Ашкинази Михаил Осипович
Тургенев и террористы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   И. С. Тургенев. В воспоминаниях революционеров-семидесятников
   Собрал и комментировал М. К. Клеман
   Редакция и введение Н. К. Пиксанова
   М.,-- "АСАDЕМIА", 1930
   

М. О. АШКИНАЗИ

ТУРГЕНЕВ И ТЕРРОРИСТЫ

   Кроме воспроизведенной в настоящем сборнике статьи М. О. Ашкинази, напечатанной впервые в 8-й книжке журнала "Минувшие Годы" за 1908 г., известна более ранняя запись его воспоминаний об И. С. Тургеневе, в книге "Tourguéneff inconnu" (Неизвестный Тургенев), изданной им в Париже в 1884 г. под псевдонимом Michel Delines. Русская версия воспоминаний Ашкинази более полна, кое в чем отличается и даже противоречит французской версии (отличия эти отмечены в подстрочных примечаниях). Во французских воспоминаниях имеется, однако, заключительная глава, отсутствующая в русской статье, в которой автор пытается формулировать отношение Тургенева к революционерам. Приводим ее в переводе:
   "Мы достаточно ясно показали, что Тургенев не был нигилистом, что он никогда не стал бы помогать революционерам убить царя или взорвать Зимний дворец. Он не сочувствовал программе революционеров, его идеалом для России была конституционная монархия с царем, подобным королеве Виктории.
   "Что же сближало его с революционерами?-- Горячая любовь к человеческой мысли, в какой бы форме она ни проявлялась. Он был убежден, что "либералы старого покроя", как он себя называл, должны помогать преследуемым и угнетенным высказать свои мысли...
   "Тургенев никогда не был замешан ни в одном покушении, не участвовал ни в одном заговоре -- всякое насилие было ему чуждо, и все же он был великим революционером. Такие люди, как он, опаснее, нежели это считают -- они не приносят ущерба тиранам, но убивают тиранию".
   Эта несколько наивная заключительная главка воспоминаний Ашкинази, адресованная к иностранным почитателям автора "Нови", не вносит большой ясности в вопрос об отношениях Тургенева к революции, но она является характерным показателем отношений к нему французского читателя, наглядно комментируя замечание Тургенева, что в глазах французской полиции он -- "самая матка нигилистов".
   Михаил Осипович Ашкинази (1851--1914) -- эмигрант, переводчик и публицист. До своего переселения в Париж в 1879 г. сотрудничал в "Новороссийском Телеграфе", в 80-х годах печатал статьи в "Неделе" и "Деле". Обосновавшись в Париже, посвятил себя ознакомлению западно-европейского читателя с русской литературой. Им были даны французские переводы Л. Толстого "Детство и отрочество" и отрывки "Войны и мира", Щедрина "За рубежом", Гончарова "Обрыв", Достоевского "Подросток" и отдельные произведения Гаршина и Лажечникова. М. Ашкинази опубликовал, частью под своим именем, частью под псевдонимом Michel Delines, ряд статей о русских писателях в иностранных изданиях ("Siede", "The Athenaeum", "Indépendance Belge" и др.). Часть этих работ была им объединена и выпущена отдельным изданием. Из книг М. Ашкинази, кроме романа "Les victimes du tsar" и названной уже работы о Тургеневе, можно указать еще роман "La chasse aux juifs" и сборники историко-культурных и критических статей: "La France jugée par la Russie", "L'Allemagne jugée par la Russie", "La terre dans le roman russe", "Nos amis les russes" и оригинальный труд "En Russie* (Bibliothèque universelle, 1885. Переведен на немецкий язык).
   Г. В. Плеханов, в речи, посвященной памяти М. Ашкинази, характеризовал его следующими словами: "Он не был выдающимся представителем какого-нибудь определенного социально-политического направления. Делин не был выдающимся работником в той общественной деятельности, которая называется у нас культурной работой. Но в течение долгих лет он неутомимо трудился над ознакомлением Франции с лучшими созданиями русской литературы и русского искусства. В этой области его заслуги поистине очень велики, и за это ему должна сказать большое спасибо вся культурная Русь. Смею думать, что его новое отечество, Франция, тоже кое-что выиграло, ознакомившись благодаря ему со многими" произведениями русского литературного и художественного творчества.
   "Он горячо сочувствовал всякому прогрессивному движению в области науки, литературы, искусства и политики. Он был непримиримым врагом русского деспотизма, он горячо сочувствовал освободительному движению пролетариата". ("Группа "Освобождение Труда", под ред. Л. Г. Дейча. Сборник 3-й. Гиз. 1925. Стр. 371--372.)
   В начале 80-х годов вопрос о причинах террора очень живо волновал широкие круги в России и за границей. В настоящей заметке я имею в виду познакомить читателей с мнением Тургенева о причинах русского революционного террора и огласить сохраняющееся у меня письмо автора "Нови", написанное вскоре после выстрела Веры Засулич и первого вооруженного сопротивления, оказанного жандармам Ковальским и его товарищами {Первое в истории русского революционного движения вооруженное сопротивление пришедшим с обыском жандармам было оказано вечером 30 января 1878 г. одесским кружком Ковальского. Военный суд, состоявшийся летом того же года, приговорил Ковальского к расстрелу, его товарищей -- к каторжным работам на различные сроки.}. Но для того, чтобы содержание письма было вполне понятно и могло получить полную оценку, я должен рассказать, по какому поводу Тургенев счел нужным написать его.
   Мои сношения с автором "Отцов и детей" начались в 1879 году в Париже, куда я прибыл из Одессы после казни И. М. Ковальского. На Западе движение против абсолютизма произвело крупное впечатление во всех слоях общества. Кроме кружка роялистов да небольшого числа бонапартистов, у русского правительства не было ни одного верного друга. В Европе не только социалисты, не только пролетариат, но вся буржуазия, как мелкая, так и крупная, от души ненавидела наш приказный строй, с большим интересом отнеслась и к начатой русскими террористами атаке против режима. Не было той газеты, которая не считала бы нужным посвятить "нигилистам" ряд статей или напечатать фельетонный роман из жизни русских революционеров. Газета "Temps" напечатала немедленно Les Russes vierges {Перевод "Нови" в "Temps" носил иное заглавие -- "Les Terres viertes".}, перевод Тургеневской "Нови", но вообще во французской беллетристике появлялись самые несуразные романы, вроде "Ivan le Nihiliste" или "Les Vierges Russes", где весь интерес заключался в замысловатой интриге, но сущность и причины движения, характеры лиц оставались непонятными и изображались часто с самой превратной стороны. Среди эмигрантов и появилась тогда мысль о необходимости такого французского романа из жизни русских революционеров, по которому европейское общество получило бы наглядное понятие о тех ужасных преследованиях, которым подвергались русские молодые силы, желавшие итти в народ, делить с ним его горе и вместе с ним обсудить, как добиться двух насущных потребностей: земли и воли!
   В это время я начал писать свой роман Les victimes du tsar {Mikhail Achkinasi. Les Victimes du tsar. E. Dentu, libraire de la Société des gens do Lettres. Paris. 1881. О "Victimes du tsar" дали сочувственные отзывы все большие европейские газеты и даже такие солидные, отнюдь не революционные журналы, как "The Academie" и "The Athenaeum-. Упоминаю об этом, как о факте, свидетельствующем об интересе и сочувствии к начавшейся в России борьбе во всех слоях европейского общества. British Museum и Bibliothèque Nationale немедленно приобрели по несколько экземпляров "Victimes du tsar". В Россию "Les Victimes du tsar" были выписаны для министра двора, а также многими "высокими особами", бывшими постоянными клиентами librairie Dentu. Помню, как заведывавший тогда магазином Дентю, молодой Tunno, сын автора известной педагогической книги, пользовавшейся большим успехом среди молодежи, с радостью показывал мне письма русских вельмож, выписывавших "Les Victimes du tsar". В русской печати, однако, о моем романе только один С. А. Венгеров осмелился упомянуть в своем "Словаре", не давая полного заглавия, а обозначая лишь "Les Victimes" без du tsar. (Примечание Ашкинази.)}. Главная идея романа была та, что как ни ложно была бы настроена молодежь, как далека ни была бы она от мысли о каком бы то ни было насильственном перевороте, но преследования так мучительны и жестоко произвольны, что, в конце концов, молодежь начинает усматривать выход только в терроре.
   Когда первые главы моего романа были готовы, я прочел их дорогому моему другу П. А. Кропоткину, который очень одобрил начало. С. М. Кравчинский {Сергей Михайлович Кравчинский (1852--1895) -- писатель-революционер.} тоже отнесся сочувственно к моей работе. Но что еще более обрадовало меня, -- Тургенев, которому я изложил план моего романа, не только одобрил его, но сказал, что попросит Зола пристроить его по возможности скорее в Voltair'e, где в то время автор Ругонов писал критические статьи.
   Как теперь помню сочувственные слова Тургенева: "Наша молодежь -- святая молодежь. Это все мученики какие-то... Я не одобряю убийств, но наших революционеров, которые идут в деревню, как агнцы на заклание, третье отделение своим изуверством превращаете отчаянных, способных на всякие злодеяния... Все наши политические преступления -- результат жестокости шефа жандармов. Если вы сумеете художественно изобразить эту идею, ваш роман произведет впечатление и будет очень полезен".
   И Тургенев подробно расспрашивал меня, каким путем или, вернее, какими путями я добьюсь этого впечатления.
   Я объяснил Ивану Сергеевичу, что герой моего романа, медик, искренний русский либерал, любящий народ и желающий для него земли и воли, долго не соглашается пристать ни к пропагандистам, ни к бунтарям... Он надеется создать партию, которая откроет царю глаза на действия бюрократии и добьется отмены приказного строя. В особенности понравилась Тургеневу сцена, в которой герой моего романа, пользуясь тем, что государь за самоотверженную службу раненым солдатам публично, в присутствии всех высших чинов, целует его, подает царю записку, в которой он излагает бедственное положение крестьян, рисует яркими красками произвол полиции и выражает надежду, что государь прогонит обманывающих его сановников и окружит себя молодежью, отдающей свою жизнь за народное благо. Государь берет записку и опять благодарит своего нового любимца. Но в ту же ночь молодой доктор по распоряжению третьего отделения отправляется в Петропавловскую крепость.
   -- Вот вы выдумали эту сцену, -- сказал мне Иван Сергеевич, -- а ведь это факт, реальный факт... В начале шестидесятых годов Серно-Соловьевич подал, как герой вашего романа, Александру II записку о бедственном положении крестьян, и в ту же ночь третье отделение засадило его в крепость... Как же после того молодежи не притти в отчаяние!.. {См. примечание в конце статьи.}
   Тургенев особенно настаивал на отчаянии нигилистов. Может быть, он в это время уже задумывал свой рассказ "Отчаянный", напечатанный в 1881 г.? {Рассказ "Отчаянный" написан Тургеневым в ноябре 1881 года, напечатан в январской книжке "Вестника Европы" за 1832 г. (Одновременно появился французский перевод рассказа в "Revue politique et littéraire.")} Я до сих пор отчетливо помню его красивое доброе лицо, его большие умные глаза, глядевшие на меня с симпатией, но в то же время и испытующе, и его мягкий ласковый голос, становившийся, однако, почти крикливым, когда он с негодованием говорил о жестоких преследованиях молодежи...
   Я вернулся в Женеву, где я тогда проживал, и принялся усердно оканчивать свой роман. Тургенев интересовался ходом моей работы и 20 декабря 1879 г. писал мне, чтобы я поторопился окончить роман и прислать ему рукопись, так как он собирается в Россию. "Я передал Вашу рукопись Эмилю Зола, который обещал мне поместить Ваш роман в Voltair'e {См. примечание в конце статьи.}. Я, конечно, поспешил окончить свой роман, и в конце декабря 1879 рукопись Les Victimes du tsar была у Тургенева.
   В то время произошел серьезный инцидент. Катков, которому донесли, что Тургенев водится с Лавровым и принимает у себя нигилистов, обрушился на Ивана Сергеевича грозной статьей, в которой он обвинял автора "Рудина" в заигрывании с молодежью, к которой он подлизывался, чтобы задобрить критиков из радикального лагеря. Тургенев не оставил этой статьи без ответа и в очень мягкой форме защитил молодежь {Имеется в виду статья "Иногороднего Обывателя" (Б. Маркевича), появившаяся в газете Каткова "Московские Ведомости" и "Ответ "Иногородному обывателю" Тургенева. См. об этом подробнее на стр. 50--68.}. В эмигрантских кружках эта мягкая защита не была одобрена. Во мне она тоже вызвала серьезные сомнения, которые я откровенно высказал Тургеневу... "Вы, вероятно, по доброте своей желаете мне помочь в моем литературном дебюте,-- писал я ему. -- За это я Вам очень благодарен, но для меня гораздо дороже Ваше сочувствие идее моего произведения, убедить европейское общество, что убийства, совершаемые нигилистами, вызываются исключительно правительственным гнетом... Если я ошибаюсь, если цель, преследуемая мной в моем романе для Вас безразлична, то я попрошу Вас вернуть мне рукопись, и я уже сам похлопочу о ней!"
   В ответ на мои сомнения я получил следующее письмо, приводимое мной буквально.
   

50, rue de Douai. Paris. Суббота, 29 янв. 80 г.1

1 Во французских мемуарах Ашкинази датирует это письмо 24 января.

Любезный г. Ашкинази!

   Я виноват перед Вами в том, что не ответил немедленно на Ваше второе письмо (не присылку); -- но я не отступил от данного мною обещания: Ваш роман находится в руках Зола, который дал мне слово похлопотать о помещении его в Voltair'e. Когда это исполнится -- сказать трудно: он слишком волюминозен, как я уже сказал Вам -- и его придется сократить.
   Что же касается до Вашего вопроса и сомнения, то скажу Вам откровенно, что я не сочувствую направлению Вашего произведения, -- но так как я старый либерал не на одних только словах, то уважаю свободу убеждений, даже противных моим -- и не только не почитаю себя вправе стеснять их выражение, -- но не вижу причины уклоняться или способствовать к тому, чтобы они высказались -- особенно, когда дело идет о литературном произведении. -- Если бы я хоть отдаленно участвовал в правительстве -- дело было бы другое; но я именно потому и держался всегда в стороне, чтобы сохранить за собой полную свободу, полную свободу {В подлиннике два раза повторено: полную свободу, полную свободу. (Примечание Ашкинази.)} поступков и воззрений. Я не принадлежу к той школе, которая полагает, что надо стараться утаить шило в мешке; напротив, пусть оно выйдет наружу: значит, в этом месте мешок гнил.-- И вот почему я, постепеновец, не обинуясь готов помочь появлению произведения, написанного революционером. Не сомневаюсь, однако, в том, что во избежание недоразумений или повторения истории с Павловским {См. примечание на стр. 56 и 209.}, Вы поймете необходимость не разглашать моего участия.
   Я передал Зола Ваш адрес, а он будет держать Вас "au courant" {В курсе дела.}.
   В Россию я действительно возвращаюсь на днях; -- вероятно поеду в деревню, но никаких сочинений оканчивать не буду, так как ни одно у меня даже не начато.
   Примите уверение в моем уважении

Ив. Тургенев.

   Адрес Зола:

M-r Emile Zola, rue de Boulogne, 23, Paris

   
   B 1881 году, осенью, я опять был в Париже и снова виделся с Тургеневым в Буживале. Он только что возвратился из России {Тургенев вернулся в Париж в середине сентября нов. стиля.} и был возмущен все более и более разраставшейся реакцией... Мы заговорили о вышедшем тогда, отдельной книжкой, моем романе Les Victimes du tsar. Я еще раз поблагодарил Тургенева за его участие, но заметил, что все-таки не понимаю, отчего он мне писал, что не сочувствует направлению моего произведения.
   -- Очень просто, -- ответил Иван Сергеевич,-- вы в вашем романе не только совершенно верно разъясняете причину терроризма, но вы одобряете политические убийства... Я же никогда никакое убийство не могу одобрить... Я так же оплакиваю царя, как оплакиваю его убийц... В вашем романе меня интересовала лишь та часть, которая наглядно обрисовала безвыходное положение нашей несчастной молодежи... Вот это надо было высказать... И я охотно помог вам высказать это..."
   
   Paris, 30 Juin 1908.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   К стр. 197. В своей книге "Tourguéneff inconnu" Ашкинази передает этот эпизод иначе: "Великий романист захотел узнать, какое я дам развитие характерам моих героев во второй части романа и расспрашивал о дальнейших сценах. Я ставил себе задачей показать в романе, как русский либерал превращается в террориста. Я напомнил Ивану Сергеевичу, между прочим, следующий общеизвестный случай. В 1864 году царь публично расцеловал Серно-Соловьевича в Летнем Саду -- это не помешало, однако, тому, что несколько позже он был сослан в Сибирь. Я спросил Тургенева, не позволяет ли мне этот эпизод поставить моего героя в аналогичное положение.
   -- Вам не нужно искать примера так далеко, -- сказал мне Тургенев. -- Еще недавно доктор N был награжден самим царем, а теперь ему угрожает виселица.
   -- Это превосходная мысль, -- ответил я, -- мой герой медик, во время русско-турецкой войны он встретился с царем в лазарете...
   Таким образом, я обязан Тургеневу этой сценой моего романа".
   Николай Александрович Серно-Соловьевич (1834--1866) -- революционер, один из основателей "Земли и Воли". Будучи с 1858 г. секретарем делопроизводителя главного комитета по крестьянским делам Буткова, составил и лично вручил в Царском Селе Александру II подробную и резкую записку о ходе крестьянской реформы. Прочитав записку, в которой была дана мрачная картина общего положения страны, Александр II через князя Орлова велел "расцеловать смелого и откровенного автора". Это не помешало, однако, тому, что Серно-Соловьевич после произведенного у него 7 июня 1862 г. обыска был заключен в Алексеевский равелин и присужден к пожизненной ссылке в Сибирь по делу о лицах, "обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами". В это дело оказался замешанным и И. С. Тургенев. Отвечая на вопросные пункты, предъявленные ему сенатом через русское посольство в Париже, Тургенев писал: "с г. СерноСоловьевичем я виделся всего два раза, в течение нескольких минут в его магазине, в С.-Петербурге. Я с ним не был знаком лично и обратился к нему, как к книгопродавцу и издателю. Одна знакомая дама поручила мне продать рукопись сочиненной его детской книжки под заглавием "Дневник девушки". Г. Серно-Соловьевич, к которому я пришел после отказа двух или трех других книгопродавцев, купил у меня эту рукопись и напечатал ее впоследствии вместе с моим предисловием. Помнится мне, что кто-то поручил мне -- в 1861 или 1862 г. -- передать г. Серно-Соловьевичу небольшой пакет, содержание которого мне было неизвестно; весьма может быть, что этот пакет был мне передан г. Ничипоренком, которого я видел в числе многих других русских у себя на квартире в Париже. Такого рода поручения (доставление пакетов, писем и т. п.) даются почти каждому русскому, возвращающемуся из-за границы на родину... Повторяю, что с г. Серно-Соловьевичем я разговаривал только о "Дневнике девушки", да самый пакет, сколько мне помнится, вручил не ему, а одному из его приказчиков в магазине".
   
   К стр. 197. В своих французских воспоминаниях Ашкинази приводит еще один отрывок из письма к нему Тургенева от 7 декабря 1879 г.: "... вам необходимо прислать мне последние главы вашего романа. Бесполезно начинать переговоры с редакциями, имея на руках лишь неоконченную рукопись. Вы успеете кончить вашу работу, так как я отложил поездку в Россию до конца сентября. Размеры вашего произведения меня беспокоят, но будьте уверены, что я сделаю все, что возможно. Поторопитесь с высылкой окончания." Несколькими строками далее Ашкинази сообщает, что отправил Тургеневу всю рукопись 15 декабря и уехал в Сан-Ремо. Это сообщение ставит под сомнение правильность датировки 20-м декабря отрывка письма Тургенева, приведенного в русских воспоминаниях.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru