Андерсен-Нексё Мартин
Два брата

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мартин Андерсен-Нексё.
Два брата

   Это происходило в пору лова лососей и осенних бурь. Ночь была темная. Ларс-Великан сидел у руля и правил, а брат его Петер стоял, прислонившись к мачте большого паруса.
   -- А здорово она справляется с ветром, Ларс!
   -- Да.
   -- Устойчивая лодка!
   -- Хм...
   -- Ларс!
   -- Ла-арс!
   -- Ну что?
   -- Как думаешь, осилим мы, доберемся?
   -- Ты боишься, Петер?
   -- Боюсь? Я?.. Разве за мной это водится?.. Я думаю о мальчугане, Ларс!
   -- Оставь мертвых в покое, Петер!
   -- Да, да, верно! Их разбудит бог -- и призовет к ответу... А что, ежели он... не спасется? За ним ведь много грехов -- не ходил в воскресную школу и все такое... над всем потешался...
   -- Послушай, Петер, мальчик в надежном месте; ему лучше, чем нам с тобой... Ох ты черт, вот неладно хватила эта волна! Люк-то в трюм накрыт у нас брезентом?.. А мальчуган в хороших лапах... надо бы сказать -- в хороших руках! Ты купил ему землю, другие положили на его гроб медаль. И тот, что вверху... Подтяни-ка шкот у фок-зейля, Петер, а то лодка больно виляет... Тот, что там наверху, уж позаботится об остальном.
   -- Его затянул наносный песок, Ларс!
   -- Чушь! Его засосало течением под лед... а долг свой он исполнил.
   -- На свете много всяких наносных песков, Ларс.
   -- Пойди вниз и приляг, Петер.
   -- Ветер сильный, разве ты один справишься?
   -- Справлюсь! Пойди приляг.
   -- Ладно, пойду.
   -- Тебе неможется, Петер?
   -- Да, что-то не по себе, Ларс.
   -- Проверь мимоходом крепления у парусов1
   -- Ладно.
   -- Ларс!
   -- Ну, что еще?
   -- Вчера вечером миссионер тоже говорил про наносный песок.
   -- Ну, понятно, еще бы!
   -- Как думаешь, помолился он перед смертью... мальчуган-то?
   -- У мальчишек есть дела поважнее, Петер.
   -- Мы всегда молились, когда были...
   -- Так мы-то ведь не умерли, спасая других.
   -- Миссионер говорит: важны не дела, Ларс.
   -- Вот оно что!
   -- И еще он сказал: ежели кто не выносит запаха хлеба, пускай уходит вон из пекарни. Как думаешь, это не на меня он намекал?
   -- Какого черта ему намекать на тебя?
   -- Я стеснялся молиться, когда мы собрались отчаливать, -- на пристани было так много народа.
   -- Не стоит делать этого на людях.
   -- Ия так думаю -- не стоит размениваться на мелочи.
   -- Да, верно! А ты скоро меня разбудишь?
   -- Да иди же, Петер! Наверно, все обойдется.
   Висевший на мачте фонарь раскачивался, изливая мглистый желтый свет в окружавшую тьму и отбрасывая тусклое мерцанье вниз на палубу. Но мрак упорно надвигался и тяжело наваливался на маленькую палубную лодку, она же смелыми и сильными толчками врезалась в него носом и принуждала его отступать. Он нехотя отодвигался, медленно расходился двумя дугами назад и смыкался за кормой. А впереди опять вставали новые темные громады, отступали в стороны, передвигались и, словно притаившись, чего-то выжидали.
   Ларс сидел у руля, смотря вперед; и каждый раз, как мрак шевелился, он, напряженно вглядываясь, выгибался, а рука его двигала руль то вправо, то влево, чтобы увернуться от накатывавших волн. Так сидел он довольно долго. Вдруг он резким движением повернул руль, и лодка, накренившись, врезалась носом в огромную волну. Белые громады выросли, блеснув в свете фонаря, с шумом рухнули на палубу и слились с тьмой, вода незримо и торопливо, с протяжным шипеньем хлынула через борт, фонарь погас.
   Ларс хотел было прикрутить руль и пойти позвать брата, но раздумал. Скоро взойдет луна, а опасности столкнуться с другой лодкой нет. Он сел поудобнее и плотнее стянул вокруг себя брезент на рулевом проеме.
   А ведь верно -- хорошая лодка! Дойти на ней до места -- невелика, трудность: сама донесет, если только волны и ветер не помешают... Бедняга брат совсем что-то захирел и на себя-то не похож. Очень уж много свалилось на него бед: схоронил жену, схоронил сына... А хуже всего то, что он связался с этим свихнувшимся миссионером! Бедняга брат... Жалко, теперь уж редко случается, чтобы он постеснялся молиться на людях. Вот всякий раз потом на него и нападает раскаяние и совсем пришибает его к земле...
   Лодка неровными толчками продвигалась сквозь мрак, а мысли Ларса с трудом пробивались сквозь его неизворотливый мозг. На его лице, по немногим штрихам, наложенным морской стихией, можно было прочитать несложную его жизнь: оно было темно и неподвижно -- и душа его тоже представляла темный неподвижный сумрак, в котором выделялась единственная светлая точка: любовь к брату. Ибо в течение многих лет жизнь для Ларса заключалась только в том, чтобы быть с братом. И еще где-то в самой глубине сознания тлела искорка ненависти ко всякой "святости", в какой бы форме она ему ни повстречалась. Во всем Же остальном внутренний мир его казался убогим. Но он был искусный моряк, искуснее всех в городе, а также и самый храбрый, так как, будучи равнодушен ко всему, не считался ни с какой опасностью.
   Ларс никогда не понимал брата: в Петере было очень много такого, что не вязалось с его собственным степенным характером, -- подвижность, легкомыслие, способность сильно радоваться и сильно горевать, склонность к размышлениям. Но Ларс никогда не ломал себе над этим голову, принимал брата таким, каким он был, довольствуясь тем, что он единственный его брат, а все непонятное в нем называл "чудачествами". Частенько за время их совместной жизни Петер поступал опрометчиво, и всякий раз это поражало Ларса неожиданностью. Он никогда не понимал душевного состояния брата, вызывавшего эту опрометчивость, однако всегда с неизменной преданностью помогал ему выпутываться из неприятных последствий.
   Они были близнецами и родились в маленькой хибарке у -подножия Перскерских холмов. Ларс вышел на жизненную арену первым-- и проделал это молча. По пятам за ним следовал Петер -- крича во все горло.
   Мальчики стали подрастать. Морской берег с дюнами был первым местом их игр, море -- вторым. В бурю они выходили на берег и собирали выброшенные морем обломки потерпевших крушение судов, а в штиль ловили угрей. И рано научились помогать отцу распяливать для просушки рыбу и расставлять рыболовные сети.
   У Петера был живой нрав, он легко плакал, легко смеялся и легко забывал. У Ларса выработалось какое-то вялое равновесие, из которого его трудно было вывести. Из обоих вышли рослые сильные парни, и всегда их видели вместе.
   В школе Ларс сидел неподвижно, поставив локти на парту и подперев голову руками; а Петер вырезывал на доске парты кораблики и безостановочно болтал ногами. Способности у них были средние, но учителя их любили за правдивость. Во всех играх товарищи добровольно признавали их вожаками, но они с непонятной скромностью уклонялись от этой чести.
   Дома все говорили шепотом. Родители мальчиков принадлежали к секте, которая на Борнхольме называется "меллерианской", а в других местах "борнхольмской"; между собой они разговаривали мало, да и то чаще библейскими текстами. Дети никогда не слышали, чтобы они ссорились. На всем лежала печать какой-то подавленности, мальчики никогда не видели, чтобы отец смеялся, -- он только улыбался. Их никогда не наказывали, но в отцовском взгляде было что-то, невольно заставлявшее слушаться. По этой же причине они никогда не говорили ему "ты". Мальчикам запрещали читать сказки, но отец выписывал детский журнал и "Послания о царствии божием". Дети читали этот журнал каждый день, а по окончании чтения отец говорил с ними о дьяволе и о зле, царящем в мире. Родители не позволяли им дружить с детьми из нерелигиозных семейств, а когда им случалось, придя из школы, рассказать про какого-нибудь ученика, что он сделал что-нибудь скверное, курил в классе табак, разбил снежком окно или еще как-нибудь напроказил, обоих мальчиков заставляли становиться на колени и молиться за этого ученика, чтобы господь отвратил его от суетного мира. Каждый вечер они должны были читать молитвы на сон грядущий, и постоянно им твердили, что забыть помолиться на ночь -- большой, тяжкий грех.
   По воскресеньям они ходили в воскресную школу.
   Там сидели взрослые серьезные мужчины, работавшие на море или в поле, и они говорили мальчикам о вечной погибели души и о бесконечной благости бога к его агнцам. Если мальчики ерзали на скамейке и не слушали, мужчины уводили их к себе и долго увещевали. После этого дети ходили притихшие и серьезные.
   Религия с детства наложила на мальчиков свой отпечаток. Они не были такими беззаботными, какими бывают обычно здоровые дети. Они жалели людей, страдающих физическими недостатками, не шалили, не бегали по вечерам вместе с другими мальчиками барабанить в дверь к дурочке Кристине Крузе, крича: "Черт пришел!" Вместе с другими ребятами они "становились под волну" и катались по тонкому льду не хуже других, но всегда признавались потом дома, если им случалось промочить ноги или провалиться в воду.
   Постоянные разговоры об аде и гибели души оказывали на них свое действие, хотя и по-разному. Петер приходил в ужас, вздрагивал и нервно подбирал ноги под стул, пока шла речь об адских муках, но уже через минуту забывал обо всем.
   Ларс был менее впечатлителен, но зато дольше помнил. Его неповоротливый, тугой ум в конце концов тоже не мог устоять против этой постоянной обработки и, как плохой проводник, потом долго удерживал однажды усвоенное.
   Серьезность родителей, строгость их суждений о других, опиравшаяся на их собственную, с виду беспорочную жизнь, чтение священных книг, молитвы, вздохи и хмурые взгляды по поводу малейшей веселости, если она вызывалась чем- либо, не имевшим отношения к богу, -- все это отлагалось в душе Ларса и придавало неестественный уклон его детскому мышлению.
   По временам его охватывал сильный страх, что он умрет, не успев обратиться к богу и спастись. Этот страх все больше и больше завладевал им и превратился в своего рода душевную болезнь. Надо быть всегда готовым к смерти -- всегда, потому что она приходит, как тать в нощи, когда меньше всего ее ждешь. Так говорили ежедневно его родители, и таков же был припев к гимнам в воскресной школе. Но для того, чтобы всегда быть готовым, нужно постоянно держать в мыслях бога, а это было трудно, потому что Ларс ведь не знал, какой бог из себя. И вот он создал себе собственный образ бога. Этот бог сидел на краю тяжелой тучи и держал в одной руке копилку, а в другой палку с толстым набалдашником. Этому богу Ларс и читал "Отче наш", стиснув руки, когда на него нападал страх смерти. А страх нападал на него часто, в особенности, когда он слышал о смерти других детей.
   В детской душе Ларса развилась почти взрослая серьезность, глушившая в ней всякую жизнерадостность. Он стал болезненно задумчивым, а страх перед адом и вечными, нескончаемыми, нестерпимыми муками одолевал его все сильнее и сильнее. Ведь он действительно великий грешник, ужасный грешник, он и сам это знал, а бог знал, конечно, еще лучше.
   Однажды Ларс услышал, как его родители говорили об одной женщине, которая сгнила заживо. Началось это с большого пальца на ноге, потом гниение медленно поползло дальше, добралось, наконец, до сердца, и женщина умерла. Родители говорили о ней вполголоса; и отец сказал, что по делам ее и воздалось ей -- она была греховным чадом. Мать закатила глаза к небу, и оба вздохнули. А Ларс подумал, что тоже самое должно случиться и с ним, и несколько дней ходил, ожидая смерти, точь-в-точь такой, какая унесла эту преступную женщину. Родители назвали ее "греховным чадом", -- но ведь и он сам такой же! И Ларс каждый день уходил в дюны и молился там на коленях, прося бога дать ему еще пожить, чтобы он успел спастись.
   Мальчик содрогался от ужаса и, наконец, надумал подкупить сердитого бога: он решил выучить наизусть с начала и до конца весь Ветхий и Новый завет. Память у него была плохая, а стихи иногда попадались длинные. Но отец помогал ему, спрашивал заученное и хвалил, но тут же напоминал, что даже самые хорошие поступки и добрые дела, какие люди могут совершить, все-таки греховны и нуждаются в божьем милосердии. Теперь мальчик уже не видел никакого пути к спасению, и детский ум его совершенно запутался в непостижимом.
   Впрочем, родители не следили за его развитием, для этого они сами были слишком ограниченны, а Ларс слишком молчалив. Но они иногда замечали, что он страдает и благодарили бога.
   Характер Петера, при всей его податливости и поверхностности, был им ближе и симпатичнее, -- в корне его лежал тот же бессознательный обман, как и в их собственной натуре. Он никогда не знал, что именно родители его признают дурным, а что хорошим, но, находясь дома, следил за выражением их лиц, а очутившись вне круга их наблюдения, забывал о них и думать. В таких случаях он действовал всегда под впечатлением минуты и причинял им больше огорчений, чем Ларс. И все же достаточно было одного их сурового слова или укоризненного взгляда, чтобы вызвать у него страстное раскаяние, и родителям это нравилось.
   Однажды мальчики прочитали в детском журнале рассказ о двух братьях, которые спали на чердаке в одной кровати, как Ларс с Петером. И те два мальчика раз вечером забыли помолиться на ночь. Петер тоже часто забывал, но всегда говорил: "Ерунда! Завтра утром прочитаю молитвы два раза". Забывал иногда и Ларс или же засыпал на середине молитвы, а проснувшись, радовался, что не умер. Но в рассказе оба мальчика тоже проснулись, и один сейчас же вылез из кровати и встал на колени на голом полу, а другой не захотел, потому что было холодно. И вот ночью тому мальчику, который так и не помолился, приснилось, будто прилетел ангел и унес с собой его брата. А когда он проснулся, оказалось, что брат его умер, а сам он должен был жить в наказание за свою нерадивость.
   Ларс безоговорочно верил детскому журналу, но этот рассказ его смутил. Ведь выходило так, что смерть превратилась в награду, доставшуюся тому, кто был набожным.
   В этот день он проделал странную вещь.
   За домом был колодец без сруба. И вот днем Ларс завязал себе глаза и стал лицом к колодцу, но шагах в двадцати от него: он решил пойти прямо к колодцу и посмотреть, пришлет ли господь ангела, чтобы отвести его в сторону. Отойдя от угла дома, он двинулся прямо вперед, а сделав десять шагов, остановился, давая ангелу время прилететь. Потом пошел дальше, останавливаясь на каждом шагу и, будто нечаянно, ощупывая ногой землю. Но ангел все не прилетал. Тогда Ларса снова охватил страх смерти, он остановился и сорвал с глаз повязку. Глубокий колодец зиял у самых его ног. Ларс смотрел на него, цепенея от ужаса, почти не в силах пошевелиться, потом, медленно и дрожа всем телом, стал пятиться от колодца, все не отрывая глаз от его черной пасти. Отойдя немного, он резко повернулся и побежал в дюны, словно за ним гнались.
   Постепенно он успокоился, а к четырнадцати годам у него окончательно исчезли последние остатки религиозности. И в то же время в развитии его произошел определенный застой. Он и от природы был слабо одарен и мало-помалу погрузился в состояние полного равнодушия не только к религии, но и ко всему. Над его детской душой было совершено жестокое насилие; с течением времени она поборола страдание, но осталась бесплодной и неспособной к отзывчивости.
   Петер благополучно пережил свои детские годы благодаря своему живому характеру, не позволявшему ему долгое время быть серьезным. Он не изменился и оставался совсем таким же, как в раннем детстве, разве что научился искуснее притворяться.
   После конфирмации братья один год помогали отцу, а потом вместе поступили на корабль--один коком, другой юнгой.
   В первые дни их неприятно поразила обстановка, царившая на корабле, -- песни, ругань, грубые шутки матросов, постоянно жевавших табак; им так и слышался голос отца, называвшего все это соблазнительными личинами дьявола. Но потом Петер закрыл на все глаза и очертя голову окунулся в новую жизнь, а немного погодя и Ларс, к собственному изумлению, последовал примеру брата. Они словно глотнули свежего воздуха, сбросили с себя гнет родительского дома и все неистовее барахтались в вольной стихии. На корабле они и впрямь стали вожаками команды, -- Петер оказался неистощимым по части всяких веселых проказ, а Ларс тянулся за ним не задумываясь. Частенько они хватали через край, но оба были сильные, широкоплечие парни и последствий не боялись. Особенно выгодно было иметь их в компании, когда в каком-нибудь иностранном порту завязывалась драка с местными жителями и приходилось удирать из кабачка. Ларс хватал тогда своего противника и так прижимал его к оконной раме, что и человек и рама вылетали на улицу; да и Петер немногим ему уступал по силе.
   Все время они были неразлучны. Несколько лет подряд ходили в дальние плавания, ловили альбатросов у Нордкапа и макрель в Северном море, плавали в Южную Америку за красным деревом и в Гренландию за криолитом.
   Проплавав лет десять, они стали хлопотать о поступлении в школу штурманов. Прошение Ларса удовлетворили, а Петеру отказали; но Ларс не захотел расставаться с братом.
   В тот год они нанялись на баржу, шедшую из Ставангера в Гавр с грузом леса. Из Гавра они пошли с балластом в Гулль, где забрали груз угля для Малаги. А оттуда должны были вернуться обратно с грузом оливкового масла.
   Судно от самого Гулля шло под встречным ветром, много кружило и потратило шесть недель, чтобы добраться до самого северного мыса на побережье Испании. Но тут их подхватил "португалец", он помог им в двое суток обогнуть Испанию и вынес в Средиземное море. Поздним утром они увидели Малагу с ее зубчатым мавританским замком и подняли флаг, вызывая лоцмана. Навстречу им вышли лодки с разными товарами, среди них одна с фруктами, в которой у руля сидела толстая грязная женщина. Матросы, перевесившись через фальшборт, пожирали ее глазами -- переход был ведь очень долгим. Тем временем подвалила лоцманская лодка, за ней таможенный надзор, а во вторую половину дня их баржа ошвартовалась у набережной.
   На набережной лежали смуглые, провяленные на солнце оборванцы и что-то кричали им; тут же бродили торговцы с корзинами фруктов на голове -- апельсинами и кизилом; на причальных тумбах сидели женщины и зазывали матросов. Веселая южная жизнь, яркие плоды, дешевая любовь...
   К вечеру подошли еще женщины, много женщин. Они бродили по набережной, останавливались у борта судна и вступали в переговоры: "Quieres? Quieres?" [Хочешь? (исп.)]. Капитан приказал судну отойти на несколько метров от набережной. Женщины были худые, жалкие, неряшливые создания, с развалистой походкой и синяками под глазами. Они продавали свое тело за две морские галеты, спали на камнях мостовой, подостлав под себя рваную шаль, а утренний туалет совершали на ступеньках, ведущих к воде.
   Обычно моряки, даже и побывавшие в дальних плаваньях, мало знают жизнь чужих стран. Они видят море и небо, но не видят самих стран и их жизни. На берег они сходят редко -- во многих местах вообще нет гаваней, судно останавливается на рейде и грузится с лодок; тогда попасть на берег трудно. Кроме того, днем на корабле много работы, а если матросы иногда и выбираются вечером на берег, им редко удается избежать встречи с такими оборванными, голодными женщинами.
   Ларса и Петера отпустили на берег вместе. Они благополучно ускользнули от сирен на набережной и направились на ярко освещенную, обсаженную деревьями главную улицу города. Был тот час вечера, когда вся способная двигаться Испания выходит на прогулку. Много там было сверкающих черных глаз, но ни одна обладательница их не заинтересовалась двумя простыми матросами. Молча вышли братья на большую площадь. Из одного кафе неслись звуки кастаньет -- накрашенные женщины в коротких юбках отплясывали там фанданго, высоко вскидывая ноги. Братья вскарабкались на край фонтана и некоторое время глядели поверх оконных занавесок на танцующих красоток, потом мечтательно и молчаливо побрели дальше, и очутились на узких улицах с высокими домами, где с одного балкона можно перешагнуть на противоположный.
   В одном месте деревянные ворота были отворены, и сквозь литую фигурную решетку в калитке они увидели андалузский дворик с фонтаном посередине, обнесенный с четырех сторон колоннами. Под колоннами висел фонарь, бросавший красный отсвет на темную листву мирт, а под миртами сидели две молодые женщины в белых платьях.
   Петер остановился и с восхищением стал их рассматривать, а Ларс подошел и подергал калитку. Вышла жирная старуха со связкой ключей и, впустив братьев, заперла за ними калитку.
   Они несколько раз посещали этот дом, и Петер страстно влюбился в одну из молодых женщин. Она говорила по-английски и жила два года в Гибралтаре вместе с мужем, который потом ее бросил. Она была хороша собой.
   Увлечение брата встревожило Ларса, и когда они попадали на берег, он пытался уводить Петера от этой женщины к другим. Но Петер упирался и ничего не хотел слушать.
   Однажды утром Ларс мыл верхнюю палубу, а Петер устанавливал бадью, чтоб набрать дождевой воды. Где-то над берегом погромыхивал гром. Братья не разговаривали; впервые за всю их совместную жизнь они крупно поссорились -- всё из-за той женщины. Петер решил на ней жениться, а Ларс его отговаривал. Взгляды Ларса на женщин были чересчур просты, чтобы он мог осуждать возлюбленную брата за ее поведение. Она зарабатывала себе хлеб тем, что продавалась любому встречному, а если вырвать ее из этой обстановки, она может оказаться не хуже всякой другой. Смущало же Ларса главным образом то, что обещания, которые она давала Петеру, были несерьезны и относилась она к ним как-то очень уж легко. Кажется, один английский капитан обосновался в ее сердце довольно прочно.
   На пристань прибежал посыльный от торгового агента, он перелез через фальшборт и вручил штурману письма и газеты. Было письмо и братьям. Ларс вскрыл его, Петер заглядывал ему через плечо. Письмо было из дому и написано благочестивым сапожником под диктовку матери. Сама она лежала в постели с рассеченной у кисти рукой, а отец переселился в мощенный златом град Давидов, обитель блаженных. Это случилось внезапно, но так уж восхотел господь в непостижимой премудрости своей. Утром было молитвенное собрание, сапожник произнес проповедь; после него стал говорить отец, и говорил очень убедительно. После службы он был очень молчалив, но позже днем говорил с матерью дома, -- чудесно говорил о безумном восстании дьявола против царства божия, о всемогуществе господнем и о страшном мраке ада; потом повел речь о чем-то таком, чего она не понимала, а после этого немного посидел молча и вдруг вскочил; вид -у него сделался какой-то странный, он скрежетал зубами и грозил дьяволам, которых видел только он один. Борясь с искусителем, он схватил большой нож. Сначала он принял за нечистого жену и ранил ей кисть руки, а потом стал колоть ножом и самого себя. Она побежала за соседями. Но когда вернулась с ними, отец уже лежал на полу -- он перерезал себе горло. Минуту спустя он опочил навеки с именем небесного отца своего на устах.
   Ларс впал в тупое, холодное оцепенение, какое находило на него в минуты сильного душевного волнения. Он смутно чувствовал, что ему следовало бы горевать, и он сердился на себя за свое равнодушие. Он робко взглянул на брата. Тот сидел в стороне и раз за разом то всаживал в бадью свой нож, то вытаскивал. На секунду глаза его сверкнули странным диким блеском, а потом Ларсу показалось, будто во взгляде его появилось такое же властное выражение, какое бывало у отца. Но потом оно так же внезапно исчезло, и он, словно отмахиваясь от чего-то, резко провел рукой по лбу.
   -- Дьявол! -- простонал он и уткнулся лицом в руки.
   -- Чепуха! -- сказал Ларс. -- Это все проповедники, они ведь только и знают, что болтать, и больше ничего!
   Он успокоительно положил руку на плечо Петера, но тот сильно вздрогнул, и Ларс поспешно убрал руку.
   Когда Ларс немного позже спустился в кубрик, Петер сидел перед раскрытым миссионерским молитвенником и пел гимн, какой они распевали в воскресной школе.
   К молитвеннику этому братья не прикасались за все годы своей морской службы.
   Ларс почувствовал, что демон, терзавший его собственное детство, высунул, ухмыляясь, голову и дразнится, показывая язык его брату. Ларс осторожно отобрал у Петера молитвенник и попросил его помочь ему в какой-то нарочно придуманной работе, потом пил с ним вино, пока Петер опять не повеселел, а вечером отпросился на берег и сам повел Петера к женщине из Гибралтара. Только бы добиться, чтобы он забыл сейчас свой молитвенный бред, а остальное уж как-нибудь само собой уладится.
   Петер опять стал прежним и вечером, сияя от счастья, сидел под миртами и уговаривал свою милую поехать на север, в Гамбург. Там он ее встретит, они вместе отправятся к нему на родину на Борнхольм и обвенчаются. Она ластилась к нему, шептала ему на ухо, как чудесно будет вырваться из этой постылой жизни, уехать в чужую страну и не знать никого, никого, кроме Петера и его милого брата. Но вот -- она задолжала хозяйке за белые платья... Петер убеждал ее, что можно уехать и не расплатившись, но она не соглашалась. Тогда Петер отдал ей на уплату долгов и на дорогу все свои деньги, а сколько не хватило, добавил от себя Ларс.
   Судно было готово к отплытию, ждали только лоцмана, чтобы выйти в море. Капитан позволил Петеру сбегать к корабельному торговцу, купить пару сапог, только велел поторапливаться.
   Лоцман уж поднялся на борт, а Петер все не возвращался. Его прождали целый час, капитан ругался -- люди были у него наперечет. Ларс долго всматривался в берег, удивлялся и тревожился. Что это -- новый фокус Петера или же какая-нибудь случайность? Он до последней минуты надеялся, что вот-вот увидит, как брат бежит по площади к гавани и прыгает через фальшборт. Но судно уже медленно выходило из гавани, а брат все не показывался.
   Для Ларса это был удар, чуть не сваливший его. Ему никогда не приходилось задумываться над тем, как велика его привязанность к брату, но теперь он это знал, и знал, что не может бросить его одного на чужбине.
   Малага скрылась за горизонтом, солнце село за горами, сгущался мрак. Ларс пошел спать, вахта у него была собачья -- от двенадцати до двух. Когда около полуночи его разбудили, и он заступил на вахту, судно уже шло Гибралтарским проливом. Ветер был попутный, но течение здесь всегда относит назад, и потому они держались ближе к "Скале", избегая середины пролива, где течение особенно сильно. На это Ларс и рассчитывал.
   Когда они находились на расстоянии четверти мили от Гибралтарской скалы, рулевой услышал впереди плеск и заметил, что Ларс исчез с бака, где стоял на вахте. Кто-то крикнул: "Человек за бортом!" -- и поднялась тревога. Капитан вышел на палубу; он сейчас же сообразил, что падение было умышленным, в ярости схватил ружье и выстрелил в сторону, где, по его мнению, мог находиться беглец. Он хотел было спустить в погоню шлюпку, но раздумал -- надо было воспользоваться благоприятным ветром, а то как бы не пришлось неделями дожидаться возможности выбраться из пролива. Поэтому капитан ограничился записью в судовом журнале, и плаванье продолжалось.
   Очутившись в воде, Ларс первым делом стал освобождаться от лишней одежды. Скинуть непромокаемую куртку и плащ ничего не стоило, но развязаться с тяжелыми непромокаемыми сапогами было потруднее. Справившись и с ними, он покачался с минуту спокойно на волнах, а потом поплыл к крепости. Течение относило его, и ему потребовался целый час, чтобы добраться до подножия неприступной скалы. Ползком и вплавь он обогнул ее, проскользнул мимо стражи на узенькую косу, соединяющую Гибралтар с Испанией, и пошел по направлению к Малаге. Днем он прятался, боясь попасться на глаза испанской сельской страже, а по ночам шел. Питался виноградом и фруктами, которые крал у крестьян. Через три дня он пришел в Малагу и после некоторых розысков нашел своего брата в английском миссионерском убежище.
   Петер, спрятавшись, следил за своим судном, и как только оно вышло в море, сейчас же побежал к своей возлюбленной. Но явился некстати: она не ждала его и не хотела впускать, -- у нее был английский капитан. Петер ворвался в дом, а когда толстый капитан попробовал его вышвырнуть, Петер его здорово исколотил. На следующий день капитан уехал и увез с собой женщину. Тогда Петер совсем потерял рассудок, стал пьянствовать с портовыми грузчиками-неграми и ввязался в драку с полицией. Но как раз в ту минуту, когда его хотели арестовать, в дело вмешался английский миссионер и увел Петера с собой в убежище.
   Когда пришел Ларс, Петер под руководством чахоточного молодого человека в очках, с курчавой бородой и львиной гривой, изучал апокалипсис. И Ларс опять совершенно ясно увидел, как демон, мучивший его в детстве, просовывает между ними голову и, ухмыляясь, показывает язык.
   Ларс с трудом вырвал брата из когтей миссионера, и они поступили на германское судно, отправлявшееся в Штеттин. Оттуда они перебрались на родину. Им надоело скитаться по морям, и они поселились в Рэнне, купили на свои сбережения лодку и рыболовные снасти и стали рыбачить. Жили вместе и выписали к себе мать. Спустя некоторое время Петер женился на немолодой уже девушке, но с деньжонками, и тогда братья купили палубную шлюпку и стали ходить на ней в Германию, поставляя лососину.
   У Петера неоднократно обнаруживались признаки так хорошо знакомого Ларсу благочестия. Ларс старался бороться с этим по мере своих сил.
   Но вот жена Петера, родив ему сына и слишком рано встав после родов, тяжело заболела и умерла.
   Это нанесло окончательный удар "мирской суетности" Петера, он стал усердно посещать молитвенные собрания, а в обращении с сыном начал сильно напоминать своего покойного отца. Ларс инстинктивно чувствовал, что история его собственного детства повторится с мальчиком, и тайком старался противодействовать влиянию брата: учил племянника бросаться с мачты головой вниз в воду и нырять на глубину восемнадцати сажен. Это вполне соответствовало природным склонностям мальчика, и в то время как Петер все больше видел в нем "дитя суетного мира", весь город называл его молодчиной. Он мог два-три раза подряд проплыть до крайнего бакана, а оттуда к южной купальне и обратно -- добрых полмили, -- и хоть бы что!
   А двенадцати лет он утонул, спасая девочку, которую затянуло под лед. В день его похорон весь город вывесил траурные флаги.
   Но Петера это доконало, его болезненная религиозность быстро перешла в помешательство. В повседневной жизни это выражалось в том, что он вздыхал, молился и закатывал глаза к небу. Ларс отказался от всяких попыток образумить брата и радовался, когда хоть сам-то мог избавиться от его благочестия, заходившего так далеко, что Петер часами выстаивал на коленях, молясь за него. Ларс был бессилен предотвратить эти припадки брата, но любил его все так же сильно и старался обращаться с ним как можно бережнее.
   С течением времени последняя искра здравого смысла у Петера погасла, он вообразил, что сын его попал в ад. И вот он принялся бегать на все молитвенные собрания, и к баптистам и в Армию Спасения, а во время своих припадков вставал и произносил проповеди. Члены этих общин уверяли, что устами Петера глаголет сам бог.
   Так обстояли дела к началу нашего рассказа.
   Прошло несколько часов, собиралась всходить луна, и свет ее уже слабо пробивался над горизонтом. Но волны вздымались высоко, буря ревела, и мрак по-прежнему густой стеной обступал шлюпку.
   Ларс начал уставать; править рулем в такую погоду -- тяжелая работа. Ему хотелось, чтобы брат поскорее пришел, и он подумал, не позвать ли его.
   Но вдруг услышал треск у переднего люка и увидел, как темная фигура брата медленно поднялась на палубу и вырисовалась силуэтом на посветлевшем небе. Петер прошел на корму. Ларс только собрался спросить его, лучше ли он себя чувствует, как вдруг Петер покачнулся и сразу же упал в море.
   Ларс похолодел.
   -- Петер! -- крикнул он. -- Петер! -- И перегнулся далеко через борт, шаря руками в темноте.
   Но лодка быстро скользила вперед. Ларс повернул ее, возвратился на прежнее место и стал испуганно звать брата, растерянно вглядываясь в каждое темное пятно во мраке. Потом укрепил руль, вскочил и спустил паруса. Лодка остановилась и закачалась на волнах. Больше часа кричал Ларс, всматриваясь в волны, кричал и всматривался. Что-то словно вздохнуло у форштевня, Ларс побежал туда, бросился на колени и, перегнувшись через бушприт, вытянул вперед руку и стал говорить ласковые слова, будто приманивая лебедя, потом задумался и смотрел, ничего не видя, шевелил губами, не произнося ни слова. Вдруг он заметил за кормой черный гребень волны, подумал, не братнина ли это голова, и, одним прыжком перенесшись на корму, запустил руку в воду.
   Начало светать.
   Тут только он по-настоящему понял, что случилось. Ужас свершившегося медленно проникал в его сознание, и, наконец, оно встало перед его глазами во всей своей страшной непоправимости. И лицо его стало злобным, словно он проклинал кого-то. Но только на минуту, -- потом выражение лица и глаз смягчилось; он стал за руль и повел лодку по курсу.
   Когда утром палубная шлюпка вошла в германскую гавань, на ней, против обыкновения, увидели одного Ларса. Он сидел за рулем и правил машинально, вид у него был странно рассеянный, и, когда с ним заговаривали, он не отвечал. Лодку стали молча разгружать, а Ларс все продолжал сидеть у руля и только равнодушно переводил глаза с одного на другого.
   Это была его последняя поездка с партией лососины в Германию.
   Теперь его так уж и звали: сумасшедший Ларс-Великан.
   Он жил один в своем доме; никто ему не готовил еду, никто не убирал, он сам справлялся со всем. Людям очень хотелось знать, что у него творится дома, но никто не отваживался к нему заходить, и потому все ограничивались только догадками. Дети думали, что по ночам он сидит у слухового окошка на чердаке, запасшись овечьими ножницами, и подстерегает дьявола. Одна соседка уверяла, что он варит в одном котелке нечищеную картошку вместе с рыбой, -- она видела, как однажды он выплескивал воду из котелка. Люди серьезные высказывали опасение, как бы он в один прекрасный день не наложил на себя руки. На какие средства он жил, никому не было известно; но на город он бременем не ложился -- на этом все и успокоились.
   Потребностей у Ларса было немного. Изредка он выезжал на лодке в маленький проток, впадавший в лодочную гавань, и ловил там навагу. А то забирал из дома ведерко со смолой и помазок и по собственной охоте шел смолить чужие причальные столбы. Все уже к этому привыкли и давали ему какую-нибудь мелочь за труды. В остальное же время он обычно сидел на скамейке на церковном пригорке и покуривал носогрейку, смотря на море. Когда старые товарищи подсаживались и заговаривали с ним, в глазах его мелькала недоверчивость, и он отвечал сухим клохчущим смешком. Но если люди продолжали приставать к нему, недоверчивость сменялась подозрительностью, а клохчущий смешок переходил в бранное бормотанье. Тогда все понимали, что пора уходить. Одного портового грузчика, дразнившего его и не успевшего вовремя убраться, Ларс свалил с ног и так сильно пнул в живот, что грузчик долго после этого хворал. Тогда стали поговаривать, что следовало бы отправить сумасшедшего Ларса-Великана в заведение для умалишенных. Но это стоило денег, -- а ведь можно к нему и не приставать.
   Часто Ларс стоял на краю своей улицы, глубоко запустив руки в карманы, и смотрел на проходивших женщин с усмешкой и таким выражением, как будто знал про них что-то такое, чего не решался выговорить вслух. Женщины торопились пройти мимо, некоторые краснели до корней- волос, а он провожал их по улице со своим всегдашним сухим клохчущим смешком. Доходил он за ними до определенного места, а там сбрасывал деревянные башмаки и, держа их в руке, бегом возвращался на свой наблюдательный пункт и выстаивал там до новой встречи.
   Инстинктивно его влекло к "святым", он ходил на все их собрания и сидел усмехаясь, в то время как они, понуря голову и косясь на него, распевали свои фанатические гимны. Они не отстраняли его, а, наоборот, часто вплетали его имя в свои молитвы и просили бога вернуть зрение угасшему взору его духа, дабы он, подобно своему брату, обрел путь к жизни вечной.
   Проходя темными осенними вечерами мимо его дома, люди почти всегда видели в просвет двери огонек Ларсовой носогрейки и слышали, как он выкрикивает странные слова- в темноту. Если прохожий останавливался, Ларс прятался в глубине комнаты, а когда тот уходил, то набирался храбрости и некоторое время следовал за ним издали.
   Когда же по улице проезжали крестьяне, он выскакивал из дому и ругался. Борнхольмские крестьяне, почти всегда настроенные воинственно, обычно останавливали лошадей, и тогда перебранка длилась иной раз больше часа. В конце концов выходил живший напротив Ларса купец и шептал крестьянам на ухо, что человек этот сумасшедший, после чего они нахлестывали лошадей и, крепко выругавшись, уезжали.
   Настроение помешанного Ларса менялось в зависимости от погоды и в основном ею и определялось. В солнечные дни он бывал довольно покладист, а в бурю становился злым. Когда наступали осенние непогоды, в помраченном сознании, его как будто всплывало воспоминание о брате. В это время он никогда не выходил на улицу, обитатели противоположных домов видели, как он часами сидел на столе, воображая, будто плывет в парусной лодке. Он высверлил в столе дыру, вставил в нее вместо мачты жердь и повесил на ней тряпку, а сам сидел, обхватив эту жердь ногами, дергал за разные веревки и, маневрируя пристроенной за спиной палкой, как рулем, перегибался вперед, пытливо ища чего-то глазами, словно всматривался в глубокую тьму. Борясь с воображаемыми волнами, перевешивался далеко через край стола, выкрикивал имя брата и хохотал так, что слышно было на весь дом. В саду у себя он выкопал яму, по временам натаскивал в нее воды из колодца, ставил туда стол и пускался в свое воображаемое плавание. Соседи смотрели и потешались.
   Так прошло несколько лет. Состояние Ларса не улучшалось и не ухудшалось, но никто уже не говорил о том, что его следует куда-нибудь отправить. Для жителей городка он сделался чем-то совершенно необходимым.
   Но вот однажды на остров заехал тот самый миссионер, который сыграл такую большую роль в сумасшествии Петера. Он намеревался укрепить ранее обращенных в их праведной жизни и приобрести новых приверженцев царствия божия. Но предварительно, чтобы собрать побольше добычи, он распространил слух о скором пришествии страшного суда.
   К назначенному часу собрания женщины всех возрастов и положений потянулись по улицам к миссионерскому дому. Они теснились на передних скамьях, чтобы быть как можно ближе к священнослужителю. Только на самой первой скамье ни одна из них не хотела занять места, потому что там сидел Ларс-Великан, по обыкновению тихонько посмеиваясь. Собралось также довольно много мужчин, но большинству пришлось стоять в задних рядах или подняться на хоры, так как весь зал был заполнен женщинами.
   Сумасшедший Ларс-Великан сидел, бессмысленно усмехаясь, а толпа женщин, в экстазе раскачиваясь взад-вперед, пела последние стихи псалма:
   
   ...Живешь ли ты, как господь повелел,
   Будешь ли ты в раю?
   
   Жиденький органчик смолк, но женщины продолжали восторженно тянуть последнюю ноту. Постепенно, одна за другой, неохотно и недружно, умолкли и они.
   Проповедник, в засаленном галстуке, стоял на кафедре, возведя глаза к потолку.
   -- Не может соблазн не прийти в мир, -- выкрикивал он. -- Но горе человеку, через которого он приходит! Много есть таких, что вносят соблазн противления богу. Это -- трусливые, половинчатые, ни холодные, ни горячие. Они хотят стоять одной ногой на земле, а другой на небе. Но когда настанет день судный и небо отодвинется далеко от земли, они разорвутся надвое. Настоящие грешники лучше, потому что они никого не вводят в заблуждение; они бунтуют против неба и, словно голодные псы, гоняются за мирскими приманками. Но они. сами убедятся, что трудно противиться всесильному. Плуты, разбойники, клятвопреступники! Когда же они поймут, что господь приходил на землю ради них, только ради них! Но даже и в презренности своей они послужат царствию божию, потому что господь обратил зло в добро, и эти жалкие грешники послужат предостерегающим примером для истинно верующих, дабы они никогда не сворачивали с пути к блаженству.
   Обычная усмешка исчезла с лица сумасшедшего Ларса-Великана. Во время проповеди на тупом лице его появилось, такое выражение, как будто он мучительно старается оживить в своей голове какое-то воспоминание, которое вот-вот готово проснуться и не может. Глаза его были прикованы к миссионеру, словно хотели впитать в себя черты его лица. Миссионер между тем продолжал:
   -- Зачем искать соблазна на улицах и площадях, когда он находится среди нас? Это все равно, что идти за водой куда-то за реку. Или, может быть, по-вашему, вы свободны' от соблазна? Если есть среди вас хоть один, у кого нет занозы в теле, пусть он встанет и подойдет сюда, и я облобызаю ему ноги! (Никто не подошел, но многие плакали.) Вы не чада божии! Что бы вы сказали, если бы среди вас появился Христос? Вы не знаете. Я же знаю, что сказал бы я! Я сказал бы: "Слава тебе, любовь моя, всеблагая дева, всеблагая дева!" А вы станете кричать и радоваться, если женщину протащат нагую, совсем нагую по площади. Потому что вы -- чада сатаны! (Женщины громко всхлипывали, у мужчин затылки судорожно подергивались.)' Правда, не все вы таковы. Но они живут среди вас, эти соблазнители, изнеженные трусы и закоренелые грешники! Они приходятся вам братьями и сестрами, родителями, детьми! Берегитесь их, ибо они посланы сатаной искушать вас. Всякий твердо стоящий пусть хорошенько смотрит, дабы не упасть. Не сказано ли в писании: "Если око твое соблазняет тебя, вырви его". Вот это вы и должны сделать! Но берегитесь поступить несправедливо и сначала испытайте их. Попробуйте повлиять на них просьбами и божьим словом, и вы сейчас же увидите, кого они носят в сердце своем -- бога или сатану, ибо ни один дьявол не может устоять перед крестным знамением. А если они не могут выносить хлебного запаха, надо немедленно выгнать их вон из пекарни.
   При последних словах проповедника сумасшедший Ларс-Великан вскочил с места. Лицо его озарилось почти сверхчеловеческим пониманием, а голос пронизал слух собравшихся отрывистыми, похожими на взрыв выкриками:
   -- Приспешник сатаны! Все тебе мало, выблядок! Пристал с ножом к горлу -- и все ему мало, все требует еще! Убирайся сам вон из пекарни!
   Как кошка, вцепился Ларс в горло миссионера и, стащив его с кафедры, навалился на него.
   Женщины закричали, многие лишились чувств, из задних рядов поспешно подбежали мужчины и оттащили сумасшедшего от миссионера. А тот лежал недвижимо, с выпученными глазами и перекосившимся ртом. Он был мертв.
   -- В этом, пожалуй, можно узреть некий символ, -- сказал врач, осмотрев мертвого миссионера. -- Религия создает безумие, а безумие обращается на тех, кто его вызвал, и раздирает их на части. Впрочем, в данном случае этот символ не подходит, потому что миссионер умер от перепуга. Подобного сорта люди, как общее правило, очень трусливы.
   После такого осквернения святыни сумасшедшего Ларса-Великана стало уже невозможно держать в городе, и его отправили в сумасшедший дом, хотя некоторые находили, что он как будто начинает понемножку поправляться.
   
   1897

---------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 8: Рассказы. (1894-1907). Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 286 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru