В Эстер-Веструпе пир горой. Крестины, свадьба или поминки? Нет, ежегодный большой праздник урожая! Правда, хлеб-то еще на корню и хвалить день надо не раньше вечера, но веселые островитяне-датчане твердо уповают на погоду, на высший промысел и, по привычке брать авансом блага жизни, справляют праздник урожая, пока ночи светлы и лето в самом разгаре. Отпраздновать, дескать, -- и дело с концом!
Все приглашены на пир: и богачи с Верхнего конца села и менее зажиточные -- с Нижнего.
В большом зале дома для собраний накрыто не на одну сотню гостей. Столы ломятся от угощения. На всех сразу не хватило бы мест, и главный распорядитель во избежание столкновений разделил гостей на смены согласно их общественному положению.
За столами расселись фохт, пастор, доктор и прочие важные особы, два-три помещика и богатые хуторяне -- они составили первую смену, как и подобает. Тучные, пузатые, они, надо сказать правду, набивают себе чрево с большим достоинством: накладывают огромные порции, но глотать не торопятся и вообще усвоили особую манеру сидеть за столом, -- как будто сидят из одной вежливости или, пожалуй, даже ради блага отечества. Долговременное упражнение и муштровка не остались без надлежащего результата.
Перед домом нетерпеливо расхаживают гости второго сорта: хуторяне, более зажиточные из ремесленников, пономарь, сыровар, попадаются среди них и хусмены, женатые на дочках хуторян.
Они поглядывают в окна зала: скоро ли очистит места первая смена? Самые храбрые даже переступают через порог и обмениваются ядовитыми замечаниями с пирующими.
-- Ну-ну, Ханс Нильсен, -- говорит один из богачей, -- не торопись! Хватит и на вас всех понемножку!
Пирующие хохочут так, что степы гудят, и продолжают уплетать кушанья с таким же аппетитом. А Ханс Нильсен, ворча, возвращается к своим.
-- А ведь только на нас, крестьянах, вы и держитесь, -- говорит он.
И опять они ждут; беседуют о погоде и ветре, о боге и короле... и ждут. Час кажется им годом, так им не терпится самим приступить к делу.
У сарая жмутся в кучку жители Выселков -- хусмены и поденщики с женами. Они пришли сегодня главным образом поглядеть, как едят другие, и порадоваться их аппетиту. Все они приглашены, распорядитель никого не забыл, -- но приглашены только на второй день пиршества -- то есть уже на одну солонину. Первая смена вряд ли на нее позарится, так что мелкоте опасаться нечего, она может спокойно дожидаться завтрашнего угощенья, дивясь шумному веселью Верхнего конца.
А на лугу возле ручья пляшет зеленая молодежь. Она без ума от радости, что ее тоже пригласили, -- хоть и на третий день, на объедки.
За столами мало-помалу складывают оружие. Помещики и богатые хуторяне потягивается и рыгают; чиновный люд, согласно новейшей моде, ковыряет в зубах и подавляет отрыжку, надувая щеки с блаженно-затуманенным взглядом. Никто не обнаруживает особенного желания уступить место.
-- Ну, поневоле придется все-таки встать и облегчиться, -- говорит, наконец, какой-то толстяк, потягиваясь. -- Батюшки мои, как наелся!..
-- Господу честь и хвала! -- елейно добавляет пастор и встает.
Пономарь уж тут как тут, за его стулом, чтобы занять место.
Вторая смена бросается к дверям еще раньше, чем первая успела освободить места. Шум, сумятица, похоже на свалку...
Третья смена испуганно кидается взглянуть, что там творится.
-- Да это просто смена! -- восклицают они, вздыхая с облегчением.
Первосортные гости освобождают места с нарочитой медлительностью, добродушно-снисходительно подтрунивая над азартом своих преемников.
-- Ну-ну, сейчас и вам дадут проявить свои силы и способности. Вот и видно будет, кто ревностнее служит королю и отечеству! Быть в оппозиции, критиковать легко, а вы вот покажите себя на деле!
Преемники не отвечают, ограничиваясь самоуверенным кивком. Довольно уж было сказано слов, пора приступать к делу.
Но сначала фохт провозглашает тост за короля. Оба конца -- Верхний и Нижний -- единодушно поддерживают его. И только затем бьет, наконец, час второй смены!
Мелкота к ней относится уже не с таким почтением, как к первой, назойливо липнет к окнам зала, бесцеремонно судачит о пирующих.
Нижний конец держит себя совсем не так, как Верхний. Во-первых, торжественно читают молитву, наступает мертвая тишина, а затем уж берутся за ложки и вилки и с решительным видом приступают к действиям. У этой публики еще нет привычки есть с соблюдением известных приличий, которая вырабатывается у тех, кто ест, так сказать, на глазах у людей, в пример и назидание им. Хуторяне разевают рты как можно шире, хотя это еще не значит, что они прожорливее своих предшественников.
Это, впрочем, похоже на правду, и не диво, что мелкота начинает тревожиться за свое завтрашнее угощение. И когда гости посягают на блюда с солониной, хусмены и поденщики громко ропщут, а самые храбрые даже переступают порог и огрызаются.
-- Дайте же нам срок, люди добрые, -- говорит теперь тот же Ханс Нильсен. -- Мы только что вошли во вкус, и нам здесь совсем не плохо, потому что ведь мы сидим... каждый на своем! -- И он, слегка приподнявшись, самодовольно хлопает себя по заду.
-- Да, да, и ваш черед придет в свой час, хоть и не сию минуту, -- говорит пономарь, подражая пастору.
Все хохочут -- словно гром прокатывается над столами-- и накидываются с аппетитом на солонину. Третий сорт сердито возвращается к своим.
-- А ведь вся работа на нас лежит! -- возмущаются они.
На лугу все пляшет веселая молодежь, ног под собою не чуя от радости, что и ее пригласили на пир -- на третий день, на объедки. Пожалуй, что и вовсе ничего не останется, но молодежь все-таки радуется: праздник есть праздник, каково бы ни было угощение!
А время-то ведь какое! Теплынь днем, светло ночью. На полях сочная зелень, все сады в цвету. Вот почему будущее кажется молодежи таким лучезарным, что его ничто омрачить не может! Вот почему молодые пляшут с таким упоением, предоставляя старикам ссориться из-за кусков.
Сколько молодежи гуляет по белу свету -- как залог лучших времен, когда эта молодежь сменит стариков! И вряд ли когда была у нас молодежь прекрасней той, что пляшет сейчас на лугу. Быть может, от нее и дождемся чего-нибудь настоящего!..
Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 8: Рассказы. (1894-1907). Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 286 с.; 20 см.