Андерсен-Нексё Мартин
Испания

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1. Вдоль побережья Средиземного моря.
    2. Ось Мадрид -- Валенсия.
    3. Открытое плоскогорье.
    4. Мадрид -- сердце свободы.
    Перевод Анны Ганзен.

Мартин Андерсен-Нексё.
Испания

1. Вдоль побережья Средиземного моря

   Счастливая мысль пришла Комитету международной ассоциации писателей в защиту культуры, основанной в 1935 году по инициативе Анри Барбюса. Комитет, имеющий штаб-квартиру в Париже, решил перенести заседание очередного конгресса в Валенсию и Мадрид. Демократические силы мира, по-видимому, очнулись от спячки и могут теперь почерпнуть силы у борющегося испанского народа.
   Вечером 30 июня мы, антифашистские писатели, собрались на концерт в испанском посольстве в Париже и подсчитали присутствующих. Оказалось, что здесь есть представители всех наций и стран; из фашистских стран не была представлена одна Япония, из западных демократических -- только Швеция.
   На следующий день мы отправились в путь. Следует отметить, что Англия, единственная из всех демократических стран, отказала своим писателям в разрешении на выезд в Испанию. Но когда утром 2 июля мы прибыли в Портбу, первую гавань на Средиземном море к югу от Пиренеев, английские товарищи были уже на месте: нелегальный путь оказался самым коротким.
   Портбу -- маленькая естественная гавань, укрывшаяся среди высоких скал; на берегу здесь рыбацкий поселок, пляж и пограничная железнодорожная станция. Сюда не раз наведывались летчики с Балеарских островов, вот почему на этой сравнительно крупной железнодорожной станции с пакгаузами и таможней не уцелело почти ни одного оконного стекла. Кое-где заметны развороченные крыши; но железнодорожное полотно в исправности. В гавани не видно ни одного крупного судна, да и лодок тоже: все вытащены на берег; бухтою пользуются теперь только для купанья. Но и мирные купальщики, казалось, обладают какой-то особенной притягательной силой для "воздушных дьяволов", -- так называет население фашистских летчиков, -- которые, невзирая на то, что гавань пустует, время от времени внезапно появляются над ней и сбрасывают бомбы.
   -- Они не могут видеть веселых людей, -- говорит один из рыбаков. -- А кроме того, с мирными купальщиками легче воевать: сами нападающие при этом ничем не рискуют, а по возвращении на свою базу могут похвалиться, что израсходовали все снаряды. Но теперь к нам прикомандировали летчиков, и на ближних холмах устанавливаются зенитные орудия, так что эти молодчики, пожалуй, теперь поостерегутся. Не очень-то они любят, когда им оказывают сопротивление.
   После купанья и короткого митинга под открытым небом с участием населения мы начали наш автомобильный маршрут протяженностью в три-четыре тысячи километров, проходящий по тем районам Испании, которые находятся под властью законного правительства. Асфальтированное шоссе головокружительными зигзагами и поворотами поднимается вверх. Средиземное море как бы уходит все ниже и ниже, пароход скользит у самого берега, продвигаясь вперед словно ощупью.
   В Хероне, красивом старинном городе, на полпути от границы до Барселоны, мы делаем остановку, закусываем и осматриваем город, существовавший еще во времена древней Эллады. Жители поглядывают на нас с любопытством, но ничем не проявляют себя. На углу, напротив ратуши, расклеен плакат Поума [троцкистская шпионская организация]. Я указываю на него бургомистру, который вышел провожать нас из ратуши.
   -- Ну, она уже не играет теперь никакой роли, мы с нею покончили, -- говорит он.
   -- Почему же в таком случае не снять этот плакат?
   -- Мы надеемся, что в один прекрасный день население само сделает это, -- шепотом говорит он. -- Судя по тому, как люди настроены, дело идет к этому.
   То вверх, то вниз, по горам и долам; повороты, пропусти, сухие русла рек. Вереница наших тридцати автомобилей с головы до хвоста окутана сплошным белым облаком. Наш шофер-испанец правит прекрасно, как все южане. Он молниеносно реагирует на все и по самой головоломной трассе идет со средней скоростью сто километров в час. Дорога сама по себе превосходная. По оголенным скалам карабкается виноградная лоза -- единственное культурное растение, которое способно высасывать влагу из сухой скалистой почвы. Здесь, в горах, не выпадает ни капли дождя в течение шести летних месяцев; растительность встречается только в низинах и там, где возможно искусственное орошение. Но виноградная лоза прижилась в горах; ее сочная зелень, вспоенная ночной росой и дневным солнечным зноем, выделяется на желтоватой, как сера, или ржаво-красной скале. В Испании вина больше, чем где бы то ни было, и оно здесь гораздо крепче. Его словно цедят прямо из почвы; и это пряное вино с привкусом серы чудесно взбадривает. Хлебным злакам гораздо труднее пробиваться на этой скудной, каменистой земле, -- недаром в Испании вино всегда было дешевле хлеба. В большинстве мест колосья стоят в поле редкими рядами; но женщины и старики бережно снимают урожай и на руках переносят снопы на ток для обмолота. Молотят здесь все тем же старинным способом, что и тридцать лет назад, когда я бывал в этих местах: на разбросанных по полям небольших мощеных площадках раскидывают колосья и водят по ним взад и вперед ослов, которые копытами выбивают зерно.
   Барселона -- столица Каталонии. Каталония поддерживает теперь правительство Валенсии своей промышленностью и этим оказывает ему немалую помощь. Повсюду, при въезде в города и села или при выезде из них, у всех мостов и железнодорожных переездов, нас останавливают постовые, проверяют наши документы и, подняв кверху кулак -- обычное испанское антифашистское приветствие, -- желают нам счастливого пути.
   Мы представляем довольно пеструю группу: тут и китайцы, и кубинцы, и мексиканцы, и чилийцы, и аргентинцы, и товарищи из США, и немецкие и итальянские писатели-эмигранты... Русские писатели здесь очень популярны; в селах, где мы останавливаемся, их толпою окружают женщины и дети и благодарно пожимают им руки. А мы все им завидуем: у них на родине слово "демократия" стало делом.
   Из Каталонии мы выехали в область, подчиненную правительству Валенсии. Все здесь свидетельствует о том, что происходит нечто серьезное: нас беспрерывно обгоняют громыхающие грузовики с бойцами, боевым снаряжением и зенитными орудиями, грозно устремившими в небо свои дула; у обочины дороги валяется ободранный остов автомобиля, отслужившего свой век, -- видно, шоферы с других автомобилей постепенно подобрали все пригодные части для ремонта и оставили только хлам. Все чаще мы видим следы фашистских воздушных налетов; кое-где груда кирпичей свидетельствует о том, что один из "воздушных дьяволов" сравнял с землей крестьянское жилье.
   -- Дом еще стоял здесь неделю назад, когда я проезжал на север, -- говорит нам шофер.
   Но земля уже вспахана, и среди обломков кирпича разведен огород, -- вот где видна непреклонная воля человека к жизни и его стремление к мирному труду.
   И какой нелепостью кажется уничтожение скромного человеческого жилья здесь, вдали от всякого фронта!
   -- Да, -- говорит шофер, молодой парнишка, похожий на комсомольца, -- бомбы и полеты обходятся много дороже постройки такой вот хижины. Они хотят запугать нас, вот что. Да только не удастся им это.
   -- Тотальная война, -- произносит один из нашей компании.
   Как раз на днях был опубликован дневник пленного немецкого летчика, в котором он с сатанинской радостью отмечал каждый свой вылет, когда ему удавалось взорвать мирное жилище в тылу или скосить пулеметным огнем людей, работавших в поле. Воспитание в духе тотальной войны начинает приносить свои плоды. Женщина, которая вяжет в поле снопы, тоже считается врагом, ее нужно уничтожить!
   Все мирное должно быть уничтожено, как враждебное. Тотальная война' начинается прежде всего в тылу; тут каждый колос является врагом.
   -- Да, они жгут наши нивы, -- говорит шофер. -- Они воображают, что, если перебьют наших детей, в стране вырастут одни фашисты. А между тем от них каждый день перебегают к нам сотни бойцов, даже итальянцы.
   -- Особенно в нас, писателях, они видят своих врагов, -- говорит француз. -- Знают ли они, что мы сейчас находимся в пути?
   В Сагунто, в получасе езды от Валенсии, мы получаем нечто вроде ответа на этот вопрос. Мы благополучно успели проехать через город, когда фашистские летчики принялись сбрасывать, на него бомбы. Тем временем, однако, уже стемнело. И если они метили в нас, то опоздали. А какой лакомый кусочек достался бы одному из этих "воздушных дьяволов", если бы он мог вернуться с донесением, что на сей. раз ему вместо ни в чем не повинных женщин и детей попалась целая группа антифашистских писателей и он своим пулеметом скосил их с лица земли.
   Ночью эскадрилья вражеских самолетов нанесла визит Валенсии. Уж не нас ли они собирались приветствовать? Фашизм во всяком случае хорошо знает цену представителям культуры, находящимся в стране их. противников, тогда как еще не вся современная демократия сумела признать в нас союзников.
   Однако налет не удался. Воздушная оборона1 города была настороже. Она известила о приближении неприятеля; завыли сирены и разбудили спящий город; все огни в городе погасли, и, прежде чем летчики долетели до места, прожекторы покрыли все синее ночное небо сеткой перекрестных лучей, в петлях которой кружились, подобно белой моли, вражеские самолеты.
   Снаряды, выброшенные зенитными орудиями, разрывались, осыпали эти самолеты тысячами сверкающих осколков и принуждали их удаляться. Если бы не знать, в чем дело, можно было бы принять все это за настоящий фейерверк.

2. Ось Мадрид --Валенсия

   Слово "ось" сейчас в большом ходу. Выражение "Ось Берлин -- Рим" вошло в сознание как понятие обратного вращения.
   Валенсия -- Мадрид тоже ось. Когда год с лишним назад Франко и его приспешники, по примеру Гитлера, решили свергнуть буржуазно-демократическое правительство в угоду помещикам и крупным промышленникам, испанский народ разделился на многочисленные враждующие между собой партии. Ни для кого не секрет, что буржуазно-демократическое правительство было демократическим больше на словах, чем на деле; широкие народные массы были недовольны и требовали от него проведения подлинно демократической политики. Франко, подобно Муссолини и Гитлеру, выдавал контрреволюционный переворот за революцию и этой демагогией привлек на свою сторону часть недовольных. Но "революционная" маска, которой прикрывался Франко, была еще более грубой, чем у его обоих предшественников, -- может статься, он был менее способным лицемером, а может быть, их легкий успех притупил его осторожность. Он начал действовать весьма неуклюже, даже не давая себе труда прикрываться фразами относительно "общности интересов" высших и низших, бедных и богатых, и о том, что все мы "плывем в одной ладье", как делал вначале Муссолини, а за ним и Гитлер, чтобы сперва разбить справедливые доводы и требования пролетариата, а затем расколоть и самый пролетариат.
   Генерала Франко легко было раскусить, и испанский народ единодушно отвернулся от него. Местности, захваченные Франко, составляют половину испанской территории, но являются менее населенными -- всего семь-восемь миллионов жителей, тогда как в районах, оставшихся верными законному правительству, население составляет восемнадцать -- девятнадцать миллионов. И на территории, оставшейся на стороне законного правительства, есть кое- какие элементы, которые только притворяются искренне преданными этому правительству, -- например, помещики, высшее духовенство, наиболее зажиточная часть буржуазии; в общем не больше десяти -- пятнадцати процентов.
   На территории мятежников, напротив, всего десять -- пятнадцать процентов населения являются сторонниками Франко, вся же остальная масса народа против него; народ борется против Франко всеми возможными средствами: ведет с ним партизанскую войну в горах, нападает на его транспорты и захватывает их. А люди, насильно мобилизованные им в оккупированных областях, при первой же возможности перебегают в правительственные войска; даже английское правительство не хочет открыто показать свою связь с Франко и назначает ему тайные свидания под покровом темноты. Зато на его стороне марокканцы и Муссолини и Гитлер. Вот кто пытается покорить испанский народ!
   Даже в буржуазно-демократических кругах вошло в обычай говорить, что борьба в Испании ведется двумя партиями, идеологически враждебными друг другу, -- тогда как испанский народ якобы стоит в стороне, наблюдая за этой борьбой, а в худшем случае получая свою долю колотушек, как это часто бывает с непричастными к драке посторонними наблюдателями. Гнилой либерализм цепляется за эти объяснения, желая прикрыть то позорное обстоятельство, что народ, храбро сопротивляющийся попыткам закабалить его узами средневекового рабства, безжалостно покинут в беде. Разумеется, фашизм -- это самая черная реакция. Советский Союз заложил прочный фундамент, необходимый для создания истинной демократии. И, по чести Говоря', только русский народ оказал борющемуся испанскому народу действительно широкую помощь. То, что собрано деньгами и вещами среди рабочих Советского Союза, далеко превышает суммы, собранные во всех остальных странах вместе взятых. Русские неизменно и последовательно доказывают, что они являются народом, который действительно стремится построить подлинно демократическое общество.
   В Испании нет ни большевистских и никаких других красных войск, противостоящих марокканцам, фашистам и нацистам Франко; им противостоит только испанский народ, который борется за свое освобождение из тисков душителя Франко и за дальнейшее упрочение своего существования -- то есть за возможность жить и работать спокойно, обеспечить себе свободу и мир, которых уже не смогли бы нарушить никакие Франко.
   В Испании противостоят друг другу любовь к свободе и черная реакция. Здесь борются за права человеческие с бесправием, со злейшими формами эксплуатации и грабежа, с вопиющей несправедливостью, которая хочет задушить прогресс, опираясь на средневековые предрассудки. Идет борьба света с тьмою, борьба света, который зажгла в глазах и умах бедняков надежда на лучшее будущее* идет борьба с ненасытной реакцией, которая стремится за счет труда бедняков вести паразитическое существование, стремится роскошествовать за счет их доверчивой простоты и любви к труду... Это последняя борьба человека со зверем, борьба человеческого разума со звериными инстинктами.
   Ось Валенсия -- Мадрид является сейчас светлым символом бдительности и сплоченности, является светлым примером для демократии всего мира. Испанскому народу была уготована участь итальянского и немецкого народов; Франко -- третий, кто пытается стать душителем народа при благосклонной поддержке двух своих "великих" предшественников. Но это ему не удастся: испанцы научены горьким опытом итальянцев и немцев; да и во всем мире за последние годы демократические круги опомнились и готовятся перейти от обороны к наступлению.
   Фашистский мятеж произошел в момент, когда испанский народ был разделен на различные группировки, которые вначале враждовали между собой, каждая тянула в свою сторону. Но сторонникам испанского единого фронта удалось за год спаять испанцев в единое боевое целое. Единый фронт -- это факт, и факт убедительный; единый фронт, может стать самым верным и действенным средством борьбы с фашизмом.
   Народы всех стран все больше учитывают значение борьбы испанского народа для дела демократии во всем мире. Я встретил здесь своих старых знакомых, которые руководили немецким и австрийским рабочим движением, пока реакция не расправилась с этим движением; среди них были и социал-демократы, и коммунисты, и христианские социалисты -- словом, люди настолько разные, что ранее они не терпели друг друга. Наученные опытом двух последних десятилетий, они превратились из отвлеченных теоретиков в активных борцов за свободу и права человека. Теперь они в одной шеренге дерутся на испанской земле против фашистского режима Франко и снисходительно улыбаются, когда мы, "посторонние", в пылу разговора касаемся старых спорных вопросов.
   --- Ну, кто оказался прав? -- спросил я у организатора австрийского шуцбунда при встрече с ним в Валенсии.
   -- Да кто же, как не Карл Маркс? -- улыбаясь, ответил он.
   Гражданская война в Испании выявила сейчас истинное лицо каждого человека; по его отношению к страданиям испанского народа можно судить и об его отношении к фашизму.
   Ось Валенсия -- Мадрид стала осью активного антифашизма. Здесь, в Испании, находятся не только видные вожди пролетариата, которых фашизм изгнал из страны, но и многочисленные писатели, которым пришлось эмигрировать по политическим или расовым соображениям; они все работают здесь бок о бок в качестве техников, химиков и т. п.
   Женщины тоже работают -- сиделками, корреспондентками, организуют просветительную работу, обслуживают радио и телефон. Здесь создается новый для Западной Европы тип женщины -- товарища; буржуазные корреспонденты подчас обливают ее грязью; она для них слишком человечна, слишком естественна. И чересчур дерзка -- сна отваживается пробираться даже на передовые линии фронта. Зато испанские бойцы в окопах и солдаты Интернациональной бригады радостно встречают ее.
   Интернациональная бригада собственно не войско в прямом смысле слова; ее численность весьма преувеличивают, в особенности враг и его союзники; они ненавидят бригаду и боятся ее, -- за ту идею, выразителем которой она является. Они вербуют солдат-наемников, дерущихся за плату и за право грабить, но бригада из лучших представителей тридцати семи национальностей, борющаяся за освобождение угнетенного народа, является для врага загадкой, чем-то противоестественным. Франко и его союзникам всюду мерещится Интернациональная бригада; тысячи ее солдат вырастают в их представлении в сотни тысяч; столкнувшись с ней, фашисты бегут или сдаются.
   Испанский народ справедливо восхищается Интернациональной бригадой, которая сумела хорошо организовать испанскую милицию и создать из нее лучшие в мире ударные отряды, борющиеся за человеческие права. И за это все мы у нее в долгу.
   На войска противника бригада оказала деморализующее влияние, ведь в этих войсках многие находятся не по своей воле, в особенности итальянцы. Незабываемое впечатление произвело на очевидцев столкновение добровольцев отряда Гарибальди с итальянскими частями Франко под Гвадалахарой. Гарибальдийцы Интернациональной бригады просили, чтобы их выставили против итальянских отрядов Франко; они хотели восстановить честь итальянского народа, выбив наемников с их позиций. Когда гарибальдийцы кинулись вперед со своим воинственным кличем "Да здравствует свобода!", численно превосходившие их итальянцы отряда Франко побросали оружие и в панике бежали, а их полковник застрелился.
   Интернациональная бригада -- нечто новое в истории; такого широкого и наглядного призыва к защите дела свободы и справедливости мир еще не знал, -- все страны, все национальности и все общественные слои представлены в рядах бригады. В то время как реакция размежевывает, ссорит между собою и натравливает друг на друга расы, нации и классы, эта бригада является предвестником великой мировой солидарности, ибо она создана на принципах мира и свободы. И вполне естественно, что рабочие всего мира, как социал-демократы, так и коммунисты, гордятся своей Интернациональной бригадой.

3. Открытое плоскогорье

   Валенсия, временная резиденция правительства, является одним из богатейших городов Средиземноморского побережья. В округе Уэрта -- обширные обработанные поля, которые приносят доход в двадцать тысяч крон с каждой тонны земли [тонна -- мера земли в Дании].
   Когда я был в Валенсии в 1903 году, порт был в очень жалком состоянии: наш пароход даже не мог подойти к берегу и оставался на рейде, для него на пароме подвозили груз -- апельсины. Теперь город украшают новые пристани, и он стал совершенно неузнаваем.
   Здесь и состоялось открытие Международного конгресса писателей, что означало объединение всех антифашистских сил в борьбе против Франко; затем Альварес дель Вайо [министр иностранных дел республиканского правительства в период гражданской войны в Испании] и другие ораторы в захватывающих речах обрисовали позицию, занятую испанским народом, и объяснили положение. Их речи, как и выступление президента Асанья, дышали уверенностью в непоколебимой воле и выдержке испанского народа; и вместе с тем в них высказывалось удивление по поводу пассивного поведения западноевропейской демократии.
   "Борясь за себя, мы ведь боремся и за вас; наша борьба должна была бы стать и вашей борьбой", -- эти слова больно укололи нас, как жестокое, но справедливое обвинение; мы остро ощущали это всякий раз, когда испанские руководители брали слово. А мы ничего не могли ответить, нам оставалось только поеживаться от стыда за своих собственных демократов. Упрек отнюдь не становился менее тяжким, когда мы слышали его из уст простолюдина. "Вы пришли, чтобы прекратить все это и навести порядок?" -- спрашивали женщины и старики в разрушенных снарядами селениях. Мы готовы были сквозь землю провалиться от стыда. Нет стыда горше, нежели стыд за свое бессилие помочь людям в беде!
   Потом мы отправились в Мадрид. Автомобили вереницей поползли по ущельям между горами. Море скрылось из глаз; мы поднялись на плоскогорье. Здесь зной и духота; мы сидели в автомобилях полураздетые и все же задыхались, несмотря на большую скорость -- сто двадцать километров в час. Плоскогорье безлесно; насколько хватает глаз -- видны одни поля с редкими хлебными злаками; пастухи со стадами коз и овец больше не попадались. Местность постепенно принимает вид боевой зоны; кое-где холмы глубоко взрыты, остатки окопов и проволочных заграждений образуют правильные линии, идущие то вверх, то вниз; часто они приводят к развалинам разгромленной усадьбы или селения.
   В столице есть особая ударная бригада ремонтных рабочих, которых ничто не в состоянии озадачить, испугать, потрясти, -- мигом сравняют воронку от снаряда, в четверть часа уложат заново рельсы трамвая, и движение возобновляется. Повсюду зияют провалы, поглотившие целые здания, но отдельные следы разрушения как-то пропадают на общем фоне жизни и движения. Даже Мадрид, который особенно сильно пострадал^ приятно поражает после всего того, что пишется о нем в газетах. Невзирая па все раны, нанесенные испанской столице, она меньше всего напоминает город в развалинах.
   Зато на открытых местах за городом развороченная земля вопиет к небу даже там, где непосредственно не велись военные операции. Она расстилается вширь и вдоль без всяких прикрас и улыбки; поля взывают к рабочим рукам, которые поливали бы их, окапывали деревья, собирали маслины, снимали урожай с полей. Но мужчины, которые должны были бы заняться" всем этим, далеко; женщины и старики выбиваются из сил, им помогают дети; лишь изредка наведываются с фронта мужчины и между двумя боями берутся за дело. И поля благодарно отзываются на всякую помощь.
   "У нас будет неплохой урожай, -- говорят женщины в деревнях. -- Только бы не явились "воздушные дьяволы" и не спалили нам поля". Но беда грозит не только с воздуха. Мятежники все больше поддаются влиянию немецкого руководства и все больше проникаются духом "тотальной войны", -- они прикрывают свое зверство маскою гуманизма, ссылаются на то, что, продвигая войну как можно глубже в тыл, сжигая поля, разрушая системы орошения, расстреливая женщин и детей, губя животных и растения -- словом, уничтожая все живое, -- они якобы "сокращают срок войны и препятствуют ее возобновлению".
   Вот плоды этой "идеологии": окружающий ландшафт производит угнетающее впечатление, не меньше чем селения, подвергшиеся воздушным налетам. Печаль отражается на всех лицах; за всю поездку я ни разу не видел ни одного улыбающегося человека. Зато здесь поют все и всюду, куда бы мы ни попали. Люди собираются группами и поют боевые песни, подняв кверху сжатый кулак. Старики поют и плачут, слезы текут по их морщинистым скорбным лицам.
   Мы делаем остановку в Мингланилле, довольно большом селении, на полпути между Валенсией и Мадридом. От старых времен здесь сохранилась богатая церковь, но школы не было, и никто не учился до самого последнего времени. Лишь когда бойцы стали по очереди приезжать с фронта на побывку домой, они сумели наладить учебные занятия со своими односельчанами в каком-то сарае. Сами они только на фронте научились читать и писать.
   Вокруг нас толпятся женщины, дети, старики и серьезно, пытливым взглядом рассматривают нас; они заметно оживляются, когда узнают, кто мы такие.
   -- Значит, вы приехали помочь нам? -- спрашивает одна старушка, сжимая мою руку своими руками, увядшими и дрожащими, обезображенными тяжелым трудом для других.
   -- Увы, это не в наших силах. Но мы приехали сюда сказать вам, что все люди, которые хотят мира и спокойного труда, сочувствуют вам и думают о вас.
   -- Как хорошо с вашей стороны, что вы приехали! Так передайте всем, что мы неплохие люди; не по нашей вине творится здесь зло. Мы только хотим иметь право обрабатывать землю и кормиться тем, что вырастим на ней.
   Позади старушки стоит старик, опираясь на костыль.
   -- Передай всем тем, о ком ты рассказывал, -- говорит он,-- что если они хотят мирно трудиться и есть свой хлеб, то пусть придут к нам на помощь. Ведь и у вас там есть помещики. Они тоже могут напасть на вас, если увидят, что нашим господам здесь удалось закабалить нас. -- Он предостерегающе поднял костыль над головой.
   Здешние жители угостили нас завтраком в ратуше. Прибежали женщины и принесли нам в передниках гостинцы: яйца, помидоры, козий сыр, блины, картофель и вино в маленьких бурдюках. Пока женщины заботливо потчуют нас, внизу, под окнами ратуши, дети поют боевые песни, марши и "Интернационал", а дряхлые старики с морщинистыми лицами плачут, слушая пение ребятишек.
   Несколько женщин и детей свели меня к местному цирюльнику. Широкое и массивное лезвие его бритвы напоминает сечку; бритва кустарной работы, но хорошая. Цирюльник брил меня и рассказывал про итальянцев/которые одно время занимали их селение.
   -- Строгие были господа; забирали у нас съестное и все прочее бесплатно, да еще грозили нам револьверами за то, что у нас тут нет молодых женщин. А мы попрятали женщин в погреба и продержали там все десять дней оккупации. Потом пришли наши и забрали итальянцев в плен -- и все геройство с них сразу слетело. Мы хотели отправить их в лагерь для военнопленных в приличном виде, но когда я собрался побрить их, они громко завопили: "Мама!", вообразив, что им перережут горло. Их офицеры наговорили им, что мы так поступаем со всеми пленными. И когда с ними ничего не случилось, они уж и смеялись, и плакали, и все твердили: "Товарищ, товарищ". Но в плену-то остались немногие из них? когда их перед отправкой выстроили на площади, то налетел их же самолет и сбросил бомбу в самую середину отряда. Им запрещено попадать в плен: боятся, как бы они не стали рассказывать о том, что у них творится там, на' родине, а всего пуще -- как бы они не стали думать по-другому.
   Жена цирюльника стоит за спиной мужа и поминутно дергает его за блузу.
   -- Спроси у приезжего господина, -- шепчет она, и снова повторяет: -- Спроси же у приезжего господина.
   Бритва всякий раз вздрагивает, а цирюльник оборачивается и бранится. Но в конце концов он уступил жене, и мне пришлось рассказывать о северной стране, откуда я приехал: о том, как там одеваются женщины, и владеют ли землей те, кто ее обрабатывает, и правда ли, что у нас всегда зима.
   -- Нет, вот что я скажу вам, -- восклицает, наконец, цирюльник, размахивая бритвой. -- Вы должны нажать на свои правительства, чтобы они по крайней мере снабжали нас так же щедро, как те, другие, снабжают Франко. Тогда бы мы и сами управились. Ведь ваши правительства демократические, стало быть они имеют право продавать оружие и нам.
   Он не верит, что "демократические" правительства не продают оружия Франко. У него такое представление (отнюдь не превратное), что демократии не полагается поставлять солдат в войска Франко.
   -- И потом вы должны передать вашим правительствам, чтобы они запретили немецким и итальянским летчикам убивать женщин и детей! -- возмущенно говорит его жена и подвигается ко мне. -- Вот, к примеру, идет моя соседка за плугом и уговаривает своего мула, чтобы он проворнее тащил плуг, поторопился бы вспахать пашню. "Тогда бы мы сняли еще один урожай до зимы; им там, на фронте, нужно побольше есть, да и тут у нас едоков много", -- говорит она. И пока она это говорила, прилетел этакий дьявол и уложил ее и мула и несколько ребятишек, что играли неподалеку. А когда потом летчику поневоле пришлось сделать посадку, и он попал в плен, то он вопил и просил пощады. Видно, совесть у него была не чиста, не мешало бы ему перерезать глотку бритвой! Одним дьяволом стало бы меньше на свете!
   -- Хорошо, что вы этого не сделали, потому что тогда они прислали бы сотни других -- мстить за смерть своего "героя", а его превратили бы в фашистского или нацистского святого. Но "строгие господа редко правят долго", -- говаривала моя мать.
   -- А моя мать говорила: "На каждого дьявола найдется управа", -- ответил цирюльник, провожая меня на" площадь перед ратушей. Затем мы снова помчались по шоссе. Зной, пылища и грохот грузовиков с боевым снабжением и с бойцами. Издали, с юга, доносятся несмолкаемые громовые раскаты, как будто там разразилась гроза, которой конца не будет. Там фронт, и кажется, будто шоссе ведет нас прямо туда. Но скоро все машины сворачивают к северу, и мы повертываем следом за другими, Около полуночи мы приезжаем на место.

4. Мадрид -- сердце свободы

   Слышу биение собственного сердца, в ушах звон -- так странно очутиться в Мадриде, где творятся такие великие дела и где даже в воздухе чувствуется тревога.
   Уже полночь, многие жители спят. Но сердце большого города работает в темноте; улицы живут странной жизнью в этой тишине, которую особенно ощущаешь, так как фронт молчит. Бойцы на пути к передовой линии или оттуда, постовая охрана, монтеры и телефонисты -- лучшие рабочие столицы -- бесшумно носятся на своих машинах. Это любимцы Мадрида; они как ни в чем не бывало работают под огнем неприятеля. От них ведь многое зависит, как и от тех, кто работает на заводах, где производят боевое снаряжение, -- в большинстве это женщины; работа ведется посменно круглые сутки. Да многое зависит и от транспортников, и от тех, кто содержит город в чистоте, и от тех, кто заботится о снабжении продовольствием, -- от всех и от каждого в отдельности. В Мадриде каждый человек глубоко убежден, что благоприятный исход войны зависит именно от него. Поэтому никто не желает покинуть город, и Мадрид отказывается от эвакуации.
   Много говорилось и писалось о привязанности крестьянина к своему клочку земли, но вряд ли кто сильнее привязан к месту, где он родился, чем пролетариат столицы. Прогоните его из одной улицы, он появится на другой, -- лучше не пытайтесь прогнать его из большого города. Никто так не бьется за свой очаг, как пролетариат больших городов.
   Здесь невозможно оставаться равнодушным, невольно заражаешься общим подъемом и, к своему изумлению, вдруг убеждаешься, что ты весь горишь, хотя и ничем не болен. Наоборот, чувствуешь прилив оптимизма и бодрости в этом осажденном городе, который волею сотен тысяч защитников стал сильнейшею крепостью. Враг расположился под самым городом, на противоположном берегу реки Мансанарес. Набережная -- открытая мишень для вражеских пулеметов, и первый ряд домов наполовину разрушен. Но строительные рабочие немедленно берутся за дело: разбирают обломки и возводят из них укрепления; на всех прилегающих улицах уже воздвигнуты баррикады. Наш автомобиль лавирует между ними, когда мы на следующее утро едем в институт Рокфеллера, где будет продолжаться конгресс. Шофер везет нас по набережной, чтобы мы получили представление о позициях мятежников в Университетском городке. Пули со свистом пролетают мимо, и штукатурка осыпается со стен домов, но никто не обращает на это внимания, -- даже те из нас, кто во время ночной бомбардировки в Валенсии спускался в подвал гостиницы. Здешний воздух химически чист, не заражен бациллами страха. Смотрите! Каменщики работают на этой стороне набережной, ближе к реке; группа рабочих мчится на машине, чтобы молниеносно исправить важный телефонный провод. Их уверенность заражает, -- начинаешь чувствовать себя в такой же безопасности, как у себя дома.
   Удивительный, необычайный конгресс! Программа, составленная с такою академической заботливостью, сорвана; в зал заседания врывается сама жизнь -- суровая и героическая. Над головой у нас неустанно носятся летчики. "Это наши!" -- сообщаем мы друг другу не без гордости, потому что вражеские летчики уже несколько месяцев не отваживаются больше налетать на Мадрид. Земля все время содрогается, в ушах стоит звон -- идет артиллерийский бой. А тем временем нас приветствуют депутации одна за другой: фабричные работницы, молодежь, бойцы с фронта. В зале тоже сидят бойцы с фронта, находящиеся в отпуску или только что вышедшие из лазарета -- кто с рукой на перевязи, кто с забинтованной головой. Многие прямо с передовых позиций, потные, выпачканные в глине; их послали сюда, чтобы рапортовать нам об успехах на фронте. Маленький отряд из шести человек появляется на трибуне, сгибаясь под тяжестью своего вооружения. Они только что из окопов, все в грязи и даже не выпрямляются во весь рост, -- они привыкли пригибаться к земле, чтобы избежать вражеских пуль. Но глаза их блестят гордостью, когда они передают конгрессу знамена, захваченные ими в только что отнятом у неприятеля городе. Нам преподносят мундир неприятельского полковника, который бежал в одном нижнем белье, и какую-то дешевую мишуру, какою украшают себя веселые девицы, когда им приходится заменять полковниц.
   И все же в Мадриде ни днем, ни ночью не чувствуешь "ужасов войны", даже если пройдешь его вдоль и поперек.
   Жители Мадрида живут в атмосфере, пронизанной токами высокого напряжения -- боевым настроением и непоколебимым мужеством; и своим оптимизмом они заражают приезжих. Весь город -- живое воплощение обороны; это гигант сказочной силы, стоящий на страже свободы.
   Однажды мы поехали в Гвадалахару -- туда, где итальянское войско потерпело позорное для фашизма поражение. Развалины некогда цветущего города и изрытая снарядами земля -- вот оно, проклятие современной войны с ее стремлением уничтожить все вокруг с одной лишь целью упрочить угнетение человека человеком.
   Возвышенная красота подвига людей, любящих жизнь и мирный прогресс и готовых принести себя ради этого в жертву, безусловно вытесняет жуткое впечатление, которое производит отвратительный зверь в образе человека! Он из корысти, кровожадности или потребности душить и угнетать других хватает за горло мирный народ. Через всю историю светлой нитью проходит борьба народов за свободу; никто из тех, кому не чужда гуманность, не станет отрицать возвышенного героизма людей, предпочитающих лучше умереть за свободу, чем жить рабами. А если найдется такой -- то он заранее осужден. Он, значит, прогнил до самой сердцевины, сколько бы он ни называл себя демократом. Эту линию борьбы проводит в наши дни героический испанский народ, преисполненный решимости победить или умереть.
   И самое сильное чувство, которое охватывает в Испании приезжего из буржуазно-демократических стран, -- это чувство стыда за тех, кто называет себя "друзьями свободы".
   "Демократическая" Западная Европа цинично наблюдает, как великий испанский народ истекает кровью в борьбе за дело свободы.
   Я оставляю в стороне мысль, что и до наших стран дойдет черед. Даже если бы мы чувствовали себя в полной безопасности, мы должны -быть там, где идет борьба за свободу. "Друзья свободы", которые сложа руки созерцают эту борьбу, недостойны такого имени. Это просто сытые и самодовольные люди, которые рано или поздно, и вполне заслуженно, расплатятся за свое равнодушие.
   Я познакомился с испанцами еще в дни своей молодости. Тогда это был народ отсталый, эксплуатируемый, но гордый и самолюбивый. В Испании, как нигде в мире, можно было чувствовать себя человеком, невзирая на бедность и болезнь.
   У испанского народа я узнал, что такое народная солидарность.
   Тридцать лет назад я принимал участие в первой, неумелой, неорганизованной, попытке этого народа дать отпор насильникам, -- теперь этот народ ведет организованную борьбу за свою свободу, и ведет ее вполне сознательно. Тысячи солдат, перебежавших из рядов Франко в правительственные войска, могут поведать о различии в обращении с пленными. Целый батальон из перебежчиков воюет теперь под Мадридом и считается одним из лучших отрядов правительственных войск. Поговорите с ними и спросите у них, есть ли разница между обстановкой здесь и по ту сторону фронта. "Здесь мы участвуем в борьбе за культуру, -- скажут они, и глаза у них засверкают, -- а там мы думали лишь о том, как истреблять людей".
   Борьба за свободу оказывает особое, облагораживающее влияние. Едва ли какой-либо иной жизненный фактор так возвышающе действует на характер человека.
   Неужели мы дадим испанскому народу изойти кровью? Неужели мы, считающие себя поборниками прогресса, не протянем ему руку помощи?

----------------------------------------------------------------

   Опубликовано в. журнале "Октябрь", No 12, 1937.
   Источник текста: Нексе М. А. Собрание сочинений в 10 томах. Том 10. Очерки. Публицистика (1924-1953). -- Москва: ГИХЛ, 1954.
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru