Апрелева Елена Ивановна
Выдающаяся женщина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЫДАЮЩАЯСЯ ЖЕНЩИНА.

(Повѣсть).

I.

   Лѣтъ двадцать тому назадъ приморскій городъ N. представлялъ собою почти сплошную груду развалинъ. Немногія улицы успѣли отстроиться послѣ войны и то будто на скорую руку. Низкіе каменные бѣлые домики зачастую отдѣлялись одинъ отъ другого обрушившимися стѣнами прежнихъ зданій, и чѣмъ дальше отъ набережной, тѣмъ чаще попадались эти остатки стѣнъ съ зіяющими окнами безъ рамъ и стеколъ, съ обвалившимися гранитными подъѣздами, въ расщелинахъ которыхъ свободно пробивалась трава.
   Сонливо текла жизнь въ городѣ N., нѣкогда столь блестящемъ, шумномъ, веселомъ. Только приходъ срочнаго пассажирскаго парохода вызывалъ нѣкоторое движеніе на пристани, великолѣпная мраморная лѣстница которой служила памятникомъ былого значенія полуразрушеннаго города. Чѣмъ дальше отъ прибрежной улицы, гдѣ сосредоточивалась торговля, чѣмъ дальше отъ бульвара, на которомъ N-скіе обыватели и пріѣзжіе, любуясь чуднымъ видомъ на море, коротали вечера подъ музыку флотскаго оркестра, тѣмъ больше замирала жизнь. Рѣдко проѣдетъ на коротконогомъ иноходцѣ татаринъ въ барашковой шапкѣ и широкихъ шароварахъ, еще рѣже -- извощикъ, ловко лавирующій своею парою лошадей между большихъ каменьевъ, набросанныхъ прямо посрединѣ переулковъ и закоулковъ N-скихъ развалинъ.
   Въ концѣ одной изъ такихъ отъ центра города отдаленныхъ и круто вверхъ подымающихся улицъ стоялъ вновь отстроенный домъ бездѣтной вдовы капитана 1-го ранга Марѳы Андреевны Кривошейкиной, Гремучихи, какъ ее прозвали городскіе старожилы въ память того, что мужъ ея нѣкогда командовалъ сто двадцатипушечнымъ кораблемъ "Гремучій".
   Въ ясный лѣтній вечеръ 1872 года на верандѣ этого дома, увитой хмѣлемъ и розами и съ которой открывался видъ на тихую, ляписъ-лазурью отливающую бухту, сидѣли за чайнымъ столомъ двѣ женщины. Одна -- сама хозяйка дома, лѣтъ сорока пяти, тучная, небольшого роста, съ круглымъ румянымъ лицомъ и жидкими, гладко зачесанными волосами, прикрытыми небрежно завязанною подъ жирнымъ тройнымъ подбородкомъ кружевною косыночкой; другая -- ея племянница, дѣвушка лѣтъ восемнадцати, очень высокая, очень тоненькая, узкоплечая, узкогрудая, нѣсколько сутуловатая, не вполнѣ сложившаяся, въ голубой батистовой, просто сшитой блузѣ, перетянутой у таліи кожанымъ кушакомъ. Вьющіеся, короткіе рыжеватые волосы вздымались надъ высокимъ узкимъ лбомъ, обрамляя продолговатое лицо, ослѣпительная свѣжесть котораго скрадывала неправильность чертъ, длинноту носа и излишнюю, впередъ выдающуюся остроту подбородка.
   Дѣвушка расположилась у стола въ креслѣ-качалкѣ и, машинально раскачиваясь, читала письмо.
   Марѳа Андреевна на противуположномъ концѣ стола разливала чай. По тому, какъ она брякала посудой, какъ при движеніи рукъ широко разлетались распашные рукава ея шелковаго дымчатаго цвѣта капота, какъ вздымалась громадная грудь и какъ сумрачно скользили по кипящему самовару и чашкамъ крошечные, жиромъ заплывшіе свѣтло-сѣрые глазки,-- самый наблюдательный человѣкъ могъ угадать, что Марѳа Андреевна не въ духѣ. Она была не въ духѣ съ той минуты, какъ почтальонъ принесъ письмо, которое читала племянница, и раздраженіе ея росло по мѣрѣ того, какъ письмо перечитывалось и перечитывалось; перечитывалось оно чуть ли не въ шестой разъ, хотя заключало не болѣе четырехъ страничекъ.
   Наполнивъ двѣ чашки чаемъ и оставивъ обѣ чашки на подносѣ, Марѳа Андреевна повернулась всѣмъ корпусомъ къ морю, а къ самовару спиной, съ такимъ видомъ, будто все происходящее на верандѣ вовсе ее не интересуетъ, и, сложивъ пухлыя руки на колѣняхъ, стала съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдить за скользившею по лазурной глади лодочкой. Прошло минуты три. Дѣвушка смотрѣла въ письмо; Марѳа Андреевна смотрѣла на море. Самоваръ шипѣлъ и бурлилъ, какъ бы приглашая хозяйку вернуться къ ея обязанностямъ.
   "Захочетъ чаю -- сама спроситъ", -- съ ожесточеніемъ думала Марѳа Андреевна, слѣдя за парускомъ, розовѣющимъ въ лучахъ заходящаго солнца, и пытаясь уловить слухомъ шелестъ бумаги.
   Но бумага не шелестѣла. Дѣвушка, продолжая мѣрно раскачиваться въ качалкѣ, держала передъ глазами письмо, не переворачивая страницы. Одинъ самоваръ упорно напоминалъ о себѣ. Марѳа Андреевна не выдержала.
   -- Ты чай будешь пить?-- спросила она низкимъ густымъ голосомъ.
   Дѣвушка не отвѣчала.
   -- Рая!-- сердито позвала Марѳа Андреевна.
   Рая повернула къ ней голову. Марѳа Андреевна глазами указала на налитую чашку. Рая выпрямилась и протянула руку черезъ столъ.
   -- Пожалуйста, тетя, подвинь поближе.
   Марѳа Андреевна неохотно исполнила ея просьбу. Рая сложила письмо и сунула его въ карманъ. Марѳа Андреевна сумрачно слѣдила за ея движеніями.
   -- Ты такъ и не дашь мнѣ прочесть письма?-- спросила она.
   Въ ея низкомъ голосѣ послышались какъ бы глухіе раскаты грома.
   Рая покраснѣла. Не то досада, не то смущеніе проступили у нея на лицѣ.
   -- На что тебѣ? Ты видишь, оно коротенькое. Мама пишетъ только, что ѣдетъ сюда.
   Посуда на внезапно отодвинутомъ подносѣ громко зазвенѣла. Румяныя щеки Марѳы Андреевны побагровѣли.
   -- Ѣдетъ, сюда ѣдетъ!-- вскрикнула она громовымъ голосомъ.
   Рая, мѣшая ложечкою чай, не отрывала глазъ отъ чашки.
   -- Удружила, нечего сказать!... Только!-- запальчиво повторила Марѳа Андреевна, стараясь, но напрасно, сдержать громовые раскаты голоса.-- Только!-- иронически повторила она.-- Немного, дѣйствительно!
   Она поднялась было со стула, но снова опустилась на него и, стиснувъ пухлые пальцы, непріязненно взглянула на племянницу.
   -- Еслибъ было только это, ты не скрывала бы отъ меня.
   -- Я при тебѣ получила письмо, при тебѣ читала. Это развѣ называется скрывать?-- рѣзко замѣтила Рая.
   -- Ужь, конечно, она не упустила случая возстановить тебя противъ отца и меня, -- продолжала Марѳа Андреевна, пропуская замѣчаніе Раи мимо ушей.
   -- Мама ни слова ни о комъ не пишетъ.
   -- Ей нечего и писать. Она такъ съумѣетъ сказать, что ты вся будешь на ея сторонѣ, а мы окажемся виновными.
   Рая нетерпѣливо шевельнула бровями, но промолчала.
   -- Она не пишетъ, пріѣдетъ ли одна или вмѣстѣ съ господиномъ Шаховымъ?
   -- Ничего не пишетъ, -- съ запинкой отвѣчала Рая, медленно отхлебывая чай съ ложечки.
   Свѣтло-сѣрые глазки Марѳы Андреевны загорѣлись.
   -- Еще какъ-то приметъ отецъ твою пріятную новость! Врядъ ли онъ согласится, чтобы ты видѣлась съ нею!
   -- Онъ не можетъ запретить...
   -- Для тебя только и существуетъ твоя воля, а огорчить отца это ни почемъ... Онъ все снесетъ, стерпитъ, не броситъ... Не то что мать, которая о тебѣ знать не хотѣла...
   Губы Раи все болѣе и болѣе подергивались. При послѣднихъ словахъ тетки она вскочила.
   -- Это неправда!-- вскрикнула она запальчиво.-- Мама не хотѣла прерывать сношеній со мною. Папа не позволилъ... Онъ отсылалъ ей ея письма... Ты это знаешь... Зачѣмъ, зачѣмъ ты такъ говоришь? На что ты злишься?
   Марѳа Андреевна окончательно вышла изъ себя.
   -- Злишься!-- повторила она, задыхаясь.-- Хорошее выраженіе, нечего сказать!
   Голосъ ея осѣкся.
   -- Меня твое непріязненное отношеніе рѣжетъ какъ ножъ.
   -- Непріязненное?!
   -- А развѣ нѣтъ... когда ты такъ относишься къ матери? Развѣ, становясь на ея сторону, ты не становишься противъ насъ?
   -- Я не знаю маму,-- возразила Рая въ сильномъ волненіи.-- Я десять лѣтъ ее не видала, десять лѣтъ только слышу дурное о ней, и что я ничто для нея, и вотъ... она пишетъ...
   -- Что обожаетъ тебя и всегда обожала,-- злобно перебила Марѳа Андреевна,-- и ты готова уже счесть наши слова за ложь, а ея -- за правду, хотя за нами не одни слова...
   Рая собиралась отвѣтить съ соотвѣтствующею рѣзкостью, по выраженіе глубокой скорби, промелькнувшее на грозномъ лицѣ Марѳы Андреевны, заставило ее во-время остановиться. Она отвернулась. Марѳа Андреевна заслонила дрожащею рукой глаза, чтобы скрыть навернувшіеся слезы.
   Раѣ было и жаль тетку, и, въ то же время, досадно на нее. Она знала, что самая ничтожная ласка немедленно смягчитъ скоропроходящій гнѣвъ той, для которой она была зѣницей ока, свѣтомъ жизни, но Рая не всегда умѣла и расположена была ласкать. Она еще колебалась, когда Марѳа Андреевна проглотила подступившія слезы, подняла голову и сухо взглянула на нее.
   Рая сѣла въ качалку. Разговоръ прервался. Марѳа Андреевна повернулась бокомъ къ племянницѣ и, стиснувъ губы, безмолвно скользила взоромъ по морю. Рая нерѣшительно посидѣла, затѣмъ вскочила, отодвинула отъ себя недопитую чашку и направилась въ комнаты.
   -- Куда это?-- сумрачно спросила Марѳа Андреевна.
   -- Папу встрѣчать,-- звонко отвѣтила дѣвушка. Она прошла въ переднюю, взяла со стула голубой шелковый шарфъ, накинула его на голову и вышла черезъ чистый небольшой дворикъ на узкій переулокъ, усыпанный каменными обломками и щебнемъ.
   Быстро, почти бѣгомъ, спускалась она внизъ по извилистому переулку, ловко обходя каменья, иногда перепрыгивая черезъ нихъ. Она шла такъ скоро, что на одномъ изъ крутыхъ поворотовъ лицомъ къ лицу столкнулась съ молодымъ, высокимъ, стройнымъ мичманомъ, который подымался ей на встрѣчу. Встрѣча была такъ неожиданна, что и мичманъ, и Рая невольно отскочили другъ отъ друга. Ослѣпительно бѣлые зубы сверкнули изъ-подъ черныхъ усиковъ мичмана. Онъ широко разставилъ руки и продекламировалъ:
   -- Куда несешься ты, быстроногая лань?
   Горячій румянецъ залилъ щеки дѣвушки. Глаза ея радостно изподлобья взглянули на смуглое лицо мичмана, но она тотчасъ же отвела взоръ отъ его смѣющихся, ласкающихъ глазъ и церемонно произнесла:
   -- А, это вы, Леонидъ Константинычъ!
   -- Съ вашего позволенія, Раиса Васильевна, это я, вашъ драгоцѣнный женихъ, котораго вы чуть съ ногъ не сшибли,-- смиренно произнесъ мичманъ, отвѣшивая низкій поклонъ.
   -- Тетя на верандѣ,-- лаконически произнесла дѣвушка, дѣлая движеніе, чтобы пройти мимо молодого человѣка, но онъ, отступивъ шагъ назадъ, снова загородилъ ей путь руками.
   -- Я буду имѣть честь засвидѣтельствовать Марѳѣ Андреевнѣ свое почтеніе, но предварительно желаю поздороваться со своею очаровательною невѣстой, съ которой не имѣлъ счастья видѣться цѣлыя сутки.
   -- Два дня,-- поправила дѣвушка.
   -- Два дня... неужто?!-- съ забавнымъ ужасомъ произнесъ мичманъ.-- Скажите! У васъ память лучше моей.
   -- Должно быть,-- колко замѣтила дѣвушка.-- Позвольте мнѣ пройти, Леонидъ Константинычъ. Я иду папу встрѣчать.
   -- Я и иду его встрѣчать. Вашу ручку.
   Рая хотѣла было пройти мимо, но мичманъ взялъ ея руку, несмотря на сопротивленіе, довольно слабое, впрочемъ.
   -- Никакъ невозможно,-- сказалъ онъ солидно.-- Женихъ съ невѣстой должны идти вмѣстѣ подъ руку.
   Онъ нагнулся и заглянулъ ей въ глаза. Рая отвернулась и, крѣпко сжавъ губы, смотрѣла въ сторону.
   Мичманъ громко вздохнулъ.
   -- Вотъ какъ награждается добродѣтель!-- произнесъ онъ укоризненно.-- За то, что я исполнялъ долгъ службы, работалъ...
   -- Танцуя въ Ротондѣ мазурку,-- перебила Рая.
   -- Вамъ докладывали? Я всегда находилъ, что роль сыщика -- самая неприглядная роль для хорошенькой дѣвушки,-- наставительно заявилъ онъ.
   Рая съ сердцемъ отдернула руку.
   -- Позвольте,-- замѣтилъ онъ, спокойно беря ее снова подъ руку.-- Моя обязанность руководить вами между сими каменьями, дабы они не поранили вашихъ ножекъ, какъ впослѣдствіи моею обязанностью будетъ снимать съ вашего пути каждый камушекъ,-- добавилъ онъ, слегка прижимая руку дѣвушки къ себѣ.
   Сердце Раи забилось отъ восторга при этой ласкѣ, однако, она строптиво отвѣтила:
   -- Вы слишкомъ много берете на себя... Я довольно твердо ступаю и безъ вашей помощи.
   -- Не можетъ быть! Безъ твердой опоры мужчины...
   -- Который долгомъ службы называетъ мазурку,-- язвительно прервала дѣвушка.
   -- А почему же по исполненіи служебныхъ обязанностей не потанцовать мазурку?-- задорно спросилъ онъ.-- Мнѣ кажется, я вамъ не запрещаю танцовать.
   -- Еще бы вы запретили!-- запальчиво вскрикнула дѣвушка.
   -- Я не запрещаю,-- повторилъ онъ.-- Но отчего "еще бы"? Думаете ли вы, что я не могу запретить?
   Дѣвушка рѣшительно высвободила руку и пристально взглянула въ смуглое лицо жениха. Свѣжія губы его складывались въ улыбку, но глаза смотрѣли твердо, властно.
   Рая нахмурилась.
   -- Погодите, пока вы получите на это право.
   -- То-есть, когда насъ обведутъ вокругъ аналоя? Не будетъ ли тогда уже поздно, и не лучше ли опредѣлить теперь же взаимныя права и обязанности?... Вотъ, напримѣръ, мое право въ данную минуту вести васъ, ваша обязанность -- безпрекословно опираться на мою руку.
   -- За собой вы оставляете право, за мною -- обязанность. Это довольно удобное распредѣленіе ролей.
   -- Распредѣленіе, соотвѣтствующее характеру дѣйствующихъ лицъ. Для сильнаго мужчины -- право, для слабой женщины -- обязанность; иначе, что же ее поддержитъ на скользкомъ жизненномъ пути?
   -- Ищите себѣ кроткую овечку и ведите ее, покорную, по какому хотите пути.
   -- Я предпочитаю пойманнаго мною злого копчика, который только и думаетъ, какъ бы укусить... Постойте, куда вы бѣжите?
   Рая рѣшительно двинулась впередъ. Онъ нагналъ ее и принудилъ остановиться.
   -- Какой у васъ скверный характеръ!-- вскрикнулъ онъ.-- Двухъ минутъ нельзя быть вмѣстѣ, чтобы не поссориться... Ну, ужь и невѣсту послалъ мнѣ Господь Богъ! Вотъ, правду говорилъ дядя: "Избѣгай, Леня, рыжихъ женщинъ съ зелеными глазами! Ничего въ нихъ добраго не найдешь!"
   Онъ такъ забавно сдвинулъ фуражку на затылокъ и дернулъ себя за волосы, съ такою непритворною досадой взглянулъ на дѣвушку, что Рая, какъ ни крѣпилась, а звонко разсмѣялась.
   -- То-то же,-- сердито продолжалъ онъ, до боли сжимая ей руки, и вдругъ подвижное лицо освѣтилось нѣжною улыбкой; онъ притянулъ къ себѣ дѣвушку и поцѣловалъ ее.
   На мгновеніе сердце замерло въ груди Раи. Она невольно вернула поцѣлуй и, вся зардѣвшись, отстранила жениха.
   -- Что вы дѣлаете?-- застѣнчиво промолвила она.-- Развѣ можно на улицѣ?
   -- Никто не видалъ... Мы одни въ этихъ развалинахъ... Сядемъ.
   Весь гнѣвъ и накопившееся раздраженіе растаяли, какъ льдинки въ лучахъ солнца. Рая безпрекословно сѣла на ступеньки разрушеннаго подъѣзда. Мичманъ помѣстился рядомъ и взялъ обѣ ея руки въ свои.
   Не отнимая рукъ, рая пыталась, но напрасно, овладѣть радостнымъ волненіемъ. Она сердилась на себя за то, что сразу поддалась, не устояла противъ ласки жениха... а онъ, между тѣмъ, два дня не показывался... Уѣхалъ, не написавъ ни слова... Лишь только вернулся, отправился въ Ротонду... танцовалъ мазурку... а при встрѣчѣ, какъ всегда, заявляетъ свои права...
   -- Вы, конечно, разсчитывали меня встрѣтить, когда такъ стремительно бѣжали изъ дому?-- спросилъ онъ, впадая въ прежній шутливый тонъ, послѣ минутнаго молчанія.-- И даже мой любимый шарфъ не забыли накинуть... Такое вниманіе меня трогаетъ и...
   -- Я вамъ сказала, что хотѣла встрѣтить папу,-- перебила Рая.
   Въ зеленоватыхъ глазахъ сверкнулъ снова недобрый огонекъ. Молодой человѣкъ прикоснулся пальцемъ къ ея губамъ.
   -- Ни слова больше. Въ числѣ многихъ недостатковъ моей рыженькой невѣсты -- ложь отсутствуетъ. А говорятъ, что рыжія лживы. Покойный дядя разсказывалъ...
   -- Ахъ, оставьте вашего дядю! Какъ вы мнѣ имъ надоѣли!-- нетерпѣливо прервала Рая.
   -- Напрасно. Почтенный человѣкъ былъ мой дядюшка. У него имѣлся большой запасъ весьма поучительныхъ сентенцій, и если я ими не воспользовался, то это ужь не его вина,-- со вздохомъ закончилъ онъ.
   -- Почему же вы полагаете, что если сентенціи вашего дядюшки непригодны для васъ, то онѣ пригодны для меня?... Вы могли бы меня извѣстить о своемъ отъѣздѣ,-- рѣзко добавила она.
   -- Извѣстилъ-съ... Вотъ доказательство...
   Онъ вынулъ изъ бокового кармана вчетверо сложенную бумажку. Рая мелькомъ взглянула на нее.
   -- Но представьте себѣ мой ужасъ!... Мы уже вышли изъ бухты, когда я вдругъ ощупалъ въ карманѣ злополучную записку... А ято думалъ, что она уже давно у васъ въ рукахъ.
   -- Такая разсѣянность что-то не вяжется съ вашею обычною аккуратностью,-- недовѣрчиво замѣтила дѣвушка.
   -- Да-съ, это вѣрно. Я вообще не разсѣянъ. Однако, я вамъ передалъ фактъ,-- небрежно сказалъ онъ.-- И вы должны вѣрить, добавилъ его взглядъ.
   Рая прищурила глаза. Она начинала сердиться.
   -- А мазурка?-- спросила она насмѣшливо.
   Мичманъ выпустилъ ея руки.
   -- Было очень весело,-- еще небрежнѣе сказалъ онъ.-- Танцовали до утра.
   -- А, это прекрасно!-- возразила дѣвушка.
   Голосъ ея зазвенѣлъ и глаза еще больше прищурились.
   -- Я тоже нахожу, что все прекрасно, но вы, кажется, недовольны.
   -- Съ чего это вы взяли? Мнѣ все равно.
   Улыбка задрожала въ углахъ его губъ.
   -- Вамъ все равно,-- повторилъ онъ.-- Но знаете, Раиса Васильевна, -- улыбка съ его губъ исчезла и глаза приняли снова властное выраженіе,-- мнѣ не все равно, что моя невѣста такъ интересуется моимъ времяпрепровожденіемъ и наводитъ справки...
   Рая отшатнулась отъ него.
   -- Я не наводила справокъ,-- съ негодованіемъ произнесла она.
   -- Вы не наводили, но вамъ докладывали, а вы возводили обвиненія. Позвольте! На какомъ основаніи? Когда я имѣлъ честь просить вашей руки, я не давалъ зарока, что отнынѣ и впредь никогда не взгляну на хорошенькое женское личико, я не обѣщалъ, что каждую свободную минуту буду удѣлять вамъ, и только вамъ. Я не отказался отъ свободы во всѣхъ моихъ дѣйствіяхъ, даже самыхъ мельчайшихъ, и требовалъ только довѣрія. Но такую же свободу я предоставилъ и вамъ... Куда же дѣлись ваши теоріи о равенствѣ?-- насмѣшливо закончилъ онъ.
   Яркій румянецъ залилъ лицо и даже шею Раи. Она сознавала справедливость его словъ, тѣмъ не менѣе, сердце ея сжалось отъ невольной боли. "Онъ меньше меня любитъ, чѣмъ я его",-- подумала она, но ни за что не рѣшилась бы высказать это громко.
   -- Вы, кажется, никогда и не раздѣляли теоріи о равенствѣ,-- уклончиво возразила она, стараясь побороть дрожь въ голосѣ.
   -- И не раздѣляю,-- увѣренно произнесъ онъ.-- Ну, скажите на милость, какъ можетъ женщина управлять, когда она умѣетъ только подслѣживать и ловить на мелочахъ? Ахъ, Боже мой! мы опять ссоримся!-- съ притворнымъ гнѣвомъ вскрикнулъ онъ.-- Какая несносная дѣвушка! Ну, у кого, кромѣ Леонида Мавраки, хватило бы духу связать свою судьбу съ такою буянкой?... Развѣ это не говоритъ въ пользу его мужества и классическаго происхожденія?
   -- Антикъ въ своемъ родѣ,-- полусердито, полулукаво прошептала Рая.
   -- Совершенно вѣрно... Мой покойный дядюшка...
   -- Опять дядюшка!
   -- Умолкаю... Умолкаю, потому что въ данную минуту мнѣ гораздо интереснѣе уяснить себѣ разъ навсегда, какого цвѣта ваши глаза. Не въ обиду будь вамъ сказано, у моего дядюшки... я только мимоходомъ о немъ... былъ котъ, прекрасный котъ, отмѣнный котъ, мой любимецъ, и у него глаза слегка... то-есть ваши глаза слегка напоминаютъ.
   Дѣвушка дернула его за волосы.
   -- Съ такимъ же фосфорическимъ блескомъ, зеленоватые... Да больно же, говорю вамъ...
   Онъ поймалъ ея руку и оба они звонко, какъ дѣти, засмѣялись, и снова взглядъ его черныхъ, блестящихъ глазъ нѣжилъ, ласкалъ дѣвушку. Но вдругъ лицо ея отуманилось.
   -- Знаете,-- сказала она,-- я думала, что встрѣчу васъ, и хотѣла поговорить.
   -- Ага!-- прервалъ Мавраки торжествующимъ голосомъ.-- Согласились-таки, что мечтали меня встрѣтить.
   Дѣвушка утвердительно кивнула головой и, вынувъ изъ кармана письмо, подала его жениху.
   Онъ медленно и внимательно прочелъ письмо, останавливаясь на нѣкоторыхъ словахъ, какъ бы взвѣшивая ихъ. Дочитавъ до подписи: "Твоя любящая мать", онъ чуть замѣтно усмѣхнулся.
   Рая со страхомъ слѣдила за выраженіемъ его лица.
   -- Не осуждайте,-- тихо сказала она.
   -- И не думаю,-- отвѣтилъ онъ, возвращая письмо.-- Ваша мать прекрасно пишетъ.
   -- Это все, что вы имѣете сказать по поводу ея письма?-- обиженно спросила Рая.
   -- Слогъ прекрасный. Она нигдѣ не печатаетъ своихъ произведеній?
   Рая опустила глаза и, прикусивъ нижнюю губу, нервно мяла въ рукѣ письмо.
   -- Живопись, музыка, сценическій, говорятъ, талантъ,-- на конецъ, прекрасный слогъ... Сколько дарованій въ одномъ лицѣ!-- спокойно продолжалъ Мавраки.
   Рая быстро встала.
   -- Пойдемъ на встрѣчу папѣ,-- отрывисто продолжала она.
   -- Садитесь, пожалуйста... Зачѣмъ намъ идти, разъ онъ мимо насъ поѣдетъ?
   Онъ принудилъ ее сѣсть.
   -- Опять вы сердитесь! Какой я несчастный человѣкъ!-- жалобно вскрикнулъ онъ, лукаво заглядывая ей въ глаза.
   -- Какъ вы не понимаете, что мнѣ больно, когда вы такъ отзываетесь о моей матери,-- сказала Рая.
   -- Дѣйствительно не понимаю. Я ее никогда не видалъ, совсѣмъ не знаю. Кажется, ничего нѣтъ прискорбнаго въ томъ, что, на основаніи общественнаго мнѣнія, я признаю вашу мать выдающеюся женщиной.
   -- А вы, кстати, терпѣть не можете выдающихся женщинъ.
   -- То-есть я считаю ихъ довольно лишнимъ балластомъ въ домашнемъ обиходѣ и, кажется, мы въ этомъ одного мнѣнія съ вашимъ отцомъ. Вы знаете, какъ я его глубоко уважаю,-- будто вскользь замѣтилъ Мавраки.-- Однако, -- поспѣшно прибавилъ онъ,-- такъ какъ я не обязанъ влюбляться въ вашу мать или жениться на ней, то отчего же мнѣ не подтвердить, за другими-прочими, ея многочисленные, многосторонніе таланты, и что въ этомъ обиднаго?
   -- Можетъ, вы не поймете,-- неувѣренно заговорила дѣвушка.-- О моей матери или молчатъ, или отзываются дурно. А мнѣ она дорога.
   Она, краснѣя, искоса бросила взглядъ на оживленное лицо жениха. Мавраки слушалъ внимательно, но въ черныхъ глазахъ его мелькнула улыбка.
   -- Не фантазія ли это?-- сказалъ онъ осторожно.-- Вы ее такъ мало знали.
   -- Мнѣ было восемь лѣтъ, когда она насъ оставила.
   -- Немного. Она баловала васъ, ласкала?
   Рая покраснѣла.
   -- Папа ласкалъ больше.
   Дѣвушка снова неувѣренно посмотрѣла на жениха.
   -- Я помню ее всегда въ бѣломъ, -- заговорила она, помолчавъ.-- Одѣвалась она чудесно. Не стягивалась. Какія-то мягкія матеріи... Должно быть, она не носила корсета.
   -- За это хвалю,-- процѣдилъ сквозь зубы Мавраки.
   -- Платье ложилось такими свободными складками,-- продолжала Рая, прищуривъ глаза и глядя передъ собой.-- Волосы она гладко причесывала и темная коса,-- у нея темные волосы, совсѣмъ темные, я помню,-- низко лежала на тонкой шеѣ. Какъ она была гибка, какъ плавны были ея движенія!... Мнѣ она казалась красавицей. Часто, притаившись гдѣ-нибудь въ уголкѣ, я глазъ съ нея не спускала, особенно когда она пѣла.
   -- А она любовалась вами?
   Рая нервно засмѣялась.
   -- Никогда!-- сказала она не безъ горечи.-- "Въ рыжій родъ Бунчуковъ пошла", со смѣхомъ говаривала она про меня. Я и не имѣла никакихъ претензій. Подчасъ она меня ласкала и я была на верху блаженства, подчасъ глаза ея слѣдили за мной сухо, холодно, почти съ отвращеніемъ, тогда я убѣгала къ отцу и...
   Рая запнулась.
   -- Ну, и, конечно, плакала у него на рукахъ,-- закончила она, нетерпѣливо тряхнувъ головой.-- Я еще была тогда такая глупая.
   -- Бѣдная маленькая дѣвочка!-- сказалъ мягко Мавраки.
   Прищуренныя вѣки Раи задрожали. Она довѣрчиво прижалась плечомъ къ его плечу и нѣсколько мгновеній молчала.
   -- Очень была я глупа! Къ кому я только ни ревновала маму!... Даже къ ея кошкѣ, Фотиницѣ. Она ужасно любила кошекъ, а Фотиница, дѣйствительно, была чудесная кошка. Бѣлая, пушистая. Мама, бывало, ее цѣлыми днями гладитъ, ласкаетъ... Я эту Фотиницу ненавидѣла и частенько тайкомъ наступала ей на хвостъ. Я и теперь ненавижу кошекъ. А вотъ къ Шахову я нисколько не ревновала маму.
   -- Странно,-- замѣтилъ Мавраки.
   -- Очень даже странно. Мы были съ нимъ большіе друзья. Онъ разсказывалъ мнѣ сказки, чинилъ игрушки, исполнялъ всѣ мои прихоти.
   Рая вдругъ вся зардѣлась и отодвинулась отъ жениха.
   Въ немногихъ шагахъ подымался въ гору всадникъ на гнѣдомъ иноходцѣ. Сумка для папиросъ и бинокль перекрещивались лакированными ремнями на его сѣромъ костюмѣ. Сѣрая касторовая шляпа, обвитая индійскою кисеей, широкіе концы которой спускались на спину въ защиту шеи отъ солнечныхъ лучей, оттѣняла загорѣлое, худощавое, немолодое, все мелкими, частыми морщинками изборожденное лицо съ остроконечною маленькою бородкой и острымъ длиннымъ носомъ. Небольшіе зоркіе глаза окинули лукавымъ взглядомъ быстро отодвинувшуюся другъ отъ друга парочку; брови, почти сросшіяся изломанною линіей надъ переносицей, приподнялись и тонкая усмѣшка искривила углы характернаго рта.
   Когда всадникъ поравнялся съ молодыми людьми и ближе разсмотрѣлъ смущенную дѣвушку, выраженіе его страннаго лица измѣнилось. Лукавая усмѣшка исчезла; онъ потянулъ къ себѣ поводья, какъ бы желая остановить лошадь, но тотчасъ же раздумалъ. Взоръ его нерѣшительно, почти робко встрѣтился съ изумленнымъ взоромъ Раи и, слегка ударивъ хлыстомъ иноходца, онъ ускореннымъ шагомъ, не оборачиваясь, проѣхалъ впередъ.
   -- Пріѣзжій, должно быть, -- замѣтилъ Мавраки, провожая взглядомъ всадника.
   Рая тоже повернула голову и смотрѣла на удалявшагося незнакомца. Онъ медленно подымался въ гору. Достигнувъ вершины подъема, онъ остановилъ лошадь и поднесъ бинокль къ глазамъ. Озираясь направо и налѣво, онъ, не отрывая бинокля отъ глазъ, приподнялся на стременахъ и повернулся лицомъ къ молодымъ людямъ. Рая порывисто встала.
   -- Пойдемъ,-- съ волненіемъ произнесла она.
   -- А пусть себѣ любуется,-- безпечно промолвилъ Мавраки.-- Вамъ слѣдуетъ гордиться, что вы привлекли взоры знатнаго иностранца,-- со смѣхомъ продолжалъ онъ.-- Очевидно, онъ имѣетъ пристрастіе къ рыжимъ дѣвушкамъ, за что, конечно, не заслуживаетъ порицанія.
   Рая, не слушая, двинулась впередъ, но, пройдя нѣсколько шаговъ, она снова оглянулась. Всадникъ заворачивалъ въ одинъ изъ переулковъ и скоро скрылся изъ виду.
   -- Вамъ все шутки,-- сказала Рая жениху, который не спѣша подошелъ къ ней.-- Этотъ господинъ похожъ на Шахова.
   -- Та, та, та!... Начало представленія. Занавѣсъ. Явленіе первое,-- скороговоркой промолвилъ Мавраки.
   -- Можетъ быть, я ошибаюсь,-- озабоченно продолжала Рая, не обращая вниманія на шутливыя слова жениха.-- Десять лѣтъ не видала... И зачѣмъ ему быть здѣсь... одному?... А что, если и мама...-- невольно вскрикнула она.
   Радостный испугъ выразился на взволнованномъ лицѣ дѣвушки.
   -- Леонидъ Константинычъ.
   -- Не слышу,-- невозмутимо перебилъ ее Мавраки.
   -- Леня,-- вкрадчиво заговорила дѣвушка.
   -- Это понятнѣе.
   -- Леня, милый.
   -- Это еще понятнѣе. Теперь я весь слухъ и вниманіе.
   Рая положила руки ему на плечи и заискивающе заглянула въ глаза.
   -- Не говорите. Безъ словъ понимаю. Удивительная смѣтливость!... Надо пойти узнать, да?
   Рая утвердительно кивнула головой.
   -- Слушаю-съ. А награда?
   Рая торопливо оглянулась вокругъ, на-лету поцѣловала его въ губы и отбѣжала въ сторону.
   -- Остальное за вами!-- крикнулъ Мавраки и быстро началъ спускаться. Дойдя до угла, онъ обернулся.
   Рая стояла на томъ же мѣстѣ, вся розовая въ лучахъ заходящаго солнца. Червоннымъ вѣнцомъ обрамляли рыжіе волосы бѣлый, какъ мраморъ, лобъ, надъ которымъ легкимъ облакомъ развѣвался голубой шарфъ. Мавраки съ улыбкой приподнялъ фуражку и скрылся за поворотомъ.
   "Милая дѣвочка, ужасно милая дѣвочка!-- подумалъ онъ, поправляя фуражку и принимая болѣе степенный видъ.-- И, кажется, я не прогадалъ!... Изъ нея выйдетъ славная женка... мягкая, податливая... Строптивая дѣвчонка! Ее это ничего... Это забавно... Характера у нея, все-таки, нѣтъ ни на грошъ, что и прелестно... Кажется, я не на шутку влюбленъ... Что-жь, это ничего!-- утѣшалъ онъ себя.-- Это даже хорошо... Разсудкомъ я владѣю и буду владѣть... А вотъ пріѣздъ belle-maman, это -- маленькая неожиданная интермедія!"
   Веселая улыбка заиграла на его свѣжихъ губахъ.
   "Интересный дуэтъ заведемъ мы съ моею выдающеюся будущею тещей, особенно если она да ударится въ сантименты... Но пусть не прогнѣвается... Раей овладѣть ей не удастся... Зачѣмъ она ѣдетъ? Какая у нея цѣль?... Корысть или жажда новыхъ ощущеній?..."
   

II.

   -- Ты что же это одна?-- спросилъ немного погодя Василій Андреевичъ Бунчукъ, подъѣзжая на бѣговыхъ дрожкахъ къ дочкѣ, которая, противъ обыкновенія, не кинулась опрометью на встрѣчу, а медленно, какъ бы въ смущеніи, приблизилась къ нему.
   -- Леонидъ Константинычъ сейчасъ былъ со мной, -- отвѣтила Рая.
   -- Я его видѣлъ издали у гостиницы Ветцеля... Аль поссорились?-- спросилъ онъ, вглядываясь въ взволнованное лицо дочери.
   -- Нѣтъ,-- возразила дѣвушка.-- Онъ сейчасъ придетъ,-- поспѣшила она прибавить.
   -- Эхъ, вы!-- началъ было Бунчукъ,-- Ну, садись, Краснушка, подвезу,-- лѣниво прибавилъ онъ, подвигаясь впередъ.
   Рая усѣлась за спиною отца, старательно подобравъ юбки.
   -- А съ пароходомъ, говорятъ, сегодня масса народу наѣхала,-- равнодушно замѣтилъ Бунчукъ, причмокнувъ, своему сытому мерину, который бодро покатилъ дрожки въ гору.
   Рая густо покраснѣла и не отвѣчала. Василій Андреевичъ сбоку посмотрѣлъ на дочь и лукаво прищурилъ добрые голубые глаза.
   -- Ну, конечно, поссорились!-- сказалъ онъ.-- Эхъ, вы, желтоносые! Чего вы вѣчно ссоритесь?... Впрочемъ, и то сказать: лучше ужь до свадьбы, чѣмъ послѣ свадьбы ссориться, -- прибавилъ онъ и мимолетная тѣнь пробѣжала по его загорѣлому, обвѣтренному лицу, на которомъ, сквозь толстый слой пыли, просвѣчивалъ рыжеватый оттѣнокъ длинныхъ усовъ.
   -- Да, право же, мы не ссорились, -- протестовала Рая.-- Но какой ты чумазый, папа! Тебя за пылью не видно.
   -- Будешь тутъ чумазый. Изъ-за пылищи по дорогѣ свѣту не видно.
   Дрожки въѣхали въ ворота и остановились у крыльца. Василій Андреевичъ бросилъ возжи подошедшему человѣку, спустилъ на землю тонкія длинныя ноги, которыя будто съ трудомъ поддерживали грузное, широкое тѣло, и усталою походкой вошелъ въ домъ.
   -- Марѳа Андреевна, -- крикнулъ онъ сиплымъ голосомъ на ходу,-- давай поскорѣе ѣсть, мать моя! Съ утра, кромѣ стакана чаю съ черствою булкой, крошки во рту не было.
   Часа два спустя Василій Андреевичъ, вымытый, чистый, въ широкомъ, свободномъ пиджакѣ небѣленаго полотна, изъ-подъ котораго выступалъ вышитый воротъ рубашки, допивалъ, послѣ сытнаго ужина, шестой стаканъ чаю, развалившись въ креслѣ и мечтательно слѣдя за дымомъ своей папиросы.
   Солнце давно уже зашло. Надъ гладкою поверхностью бухты тихо плылъ ясный мѣсяцъ. Серебромъ заливалъ онъ бухту, серебромъ убиралъ цвѣтникъ Марѳы Андреевны, красиво обрамлявшій со стороны моря веранду ея уютнаго домика. Никтерипіи, зорьки, датуры жадно раскрывали нѣжныя чашечки, вбирая въ себя ночную влажность и распространяя вокругъ благоуханіе. Морской вѣтерокъ далеко разносилъ это благоуханіе и обвѣвалъ пахучею свѣжестью благодушно настроеннаго Василія Андреевича. Обвѣвалъ онъ и Марѳу Андреевну, но прохлада вѣтерка не освѣжала ея разгоряченной головы и не поддавалась она обаянію ароматной южной ночи. Въ сумрачномъ молчаніи, разстроенная, угрюмая, раскладывала она за прибраннымъ чайнымъ столомъ пасьянсъ. Братъ съ сестрой сидѣли одни на верандѣ. Рая и ея женихъ, за ужиномъ тоже, противъ обыкновенія, молчаливые и какъ бы смущенные, послѣ ужина исчезли подъ предлогомъ прогулки по берегу моря.
   -- Мириться пошли,-- замѣтилъ Василій Андреевичъ, добродушно подмигнувъ сестрѣ.
   Марѳа Андреевна не отвѣчала.
   Василій Андреевичъ мелькомъ взглянулъ на ея хмурое лицо и съ легкимъ вздохомъ откинулся на спинку кресла.
   "Ну, всѣ повздорили!-- подумалъ онъ.-- Вотъ еслибъ повозились цѣлый день съ молотилкой, да въ полѣ, то всякая охота вздорить прошла бы!"
   Онъ затянулся папиросой и полузакрылъ глаза. Онъ такъ усталъ, а отдыхъ послѣ трудового дня былъ такъ пріятенъ, что ему не хотѣлось вмѣшательствомъ въ домашнія дрязги нарушить свой покой.
   "Ужь эти мнѣ бабы!-- благодушно размышлялъ онъ.-- Даже этого болтуна, не унывающаго Мавраки, заставили прикусить язычокъ... Славный парень!... Парень-кремень!... Веселый, безпечный и... себѣ на умѣ... Мою Краснушку будетъ въ рукахъ держать.-- Лѣнивая усмѣшка скользнула по широкому лицу Бунчука.-- Это хорошо... Такъ ей и надо... Да, этотъ не дастся въ руки женщинѣ".
   Брови Василія Андреевича сдвинулись; онъ невольно стиснулъ папиросу между пальцами и переломилъ ее. Швырнувъ сломанную папиросу за перила веранды, онъ потянулся къ лежавшей на столѣ папиросницѣ и... встрѣтился взглядомъ съ Марѳой Андреевной.
   -- Что съ тобой, Марѳуша?-- ласково спросилъ онъ.-- Ты чѣмъ-то разстроена.
   Марѳа Андреевна порывисто собрала карты.
   -- Такъ, ничего,-- заговорила она, нервно тасуя колоду.-- Я видѣла дурной сонъ.
   Василій Андревичъ снисходительно улыбнулся.
   -- Только-то?-- замѣтилъ онъ, закуривая папиросу.
   -- Мнѣ снилась Клавдія Павловна...
   Василій Андреевичъ неопредѣленно шевельнулъ бровями.
   -- Будто она ѣдетъ сюда... Пріѣхала уже...
   Василій Андреевичъ затянулся папиросой.
   -- Глупый сонъ,-- небрежно промолвилъ онъ, не глядя на сестру.-- Сюда она не пріѣдетъ.
   Марѳа Андреевна побагровѣла. Огромная грудь ея всколыхнулась, какъ волна. Она потянула въ себя воздухъ, раскрыла было ротъ, чтобы заговорить, но тотчасъ же закрыла его.
   "Я сама скажу папѣ, сама!-- вспомнились ей запальчивыя слова Раи.-- Обѣщай, что ты будешь молчать".
   И Марѳа Андреевна обѣщала.
   -- Охота себя разстраивать глупььми снами!-- спокойно продолжалъ Бунчукъ, поворачиваясь къ сестрѣ.
   -- Иногда сны бываютъ въ руку,-- невнятно бормотала Марѳа Андреевна, такъ порывисто тасуя карты, что нѣсколько картъ выскользнули изъ колоды и упали на полъ.
   Марѳа Андреевна нагнулась поднять ихъ.
   -- Незачѣмъ ѣхать,-- невозмутимо замѣтилъ Василій Андреевичъ.-- Дѣлать тутъ нечего.
   Марѳа Андреевна, собравъ съ полу карты, выпрямилась. Вся кровь прихлынула къ ея лицу; даже лобъ покрылся красными пятнами, а добрые глаза робко, вопросительно скользнули по лицу брата.
   Онъ не смотрѣлъ на нее. Полузакрывъ глаза, онъ снова откинулся на спинку кресла и медленно попыхивалъ папиросой. Марѳа Андреевна положила колоду картъ на столъ, снова взяла ее, повернулась разъ-другой на стулѣ, наконецъ, встала.
   -- Ну, я пойду къ себѣ,-- нерѣшительно промолвила она,-- уже одиннадцать, и тебѣ, я думаю, пора.
   -- Нѣтъ, я посижу еще.
   Марѳа Андреевна смахнула рукой какую-то крошку со стола, подумала, постояла, потомъ вдругъ подошла къ брату, широкимъ жестомъ обняла его за шею, поцѣловала въ большую голову и невнятно прошептала:
   -- Покойной ночи, родной мой!... Дай Богъ... дай Богъ...
   Она не договорила и быстрыми, тяжелыми шагами вошла въ домъ.
   "Хвастается, что самого чорта не испугается, а снамъ вѣритъ",-- снисходительно подумалъ Бунчукъ, оправляясь отъ неожиданныхъ объятій сестры и располагаясь удобнѣе въ креслѣ.
   Онъ скоро забылъ о непонятномъ волненіи сестры, но произнесенное ею имя вызвало воспоминаніе о той, о которой онъ не хотѣлъ думать и о которой, какъ ему казалось, онъ пересталъ думать.
   "Очень ей нужно сюда пріѣзжать!-- сказалъ онъ себѣ,-- Чего она здѣсь не видала?"
   Звонкій, серебристый смѣхъ донесся до него снизу. Нѣжная улыбка озарила лицо Бунчука.
   "Вотъ теперь хохочетъ, а за ужиномъ хмурилась, что осенняя непогодь,-- подумалъ онъ.-- Этотъ парень дѣлаетъ изъ нея все, что хочетъ... А тоже дѣвчонка хорохорится... У меня-де своя воля... Какая тутъ воля, когда смотритъ его глазами, слышитъ его ушами?... Ловко, ловко скрутилъ Краснушку... Только чего онъ тянетъ? Чего откладываетъ до осени?... Осторожный, даромъ что балясничаетъ... Не то, что я... Въ одну недѣлю скрутили по ногамъ и по рукамъ и повели быка на веревочкѣ, а быкъ и радъ, и головой мотаетъ, и фыркаетъ отъ удовольствія, и тѣшится мыслью, что, все-таки, онъ быкъ, скотина сильная,-- захочетъ, боднетъ такъ, что... Эхъ!" -- не то презрительно, не то насмѣшливо закончилъ свой монологъ Василій Андреевичъ.
   Онъ всталъ, потянулся и вышелъ на крыльцо, ведущее въ палисадникъ. Гора, на которой стоялъ домъ Марѳы Андреевны, уступами круто спускалась къ морю, и море это въ дымчато-голубомъ сіяніи разстилалось, тихое, спокойное, какъ бы у самыхъ ногъ Василія Андреевича. Обломки скалъ сверкали, при свѣтѣ луны, какъ огромныя мраморныя глыбы; желтая сухая трава бѣлѣла, слабо колыхаясь на тонкихъ стебелькахъ, нѣжная, перистая, воздушная. Вдали, на противуположномъ берегу бухты, привѣтливо мигали огоньки матросской слободки. Запахъ зорьки и розъ обильно разливался въ воздухѣ. Василій Андреевичъ всею своею широкою грудью вдыхалъ этотъ запахъ и глаза его мечтательно скользили по поверхности моря.
   Одной недѣли было достаточно... нѣтъ, одного получаса всего... Можетъ, даже нѣсколькихъ минутъ... Не пойди она его провожать и не замѣшкайся перевощикъ на томъ берегу рѣки... Отъ какого пустяка зависитъ судьба человѣка!... Перевощику вздумалось раскурить трубку, прежде чѣмъ отвязать паромъ... Потомъ... проклятый старикъ никакъ не могъ распутать узелъ каната и на всѣ нетерпѣливыя понуканья шамкающимъ голосомъ отвѣчалъ: "Сичасъ! " -- и... ни съ мѣста... А она, между тѣмъ, стояла такъ близко около него... Бѣлые цвѣты калины въ ея темныхъ волосахъ почти касались его плеча; грудь подъ топкою расшитою рубашкой тяжело вздымалась и монисто на смуглой шеѣ слабо позвякивало, когда она, наклоняя прелестную головку, пыталась заглянуть потемнѣвшими отъ волненія и такими молящими глазами въ его лицо.
   -- Вы. безжалостны,-- говорила она низкимъ, за душу хватающимъ голосомъ.-- Что вамъ стоитъ подарить намъ одинъ вечеръ?... Всего одинъ!...
   А онъ съ напряженіемъ слѣдилъ за неловкими движеніями старика-перевощика и сурово, и даже, какъ ему казалось, грубо отвѣтилъ:
   -- Пора, Клавдія Павловна, не могу я дольше оставаться.
   -- Конечно, вамъ не понять,-- жалобно говорила она.-- Вы живете между людьми... Вы свѣтъ видите... А я? Телята, поросята, пшеница, свекловица -- вотъ темы бесѣдъ вокругъ меня... Становой да спившійся докторъ -- вотъ наши дорогіе гости... И вдругъ... вы... вашъ пріѣздъ въ нашу глушь... Впервые душу отвела я съ добрымъ, отзывчивымъ человѣкомъ... Впервые не изъ книгъ узнала, что есть другой міръ, гдѣ люди живутъ, мыслятъ...
   -- Поѣдете зимою въ городъ, Клавдія Павловна... Ваши положительно хотятъ провести зиму въ городѣ.
   Она гнѣвно отшатнулась отъ него и замолкла. Онъ отвелъ глаза отъ перевощика, который все еще возился съ канатомъ, и искоса взглянулъ на нее. Сдвинувъ тонкія, темныя брови, она смотрѣла на паромъ. Канатъ заскрипѣлъ, паромъ заколыхался, отваливъ отъ берега.
   -- Прощайте!-- сказала она рѣзко, круто повернулась и, даже не взглянувъ на него, пошла прочь отъ рѣки.
   Онъ однимъ прыжкомъ очутился около нея.
   -- Клавдія Павловна, зачѣмъ же такъ?-- сказалъ онъ.-- Развѣ такъ прощаются? Вѣдь, мы не враги.
   -- Нѣтъ, враги!-- сказала она, и стройная, гибкая ея фигура выпрямилась, и, заложивъ руки за спину, чтобъ отнять у него всякую возможность взять ее за руку, она вызывающе взглянула на него.-- Конечно, враги!... Я васъ люблю... Да, да, да, люблю!-- злобно повторила она, не отводя сумрачныхъ глазъ отъ его испуганнаго лица.-- Я не трусиха... Словъ не боюсь... Съ перваго дня полюбила, а вы меня -- нѣтъ... Прощайте!...
   Она снова повернулась и быстро зашагала впередъ. Не долго шла она одна. Онъ скоро настигъ ее и румяныя, свѣжія, жаждущія поцѣлуевъ губы подтвердили сказанныя въ минуту гнѣвнаго отчаянія слова.
   И навсегда осталась въ его памяти картина того лѣтняго вечера въ Малороссіи, и алый закатъ, и тихая рѣка, и ракиты, склонившіяся надъ рѣкой, и дѣвушка съ потемнѣвшими отъ страсти глазами, любовно обвивающая его шею.
   Бунчукъ всею стѣсненною грудью втянулъ въ себя воздухъ; сжатые пальцы его хрустнули.
   "Фата-моргана!-- почти вслухъ произнесъ онъ.-- Это правда. Она не трусиха... Первая, не задумываясь, призналась въ любви ко мнѣ... А восемь лѣтъ спустя, тоже не задумываясь, такъ же рѣшительно и просто призналась въ любви къ другому, къ тому, котораго я считалъ своимъ лучшимъ другомъ... Онъ конфузился, а она -- нисколько... Мужество это или цинизмъ?... Думается мнѣ, что цинизмъ, или... какъ это теперь называется?... тупость нравственная... А, вотъ, наконецъ, и Краснушка моя!..."
   Отчетливо вырисовываясь при лунномъ свѣтѣ, появилась между гранитными глыбами тонкая фигура Раи. Она медленно, будто нехотя, подымалась въ гору, по временамъ останавливалась; голова ея, какъ бы въ раздумья, склонялась на грудь, потомъ она выпрямлялась и снова двигалась впередъ и такъ, съ перерывами, то останавливаясь, то подвигаясь, она приблизилась къ палисаднику.
   Василій Андреевичъ съ любопытствомъ слѣдилъ за непривычно-медленными движеніями дочки.
   "Видно, опять поссорились",-- подумалъ онъ.
   Рая подняла голову, увидала отца, пробѣжала раздѣляющее ихъ пространство и бѣгомъ поднялась на крыльцо.
   -- Я думала, ты еще за чаемъ,-- сказала она и, обнявъ его, начала быстро, часто цѣловать его въ глаза, лобъ, щеки.
   -- Пусти, задушила!-- смѣясь, промолвилъ Василій Андреевичъ, бережно разжавъ ея обвивающіяся вокругъ его шеи руки и удерживая ихъ въ своихъ рукахъ.-- Поссорилась съ женихомъ, такъ къ отцу теперь льнешь?
   -- Да право же, мы не ссорились!-- нетерпѣливо вскрикнула Рая.-- Заладилъ свое... Это... совсѣмъ не то...
   -- А что же? Вотъ и договорилась!... Что-нибудь да есть?
   -- Да, есть,-- едва слышно прошептала Рая.-- Пусти, папа.
   Она высвободила одну руку и опустила ее въ карманъ.
   -- Вотъ здѣсь письмо отъ... мамы,-- заговорила она и тревожно взглянула на него.
   Не выпуская ея руки, онъ спокойно-выжидательно смотрѣлъ на Раю.
   -- Она... ѣдетъ сюда.
   -- Сюда?-- переспросилъ Василій Андреевичъ.-- Зачѣмъ?
   -- Письмо я получила сегодня... Оно, вѣроятно, опоздало,-- несвязно бормотала Рая,-- потому что мама уже пріѣхала... Леонидъ Константинычъ заходилъ къ Ветцелю и... узналъ...
   Василій Андреевичъ выпустилъ руку дочери, круто повернулся, взошелъ на веранду и грузно опустился въ кресло. Рая машинально послѣдовала за нимъ и остановилась передъ его кресломъ, безпомощно опустивъ руки вдоль стана и низко склонивъ голову на грудь. И отецъ, и дочь молчали. Городскіе звуки затихли; одно только море едва слышно мѣрно плескало о берегъ. Рая, встревоженная молчаніемъ, подняла, наконецъ, голову и, робко взглянувъ на отца, встрѣтилась съ его пристальнымъ взглядомъ. Брови его были сдвинуты; на губахъ застыла, чуждая ему, недобрая улыбка.
   -- Ты не отвѣтила на мой вопросъ,-- сухо заговорилъ онъ.-- Зачѣмъ пріѣхала сюда твоя мать?
   -- Они уѣзжаютъ изъ Европы... ѣдутъ на Востокъ...-- заикаясь, начала было Рая.
   -- Они!-- рѣзко перебилъ Бунчукъ.-- Она не одна, а съ супругомъ?...
   Рая вспыхнула; даже лобъ и тонкая нѣжная шея заалѣлись и пальцы ея трепетно задвигались въ складкахъ платья.
   -- Проѣздомъ вздумалось на дочку взглянуть,-- не то фыркнулъ, не то съ короткимъ смѣхомъ проговорилъ Бунчукъ.-- Ступай. Довольно... Больше ничего не надо,-- жестко закончилъ онъ, махнувъ рукою, какъ бы отгоняя отъ себя дочь.
   Но Рая не двигалась. Со страхомъ и любовью глядѣла она на отца.
   Густыя брови Василія Андреевича насупились еще больше. Онъ недружелюбно взглянулъ на встревоженное лицо дочери.
   -- Довольно,-- еще жестче повторилъ онъ.-- Говорить больше не о чемъ... Все знаю... Ступай... Уже поздно.
   Онъ всталъ и направился къ выходу. Рая осталась на мѣстѣ. Руки ея также безпомощно висѣли вдоль стана и голова была низко опущена на грудь.
   Въ дверяхъ Василій Андреевичъ обернулся.
   -- Видѣться съ матерью,-- сказалъ онъ сурово,-- бывать у нея... я тебѣ не препятствую, но...
   Рая подняла голову и полные слезъ глаза остановились на сумрачномъ лицѣ отца.
   -- Но, пожалуйста, не передавай мнѣ вашихъ бесѣдъ... Я знать ничего не хочу!...
   Онъ взялся за ручку двери. Рая однимъ прыжкомъ очутилась около него.
   -- Зачѣмъ ты... на меня сердишься?-- жалобно проговорила она.
   Руки ея сами собой поднялись, чтобъ обвиться вокругъ шеи отца. Онъ отступилъ отъ нея.
   -- Я на тебя не сержусь,-- сказалъ онъ и голосъ его звучалъ мягче, и въ глазахъ проступила жалость.-- Когда-нибудь, впослѣдствіи, можетъ быть, ты поймешь...
   Онъ слегка провелъ рукою по волосамъ дочери и, быстро повернувшись, вошелъ въ домъ.
   

III.

   Съ сильно бьющимся сердцемъ входила Рая на другой день въ номеръ, занимаемый ея матерью въ гостиницѣ. То была обширная комната. Закрытыя жалюзи не пропускали солнечныхъ лучей. Балконная дверь, настежь раскрытая, была завѣшена тоже чѣмъ-то алымъ. Переходъ отъ яркаго полуденнаго свѣта къ затемненному пространству заставилъ молодую дѣвушку нерѣшительно остановиться въ дверяхъ. Сильный запакъ духовъ, не то амбры, не то мускуса, обдалъ ее и стѣснилъ ей дыханіе. Почти шатаясь сдѣлала она шагъ-другой впередъ; въ ту же минуту съ легкимъ шелестомъ поднялась съ кушетки, стоявшей по срединѣ комнаты, женская фигура, вся въ бѣломъ, и обнаженныя до плечъ пахучія руки обвились вокругъ шеи Раи. Опьяняющій запахъ духовъ еще сильнѣе захватилъ дыханіе дѣвушки; голова ея кружилась и, точно сквозь сонъ, слышала она страстный, низкій голосъ: "Дочь моя! дитя мое!" -- и, точно сквозь сонъ, чувствовала она прикосновеніе мягкихъ, нѣжныхъ губъ къ своимъ щекамъ, глазамъ, волосамъ... Она не помнила, какъ сѣла въ кресло, или, скорѣе, какъ ее усадили въ кресло, и только когда бѣлая пышная фигура быстро, но безшумно, едва касаясь пола, скользнула къ балконной двери и полуотдернула алую драпировку, она нѣсколько пришла въ себя. Чистый воздухъ, ворвавшись съ дневнымъ свѣтомъ въ душную, пропитанную духами комнату, освѣжилъ ее.
   -- Доченька моя,-- сказалъ тотъ же низкій, страстный голосъ, и бѣлыя, свободныя отъ браслетъ и колецъ руки снова обвились вокругъ шеи Раи.
   Рая подняла голову и глаза ея съ восторгомъ остановились на блѣдно-матовомъ лицѣ матери. Въ темныхъ, продолговатыхъ глазахъ Клавдіи Павловны отразилось, напротивъ, явное разочарованіе. Не отнимая рукъ отъ шеи дочери, она слегка откинулась назадъ и критически разсматривала черты Раи.
   "Вся въ отца!" -- съ досадой подумала она.
   -- Глазки у тебя хорошенькіе, и волосы тоже, хотя и рыжіе,-- промолвила она вслухъ и весело разсмѣялась груднымъ молодымъ смѣхомъ, причемъ бѣлые, ровные зубы сверкнули сквозь румяныя, полныя губы, -- Ты ихъ завиваешь?-- спросила она, прикасаясь рукой къ завиткамъ дочери.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала Рая, не спуская восторженныхъ глазъ съ матери.-- Какая вы красавица, мама!-- сказала она наивно.
   Клавдія Павловна мягко засмѣялась.
   -- Отчего же вы, а не ты?-- сказала она, усаживаясь удобнѣе на кушеткѣ.
   Да, она была хороша! И никто не призналъ бы въ ней мать угловатой, тоненькой, рыженькой дѣвушки. Все въ этой молодой, красивой, достигшей полнаго разцвѣта женщинѣ, начиная съ маленькой головы и волосъ цвѣта спѣлаго каштана, мягкихъ, шелковистыхъ, гладко зачесанныхъ, въ толстый жгутъ на черепаховый высокій гребень завернутыхъ, и кончая волнистыми изгибами пышнаго стана, искусно задрапированнаго свободными складками бѣлой одежды,-- все производило чарующее впечатлѣніе на Раю.
   -- Чѣмъ больше я на тебя смотрю, тѣмъ меньше вижу перемѣны,-- заговорила Клавдія Павловна,-- даже тѣ же влюбленные глаза,-- со смѣхомъ добавила она.
   Въ голосѣ ея уже не слышалось страстно-нѣжныхъ звуковъ, а только снисходительная ласка. Она подалась впередъ и взяла Раю за руку.
   -- Ну, разсказывай,-- сказала она.
   -- Что разсказывать?-- спросила робко Рая.
   -- Про себя, про жениха твоего...
   Рая вспыхнула.
   -- Я слышала, онъ милый юноша,-- продолжала Клавдія Павловна.-- Ты очень влюблена въ него?... Это твоя первая любовь?-- съ усмѣшкой спросила она, забавляясь смущеніемъ дочери.
   Румянецъ разлился до самыхъ корней волосъ Раи. Она потянула къ себѣ свою руку, но мать удержала ее въ своей.
   -- Пустяки! что за жеманство!-- насмѣшливо сказала она.-- Въ твои годы я была уже разъ десять влюблена... Первая моя любовь былъ дьячокъ съ лоснящеюся косичкой на спинѣ и подслѣповатыми косыми глазами.
   Она откинула голову назадъ и, сверкая бѣлыми зубами, весело расхохоталась. Рая невольно тоже засмѣялась.
   -- Что же дѣлать, душечка? На безрыбьи и ракъ рыба... Косичка казалась мнѣ очень трогательной... Впрочемъ, это былъ не обыкновенный дьячокъ, а нѣкоторымъ образомъ поэтъ, -- со смѣхомъ закончила она.-- Гдѣ-то у меня еще есть его стихотворное признаніе... А ты развѣ рыбёшка, что до восемнадцати лѣтъ нивъ кого не влюблялась?
   -- Ни въ кого, -- съ улыбкой возразила Рая.
   -- Это неестественно, душечка... Впрочемъ, тѣмъ лучше для твоего моряка... Онъ морякъ, не правда ли?
   -- Морякъ.
   -- Мичманъ?
   -- Скоро будетъ произведенъ въ лейтенанты,-- съ гордостью сказала Рая.
   -- Греческаго происхожденія?
   -- Отецъ его былъ грекъ, мать -- русская. Онъ самъ ни слова не говоритъ по-гречески.
   -- Морякъ и грекъ; значитъ, человѣкъ безъ идей.
   -- То-есть какъ безъ идей?-- нѣсколько обиженно спросила Рая.
   -- Подъ небеса не уносится, а держится крѣпко за то, что есть подъ рукой.
   -- Онъ очень уменъ,-- горячо увѣряла Рая.
   -- Отчего же ему не быть умнымъ? Ты, надѣюсь, за дурака не пошла бы! Но, будучи грекомъ...
   -- Онъ же вовсе не грекъ,-- нетерпѣливо перебила Рая.-- Только по фамиліи...
   -- Да ты что, глупышка?-- весело замѣтила Клавдія Павловна, потрепавъ дочь по щекѣ.-- Развѣ я критикую твоего милаго?... Я только высказываю предположеніе, что онъ, какъ морякъ и притомъ еще грекъ, признаетъ только matter of fact... Ты не понимаешь по-англійски?... Ну, какъ это тебѣ перевести? Однимъ словомъ, онъ признаетъ только фактъ, а признаваніе факта, факта какъ онъ есть, обусловливаетъ практичность... Слѣдовательно, твой женихъ -- человѣкъ практичный... Такъ я говорю?
   -- Да, онъ, главнымъ образомъ, практикъ,-- согласилась Рая.
   -- Ну, вотъ! Что же ты хорохоришься?-- въ томъ же духѣ продолжала Клавдія Павловна.-- Ясно, что онъ человѣкъ практическій, и это прекрасно, и я вполнѣ одобряю... Мнѣ, по правдѣ сказать, душечка, идейные люди ужасно надоѣли,-- безпечно добавила она.
   Рая разсмѣялась. Она все больше и больше чувствовала себя свободною съ матерью, даже болѣе свободною, чѣмъ съ подругами по гимназіи.
   -- Хочешь со мной позавтракать?-- предложила Клавдія Павловна.-- Вы обѣдаете здѣсь рано... Я не могу, отвыкла... Раньше шести, семи вечера обѣдъ не въ обѣдъ... Но все равно; ты, пожалуй, обѣдай, а я что-нибудь закушу... Утромъ ничего, даже кофе не пила... Все тебя ждала... Я велю накрыть на балконѣ.
   Рая отъ волненія едва прикасалась къ поданному обѣду, но Клавдія Павловна, заказавъ себѣ какой-то соусъ и жаренаго цыпленка, кушала съ такимъ аппетитомъ, такъ вкусно обсасывала крылышки, причемъ, положивъ локти на столъ, такъ красиво держала въ бѣлыхъ точеныхъ пальцахъ съ розовыми миндалевидными ногтями косточку, что Рая и при этомъ обыденномъ дѣйствіи не могла оторвать восхищенныхъ взоровъ отъ матери.
   "Все въ ней такъ просто, такъ естественно",-- думала она.
   -- Недурной у нихъ поваръ,-- сказала Клавдія Павловна, положивъ послѣднюю обглоданную косточку на тарелку и старательно обтирая пальцы о салфетку.-- Вчера подали кефаль по-гречески... Знаешь, вареную въ пару съ какими-то душистыми травами... Объѣденье!... Ты не смотри на меня такими большими глазами,-- добродушно смѣясь, продолжала она.-- Скрывать не стану... Люблю хорошо поѣсть, хорошо поспать... Вамъ, молодежи, это кажется низменнымъ?
   -- Нисколько,-- протестовала Рая.-- Вѣдь, ты не только спишь и ѣшь...
   -- Много сплю и много ѣмъ. Пожалуйста, не поэтизируй меня, душечка!... Налить тебѣ рюмочку малаги?... Не пьешь?... Какъ хочешь. А малага чудесная!... Мнѣ этой малаги одинъ художникъ испанецъ прислалъ цѣлый ящикъ въ подарокъ.
   Клавдія Павловна, снова положивъ локти на столъ, маленькими глоточками отпивала вино. По временамъ она поднимала рюмочку на уровень глазъ и съ видомъ знатока любовалась густою маслянистою влагой. Загадочная улыбка скользила по ея сочнымъ губамъ и глаза слегка щурились.
   -- Милый человѣкъ былъ этотъ художникъ, весь изъ пламени сотканный!
   Она поставила на столъ пустую рюмку, провела кончикомъ розоваго языка по румянымъ губамъ и, подпирая рукой красивую голову, пытливо посмотрѣла на Раю.
   -- Доведется ли тебѣ жить такою мятежною, но полною жизнью, какая выпала на долю твоей матери?
   Она сомнительно покачала головой.
   -- Врядъ ли. Мы изъ различныхъ матеріаловъ созданы... Ты меня осуждала?... Осуждаешь?
   Рая снова вспыхнула.
   -- Никогда!-- порывисто вскрикнула она.-- Никогда не осуждала. Напротивъ, мнѣ было такъ жаль тебя.
   -- Спасибо,-- перебила ее Клавдія Павловна,-- спасибо тѣмъ болѣе, что я не была нѣжною матерью... А жалѣть...
   Она съ улыбкой взглянула на разгоряченное лицо дочери.
   -- Жалѣть было не надо... Я была очень счастлива.
   Рая смутилась. Она робко смотрѣла на мать, восхищаясь и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пугаясь той добродушно-спокойной улыбки, которая скользила въ глазахъ и на губахъ Клавдіи Павловны.
   "Что это, жестокость?-- невольно подумала дѣвушка,-- или такая глубокая увѣренность въ себѣ?... Какъ я ей завидую!... Кто можетъ устоять противъ ея обаянія и какъ мало я на нее похожа!"
   Грустью подернулось юное личико. Клавдія Павловна все съ тою же улыбкой смотрѣла на нее.
   -- Да, мы мало похожи другъ на друга,-- заговорила она послѣ минутнаго молчанія, точно угадывая мысли дочери.-- Но кто знаетъ, можетъ и лучше, что ты изъ другого тѣста спечена? Двухъ одинаковыхъ людей изъ одной формы не выльешь... Все будетъ какая-нибудь разница, а если отнять присущую мнѣ способность Ваньки-встаньки, тогда... такая жизнь, какъ моя, пожалуй, была бы и не въ моготу.
   Она отняла руку отъ головы и потянулась за стоявшею на столѣ коробкой конфектъ. Выбравъ себѣ шоколадную конфекту, она придвинула коробку къ дочери и, покусывая шоколадинку, смотрѣла на переливы солнечныхъ лучей въ рыжеватыхъ волнистыхъ волосахъ Раи.
   -- Въ рыжихъ волосахъ есть своя прелесть,-- сказала она.-- Какъ-нибудь я напишу этюдъ съ тебя.
   -- Ты долго думаешь здѣсь пробыть?-- спросила Рая.
   -- Это зависитъ отъ твоего отца,-- безпечно возразила Клавдія Павловна.
   Рая перемѣнилась въ лицѣ.
   -- Да, я знаю,-- спокойно продолжала Клавдія Павловна, уловивъ тревожное выраженіе во взорѣ дочери.-- Василій Андреичъ не хочетъ меня видѣть... Я не скажу, что и мнѣ пріятно свиданіе съ нимъ, но что дѣлать?... Это неизбѣжно... Егору Иванычу, ты, можетъ, слышала, предложили мѣсто консула, и теперь пришло время оформить наши отношенія... Твой отецъ не принимаетъ моихъ писемъ... Надо же какъ-нибудь положить этому конецъ... Я рѣшила словесно переговорить о разводѣ. Своимъ нелѣпымъ упорствомъ и нежеланіемъ входить со мною въ какія-либо письменныя сношенія Василій Андреичъ самъ меня къ этому принудилъ,-- съ усмѣшкой добавила она.-- Ну, да объ этомъ еще будутъ разговоры...Когда же ты познакомишь меня съ твоимъ женихомъ?
   Рая даже вздохнула отъ неожиданности. Съ напряженіемъ слушая мать, она всецѣло была мысленно съ отцомъ.
   -- Когда хочешь,-- растерянно отвѣтила она.
   -- Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Признайся, онъ уже предалъ меня анаѳемѣ?
   Что-то въ ея тонѣ, безпечномъ, легкомысленномъ, оскорбило дѣвушку.
   -- Онъ же тебя не знаетъ,-- сухо возразила она.
   Быстрая усмѣшка скользнула по губамъ Клавдіи Павловны.
   -- Разумѣется, не знаетъ, но слышалъ... Слышалъ, вѣроятно, и то, чего не было... Здѣшнія кумушки мужского и женскаго пола достаточно почесали языки на мой счетъ... Впрочемъ, богъ съ ними!... Главное, я рада, что съ тобой свидѣлась... Ты не можешь себѣ представить, какъ я этого хотѣла!
   Она черезъ столъ протянула руку и погладила лежавшую на столѣ руку дочери.
   -- Да, ты не можешь себѣ представить,-- повторила она съ легкимъ вздохомъ.-- Мы теперь подруги и это очень весело...Я, душечка, никогда не терпѣла авторитетности... Если ты не забыла, я и тогда, когда ты была крошкой, тебя не притѣсняла и предоставляла отцу твоему наказывать и бранить тебя.
   Рая помнила, главнымъ образомъ, что мать вовсе ею не занималась.
   -- А теперь подавно не стану пускать въ ходъ материнскій авторитетъ... Смотри на меня, какъ на подругу, какъ на лучшаго своего друга, и помни, что я все пойму.
   Она пожала руку дочери и съ улыбкой глядѣла еще съ минуту ей въ полные слезъ глаза. Послѣднія слова матери вызвали горячую благодарность въ сердцѣ Раи. Она безмолвно, но любовно, съ восторгомъ смотрѣла на мать.
   Клавдія Павловна одобрительно кивнула головой и потянула къ себѣ руку.
   -- Ты милая дѣвочка,-- сказала она снисходительно,-- и я ужасно, ужасно рада!
   Обѣ онѣ замолкли. Клавдія Павловна, склонивъ голову, задумчиво выводила красивымъ пальцемъ узоры на скатерти. Рая не спускала наивно-влюбленныхъ глазъ съ матери.
   -- Мнѣ пора,-- заговорила она, наконецъ.
   Въ эту минуту въ сосѣдней комнатѣ послышались шаги и въ дверяхъ балкона появился худощавый, невысокаго роста мужчина, лѣтъ сорока, въ лѣтнемъ, безукоризненно сшитомъ костюмѣ. Небольшіе умные глаза быстро взглянули сквозь золотое pince-nez на дѣвушку и, уловивъ ея взглядъ, полный замѣшательства, на мгновеніе скользнули по лицу Клавдіи Павловны.
   -- Je ne suis pas un intru?-- спросилъ онъ мягко, не переступая порога.
   -- Нисколько,-- весело возразила Клавдія Павловна.-- Рая, ты, конечно, помнишь Шахова, Егора Иваныча.
   Густой румянецъ залилъ лицо дѣвушки; она смѣшалась и неловко протянула руку Шахову.
   -- Я васъ тогда узналъ,-- сказалъ онъ, осторожно пожимая ея пальцы и тотчасъ же выпуская ихъ изъ своей руки.
   Рая еще больше смѣшалась.
   -- Вы выросли и, конечно, возмужали, но черты мало измѣнились,-- продолжалъ онъ вкрадчиво.
   Глаза его нѣжно, будто просительно, смотрѣли на дѣвушку.
   -- Я васъ... тоже... узнала,-- робѣя и запинаясь, произнесла Рая.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- какъ бы обрадовавшись, вскрикнулъ Шаховъ.-- Этого я не смѣлъ ожидать.
   -- Вы видѣлись? Когда? Гдѣ?-- спросила Клавдія Павловна.
   Шаховъ не отвѣчалъ и не обернулся къ ней. Онъ все такъ же нѣжно и просительно смотрѣлъ на дѣвушку.
   -- Вчера,-- сказала Рая, избѣгая взгляда Шахова и поворачивая раскраснѣвшееся лицо къ матери.
   -- Вы мнѣ ничего не говорили,-- съ досадой замѣтила Шахову Клавдія Павловна.
   Шаховъ не возражалъ. Онъ вынулъ черепаховый портсигаръ и, вертя его въ тонкихъ нервныхъ пальцахъ, спросилъ, не спуская глазъ съ Раи:
   -- Вы позволите?
   -- Сдѣлайте одолженіе... Я ухожу, мама.
   Рая порывисто, неловко обходя Шахова, который отступилъ шагъ назадъ, подошла къ матери. Клавдія Павловна встала и обвила рукой талію дочери.
   Какое несходство являли эти двѣ высокія женскія фигуры! Одна -- какъ тростинка, тоненькая, съ несложившимся бюстомъ, неправильными чертами, дѣтски-робѣющимъ взоромъ и стыдливымъ румянцемъ юности на щекахъ; другая -- пышная, въ полномъ разцвѣтѣ красоты, съ матово-блѣднымъ лицомъ, пунцовыми горячими губами и темными, глубокими, море наслажденія сулящими глазами. Рядомъ со своею красавицей матерью, напоминающею роскошную орхидею, Рая казалась ничтожнымъ блѣднымъ полевымъ цвѣткомъ, котораго прохожій безжалостно топчетъ ногою.
   Но Шаховъ смотрѣлъ не на Клавдію Павловну, а на Раю, и въ глазахъ его все больше и больше проступало отечески-нѣжное и какъ бы виноватое выраженіе. Онъ жадно ловилъ ея взглядъ. Она не взглянула на него и, слабо отвѣтивъ на его рукопожатіе, прошла съ матерью въ комнату.
   -- Почему ты меня не предупредилъ, что видѣлся съ Раей?-- спросила Клавдія Павловна, возвращаяясь на балконъ.
   -- Я не видѣлся, а проѣхалъ мимо Раисы Васильевны верхомъ,-- сухо отвѣтилъ Шаховъ
   Онъ сидѣлъ на стулѣ у стола, заложивъ ногу на ногу. Лицо его, оживленное въ присутствіи Раи, приняло усталое, недовольное выраженіе. Голова ушла въ плечи. Мелкія, частыя морщинки рѣзко обозначались на щекахъ и вискахъ; маленькіе, умомъ свѣтящіеся глаза смотрѣли сухо; длинный носъ заострился и большія уши торчали больше обыкновеннаго. Твердымъ, какъ коготь, вылощеннымъ ногтемъ мизинца онъ смахнулъ пепелъ папиросы, которую держалъ въ правой рукѣ, а лѣвою -- провелъ по острой бородкѣ.
   -- И ты ее узналъ?-- допрашивала Клавдія Павловна.
   Шаховъ въ отвѣтъ только шевельнулъ бровью. Клавдія Павловна присѣла напротивъ него, положила локти на столъ и, подпирая голову чудными бѣлыми, какъ молоко, руками, съ досадой смотрѣла на него. Шаховъ, не мѣняя положенія, угрюмо слѣдилъ за дымомъ папиросы.
   -- Вы опять не въ духѣ?-- промолвила, послѣ минутнаго молчанія, Клавдія Павловна.
   -- Можетъ быть,-- лаконически возразилъ Шаховъ, не отрывая глазъ отъ папиросы.
   Клавдія Павловна нѣсколько времени недружелюбно глядѣла на него.
   -- Удивляюсь, какъ вамъ до сихъ поръ не надоѣла роль брезгливаго скучающаго барича?-- сквозь зубы процѣдила она.
   Со стороны Шахова не послѣдовало никакого возраженія. Клавдія Павловна нетерпѣливо передернула плечами, отвела отъ него глаза и придвинула къ себѣ коробку конфектъ.
   -- А вы долго намѣрены держать меня въ этомъ дурацкомъ положеніи?-- спросилъ внезапно Шаховъ, не оборачиваясь.
   -- Мы только вчера пріѣхали,-- спокойно возразила Клавдія Павловна, поднося ко рту шоколадную конфекту.
   -- Предупреждаю, что если вы не ускорите нужныхъ для васъ переговоровъ,-- замѣтьте, они нужны для васъ, а не для меня,-- я уѣду.
   Клавдія Павловна молча покусывала конфекту.
   -- Переговоры о разводѣ можно бы было и приличнѣе было бы вести письменно... И для Бунчука, и для меня это было бы пріятнѣе... Но вы настояли на своемъ и вотъ я здѣсь, въ качествѣ вывѣски, должно быть...
   Клавдія Павловна сосредоточенно выбирала себѣ въ коробкѣ другую конфекту.
   -- Свиданіе съ Бунчукомъ не можетъ быть для меня усладительнымъ.
   -- Зачѣмъ же вы пріѣхали?-- холодно спросила Клавдія Павловна.
   Шаховъ швырнулъ папиросу и всѣмъ корпусомъ повернулся къ ней. Въ маленькихъ глазахъ его засвѣтилась ненависть.
   -- Никогда не могу понять сожалѣнія о совершившемся фактѣ,-- невозмутимо продолжала она.
   -- Гдѣ вамъ понять?-- злобно прошипѣлъ Шаховъ.-- Разъ вы никогда и ни въ чемъ не видите препоны своимъ вожделѣніямъ...
   -- Мы, кажется, вожделѣнія эти раздѣляли вмѣстѣ,-- сухо замѣтила Клавдія Павловна, не отрывая глазъ отъ коробки конфектъ.
   -- Да, но я никогда не забывалъ, что, идя съ вами рука объ руку, причиняю зло не только себѣ одному...
   -- Не знаю, къ чему эта гуманность привела... разъ все свелось на то же зло!-- съ холодною усмѣшкой промолвила Клавдія Павловна.
   Шаховъ, какъ ужаленный, выпрямился. Маленькая рука судорожно сжалась въ кулакъ. Имъ овладѣло желаніе опустить этотъ кулакъ на склоненную надъ конфектами красивую голову. Клавдія Павловна не пошевельнулась.
   -- Вы правы,-- сказалъ онъ сдержанно,-- но, вѣдь, и подлости бываетъ свой предѣлъ. Я уѣду съ первымъ пароходомъ. Поступайте, какъ знаете.
   Клавдія Павловна подняла голову, взглянула на Шахова и, встрѣтивъ взглядъ его маленькихъ, враждой искрящихся глазъ, вдругъ громко, неудержимо расхохоталась. Шаховъ, внѣ себя, бросился съ жатыми кулаками къ ней, но Клавдія Павловна ловко, кошачьимъ движеніемъ, перегнулась и схватила сильными бѣлыми руками его маленькія, нервныя руки.
   -- Ну, къ чему это?-- съ тѣмъ же смѣхомъ, но мягко сказала она.-- Точно ты не знаешь, что послѣ такой дурацкой вспышки ты будешь часами стоять на колѣняхъ и молить о прощеніи... Я хочу избавить тебя отъ лишняго униженія... Ты напоминаешь мнѣ того нѣмецкаго мальчика, котораго послали за бисквитами и который, по дорогѣ, всѣ ихъ, одинъ за другимъ, съѣлъ, при каждомъ бисквитѣ твердо, однако, приговаривая: "Einmal noch und dann nicht mehr!"
   Шаховъ грубо тряхнулъ ея руки, чтобы высвободить свои. Клавдія Павловна съ тѣмъ же веселымъ смѣхомъ отдернула одну руку, перегнулась черезъ столъ и быстро опустила парусинную драпировку балкона. Драпировка упала и скрыла ихъ отъ глазъ прохожихъ.
   -- Я твой грѣхъ, да?... Твое зло? Твое преступленіе? Твое паденіе?... Ты такъ, кажется, меня называешь?-- шептала она, обвивая его голову руками и осыпая поцѣлуями его лицо.-- Но le vin est tiré, il faut le boire -- и пить какъ сладчайшее вино!... И смѣй сказать, что ты его не любишь, что ты не упиваешься имъ!-- едва слышно закончила она.
   И Шаховъ безъ возраженія отвѣчалъ на поцѣлуи. Глаза его не выражали уже ненависти, а загорались страстью, но по мѣрѣ того, какъ онъ разгорался, Клавдія Павловна охладѣвала. Съ жестокою, почти злою усмѣшкой смотрѣла она на опущенную голову Шахова, когда онъ, скрывъ лицо въ ея теплыхъ душистыхъ рукахъ, шепталъ несвязныя любовныя слова.
   -- Съ какимъ же пароходомъ ты хочешь ѣхать?-- спросила она.
   Шаховъ поднялъ голову и встрѣтилъ ея горделивый, торжествующій, далеко не нѣжный взглядъ. Глухое бѣшенство закипѣло въ немъ, но онъ подавилъ его. Утомленіе, отвращеніе выразилось на его нервномъ, малѣйшія ощущенія отражающемъ лицѣ.
   -- Я уѣду съ тобой,-- сказалъ онъ вяло.
   Жгучій поцѣлуй былъ ему наградою. Шаховъ апатично принялъ его.
   

IV.

   Прошла недѣля, наступила другая, а переговоры о разводѣ даже не начинались. Бунчукъ на-отрѣзъ отказался вступать въ какія-либо сношенія съ Клавдіей Павловной. На письмо ея не отвѣчалъ, а отъ свиданія съ нею и Шаховымъ уклонился, уѣхавъ изъ города неизвѣстно куда. "Однимъ словомъ, постыдно обратился въ бѣгство", какъ говорила, смѣясь, Клавдія Павловна.
   Марѳа Андреевна, можетъ быть, и знала, гдѣ находится ея братъ, но упорно молчала и на просьбу Раи сказать хоть ей, гдѣ отецъ, угрюмо возразила:
   -- Ты перешла на сторону матери... Значитъ, тебѣ довѣрять нельзя... А его и пощадить не грѣхъ... Не каменный...Колотушки-то чувствуетъ... И чего имъ надо?... Развода?... Такъ пусть себѣ наймутъ адвоката и ведутъ дѣло судомъ... Огласки, что-ли, боятся?... Поздно объ огласкѣ помышлять...
   Рая не отвѣчала. Она сидѣла на верхней ступенькѣ крыльца веранды и, обхвативъ колѣни руками, неопредѣленно смотрѣла вдаль. Солнце, хотя уже близкое къ закату, обдавало землю еще жгучими лучами; густо синѣло море межь известковыхъ береговъ, невыносимо рѣжущихъ глаза своею яркою бѣлизной. На верандѣ было душно. Марѳа Андреевна, въ бѣлой широкой батистовой кофтѣ съ разстегнутымъ воротомъ, сидѣла у стола, на которомъ стоялъ кофейникъ и приборъ. Послѣобѣденные часы Марѳа Андреевна считала свободными отъ хозяйственныхъ заботъ, а время, проведенное за послѣобѣденнымъ кофе -- наипріятнѣйшимъ временемъ дня. Соснувъ часокъ-другой, она выходила на веранду, располагалась въ креслѣ и безукоризненно сваренный горячій крѣпкій кофе съ густыми кипячеными сливками неизмѣнно приводилъ Марѳу Андреевну въ благодушное настроеніе. Рая прекрасно это знала и всѣ сомнительные,-- что касается мирнаго рѣшенія, -- вопросы откладывала до этого благопріятнаго часа.
   Но вотъ уже нѣсколько дней, какъ послѣобѣденный кофе утратилъ для Марѳы Андреевны всякое очарованіе. Она пила его по привычкѣ, не заботясь о томъ, горячъ ли онъ, въ пору ли сваренъ, и настроеніе ея за кофейникомъ не прояснялось. Угрюмая ходила она по дому съ утра, угрюмая оставалась до той поры, когда удалялась въ свою комнату, гдѣ цѣлыя ночи проводила безъ сна. Румяное лицо ея пожелтѣло; тѣни легли вдоль носа и щекъ. Она осунулась и постарѣла.
   Рая тоже утратила свою веселость, и когда оставалась дома, что случалось рѣдко, то по цѣлымъ часамъ сидѣла неподвижно на одномъ мѣстѣ и на юномъ лицѣ застывало тогда выраженіе недоумѣнія и несвойственной ему горечи. Она словно пыталась что-то понять, постичь и... не могла.
   -- Оттого, что господину Шахову предложили важное мѣсто гдѣ-то тамъ въ Бразиліи или Японіи, такъ ей понадобилось пріѣхать сюда и нарушить съ такимъ трудомъ добытое спокойствіе,-- злобно продолжала Марѳа Андреевна.-- Извела человѣка, истрепала, и только лишь онъ началъ отходить... на тебѣ! Явилась опять терзать... Да что это, прости Господи? За какіе такіе грѣхи?
   Марѳа Андреевна съ сердцемъ отпихнула отъ себя подносикъ съ кофейникомъ и, отдуваясь отъ жары и гнѣва, прислонила голову къ спинкѣ кресла.
   -- Не понимаю, почему папа не хочетъ развода,-- сухо замѣтила Рая.
   -- Это тебѣ сказалъ, что не хочетъ?-- вскрикнула Марѳа Андреевна, выпрямляясь и окидывая враждебнымъ взглядомъ тоненькую фигурку племянницы, которая, все также обхвативъ руками колѣни, не отрывала глазъ отъ моря.-- Очень даже хочетъ... Онъ не желаетъ принимать вины на себя, и начинать бракоразводное дѣло мы Клавдіи Павловнѣ не мѣшаемъ. Только Клавдіи Павловнѣ хотѣлось бы попріятнѣе и поудобнѣе для себя обставить дѣло, и она такъ вѣритъ въ свои чары, что думаетъ: стоитъ мнѣ, дескать, показаться и онъ размякнетъ...
   Марѳа Андреевна засмѣялась хриплымъ, непріятнымъ смѣхомъ.
   -- Прекрасная дама забываетъ, что десять лѣтъ не малый промежутокъ времени, и люди, страдающіе даже самымъ злѣйшимъ недугомъ, либо отъ него излечиваются, либо умираютъ. Разъ твой отецъ не умеръ, то надо полагать, что онъ излечился.
   Вздохъ нетерпѣнія вырвался у Раи, но она не возражала и не перемѣнила положенія, только брови ея еще больше сдвинулись и губы крѣпче сжались.
   "Къ чему все это?-- съ досадой думала она.-- Лучше ужь разомъ... Къ чему уѣзжать? Къ чему избѣгать разговоровъ?... Для чего откладывать въ долгій ящикъ то, что должно быть рѣшено?"
   Рая была недовольна отцомъ, была недовольна теткой, всѣмъ была недовольна.
   Клавдія Павловна переѣхала изъ гостиницы на частную квартиру, нанявъ двѣ комнаты при содѣйствіи дочери у ея пріятельницы, Зои Никитишны Коростелевой, дѣвицы пожилыхъ лѣтъ и вполнѣ некрасивой наружности. Зоя Никитишна,-- человѣкъ безъ предразсудковъ, какъ она себя величала,-- была въ восторгѣ и постаралась окружить ту, которою занимался весь городъ, всѣми находящимися въ ея средствахъ удобствами, но Рая, помогая матери устроиться на новомъ мѣстожительствѣ, не чувствовала ни малѣйшаго при томъ удовольствія. Зоя Никитишна, со свойственною ей откровенностью, которой она очень гордилась, даже упрекнула дѣвушку въ холодности къ матери.
   -- Я думала, Раичка, что вы стоите выше своей семьи,-- сказала она рѣзко.-- Ваша мать такая удивительная женщина и, притомъ, такъ хороша собой.-- Зоя Никитишна, большая поклонница красоты, зажмурилась отъ восторга.-- Я очень люблю вашего отца... Онъ прекрасный человѣкъ, но...
   -- Пожалуйста, не говорите мнѣ ни объ отцѣ, ни о матери, ни о комъ!-- почти закричала Рая.-- Я не хочу ничего слышать, не хочу, чтобы вмѣшивались...
   Съ этими словами она торопливо надѣла шляпку и выбѣжала на улицу. Зоя Никитишна посмотрѣла ей вслѣдъ.
   "Она всегда была щетинка,-- подумала она, нисколько, впрочемъ, не обидясь, -- а теперь, кажется, еще больше ощетинилась. Ужь не завидуетъ ли она матери?... Куда ей, рыженькому отродью Бунчука, до Клеопатры!
   Такъ прозвала Зоя Никитишна свой новый предметъ поклоненія, забывая, что еще очень недавно она не могла налюбоваться "молочнымъ цвѣтомъ лица", "изумрудными" глазами и "червонными" кудрями своей юной пріятельницы.
   А Рая, глотая подступившія слезы, почти бѣгомъ дошла до дому и сѣла на крылечкѣ веранды, вся охваченная чувствомъ недовольства, горечи и отчаянія.
   Слова Марѳы Андреевны только усилили это чувство.
   "И никому изъ нихъ дѣла нѣтъ до меня, -- думала Рая.-- Всѣ они только о себѣ заботятся... Зачѣмъ тянуть, когда дѣло, все-таки, должно такъ или иначе рѣшиться?... Зачѣмъ папа уклоняется?..."
   Сердце дѣвушки вдругъ до боли сжалось. Она подалась впередъ и, прищуривъ глаза, съ выраженіемъ страданія на лицѣ, всматривалась въ синюю даль моря.
   "Онъ еще любитъ маму!... Бѣдный папа!... Любитъ! Какъ это я не догадалась?... Я думала... онъ ненавидитъ... Ну, да! И ненавидитъ, и любитъ... Это возможно... Это возможно... Я понимаю это... Я тоже ненавижу..."
   Горячія слезы нежданно-негаданно полились изъ глазъ ея. Рая, задерживая рыданія, нѣкоторое время не въ силахъ была справиться со слезами; наконецъ, она торопливо, порывистымъ движеніемъ смахнула ихъ платкомъ и украдкой, боязливо оглянулась на тетку. Марѳа Андреевна, опустивъ голову на грудь, разсѣянно вертѣла межь пухлыхъ короткихъ пальцевъ чайную ложечку. Со вздохомъ облегченія обернулась Рая снова къ сторонѣ моря.
   "Теперь припоминаю... Зоя Никитишна... тогда... Кажется, на второй день пріѣзда мамы...онъ еще не уѣзжалъ... такъ восторгалась мамой... вотъ здѣсь на верандѣ. "И хороша же она какою-то умопомрачающею красотой!-- припоминался ей громкій, звучный голосъ старой дѣвицы.-- Будь я мужчина, я бы втюрилась, Гаичка, по уши втюрилась!..." А папа сидѣлъ въ палисадникѣ и все слышалъ... Я тогда еще замѣтила, когда онъ вошедъ къ намъ, что у него лицо какое-то необыкновенное и онъ еще такъ грубъ былъ съ Зоей Никитишной, такъ непріятно надъ нею насмѣхался... Она, правда, не обратила вниманія... Да, да, вѣдь, онъ тогда сейчасъ, въ тотъ же день и уѣхалъ... Господи, какъ же это я не поняла?"
   Жгучая жалость проникла въ сердце Раи.
   "Онъ уѣхалъ, потому что не довѣрялъ себѣ, потому что боялся встрѣчи... Бѣдный папа, бѣдный, милый папа!... Сколько онъ выстрадалъ, а я осуждала!"
   Рая вскочила, быстро сбѣжала съ крыльца и, отворивъ калитку палисадника, перепрыгивая черезъ каменья и кочки, спустилась къ морю. Здѣсь, между двухъ гранитныхъ скалъ, образующихъ подобіе свода, она знала укромное, скрытое отъ глазъ мѣстечко, и здѣсь она бросилась на плоскій, широкій камень и, прислонивъ голову къ горячей, шероховатой скалѣ, дала волю слезамъ. Узкія плечи ея вздрагивали и трепетали и все юное, тонкое тѣло извивалось отъ рыданій.
   Но одна ли только жалость къ отцу вызывала эти отчаянныя рыданія? Въ головѣ Раи тѣснились другія мысли, жестокія мысли, которыя она напрасно силилась отогнать.
   "Нѣтъ, этого не можетъ быть!-- шептала она сквозь рыданія.-- Вѣдь, она на двѣнадцать слишкомъ лѣтъ старше его... Онъ просто восхищается... Невозможно не восхищаться... А она... Зачѣмъ?... О, мама, мама!" -- жалобно простонала Рая.
   А въ то время, какъ Рая, лежа на каменьяхъ, изливала въ слезахъ свое горе, Клавдія Павловна доканчивала на верандѣ дома Зои Никитишны портретъ масляными красками Мавраки. Это былъ портретъ только одной головы, набросанный смѣло, безъ женской кропотливости, широкою, размашистою кистью. И художница, и модель ея оба молчали.
   Клавдія Павловна въ бѣлой изъ легкой ткани одеждѣ, довольно фантастическаго покроя, съ широкими, откинутыми назадъ рукавами, обнажившими до плечъ полныя, точно изваянныя руки, и со строгимъ выраженіемъ лица,-- что придавало ей видъ жрицы,-- только изрѣдка отрывала глаза отъ полотна, мелькомъ взглядывала на Мавраки и снова сосредоточивала вниманіе на портретѣ. Мавраки, облокотившись о ручку кушетки, на которой полулежалъ, не спускалъ глазъ съ прекрасной художницы.
   Шутливая, задорная усмѣшка, почти не сходившая съ его губъ и такъ подчасъ сердившая Раю, которая требовала отъ него серьезности, замѣнилась другимъ выраженіемъ. Глаза его не смѣялись, а горѣли, и не то выжидательно, не то искательно смотрѣли на Клавдію Павловну, тогда какъ каждая черта молодого лица точно трепетала отъ внутренняго огня. Только однѣ губы улыбались подъ черными усиками, но то не была улыбка ключомъ бьющаго молодого веселья, а улыбка, полная нѣги, желаній, улыбка влюбленнаго восторга.
   Клавдія Павловна положила кисть на мольбертъ, отстранилась отъ полотна и критически разсматривала свою работу.
   -- На сегодня будетъ,-- сказала она.-- Освѣщеніе плохо сейчасъ... Интересно знать, понравится ли Раѣ?
   Мавраки чуть замѣтно нахмурился.
   -- А вы довольны?-- быстро спросилъ онъ.
   -- Не совсѣмъ... Выраженіе ускользаетъ... Не могу уловить того задора, той кипучей жизненности, которая меня поразила при первой нашей встрѣчѣ... Я бы хотѣла, чтобъ заразительный смѣхъ,-- тотъ смѣхъ, который заставляетъ другихъ молодѣть,-- дрожалъ въ каждой чертѣ, я бы хотѣла передать энергію, ту самоувѣренность, ту заносчивость, которая меня плѣнила... Заносчивость эта есть признакъ силы, сознанія своего превосходства... И не могу уловить, не могу,-- съ непритворною досадой повторила она.-- Черты схвачены, но яркость, блескъ, сверкающій задоръ... Гдѣ они? Улыбка не задорная, а томная, влюб...
   Она быстро оглянулась на Мавраки.
   -- Что же, договаривайте,-- сказалъ онъ смѣло.
   -- Нѣтъ, должно быть, освѣщеніе неподходящее,-- уклончиво возразила она и встала.-- Гдѣ Рая? Отчего ея нѣтъ до сихъ поръ?
   Брови Мавраки снова слегка нахмурились. Онъ всталъ и подошелъ къ мольберту.
   -- Мнѣ кажется, я прикрашенъ,-- сказалъ онъ, вглядываясь въ портретъ.
   -- Напротивъ, вы лучше, чѣмъ на портретѣ,-- спокойно замѣтила Клавдія Павловна, укладывая краски и кисти въ ящикъ.
   -- Будто?-- недовѣрчиво произнесъ онъ, оборачиваясь къ ней.
   -- Несомнѣнно. Я же вамъ говорю, что не могу уловить выраженія, которое дѣлаетъ васъ такимъ неотразимо сверкающимъ. А, слѣдовательно, этотъ портретъ слабѣе натуры,-- добавила она, небрежно указывая головою на полотно.-- Вы, профаны, не можете понять, какую злобу мы, художники, чувствуемъ, когда безсильны схватить жизнь, жизнь, какъ она есть, во всей ея красотѣ или безобразіи... Вамъ это непонятно... Вы думаете, все это забава, праздность, времяпрепровожденіе, особенно для женщины... а для насъ это вопросъ насущной потребности, душевнаго равновѣсія...
   Она захлопнула крышку ящика и отошла къ кушеткѣ.
   -- Вамъ это непонятно,-- сказала она, опускаясь на кушетку,-- вы человѣкъ-практикъ по преимуществу и искусство для васъ -- вещь побочная...
   -- Несущественная, во всякомъ случаѣ... Безъ него прожить очень возможно,-- безпечно возразилъ Мавраки.-- Но когда человѣкъ сытъ, обутъ, одѣтъ и не страшится завтрашняго дня, тогда искусство является пріятнымъ элементомъ жизни, какъ красота женщины, какъ любовь... Голодный человѣкъ ни любить, ни чувствовать красоту женщины не можетъ... Куда прикажете мнѣ сѣсть?
   -- Гдѣ хотите.
   -- Значитъ, поближе.
   Онъ придвинулъ стулъ къ самой кушеткѣ и сѣлъ у ногъ Клавдіи Павловны.
   -- Я вижу, васъ женщины избаловали,-- сказала она съ усмѣшкой.
   -- Женщины были снисходительны къ моимъ слабостямъ, можетъ, потому, что я ихъ не скрываю.
   -- Какъ вы это говорите! Однако, вы, вѣдь, не фатъ...
   -- То-есть не глупъ, хотите вы сказать... Былъ, кажется, не глупъ, а теперь... что-то начинаю глупѣть,-- съ забавною досадой возразилъ Мавраки.
   Усмѣшка Клавдіи Павловны, взглядъ ея нѣжныхъ продолговатыхъ глазъ говорили гораздо болѣе, чѣмъ шутливыя малозначущія слова. Они разжигали, манили, ласкали и безъ мѣры волновали его. Его разсудокъ, еще не вполнѣ отуманенный, возставалъ противъ этого волненія. Впервые онъ поддавался вліянію женщины, и это злило его, и подрывало его обычную самоувѣренность.
   -- Да, для своихъ двадцати пяти лѣтъ вы очень самоувѣренны по отношенію къ женщинамъ,-- все съ тою же усмѣшкой замѣтила Клавдія Павловна.
   -- Можетъ, потому, что я не очень высоко ихъ ставлю,-- дерзко произнесъ онъ.
   -- Что вы знаете о женщинахъ?-- нетерпѣливо замѣтила Клавдія Павловна.-- Вамъ, юношамъ, извѣстна только продажная любовь или любовь добродѣтельныхъ гусынь, которыя падаютъ вслѣдствіе любопытства и потомъ на цѣлые годы отравляютъ вамъ существованіе своимъ нытьемъ... Какое вы имѣете право всѣхъ женщинъ подводить подъ одну мѣрку?... За это васъ слѣдовало бы скручивать по рукамъ и ногамъ,-- съ искреннимъ негодованіемъ закончила она и темные глаза ея загорѣлись недобрымъ огнемъ.
   -- Попробуйте!-- возразилъ Мавраки, придвигаясь къ ней и вызывающе заглядывая ей прямо въ глаза.
   -- Вы просто дерзкій мальчикъ!-- сказала она сухо и, откинувъ голову на спинку кушетки, съ видомъ утомленія полузакрыла глаза.
   -- Боже мой, какъ вы хороши!-- вскрикнулъ Мавраки, наклоняясь всѣмъ корпусомъ къ ней.
   Скользнувшій изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ взглядъ лишилъ было его самообладанія. Онъ подался еще впередъ и прикоснулся горячею рукой къ ея рукѣ. Но она вдругъ выпрямилась и оттолкнула его руку.
   -- Думаете ли вы, мой милый, что вы первый мнѣ это говорите?-- промолвила она еще болѣе сухо и встала.
   Мавраки тоже всталъ. Съ восторгомъ смотрѣлъ онъ на нее.
   -- Вы, право, изумительная женщина!-- почти наивно вскрикнулъ онъ.
   -- А вы? Вы дерзки до нахальства!-- запальчиво сказала она, высокомѣрно окидывая его взглядомъ съ ногъ до головы.
   Мавраки почувствовалъ себя вдругъ ужасно маленькимъ и ничтожнымъ. Это было такое непривычное для него чувство, что онъ отъ досады до боли прикусилъ себѣ нижнюю губу и враждебно посмотрѣлъ вслѣдъ Клавдіи Павловнѣ. Она стояла къ нему спиной на лѣстницѣ веранды. Узломъ закрученная коса и свободная одежда, ниспадающая мягкими складками вдоль не затянутаго корсетомъ сильнаго и, притомъ, гибкаго стана, можетъ быть, не достаточно тонкаго по понятіямъ современной моды, придавали ей сходство съ античною статуей. Мавраки нѣкоторое время сумрачно смотрѣлъ на нее, но взглядъ его прояснился и обычная усмѣшка засвѣтилась въ черныхъ глазахъ. Однако, онъ не подошелъ къ ней, а сѣлъ на прежнее мѣсто и вынулъ изъ кармана портсигаръ и спички. При чирканьи спички о коробку Клавдія Павловна не спѣша обернулась. Вниманіе Мавраки было поглощено закуриваньемъ папиросы. Она остановила на немъ мимолетный горячій взглядъ, но голосъ ея звучалъ небрежно и матерински-ворчливо, когда она внезапно спросила:
   -- Что вы тутъ сидите? Гдѣ Рая? Зачѣмъ вы не съ ней?
   Мавраки поднялъ глаза.
   -- Вы приказали мнѣ позировать, я позировалъ, -- возразилъ онъ спокойно, съ обычною заносчивою усмѣшкой.-- Гдѣ Рая -- не знаю. Гдѣ искать ее -- не вѣдаю.
   -- Она дома, вѣроятно... Идите къ ней, -- повелительно сказала Клавдія Павловна.
   -- Чтобы наткнуться на Марѳу Андреевну?-- съ притворнымъ ужасомъ вскрикнулъ онъ.-- Пощадите!... Она меня видѣть не можетъ съ тѣхъ поръ, какъ узнала, что я торчу здѣсь съ утра до ночи.
   Клавдія Павловна подавила самодовольную улыбку.
   -- Послушайте, Леонидъ Константинычъ, -- заговорила она строго,-- мнѣ ваше поведеніе относительно Раи не нравится.
   -- А вы думаете, мнѣ оно нравится?-- дерзко спросилъ Мавраки.
   Глаза ихъ встрѣтились. Слабый румянецъ вспыхнулъ на матовыхъ щекахъ Клавдіи Павловны. Она невольно опустила глаза, но тотчасъ же подняла ихъ и сухо процѣдила сквозь зубы:
   -- Вы просто дурачитесь.
   -- Это какъ вамъ угодно,-- возразилъ тоже сухо Мавраки.
   Онъ отвелъ глаза отъ лица Клавдіи Павловны. Брови его сдвинулись и молодое, оживленное лицо приняло жесткое, почти свирѣпое выраженіе.
   -- Уходите, -- произнесла Клавдія Павловна, смущенная его непривычнымъ выраженіемъ,-- уходите и не смѣйте возвращаться безъ Раи.
   Мавраки медленно повернулся къ ней.
   -- Вы думаете, что Рая послушается и придетъ со мной?... Вы мало знаете свою дочь!
   Клавдія Павловна снова покраснѣла.
   -- Вздоръ!-- быстро, однако, заговорила она.-- Сущій вздоръ! Ссора влюбленныхъ никогда не имѣетъ значенія.
   Мавраки продолжалъ смотрѣть на нее. Ея смущеніе и внезапная раздражительность все болѣе и болѣе возвращали ему утраченное было самообладаніе.
   -- Однако, я предполагалъ въ васъ больше смѣлости, -- сказалъ онъ и полупрезрительная, полузаносчивая усмѣшка разжала его свѣжія, румяныя губы.
   Эта усмѣшка вывела изъ себя Клавдію Павловну.
   -- Что вы хотите этимъ сказать, дерзкій мальчишка?-- вскрикнула она запальчиво.
   Онъ съ тою же усмѣшкой нѣсколько секундъ смотрѣлъ на нее, выдерживая ея гнѣвомъ загорѣвшійся взглядъ, но вдругъ усмѣшка его внезапно исчезла. Онъ всталъ и быстро подошелъ къ ней.
   -- Вы сердитесь?-- заговорилъ онъ покорно.-- Не надо. Я уйду, если вы того желаете... Хотя не знаю, за что вы меня гоните.
   Сдвинутыя брови Клавдіи Павловны разгладились. Взглядъ смягчился.
   -- Уйти мнѣ?-- спросилъ онъ и, не спуская съ нея просительныхъ глазъ, поднесъ ея руку къ губамъ.
   Грудь Клавдіи Павловны высоко поднялась и опустилась, влажныя губы разжались.
   -- Останьтесь,-- сказала она какъ бы невольно и, освободивъ свою руку изъ его руки, волнистою, скользящею походкой прошла на лѣстницу и спустилась въ садъ.
   Мавраки медленно, провожая ее восхищеннымъ, влюбленнымъ взглядомъ, послѣдовалъ за нею.
   

V.

   Зоя Никитишна находилась въ большомъ раздумьи, что выражалось усиленною ходьбой взадъ и впередъ по ея маленькому, собственными трудами вырощенному садику. Заложивъ руки за спину, она энергично, большими шагами двигалась по дорожкамъ межь благоухающихъ розъ, левкоевъ и нарцисовъ, противъ обыкновенія, не обращая на нихъ ровно никакого вниманія. Порой она на мгновеніе останавливалась, разжимала руки за спиной, проводила одною рукой по коротко остриженнымъ, назадъ зачесаннымъ волосамъ, глубокомысленно выпячивала верхнюю губу, украшенную крупною бородавкой, и останавливала серьезный, вдумчивый взглядъ на ползущей по травѣ божьей коровкѣ или на бабочкѣ, повиснувшей на лепесткѣ цвѣтка, очевидно, не замѣчая ни той, ни другой. Постоявъ съ минуту, она нетерпѣливо подергивала широкими плечами, которыя, вмѣстѣ съ круглою сутуловатою спиной, широкою таліей и короткою шеей, придавали ей довольно близкое сходство съ шаромъ, и снова принималась шагать. Проходя мимо стоявшей на дорожкѣ лейки съ водою, она подхватила ее толстенькими, маленькими и, тѣмъ не менѣе, сильными руками и начала усердно поливать цвѣты. Нѣкоторое время поливка цвѣтовъ, повидимому, поглотила все ея вниманіе, но когда въ лейкѣ не осталось ни капли воды, то, вмѣсто того, чтобы позвать Махмудку, исполнявшаго при ея особѣ службу садовника, повара и грума, и приказать ему принести воды, Зоя Никитишна поставила пустую лейку на песокъ и возобновила свою тревожную ходьбу по садику.
   Причиной раздумья Зои Никитишны было рѣшеніе нравственнаго вопроса.
   Одна ли нравственность существуетъ для людей выдающихся, какъ и для обыденныхъ людей, лишенныхъ красокъ, блеска, дарованія и безслѣдно проживающихъ свой вѣкъ на землѣ, или существуютъ двѣ нравственности?
   Зоя Никитишна считала себя философкой. Она читала Бентама, Гартмана, почитывала Шопенгауера, оставляя за собою право имѣть свое особое мнѣніе... Ходячую мораль находила вздоромъ, а свободный образъ мыслей -- высшимъ признакомъ прогресса; но, признавая себя, не безъ гордости, женщиной безъ предразсудковъ, она, однако, приходила въ смущеніе передъ вопросомъ: "что нравственно" и "что безнравственно", и никогда этотъ вопросъ такъ сильно не смущалъ ее, какъ съ того дня, когда въ домъ ея въѣхала Клавдія Павловна. Поклоненіе ея передъ красотою послѣдней не только не ослаблялось, но, напротивъ, какъ бы достигло своего апогея. Когда, наглядѣвшись на "Клеопатру", какъ она упорно продолжала называть и вслухъ, и про себя свою жиличку, она входила въ свою комнату и останавливалась передъ туалетнымъ зеркаломъ, и зеркало отражало широкое смуглое лицо съ крупными мужественными чертами, которому, казалось, только недоставало растительности, сатирическая усмѣшка искривила ея губы и она думала:
   "То, что для меня и мнѣ подобныхъ было бы чудовищно и верхомъ безобразія, для нея -- въ порядкѣ вещей. Она не можетъ не обольщать, а мужчины -- такіе пакостники, что ради этого обольщенія готовы все попрать... Она ни въ чемъ не виновата, какъ не виновата роза, что ароматомъ и красотой ея упиваются".
   И Зоя Никитишна горой стояла за Клавдію Павловну и выходила изъ себя, когда въ ея присутствіи красавицу порицали. Она злилась даже на Раю, отдалявшуюся все больше и больше отъ матери, и, однако, именно Рая и заставляла ее въ настоящую минуту переворачивать въ своей головѣ надоѣвшій ей до тошноты, какъ она выражалась, вопросъ о томъ, что нравственно и что безнравственно.
   Она хмурила брови, кусала губы и начинала уже выходить изъ себя при сознаніи, что она не только не приблизилась къ какому бы то ни было уясненію этого злосчастнаго вопроса, а, напротивъ, вопросъ этотъ еще болѣе затемнился и запутался, когда въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нея послышался скрипъ шаговъ.
   Зоя Никитишна остановилась и обернулась. Въ концѣ дорожки показался Шаховъ, какъ всегда, франтоватый, изящный, съ тросточкой въ рукѣ, облеченный въ безукоризненно сшитый лѣтній стоитъ. Онъ приближался къ Зоѣ Никитишнѣ неторопливою, слегка
   вздрагивающею походкой и еще издали приподнялъ въ знакъ привѣтствія шляпу. Зоя Никитишна, съ заложенными за спину руками, угрюмо, не двигаясь съ мѣста, ожидала его.
   -- Наконецъ-то встрѣчаю живую душу въ этомъ никѣмъ не обитаемомъ помѣщеніи,-- сказалъ онъ, протягивая ей съ вялою, усталою улыбкой тонкую, выхоленную руку.
   Зоя Никитишна, не спѣша, высвободила изъ-за спины одну руку и крѣпко, по-мужски, сжала его длинные пальцы.
   -- Давно пріѣхали?-- отрывисто спросила она, круто поворачиваясь и направляясь къ ближайшему садовому диванчику.
   -- Часа два назадъ. Выкупался, пообѣдалъ и явился сюда.
   Зоя Никитишна сѣла и жестомъ пригласила Шахова послѣдовать ея примѣру. Шаховъ предварительно осмотрѣлъ диванчикъ и, убѣдившись въ его достодолжной чистотѣ, опустился на указанное ему мѣсто, поставивъ трость съ набалдашникомъ изъ слоновой кости между ногъ.
   -- Гдѣ же Клавдія Павловна?-- спросилъ онъ.
   -- Уѣхала съ утра въ X -- скій монастырь.
   -- Съ Раисой Васильевной, конечно?
   -- Нѣтъ, съ Мавраки,-- сердито выпалила Зоя Никитишна.
   Шаховъ быстро взглянулъ на нее, но тотчасъ же опустилъ глаза на трость.
   -- Надолго они уѣхали?-- небрежно спросилъ онъ.
   -- Къ вечеру вернутся. Клавдія Павловна захватила съ собой краски. Хотѣла, кажется, развалины списать, -- нехотя пояснила Зоя Никитишна.
   Шаховъ не отвѣчалъ. Подавшись впередъ, онъ чертилъ тростью на пескѣ вензеля.
   -- Хорошія здѣсь есть мѣста,-- послѣ довольно продолжительнаго молчанія заговорилъ онъ, не подымая головы и тщательно выдѣлывая фигурную завитушку вензеля.
   -- Вы далеко ѣздили?-- спросила Зоя Никитишна, машинально слѣдя за движеніями трости по песку.
   -- Верстъ за сорокъ. Располагалъ ѣхать дальше, да застрялъ у Козьмы-Демьяна.
   -- Тамъ хорошо?
   -- Изумительно хорошо,-- подтвердилъ Шаховъ.
   Зоя Никитишна, склонивъ голову на бокъ, съ любопытствомъ смотрѣла на него.
   -- Горы, лѣсъ, тишина... Очень хорошо!-- повторилъ Шаховъ.
   -- Вы всѣ шесть дней тамъ жили?
   -- Всѣ шесть дней.
   -- И въ церковь ходили?
   -- Ходилъ. Ночную службу даже выстоялъ.
   -- Quand le diable se fait vieux...-- иронически начала Зоя Никитишна.
   -- Il se fait hermite,-- закончилъ Шаховъ.-- Нѣтъ, я и въ молодости любилъ монастырскую службу. Помню, мальчикомъ я часто съ матерью ѣздилъ по монастырямъ.
   -- Этой черты я въ васъ не предполагала,-- замѣтила Зоя Никитишна.
   -- А вы хотите въ какія-нибудь двѣ недѣли все нутро человѣка познать?-- спросилъ Шаховъ.
   Онъ поднялъ голову и съ усмѣшкой взглянулъ на Зою Никитишну.
   -- Можно составить себѣ приблизительное понятіе... Впрочемъ, я неправа... Я должна была, напротивъ, предполагать... Вы человѣкъ чувства...
   -- Это комплиментъ или порицаніе?-- насмѣшливо прервалъ онъ ее.
   -- Комплиментъ,-- не смущаясь насмѣшкой, возразила Зоя Никитишна.-- И, какъ человѣкъ чувства, вы должны быть религіозны.
   -- Ошибаетесь, я вовсе не религіозенъ.
   -- Что же васъ заставляетъ простаивать монастырскую службу, которой и конца нѣтъ?-- рѣзко спросила она.
   -- Картинность обстановки,-- возразилъ Шаховъ, снова принимаясь за вензеля.
   -- Эстетика?
   -- Именно. Вы понимаете эстетическія наслажденія, Зоя Никитишна?-- спросилъ онъ мягко.
   -- Я понимаю красоту, но мистицизмъ...
   -- Да, я уже замѣтилъ,-- прервалъ онъ ее также мягко,-- вы большая поклонница красоты.
   -- Вѣрно. Я люблю красоту во всемъ, во всѣхъ ея проявленіяхъ, даже когда эти проявленія ведутъ ко злу.
   -- Даже тогда? Это смѣло,-- вполголоса произнесъ Шаховъ.
   -- Красота сама по себѣ есть оправданіе всего, какъ великаго, такъ и низменнаго.
   -- Не многія женщины такъ разсуждаютъ...
   -- Вы иронизируете?
   -- Нѣтъ, я слушаю и изумляюсь.
   Зоя Никитишна неожиданно смутилась.
   "Этотъ баринъ просто надо мной насмѣхается",-- подумала она.
   -- Чему вы изумляетесь?-- отрывисто спросила она вслухъ.
   -- Такому исключительному поклоненію женской красотѣ со стороны женщины... Вѣдь, мы говоримъ преимущественно о женской красотѣ?
   -- Да, въ настоящую минуту я говорю, главнымъ образомъ, о женской красотѣ.
   -- Я такъ и понялъ.
   -- А я, все-таки, не понимаю, чему вы изумляетесь.
   -- Женщина, восхищаясь красотою другой женщины, -- что, между нами, встрѣчается не часто,-- требуетъ, однако, отъ красавицы, кромѣ красоты, еще и добродѣтели... А вы, если я васъ вѣрно понялъ, готовы ей простить даже зло?
   -- Готова. Мѣрка для нея должна быть другая... Нельзя мѣрить и обаятельную женщину, и непривлекательную однимъ аршиномъ.
   -- Вы думаете?-- спросилъ Шаховъ и, надѣвъ pince-nez, посмотрѣлъ на Зою Никитишну.
   Взглядъ маленькихъ зоркихъ глазъ еще болѣе смутилъ и, въ то же время, разсердилъ Зою Никитишну.
   -- Думаю,-- почти грубо сказала она, возмущенная насмѣшливымъ тономъ его тихаго, мягкаго голоса.
   -- И красота все оправдываетъ?-- допытывался онъ.
   -- Все.
   -- Vous êtes plus royaliste que le roi! Даже мы, мужчины, не смѣемъ этого утверждать.
   -- Однако, ради красивой женщины вы, мужчины, дѣлаете всякія подлости.
   Шаховъ чуть-чуть поморщился. Грубое выраженіе, произнесенное грубымъ голосомъ, непріятно задѣло его слухъ.
   -- Дѣлаемъ,-- согласился онъ.-- Но подлость, какъ вы изволили выразиться, остается подлостью, и женщину, приведшую насъ къ ней, мы въ душѣ не одобряемъ.
   Зоя Никитишна сомнительно посмотрѣла на него. Усталая, ироническая усмѣшка. застыла на его нервныхъ губахъ; онъ отвелъ глаза отъ ея лица и опять занялся вензелями.
   -- Значитъ, по-вашему, нравственность одна для всѣхъ?-- нерѣшительно промолвила она.
   -- Несомнѣнно. Что бы дѣлала несчастная мужская половина человѣческаго рода,-- я изъ вѣжливости предполагаю, что мы, мужчины, являемся носителями всѣхъ пороковъ,-- что бы дѣлала мужская половина, если бы было принято признавать нѣсколько видовъ нравственности?... и при сознаніи обязательности одной единой для всѣхъ нравственности мы куда не крѣпко стоимъ на ногахъ, а тогда... Боже мой, какое бы было шатанье изъ стороны въ сторону!... Обществу грозило бы полное одичаніе.
   Зоя Никитишна не знала, смѣется онъ или говоритъ серьезно.
   -- Я не дѣлаю разницы между мужчинами и женщинами,-- быстро заговорила она.-- Я неясно выразилась... Не одну красоту подразумѣвала я, а вообще... людей выдающихся... Должны ли они быть подведены подъ ту же мѣрку, какъ и обыкновенные люди? Вѣдь, они, въ силу своихъ дарованій, являются піонерами, не топчутся по торной дорожкѣ.
   -- Почему же піонерство должно служить оправданіемъ безнравственныхъ поступковъ?-- совершенно просто спросилъ Шаховъ, стирая однимъ движеніемъ трости всѣ вензеля и принимаясь чертить новые.
   Зоя Никитишна не отвѣчала. Она задумалась, но не надъ разрѣшеніемъ мучившаго ее вопроса. Вопросъ этотъ заслонился тою невольною антипатіей, которую Зоя Никитишна съ самаго перваго дня знакомства почувствовала къ Шахову.
   -- Умный, правда, и начитанный,-- говорила она.-- Но это барство!... Эта противная, вѣжливая мягкость и эта мефистофельская улыбка!... Онъ точно надъ всѣмъ смѣется.
   Впрочемъ, Зоя Никитишна готова была, пожалуй, простить эту улыбку. Порой она даже, помимо своей воли, восхищалась ею, находила въ этой улыбкѣ тайный глубокій смыслъ, но барство Шахова, его благовоспитанность, выражавшаяся въ неизмѣнной вѣжливости и въ умѣньи держать на почтительномъ разстояніи слишкомъ откровенныхъ людей, выводили ее изъ себя. Съ нескрываемою враждебностью взглянула она на его маленькія ноги, обутыя въ черные шелковые носки и лакированныя ботинки, и на его узкую, опиравшуюся на трость руку, выступавшую изъ-подъ бѣлоснѣжной манжеты, застегнутой огромною, плоскою, слоновой кости запонкой съ золотою монограммой.
   "Баричъ съ головы до ногъ! Самоувѣренный, какъ баричъ! Брезгливый, какъ баричъ!... Умна я, нечего сказать, заводить подобнаго рода разговоры съ этимъ жизнью пресытившимся господиномъ, который, кромѣ эстетики, ничего, вѣроятно, не признаетъ!" -- съ озлобленіемъ думала Зоя Никитишна.
   Шаховъ, между тѣмъ, поставилъ трость рядомъ съ собою, взглянулъ на часы и закурилъ папиросу. О продолженіи разговора онъ не заботился и, пользуясь молчаніемъ собесѣдницы, спокойно предался своимъ мыслямъ. А мысли эти были не веселыя. Лицо его приняло усталое, старческое выраженіе, глаза сквозь стекла pince-nez угрюмо смотрѣли въ пространство.
   "Огорошу-ка я его однимъ вопросомъ", -- внезапно рѣшила про себя Зоя Никитишна.
   -- Вы полагаете, значитъ, что нравственность для всѣхъ одна?-- спросила она.
   Шаховъ, неожиданно выведенный изъ задумчивости, не сразу понялъ, о чемъ его спрашиваютъ. Зоя Никитишна повторила вопросъ, но, не дожидаясь отвѣта, предложила другой:
   -- Напримѣръ, Клавдія Павловна? Развѣ она не должна быть изъята изъ общаго правила, и развѣ вы для нея не дѣлаете исключенія?
   Шаховъ нетерпѣливо передернулъ плечами и сухо промолвилъ:
   -- Удивительная способность русскихъ людей сводить всякій споръ на личную почву. Ни о чемъ они не умѣютъ говорить объективно.
   Зоя Никитишна разсердилась, больше, можетъ быть, потому, что сознавала свою безтактность.
   -- Всякая теорія подтверждается примѣрами, а гдѣ же ихъ брать, какъ не изъ личнаго опыта?-- сказала она.
   -- Главнымъ образомъ, для того, чтобы залѣзть съ сапогами въ душу ближняго и произвести тамъ пыль и безпорядокъ,-- съ досадой возразилъ Шаховъ, но тотчасъ же опомнился и съ обычною усмѣшкой обернулся къ ней.
   -- Вотъ видите, мы чуть было не поссорились!... Когда же русскіе за споромъ не ссорятся?
   Онъ протянулъ ей руку въ знакъ примиренія. Зоя Никитишна неохотно подала свою. Никогда въ жизни она не испытывала такого замѣшательства. Смуглыя щеки ея, рѣдко краснѣющія, покрылись багровыми пятнами. Круглые глаза тревожно забѣгали.
   "Подѣломъ мнѣ! Съ моею откровенностью пускаться въ пренія съ баричемъ!" -- гнѣвно подумала она и хотѣла было встать, но рѣшила, что, пожалуй, и это покажется грубымъ иди, еще хуже, господинъ Шаховъ вообразитъ, что она обидѣлась.
   Наступило снова молчаніе. Шаховъ, заключивъ примиреніе, опять предался своимъ мыслямъ и снова угрюмо смотрѣлъ передъ собой, забывъ, повидимому, даже самое присутствіе Зои Никитишны, а Зоя Никитишна въ глубокомъ раскаяніи сидѣла на мѣстѣ,
   готовая, какъ она мысленно говорила себѣ, отколотить себя за безтактность.
   -- Здравствуйте!-- нерѣшительно произнесъ юный голосъ въ двухъ шагахъ отъ нихъ.
   Рая, въ свѣтломъ кисейномъ платьѣ, безъ шляпы, тоненькая, поблѣднѣвшая и похудѣвшая, стояла передъ ними и съ недоумѣніемъ смотрѣла на сумрачныя лица Шахова и Зои Никитишны.
   -- Раичка!-- вскрикнула Зоя Никитишна, обрадованная появленіемъ дѣвушки, естественно и просто выводившимъ ее изъ тягостнаго замѣшательства.-- Какъ это мы васъ не слыхали?
   Рая, не отвѣчая, протянула руку Шахову. Онъ всталъ, лишь только Зоя Никитишна окликнула дѣвушку. Вся его внѣшность точно преобразилась. Морщины исчезли, какъ исчезла старческая угрюмость въ глазахъ. Бережно пожавъ протянутую руку, онъ съ видомъ виноватости нѣжно смотрѣлъ на Раю.
   -- Садитесь здѣсь,-- предложила Зоя Никитишна, торопливо подымаясь съ диванчика.-- Махмудкѣ давно пора поливать, а онъ и не думаетъ.
   -- Я не надолго,-- заговорила Рая, робѣя, по обыкновенію, въ присутствіи Шахова,-- я думала, мама уже дома.
   -- Нѣтъ еще, нѣтъ... Посидите. Куда вамъ торопиться? Они, навѣрное, скоро пріѣдутъ.
   И, не дождавшись отвѣта, Зоя Никитишна удалилась.
   Рая и Шаховъ остались одни. Нѣкоторое время молчаніе не прерывалось. Краска замѣшательства отхлынула отъ щекъ Раи. Сложивъ руки на колѣняхъ, она сидѣла прямо, не подымая глазъ и стараясь придать лицу выраженіе спокойнаго равнодушія, но юныя черты, отражавшія, какъ въ зеркалѣ, волновавшія ее чувства, волѣ не поддавались. Губы ея вздрагивали отъ сдержанныхъ слезъ.
   -- Бѣдный ребенокъ!-- сказалъ вдругъ Шаховъ.
   Рая съ испугомъ, почти съ ужасомъ, взглянула на него и встрѣтила его соболѣзнующій, нѣжный взглядъ. Она поспѣшила отвести глаза въ сторону и, досадуя на себя, раздраженная его замѣчаніемъ, прикусила губы.
   -- Да, бѣдный ребенокъ!-- вкрадчиво продолжалъ Шаховъ, понижая голосъ, точно онъ говорилъ въ присутствіи опасно-больной.-- Не знаю, простятся ли намъ когда-либо наши грѣхи передъ вами.
   Рая снова быстро взглянула на него и снова кровь прихлынула къ ея щекамъ.
   -- Я васъ не понимаю,-- сказала она сдержанно.
   -- Какъ вамъ, невинной дѣвушкѣ, понять насъ?-- промолвилъ Шаховъ.-- Боль вы можете чувствовать, но понять... Довольно трудно вамъ постичь наши безобразія,-- прибавилъ онъ съ горечью.
   Рая тревожно зашевелилась; брови ея, въ болѣзненномъ недоумѣніи, приподнялись, но она не подняла глазъ и, стиснувъ руки на колѣняхъ, сидѣла прямо, неподвижно. Шаховъ на мгновеніе замолкъ.
   -- Того вамъ не понять, но... поймете ли вы,-- сказалъ онъ, понижая голосъ почти до шепота,-- что когда я васъ вижу...вижу, вотъ какъ теперь, страданіе на вашемъ лицѣ, я бы хотѣлъ встать на колѣни и молить о прощеніи?..
   Рая, широко раскрывъ глаза, взглянула на него.
   -- Почему? Я васъ ни въ чемъ не виню,-- сказала она, пораженная выраженіемъ скорби и глубокаго самоуниженія въ его глазахъ.
   -- И никогда не винили?-- порывисто спросилъ онъ.
   -- Никогда.
   -- Благодарю васъ,-- сказалъ онъ такимъ голосомъ, будто съ груди его сняли тяжесть.-- Было бы ужасно сознавать ваше отвращеніе.
   Сдвинувъ брови, какъ бы силясь понять смыслъ его словъ, Рая смотрѣла на него.
   -- Ребенкомъ я васъ очень любила,-- неувѣренно промолвила она.
   -- Да, не правда ли? Вы это помните?-- живо вскрикнулъ онъ и глаза его загорѣлись радостью.-- А я какъ васъ любилъ!... "Любилъ тѣмъ болѣе, что сознавалъ, глубоко сознавалъ свою вину передъ вами,-- тихимъ голосомъ добавилъ онъ.
   Рая вспыхнула.
   -- Вины не было,-- сказала она застѣнчиво.
   -- И вы не отказываетесь считать меня человѣкомъ не совсѣмъ для васъ чужимъ?-- спросилъ онъ, протягивая ей руку.
   Рая подала ему свою.
   -- Нѣтъ. Уже по одному тому...-- запинаясь, начала было она.
   -- Не почему другому,-- поспѣшно перебилъ онъ,-- какъ потому, что ребенкомъ вы не чуждались меня. Дѣти чутки... Вы поняли и не осудили... А понять -- значитъ простить.
   Онъ бережно пожалъ ея руку.
   -- Вы не можете себѣ представить, какъ я вамъ благодаренъ,-- съ чувствомъ сказалъ онъ.
   Рая недоумѣвала. Но, не умѣя и не зная, что отвѣчать, она молчала. Шаховъ не прерывалъ молчанія. Онъ сидѣлъ согнувшись, подпирая подбородокъ гладкимъ набалдашникомъ трости, которую обхватилъ обѣими руками, и смотрѣлъ прямо передъ собой. Мягкое, растроганное выраженіе не сходило съ его помолодѣвшаго лица. Тишина въ саду нарушалась только отрывистыми приказаніями Зои Никитишны, переходившей, въ сопровожденіи Махмудки, отъ одной клумбы цвѣтовъ къ другой.
   -- Фефела ты, Махмудка, право, фефела!-- недовольнымъ голосомъ говорила она.-- Спалъ ты, что ли?... Смотри, резеда почти засохла... Зачѣмъ не шелъ поливать?... Тише, тише! Зальешь, вѣдь...
   Махмудъ, въ ярко-розовой рубахѣ и сѣрыхъ шароварахъ, перетянутыхъ кожанымъ поясомъ съ серебряными бляхами, въ отвѣтъ только тряхнулъ бритою головой, покрытой смушковою шапкой, и, сверкнувъ зубами, прищурилъ плутовскіе глаза.
   -- Чего скалишь зубы?-- сердито замѣтила Зоя Никитишна, бережно расправляя листики резеды, пригнутые къ землѣ струею воды.-- Солнце сѣло, а тебя съ собаками не сыщешь!
   -- Зачѣмъ не сыщешь?-- весело проговорилъ Махмудъ.-- Барышня знаетъ, что чужой барыня платье чистилъ.
   -- Чужой барыня, чужой барыня!-- ворчала Зоя Никитишна.-- Чужой барыня, вѣрно, и тебѣ, дураку, голову одурманила,-- прибавила она какъ бы съ сердцемъ, но глаза ея добродушно-насмѣшливо скользнули по развеселому лицу Махмудки,-- Что, нравится тебѣ чужой барыня?
   Плутовскіе глаза Махмудки блеснули, но онъ только дурачливо отвѣтилъ:
   -- Ццъ, яхши!
   -- То-то, яхши! У тебя губа не дура!... Принеси еще воды.
   Махмудъ подхватилъ пустую лейку и, раскачивая на ходу гибкимъ стройнымъ станомъ, отправился за водою. Зоя Никитишна заботливымъ взоромъ оглядѣла свое маленькое цвѣточное царство, причемъ взглядъ ея съ любопытствомъ остановился на Раѣ и Шаховѣ, молчаливо сидѣвшихъ бокъ-о-бокъ на диванчикѣ.
   "О чемъ они думаютъ?... Бѣдная дѣвочка! Какъ она измѣнилась за нѣсколько дней, какъ похудѣла!... Эхъ, жизнь!"
   Зоя Никитишна взъерошила рукой короткіе густые волосы и на лицѣ ея появилось то недоумѣвающее выраженіе, которое застыло на немъ, когда она рѣшала про себя вопросъ, что нравственно и что безнравственно.
   Махмудъ не далъ ей предаться размышленіямъ. Онъ появился съ лейкой, полною воды, съ сверкающими на желтомъ татарскомъ лицѣ зубами, съ плутовскими глазами и лѣнивыми самодовольными ухватками парня à bonne fortune, и Зоя Никитишна всецѣло отдалась дѣлу поливки цвѣтовъ.
   Солнце сѣло. Послѣднее растеньице было полито и Махмудка удалился. Зоя Никитишна, нерѣшительно поглядывая на погруженную въ задумчивость пару, постояла на мѣстѣ, наконецъ, двинулась къ Раѣ и Шахову, но не остановилась передъ ними, а, проходя мимо, вскользь замѣтила:
   -- Все еще ихъ нѣтъ. Пойти, развѣ, похлопотать объ ужинѣ.
   Большими размашистыми шагами она направилась къ дому. Рая тоже встала.
   -- Мнѣ пора. Дома, вѣрно, ждутъ,-- сказала она звенящимъ отъ подавленной тревоги голосомъ.
   -- Постойте одну минутку... Зачѣмъ уходить?-- съ мольбою сказалъ Шаховъ, протягивая руку, какъ бы для того, чтобы остановить ее.-- Зачѣмъ убѣгать отъ того, что неизбѣжно?... Не лучше ли прямо взглянуть судьбѣ въ глаза?
   На лицѣ Раи выразилось страданіе.
   -- Вы все говорите какъ-то загадочно,-- со слабою улыбкой промолвила она.-- Я плохо понимаю.
   Она протянула ему руку на прощанье, по Шаховъ не взялъ протянутой руки и продолжалъ сидѣть на диванѣ.
   -- Трудно вамъ понять, повторяю я... а мнѣ какъ трудно говорить яснѣе!-- заговорилъ онъ.-- Помогите мнѣ.
   Рая вопросительно глядѣла на него.
   -- Еслибъ я былъ вашимъ отцомъ, я бы съумѣлъ... Представьте себѣ на минуту, что я вашъ отецъ, любящій отецъ...
   -- У меня есть отецъ, очень любящій отецъ, -- сухо прервала Рая и вдругъ густо покраснѣла.
   Шаховъ смутился.
   -- Вы правы,-- проговорилъ онъ, запинаясь.-- Это было глупо съ моей стороны... Съ какой стати мнѣ заявлять относительно васъ родительскія чувства?
   Рая еще больше смѣшалась.
   -- Я не хотѣла васъ оскорбить,-- пробормотала она.
   -- Полноте, какое тутъ оскорбленіе!... Понимаете, РаисаВасильевна... Я не знаю почему, но я чувствую, что долженъ говорить во что бы то ни стало... Будь тутъ вашъ отецъ, тогда, конечно... Я его знаю... знаю, что это за человѣкъ... Но онъ... онъ играетъ теперь страдательную роль.
   Боль, обида за отца ясно выразились на лицѣ Раи; слезы закипали у нея въ глазахъ. Она отвернулась и порывисто отошла отъ Шахова. Онъ такъ же порывисто вскочилъ и всталъ передъ нею.
   -- Ради Бога, не думайте,-- сказалъ онъ, схвативъ ее за руку.-- Вы не знаете, вы не можете понять... Вашъ отецъ!... Я всегда его высоко цѣнилъ, а теперь, можетъ, еще выше... Дитя мое, вѣрьте, я говорю, какъ человѣкъ, который васъ любитъ... Не избѣгайте вашей матери... Не уходите... Не уклоняйтесь отъ удара... Ждите его, напротивъ... И смотрите прямо... Не извращенное еще жизнью чувство васъ не обманетъ... Вы еще такъ молоды... Передъ вами еще все впереди... и любовь, и счастье... Да, да, все впереди, повѣрьте!
   Онъ до боли жалъ ея руки и съ глубокою нѣжностью и жалостью смотрѣлъ ей прямо въ глаза.
   -- Только не уклоняйтесь... Что должно быть, то пусть будетъ... И лучше разомъ, понимаете, лучше разомъ... Все иллюзія, дитя, все иллюзія... Одна иллюзія длится дольше, другая -- короче... Пройдетъ годъ, другой, и вы съ улыбкой вспомните, что всю молодую жизнь свою чуть не поставили на одну единую карту... А картъ еще много въ вашей колодѣ.
   Рая, не отнимая рукъ, смотрѣла на него, и сердце ея сжималось, и голова кружилась отъ непонятнаго страха, но голоса, внезапно раздавшіеся на верандѣ, не дали ей опомниться.
   -- Пріѣхали,-- быстрымъ шепотомъ проговорилъ Шаховъ.-- Хотите туда или здѣсь останетесь?
   -- Здѣсь,-- едва слышно возразила дѣвушка.
   -- Прекрасно, посидимъ. Насъ позовутъ, когда надо будетъ.
   Онъ выпустилъ руки дѣвушки и сѣлъ на прежнее мѣсто.
   -- Отъ бѣлой акаціи просто пьянѣешь,-- заговорилъ онъ такъ спокойно, какъ будто только и рѣчи было, что о постороннихъ предметахъ.-- Особенно къ вечеру она начинаетъ насыщать воздухъ. Но я люблю ея запахъ, больше всѣхъ запаховъ люблю, да вотъ еще этотъ живительный запахъ влажной земли...
   Онъ продолжалъ говорить спокойнымъ, ровнымъ голосомъ, а Рая сидѣла молча и пыталась всѣми силами потрясенной души овладѣть своимъ волненіемъ.
   

VI.

   Клавдія Павловна лежала на кушеткѣ. Спинка большого кресла заслоняла отъ нея свѣтъ лампы, стоявшей на чайномъ столѣ. Она лежала блѣдная, съ закрытыми глазами, и не принимала участія въ бесѣдѣ Мавраки съ Зоей Никитишной. Она не подняла головы, не пошевельнулась и тогда, когда Рая и Шаховъ взошли на веранду, и на вопросъ Раи: что съ нею?-- едва слышно проговорила:
   -- Мигрень. Съ утра началась. Не разговаривай съ мной, душечка... Каждое слово молотомъ отдается въ головѣ.
   Рая отошла отъ матери и взялась за оставленную ею на верандѣ шляпу.
   -- Раичка, куда? а чай?-- спросила Зоя Никитишна.
   Рая отрицательно покачала головой.
   -- Домой пора,-- отвѣтила она.
   -- Я васъ провожу,-- сказалъ вдругъ Мавраки.
   Шаховъ отвелъ глаза отъ развернутой передъ нимъ на столѣ газеты и серьезно посмотрѣлъ на него. Клавдія Павловна тоже пошевельнулась, приподняла голову и обдала его быстрымъ, жгучимъ, сумрачнымъ взглядомъ, но когда онъ съ фуражкой въ рукѣ приблизился къ ней, она снова лежала съ закрытыми глазами и слабо прошептала:
   -- Это хорошо! Проводите мою дѣвочку...Такъ скучно!...Цѣлый день ее не видала...
   Рая, не дожидаясь жениха, ушла. Онъ нагналъ ее уже на улицѣ. Она шла быстро и не замедлила шаговъ, когда онъ съ нею поравнялся.
   -- Хотите руку?-- спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ. Благодарю.
   Ночь была темная, звѣздная, душная. Несмотря на духоту и учащенное біеніе сердца, Рая все ускоряла шаги, точно хотѣла уйти, подальше уйти отъ того, кто за нею слѣдовалъ.
   -- Зачѣмъ вы такъ бѣжите?-- съ досадой проговорилъ, наконецъ, Мавраки.-- Это вамъ вредно, а я все равно пойду съ вами.
   Не столько его слова, сколько голосъ, твердый и властный, привелъ въ себя Раю, обезумѣвшую было отъ непонятнаго ей самой отчаянія. Она устыдилась своихъ порывистыхъ движеній и замедлила шаги.
   Спокойно и неторопливо, молча, достигли они дома Марѳы Андреевны и прошли на веранду. Здѣсь горѣла лампа на столѣ, но Марѳа Андреевна, хотя еще было не поздно, уже удалилась къ себѣ.
   Рая въ нерѣшимости остановилась посрединѣ веранды и вопросительно взглянула на жениха. Онъ, не глядя на нее, положилъ фуражку на перила и придвинулъ къ столу кресло и стулъ.
   -- Если хозяйка не приглашаетъ гостей садиться, то они сами должны о себѣ позаботиться. Садитесь и вы, гостья будете,-- сказалъ онъ, указывая на кресло.
   Онъ говорилъ шутливо, но не шуткой звучалъ его голосъ и черты молодаго поблѣднѣвшаго и осунувшагося лица выражали сдержанное раздраженіе и досаду.
   Рая, взволнованная, стояла неподвижно, безпомощно опустивъ руки вдоль стана, какъ тогда, когда ей пришлось сообщать о письмѣ матери.
   Но теперь не отецъ стоялъ передъ нею и не жалость закипала въ ея сердцѣ, а глубокая обида, и она строптиво отвѣтила:
   -- Садитесь, если хотите. Я не хочу.
   Мавраки топнулъ ногою.
   "Нашла время ломаться!" -- гнѣвно подумалъ онъ.
   -- Раиса Васильевна, -- произнесъ онъ сдержанно, -- прошу васъ сѣсть.
   Что-то въ его голосѣ заставило ее повиноваться, но когда, вызывающе откинувъ юную головку, она прошла мимо жениха и опустилась въ кресло, волненіе пересилило и волю, и самолюбіе и она неудержимо залилась слезами.
   Мавраки на мгновеніе растерялся. Кусая губы и стискивая рукою спинку стула, на который собирался сѣсть, онъ стоялъ передъ рыдающею дѣвушкой, не зная, что дѣлать, что предпринять.
   -- Рая! голубушка! перестаньте! зачѣмъ это?-- растерянно бормоталъ онъ.
   Но Рая не слушала, да и не слыхала его. Накопившіяся за цѣлый долгій день рыданія потрясали теперь ея узенькія плечики. Закрывъ лицо руками, она горько плакала и слезы струились сквозь пальцы и капали на платье.
   Мавраки вспомнилъ, что въ этихъ случаяхъ помогаетъ холодная вода. Онъ исчезъ и вернулся съ графиномъ воды и стаканомъ.
   -- Выпейте,-- сказалъ онъ, наливъ въ стаканъ воду.
   Не безъ труда удалось ему разжать руки Раи. Но едва успѣлъ онъ взглянуть въ ея слезами обезображенное, съ опухшими вѣками и губами лицо, какъ она отвернулась отъ него и скрыла лицо въ мягкой спинкѣ кресла. Въ памяти Мавраки встало другое лицо, прекрасное и тоже въ слезахъ., но слезы, какъ жемчужины, катились по щекамъ, не вызывая ни судороги, ни безобразной красноты или опухоли въ чертахъ.
   Слова проклятія чуть не сорвались съ устъ Мавраки. Стиснувъ кулаки, онъ отошелъ отъ плачущей дѣвушки и почти сбѣжалъ въ палисадникъ.
   Страсть и бѣшенство боролись въ немъ, и, какъ разъяренный звѣрь, зашагалъ онъ по палисаднику, до боли сжимая руки, когда отъ времени до времени до него доносился жалобный плачъ Раи.
   -- Будьте великодушны,-- слышался ему низкій, все его существо переворачивающій голосъ.-- Я не робкая, но... какъ мнѣ взглянуть потомъ на дочь?
   И она цѣловала его руки, и глаза ея, полные крупныхъ слезъ, искали его взгляда.
   Она не робкая, онъ это зналъ, и зналъ также, что не жалость, не уваженіе къ дочери заставили ее отвергнуть требованія, бѣшеныя, отчаянныя, съ насиліемъ почти граничащія... Она боялась Шахова, боялась разрыва... Ей тридцать семь лѣтъ. Не много годовъ осталось ей царить и не онъ, юноша на двѣнадцать лѣтъ моложе ея, упрочитъ за нею царство... Да, этотъ страхъ и заставилъ ее склоняться къ его ногамъ, на колѣняхъ молить его... Онъ это понялъ, когда они снова очутились на людяхъ, и тогда же рѣшеніе, быстрое, безповоротное, возникло въ немъ, и это рѣшеніе онъ долженъ, во что бы то ни стало, привести въ исполненіе.
   Рыданія Раи стихли. Мавраки обошелъ разъ-другой палисадникъ и медленно вернулся на веранду. Изсиня-блѣдное лицо его явственно выдавало пережитую бурю. Черные глаза ввалились и неестественно горѣли; жесткое выраженіе засѣло въ углахъ губъ.
   Дѣвушка сидѣла въ креслѣ, прислонивъ голову къ спинкѣ и закрывъ лицо платкомъ. Въ стаканѣ, налитомъ женихомъ, воды уже не было. Все это Мавраки охватилъ однимъ взглядомъ. Какъ бы давая ей время оправиться, онъ закурилъ папиросу и облокотился о перила веранды спиною къ Раѣ.
   Рая отняла платокъ отъ заплаканныхъ глазъ, налила изъ графина воды въ стаканъ и, намочивъ въ немъ кончикъ платка, приложила его къ горячимъ, краснымъ вѣкамъ. Карманнымъ гребешкомъ пригладила она растрепанныя кудряшки, оправила платье и встала, чтобы выплеснуть изъ стакана остатокъ воды.
   -- Позвольте,-- сказалъ Мавраки.
   Онъ взялъ стаканъ изъ ея рукъ. Рая опустилась въ кресло.
   -- Желаете еще воды?-- спросилъ онъ, возвращаясь съ пустымъ стаканомъ и, не дожидаясь отвѣта, наполнилъ его.
   Принимая стаканъ, Рая впервые взглянула на жениха. Непреклонно-рѣшительное выраженіе измѣнившагося и постарѣвшаго на нѣсколько лѣтъ лица помогло ей лучше холодной воды овладѣть собою. Вздрагивавшія отъ пролитыхъ слезъ губы сжались и въ сдвинутыхъ бровяхъ проявилось упорство. Она отпила нѣсколько глотковъ воды, молча поставила стаканъ на столъ и заслонила одною рукой глаза отъ лампы. Мавраки, кусая губы, также молча наблюдалъ за нею. Когда онъ убѣдился, что она до нѣкоторой степени успокоилась и въ состояніи его слушать, онъ придвинулъ стулъ къ столу и сѣлъ напротивъ нея.
   -- Вы такъ упорно меня избѣгаете,-- заговорилъ онъ сухимъ, жесткимъ голосомъ,-- что я вынужденъ настоять на сегодняшнемъ разговорѣ. Надо же положить конецъ недоразумѣніямъ.
   Рая быстро, съ испугомъ, взглянула на него. Блѣдное лицо ея еще болѣе поблѣднѣло.
   -- Да-съ; я бы покорнѣйше просилъ васъ назначить день свадьбы и по возможности скорѣй.
   -- Что?-- пробормотала Рая, широко раскрывъ испуганные глаза.
   -- Я полагалъ сначала сыграть нашу свадьбу осенью, руководствуясь нѣкоторыми матеріальными соображеніями,-- продолжалъ онъ такъ же жестко, сухо, не сводя сумрачныхъ, горящихъ глазъ съ юнаго, испуганнаго личика невѣсты, -- но полагаю, что это лишнее... Вы и такъ, смѣю думать, ни въ чемъ не будете нуждаться... А длинныя помолвки, я убѣдился, ни къ чему не ведутъ... И такъ, прошу васъ назначить день свадьбы въ началѣ будущей недѣли... Моего отъѣзда требуютъ по службѣ... Пароходъ отходитъ во вторникъ... Вѣнчаться можно наканунѣ...
   -- Сегодня понедѣльникъ,-- съ ужасомъ пролепетала Рая.
   -- Почти восемь дней... Слишкомъ даже длинный періодъ... Если бы можно было обвѣнчаться завтра, было бы еще лучше.
   -- Но папа... Какъ же безъ него?
   -- Я его увижу... Въ виду такого обстоятельства, Марѳа Андреевна скажетъ, гдѣ онъ.
   Рая провела дрожащею рукой по лицу, какъ бы желая собраться съ мыслями.
   -- Все это такъ странно... неожиданно... Ничего не готово,-- несвязно бормотала она.
   -- И ничего не надо,-- рѣзко прервалъ онъ.-- Передъ самымъ важнымъ дѣйствіемъ въ жизни женщины вѣчно думаютъ о тряпкахъ!-- злобно прибавилъ онъ, сдерживая желаніе стукнуть кулакомъ по столу.
   Рая, наконецъ, возмутилась.
   -- Есть еще и другія соображенія, Леонидъ Константиновичъ,-- заговорила было она съ достоинствомъ.
   -- Извините, Раиса Васильевна,-- прервалъ онъ ее вдругъ съ бѣшенствомъ,-- иныхъ соображеній не можетъ быть. Вы связаны со мной словомъ, я -- съ вами. Это одно единственное соображеніе, которое должно нами руководить. И я это твердо знаю и ничего другого знать не хочу. Обстоятельства принуждаютъ ускорить свадьбу. Я ускоряю и откладываю ее до будущаго понедѣльника только потому, что не увѣренъ, успѣемъ ли повѣнчаться раньше, но если успѣемъ, мы обвѣнчаемся до понедѣльника и съ первымъ же пароходомъ уѣдемъ, -- властно, отстраняя всякія возраженія, добавилъ онъ.
   Рая, широко раскрывъ глаза и полуоткрывъ ротъ, смотрѣла въ гнѣвное и, какъ ей казалось, ненавистью пылающее лицо жениха. Она молчала только потому, что мысли мѣшались у нея въ головѣ, и отъ страха и горя она была близка къ потерѣ сознанія. Мавраки, въ ожиданіи отвѣта, въ упоръ смотрѣлъ на нее, но вдругъ точно судорога пробѣжала по его блѣдному лицу. Онъ отвелъ отъ нея глаза и закрылъ ихъ рукою. Когда онъ отнялъ руку, взглядъ его смягчился.
   -- Простите,-- сказалъ онъ тише.-- Я не воленъ поступать иначе и вынужденъ настоять на своемъ.
   Онъ нагнулся, взялъ ея холодную, какъ ледъ, руку и поднесъ къ губамъ.
   -- Надѣюсь,-- прошепталъ онъ еще тише,-- что современемъ заглажу свою вину.
   Онъ слегка прижался сухими, горячими губами къ ея рукѣ и, не проговоривъ болѣе ни слова, ушелъ.
   

VII.

   Клавдія Павловна, ссылаясь на невыносимую головную боль, отказалась отъ чаю и удалилась въ свою комнату. Она, однако, не раздѣлась, не легла, не перемѣнила чернаго кружевного платья, въ которомъ ходила въ монастырь, на бѣлое, домашнее, а заходила безшумно, но быстро по комнатѣ. Какъ маковъ цвѣтъ, рдѣли воспаленныя, разжатыя ускореннымъ дыханіемъ губы; рѣзко выступали на блѣдномъ, почти до призрачности блѣдномъ лицѣ жгучіе глаза и тонкія ноздри трепетали. Волненіе сквозило въ каждой чертѣ страстью дышащаго лица, въ походкѣ, неровной, порывистой, въ нервномъ сжиманіи и разжиманіи бѣлизною на черномъ фонѣ кружева сверкающихъ рукъ.
   Неслышно шагая взадъ и впередъ, Клавдія Павловна остановилась передъ туалетнымъ зеркаломъ. Лампа, стоявшая на столѣ за спиной, отчетливо освѣтила всю фигуру и зеркало отразило роскошный станъ и маленькую, совершенной формы, голову съ блѣднымъ лицомъ и большими, темными, полными огня глазами. Долго смотрѣла на себя Клавдія Павловна, смотрѣла критически, пристально всматриваясь въ нѣжную, атласистую кожу лица. Ни одной морщинки. Она была и молода, и неотразимо прекрасна.
   Клавдія Павловна на шагъ отступила отъ зеркала. Черное кружево выгодно обрисовывало ея полный станъ, придавъ ему и большую стройность, и большую гибкость. Мысленно невольно поставила она рядомъ съ собою Раю. Горделивая улыбка выступила было на ея губахъ, но она подавила эту улыбку. Что-то вродѣ укола совѣсти заставило ее поспѣшно отогнать образъ тоненькой дѣвушки, но образъ этотъ не отходилъ. Она видѣла передъ собою печальный, недоумѣвающій взглядъ дочери, видѣла вздрагивающія отъ сдерживаемыхъ слезъ губы.
   Взоръ Клавдіи Павловны омрачился. Она отвернулась отъ зеркала и снова безшумно зашагала по комнатѣ.
   "Какъ все нелѣпо устраивается въ жизни!-- думала она.-- Бѣдняжка! Ее на шутку влюблена... Будь это не Рая, а другая дѣвчонка..."
   Клавдія Павловна съ досадой пожала плечами и на мгновеніе остановилась.
   "Да, но это Рая,-- продолжала она размышлять, снова принимаясь шагать,-- и съ этимъ ничего не подѣлаешь. Дурочка... плачетъ, дуется... Точно этимъ можно вернуть къ себѣ..."
   Она снова нетерпѣливо повела плечами и еще быстрѣе заходила по комнатѣ.
   "Безъ сомнѣнія, они не пара... Рано или поздно она, все равно, была бы несчастна... Онъ бы ее бросилъ..."
   Многое въ этомъ родѣ говорила себѣ Клавдія Павловна, но всѣ размышленія разбивались объ одно слово: "Дочь!" Никто иной-прочій, а дочь, дочь...
   Досадливый голосъ совѣсти, непривычный голосъ, къ которому Клавдія Павловна никогда не прислушивалась. Она смѣялась надъ принципами, презирала принципы, называя ихъ измышленіями общественнаго ханжества, и смѣло утверждала, что "умная женщина никогда не завязнетъ въ тинѣ"... И вдругъ колебанія, сомнѣнія и... страхъ... И передъ кѣмъ? Передъ Шаховымъ!... Это ее злило, выводило изъ себя... Но разрыва она страшилась... Слабохарактерные люди, если задѣть ихъ самолюбіе, способны на непреоборимое упорство... А, между тѣмъ, никогда никто не внушалъ ей такого влеченія, такого восхищенія, какъ этотъ юноша. "Самоувѣренный до нахальства!" -- сказала себѣ Клавдія Павловна. Томная, нѣжная усмѣшка смягчила сумрачный блескъ ея глазъ. Она остановилась посреди комнаты и закрыла глаза.
   Съ какимъ бѣшенствомъ схватилъ онъ ея руки! Какъ сжалъ ихъ, точно въ тискахъ!
   Грудь Клавдіи Павловны высоко поднялась и опустилась. Улыбка нѣги разжала сочныя, пунцовыя губы. Клавдія Павловна отвернула кружево рукава и взглянула на бѣлую, безукоризненной формы кисть руки. Едва замѣтное темное пятнышко выступало на гладкой поверхности кожи. Клавдія Павловна поднесла руку къ лицу и съ нѣжною улыбкой прикоснулась губами къ этому темному, похожему на синякъ пятнышку.
   "Глупый, необузданный мальчикъ!-- прошептала она.-- Такой еще глупый и такой прелестный! Еслибъ онъ зналъ..."
   Да онъ и зналъ, и все понималъ. Голова его всегда трезва, страстные порывы, желанія не обезцвѣчены умозрѣніями. Впервые она встрѣчаетъ такую цѣльную натуру, и гдѣ же?... въ Россіи, въ странѣ умственнаго искалъченія... И надо же, чтобъ этотъ единственный человѣкъ... Иронія, злая иронія!
   Клавдія Павловна бросилась въ кресло, стоявшее у окна. Искрились звѣзды въ вышинѣ. Ночь, торжественно-тихая, благоуханная, разстилалась надъ спящимъ городомъ. Съ моря слабо донесся звонъ стклянокъ.
   "Который-то часъ?" -- подумала Клавдія Павловна.
   И, словно въ отвѣтъ ей, за стѣною, на половинѣ Зои Никитишны, раздался медленный бой старинныхъ часовъ.
   "Двѣнадцать!-- прошептала Клавдія Павловна.-- Что-то дѣлаетъ теперь мой бѣшеный мальчикъ?"
   Желаніе, страстное, безумное, непреодолимое, охватило все существо ея. Она заломила назадъ бѣлыя руки и стиснула себѣ пылающую голову.
   "Борьба нелѣпа! къ чему? для чего? Кто отъ этого выиграетъ?"
   Какъ пружина, поднялась она съ кресла и снова безшумно заметалась по комнатѣ. Немного погодя она остановилась передъ стуломъ, на которомъ висѣлъ длинный кружевной черный шарфъ. Она схватила его и накинула на голову.
   "Это выше силъ!-- безсвязно шептала она.-- Все вздоръ...Предразсудки...Деньщикъ увидитъ... Ахъ, какая чепуха!... Ну, и пусть!"
   И въ сознаніи своей правоты, гордо откинувъ красивую голову, окутанную чернымъ кружевомъ, она быстро направилась къ двери и вошла въ сосѣднюю комнату, ея пріемную. Свѣтъ горѣвшей на верандѣ лампы проникалъ сюда сквозь стеклянную дверь.
   Клавдія Павловна невольно замедлила шаги.
   "Забыли погасить",-- мелькнуло у нея въ головѣ.
   Она рѣшительно двинулась впередъ и распахнула стеклянную дверь.
   На верандѣ, у стола, на которомъ горѣла лампа, сидѣлъ или, скорѣе, лежалъ въ креслѣ-качалкѣ Шаховъ и, мирно расположившись въ покойной позѣ, читалъ французскій романъ. При появленіи Клавдіи Павловны онъ опустилъ книгу на колѣни, надѣлъ pince-nez и съ любопытствомъ оглядѣлъ ее съ ногъ до головы. Клавдія Павловна въ оцѣпенѣніи застыла на порогѣ.
   -- Вы здѣсь?-- сдавленнымъ голосомъ промолвила она.
   -- Какъ видите,-- спокойно возразилъ онъ.-- Очень интересный романъ... А вы, должно быть, справились съ мигренью и потому собрались на прогулку?
   Глаза Клавдіи Павловны загорѣлись.
   -- Вамъ какое дѣло?-- грубо сказала она.
   -- До цѣли вашей прогулки? Ни малѣйшаго... Но если позволите, я васъ провожу.
   Рѣзкій, отрывистый смѣхъ вырвался у Клавдіи Павловны. Судорожно дернувъ конецъ шарфа, она въ клочья изорвала драгоцѣнное кружево.
   -- Въ приморскихъ городахъ, да еще въ такихъ, гдѣ улицы теряются въ развалинахъ, ходить одной на свиданіе не безопасно,-- безстрастно продолжалъ Шаховъ.
   Она кинула на него быстрый, молніеносный взглядъ, въ которомъ ярость боролась со страхомъ, и, отвернувъ отъ него искаженное разнородными чувствами лицо, стремительно прошла къ лѣстницѣ.
   Шаховъ съ любопытствомъ слѣдилъ за нею. Ни одно движеніе не ускользнуло отъ его вниманія. Онъ видѣлъ, какъ она намѣревалась было сбѣжать со ступенекъ, но раздумала, выпрямилась и неподвижно остановилась, скрестивъ руки на груди и всматриваясь въ темную глубь сада.
   Злорадная усмѣшка искривила тонкія, нервныя губы Шахова. Онъ уронилъ pince-nez и снова поднесъ книгу къ глазамъ.
   Сколько времени длилось молчаніе, Клавдія Павловна не знала, но Шаховъ зналъ, что оно длилось долго. Интересный романъ уже не поглощалъ его вниманія и, утомленный напрасною попыткой вникнуть въ читаемое, онъ положилъ на столъ книгу и закурилъ папиросу.
   Брезгливое, угрюмое выраженіе разлилось по его лицу, избороздивъ щеки, углы носа и губъ безчисленными морщинками. Усталость и скуку выражали теперь потускнѣвшіе глаза.
   Клавдія Павловна повернулась и, не глядя на него, прошла въ свою комнату.
   Шаховъ поднялъ голову. Стеклянная дверь осталась открытой. Шелестъ платья, скрипъ закрываемаго шкафа, стукъ отодвинутаго стула явственно доносились до него. Надѣвъ pince-nez, онъ прислушивался къ этимъ звукамъ, не мѣняя небрежнаго положенія въ креслѣ и не отрывая глазъ отъ двери. Не перемѣнилъ онъ положенія и тогда, когда Клавдія Павловна, въ своей обычной широкой бѣлой одеждѣ, появилась въ дверяхъ и плавно приблизилась къ нему. Ничто не выдавало пережитой душевной бури. Только окруженные темною синевой глаза не утратили еще лихорадочнаго блеска и губы рдѣли ярче обыкновеннаго на блѣдно-матовомъ лицѣ. По голосъ звучалъ кротко и взглядъ былъ мягокъ, когда она остановилась передъ Шаховымъ и, опираясь на столъ рукой, проговорила:
   -- Жоржъ, ты помѣшалъ мнѣ сдѣлать глупость.
   -- Непоправимую,-- сухо замѣтилъ онъ.
   -- Непоправимую,-- согласилась она.
   Шаховъ угрюмо, не безъ любопытства смотрѣлъ на нее; она съ выраженіемъ покорнаго самоуничиженія во взорѣ выдержала его взглядъ.
   -- Благодарностью, однако, вы обязаны не мнѣ, а вашей дочери,-- такъ же сухо продолжалъ Шаховъ.
   Едва замѣтная тѣнь досады отуманила было мягкое, покорное выраженіе, сквозившее въ каждой чертѣ обаятельнаго въ своей кротости лица, но тѣнь эта исчезла и кротостью сіяли глаза, покорность выражали мягко сжатыя алыя губы. Склонивъ голову, отошла она отъ Шахова и опустилась на кушетку. Пережитая борьба какъ бы сломила въ ней сознаніе своего надъ всѣми превосходства.
   -- Вы не хотите знать, почему вы обязаны вашей дочери?-- жестко спросилъ Шаховъ.
   -- Ахъ, я такъ устала, Жоржъ!-- томно возразила она.-- Я даже не въ силахъ выразить тебѣ мою благодарность... Дай мнѣ придти въ себя.
   Она въ изнеможеніи прислонилась годовой къ спинкѣ кушетки и закрыла глаза.
   Шаховъ обернулся лицомъ къ ней.
   -- Какая изъ васъ совершенная вышла бы актриса!-- сказалъ онъ.
   Ни одна черта лица Клавдіи Павловны не дрогнула.
   -- Десять лѣтъ я знаю васъ, знаю, кажется, довольно основательно, и до сихъ поръ не огражденъ отъ сюрпризовъ!
   Клавдія Павловна не шевельнулась.
   "Подѣломъ мнѣ!-- думала она, между тѣмъ.-- Теперь я должна молчать, и буду молчать... до поры до времени. Увидимъ, кто изъ насъ выйдетъ побѣдителемъ!"
   -- Прошу меня выслушать,-- рѣзко заговорилъ Шаховъ.
   Онъ пересѣлъ съ качалки на стулъ, положилъ локоть на столъ, а свободною рукой подчеркивалъ соотвѣтствующими жестами свои слова.
   -- За недѣлю моего отсутствія,-- началъ онъ,-- вы довольно далеко зашли... Дальше, чѣмъ я даже могъ предположить... Для васъ это шаль, чадъ -- не больше... Хотя, признаюсь, этого сюрприза я не ожидалъ... Вы, такая разсудительная, и чуть было не поставили всего на карту... Или годы начинаютъ сказываться?-- растягивая слова, ехидно спросилъ онъ.
   Клавдія Павловна съ трудомъ подавила невольное движеніе. Лицо -- зеркало души -- хранило кроткое, покорное выраженіе; длинныя шелковистыя рѣсницы не выдавали блеска полузакрытыхъ глазъ.
   Не дождавшись отвѣта, Шаховъ продолжалъ въ томъ же тонѣ:
   -- Ожидавшій меня здѣсь сюрпризъ былъ бы для меня, безъ сомнѣнія, прекраснымъ поводомъ для разрыва, окончательнаго разрыва... Вы не заснули, Клавдія Павловна?
   -- Я васъ слушаю. Продолжайте казнить, если есть охота.
   Красныя пятна выступили на лбу Шахова; губы и вѣки глазъ нервно задвигались. Онъ всталъ и, заложивъ руки за спину, слегка сгорбившись, молча и быстро прошелъ нѣсколько разъ по верандѣ. Холодно-презрительно слѣдила за нимъ изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ Клавдія Павловна.
   -- Я не буду пользоваться обстоятельствами,-- заговорилъ онъ, останавливаясь передъ нею,-- и скажу коротко и ясно... Ради вашей дочери я готовъ отказаться отъ единственнаго, можетъ, случая вернуть себѣ свободу...
   "Что бы ты сталъ дѣлать съ этою свободой, глупецъ?" -- подумала Клавдія Павловна, но ни единый мускулъ на ея покорность выражающемъ лицѣ не выдалъ этой мысли.
   -- Вы не находите, что мы съ вами причинили достаточно зла бѣдной дѣвочкѣ?
   -- Ты знаешь, Жоржъ, что я не раздѣляю твоихъ перемежающихся возвратовъ къ сантиментальности, -- пѣвучимъ голосомъ, кротко возразила Клавдія Павловна.-- Я была на краю совершенія великой глупости... Ты правъ... Должно быть, я старѣюсь... Ты правъ, кругомъ правъ... Но говори скорѣй свои условія, скорѣй!... Довольно предисловій!
   Она выпрямилась. Отъ кротости, покорности, изнеможенія не осталось и слѣда. Глаза ея злобно глядѣли на Шахова.
   -- Условія,-- нетерпѣливо повторила она,-- и скорѣй!
   Теперь она повелѣвала. Шаховъ потерялъ на время нить своихъ разсужденій. Онъ посмотрѣлъ на нее сквозь pince-nez, передернулъ плечами и, заложивъ опять руки за спину, молча зашагалъ по верандѣ. Клавдія Павловна не спускала съ него мрачнымъ огнемъ сверкающихъ глазъ.
   "Этотъ и тотъ... Какая разница! О, какъ я ненавижу его, ненавижу!"
   Шаховъ обернулся къ ней и жесткимъ, враждебнымъ взглядомъ отвѣтилъ на ея полный ярости взоръ.
   -- Такъ вы мнѣ больше нравитесь,-- медленно проговорилъ онъ.-- По крайней мѣрѣ, все ясно, все понятно.
   Клавдія Павловна встала и, внѣ себя, сдѣлала шагъ впередъ, но тотчасъ же остановилась.
   -- Егоръ Иванычъ, вы знаете, я не очень терпѣлива по натурѣ!-- хриплыми голосомъ промолвила она.
   -- Мнѣ ли этого не знать?-- насмѣшливо замѣтилъ онъ.-- Я могъ бы, еслибъ хотѣлъ, составить музей изъ вещей, поломанныхъ и разбитыхъ въ подобныя этой минуты... Но до такого взрыва я васъ сегодня не доведу... Мы не у себя...
   -- Условія, условія!-- прервала она, наступая на него.
   Шаховъ отступилъ шагъ назадъ. Въ состояніи такой ярости что бы онъ ни говорилъ, онъ еще никогда не видалъ ее. Грація, плавность движеній исчезли. Неровными красными пятнами покрылось всегда блѣдно-матовое лицо; взглядъ большихъ черныхъ глазъ былъ поистинѣ ужасенъ. Еслибъ ей дано было испепелить стоявшаго передъ нею ненавистнаго человѣка, то, конечно, отъ него не осталось бы и слѣда.
   И эту фурію онъ любилъ!... Ей отдалъ онъ лучшіе годы!... Ради нея измотался, истрепался въ конецъ!
   Шаховъ схватилъ себя за голову, шатаясь отошелъ къ столу и повалился въ кресло.
   Смутное чувство, что она слишкомъ натянула струну, проникло въ сознаніе Клавдіи Павловны, но она не въ силахъ была овладѣть охватившимъ ее бѣшенствомъ, не въ силахъ отогнать тотъ молодой, полный непосредственной пылкости образъ, отъ котораго она должна отказаться, должна, если не желаетъ порвать съ этимъ тряпичнымъ, изнервничавшимся метафизикомъ.
   Путаясь въ длинномъ шлейфѣ платья, порывистою, неровною походкой пронеслась она мимо Шахова и сбѣжала со ступенекъ лѣстницы съ садъ.
   Долго просидѣлъ Шаховъ въ креслѣ, разбитый, уничтоженный, ни о чемъ не думая и какъ бы ничего не чувствуя. Наконецъ, несмотря на усталость, на совершенную разбитость, онъ сталъ припоминать, что ему слѣдовало что-то предпринять, что-то рѣшить ради... бѣдной дѣвочки.
   "Да, да, ради этой несчастной дѣвочки, -- повторилъ онъ нѣсколько разъ и, не раздумывая дольше, вынулъ изъ боковаго кармана записную книжку, вырвалъ изъ нея листокъ и карандашомъ начерталъ:
   "Мое условіе: завтра къ десяти часамъ утра будетъ заказана коляска. Вы отправитесь съ пароходомъ въ Ялту и тамъ ожидайте дальнѣйшихъ распоряженій. Conditio sine qua non".
   Положивъ листокъ на столъ у лампы на видномъ мѣстѣ и поставивъ на него, въ видѣ прессъ-папье, пепельницу, онъ взялъ шляпу, трость и тоже сошелъ въ садъ, чтобы оттуда черезъ калитку выйти на улицу.
   На одной изъ тропинокъ, среди жасминовъ и розъ, бѣлѣлась высокая фигура Клавдіи Павловны. Шаховъ обогнулъ клумбу цвѣтовъ и пошелъ по другой тропинкѣ. Бѣлыя руки съ мольбой простерлись къ нему и нѣжный, какъ Эолова арфа, голосъ коснулся его слуха въ ночной тишинѣ: "Жоржъ!" -- и потомъ еще тише, еще нѣжнѣе: "Жоржъ!" Но Шаховъ не замедлилъ шаговъ, не повернулъ головы и, дойдя до калитки, отдернулъ засовъ и вышелъ на улицу, захлопнувъ за собою калитку.
   

VIII.

   Коляска, увозившая Клавдію Павловну на пароходъ, давно уже скрылась изъ вида, а Зоя Никитишна все еще не могла придти въ себя отъ изумленія. О внезапномъ отъѣздѣ "Клеопатры" она узнала только тогда, когда заказанная коляска была у подъѣзда и Клавдія Павловна, въ изящномъ дорожномъ костюмѣ, съ небольшимъ сакомъ въ рукахъ, вышла изъ своихъ комнатъ. Махмудка слѣдовалъ за нею съ сундукомъ на спинѣ.
   -- Голубушка, Зоя Никитишна, -- заговорила она своимъ низкимъ, пріятнымъ голосомъ,-- вы не откажетесь уложить оставшіяся кое-какія вещи? Егоръ Иванычъ распорядится отправкою чемодановъ.
   -- Вы уѣзжаете? Куда? Зачѣмъ? На долго ли?-- вскрикнула Зоя Никитишна, не вѣря ни ушамъ, ни глазамъ своимъ.
   Клавдія Павловна загадочно усмѣхнулась.
   -- Куда?-- въ Ялту. Зачѣмъ?-- не знаю. На долго ли?-- не вѣдаю. Спасибо вамъ, душечка, за радушіе. Вздумаете кругосвѣтное плаваніе совершить -- ко мнѣ милости просимъ.
   Она со смѣхомъ трижды облобызала въ столбъ удивленія превратившуюся старую дѣвицу и вышла на подъѣздъ, вся сіяя улыбкой, красотой и здоровьемъ. Привѣтливо кивнувъ головой въ нѣмомъ изумленіи слѣдовавшей за нею Зоѣ Никитишнѣ, она сѣла въ коляску, оправила платье, раскрыла зонтикъ, и все это такъ просто, непринужденно, будто ей предстояло катанье по городу.
   Коляска быстро доставила ее на пристань, усѣянную, какъ всегда передъ отходомъ парохода, публикой.
   Клавдія Павловна позвала носильщика и плавно, граціозно направилась было къ кассѣ, когда передъ нею точно изъ земли выросъ Шаховъ.
   -- Я уже взялъ билетъ,-- сказалъ онъ.-- Совѣтую вамъ пройти прямо въ дамскую каюту и до отхода парохода не выходить наверхъ.
   Клавдія Павловна безпрекословно, съ полуласковою, полунасмѣшливою улыбкой оперлась на его руку. Они поднялись на палубу и спустились по лѣстницѣ въ каютъ-компанію.
   -- И это все?-- мягко спросила Клавдія, когда, открывъ для нея дверь въ дамскую каюту, онъ хотѣлъ удалиться.
   -- Я сейчасъ пришлю съ носильщикомъ багажную квитанцію,-- сухо сказалъ онъ и, не глядя на нее, отступилъ отъ двери.
   Клавдія Павловна снисходительно усмѣхнулась и вошла въ каюту.
   До отхода парохода Шаховъ не спускалъ глазъ съ палубы 1-го класса. Наконецъ, раздался третій звонокъ, за нимъ пронзительный свистокъ; зашумѣлъ внезапно пущенный паръ; грохнулись убранныя сходни и пароходъ отошелъ отъ пристани. Клавдія Павловна на палубѣ не показывалась. Шаховъ со вздохомъ облегченія отвелъ глаза отъ быстро удалявшагося парохода, повернулся, собираясь уйти, и чуть не столкнулся лицомъ къ лицу съ Мавраки. Онъ машинально приподнялъ шляпу.
   "Напрасно не отправилъ я ее сухимъ путемъ",-- мелькнуло у него въ головѣ.
   Мавраки коснулся рукой козырька фуражки.
   -- Я думалъ, вы въ этотъ часъ обыкновенно на эллингѣ,-- небрежно замѣтилъ Шаховъ.
   -- Я зашелъ сюда случайно, -- холодно отвѣтилъ Мавраки.-- Надолго уѣхала Клавдія Павловна?-- отрывисто спросилъ онъ, не рѣшаясь спросить, куда она уѣхала.
   -- Надолго ли?-- переспросилъ Шаховъ.-- Вѣроятно, надолго. По всей вѣроятности, навсегда. Имѣю честь кланяться.
   Онъ снова приподнялъ шляпу и началъ подыматься по лѣстницѣ. Мавраки недружелюбно посмотрѣлъ ему вслѣдъ, сдвинулъ свойственнымъ ему быстрымъ движеніемъ фуражку на затылокъ и, заложивъ руки въ карманы брюкъ, обернулся лицомъ къ морю. Корпусъ парохода уже заволакивался голубою дымкой знойнаго дня; вотъ ужь только струйка дыма стелется вдали, но и эта струйка скоро расползлась, растаяла, и небо и море слились на горизонтѣ въ одну непрерывную синеву.
   Мавраки круто повернулся, прошелъ нѣсколько шаговъ и спустился въ ожидавшую его четырехвесельную гичку.
   Онъ сѣлъ на руль, гребцы-матросы дружно взмахнули веслами и гичка, какъ птица, понеслась по синей поверхности моря.
   "Остался бы онъ въ дуракахъ, еслибъ я только захотѣлъ!" -- думалъ онъ, зорко глядя впередъ.
   И команда его звучала рѣзко, жестко, и жестко смотрѣли ввалившіеся, подведенные глаза.
   На эллингѣ онъ вернулся къ своему дѣлу съ энергіей и полнымъ самообладаніемъ. Ему предстояло, между прочимъ, въ этотъ день сдѣлать сложныя вычисленія. Онъ просидѣлъ надъ ними часа два и ни одной ошибки не вкралось въ вычисленія. Все не относящееся къ дѣлу, какъ всегда, было изгнано изъ головы. Энергія, распорядительность, быстрое схватываніе подробностей не покидали его. Не слышали только сослуживцы заразительнаго смѣха, не развлекалъ ихъ болтовней и анекдотами веселый товарищъ, а нерадивые рабочіе чувствовали себя болѣе чѣмъ когда-либо не по себѣ подъ надзоромъ всевидящаго и ни одного промаха не пропускающаго мичмана.
   По окончаніи работъ Мавраки съѣхалъ на берегъ и тотчасъ же не заходя домой, отправился къ священнику. Переговоры его съ батюшкой окончились благополучно. Вѣнчаться можно было и раньше, если нетерпѣливые нареченные того пожелаютъ.
   -- А послѣ вѣнчанія сейчасъ на пароходъ,-- невольно вслухъ высказывалъ свою мысль Мавраки.
   -- Что же, можно и на пароходъ,-- добродушно согласился батюшка.-- Теперь все пошло на спѣшку... Все спѣшатъ, все спѣшатъ... А жизнь идетъ своимъ чередомъ, какъ прежде, такъ и теперь... Кому счастье, кому горе... Ну, дай вамъ Богъ счастья!-- успокоительно прибавилъ онъ, провожая юнаго, пылкаго посѣтителя до двери.
   Мавраки отправился домой. За весь длинный день онъ ничего не ѣлъ. Онъ послалъ деньщика въ гостиницу за обѣдомъ. Но когда деньщикъ подалъ подогрѣтый, перестоявшійся обѣдъ и поставилъ на столъ передъ бариномъ бутылку краснаго вина, то баринъ залпомъ выпилъ два стакана, а къ супу и жаркому едва прикоснулся. Необходимость свиданія съ невѣстой послѣ бесѣды со священникомъ казалась ему худшимъ испытаніемъ.
   Онъ еще сидѣлъ передъ порожнею бутылкой и раздумывалъ, не лучше ли, вмѣсто словеснаго объясненія, ограничиться письменнымъ, когда въ сѣняхъ его маленькой офицерской квартиры раздались грузные шаги и знакомый голосъ Бунчука произнесъ: "Не ври, знаю, что дома!" Вслѣдъ за этимъ самъ Бунчукъ безцеремонно вошелъ въ комнату.
   -- Это вы что же, голубчикъ, запираетесь?-- весело заговорилъ онъ еще въ дверяхъ.-- Я утромъ пріѣхалъ и тотчасъ послалъ къ вамъ. Говорятъ, на работѣ. Доброе дѣло! На работѣ, такъ на работѣ. Подождемъ до вечера. Насталъ вечеръ, стемнѣло, васъ нѣтъ... Ну, думаю, самъ пойду... И тутъ преграда въ лицѣ вашего тѣлохранителя!... Для чего же такъ?... Ну, будьте здоровы!
   Онъ дружески потрясъ руку Мавраки, бросилъ на столъ фуражку и опустился на ближайшій стулъ.
   -- А меня, по пріѣздѣ, огорошили всякими новостями,-- благодушно продолжалъ онъ.-- Во-первыхъ, утромъ мадамъ Шахова вдругъ нежданно-негаданно покинула нашъ градъ и даже не простилась съ дочкой, къ которой такъ нѣжно стремилась всего какихъ-нибудь двѣ недѣли назадъ... Я прямо касаюсь щекотливаго обстоятельства, такъ какъ чего же намъ комедію ломать?... Вы уже почти членъ семьи... Да-съ... А вторая новость, не менѣе оглушительная, это ваше настоятельное желаніе скоропалительно вѣнчаться. Это меня, можно сказать, чуть съ ногъ не сшибло.
   Мавраки, кусая губы, пытливо смотрѣлъ на Бунчука и мучительный вопросъ вертѣлся у него въ головѣ: "Знаетъ ли онъ что-нибудь? Что знаетъ? Какія сплетни дошли до него?"
   -- Вамъ Раиса Васильевна сообщила?-- осторожно спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, не Раиса Васильевна... О Раисѣ Васильевнѣ рѣчь впереди. Краснушки своей я не узнаю... Похудѣла она до неузнаваемости... Вы еще передо мной отвѣтъ будете держать, милостивый государь,-- шутливо произнесъ онъ.-- Нѣтъ, не Раиса Васильевна,-- повторилъ Бунчукъ,-- а Марѳа Андреевна.
   -- И вы, Василій Андреичъ, вернулись вслѣдствіе письма?-- допытывался Мавраки, какъ бы желая выгадать время.
   -- Не совсѣмъ. Дѣло въ томъ, что, между нами будь сказано, я просто бѣжалъ на хуторъ и жилъ себѣ тамъ, притаившись... На что мнѣ переговоры? Для чего переговоры? Какіе переговоры? Никакихъ переговоровъ знать не хочу и ни въ какую стачку не войду... Вины тоже на себя не возьму... Можетъ, я жениться хочу!
   Василій Андреевичъ громко расхохотался. Мавраки все сомнительнѣе казалось возбужденіе Бунчука, его словоохотливость и оживленіе. Но Василій Андреевичъ не замѣчалъ, повидимому, испытующаго взгляда и отчаянной рѣшимости на изсиня-блѣдномъ лицѣ мичмана.
   -- Никакой бѣсъ,-- продолжалъ онъ въ томъ же духѣ, -- съ хутора меня бы не вытянулъ. Не даромъ я хохолъ! Семь чертей меня не переупрямятъ... Но Марѳа Андреевна начала меня осаждать записками, да все какими-то туманными... О краснушкѣ, значитъ, что и худѣетъ-то она, и тоскуетъ, и плачетъ... а женихъ и глазъ не кажетъ... И свадьбѣ-де этой не бывать... Да, пожалуй, и лучше... Сердце ея не лежитъ къ этой свадьбѣ, и такъ далѣе, и такъ далѣе... Что за чортъ, думаю! Ругнулъ-таки я васъ порядкомъ... Дѣвочка, что воскъ. Какъ не справиться?... А парень еще на диво смышленый... Неохота была мнѣ, однако, вмѣшиваться... Жду отъ краснушки словечка -- молчитъ. Собрался и поѣхалъ... А утромъ, говорятъ, ко мнѣ человѣка съ письмомъ погнали... Да мы, вѣрно, разъѣхались... Вотъ какимъ образомъ я тутъ, какъ тутъ, точно по заказу прибылъ!-- закончилъ Василій Андреевичъ.-- Ну, а теперь скажите, мое. сердце, что васъ заставляетъ на парахъ вѣнчаться?
   -- Обстоятельства,-- развязно заговорилъ Мавраки.-- На-дняхъ мнѣ предстоитъ командировка въ Англію. Можетъ, мѣсяца два придется тамъ пробыть. А затѣмъ уйду въ дальнее плаваніе... Когда же вѣнчаться? Три года слишкомъ помолвку тянуть? Мы не нѣмцы. Такъ, по крайней мѣрѣ, будетъ дѣло сдѣлано.
   -- А куда же вы жену послѣ вѣнчанія дѣнете?-- допрашивалъ Бунчукъ.
   -- Какъ куда? На пароходъ и въ Одессу, а тамъ въ Англію. Пробудемъ вмѣстѣ мѣсяца два-три, а тамъ, тамъ... Вы сами знаете, какъ живутъ жены моряковъ... Большею частью въ разлукѣ съ мужьями,-- совершенно спокойно и впадая въ обычный безпечный тонъ, проговорилъ мичманъ.
   Блѣдная усмѣшка появилась на его губахъ, не смягчивъ, однако, жесткаго выраженія глазъ.
   -- Да, да, конечно,-- какъ бы обрадовавшись этой улыбкѣ, подхватилъ Бунчукъ.-- Самая невеселая жизнь женъ моряковъ... Я это и краснушкѣ говорилъ. Но что дѣлать? За то моряки -- славный народъ!
   Онъ пытливо посмотрѣлъ на Мавраки и озабоченно почесалъ себѣ затылокъ.
   -- А вотъ, скажите, почему она все плачетъ?-- нерѣшительно спросилъ онъ.-- Понимаете, она слова не можетъ выговорить безъ слезъ и ни одной минуты не хочетъ остаться со мной наединѣ.
   -- Предстоящая разлука съ вами,-- неопредѣленно возразилъ Мавраки.
   -- И послѣднее время передъ долгою разлукой бѣгаетъ отъ меня!
   Мавраки нагнулся и поднялъ съ полу какую-то бумажку.
   -- Я радъ, что вы зашли ко мнѣ, Василій Андреичъ,-- заговорилъ онъ, тщательно расправляя и складывая бумажку.-- Я только что вернулся отъ отца Іоанна... Онъ говоритъ, что можетъ повѣнчать насъ въ среду.
   Бунчукъ подскочилъ на стулѣ.
   -- Какъ въ среду? На этой недѣлѣ?
   -- На этой недѣлѣ,-- торопливо отвѣтилъ Мавраки.-- Я васъ очень буду просить сообщить это Раисѣ Вас... Раѣ... Я только что собирался написать ей... Самъ не могу придти... Ужасно нездоровится... Голова трещитъ... Всего разломило.
   Онъ уронилъ на полъ тщательно сложенную бумажку и всталъ.
   -- Вы меня извините, Василій Андреичъ... Должно быть, мнѣ надо лечь въ постель.
   Самообладаніе начало покидать его. Онъ нервно теребилъ цѣпочку часовъ; глаза его тревожно забѣгали. Бунчукъ неохотно поднялся со стула.
   -- Я давно вижу, что вамъ не по себѣ,-- добродушно промолвилъ онъ.-- Жаль, очень жаль. Намъ бы надо еще потолковать... Ну, да что дѣлать?... Отложимъ разговоръ... Ложитесь да согрѣйтесь хорошенько. Переутомились, видно... И волненіе, къ тому же.
   Онъ взялъ со стола фуражку и протянулъ руку. Участливо взглянулъ онъ на видимо-разстроенное, болѣзненное лицо молодого человѣка. Мавраки отвелъ горящій, тревожный взоръ отъ простодушно-вопросительнаго взгляда довѣрчиваго добряка, едва при-' коснулся ледяною рукой къ его рукѣ и поспѣшилъ отворить дверь своему гостю.
   "Выпроваживаетъ,-- подумалъ Бунчукъ, выходя въ сѣни, а оттуда на улицу,-- совсѣмъ на себя не похожъ парень".
   Въ глубокомъ раздумьѣ шелъ онъ по улицѣ. На бульварѣ играла музыка. Бунчукъ направился на бульваръ. До возвращенія домой ему хотѣлось хоть кое-какъ собраться съ мыслями. Что-то случилось въ его отсутствіе, но что -- онъ не могъ понять, какъ не могъ понять внезапнаго отъѣзда Клавдіи-Павловны. Всѣ молчатъ, всѣ страдаютъ и что-то отъ него скрываютъ.
   Онъ сѣлъ за одинъ изъ столиковъ, разставленныхъ близъ ротонды, и велѣлъ подать себѣ стаканъ чаю. Свѣтъ горѣвшихъ вокругъ ротонды фонарей мало достигалъ этого отдаленнаго столика. Бунчукъ долго просидѣлъ одинъ, весь погруженный въ невеселыя думы и не обращая вниманія ни на гуляющую публику, ни на грѣмѣвшій оркестръ. Оркестръ замолкъ, говоръ гуляющихъ сталъ доноситься до него явственнѣе. Бунчукъ машинально выпилъ остывшій чай и хотѣлъ было потребовать другой стаканъ, когда ему послышалось, будто кто-то произнесъ его фамилію. Онъ оглянулся. Въ недалекомъ отъ него разстояніи болтали вокругъ столика, за бутылками вина, нѣсколько моряковъ.
   -- Красавица! знойная красавица!-- съ восторгомъ говорилъ одинъ изъ нихъ.-- Дочкѣ куда до нея!
   -- Куда!-- согласился другой.
   -- Одни глаза чего стоютъ... Хотя я много слышалъ о мадамъ Бунчукъ...
   -- Мадамъ Шахова!-- поправилъ другой.
   -- Бунчукъ-Шахова-Мавраки!-- ввернулъ третій.
   Всѣ громко расхохотались. Василій Андреевичъ замеръ на мѣстѣ; сердце его перестало биться. Онъ весь превратился въ слухъ.
   -- Кто бы это могъ ожидать отъ нашего хладнокровнаго, твердаго, разсудительнаго Мавраки?
   -- И, вѣдь, какъ влюбился-то... Словно тѣнь за ней ходилъ.
   -- И это въ будущую-то тещу!
   Всѣ снова дружно расхохотались.
   -- Ну, и дѣла же, господа! Чего только въ наше время не творится!
   Оркестръ грянулъ увертюру Фрейшютца и заглушилъ говоръ и смѣхъ веселыхъ моряковъ, невинно коротающихъ время за виномъ и не подозрѣвающихъ, какой ударъ нанесла шутливая бесѣда сидѣвшему подъ сѣнью акаціи въ двухъ шагахъ отъ нихъ человѣку.
   Ошеломленный, какъ старый дубъ, подъ корень подсѣченный, сидѣлъ Бунчукъ, поникнувъ головою, и безсмысленно смотрѣлъ себѣ подъ ноги. Наконецъ, онъ всталъ и поплелся по бульвару. Колѣни его дрожали; въ головѣ вихремъ проносились какія-то несвязныя мысли; кровь приливала къ лицу; въ вискахъ стучало. Онъ вышелъ на улицу. Рѣдкіе фонари слѣпили ему глаза. Онъ шелъ, спотыкаясь, шатаясь, какъ пьяный, все дальше отъ музыки, отъ говора толпы, все дальше отъ тѣхъ шутниковъ, которые такъ весело вышучивали то, что подкосило молодую жизнь его дѣвочки, его маленькой невинной дѣвочки.
   "Такъ вотъ что!-- повторилъ онъ мысленно, какъ автоматъ двигаясь впередъ,-- Такъ вотъ что!"
   Но тотчасъ же другая мысль вытѣснила первую:
   "Можетъ быть, сплетня. Надо узнать... Убѣдиться".
   И онъ шелъ, не останавливаясь, пока не дошелъ до домика Зои Никитишны. У подъѣзда этого домика онъ почти овладѣлъ собою. Болѣе твердою походкой поднялся онъ на крыльцо и потянулъ за ручку дверь. Не запертая на ключъ дверь открылась. Бунчукъ вошелъ въ сѣни, слабо освѣщенныя тусклою лампочкой. Онъ кашлянулъ. Никто не отозвался на кашель. Онъ заглянулъ въ рабочую комнату хозяйки -- темно. Тогда черезъ сѣни онъ вышелъ въ садъ и, завидѣвъ свѣтъ лампы на верандѣ, пошелъ на этотъ свѣтъ.
   -- Кто-то идетъ,-- проговорила Зоя Никитишна, когда шаги Бунчука послышались на ступенькахъ веранды.
   "Она не одна; какъ не кстати!" -- сказалъ себѣ Бунчукъ.
   Но было уже поздно раздумывать. Онъ переступалъ послѣднюю ступеньку.
   За чайнымъ столомъ Зоя Никитишна разливала чай, а напротивъ нее помѣщался Шаховъ. Ситечко выпало изъ рукъ Зои Никитишны; она едва не уронила чайника и, поспѣшно поставивъ его на подносъ, растерянно вскочила со стула. Шаховъ тоже всталъ; лицо его поблѣднѣло; рука, опиравшаяся на спинку стула, слегка дрожала. Круглыми, расширенными отъ испуга глазами смотрѣла
   Зоя Никитишна на Василія Андреевича, какъ будто передъ нею стояло привидѣніе.
   -- Вотъ неожиданно!-- невнятно заговорила она.-- Совершенно неожиданно!... Садитесь, Василій Андреичъ... Какъ же это я ничего не знала о вашемъ пріѣздѣ?... А Егоръ Иванычъ зашелъ проститься... Завтра уѣзжаетъ.
   Вся багровая, растерянная, взволнованная, Зоя Никитишна обернулась лицомъ къ самовару и, расплескивая чай, начала поспѣшно разливать его по стаканамъ.
   Шаховъ молча смотрѣлъ на Бунчука, а Бунчукъ точно приросъ къ мѣсту. Пока Зоя Никитишна бормотала что-то для него несвязное, онъ тупо смотрѣлъ на нее. Когда она повернулась къ самовару, онъ медленно перевелъ глаза на Шахова. Взгляды ихъ встрѣтились. Десять лѣтъ они не видались; десять лѣтъ онъ не могъ безъ злобы и ненависти вспомнить имя того, кто разбилъ его семейное счастье, и вотъ судьба столкнула ихъ лицомъ къ лицу и въ какую минуту! Когда молодое счастье его дѣвочки тоже безжалостно разбито... и главный виновникъ этого непоправимаго несчастья -- онъ самъ, его малодушіе, трусость, себялюбіе. Возможно ли тутъ думать о личной обидѣ?
   Онъ глядѣлъ какъ сквозь туманъ на когда-то столь дорогое ему лицо и видѣлъ страданіе, стыдъ, самоуничиженіе на этомъ лицѣ, и вотъ что-то сильнѣе его воли широкою волной внезапно поднялось въ его душѣ и заглушило горечь прошлаго. Онъ стремительно подался впередъ и протянулъ руку. Шаховъ обѣими руками схватилъ протянутую руку.
   Слезы облегченія вдругъ закапали изъ глазъ Зои Никитишны. Она швырнула ситечко на подносъ и, бормоча что-то о Махмудкѣ и хозяйствѣ, убѣжала въ домъ.
   Ни Бунчукъ, ни Шаховъ не обратили на нее вниманія. Не разжимая рукъ, стояли они другъ передъ другомъ, и прошлое, съ его злобой и ненавистью, словно таяло, уходило, уступая мѣсто свѣтлымъ, ничѣмъ не омраченнымъ воспоминаніямъ далекой юности.
   -- Я остался, -- началъ Шаховъ звенящимъ отъ волненія голосомъ,-- чтобы еще разъ повидать Раю.
   -- Раю,-- мягко повторилъ Бунчукъ.-- Да, ты ее любилъ.
   -- Очень... Я не ожидалъ, что ты вернешься, и думалъ, что, можетъ быть, буду ей полезенъ... Но мнѣ не удалось ее видѣть...
   Просвѣтленное душевнымъ подъемомъ лицо Бунчука омрачилось.
   -- Сейчасъ я слышалъ обрывки одного разговора, -- съ усиліемъ заговорилъ онъ, выпуская руку Шахова.-- Я потому сюда и пришелъ...Тутъ безъ меня странныя вещи совершились...Правда, что Мавраки...
   Онъ не договорилъ. Шаховъ медлилъ отвѣтомъ.
   -- Правда,-- подтвердилъ онъ, наконецъ.
   Бунчукъ не спускалъ съ него пристальнаго взгляда.
   -- И то, что ты, можетъ быть, слышалъ про... про другую сторону, тоже правда,-- сказалъ Шаховъ.
   Вѣки и рыжеватые усы Бунчука зашевелились.
   -- Хорошо, -- промолвилъ онъ.-- Теперь я знаю, что мнѣ дѣлать.
   Онъ помолчалъ.
   -- Прощай, Егоръ,-- тихо произнесъ онъ.
   Шаховъ стиснулъ ему руку и послѣдовалъ за нимъ до конца веранды.
   -- Слушай,-- заговорилъ онъ, касаясь рукой плеча Бунчука, и голосъ его дрогнулъ.-- Если ты когда-нибудь помышлялъ о мести, то знай, что ты давно отомщенъ, вполнѣ отомщенъ.
   Бунчукъ посмотрѣлъ на него мягкимъ, добрымъ, глубокимъ взглядомъ, хотѣлъ что-то сказать, но только изо всей силы сжалъ руку Шахова и они разстались, молча, безъ словъ, безъ дальнѣйшихъ объясненій, и въ памяти ихъ минута этого разставанья осталась навсегда свѣтлою минутой жизни.
   

IX.

   Нѣсколько дней спустя Зоя Никитишна провожала на пароходъ Василія Андреевича и Раю. Они уѣзжали въ Малороссію къ родственникамъ.
   -- А тамъ еще куда-нибудь махнемъ,-- весело говорилъ Бунчукъ.-- Мы съ дочуркой засидѣлись... Пора и провѣтриться... И нѣтъ намъ преграды... Мы съ ней вольныя птицы; куда хотимъ, туда и полетимъ.
   Онъ любовно заглядывалъ дочкѣ въ глаза, а Рая безучастно слушала и блѣдною улыбкой отвѣчала на шутки отца, вспыхивая и прижимаясь къ нему, когда на нее обращались любопытные взгляды постороннихъ зрителей.
   Марѳа Андреевна заливалась слезами и не хотѣла слушать никакихъ утѣшеній.
   -- Гадкая женщина!-- почти вскрикнула она, когда пароходъ отошелъ и публика стала расходиться.-- Всюду, куда ни появлялась, всегда несла несчастье... Мужу жизнь отравила, теперь свадьбу дочери разстроила... А сама добилась-таки своего. Далъ, вѣдь, ей полную волю... На все, на все согласился... Да что ужь!...Безнравственная, гадкая женщина!
   -- Тише, Марѳа Андреевна, успокойтесь, мы не однѣ!-- остановила было ее Зоя Никитишна.
   -- Съ крышъ готова кричать, что она гадкая, безнравственная!-- съ сердцемъ возразила Марѳа Андреевна и, запахивая на ходу широчайшую тальму, которая какъ парусъ раздувалась вокругъ ея огромной фигуры, и мрачно озираясь на стоявшихъ на пристани мужчинъ, будто они всѣ были соучастниками той ненавистной ей женщины, она большими шагами направилась къ ожидавшему ее извощику. Зоя Никитишна въ раздумьѣ вернулась домой.
   Здѣсь ожидало ее письмо.
   "Передъ отъѣздомъ въ страну Солнца,-- писала Клавдія Павловна,-- гдѣ меня ждутъ иные нравы, иные обычаи, быть можетъ, менѣе рутинные, чѣмъ въ Старомъ Свѣтѣ, а не могу удержаться отъ желанія написать вамъ, Зоя Никитишна. Вы одна понимали меня и, надѣюсь, сохранили обо мнѣ добрую память, несмотря на анаѳему, коей, несомнѣнно, всѣ меня предали. Я съумѣла оцѣнить ваше свободомысліе. Вы, какъ и я, отрицаете узкія правила, принципы мелкихъ людишекъ. Вы понимаете, что тотъ, у кого въ жилахъ течетъ не сыворотка, а живая, горячая кровь, не можетъ заключить свою страстную, воспріимчивую натуру въ тѣсныя рамки разсудочнаго анализа. Что если онъ грѣшитъ противъ установленныхъ правилъ такъ называемой общественной нравственности, если другіе страдаютъ отъ его уклоненіи отъ проторенной дорожки, то винить и громить его за то, что онъ слышитъ могучій голосъ природы и внемлетъ ему, несмотря на клики и проклятія зоиловъ, по меньшей мѣрѣ странно...

Прощайте и не поминайте лихомъ
вашу Клеопатру".

   Зоя Никитишна, покачавъ головой, опустила письмо на колѣни, задумчиво устремила взоръ въ пространство, и съ новою силой всталъ въ ея умѣ неразрѣшенный вопросъ:
   "Что нравственно и что безнравственно?"

Е. Ардовъ.

"Русская Мысль", кн.IV--V, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru