѣха; огонь ритмично вспыхивалъ яркими языками. Елизавета задумалась... Мысли вихремъ носились въ ея головѣ... Вспомнились ей тревожныя событія послѣдняго времени...
   Двадцать девять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ она твердой стопою взошла на тронъ своего отца, и монархи Европы заискивали передъ ней; народъ ее обожалъ. Въ глухихъ деревушкахъ люди перестали. питаться исключительно соленой рыбой, и мясо сдѣлалось для нихъ уже не. рѣдкостью; деревянная посуда замѣнилась оловянной; вмѣсто прежнихъ жалкихъ глиняныхъ фермъ стали выростать постройки изъ кирпича и камня. Великолѣпные дворцы новаго итальянскаго стиля украсили лондонскія улицы.
   Въ 1580 году въ Англіи появились новые папскіе агенты, -- монахи ордена іезуитовъ. Переодѣтые капитанами флота или слугами, а иногда даже англійскими священниками, отправлялись они по провинціямъ, и вездѣ, гдѣ ни появлялись со своими вкрадчивыми и умными рѣчами, ревность и усердіе католическаго дворянства къ церкви увеличивались. Въ Англіи началась паника. За іезуитами охотились, какъ за дикими звѣрями, и цѣлыми партіями отправляли въ Тоуэръ. Насилія рождали, какъ всегда, все большее количество послѣдователей, жаждавшихъ мученическаго вѣнца. Летучіе листки католиковъ смѣло упрекали Елизавету въ тираніи, называя ее безбожницей, погрязшей въ порокахъ, и самъ папа съ высоты своего престола гнѣвно требовалъ ея низложенія...
   А другая часть англійскаго народа старалась погубить гидру католицизма. Лондонскіе купцы послали въ Нидерланды на дѣло освобожденія фламандцевъ полмилліона. Эмигранты Нидерландовъ находили гостепріимный пріемъ въ портахъ Англіи; англійскіе волонтеры массами переправлялись черезъ проливъ на помощь фламандцамъ.
   Въ 1584 году начали снаряжаться первые корабли великой испанской Армады, предназначавшейся для завоеванія Англіи. Англичане устремились для колонизаціи материка сѣверной Америки.
   Англія процвѣтала; но Елизавета чувствовала, что до тѣхъ поръ, пока ей будетъ угрожать опасность со стороны Маріи Стюартъ, она не можетъ быть спокойна. Запертая въ крѣпкой тюрьмѣ Фотерингэя, "дочь мятежа и раздора" продолжала волновать сердца католиковъ; ея чарующій образъ возбуждалъ смѣльчаковъ къ отчаяннымъ предпріятіямъ въ пользу ея освобожденія. Послѣ казни Норфолька еще многіе пытались освободить Марію. Открытъ былъ заговоръ фанатика Сомервиля, причастившагося передъ покушеніемъ на жизнь Елизаветы; за казнью Сомервиля усилились гоненія на католиковъ, и выросъ цѣлый рядъ эшафотовъ... Дѣло клонилось къ развязкѣ: въ силу новаго закона каждое лицо, въ пользу котораго поднималось возстаніе, лишалось права на корону; если же такое лицо само принимало участіе въ заговорѣ, то оно лишалось, жизни. Для всѣхъ было ясно, противъ кого направленъ этотъ законъ: малѣйшій неосторожный шагъ велъ Марію Стюартъ на эшафотъ.
   Напрасно измученная восемнадцатилѣтнимъ заключеніемъ. королева Марія писала Елизаветѣ: "Отпустите меня. Позвольте мнѣ удалиться отсюда куда-нибудь въ уединеніе, гдѣ я бы могла приготовить къ смерти свою душу. Согласитесь на это, и я откажусь отъ всѣхъ правъ, на которыя я и мой сынъ можемъ имѣть притязанія".
   Но это не входило въ расчеты Елизаветы. Чтобы лишить Филиппа помощи Шотландіи, она нанесла рѣшительный ударъ материнскому чувству и гордости своей плѣнницы и вошла въ тайные переговоры съ сыномъ Маріи Стюартъ, королемъ Іаковомъ VI, обѣщая ему въ наслѣдство англійскую корону, если онъ дастъ обязательство поддерживать интересы Англіи.
   Отчаяніе заставило Марію искать вновь выхода, и она вошла въ 1586 году въ тайныя сношенія съ Антоніемъ Бабингтономъ, стоявшимъ во главѣ компаніи молодыхъ придворныхъ-католиковъ. Заговоръ Бабингтона былъ открытъ; письма Маріи перехвачены: Бабингтонъ съ сообщниками казненъ.
   Судебная комиссія вынесла, обвинительный приговоръ королевѣ Шотландской. Оставалось только Елизаветѣ согласиться на казнь осужденной. Но прошлб три мѣсяца, а англійская королева все еще колебалась подписать смертный приговоръ соперницѣ. Наконецъ, она рѣшила спросить у судьбы рѣшенія участи Маріи.
   Раббардъ слишкомъ долго, раздувалъ огонь. Королева стала терять терпѣніе и, наконецъ, гнѣвно топнула ногою.
   -- Мнѣ надоѣло ждать, сказала она.
   Алхимикъ спокойно обернулся къ ней, и было что-то зловѣщее въ этой безстрастной фигурѣ, озаренной краснымъ свѣтомъ очага.
   -- Прошедшее, настоящее, будущее, ваше величество?
   -- Только настоящее и будущее, Раббардъ. Ты не останешься въ убыткѣ.
   Раббардъ досталъ съ полки большую книгу съ магическими буквами и изображеніемъ дьявола на переплетѣ, разстегнулъ застежки и погрузился въ чтеніе. Наступила гробовая тишина; только котъ вскочилъ на колѣни къ Елизаветѣ и спокойно улегся на голубомъ атласѣ ея платья.
   Алхимикъ шопотомъ читалъ:
   -- Сердце мыши... черный и красный камень въ желудкѣ ласточки... астеритъ... мѣдь Венеры... Начинаю...
   Онъ поднялъ голову. Королева не узнала его: передъ нею была голова съ мертвенноблѣднымъ, безжизненнымъ лицомъ и закрытыми глазами. Не. открывая глазъ, досталъ онъ съ полки реторту и полый крестъ изъ олова для принятія духа. Потомъ онъ бродилъ въ очагъ три щепотки соли и семь щепотокъ какихъ-то травъ, и огонь разомъ ярко вспыхнулъ. Раббардъ собралъ въ реторту странное голубоватое пламя, которое казалось жидкимъ и колебалось подъ стекломъ. Густой дымъ окуталъ всю комнату, и королева увидѣла, какъ изъ реторТы, въ полосѣ креста, течетъ пылающая жидкость, принимая очертанія змѣящихся струй. Раббардъ говорилъ нараспѣвъ, тускло, медленно, безъ всякаго выраженія:
   -- Красный смарагадъ, разведенный въ кровавыхъ брызгахъ изъ сердца змѣи... Дымъ отъ дѣтей мертворожденныхъ... Намъ... помоги! Инкубы, суккубы, лярвы... духи тьмы... Га! Га!
   Это "га" потрясло королеву съ ногъ до головы.

0x01 graphic

   Продолжая одной рукой лить жидкость, Габбардъ другою, чертилъ длиннымъ посохомъ кольцо вокругъ креста, а за нимъ пятиугольникъ, медленно говоря:
   -- Во имя ангеловъ четырехъ вѣтровъ и семи планетъ... Призываю... призываю...
   Королева не сводила съ креста широко раскрытыхъ отъ ужаса глазъ. И вдругъ она увидѣла надъ нимъ легкое облачко; оно все темнѣло и, наконецъ, приняло чудовищную форму.
   -- Ваше величество видите самого Царя Тьмы, сказалъ Раббардъ,-- у него рога могучіе, какъ рога быка, и упрямая козлиная борода... надъ головой его играетъ и вздымается кверху синее пламя въ видѣ еврейской буквы шинъ... Теперь дымъ слабѣе, продолжалъ повелительный голосъ Раббарда -- и королева въ немъ должна увидѣть въ рукахъ таинственное свѣтлое видѣніе. Она держитъ въ рукахъ...
   -- Корону Англіи! прошептала съ ужасомъ Елизавета.-- Отчего видѣніе такъ отвернуло отъ меня свое лицо и плачетъ?
   -- Ты, духъ зла, враждебный королевѣ Англіи, прими образъ того, кто враждебенъ королевѣ на землѣ, кто разрушаетъ ея счастье, будь то король, папа или всѣ силы небесныя... Заклинаю, заклинаю, заклинаю!
   Королева мучительно вглядывалась въ гладкое стекло зеркала въ мѣдной оправѣ, съ оловяннымъ толстымъ обручемъ сверху и серебряной звѣздой въ центрѣ стекла. Ей показалось, что оттуда смотритъ на нее прекрасное лицо Маріи Стюартъ съ гордой, торжествующей улыбкой.
   -- Что надо для уничтоженія зла?.. скажи, духъ... прошептала Елизавета побѣлѣвшими губами,
   И опять она увидѣла голубоватый отсвѣтъ, и голубой призракъ потянулся къ Маріи; въ рукахъ его сверкнулъ ножъ, и голова Маріи тихо скатилась въ глубь зеркала.
   Суетой дымъ окуталъ комнату. Миражъ, созданный разстроеннымъ воображеніемъ Елизаветы, подъ вліяніемъ таинственной обстановки и таинственныхъ заклинаній Раббарда, исчезъ.
   -- Духи не будутъ больше говорить, разбитымъ голосомъ сказалъ Раббардъ -- Въ воздухѣ пахнетъ гарью. Такъ бываетъ всегда, когда Царь Тьмы уходитъ.
   Королева встала; голова ея кружилась; глаза блуждали..
   -- Раббардъ, сказала она усталымъ, изнеможеннымъ голосомъ,-- дай мнѣ бумаги, только не уходи отсюда; мнѣ страшно. И дай мнѣ сургучъ.
   -- У меня есть только старинный красный воскъ, необходимый для моихъ опытовъ, ваше величество, отвѣчалъ Раббардъ, -- въ прежнее время такой воскъ употреблялся и для королевскихъ печатей.
   -- Все равно; давай воскъ, только не уходи; мнѣ страшно. Мнѣ кажется, что полъ дрожитъ, а изъ всѣхъ щелей выходятъ духи тьмы. Спаси насъ, Господи!
   Когда Раббардъ подалъ королевѣ бумагу, очиненное перо и сургучъ, она написала своимъ твердымъ мужскимъ почеркомъ:
   "Выдать тысячу таллеровъ мастеру Ральфу Раббарду изъ Гампстида за изобрѣтеніе чудесной воды, смягчающей кожу".
   Затѣмъ слѣдовала подпись, скрѣпленная королевскою печатью, которую Елизавета всегда носила при себѣ.
   Уходя, королева взволнованно обратилась къ Раббарду:
   -- Смотри, я была у тебя только для того, чтобы достать составъ умыванья. Ни одна душа не должна знать о томъ, что я здѣсь видѣла. Эту бумагу съ печатью ты покажешь во дворцѣ хоть завтра и получишь награду.
   Вернувшись во дворецъ, королева заперлась въ своей спальнѣ и упала на колѣни передъ распятіемъ. Она долго молилась, стараясь отогнать отъ себя воспоминанія о видѣніяхъ въ студіи алхимика. Ей было страшно, и она не спала всю ночь и всю ночь молилась...
   -- Боже, Боже... шептали ея побѣлѣвшія губы, могу ли я жить, пока, она живетъ? А если... если она умретъ? Какъ свободно я тогда вздохну подъ сводами этого дворца!
   На зарѣ она позвонила, приказавъ затопить каминъ. Ее трясла лихорадка: И когда дрова весело запылали, Елизавета усѣлась у камина, протянувъ свои дряблыя, исхудалыя ноги къ каминной рѣшеткѣ, и уставилась неподвижнымъ взглядомъ на огонь. И въ огнѣ она увидала ненавистный ей образъ обаятельной красавицы съ тонкой кровавой полоской на шеѣ. Чей-то тихій голосъ шепталъ возлѣ нея:
   -- Освободись... освободись...
   -- Да, освободись... прошептала королева, и блаженная улыбка пробѣжала у нея по губамъ.-- Какое это счастье! Она заслужила смерть и только смерть своими злодѣяніями... порочная женщина, сѣявшая всюду раздоръ и мятежъ... Ступай сюда, Эди, поправь дрова...
   И когда заспанный маленькій пажъ сталъ неумѣло мѣшать въ каминѣ, она разсердилась и вырвала у него щипцы.
   -- Ты ничего не умѣешь, Эди, уходи... Нѣтъ, впрочемъ, постой. Мнѣ скучно. Скажи: есть у тебя братья?
   -- Есть, ваше величество.
   -- И сестры?
   -- И сестры, ваше величество.
   -- А ты когда-нибудь ихъ билъ, Эди?
   Мальчикъ съ недоумѣніемъ вскинулъ невинные глаза на королеву, подумалъ и покраснѣлъ.
   -- Одинъ разъ... билъ... прошепталъ онъ, запинаясь.
   -- И больно?
   -- Да... больно... ваше величество... Я билъ сестренку... и маленькая Матти... она разбила тогда носъ до крови...
   -- Ай-ай-ай, Эди! До крови!
   -- Но она отнимала у меня рождественскій пирогъ, ваше величество!
   -- Она уже отнимала или только хотѣла отнять, Эди?
   -- То-есть, я думалъ, что она хочетъ отнять... А отецъ меня высѣкъ и сказалъ, что драться грѣшно... особенно до крови, прибавилъ мальчикъ серьезно.
   -- Особенно до крови, повторила королева.-- Довольно, милый. Ты никогда не дерись до крови, если тебѣ только кажется, что у тебя отнимаютъ рождественскій пирогъ. А теперь или спать.
   Эди ушелъ, отвѣсивъ королевѣ глубокій поклонъ.
   Елизавета прошлась по комнатѣ.
   -- А я буду драться до крови, сказала, она упрямо,-- потому что боюсь, что у меня отнимутъ рождественскій пирогъ. Итакъ, все рѣшено; я не могу при ней существовать и должна поступить, какъ маленькій Эди со своей сестренкой. Но, Боже мой, что скажетъ міръ?
   Горделивая улыбка скользнула по ея увядшему лицу.
   -- Міръ скажетъ то, что я захочу, чтобы онъ сказалъ, какъ и мой народъ. Итакъ: рѣшено, рѣшено... назадъ ни шагу...
   Утромъ Елизавета вышла въ кабинетъ блѣдная и разстроенная, и всѣмъ во дворцѣ было извѣстно, что она не спала всю ночь. Сесиль, получившій въ то время титулъ лорда Бурлейга, объявилъ Елизаветѣ отъ имени королевскаго совѣта, что народъ и парламентъ уже три мѣсяца ждутъ, когда будетъ рѣшена участь Маріи Стюартъ по дѣлу Бабингтона.
   -- Пока эта участь не будетъ рѣшена, никто въ Англіи не можетъ быть спокойнымъ за жизнь своей обожаемой монархини, говорилъ Сесиль.-- Возстаніе католиковъ можетъ вспыхнуть каждую минуту; никто не поручится, что за любой портьерой дворца не стоитъ убійца.
   -- О, Боже, воскликнула Елизавета, поднимая глаза къ небу,-- что Ты требуешь отъ меня? Я не сомкнула глазъ въ эту ночь..Невыносимое горе угнетало мою душу... тоска, по сестрѣ, нарушившей всѣ законы божескіе: и человѣческіе...
   -- Такъ подпишите приговоръ, ваше величество...
   -- Но развѣ Господь не нашелъ оправданія для раскаивающихся грѣшниковъ?
   -- Марія Стюартъ и раскаяніе, ваше величество? Эта грѣшница не стоитъ вашихъ сожалѣній... Смертный приговоръ Маріи въ моихъ рукахъ; онъ ждетъ только подписи монархини.
   Елизавета поднесла платокъ къ глазамъ.
   -- Какъ ты жестокъ, Бурлейгъ! прошептала она.-- Кто можетъ требовать отъ женщины такой тяжелой, жестокой пытки. Отъ меня требуютъ подписанія приговора,-- помни это Бурлейгъ,-- а я... а я... я, покорная волѣ моего народа, не могу скрыть слезъ... я горько плачу... Господи, научи меня, что мнѣ дѣлать!
   Она взяла у Бурлейга смертный приговоръ и, ломая руки, точно ее кто-нибудь принуждалъ, подписала его, а потомъ бросила его на полъ, заливаясь слезами:
   -- О, я нё могу... я не хочу видѣть эту ужасную бумагу.!.
   Бурлейгъ поднялъ приговоръ и съ поклономъ вышелъ. Въ сосѣднемъ покоѣ онъ встрѣтилъ придворнаго Девисона и отдалъ ему роковую бумагу:
   -- Возьмите; вотъ смертный приговоръ Маріи Стюартъ, подписанный королевою.
   Девисонъ отнесъ приговоръ въ совѣтъ...
   Въ тотъ день улицы Лондона были ярко освѣщены и кишѣли оживленными толпами. Свѣтло горѣли безчисленные плошки и фонарики, протянутые гирляндами вдоль договъ народомъ, благодарнымъ королевѣ Елизаветѣ за ея рѣшеніе судьбы королевы шотландской; Особенно ярко блестѣли позолоченныя фантастическія башенки надъ смѣло изогнутыми арками и рѣзными фасадами новыхъ дворцовъ. Народъ толпился на улицахъ; во дворцѣ шли оживленные разговоры, какъ будто готовился какой-то пышный праздникъ. Точно такъ же сіяли лондонскія улицы въ тотъ день, когда судебная комиссія пэровъ Англіи вынесла Маріи Стюартъ приговоръ: "виновна". Весело развѣвались флаги на мачтахъ кораблей; высоко Въ небо взлетали блестящія ракеты и разсыпались во мракѣ блестящимъ дождемъ...
   Въ февральскія тусклыя сумерки около замка Фосерингэ {Въ центральной Англіи, въ Нортгемптонскомъ графствѣ.} собралась большая толпа наканунѣ ночи страшной для бѣдной узницы, томившейся въ этомъ замкѣ уже много лѣтъ. Жители сосѣднихъ деревушекъ толкались, стараясь поближе протискаться къ черному слипу -- повозкѣ на полозьяхъ, въ родѣ саней, на которомъ въ старину перевозили тяжести. Позднѣе этотъ экипажъ, окрашенный въ черную краску, сталъ употребляться исключительно, какъ повозка для приговоренныхъ къ смертной казни. На скамейкѣ слипа, опираясь на топоръ, сидѣлъ угрюмый палачъ. Онъ зѣвнулъ и потянулся, думая спокойно о предстоящей безсонной ночи, потомъ затянулся изъ глиняной трубочки, сплюнулъ и крикнулъ въ толпу:
   -- Ну, чего глазѣете? Развѣ никогда не видали топора?
   Разступись! Разступись! кричала королевская стража.
   Женщины съ жестокимъ и наивнымъ любопытствомъ спрашивали палача:
   -- Скажи, голубчикъ, развѣ никакъ нельзя посмотрѣть на казнь?
   -- Вѣдь ты будешь казнить шотландскую королеву?
   -- А куда ты ее повезешь, признайся?
   Въ одномъ изъ покоевъ Фосерингэ, въ глубокомъ креслѣ неподвижно сидѣла женщина въ глубокомъ траурѣ... На лицо ея спускалось покрывало изъ великолѣпныхъ бѣлыхъ кружевъ; на груди виднѣлся золотой "Агнецъ Божій" {Агнецъ Божій, -- особая католическая святыня, освященная благословеніемъ папы.}. Старая лэди, тоже ней въ черномъ, тихо молилась въ углу.
   Когда послышался шелестъ чернаго атласнаго платья дремавшей въ креслѣ лэди, молившаяся старушка приподнялась, и при тускломъ свѣтѣ восковыхъ свѣчей изъ-подъ чернаго траурнаго покрывала ея показалось заплаканное лицо, полное растерянности и кроткой печали.
   Лэди встала съ кресла и откинула вуаль.
   -- Какъ я долго спала... прошептала она тихо.-- Скоро уже разсвѣтъ, моя Кеннеди...
   Голосъ Кеннеди дрогнулъ.
   -- Я думаю, до разсвѣта осталось не-болѣе полутора часа, милэди.
   -- Съ какимъ страхомъ ты говоришь это! А я такъ спокойна! Я хочу только одного; отойти въ вѣчность съ тѣмъ радостнымъ предвкушеніемъ покоя, который у меня теперь въ душѣ. Былъ у меня кто-нибудь, Кеннеди? Вѣдь въ этотъ день королевѣ шотландской разрѣшено сдѣлать послѣдній пріемъ передъ ея отъѣздомъ... Опять ты плачешь, бѣдная старушка! Займи у меня мужества... Былъ кто-нибудь здѣсь?
   -- Былъ лордъ Мельвиль, прося распоряженій... Были вѣрныя вамъ дамы...
   -- Ахъ, надо позвать ихъ всѣхъ... вѣдь остается немного времени до конца... Я видѣла такой странный сонъ: какъ будто на мнѣ тяжелая ноша, и я должна съ нею добраться до вершины высокой золотой горы, озаренной чуднымъ свѣтомъ... Тамъ стоялъ Христосъ въ сонмѣ ангеловъ и святыхъ и улыбался, протягивая мнѣ руки... Но ноги мои вязли въ мягкой грязи... И пришелъ человѣкъ, могучія плечи котораго согнулись,-- принявъ мою тяжелую ношу, и когда съ плечъ моихъ упала она, у меня выросли лучезарныя крылья, и я полетѣла свободно и плавно къ вершинѣ, въ золотую страну свѣта, гдѣ ждалъ меня Богъ... Какъ сладко было подниматься и не чувствовать тяжести...
   Она улыбалась.
   -- Сегодня я сниму съ себя всю тяжесть долговъ по отношенію къ моему народу- и отдамъ ее моему любезному брату, могучему герою, плечи котораго не согнутся подъ нею... Я передаю всѣ права свои и своего сына испанскому королю Филиппу. Все это будетъ въ моемъ духовномъ завѣщаніи, которое я вручу, Мельвилю. Вотъ оно, -- на столѣ. Король Филиппъ справится съ невыполненной мною задачей: изъ Англіи,
   Шотландіи и Ирландіи онъ создастъ великую державу, вѣрную единой истинной церкви, за которую я умираю... Ты опять плачешь?
   Она склонилась къ Кеннеди и мягкимъ движеніемъ вытерла слезы, струившіяся поея сморщеннымъ щекамъ.
   -- Мнѣ жаль, что я тебя огорчаю, моя Кеннеди; твоя любовь такъ велика... она скрашивала мнѣ заточеніе... Здѣсь,-- она указала рукою на сердце -- здѣсь все разбито... Вѣдь я всю жизнь вѣрила въ Золотую страну, и что же? Глубоко въ землѣ покоится много; благородныхъ людей, отдавшихъ сердце и жизнь за свою королеву:. Дай мнѣ немного вина; я теряю силы, моя старушка... а мнѣ хочется быть сильной до конца... Если бы ты знала, какія муки испытывала я безсонными ночами.. Часто мнѣ грезилось, что на моихъ рукахъ выступаетъ кровь мучениковъ, отдавшихъ за меня жизнь. Оттого я рада, что теперь, умираю: я плачу своею смертью за смерть другихъ...
   Она сдѣлала маленькій глотокъ вина изъ кубка, поданнаго ей Кеннеди, и продолжала глубокимъ, исходящимъ отъ сердца голосомъ:
   -- Умирать тяжело, Кеннеди, такой бѣдной, какой умираю я... Я бѣдна... я слишкомъ, бѣдна... У меня нѣтъ сына; вѣдь у меня отняли единственнаго сына... Изъ него сдѣлали врага королевы шотландской!..
   Въ первый разъ голосъ Маріи дрогнулъ, и на глазахъ выступили слезы. Но она сейчасъ же овладѣла собою.
   -- Вотъ все уже прошло, какъ и все проходитъ въ жизни... Правда, я очень бѣдна; я бѣдна мыслью: королева Елизавета отняла у меня даже молитвы. Я давно уже лишена духовнаго утѣшенія... Съ ужасомъ просыпаюсь я ночью, стараясь вспомнить молитвы, затверженныя съ дѣтства... И я многія уже забыла, Кеннеди... Ты что-то вздрогнула? Что ты такъ озираешься на дверь?
   -- Мнѣ показалось, стучатъ...
   Марія презрительно передернула плечами.
   -- Глухой стукъ гвоздей, забиваемыхъ въ дерево. Прислушайся: вѣдь это доносится оттуда, гдѣ для меня готовятъ плаху...
   Она сказала это почти равнодушно, казалось, всецѣло поглощенная какой-то мучившей ее мыслью.
   -- Передъ смертью мнѣ было отказано въ духовникѣ, Кеннеди, прошептала королева горько,-- впрочемъ, предлагали еретическаго попа... Боюсь, что я забыла "Отче нашъ"... Станемъ на колѣни и прочтемъ эту молитву вмѣстѣ; если я забуду, ты мнѣ подскажешь, и да проститъ мнѣ Господь этотъ грѣхъ.
   Обѣ женщины опустились рядомъ на колѣни. Марія перебирала четки, висѣвшія у ея пояса, и отчетливо повторяла за кормилицей:
   -- Отче нашъ...
   Онѣ благоговѣйно прочли молитву до конца...
   -- Я все помню, радостно прошептала Марія.-- Мнѣ такъ легко и хорошо, и я не могу больше думать о дурномъ...
   Поднявшись съ колѣнъ, она увидѣла въ небольшое стоявшее на каминѣ зеркальце свое блѣдное лицо и улыбнулась:
   -- И это прежняя Марія, королева Марія... Здѣсь, у висковъ есть даже серебряныя нити, тоненькія прядки, Кеннеди... Ихъ не будетъ больше, повѣрь...
   Марія засмѣялась.
   -- Какъ забавно! Неужели я до конца жизни не перестала заботиться о своей наружности?.. Это правда, добавила она, грустно качая головою,-- мнѣ не хотѣлось бы безобразно кричать передъ смертью; мнѣ не хотѣлось бы умереть некрасиво, чтобы всѣ, кто меня любилъ здѣсь на землѣ, сохранили обо мнѣ хорошую память... Боюсь, что я сдѣлалась очень безобразна, Кеннеди...
   Старая лэди стала горячо увѣрять и клясться, что королева прекрасна, что время было безсильно измѣнить ея красоту. Кеннеди говорила искренно: для нея шотландская королева оставалась такой же прекрасной, какъ и въ дни своего расцвѣта. Но время сдѣлало свое за эти восемнадцать, лѣтъ заточенія: лицо Маріи было мертвенно-блѣдно; глаза глубоко ушли въ орбиты, и на вискахъ появилась предательская сѣдина. И все-таки лицо ея оставалось прекраснымъ: какую-то особенную духовную красоту придавали ему глубокіе, полные мысли и страданія глаза и черточки Мягкой печали, тронувшей гордыя губы...
   -- Стучатъ, государыня, вздрогнула Кеннеди:
   -- На этотъ разъ въ самомъ дѣлѣ стучатъ. Войдите.
   Дверь открылась, и комната наполнилась людьми. Здѣсь были всѣ, кто желалъ проститься съ королевой шотландской, а за ними стража и пэры.
   Марія обрадовалась. Изъ груди ея вырвался ликующій крикъ:
   -- А, лордъ Мельвиль! милый, старый другъ! Вы зашли, чтобы получить отъ меня послѣднія распоряженія,-- не правда ли? Вотъ здѣсь, въ этой бумагѣ, заключены всѣ мои желанія. Господь сохрани васъ всѣхъ, кого я любила. Скажите моему дорогому брату, королю Испаніи, и всѣмъ друзьямъ, что я умираю доброй католичкой. Моя послѣдняя просьба къ королю Филиппу: сжалиться надъ этой еретической страной и, не щадя силъ, искоренять заразу ереси, ведущей меня на эшафотъ.
   -- Уже разсвѣтъ, милэди, строго остановилъ ее тактичный Сесиль.
   -- Палачъ ждетъ; я знаю, но вѣдь, это мой послѣдній разговоръ на землѣ, лордъ Бурлейгъ, а позволить мнѣ договорить -- ваша послѣдняя услуга. Передъ этимъ, впрочемъ, вы мнѣ оказали еще одну услугу, и громадную: вы помогли мнѣ освободиться отъ страданія. Благодарю васъ. Сейчасъ я буду готова, лордъ Бурлейгъ; я не задержу васъ долго. Мнѣ надо еще проститься съ этими женщинами... Подойдите сюда, мои милыя... Но не плачьте: я дала за васъ свое слово... Мнѣ обѣщали, что васъ отпустятъ на родину безъ всякихъ притѣсненій и выдадутъ все то, что я назначила вамъ въ моемъ завѣщаніи. Прощайте... прощайте... Вы скоро увидите конецъ страданіямъ вашей королевы...
   Она перецѣловала всѣхъ дамъ на очереди, но когда дѣло дошло до Кеннеди, удержала ее за руку.
   -- Лордъ Бурлейгъ, еще одна послѣдняя просьба... Вотъ моя кормилица... Всю жизнь мы не разставались съ нею... Позвольте же ей проводить меня и на порогъ смерти... Кеннеди завяжетъ мнѣ глаза и не будетъ мѣшать тому, что вы называете исполненіемъ закона, ни вздохомъ, ни слезами... Вы наклоняете голову, хоть и колеблетесь... Благодарю васъ отъ всего сердца, лордъ Бурлейгъ...
   Она оглянулась на окно и тихо сказала, точно пробуждаясь отъ сна:
   -- Ага! уже разсвѣтъ!
   По знаку Бурлейгъ, стража распахнула двери. Среди гробовой Тишины, крѣпко сжимая въ рукахъ четки и опираясь на плечо Кеннеди, Марія переступила порогъ и направилась къ мрачному покою, обтянутому чернымъ сукномъ.
   Когда она поднялась на эшафотъ, священникъ отъ имени королевы Елизаветы сталъ уговаривать ее, чтобы она отреклась отъ католическаго вѣроисповѣданія.
   Марія покачала головою и кротко просила не тратить попусту словъ. Тогда священникъ сталъ грозить ей адскими муками.
   Королева опустилась на колѣни и горячо молилась за гонимую церковь, за своего сына и за королеву Елизавету.
   И на колѣняхъ, на плахѣ, поднявъ лицо свое съ завязанными глазами вверхъ, она тихо и твердо сказала:
   -- Въ руки Твои, Господи, предаю духъ мой.
   Палачъ задрожалъ съ ногъ до головы; кротость и мужество Маріи потрясли его. И рука его, поднятая надъ головою королевы, дрогнула и опустилась два раза мимо склоненной на плахѣ шеи, и только послѣ третьяго раза прекрасная голова скатилась на помостъ. Когда, дрожа, онъ поднялъ ее и показалъ присутствующимъ, священникъ вскрикнулъ:
   -- Да погибнутъ такимъ же образомъ всѣ враги Елизаветы!
   Въ отвѣтъ ему раздались глухія рыданія...
   Въ тотъ же день, 8 февраля, во дворцѣ говорили, что Девисонъ, отнесшій въ совѣтъ приговоръ съ подписью Елизаветы, былъ заключенъ въ Тоуэръ. На Елизавету напалъ припадокъ бѣшенства. Она топала ногами и кричала, что ее вынудили казнить родственницу, что лорды Англіи распоряжаются ею, какъ пѣшкой; что она подписала приговоръ въ порывѣ отчаянія, и окружающіе должны были его сохранить до того времени, когда она могла разсуждать объ этомъ вопросѣ Чхолодно и спокойно. Королева не приняла явившагося къ ней съ докладомъ Бурлейга, на нѣкоторое время онъ впалъ въ немилость. Зато старый алхимикъ Раббардъ изъ Гампстида за свое чудное, только-что изобрѣтенное умываніе, сверхъ обѣщанныхъ тысячи таллеровъ, получилъ еще великолѣпный перстень съ руки самой королевы.

0x01 graphic

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru