Английская_литература
Жизнь между индейцами

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЖИЗНЬ МЕЖДУ ИНДІЙЦАМИ.
(переводъ съ англійскаго).

   Тотъ, кто читалъ романы Купера изъ индѣйскаго быта -- а какой сколько-нибудь образованный человѣкъ не читалъ ихъ?-- и только изъ нихъ почерпнулъ свои понятія о характерѣ американскихъ дикарей, питаетъ о нихъ представленіе, исполненное, поэтической и романической прелести, но увы, лишенное всякаго дѣйствительнаго основанія. Вотъ почему я позволяю себѣ предать гласности слѣдующій эпизодъ изъ моей жизни.
   Въ 1862 году я былъ учителемъ въ Нью-Ульмѣ, въ штатѣ Миннесота,-- городкѣ, трагическая участь котораго слишкомъ извѣстна, чтобы я сталъ о ней распространяться. Вслѣдствіе близости стоянки Сіу, я естественно имѣлъ случай основательно изучить характеръ и особенности этого индѣйскаго племени, и воспользовался этимъ случаемъ, хотя черезъ то лишился многихъ красивыхъ иллюзій. Почти каждый день индѣйцы проходили мимо моей двери -- и не разъ доводила меня до ужаснѣйшаго гнѣва равнодушная грубость въ обращеніи гордыхъ воиновъ съ ихъ несчастными женами -- squaw (скуо). То онѣ тащили на спинѣ сто фунтовъ муки съ нѣсколькими папузами (младенцами), то жена съ такимъ же грузомъ шла рядомъ съ лошадью, на которой ѣхалъ благородной супругъ ея, горделиво пріосанясь съ однимъ ружьемъ на плечѣ. Сегодня я удивлялся страшной грязи, въ которой эти люди утопали, завтра изумлялся ихъ неразборчивости на пищу. Старую корову, которая околѣла у моего сосѣда, утащили на лошади -- и пожрали вмѣстѣ съ неочищенными внутренностями (прибавляю, что я формально ничего не преувеличиваю). На охотѣ я однажды напалъ на компанію Сіу: они варили въ желѣзномъ котлѣ множество утокъ, гусей и степныхъ куръ, на половину ощипанныхъ, со всѣми внутренностями, и послѣ съ завиднымъ аппетитомъ поглотили этотъ ужинъ; въ видѣ десссерта они прибавили къ нему нѣсколько дюжинъ яицъ, которыя они набрали изъ гнѣздъ водяныхъ птицъ, и въ которыхъ находилися птенцы въ разныхъ степеняхъ развитія. Весело было бы глядѣть, съ какимъ наслажденіемъ уписывались это кушанье, если бы мысль о составѣ его не возбуждала невольно тошноту.
   Впрочемъ, я вовсе не намѣренъ ограничиться одними общими замѣчаніями. Я напротивъ имѣю въ виду одну весьма типичную личность, обрисованіемъ которой надѣюсь достигнуть моей цѣли -- разоблаченія истины. За симъ ввожу ее безъ дальнѣйшихъ предисловій дѣйствующимъ лицомъ.
   Однажды, во время классовъ, въ дверяхъ школы, къ великому увеселенію дѣтей, явился индѣецъ исполинскаго роста. На немъ была пестрая шерстяная рубаха, кожаные штаны и индѣйская обувь -- мокассины. За плечами у него висѣло, въ видѣ плаща, грязное шерстяное одѣяло, а на правой рукѣ покоилось неизбѣжное двуствольное ружье. Онъ привѣтствовалъ меня граціознымъ движеніемъ руки и какими-то гортанными звуками, которыхъ я къ сожалѣнію не понялъ, такъ какъ, съ одной стороны, я недавно еще только пріѣхалъ, а съ другой -- не имѣлъ ни малѣйшаго желанія изучать этотъ варварскій жаргонъ. Чтобы избавить дѣтей отъ лишняго соблазна, а увелъ моего дикаго гостя на дворъ и по англійски спросилъ, чего онъ желаетъ. Но если я пренебрегъ его языкомъ, то и онъ съ своей стороны оказалъ англійскому языку не менѣе радикальное презрѣніе. Онъ съ достоинствомъ покачалъ головою и опять заладилъ свои гортанные звуки, а а вторично попыталъ дѣйствіе англійскаго языка. Мы могли бы не трудиться: спустя четверть часа мы ни мало еще не просвѣтили другъ друга. Наконецъ индѣйцу пришла счастливая мысль: онъ началъ объясняться знаками -- а я тотчасъ же сталъ понимать его. Сначала онъ досталъ изъ-за пазухи засаленную, измятую и по складкамъ сильно-поврежденную бумагу, и подалъ мнѣ ее съ предосторожностями и гримасами, безъ сомнѣнія долженствовавшими свидѣтельствовать о важности документа. Я развернулъ бумагу и прочелъ слѣдующія строки на англійскомъ языкѣ.
   "Симъ каждому дается знать, что податель сего, Томаго, есть великій и знаменитый вождь. Онъ былъ нѣкогда храбръ на военномъ пути и мудръ въ совѣтѣ, но теперь старъ и дряхлъ. Сто весенъ уже надъ нимъ пронеслось и снѣгъ столькихъ же зимъ убѣлилъ его голову. Томаго всегда былъ другомъ бѣлыхъ. Никогда бѣлый человѣкъ не уходилъ отъ его двери голоднымъ, и не покидалъ его ложа усталый. Бѣлый! нынѣ Томаго старъ -- отплати же ему и не потерпи, чтобы онъ алкалъ или жаждалъ, или чтобы холодный зимній вѣтръ обдувалъ его непокрытое тѣло. Бѣлый! да не будетъ великій вождь Томаго оставленъ твоей благотворительностью!"
   Слѣдовала подпись какого-то правительственнаго агента, имени котораго не припомню. Прочитавъ бумагу, я еще разъ пообстоятелыіѣе оглядѣлъ моего гостя. Это былъ человѣкъ въ самомъ цвѣтѣ лѣтъ -- никакъ не болѣе сорока -- а законному владѣльцу документа слѣдовало быть столѣтнимъ старпомъ. Не умеръ-ли онъ? Не унаслѣдовалъ-ли отъ него этотъ индѣецъ просительное письмо, какъ въ Европѣ наслѣдуются дворянскія грамоты и другія лестныя и полезныя вещи? До этого не трудно было добраться. Я указалъ на письмо и произнесъ, вопросительно глядя на индѣйца, слово: "Томаго"? Едва я это сдѣлалъ, глаза дикаря засвѣтились; онъ словно выросъ, возвысился -- и гордо ткнувъ себя въ грудь пальцемъ, напыщенно повторялъ "Томаго"!
   -- Э! да ты, я вижу, плутъ изрядный!.. подумалъ я про себя:-- прехладнокровно присвоиваешь себѣ чужія заслуги. Только что же тутъ собственно значитъ этотъ документъ? Что ты просишь милостыни, основываясь на добродѣтеляхъ своего предка?
   Я досталъ изъ кармана четверть доллара и подалъ его самозванцу. Жадность, съ которою онъ схватилъ монету, сначала заставила меня подумать, что я не ошибся въ моей догадкѣ; но такъ какъ онъ не уходилъ и продолжалъ жестикулировать, я скоро понялъ, что онъ вѣроятно для того только принялъ это пожертвованіе, чтобы меня не оскорбить отказомъ, но что главная просьба его все еще не понята мною. Онъ не переставалъ показывать на бумагу, и отъ усердія дополнялъ свои гримасы тѣми же гортанными звуками. Я думалъ-думалъ, наконецъ ветхое состояніе письма навело меня на мысль, что можетъ-быть онъ желаетъ получить копію съ него. Я поэтому досталъ изъ кармана бумагу и карандашъ, и пантомимой показалъ будто пишу. Но лицу его мгновенно мелькнулъ лучъ пониманія, и онъ началъ кивать головой съ такимъ усердіемъ, которое, по настоящему, не приличествовало достоинству вождя.
   -- Болванъ! пробормоталъ я сквозь зубы:-- если въ этомъ дѣло, чего же ты пантомимой не показалъ, что надо писать?
   Впрочемъ, тотчасъ затѣмъ я внутренно извинился передъ нимъ, такъ какъ легко было сообразить, что достопочтенный г. Томаго могъ имѣть лишь самое неясное понятіе объ этомъ искусствѣ.
   Теперь, когда я узналъ наконецъ, чего нужно было моему пріятелю, остальное не представляло затрудненія. Такъ какъ мнѣ въ эту минуту было некогда, притомъ мнѣ хотѣлось оставить индѣйца въ нѣкоторой неизвѣстности насчетъ важности и трудности требуемой услуги, то я далъ ему понять, чтобы онъ вечеромъ зашелъ еще разъ. Я это легко объяснилъ ему, указывая на солнце и потомъ описывая пальцемъ кругъ по направленію къ западному горизонту. Онъ понятливо закивалъ и удалился, повторивъ изящный жестъ, которымъ привѣтствовалъ меня входя.
   По окончаніи классовъ, я не откладывая принялся за работу,-- а когда дикій воинъ вернулся вечеромъ, я вручилъ ему мое произведеніе. Онъ въ третій разъ сдѣлалъ тотъ же жестъ, на этотъ разъ вѣроятно желая выразить мнѣ свою благодарность,-- и уже собирался уходить, какъ вдругъ я вспомнилъ, что подлинникъ письма все еще у меня въ карманѣ. Я вынулъ его и подалъ ему. Почтенный Томаго принялъ его, кивая, и съ довольнымъ видомъ разорвалъ на мелкіе кусочки. Это меня сначала удивило, но подумавъ, я сообразилъ, что въ сущности расчетъ его вѣренъ. Есть товары, цѣнность которыхъ соразмѣрна ихъ рѣдкости: если бы золото валялось на дорогѣ, оно перестало бы быть предметомъ общихъ желаніи,-- и если бы англійскихъ лордовъ было больше чѣмъ крестьянъ, крестьяне уже не хотѣли бы съ ними мѣняться званіемъ. Нѣтъ! Томаго ІІ-му не приходилось допускать существованія своего драгоцѣннаго письма въ двухъ экземплярахъ.
   Лѣто прошло, и наступила осень. Въ октябрѣ почтенный Томаго вторично посѣтилъ меня;безъ всякихъ вступленій, онъ опять подалъ мнѣ просительное письмо, печальное состояніе котораго дѣйствительно указывало на неоходимость новой реставраціи. Я немедля согласился на его просьбу -- и вечеромъ онъ удалился съ новой копіей, написанной на этотъ разъ на самой крѣпкой бумагѣ, какую я только могъ достать. Эту мѣру предосторожности я принялъ отчасти въ интересахъ моего довѣрителя, отчасти въ моихъ собственныхъ, такъ какъ я не могу сказать, чтобы перспектива сдѣлаться безсмѣннымъ секретаремъ его свѣтлости -- внушала мнѣ особенное удовольствіе. Я не ошибся въ расчетѣ. Томаго цѣлыхъ четыре мѣсяца ко мнѣ не показывался. Когда же онъ явился, то уже не одинъ, а въ сопровожденіи парня лѣтъ двадцати, отличавшагося непомѣрнымъ безобразіемъ и красными воспаленными глазами. Холодъ стоялъ жестокій, и потому я пригласилъ ихъ войдти къ намъ погрѣться. Жена моя, сильно боявшаяся индѣйцевъ, смотрѣла на эту парочку съ нескрываемымъ испугомъ, между тѣмъ какъ во взглядахъ дѣтей моихъ преобладало любопытство. Индѣйцы дрожали отъ холода и прижимались къ печкѣ, чтобы благотворнымъ тепломъ ея оживить свои окостенѣлые члены.
   -- Much cold (много холодно), сказалъ Томаго женѣ моей съ гримасой; жена ограничилась тѣмъ, что признала эта неопровержимую истину кивкомъ головы.
   -- Папузъ! продолжалъ индѣецъ, указывая на двадцатилѣтняго "младенца". Я засмѣялся, но жена моя опять только кивнула головой.
   -- Папузъ much hungry (много голоденъ)! увѣрялъ Томаго жену.
   Тутъ я счелъ за лучшее вмѣшаться и сказалъ ей:
   -- Ты бы лучше что-нибудь говорила, чѣмъ головой кивать, душа моя. Разговора они не понимаютъ, а киванье понимаютъ и, что еще хуже, принимаютъ непремѣнно за знакъ согласія.
   -- Папузъ much hungry! повторилъ Томаго, но не получилъ отвѣта.
   Я засмѣялся -- и, не смотря на страхъ, жена моя тоже засмѣялась. Въ этомъ не было ничего опаснаго, но она опять кивнула, а это напротивъ было весьма опасно. Она бѣдная еще не имѣла понятія о прожорливости этихъ краснокожихъ. Ободренный Томаго продолжалъ:
   -- Томаго much hungry, о-o-oh!..
   При этомъ онъ пальцемъ показывалъ сперва на собственный ротъ, потомъ на кухонный столъ, на которомъ еще видны были слѣды обѣда.
   -- Ну вотъ, добилась! сказалъ я.-- Если эти милые гости съѣдятъ у насъ все до чиста, можешь сама себя поблагодарить -- я умываю руки.
   Жена моя, разумѣется, поняла шутку; но изъ послѣдующихъ затѣмъ приготовленій ея къ угощенію нашихъ гостей, я замѣтилъ, что успѣлъ внушить ей высокое мнѣніе о ихъ пищеварительныхъ способностяхъ. Котелъ, въ которомъ мы кипятили воду для кофе, она налила до самого края, и мельница работала два раза для доставленія достаточной порціи горячаго напитка. Впрочемъ, такъ какъ жена вмѣсто настоящаго кофе взяла жареный ячмень, то эта расточительность еще не грозила раззореніемъ нашимъ запасамъ. Когда кофе былъ готовъ, жена положила на столъ шестифунтовой хлѣбъ и огромный кусокъ вареной говядины; затѣмъ послѣдовало приглашеніе гостямъ сѣсть къ столу. Они не заставили себя просить, и заняли мѣста; мы же приняли наблюдательную позицію -- и являлись дѣйствующими лицами только тогда, когда надо было наполнять опорожненныя чашки или возобновлять запасы хлѣба, масла и мяса.
   За исчезновеніемъ перваго груза -- жена моя слѣдила сравнительно хладнокровно; но когда огромный кофейникъ опустѣлъ, а шестифунтовый хлѣбъ съ мясомъ и разными мелочами исчезли, и Томаго повторилъ свое стереотипное "Папузъ much hungry"! съ такимъ невиннымъ видомъ, какъ будто они съ недѣлю въ глаза не видали ничего съѣстнаго,-- ее, не смотря на холодъ, бросило въ легкую испарину. Да не подумаютъ, что этотъ феноменъ былъ вызванъ сожалѣніемъ о погибающей провизіи -- нѣтъ! жена моя далека отъ столь эгоистическихъ мыслей,-- это было больше отъ удивленія такимъ невѣроятнымъ подвигамъ, и удивленіе это постепенно переходило въ нѣкоторый ужасъ. Въ теченіе одного часа, столъ и кофейникъ три раза пустѣли и опять наполнялись -- и все еще раздавался боевой кличъ Томаго: "Папузъ much hungry"! Кончилось тѣмъ, что я обоихъ столкнулъ съ лѣстницы, не безъ энергіи, невольно восклицая: "вы безстыдники, обжоры"! Старый оскалился и безъ сопротивленія ушелъ съ "младенцемъ".
   Послѣдній визитъ Томаго, въ видахъ возобновленія письма, я получилъ въ маѣ или іюнѣ; но за нимъ вѣрно послѣдовало бы еще много другихъ, если бы вспыхнувшее тогда ужасное возстаніе индѣйцевъ не прервало всѣ мирныя сношенія между бѣлыми и краснокожими. Да не боятся читатели, что я стану надоѣдать имъ исчисленіемъ уже извѣстныхъ событій. Возстаніе Сіу 13 августа 1862 года -- перешло въ область современной исторіи, и восьмидневная осада Нью-Ульма составляетъ слишкомъ выдающійся эпизодъ этой ужаснѣйшей изъ всѣхъ индѣйскихъ войнъ, чтобы читатель могъ быть съ нею незнакомъ. Я упомяну лишь о томъ, что непосредственно относится къ моему разсказу.
   Утро 19 августа останется навѣки для меня незабвенно. Я опять сидѣлъ въ классной и занимался съ дѣтьми, какъ вдругъ шерифъ городка вошелъ и знакомъ отозвалъ меня. Къ ужасу моему я узналъ отъ него, что Сіу поднялись и совершили безчеловѣчнѣйшія здодѣнія въ фортѣ, помѣщающемся къ западу отъ насъ. Шерифъ въ тоже время выразилъ опасеніе, что компанія горожанъ, отправившаяся въ это же утро по окрестностямъ съ музыкой и флагами (съ цѣлью набрать волонтеровъ и этимъ избавить край отъ рекрутскаго набора), попала въ руки дикарямъ. Впослѣдствіи оказалось, что его опасеніе было основательно. Первая изъ двухъ повозокъ попала въ засаду, и изъ шести сѣдоковъ только одинъ спасся отъ пуль краснокожихъ. Вторая повозка, предостереженная этой катастрофой, разумѣется повернула оглобли -- и со всевозможной поспѣшностью воротилась въ городъ съ ужасной вѣстью. По дорогѣ конечно предваряли попадавшихся фермеровъ, и страшная новость мигомъ полетѣла во всѣ стороны. Слѣдствіемъ того было, что началось въ полномъ смыслѣ переселеніе въ городъ и что въ центрѣ его собралась огромная масса народу. Я самъ, съ плачущими женой и дѣтьми, покинулъ школьный домъ, расположенный у самаго края города, и потому слишкомъ небезопасный,-- и отвелъ свое семейство въ кирпичный домъ, въ которомъ помѣщалось окружное присутственное мѣсто. Самъ же я взялъ свое двуствольное ружье и примкнулъ къ военному отряду, который начиналъ формироваться на улицахъ. Всѣ годные къ оружію жители проворно собрались -- и такъ какъ постоянно отовсюду прибывали подкрѣпленія, то мы въ скоромъ времени составили весьма приличную боевую силу. Въ такихъ случаяхъ, но американскому закону, шерифъ дѣлается главнокомандующимъ города,-- и послѣ краткаго совѣщанія мы двинулись подъ его начальствомъ къ мѣсту нападенія, чтобы тамъ собрать достовѣрныя свѣденія объ участи погибшихъ. Мѣсто это отстояло отъ города на восемь англійскихъ миль, и такъ какъ мы двигались со всѣми необходимыми предосторожностями, то мы пришли туда не ранѣе 4 часовъ но полудни. Всѣ наши опасенія подтвердились самымъ ужаснымъ образомъ. На травѣ лежало три трупа, съ которыхъ дикарями была совлечена почти вся одежда, впрочемъ -- противъ нашихъ ожиданій и обыкновенія дикарей -- не изувѣченные. Четвертую жертву мы нашли еще живою, но съ раздробленной выстрѣломъ челюстью. Несчастный въ этомъ видѣ проползъ цѣлую англійскую милю и встрѣтилъ насъ съ радостью, близкой къ безумію. Его положили на повозку и отвезли въ городъ, гдѣ, несмотря на самый тщательный уходъ, онъ умеръ послѣ долгихъ страданій отъ антонова огня. Пятый, мальчикъ, впослѣдствіи самъ въ цѣлости явился въ Нью-Ульмъ: во время стрѣльбы онъ соскочилъ въ высокую траву -- и такимъ образомъ ему удалось ускользнуть незамѣченнымъ.
   Но возвратимся къ нашей экспедиціи. Мы забрали лошадей и повозку сосѣдняго фермера, который бѣжалъ бросивъ имущество, и привезли мертвыхъ въ городъ. Раздирательный плачъ вдовъ и сиротъ надрывалъ намъ душу. На обратномъ пути мы нѣсколько разъ сворачивали въ сторону, въ недалекія фермы, и во многихъ находили жертвы сатанинской ярости дикарей. Одинъ домъ въ особенности представлялъ ужасное зрѣлище. Вся семья лежала на полу, перебитая, въ тѣхъ самыхъ позахъ, въ какихъ застигъ ихъ топоръ. Мать лежала среди дѣтей; ручонки ихъ все еще судорожно сжимали ея платье. Отецъ лежалъ близь двери, а подлѣ него -- топоръ, которымъ онъ, увы! напрасно, пытался оборониться. На дворѣ мы увидѣли трупъ взрослой дѣвушки, безстыдно обнаженной, со всѣми признаками гнуснѣйшаго насилія. Сначала негодованіе придавало мнѣ силу смотрѣть на эти ужасы; но спустя нѣсколько секундъ меня до того всего перевернуло, что у меня голова закружилась -- и я долженъ былъ держаться, чтобъ не упасть. Я охотно бы бѣжалъ, но я точно окаменѣлъ -- и противъ воли все глядѣлъ на эти плавающія въ крови тѣла. Вдругъ я у ногъ своихъ замѣтилъ бумагу, которая показалась мнѣ знакомою, потому что была сложена совершенно такъ, какъ я обыкновенно складывалъ письма. Полумашинально я ее поднялъ и вышелъ, чтобъ на дворѣ вздохнуть свободнѣе и воротить себѣ полную власть надъ душой и тѣломъ. Когда мы вышли на большую дорогу и медленно шли за печальной колесницей, я развернулъ бумагу; предчувствіе не обмануло меня -- это было просительное письмо Томаго! письмо, которое я столько разъ переписывалъ, которое по всей вѣроятности отворило краснокожему негодяю не одну дверь! И вотъ благодарность за мои труды, за гостепріимство оказываемое этимъ дикарямъ всѣмъ городкомъ! Сколько разъ они садились къ нашему столу, прикрывали свою наготу одеждой отъ насъ полученной! А теперь -- пришли рѣзать нашихъ мужчинъ, ругаться надъ нашими женщинами, сажать дѣтей нашихъ на острые колья! Жгучее бѣшенство сжимало мнѣ сердце -- и я въ умѣ далъ клятву, что отнынѣ не пощажу ни одного краснокожаго, а буду стрѣлять ихъ какъ собакъ -- гдѣ, когда и какъ бы они мнѣ ни попадались.
   Восемь дней длилась кровавая борьба съ дикими, борьба изъ за нашего существованія и -- что несравненно драгоцѣннѣе -- изъ за чести нашихъ женщинъ. Послѣ краткаго сраженія, бывшаго 20 августа, въ которомъ индѣйцы были отбиты, 24-го они воротились, въ числѣ 1,500 противъ 500, для рѣшительной битвы. Съ 7 ч. у. до 6 ч. в. продолжалось сраженіе, восемдесятъ изъ нашихъ лучшихъ людей были убиты или ранены. Усилія наши увѣнчались успѣхомъ. Со всѣхъ сторонъ отраженные, кровожадные враги вечеромъ отступили -- и на слѣдующее утро совсѣмъ удалились. Въ то же время мы получили подкрѣпленія изъ Сентъ-Поля, и за днями смертельной тоски послѣдовали радостные часы... но только часы! Не надолго могли мы прогнать мысль о невѣрномъ будущемъ. Дома наши были сожжены, жатвы погибли; что оставалось намъ, какъ не покинуть возлюбленныя мѣста, и потянуться вдаль -- гдѣ люди хотя и знали о нашихъ бѣдствіяхъ, но едва-ли могли оцѣнить ихъ вполнѣ. А оставаться -- нельзя было и помыслить. Въ понедѣльникъ, 26 августа, рано утромъ составился длинный поѣздъ изъ ста пятидесяти повозокъ, на которомъ переѣзжало населеніе цѣлаго графства. Много слезъ по лилось на прощаніи съ милымъ городкомъ, но презрѣніе земныхъ благъ овладѣло всѣми. На улицахъ, передъ домами, грудами лежало имущество, которымъ вообще человѣкъ такъ дорожитъ. Это былъ исходъ изъ Египта, въ маломъ размѣрѣ; какъ Моисею съ тыла угрожалъ Фараонъ, такъ намъ угрожали тысячи кровожадныхъ дикарей, которые каждую минуту могли напасть и уготовить нашимъ милымъ участь хуже смерти.
   Въ несчастіи познаются люди. Вездѣ гостепріимно растворялись передъ нами двери, и въ Сентъ-Полѣ намъ дали пріютъ, гдѣ мы могли собраться силами послѣ всего пережитаго.
   Между тѣмъ злодѣямъ ихъ неистовства не прошли даромъ. Правительствомъ въ Вашингтонѣ были приняты всѣ мѣры къ подавленію мятежа, на сколько оно могло это сдѣлать при собственномъ бѣдственномъ положеніи. Генералъ Сибли немедленно выступилъ съ волонтерами противъ дикарей; ему и пріемнику его, генералу Попу, посчастливилось взять въ плѣнъ шайку, совершившую столько безчеловѣчій. Тотчасъ же былъ наряженъ военный судъ, и начато слѣдствіе. Четыреста индѣйцевъ найдены виновными и приговорены къ смерти; Попъ ждалъ только утвержденія приговора президентомъ, чтобы исполнить его. Но Линкольнъ -- кому неизвѣстенъ милосердый, кроткій правъ благороднаго мученика свободы!-- никакъ не могъ примириться съ мыслью о такой гуртовой казни и подписалъ приговоръ лишь 39 человѣкъ, уличенныхъ очевидцами. Наказаніе остальныхъ онъ замѣнилъ пожизненнымъ заключеніемъ въ смирительномъ домѣ.
   Для осужденныхъ была поставлена огромная висѣлица, въ формѣ треугольника, такъ чтобы съ каждой стороны помѣстилось по тринадцати преступниковъ -- и слѣдовательно были казнены за разъ всѣ тридцать девять. По обнародованіи дня и часа казни, тысячи людей повалили къ форту, передъ которымъ она должна была совершиться,-- и я также сѣлъ на пароходъ, чтобы быть свидѣтелемъ послѣдняго дѣйствія трагедіи. Но не печаль наполняла мое сердце,-- нѣтъ, месть, жгучая месть, которую мнѣ хотѣлось утолить предсмертными судорогами этихъ чертей въ человѣческомъ образѣ. Пускай филантропы винятъ меня за такое чувство, но я описываю не то, что мнѣ слѣдовало бы чувствовать, а то, что я чувствовалъ на самомъ дѣлѣ. Вдобавокъ, можетъ -быть и филантропы нашли бы мои чувства естественными, если бы, подобно мнѣ, видѣли грудныхъ младенцевъ, насаженныхъ на колья, и женщинъ, обезчещенныхъ и до смерти замученныхъ.
   Какъ бы то ни было, я поѣхалъ и осмотрѣлъ роковую платформу, на которой -- черезъ нѣсколько минутъ -- 39 человѣкъ (или вѣрнѣе, изверговъ) должны были поплатиться за свои злодѣянія. Кдва кончилъ я свой осмотръ, какъ ропотъ въ толпѣ повѣдалъ мнѣ о приближеніи несчастныхъ. Они шли попарно, со связанными руками, но со всѣми украшеніями и признаками индѣйской знатности, подъ сильнымъ военнымъ конвоемъ. Спокойно взошли они на платформу, съ безстрастнымъ стоицизмомъ дали себя поставить подъ бревнами, съ которыхъ висѣли рядомъ роковыя петли,-- и пять минутъ спустя все уже было готово къ нажатію страшной пружины. Взоръ мой пытливо прошелся по всѣмъ этимъ бронзовымъ лицамъ -- и остановился на одномъ. Я сталъ вглядываться -- не ошибся: передо мною, среднимъ изъ тринадцати, стоялъ мой старый знакомый, Томаго! Съ этой минуты на немъ сосредоточилось все мое вниманіе; я видѣлъ одного его, и когда наконецъ былъ данъ сигналъ и полъ опустился, когда 39 человѣкъ задрыгали въ предсмертной судорогѣ,-- не думаете ли вы, что я спеціально услаждался корчами Томаго? Нѣтъ! если вы это думаете, вы ко мнѣ несправедливы. А съ содроганіемъ отвернулся отъ ужаснаго зрѣлища; я въ душѣ возблагодарилъ Линкольна за его милосердіе; я въ первый разъ вполнѣ созналъ истину поговорки, что мщеніе есть обоюдоострый мечъ, который поражаетъ мстителя не менѣе чѣмъ жертву...

"Нива", No 36, 1870

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru