Андерсен-Нексё Мартин
Люди и книги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мартин Андерсен-Нексё.
Люди и книги

   Хорошо быть писателем в Советской России. "Приезжайте, поживите с нами хоть неделю-другую, -- пишут писателю из новых строящихся городов, из колхозов. -- Нам нужна струя свежего воздуха. Наши рабочие жаждут послушать, как живется людям в нашей стране, побеседовать с вами о ваших планах и о наших делах. У нас есть молодые таланты, их надо ободрить, поддержать". И писатель едет на зов, живет вместе с трудящимися, участвует в их борьбе за создание нового, разделяет их победы и неудачи и обогащается сам. Так создались "Станица" Ставского, "Тихий Дон" Шолохова. Шолохов прожил среди донских казаков больше года, участвовал во всей их жизни и написал свой большой роман при живейшем участии окружающих. Когда проходил слух, что готова новая глава, люди приходили к нему и просили прочесть на собрании. Так он читал главу за главой, и слушатели затем обсуждали с ним прочитанное. "Вот тут ты нас приукрасил!" -- говорили они. Или: "Ну, это у тебя уж очень мрачно получилось!" Но они гордились своим писателем, который, как "зоркое и благожелательное око", следил за их жизнью. Сознание, что он тут, с ними, придавало им силы, помогало им чувствовать себя героями будничного труда, выдвинутыми в передовой отряд работников по коллективизации сельского хозяйства.
   Так же, как Ставский и Шолохов, работают здесь все писатели. В зимнем походе челюскинцев через Северо-восточный проход участвовало несколько молодых литераторов. Они должны были посылать корреспонденции в газеты, набираться опыта и вносить свою лепту в культурную жизнь на судне.
   Здесь писателю не дают застывать у письменного стола, сидеть и высасывать свои произведения из пальца, -- новому обществу мало пользы от того, что писатель жмется к сторонке и любовно копается в собственной душе или выделывает сальто-мортале под самым куполом храма искусства. Он должен служить закваской в трудовом процессе строительства страны; даже самая будничная жизнь требует здесь духовной приправы. У нас демократия -- фикция, слово, прикрывающее всевозможные фокусы; здесь демократия -- реальность. Реальностью стал здесь и настоящий человек, в котором духовное и материальное слиты воедино.
   Свежая бодрость молодой русской литературы, без сомнения, обусловливается тем, что она вырастает на новой духовной почве и расцветает в мире, где все принимают участие во всех делах. Здесь нет ни патентованной академической касты с целыми поколениями "книжных червей", ни присяжных эстетов, ни касты остроумцев, которые размножаются путем самооплодотворения. Работники физического труда не отделены социальными перегородками от мира умственной культуры; всем детям рабочих дается образование, если у них есть способности и желание учиться; и даже старым рабочим не закрыта дорога в университет, если они считают, что недоучились в старое время, которое было к ним несправедливо. Работники умственного труда, таким образом, стоят в центре созидательной жизни страны.
   Больше всего бросается в глаза путешественнику по Советской России жажда учения, жажда чтения. Все читают. Наконец-то широкие слои народа дорвались до пищи духовной и могут вознаградить себя за долгое голодание. Наверстывать приходится изрядно. При внимательном наблюдении открываешь, что люди не просто читают, но в большинстве случаев учатся читать. В Советской России нет теперь особого спроса на чисто занимательные, развлекательные литературные произведения, фильмы, театральные спектакли. Русские не хотят, чтобы их только занимали: им нужен материал для работы.
   Цифры выпускаемых книг умопомрачительны. В 1932 году в Советском Союзе вышло книг больше, чем в Соединенных Штатах, Англии и Германии вместе взятых. Библиотеки и читальни наряду с периодической печатью играют огромную роль в повседневной жизни рабочих, -- и это придает особый колорит всем городским улицам. Книжные магазины были оборудованы и хорошо снабжены значительно раньше прочих магазинов. На территориях фабрик и заводов, у трамвайных остановок, пароходных пристаней -- всюду книжные киоски, не говоря уж о парках. К этому надо прибавить газеты, выходящие ежедневно в количестве тридцати восьми миллионов экземпляров, более пятисот журналов, фабричных, заводских и школьных детских газет, которые из примитивных стенных газет вырастают в настоящие, -- авторами, художниками и редакторами которых являются сами дети, -- с иллюстрациями, карандашными рисунками или гравюрами на линолеуме, -- тоже собственной работы детей. Даже мелкие рыбачьи шхуны с Белого моря, с Камчатки имеют собственные стенные газеты, заполненные сатирой, будничной хроникой и поэзией. Пробуждающее, свежее дыхание утра проносится по всему Союзу до крайних его границ, пронизывает его насквозь. Многие талантливые люди начинали писать в какой-нибудь стенной газете, а затем выдвинулись в первые ряды писательских кадров.
   И вот тут материальное не поспевает за духовным: бумажная промышленность бьется жестоко, чтобы ее производство сколько-нибудь отвечало потребности. По дороге в Москву осенью 1931 года я познакомился с одним немецким инженером, он ехал в город Горький (бывший Нижний Новгород) монтировать новую бумажную фабрику, продукция которой равна ста тоннам в день. Это будет уже двадцатая фабрика такого типа, смонтированная здесь в течение одного года тою же фирмою, представителем которой являлся инженер. Теперь русская промышленность сама поставляет машины для русских бумажных фабрик, и самые фабрики строятся с расчетом на еще более высокую продукцию. Однако этого все-таки недостаточно, Советский Союз никак не может добиться того, чтобы бумаги хватало. Книги, средний тираж которых десять тысяч экземпляров, покупаются нарасхват, жажда чтения остается далеко не удовлетворенною.
   Витрины крупных книжных магазинов, например, на Тверской в Москве, поражают своей красочностью. Однако преобладают книги по техническим и социально-экономическим вопросам: русские сильно захвачены своим строительством и выяснением своих социально-экономических противоречий со старым миром. Научная литература и учебники занимают, наверное, не менее трех четвертей витрины, что соответствует выпуску книг и интересам читателей. Четвертая часть -- художественная литература -- почти поровну делится на отечественную и зарубежную. В последней перевес на стороне немецких революционных писателей; вообще же старая и новая литература в хорошей пропорции. О знаменитой цензуре ничего не слыхать, и при ближайшем расследовании дела она оказывается западноевропейским измышлением. В Советской России легче достать художественное произведение с несоциалистической идеологией, чем в Западной Европе -- с большевистской окраской. Большинство писателей в демократической Западной Европе не имеет понятия о цензуре, потому что благонравно придерживается отведенных им рамок. Вот откуда общераспространенное мнение, поддерживаемое самими писательскими кругами, что можно, хотя бы, например, в Скандинавии, вполне свободно и откровенно писать обо всем. Но на деле это не так. Я сам не раз подвергался достаточно свирепой цензуре. Скандинавский "демократизм" проявился в том, что цензура перестала быть гласной, поэтому ее трудно выявить; она подчинила себе весь аппарат прессы: издательства, редакции, книготорговлю.
   Со времени прихода большевиков к власти в Советской России издано триста семьдесят шесть тысяч отдельных печатных произведений в форме книг, общий же тираж этих изданий -- четыре миллиарда сто пятнадцать миллионов экземпляров. Сюда вошли, произведения русских классиков: две тысячи шестьсот восемьдесят названий, общий тираж -- семьдесят миллионов экземпляров, и произведения классиков иностранных в русском переводе: тысяча девятьсот пятнадцать названий, тираж -- тридцать миллионов экземпляров. Таким образом, одностороннего упора на одну новую литературу нет.
   Уступая научной и технической литературе по количеству отдельных названий, художественная литература имеет большой перевес в отношении тиражей, особенно литература послереволюционная, печатаемая в сотнях тысяч экземпляров. И к представителям ее широкие массы относятся с такой любовью, о которой в Западной Европе трудно составить себе представление. В Германии писатель тоже ставится высоко, в противоположность Дании, где он вынужден пробивать себе дорогу при полном равнодушии народа и публиковать свои труды за ничтожное вознаграждение. Немец доходит даже до обоготворения писателя, которого высоко ценит. В Советской России писателя балуют своим вниманием и публика и правительство. С вечернего собрания у писателя Ставского в Москве меня отвез в мою гостиницу поэт Безыменский на собственном автомобиле, которым премировало его правительство за последний сборник стихов.
   Правда, и в дореволюционной России отношения между писателями и народом были сердечнее, чем в Западной Европе, и вообще люди крупного таланта относились и относятся здесь к рядовому человеку проще, более по- братски, как к своему ближнему, что совсем чуждо индивидуалистически настроенной Западной Европе. Здесь человек незаурядных способностей, даже высоко одаренный, не считается и сам не считает себя каким-то исключением. Он не случайное явление, не комета, вдруг прорезавшая небо или внезапно свалившаяся на землю, но порождение сил, живущих во всех и в каждом, орудие, созданное всеми для общего блага. Здесь, как ни в какой другой стране, творчество писателей всегда имело внутреннюю связь с широкими слоями народа, питалось его духовными соками и в свою очередь влияло на его повседневный образ мыслей и в основном даже на всю его судьбу. Ведь какую огромную роль в процессе выработки мировоззрения русского народа сыграли Гоголь, Пушкин, Достоевский, Толстой и, наконец, Горький, непосредственно примкнувший к революции!
   Все эти писатели продолжают жить в сознании народа, влиять на умы. И ни в какой другой стране не произносят имени писателя-классика с такой горячей любовью, как русские имя -- Пушкин.
   И они заслужили любовь народа: у великих русских писателей всегда сильно было чувство ответственности перед простым человеком, и это накладывало на них такой отпечаток, который шокировал эстетические чувства Западной Европы -- как нечто вульгарное, почти плебейское; ей, пожалуй, по-настоящему понятен и близок был один лишь Тургенев. Великие русские писатели не чувствовали себя какими-то избранниками божиими, сверхчеловеками, которые "mit Konigen spazieren gehen durften" ["Были достойны гулять с королями" (нем.)], и часто появлялись под руку с пьяным крестьянином и с оборванным, чтобы не сказать вшивым, пролетарием. Они не задирали носа перед простыми людьми, не пропускали мимо ушей их жалоб на нужду и горе; отсюда и великая любовь и доверие народа к ним самим и к их нынешним преемникам. Лишь перед самой революцией эстетический индивидуализм нашел себе почву в России; но было слишком поздно, и его недавние ревностные поклонники почувствовали себя одинокими и вынуждены были или искать поддержки в Западной Европе, или попытаться завоевать себе место в новом, социалистическом обществе. И жизнь доказала, что индивидуализм -- не настоящая, а, самое большее, лишь вторая натура человека.
   В Западной Европе, по-видимому, принято думать -- или во всяком случае там делают вид, что так думают, -- будто литература в Советской России, в противоположность нашей, создается по более или менее настойчивым указаниям правительства, будто неподатливые писатели обрекаются на голодание, пока не покорятся. Да и как же иначе думать о стране, где нет благодатного влияния либерализма, где господствует марксизм! Тут и спорить нечего: так должно быть! Однако весьма значительная часть новой советской литературы издается на немецком языке, отдельные выдающиеся произведения переводятся и на скандинавские языки, -- стало быть, возможно создать себе объективное представление о той атмосфере, в которой протекает творчество русских писателей. И если все-таки у нас не хотят этого делать, то прежде всего из боязни протянуть палец черту. Мы и в этом разделяем участь одряхлевшей культуры: мы безнадежно скованы прошлым.
   Зато бесстрашие молодых русских писателей кое-кем используется. Ссылаясь на их беспощадную критику ошибок и недочетов нового строя, люди говорят: "Видите, что творится в Советской России?!" Выловив из произведения все сатирические места и самокритику (как это сделал пресловутый профессор Карльгрен), преподносят их всему миру как объективное изображение русской действительности. Поступают даже еще вероломнее: поскольку считается, что в Советской России нет свободы печати, то вполне законно думать, что русские писатели вообще изображают лишь положительные явления и что условия жизни на самом деле гораздо хуже. Несмотря на такой гнусный прием, Карльгрен все же считается культурным человеком и состоит профессором в нашем университете, -- прекрасная иллюстрация к тому, что у нас понимают под умственным трудом и свободой мысли. Полученные по такому методу выводы столь же фальшивы, как был бы порочен основанный на тенденциозно подобранных цитатах из произведений Стриндберга [Стриндберг Август (1849--1912) -- шведский писатель-романист] вывод: вот каким адом являются в Швеции семья и брак! Тем не менее практикующие этот метод имеют известный успех, -- как все злостные хулители!
   Такое произведение, как "Цемент" Гладкова, конечно, заставило кое-кого из читателей старого мира усомниться в том, что в Советской России якобы существует принудительная писательская повинность: ведь нельзя же отрицать, что лишь немногие послевоенные американские и западноевропейские романы критикуют общество и его руководителей беспощаднее, чем роман Гладкова. Тем не менее он все же вышел в Советской России!.. И не только вышел, но издан самим государством; и Госиздат обеспечил перевод романа на три главных мировых языка; и в своих произведениях Гладков не прикрашивает людей и условия жизни в новой России. Тем не менее в 1931 году в руководящих кругах с большим интересом ожидали выхода в свет очередного крупного романа Гладкова, в котором тип нового человека подвергнут автором коренному пересмотру. Я ни у кого не подметил какого-нибудь недовольства по отношению к писателю, напротив! Как в этом, так и в других случаях мне говорили приблизительно следующее: наши писатели прозорливы, как Аргус; они видят дальше и глубже, чем мы. Пусть идут в широкую жизнь, наблюдают ее и подмечают ошибки, чтобы обратить на них наше внимание.
   И действительно, представители и литературы и прессы не отгораживаются от жизни. В сравнении с писателями Советского Союза западноевропейские -- настоящие сидни. Познакомясь поближе с молодой русской литературой, найдешь, что Гладков -- не единичный пример. Свежий критический взгляд на общество, настойчивое стремление согласовать действительность с новыми идеалами, острая постановка жгучих вопросов современности, светлый оптимизм и горячая любовь к человеку -- вот отличительные черты этой литературы.
   -- А вы чувствуете себя свободными? --задала вопрос одна американка в кругу русских писателей.
   Те с изумлением воззрились на нее, и, наконец, один ответил:
   -- Нам не ясно, что в старом мире подразумевают под словом "свобода", -- если вообще подразумевают что-либо, кроме права сидеть в баре и пить коктейль.
   -- Например, посмеет ли кто из вас написать произведение в защиту капитализма? -- продолжала она бойко.
   Писатели громко рассмеялись.
   -- Или, например, в защиту троглодитизма! -- воскликнул кто-то из них. -- Боюсь, что такого писателя удалили бы из общества его же товарищи за издевательское отношение к духовным и материальным ценностям, за подмену хлеба камнями! Мы не стервятники, живущие падалью, но разумные существа, стремящиеся к прогрессу. И самая бумага у нас слишком ценный материал, чтобы расходовать ее на пустую жвачку. А еще дороже нам -- люди!
   Лучшие писатели старой России оказывали на мир обновляющее, освежающее влияние благодаря своему чуткому отношению к будничной жизни и к детям человеческим -- таким, какими они в своем большинстве являются, -- то есть к той жизни и к тем людям, на которых в сущности держится мир. Писатели новой России, счастливо разделавшиеся с бесплодным эстетизмом, примкнули к старшим товарищам. Оттого так и велико там значение писателей для народа в период строительства.
   Стоит кстати отметить еще раз, что большевики, занятые трудной работой по созиданию новой России, так сказать, на пустом месте, сумели найти время и силы, чтобы с самого же начала заняться духовным развитием страны, признавая, что оно играет ведущую роль в жизни нового мира. Это говорит о том, что пролетариат верен своим идеалам. Ему было не по средствам в период восстановления страны нести бремя расходов на аппарат, ведающий духовным развитием народа, и в то же время он не мог допустить, чтобы культурная жизнь страны шла самотеком, и предоставить эстетствующему скептицизму полную свободу в оценке явлений действительности. Требовалось объединить на службе обществу все разнообразные силы работников умственного труда -- писателей, ученых, журналистов, артистов, художников, киносценаристов, декораторов и педагогов, сделать их всех полезными участниками строительства, или, вернее: душой этого строительства. Каждый из этих видов умственного труда рассматривается как выражение способностей и глубоко заложенной в народе потребности в культурной жизни; и нет причин проводить между ними грань, считать один вид выше или лучше другого. Задача состоит в том, чтобы организовать все эти силы, действующие вразброд, часто даже взаимоуничтожающие, слить их в одну могучую прогрессивную силу на пользу новому обществу.
   На основе таких соображений было создано Государственное издательство.
   Советское Государственное издательство, главный руководитель которого занимает равное с народными комиссарами положение, не довольствуется ролью посредника между писателями и читательской массой, но является своего рода лабораторией и мастерской, где создаются духовные ценности. Оно не только издает, но и создает учебный и научный материал, нужный для сотни языковых народных групп, -- книги от букварей до солидных руководств по физике, технике, земледелию и пр., не говоря уж о периодических изданиях. Некоторые из этих языковых групп так малы, что по одной этой причине в любом другом месте земного шара никто бы не обратил на них внимания. Многие из этих народностей получили свою письменность впервые лишь после революции. Языковые группы, насчитывающие всего несколько тысяч человек, становятся, таким образом, причастными к мировой культуре, не отрываясь от родной почвы: родной язык бережно, по-матерински вводит их в новую эпоху. При помощи переводов Госиздат приобщает эти крошечные общественные организмы к сокровищницам русской и мировой литературы. Он же помогает писателям нацменьшинств сказать миру свое слово, вооружая их письменностью и распространяя их произведения в переводах по всему Союзу. Все это диктуется правильным пониманием того, какое значение имеет родина для роста человека.
   Но этим задачи Госиздата не исчерпываются.
   Во время моего пребывания в Ленинграде я провел интересный день, осматривая Ленинградское отделение Огиза, -- интересный и утомительный, так как отделение занимало шесть больших зданий. Библиотека издательства насчитывает сто шестьдесят тысяч томов, в ней постоянно занимается около тридцати -- сорока научных работников; один этот факт говорит об объеме проводящийся научной работы. В работе издательства принимает участие три тысячи пятьсот сотрудников -- среди них имеются научные работники, писатели, редакторы, работники партийных и профсоюзных органов, статистики, чертежники. Помимо этих кадров, еще десять тысяч человек работают для издательства, и благодаря им поддерживается постоянная связь с почти стотысячной армией рабкоров и селькоров Ленинградской области. Это как бы сплоченное товарищество крупных и малых величин -- от представителей высшей науки и лучших мастеров литературы до начинающих селькоров стенной газеты где-нибудь в захолустье. В народных массах, только что ставших грамотными, вспыхнул огромный интерес к литературе, открывшей им такие красоты, что они теперь сами рвутся к творчеству. И Госиздат стал центром, куда стекается литературный материал -- и хороший и плохой; здесь он просеивается, и здесь же производится отбор. Немало пролетариев, в которых революция зажгла жар творчества и которые сначала находили себе отдушину, давая в стенные газеты заметки или карикатуры на своем заводе или в деревенском клубе, попали потом под крыло Госиздата и стали работниками умственного труда. В издательстве работает около ста чертежников и журналистов, которые еще несколько лет назад стояли у станка или пахали землю. Мне назвали кое-кого из этих работников, которые в свое время станут хорошими специалистами своего дела.
   Вообще вся молодая литература в Советском Союзе создалась, можно сказать, таким именно образом; это и дало повод Западной Европе с насмешкой говорить о "массовой марксистской фабрикации писателей". Дело, однако, совсем простое. Как известно, зерно, которое слишком глубоко лежит в земле, не дает всходов: давление плотного земляного покрова как бы консервирует зерно в его зародышевом состоянии на известный срок, по истечении которого оно умирает. Революция освободила низшие слои русского народа, подняла их к свету и воздуху -- и вот повсюду стали пробиваться ростки нового; ныне выявляются способности, которые иначе так бы и заглохли. Заслуга нового строя в том, что он присматривается к молодым всходам и помогает им развиваться, -- это, между прочим, делает и Госиздат.
   Здесь также положено начало еще одному большому делу.
   Под самой крышей главного здания устроена своеобразная лаборатория, где около пятидесяти различных специалистов заняты тем, что знакомятся с присылаемыми сюда запросами читателей и посылают им ответы. Таких писем поступает иногда до тысячи в день, порой многие вопросы могут показаться наивными, но количество интересующих читателей вопросов свидетельствует о том, что у широких масс населения еще имеются кое-какие пробелы в образовании или неправильные представления о многих вещах. Все вопросы тщательно просматриваются, и ответы на них сообщаются в популярной форме по радио, -- причем все это делается бесплатно и приравнивается к школьному обучению; ответы помещаются также в печати --в журналах или в книгах. "Если бы у нас не заботились о здоровой пище для народа, то люди умирали бы, как мухи, -- говорит директор издательства. -- Но мы несем также не меньшую ответственность и за духовную пищу".
   Разумеется, такой общественный строй обеспечивает работнику искусства' возможность работать, а не бросает его на произвол судьбы, чтобы он бился в тисках нужды. Государство регулярно выплачивает ему около трехсот рублей в месяц, обязывая его проводить различные культурные мероприятия, например, делать доклады, редактировать книги, причем один месяц в году проводить такую работу в каком-нибудь колхозе или на новостройке. В случае если кто-нибудь пожелает заняться разработкой более сложной проблемы, ему предоставляется творческий отпуск на полгода или год, что дает возможность целиком посвятить себя этой работе.
   В старом мире считается целесообразным, даже необходимым, чтобы писатель ютился на чердаке, жил в нужде и лишениях, выпрашивал себе билетик в театр, доставал нужные книги в бесплатной библиотеке, вел изо дня в день тяжелую борьбу за кусок хлеба и со страхом ждал первого числа, когда с него потребуют квартирную плату. Что за беда, если он живет в голоде и холоде, если у него нет чистой рубашки на смену! Ведь он владеет всеми сокровищами духа! На полке у него гетевский "Фауст"! Во всяком случае ему непростительно не иметь "Фауста", которого можно купить в издании "Реклам-библиотеки" [Самое дешевое издание книг в Германии] за восемьдесят эре. Вот тебе и еда и топливо, дорогой писатель! А вкусные блюда, и центральное отопление, и театр предоставь крупным коммерсантам. Может быть, оно и хорошо так. Пока в мире есть нужда, голод и холод -- есть смысл и в том, чтобы писатель влачил самое жалкое существование, особенно если он хочет изучать жизнь и судить о ней строже, чем раньше, когда его кругозор ограничивался лишь видом из чердачного окошка на задворки, -- любуйся сколько угодно даром!
   В новом мире все это не считается необходимым. Здесь духовная жизнь -- не суррогат для его собственных работников, творцов материальных ценностей, и не средство ослабить порыв пролетариата, не попытка усмирить его, охристианить.
   Когда я в 1931 году приехал в столицу Украины, Харьков, меня встретили на вокзале представители Союза писателей.
   -- Прежде всего мы повезем вас в Дом писателей, -- сказали они. -- Товарищам хочется вас приветствовать в собственном помещении.
   Я представил себе нечто вроде трех комнат, занимаемых Союзом писателей в Копенгагене, -- а очутился в новом прекрасном доме из шестидесяти квартир, в три-четыре комнаты каждая, со всеми современными удобствами -- центральным отоплением, уборной, ванной. Дом заселен писателями, преимущественно молодыми, еще не завоевавшими себе широкой известности. Более маститые, всеми признанные писатели не нуждаются в такого рода поощрении. Квартирная плата составляет пять процентов от основного оклада писателей, то есть пятнадцать рублей в месяц.
   -- Ну как, хватает вам триста рублей на жизнь? -- задал я вопрос председателю Союза писателей, когда он водил меня по всему дому.
   -- Мы могли бы уложиться и в такую сумму, но в этом нет необходимости, -- ведь мы получаем еще авторский гонорар, как практикуется и у вас, в Западной Европе.
   -- Значит, триста рублей -- нечто вроде аванса в счет гонорара?
   -- Нет, эти деньги уплачиваются нам в качестве прожиточного минимума и как вознаграждение за поручаемую нам культурно-просветительную работу в любой момент, когда это потребуется.
   -- Каков в среднем заработок ваших писателей?
   -- Лично я в прошлом году получил пятнадцать тысяч рублей; в этом году заработаю несколько меньше, так как не закончил ни одной книги.
   -- На что же вы истратили свой гонорар? (Когда я бываю в Советском Союзе, то совершенно беспощадно забрасываю всех вопросами.)
   -- На семь тысяч я хорошо жил целый год, причем месяц провел вместе с семьей на Черноморском побережье Кавказа. Кроме того, мне кое-что стоили и мои увлечения.
   -- Какие же, например?
   -- Ну, например, культурная работа среди красноармейцев, а затем летный спорт, к которому я питаю большую склонность. Я и несколько других любителей приобрели сообща самолет. На все это ушло три тысячи.
   -- А куда вы дели остальные пять тысяч?
   Мой собеседник посмотрел на меня и рассмеялся:
   -- Можно подумать, что вы следователь! Остаток в пять тысяч я отдал взаймы государству и могу, если понадобится, взять их снова для пополнения своего бюджета. А теперь наступает мой черед выспрашивать вас о том, в каких условиях живут писатели в мире старой культуры, в Западной Европе.
   -- А не отложить ли нам разговор до сегодняшнего вечера?
   Встреча с писателями превратилась в настоящий банкет, где нас угощали икрой и крымскими винами; не был забыт и кавказский коньяк, который, казалось, мог бы обратить самого заядлого капиталиста в большевистскую веру. (Ох, уж эти мне коварные русские обычаи!)
   Жареных младенцев нам не подавали, не угощали и нэпмановской или кулацкой грудинкой, а вообще было все, чего только можно пожелать. Меня в качестве пролетарского писателя угостили еще хорошей баней. Сознаюсь охотно, она пошла мне на пользу. Даже будучи работником умственного труда, немудрено выпачкаться в грязи в самых неожиданных местах. Но если я и запачкался, то во всяком случае не от общения с пролетариатом.
   У русских писателей есть в обычае нечто, называемое "чисткой". Раз в год они проветривают окружающую их духовную атмосферу, основательно очищают от всякой паутины, моли и сора по углам. На такую вот чистку я и попал, и за меня взялись крепко. Но вышел я из этой чистки и освеженным и умащенным и чувствовал себя необыкновенно хорошо.
   Молодая литература занимает видное место в истории развития Советского Союза: это отчасти ее заслуга, что восстановительный период прошел так удачно; и общий подъем русского народа -- тоже ее заслуга, и в значительной степени. Корни ее глубоко ушли в чернозем, и поэтому она в состоянии высоко вознести свою раскидистую, мощную крону -- убежище для залетных птиц со всего мира. Она не поражает новизной форм, но зато поражает своим содержанием, -- стало быть, имеет больше общего с ренессансом, а не с декадансом. Представители советской литературы -- бодрое, жизнерадостное племя, мало похожее на писателей Западной Европы, даже из числа революционных. По их осанке видно, что они дети победившего класса и сами участвуют в строительстве страны, содействуя общему подъему. Они гордятся тем, что являются глазами нового общества, и в то же время упорно отстаивают свою творческую самостоятельность. Поискать да поискать такие различные творческие индивидуальности, как Всеволод Иванов, Константин Федин, Гладков, Леонид Леонов, Лидия Сейфуллина, Шолохов и другие, если взять только несколько писателей одного поколения! Они не присягают индивидуализму, но имеют глубокие корни в народе и черпают силы из великого общего источника. И поэтому становятся писателями с яркой творческой индивидуальностью.

----------------------------------------------------------------

   Впервые: Мартин Андерсен Нексе, Два мира. Мысли и впечатления от поездки в СССР, изд. Фрэм Форлаг, Копенгаген 1934.
   Источник текста: Нексе М. А. Собрание сочинений в 10 томах. Том 10. Очерки. Публицистика (1924-1953). -- Москва: ГИХЛ, 1954.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru