Аренский Павел Антонович
Черная вода

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Черная вода

0x01 graphic

Рассказ П. Аренскоrо

Рисунки худ. Н. Кочергина

   Прошли весенние грозы, страшные в Индокитае. Бурый Меконг, подмывая и обрушивая берега, принес в Сайгон тысячи вырванных из земли деревьев, крыш, плетней и трупов утонувших животных. Река залила громадные урочища тропического леса, образовав неподвижные гниющие болота, непроходимые ни для человека ни для зверя. Это -- "Нуок-Ден" -- Черная Вода.
   Если бы не древние плотины, построенные еще во времена китайского владычества, болота Нуок-Ден затопили бы низменные береговые селения и их поля.
   Земля дымилась, мощные ночные испарения колебали сияние звезд. На маленькой висячей террасе около зеленой лампы сидели два чиновника в фланелевых костюмах. Равнодушные к звездам, они потягивали коньяк и поздравляли друг друга с окончанием срока службы в провинции.
   -- Вы кое-что приобрели себе за это время, Лекок, э?
   -- Я? Это вы скопили себе состояние, Картье.
   Картье погладил черную бороду.
   -- Что делать! -- вздохнул он. -- Зато мы несем им культуру. -- И он наполнил стаканы из бутылки с французской этикеткой.
   -- И оставляем им свое здоровье, -- прибавил Лекок, высохший, как стручок перца, от постоянной малярии.
   Картье был сборщиком податей и таможенным начальником местечка. Не обременяя себя слишком сложной тактикой, он просто объявлял контрабандой все, что встречал в руках у туземцев прохладные утренние и вечерние часы, результате, едва завидя его, аннамиты бросали на землю свои корзины и убегали с криком "Капитан! капитан!".
   Лекок, будучи фельдшером, действовал осторожнее, главным образом при помощи спирта и опиума, которыми он отравлял вверенное ему население. Друзья работали рука об руку.
   Служебные контракты в Аннаме заключаются на два года. Третий год считается критическим для здоровья европейцев. К концу этого срока в обобранном селенье на Меконге не осталось ничего, кроме риса на корню. Здесь взаимоотношения друзей претерпели видоизменение.
   -- Когда отправляетесь вы в Сайгон? -- спросил Лекок.
   -- Боюсь, что мне придется задержаться с делами, и вы уедете без меня, ами [Ами (по-французски) -- друг].
   -- Да? Но ведь и я еще не так скоро выберусь отсюда.
   "Этот бандит хочет забрать у них урожай риса", -- подумал Лекок.
   "Уж не покушается ли этот пустомеля на мой рис?" -- (подумал Картье.
   Друзья поговорили о свином стаде сборщика и о кохинхинских курах Лекока, но оба, как две хищные амбарные крысы, думали теперь только о рисе.
   -- Урожай должен быть недурен, -- вскользь заметил Лекок. -- Мне осталось взыскать кое-какие долги с населения.
   -- Долги? Но у вас больное воображение, ами. Разве вы не знаете, что весь урожай принадлежит правительству в уплату недоимок?
   Лекок не мог больше сдерживаться. Слегка побледнев, он упомянул о некоторых общеизвестных злоупотреблениях сборщика по службе. Картье вскипел.
   -- А, вы угрожаете мне? Так знайте, что я не оставлю здесь ни одного зерна! Что мое -- то мое! Если бы я мог, то увез бы с собой в Сайгон и этот дом, потому что хлева, которые я построил внизу, стоят дороже его самого.
   -- Берите, непременно берите его с собой, -- заметил Лекок. -- Эта драгоценная, хотя и слегка подгнившая свинарня-- самое подходящее для вас жилище.
   И, втянув голову в плечи, он быстро спустился по крутой лестнице, в то время как мимо него просвистела бутылка, брошенная мощной рукой сборщика.
   На следующий день к вечеру фельдшер вышел Прогуляться в поля. Он не переставал думать о вчерашней ссоре. Ровно сутки зависть и злоба точили фельдшера, и по лицу его разлилась желтоватая бледность. Лекок не мог бороться со сборщиком и всегда уступал ему. Два года презирал он его за примитивность мышления и грубость чувств, и два года все делалось так, как этого хотел Картье, а не Лекок.
   Картье хохотал, ел как одна из его многочисленных свиней, не ведал никаких противоречий, бил туземцев палками, грабил беззастенчиво и безнаказанно, и все его боялись. Лекок в поту нечистой совести крал по мелочам, вечно терзался страхом возмездия и религиозными сокрушениями, чах от лихорадки и не имел никакого престижа.
   Он ненавидел Картье.
   Долина, окаймленная зелеными стенами леса, исполненная мира и плодородия, тонула в солнечных лучах. В мелких оросительных канавах резвились макроподы -- маленькие огненные рыбки. Они сверкали как живые драгоценные камни и выпускали жемчужные пузыри. На корни деревьев из воды вылезали рыбки-прыгунки, работая грудными плавниками как ластами. Похожие на крохотных драконов, они страшно вращали глазами и прыгали в воздух за насекомыми.
   Фельдшер, врожденный рыболов, на этот раз не обращал на них никакого внимания. Он не слышал и тонкого благоухания лотосов, которые свертывали на ночь мясистые лепестки своих белых чаш. Он смотрел на поля и видел только рис, хотя и это скромное растение представлялось его воспаленным глазам в чудовищно искаженном виде -- в форме банковых билетов, которые Картье засовывал в свой карман.
   Серебристые кусты риса подымались из теплой, илистой, мерцающей воды полей. Эти поля были результатом труда многих поколений туземцев. Со стороны, примыкавшей к лесным плотинам, они представляли сложное архитектурное построение из отвердевшей глины, где небольшие затопленные террасы, снабженные ободками, искусно располагались одна над другой, соединенные многочисленными узкими стоками. Вода бежала по ним из шлюзов плотины, равномерно орошая каждую ячейку. На противоположном склоне, куда не могла добраться вода, в поперечных канавах медленно вращались водочерпальные колеса. Сделанные из бамбука, наполовину погруженные в воду, они отличались от обыкновенных мельничных колес кувшинами, прикрепленными к лопастям.
   Маленькая полуобнаженная аннамитка ступала ногою на лопасть и тяжестью своего тела погружала ее в воду. В то же время противоположная лопасть подымалась из канавы с наполненным кувшином и опрокидывала его в желоб. Таким образом женщина с каждым шагом выливала кувшин воды на свое поле. Но солнце и. земля жадно поглощали влагу, и женщина целый день топталась на колесе, равномерно и тяжело покачиваясь, тупея от однообразного скрипа дерева и от горячих испарений земли.
   Задолго до посева риса его зерна мочат в воде и высаживают в унавоженные грядки около домов. Лишь через месяц молодые ростки пересаживают кустиками в грунт полей, обработанный водой и мотыгой и превращенный в тщательно измельченный жидкий ил. Затем три месяца следят, чтобы вода покрывала поля.
   Когда рис начнет желтеть, воду спускают. Колосья жнут серпами и обмолачивают, гоняя буйволов по разостланным снопам. Потом зерна очищают от кожуры длинными деревянными толкачами в глиняных горшках.
   Когда все готово, приезжают туземные чиновники с такими длинными ногтями на пальцах, что дух захватывает от почтенья, или чернобородые французские комиссионеры и забирают рис. Аннамит радуется горсти серебряных монет, которая остается у него в руке, не зная того, что монеты эти незаметно, но неизменно возвращаются в карманы того, кто их выдал.

0x01 graphic

Когда все готово, приезжают туземные, чиновники с такими длинными ногтями на пальцах, что дух захватывает от почтенья, или чернобородые французские комиссионеры, и забирают рис.

   Через месяц аннамит отдает последний франк за трубку опиума и опять взваливает на плечо тяжелую мотыгу и гонит жену на водочерпальное колесо. И так длится века и тысячелетия, потому что культура риса древна, и еще две тысячи триста пятьдесят шесть лет до новой эры китайский император Яо приказал своим рабам построить первые оросительные плотины на рисовых полях Ян-цзы-кианга, чтобы увеличить доход казны.
   Двигаясь по узкой тропинке, Лекок встретил молодую женщину, возвращавшуюся с поля, и ядовито усмехнулся.
   -- Работай, работай, Ли-Тан, -- сказал он. -- Капитан будет тебе благодарен.
   Когда аннамитская девушка красива, ей дают безобразное имя, чтобы отвратить от нее внимание злых духов. Ли-Тан была очень красива, и имя ее значило "летучая мышь".
   Солнце золотило ее широкую коническую шляпу из рисовой соломы и длинную черную кисточку, спадавшую на грудь. Все знали, что Картье три месяца держал ее у себя служанкой в то время, как ее муж, Рикашта, сидел в тюрьме в Луан-Прабане за непочтительное отношение к начальству.
   -- Я работаю на своем поле, -- сказала Ли-Тан. -- Почему капитан будет мне благодарен?
   -- А недоимки? Разве ты расплатилась?
   -- Он сам не заплатил мне денег, которые обещал.
   -- Он и не заплатит тебе, дурочка. Он не оставит вам ни одного зерна, он сам сказал мне это.
   -- А что мы будем есть?
   -- Траву! Болотные лопухи, которые калечат коров, дикие огурцы, от которых пухнут животы у детей, и ядовитую волчанку!
   Эти слова произвели на Ли-Тан впечатление заклинания. До поздней ночи на дворах горели костры, и люди тихо совещались. Огонь освещал старые позеленевшие бревна свай, похожих на слоновые хоботы. Самые хижины, построенные на сваях, тонули во мраке неба.
   На следующий день ни одна женщина не вышла на полевые работы. Картье не мог не заметить этого. И когда на второй и на третий день повторилось то же, он сдался.
   -- Ами, рюмочку коньяку, э?
   Фельдшер понял, что ветер переменился, и принял предложение. В пять минут приятели поделили между собой поля туземцев и возобновили союз.
   -- Но они забросили поля, -- воскликнул Картье. -- Они попрятались в свои голубятни и даже не выходят на улицу. Не предупредил ли их какой-нибудь негодяй о наших намерениях?
   -- Не знаю, кто бы это мог быть.
   -- Я так же. Если бы я это знал, то своими руками выдрал бы его бороденку.
   Лекок даже не притронулся к бороде, на которую откровенно покосился сборщик. Хитрый человек предложил погрузиться на джонки и уехать в Луан-Прабан, чтобы обмануть подозрения туземцев. Недельки же через две вернуться обратно прямо к жатве.
   -- Вы -- настоящий друг! -- воскликнул Картье и обеими руками пожал руку Лекока.
   План был одобрен, разработан в подробностях, и слуги получили соответствующие распоряжения. Но вечером Да-нонг, старший слуга сборщика, открыв по обыкновению решетчатые ставни, заменявшие оконные стекла в этих душных широтах, и поставив на стол два прибора с прохладительными, почтительно доложил, что джонок нет.
   -- Как, ни одной?
   -- Ни одной, кроме лодки капитана. Ни одной джонки и ни одного аннамита, капитан.
   -- Куда же они делись? Может быть отправились на рыбную ловлю?
   -- Должно быть отправились на рыбную ловлю.
   Лицо Данонга было как всегда непроницаемо и бесстрастно.
   -- Пошли мне старшину, -- рявкнул Картье.
   -- Старшина уехал!
   -- Пришли его помощника.
   Но и помощника не оказалось. Все это было странно. Лекок сам пошел в деревню и вернулся через полчаса, зеленый, как незрелый пизанг.
   -- Они уехали, -- сказал он, -- уехали все. С женщинами, детьми, курами и собаками. Деревня пуста.
   Это была истина. Чиновники не могли притти в себя от изумления.
   Деревня стояла на берегу реки, отделенная от нее длинной болотистой отмелью, заросшей папоротниками и бамбуком. Небольшие тинистые пруды, в которых обычно целыми днями лежали пепельно-черные буйволы, выставив наружу лишь свои ноздри и чудовищные рогатые головы, теперь были пустынны. Безмолвные дома, поднятые на сваях под самые кроны манговых деревьев, чернели провалами открытых дверей. Нигде не было ни души. На очагах серела остывшая зола, в хлевах притаилась тишина.
   Чиновники взлезали по шатким бамбуковым лестницам и, нагнувшись, входили в хижины, в которых им никогда раньше не приходилось бывать.
   От сырости стены были покрыты грибовидными лишаями и зеленоватыми подтеками плесни. Пахло своеобразным запахом мускуса, вяленой рыбы и ароматических трав. Вся несложная утварь домашнего обихода аннамитов была вывезена. Не осталось ни одного глиняного горшка, ни одной ширмы, ни одной цыновки. Лишь большие черные тараканы суетились по углам, шевеля усами, да в тростниковых кровлях шуршали ящерицы.
   -- Объясните же мне, Лекок, куда они поехали?
   -- Полагаю, искать новых мест для поселения. Это бывает. А может быть просто переселились на реку. Вы знаете, есть такие селения -- прямо на воде, на джонках.
   -- Но эго бунт! -- воскликнул Картье. -- Я дам знать в город, нам пришлют солдат, я заставлю их работать!
   Ему отвечало эхо пустых домов и жалобное мяуканье забытого ь траве котенка. На берегу реки стояла одна лодка сборщика и легкий челнок фельдшера, любителя рыбной ловли. Кругом серебрились рисовые поля.
   -- Вы знаете, -- таинственно сказал Лекок. -- Все это -- дело рук мошенника Рикашты. Он подговорил аннамитов. Судья поступил легкомысленно, выпустив Рикашту из тюрьмы. Я не ошибался, утверждая, что он в связи с черными флагами [Речные пираты в Индокитае].
   Допрос слуг не дал никаких результатов. Они ничего не знали, или делали вид, что не знают. Двое из них были немедленно посланы в город лесной тропой.
   Ночь пришла сразу, без обычного мычания скотины и тявканья собак. Бумажный фонарь фельдшера, с которым он отправился к себе, показался сборщику почти нереальной тлеющей искрой, потонувшей во мраке.
   Лишь только Картье заснул, стаи шакалов залились истерическим хохотом под самыми окнами. Сборщик вскакивал, ощупывая похолодевшей рукой портфель с деньгами. За окном ему чудилось бронзовое лицо Рикашты и его нож, исписанный золотыми китайскими письменами. Ставни трещали, обнаглевшие крысы подняли невероятную возню и сотрясали тонкие бамбуковые перегородки дома.
   Утро принесло новую неприятность: слуги Лекока ночью покинули дом.
   -- Вы вероятно заплатили им полное жалованье, -- сказал сборщик.
   -- Не в том дело, ами. Это -- заклятые враги, которые служили нам только благодаря установившемуся порядку вещей. Теперь этот порядок явно куда-то испарился. Сегодня ушли мои, завтра уйдут ваши. Надо уезжать.
   -- Вздернуть их всех на одной пальме с вашим Рикаштой!
   -- Не упоминайте о нем. Он снился мне всю ночь. Мне даже казалось, что он ломился в дом, и я не вполне уверен, что это было только во сне.
   Картье вспомнил свои ночные виденья, но не сдался.
   -- Ха-ха-ха! Так вы, значит, трус, ами! Подождите еще до завтра. Если не будет никаких перемен, обещаю вам, что мы уедем вместе.
   Но никаких перемен не произошло. Поверхность реки блестела как расплавленное стекло, так что больно было глазам. На ней не показалось ни одного судна. Покинутая деревня под долгими палящими лучами тропического солнца производила удручающее впечатление. Картье вообще не переносил тишины -- она казалась ему враждебной. К концу дня сборщик стал нервничать и оглядываться.
   -- Я не узнаю местности, -- ворчал он. -- Откуда здесь эта группа пальм и панданусов? Разве они были здесь раньше? Я никогда не замечал их. И вообще надо было селиться подальше от деревни. А лес? Посмотрите на лес! Подполз он что ли за эти дни? Мы окружены им, мы просто в его тисках!
   -- Лес будет здесь скоро, -- зловеще сказал Лекок. -- Подождите еще недельку, дайте пройти дождям, и вы увидите, как зацветут плетни, оживут бревна домов, лианы заплетут площадь, а по этой самой дорожке стоны будут ходить на водопой.
   Словно в подтверждение этих слов, тишина вдруг огласилась цырканьем и бормотаньем, и стая обезьян, спрыгнув с деревьев, вихрем понеслась по крышам домов.
   Вечерний меланхолический звон лягушек разносился по рисовым полям. Достаточно было трех дней бездействия, чтобы безнадежно нарушить всю стройную систему орошения. Вода стояла лужами, образуя мелкие озера, бугры поднялись и сохли на солнце.
   Вдоль опушки леса порхали крупные огнисто-синие и нежно-бирюзовые бабочки. Лес стоял непроницаемый, древний, безмолвный. Он воздвигался четырехъярусным сумеречно-зеленым хаосом, и под нижними сводами его царил мрак. Как в цельном живом организме, все было здесь в непрерывном, но невидимом движении, в непрестанной, но безгласной борьбе. Нельзя было различить где корни, где ветви, где стволы -- все переплелось, вросло друг в друга, застыло в судорожном, смертельном объятии. Давно сгнившие безжизненные стволы стояли во весь рост, как исполинские скелеты, потому что им некуда было упасть, и на их мертвых телах распускались облака эпифитных цветов, подобных сновидениям. Воздушные корни смоковниц спускались с ветвей, врастали в землю и образовывали новые деревья. Непроходимые сети лиан оплетали все; вьющиеся пальмы ротанги, свернутые в сотни колец, как змеи подымались по стволам и раскидывали над кронами самых высоких деревьев тончайшие перистые веера. От густого запаха прели и густых, почти осязаемых ароматов цветов спирало дыханье. Подавляющая тишина нарушалась лишь однообразным стрекотом ночных сверчков, потому что здесь всегда была ночь.
   Картье и Лекок остановились на узкой, чуть заметной тропинке, не рискуя итти дальше.
   -- Сомневаюсь, чтобы наши посланные прошли по этой дорожке в город, -- сказал Лекок. -- Здешний народ избалован рекой.
   -- Нельзя же было доверить им последнюю лодку, -- ворчливо возразил Картье.
   Они вернулись домой, когда солнце зашло за горизонт. Небо быстро позеленело, полиловело, и в то время как на западе еще сиял бледно-розовый столб света, на востоке в темно-синей глубине рассыпались драгоценные каменья мерцающих звезд.
   Молча поужинали на террасе. Слуги принесли свет. Тотчас же вокруг огня заплясали большие ночные бабочки. Дохнуло резкою сыростью, проникнутой гнилостными ароматами леса.
   -- Удивительно, как это я еще не сдох в этом климате, -- проворчал Лекок, принимая облатку хины.
   -- Это оттого, что вы пичкаете себя всякой мерзостью. Вы сами отравляете себе жизнь, -- оказал Картье и закурил сигару.
   Внезапно Лекок заметил вдали какие-то огни.
   -- Смотрите, туземцы возвращаются! -- воскликнул он.
   -- Это просто светляки.
   -- Это костры, Картье. Они кажутся зелеными, потому что горят в лесу. Это костры на плотинах. А не отправились ли аннамиты на плотины? Ведь они давно собирались чинить их.
   Позвали Данонга и указали ему на огни.
   -- Должно быть, чинят плотины. -- бесстрастно согласился он.
   -- Интересно знать, зачем им понадобились для этого дети, свиньи и весь их домашний скарб? -- ядовито заметил Картье.
   Возражение было основательно. Огни продолжали тлеть, но не предвещали ничего отрадного.
   -- Приходил человек, -- лаконично сказал Данонг.
   -- Когда?
   -- Прошлою ночью. Спрашивал, когда уедет капитан. Я сказал: не знаю.
   -- Кто это был?
   -- Рикашта.
   Лекок и Картье мрачно переглянулись. По уходе слуги они ощупали свои револьверы.
   Бабочки летали в неисчислимом количестве. Они бурно чертили воздух, ползали по столу, бились о стены, попадали в лицо.
   -- Совершенно невероятное нашествие, -- отплевываясь, пробормотал Картье. -- Что тут творится?
   -- Обращаю ваше внимание на этих бабочек, -- сказал Лекок. -- Это буом-буом, которые живут над болотами Нуок-Дена. Туземцы считают их душами умерших.
   -- Перестаньте болтать! Вечно вы мелете какой-нибудь вздор. То слонами бредите, то душами умерших. Пойдемте в дом, вы переночуете у меня.
   Они заперлись и легли. Картье -- на кровати под москитным пологом, защищавшим его от ядовитых укусов летающих, прыгающих и ползающих обитателей тропической ночи. Лекок -- без всякой защиты, на раздвижном кресле. Они пожелали друг другу доброй ночи. Картье потушил свет и осторожно пощупал что-то под матрацем.
   Каждый погрузился в свои мысли.
   Картье думал:
   "Этот мечтатель Лекок конечно не заметил портфеля. Безвредный дурачок, которого ничего не стоит провести. Впрочем, хорошо было бы, если бы его укусил скорпион или очковая змея. Тогда я сразу избавился бы от единственного свидетеля за эти два года".
   Лекок думал:
   "Этот грубиян Картье не сумел даже припрятать свое богатство: жирная туша его выдавила портфель из под матраца, как начинку из пирога. Хорошо было бы, если бы моего приятеля хватил удар или свалившаяся с потолка балка. Тогда портфель перешел бы ко мне без всяких хлопот и осложнений".
   -- Лекок, вы спите?
   -- Нет, мой друг, а что?
   -- Почему у нас пахнет падалью?
   -- Не знаю, -- сказал фельдшер, лишенный обоняния, и повернулся на другой бок.
   "Неверен был бы также заворот кишок, -- продолжал рассуждать этот мечтатель. -- Или рыбья кость, застрявшая в горле. Немного битого стекла в кишках или крысиный яд, проглоченный впопыхах вместо хинина, немедленно дали бы эффектный результат. Удивительно, скольких опасностей избег этот человек! Почему, например, его не заели крысы, которые, по его собственным словам, чуть не сбросили дом со свайных подпорок на землю?"
   -- Картье, где ваши крысы? Я их не слышу.
   Сборщик ответил вопросом:
   -- Я хотел бы знать, чем здесь воняет? Неужели вы не чувствуете?
   -- Да, попахивает. Может быть шакалы притащили какую-нибудь дохлятину? А кстати, где шакалы?
   -- Почем я знаю!
   -- Вы, кажется, говорили, что они прошлой ночью хотели вас съесть?
   -- Шакалы не едят человека, пора бы вам это знать.
   -- Да, но они не воют. Вы знаете, это очень странно. Особенно отсутствие крыс. Когда крысы покидают дом, это...
   -- Замолчите, Лекок! Вы опять понесете какой-нибудь вздор.
   Но зловоние становилось невыносимым. Оно заливало воздух темными тревожными волнами, словно излучаемое гнилыми стенами дома.
   Картье вскочил и начал одеваться.
   -- Дайте фонарь. Вы говорили, что огни были на плотинах?
   -- Да.
   -- Идите за мной.
   Они вышли, и в лицо им сразу пахнуло тиной и болотом. Рдеющий месяц, опрокинувшись, заходил за верхушки леса. На террасе стояли слуги.
   -- Что такое? -- спросил Картье и, не получив ответа, стал спускаться по лестнице. Снизу на него глянуло его собственное черное изображение с фонарем в руке.
   -- Вода! -- воскликнул он. -- Откуда здесь вода?
   Никто не сказал ни слова. Вода покрывала две ступеньки и продолжала прибывать. Заметно было медленное течение к реке.
   -- Картье, это Нуок-Ден, -- пролепетал Лекок, у которого затряслись колени. -- Вода прорвала плотины.
   -- Не вода, а они, эти желтые канальи, прорыли плотины! Чтобы затопить поля, чтобы нам не достался их рис! -- Глухо ответил Картье.

* * *

   Трое слуг были посланы вброд за лодкой. С фонарями и длинными шестами вступили они в воду, доходившую им до колен. Картье скрежетал зубами.
   -- Лекок! Если вы увидите где-нибудь и когда-нибудь Рикашгу, или его тень, или только его отражение в ваших дурацких снах -- стреляйте без всяких разговоров!
   Наступившее утро озарило мрачное зрелище. Вся долина была затоплена. Дома, деревья, огонь зари отражались в воде, как в черном зеркале. Гнилой мерцающий воздух стоял над этой прорвавшейся лесной утробой, окружая предметы сумеречными ореолами. Кожа людей была покрыта липкой испариной.
   Привели лодку и маленький челнок фельдшера.
   -- Вы располагаете только челноком, -- сухо сказал Картье, -- лодку буду грузить я.
   -- Не забудьте захватить портфель из-под матраца, -- злобно ответил Лекок.
   К его ужасу Картье стал грузить свиней. Визжащих животных ловили в воде, закалывали, потрошили, солили и укладывали на дно лодки. Эта адская работа заняла весь день. Вода поднялась еще на три ступени, оставалось четыре.
   -- Мы все подохнем здесь, -- кричал Лекок. -- Вы знаете, что черная лихорадка убивает в три дня?
   -- Я предупреждаю всякую болезнь заранее, -- отвечал Картье, опустошая третий стакан теплого коньяку, -- поэтому я всегда здоров.
   Но вечером его начало рвать, он побледнел и повалился на постель в страшном припадке озноба. Двое из трех туземцев, ходивших за лодками, также слегли. Отъезд отложили до рассвета.
   Настала ночь. Месяц повис над черной водой. Картье лежал неподвижно, черный и худой, с револьвером в руке. Глаза его были закрыты, лицо приобрело строгое, чуждое выраженье.
   В комнату вошел Дананг.
   -- Смерть, -- сказал он, издали поглядев на больного. -- Надо ехать.
   -- Куда же ночью ехать, Данонг? -- сказал Лекок. -- Можно утонуть, лодка нагружена до краев.
   Данонг покачал головой и молча вышел. Лекок запер дверь, опустил на лицо москитную сетку и устроился в кресле.
   На столе горела ночная лампа, окруженная тучей насекомых. По стенам сновали гекконы, -- маленькие черные ящерицы, вышедшие на охоту за москитами. Лапки гекконов снабжены присосками, что дает им полную возможность бегать по потолку так же свободно, как по полу. Ящерицы издавали однообразный скрипучий писк, который сквозь дремоту показался фельдшеру звуком пилы. Лекок встрепенулся и поднял голову. Уж не подпиливает ли кто-нибудь связи? Два геккона свалились с потолка на стол и продолжали драться, не обращая внимания на человека.
   Фельдшер стряхнул с себя сон и осторожно вышел на террасу. Он намеревался выкинуть две-три свиные туши и втиснуть в лодку кое-что из своих вещей. Оглушительно звучали голоса лягушек и сверчков, сливаясь в величественный и далекий концерт ночи -- "тиб-тибау", как его называют малайцы. Вода поднялась. Челнок, привязанный к свае, касался бортами террасы. Но лодка исчезла.
   Лекок окликнул Данонга -- и не получил ответа. Помещение для слуг пустовало. Они уехали, захватив своих больных и всю поклажу.
   -- Картье! -- крикнул Лекок. Но тот храпел и бормотал в бреду.
   Лекок быстро взвесил положение. Прежде чем почувствовать страх одиночества, он ощутил волнующее и порочное сознание отсутствия свидетелей. С лампой в руке стоял он один среди черных вод, нето прислушиваясь, него соображая. Глаза его блестели как у волка, и он не замечал москитов, яростно жаливших лицо.
   -- Картье! -- еще раз негромко окликнул он. Из-под подушки торчал угол портфеля.
   Лекок поставил лампу на пол и с револьвером в руке медленно двинулся к постели. Он не смотрел в лицо спящего из опасения разбудить его. Руки его дрожали, глаза не отрывались от портфеля.
   Вдруг храп прекратился.
   -- Лекок, -- тихо сказал Картье, не открывая глаз, -- караульте дверь. Я видел лицо Рикашты.
   Лекок оглянулся, весь обливаясь горячим потом. Ему показалось, что заговорил труп. Между тем сборщик несомненно говорил в бреду. Он снова тяжело храпел и бормотал неясные слова.
   Прошло минут пять, пока Лекок собрался с силами и вновь подошел к кровати. Прежде чем поднять револьвер, перевел дух и зажмурил глаза. Когда открыл их, Картье сидел на постели и целился в него.

0x01 graphic

Картье сидел на постели целился в Лекока.

   В ужасе выронил револьвер и протянул вперед руки. Картье выстрелил. Лекок отскочил к стене.
   -- Опомнитесь! -- крикнул он. -- Я только хотел дать вам хинина.
   Вторая пуля вонзилась в стену над головой фельдшера. Он согнулся пополам и с ревом выскочил на террасу. Вслед ему прогремело еще четыре выстрела. Картье выронил оружие и с бессмысленным хохотом опрокинулся на кровать. Сознание ни на минуту не возвращалось к нему.
   Лекок прыгнул в челн, озаренный месяцем, захватил на лету свой чемодан и отчалил. Чумное дыхание воды охватило его ужасом, ему казалось, что он будет немедленно засосан болотом. Ветви потопленных деревьев скребли по дну. Лекок судорожно ударил веслом, вплыл в угольную тень соседнего дома и ударился о сваю.
   Вдруг чья-то черная рука сдавила его горло. В лунном луче мелькнул клинок с золотыми китайскими письменами. Лекок вскрикнул -- и это был его последний крик.

* * *

   Картье очнулся лишь на третий день. Он высох, как скелет, его голова тряслась, тело горело. Как животное перед смертью, он на четвереньках пополз к воде.
   Лагуна дышала гнилым зноем. Стояла страшная тишина, которая бывает перед ураганом.
   От слабости Картье несколько раз припадал к полу. Дреки были влажны, дом покосился. В углах шевелились жабы. На перилах, под кровлей -- всюду, где была тень, выросли большие вонючие грибы. Вода достигла уровня террасы и стояла неподвижно. Время от времени из глубины ее сонно подымались черные пузыри и лопались на поверхности.
   Нагнувшись с помоста и припав ртом к воде, Картье долго и жадно пил. Потом он тупо уставился на вечернюю зарю, запекавшуюся кровью. Оттуда подымалась туча. В воздухе не было ни малейшего движения. Это вселяло безотчетный страх.
   Над головой длинной вереницей пронеслись темные птицы с торчащими ушами. Это были келонги, летучие собаки, отправлявшиеся на ночную охоту. Но они сейчас же вернулись и, описав несколько тревожных бесшумных кругов над болотом, безмолвным привидением скрылись в лесу.
   Засветил месяц, нахлынули бабочки. Они подымались снизу, от воды, черными фейерверками, беззвучными пышными взрывами, и рассыпались как вулканический пепел. Пыль от их крыльев наполнила воздух.
   Картье ни о чем не думал. Он превратился в одну из бессловесных тварей Нуок-Дена. Глотнув еще раз воды и повинуясь инстинкту, он собрался ползти обратно в свое темное логовище, когда на реке появились джонки.
   Они шли сверху по течению, распустив большие перепончатые паруса, торопясь уйти от грозы. На каждой было три мачты и три паруса. Передний висел прямо, оба задних распускались влево и вправо наподобие крыльев. На носу с обеих сторон было нарисовано два больших черных глаза, -- чтобы обмануть водяных бесов и заставить их думать, что плывет дракон [Аннамиты, как известно, веками ведут жестокую борьбу с бесами при помощи талисманов, заклинаний и всяческих хитростей, но по большей части сами остаются обманутыми, потому что бесы давно покинули водные пучины и лесные трущобы и, заручившись мандатом от французского правительства, наверняка -- пулеметами и ядовитыми газами -- поражают непокорных туземцев. Примеч. автора.].

0x01 graphic

Джонки шли сверху по течению, распустив большие перепончатые паруса.

   Видение этой фантастической флотилии, двигавшейся в лунном дыму болотных туманов, пробудило в Картье смутные воспоминанья.
   Он зашевелился, задрожал, шатаясь встал на ноги и начал торопливо одеваться. На голову надел белый шлем, под мышку взял портфель.
   Джонки приближались бесшумно и величественно. Картье закричал, захрипел, замахал руками. Он пришел в страшное волнение. Это были здешние деревенские джонки, он отлично узнал их, сразу и ярко вспомнил все.
   Джонки поровнялись с деревней, но не остановились. Ни одна из них не повернула к террасе, не замедлила движенья. Между тем они не могли не слышать крика Картье: каждое, даже тихо сказанное слово отчетливо отдавалось водой. Одна, за другой призрачными силуэтами, подобно гигантским летучим мышам, проплыли джонки мимо и скрылись за поворотом.
   Картье умолк. Все звуки замерли, земля потонула в тишине. Вдруг стало темно, туча закрыла месяц. Картье нагнул голову и в страхе оглянулся.
   Вся поверхность лагуны излучала фосфорический свет. Затопленные дома светились словно гигантские гнилушки. Плесень на полу и стенах струила тихое, сумеречное сияние. Картье прикоснулся к перилам, и его рука засветилась мраке.
   -- Это смерть, -- подумал он. -- Я в раю.
   Он вошел в дом и упал в кресло. Глаза его ввалились черными ямами.
   Миллионы бабочек, дрожа крыльями, в каком-то судорожном сне низко трепетали над водой. Издали надвигался грохот.
   Первый же порыв ветра с подавляющей свирепостью захлопнул дверь. Дом вздрогнул и застонал. Комната потонула в фиолетовом огне молний.
   Раскаты грома стали непрерывны. К ним вскоре прибавился другой звук, -- отдаленный рев бегущей воды. Ураган согнул деревья и понес по воздуху ветви, крыши, плетни. Дождь хлынул не струями, а потоками воды, и земля стала похожа на морское дно, покрытое водорослями.
   В комнату ворвались ручьи, ветром сорвало ставни. Пол накренился.
   Сгнившие, -- а может быть и подпиленные -- сваи подались под напором воды, и дом, сорванный со своего основания, зачерпнув одним краем, понесся по течению, ударяясь о деревья, крутясь на водоворотах, гонимый ревущею бурей во мрак.

* * *

   Ураган гремев всю ночь.
   Утром тучи рассеялись, и поднялось солнце.
   В Луан-Прабане, в тридцати километрах ниже затопленного селения, скопились сотни джонок и сампанов. Пришедшие накануне, перед грозой, стояли крайними. Они привезли контрабанду-- темные тюки с оружием под корзинами зелени и фруктов.
   Лодки были покрыты двускатными шалашами из цыновок. На корме, на маленьких очагах женщины варили рис, приправляя его "нюокнамом" -- темным соусом из разложившейся рыбы с пряностями. Мужчины жевали бетель, оплевывая за борт красную слюну.
   Всюду шла оживленная торговля. Драгоценнейшие плоды земли -- маленькие нежные мангустаны, подаваемые в отелях заледенелыми, как сливочное мороженое; крупные колючие дурианы, пахнущие падалью, но обладающие тончайшим вкусом и высоко ценимые на Востоке; золотистые связки манго и дынеобразные папайи -- все это пышными гроздьями наполняло корзины и продавалось за гроши. Речной базар был в самом разгаре, когда на реке появился дом, сорванный ночною бурей и медленно влекомый течением. Никто не обратил на него внимания, так как это было обыденным явлением.
   -- Эй, Ли-Тан, берегись! -- крикнул Рикашта и поднялся с багром в руках.
   Но было уже поздно. Дом ударился в крайнюю джонку. От толчка дверь распахнулась, и перед онемевшими людьми предстал сборщик Картье. Он покойно сидел в кресле в белом шлеме и с драгоценным портфелем на коленях.

0x01 graphic

Картье спокойно сидел в кресле в белом шлеме и с драгоценным портфелем на коленях.

   -- Капитан! -- в ужасе вскрикнула Ли-Тан и судорожно швырнула на дно лодки свою корзину. Но несмотря на то, что в ней на этот раз была несомненная контрабанда, страшный чиновник не сказал ни слова, даже не пошевелил пальцем. Он был мертв.
   Дом тихо завернуло течением, и в полном безмолвии Картье важно продолжал свой путь вниз по реке. Никто не вздумал остановить его, страх бежал перед ним по берегам Меконга.
   И если бы не речные крокодилы, вскоре положившие конец этому путешествию, Картье удалось бы осуществить желание, которое он сам считал невыполнимым: приехать в Сайгон в собственном доме.

----------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Всемирный следопыт", 1930 No 03.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru