Аверченко Аркадий Тимофеевич
Рассказы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.82*16  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перед лицом смерти
    Веселье
    Перед сном
    Искусство и публика
    Современный роман
    Муха

Аверченко Аркадий Тимофеевич

Рассказы

  
   -------------------------------------------------------------------
   Аверченко Аркадий Тимофеевич. Хлопотливая нация: Юмористические произведения. Сост. М.Андраша. -- М.: Политиздат, 1991
   Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, август 2006
   -------------------------------------------------------------------
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Перед лицом смерти
   Веселье
   Перед сном
   Искусство и публика
   Современный роман
   Муха
  
  

Перед лицом смерти

  
   В этот день я был на поминальном обеде.
   Стол был уставлен бутылками, тарелочками с колбасой, разложенной звездочками, и икрой, размазанной по тарелке так, чтобы ее казалось больше, чем на самом деле.
   Ко мне подошла вдова, прижимая ко рту платок.
   -- Слышали? Какое у меня несчастие-то... Конечно, я слышал... Иначе бы я здесь не был и не молился бы, когда отпевали покойника.
   -- Да, да...
   Я хочу спросить долго ли мучился покойник, и указать вдове на то полное риска и опасности обстоятельство, что все мы под Богом ходим, но вместо этого говорю:
   -- Зачем вы держите платок у рта? Ведь слезы текут не оттуда, а из глаз?
   Она внимательно смотрит на меня и вдруг спохватывается:
   -- Водочки? Колбаски? Помяните дорогого покойника.
   И сотрясается от рыданий...
   Дама в лиловом тоже плачет и говорит ей:
   -- Не надо так! Пожалейте себя... Успокойтесь.
   -- Нет!!! Не успо-о-о-коюсь!! Что ты сделал со мной, Иван Семеныч?!
   -- А что он с вами сделал? -- с любопытством осведомляюсь я.
   -- Умер!
   -- Да, -- вздыхает сивый старик в грязном сюртуке. -- Юдоль. Жил, жил человек да и помер.
   -- А вы чего бы хотели? -- сумрачно спрашиваю я.
   -- То есть? -- недоумевает сивый старик.
   -- Да так... Вот вы говорите -- жил, жил да и помер! Не хотели ли вы, чтобы он жил, жил да и превратился в евнуха при султанском дворе... или в корову из молочной фермы?
   Старик неожиданно начинает смеяться полузадушенным дробненьким смешком.
   Я догадываюсь: очевидно, его пригласили из милости, очевидно, он считает меня одним из распорядителей похорон и, очевидно, боится, чтобы я его не прогнал.
   Я одобряюще жму его мокрую руку. Толстый господин утирает слезы (сейчас он отправил в рот кусок ветчины с горчицей) и спрашивает:
   -- А сколько дорогому покойнику было лет?
   -- Шестьдесят.
   -- Боже! -- качает головой толстяк. -- Жить бы ему еще да жить.
   Эта классическая фраза рождает еще три классические фразы:
   -- Бог дал -- Бог и взял! -- профессиональным тоном заявляет лохматый священник.
   -- Все под Богом ходим, -- говорит лиловая женщина.
   -- Как это говорится: все там будем, -- шумно вздыхая, соглашаются два гостя сразу.
   -- Именно -- "как это говорится", -- соглашаюсь я. -- А я, в сущности, завидую Ивану Семенычу!
   -- Да, -- вздыхает толстяк. -- Он уже там!
   -- Ну, там ли он -- это еще вопрос... Но он не слышит всего того, что приходится слышать нам.
   Толстяк неожиданно наклоняется к моему уху:
   -- Он и при жизни мало слышал... Дуралей был преестественный. Не замечал даже, что жена его со всеми приказчиками, тово... Слышали?
   Так мы, глупые, пошлые люди, хоронили нашего товарища -- глупого, пошлого человека.
  

Веселье

  
   В этот день я, кроме всего, и веселился: попал на вечеринку к Кармалеевым.
   Семь человек окружали бледную, истощенную несбыточными мечтами барышню и настойчиво наступали на нее.
   -- Да спойте!
   -- Право же, не могу...
   -- Да спойте!
   -- Уверяю вас, я не в голосе сегодня!
   -- Да спойте!
   -- Я не люблю, господа, заставлять себя просить, но...
   -- Да спойте!
   -- Говорю же -- я не в голосе...
   -- Да ничего! Да спойте!
   -- Что уж с вами делать, -- засмеялась барышня. -- Придется спеть.
   Сколько в жизни ненужного: сначала можно было подумать, что просившие очень хотели барышниного пения, а она не хотела петь... На самом же деле было наоборот: никто не добивался ее пения, а она безумно, истерически хотела спеть своим скверным голосом плохой романс. Этим и кончилось.
   Когда она пела, все шептались и пересмеивались, но на последней ноте притихли и сделали вид, что поражены ее талантом настолько, что забыли даже зааплодировать.
   "Сейчас, -- подумал я, -- все опомнятся и будут аплодировать, приговаривая: "Прелестно! Ах, как вы, душечка, поете..."
   Я воспользовался минутой предварительного оцепенения, побарабанил пальцами по столу и задушевным голосом сказал:
   -- Да-а... Неважно, неважно. Слабовато. Вы действительно, вероятно, не в голосе.
   Все ахнули. Я встал, пошел в другую комнату и наткнулся там на другую барышню. Лицо у нее было красивое, умное, и это был единственный человек, с которым я отдохнул.
   -- Давайте поболтаем, -- предложил я, садясь. -- Вы умная и на многое не обидитесь. Сколько здесь вас, барышень?
   Она посмотрела на меня смеющимся взглядом:
   -- Шесть штук.
   -- И все хотят замуж?
   -- Безумно.
   -- И все в разговоре заявляют, что никогда, никогда не выйдут замуж?
   -- А то как же... Все.
   -- И обирать будут мужей и изменять им -- все?
   -- Если есть темперамент -- изменят, нет его -- только обдерут мужа.
   -- И вы тоже такая?
   -- И я.
   В комнате никого, кроме нас, не было. Я обнял милую барышню крепко, и благодарно поцеловал ее, и ушел от Кармалеевых немного успокоенный.
  

Перед сном

  
   Дома жена встретила меня слезами:
   -- Зачем ты обидел тетку утром?
   -- А зачем она разговаривает?!
   -- Нельзя же все время молчать...
   -- Можно. Если сказать нечего.
   -- Она старая. Старость нужно уважать.
   -- У нас есть старый ковер. Ты велишь прислуге каждый день выбивать палкой из него пыль. Позволь мне это сделать с теткой. Оба старые, оба глупы, оба пыльные.
   Жена плачет, и день мой заканчивается последней, самой классической фразой:
   -- Все вы, мужчины, одинаковы.
   Ложусь спать.
   -- Бог! Хотя ты пожалей человека и пошли ему хороших-хороших, светлых-светлых снов!..
  
  

Искусство и публика

  
   Вы -- писатели, актеры и живописцы! Вы все (да и я тоже) пишете, играете и рисуете для того многоголового таинственного зверя, который именуется публикой.
   Что же это за таинственный такой зверь? Приходило ли кому-нибудь в голову математически вычислить средний культурный и эстетический уровень этого "зверя"?
   Ведь те, с которыми мы в жизни встречаемся, в чьем обществе вращаемся, кто устно по знакомству разбирает наши произведения, -- эти люди, в сущности, не публика. Они благодаря именно близости к нам уже искушены, уже немного отравлены сладким пониманием тонкого яда, именуемого "искусством".
   А кто же те, остальные? Та Марья Кондратьевна, которая аплодирует вам, Шаляпин, тот Игнатий Захарыч, который рассматривает ваши, Борис Григорьев, репродукции в журнале "Жар-Птица", тот Семен Семеныч, который читает мои рассказы?
   Таинственные близкие незнакомцы -- кто вы?
  

* * *

  
   Недавно я, сидя на одном симфоническом концерте, услышал сзади себя диалог двух соседей по креслу (о, диалог всего в шесть слов).
   -- Скажите, это -- Григ?
   -- Простите, я приезжий.
   Этот шестисловный диалог дал мне повод вспомнить другой диалог, слышанный мною лет двенадцать тому назад, -- не откроет ли он немного ту завесу, за которой таинственно прячется "многоголовый зверь"?
   Двенадцать лет тому назад я сидел в зале Дворянского собрания на красном бархатном диване и слушал концерт симфонического оркестра, которым дирижировал восьмилетний Вилли Ферреро [1].
   Я не стенограф, но память у меня хорошая... Поэтому постараюсь стенографически передать тот разговор, который велся сзади меня зрителями, тоже сидевшими на красных бархатных диванах.
   -- Слушайте, -- спросил один господин своего знакомого, прослушав гениально проведенный гениальным дирижером "Танец Анитры", -- чем вы это объясняете?
   -- Что?
   -- Да вот то, что он так замечательно дирижирует.
   -- Простой карлик.
   -- То есть что вы этим хотите сказать?
   -- Я говорю, этот Ферреро -- карлик. Ему, может быть, лет сорок. Его лет тридцать учили-учили, а теперь вот -- выпустили.
   -- Да не может этого быть, что вы! Поглядите на его лицо! У карликов лица сморщенные, старообразные, а у Вилли типичное личико восьмилетнего шалуна, с нежным овалом и пухлыми, детскими губками.
   -- Тогда, значит, гипнотизм.
   -- Какой гипнотизм?
   -- Знаете, который усыпляет. Загипнотизировали мальчишку и выпустили.
   -- Все ученые заявили, что под гипнозом человек может делать только то, что он умеет делать и в нормальной жизни. Так, например, девушку можно под гипнозом заставить поцеловать находящегося вблизи мужчину, но никак нельзя заставить говорить ее по-английски, если она не знала раньше английского языка.
   -- Серьезно?
   -- Ну конечно.
   -- Тогда все это очень странно.
   -- В том-то и дело. Я поэтому и спрашиваю: чем вы объясняете это?
   -- Может, его мучили?
   -- Как это?
   -- Да вот, знаете, как маленьких акробатов... Рассказывают, что их выламывают и даже варят в молоке, чтобы у них кости сделались мягче.
   -- Ну что вы! Где же это видано, чтобы дирижера в молоке варили?
   -- Я не говорю в буквальном смысле -- в молоке. Может быть, просто истязали. Схватят его за волосы и ну теребить: "Дирижируй, паршивец!" Плачет мальчик, а дирижирует. Голодом морят тоже иногда.
   -- Ну что вы! При чем тут истязания. Вон даже клоуны, которые выводят дрессированных петухов и крыс, и те действуют лаской.
   -- Ну что там ваша ласка! Если и добиваются лаской, так пустяков: петух, потянув клювом веревку, Стреляет из пистолета, а крыса расхаживает в костюме начальника станции. Вот вам и вся ласка. А здесь -- маленький мальчуган дирижирует симфоническим оркестром! Этого лаской не добьешься.
   -- Значит, по-вашему, его родители истязали? Странная гипотеза! -- Он обиженно пожал плечами. -- Выходит так: берем мы обыкновенного мальчика миловидного, начинаем истязать, колотить его по чем попало -- и мальчишка через год-два уже дирижирует симфоническим оркестром так, что все приходят в восторг?! Просто же вы смотрите на вещи.
   -- Виноват! Вы вот все меня спрашиваете -- объясни да объясни. А как вы сами объясняете?
   -- Что? Вилли Ферреро?
   -- Да-с.
   -- Тут если и может быть объяснение, то гораздо сложней. Последние завоевания оптической техники.
   -- Вы думаете, посредством зеркал?
   -- То есть?
   -- Знаете, зеркало под известным углом... Фокусники достигают того, что...
   -- Нет-с, это пустяки. А видел я летом в "Аквариуме" механического живописца. Маленький человек, который собственноручно портреты с публики писал. Представьте себе, я узнал, как это делается: он соединен электрическим проводом с настоящим живописцем, который сидит за кулисами и рисует на другой бумаге. И что же вы думаете! Устроено так, что маленький живописец гениально точно повторяет все его движения и рисует очень похоже.
   -- Позвольте! Механического человека можно двигать электричеством -- но ведь Ферреро живой мальчик! Его даже профессора осматривали!
   -- Гм! Пожалуй. Ну, в таком случае я прямо отказываюсь понимать: в чем же тут дело?!
   Я не мог больше слушать разговора.
   -- Эй вы, господа. Все, что вы говорили, может быть, очень мило, но почему бы вам не предположить что-либо более простое, чем электрические провода и система зеркал...
   -- Именно?
   -- Именно, что мальчик -- просто гениален!
   -- Ну, извините, -- возразил старик, автор теории об истязании. -- Вот именно, что это было бы слишком простое объяснение!
  

* * *

  
   Подумайте только: на красном диване позади меня сидели люди, для которых мы пишем стихи, рассказы, рисуем картины, Шаляпин для них поет, а Павлова для них танцует.
   Не лучше ли всем нам, танцующим, поющим и пишущим, с Шаляпиным и Павловой во главе, заняться оптовой торговлей бычачьими шкурами? Я знаю немного бухгалтерию -- возьму на себя ведение конторских книг.
   А Вилли Ферреро будет у нас мальчишкой на посылках -- относить счета заказчикам... А?
  
   [1] Здесь дается позднейшая редакция этого рассказа. А. Т. Аверченко в своем примечании к рассказу вспоминает: "Этот крохотный гениальный мальчик разъезжал по России, с огромным успехом в годы 1911--1913-й выступая как дирижер огромного симфонического оркестра. Впечатление от его концертов было потрясающее..."
  
  

Современный роман

  

(Типа 1913 года)

  

Глава I

  
   ...Повенчавшись, молодые уехали за границу.
  

Глава II

  
   Прошло шесть месяцев.
   В уютной квартирке на Кирочной сидели за столом муж и молодая жена.
   -- Так ты меня любишь? -- осведомился муж.
   -- О, больше жизни! Ты для меня прекраснее всех.
   -- И ты для меня, -- восторженно подтвердил муж.
   -- Я сегодня иду к папе, -- сказала жена. -- Ты не будешь скучать без меня?
   -- И я пойду с тобой!
   -- О, нет. Он просил меня одну. Хочет сообщить что-то важное...
  

Глава III

  
   Вернувшись от отца, жена разделась и, прижимая к глазам платок, вошла в кабинет мужа,
   -- Боже мой! Лили! Что с тобой?!
   -- Приготовься ко всему!.. -- сказала жена, заглушая рыдания.
   -- О, ужас! Что такое?
   -- Мы должны расстаться.
   Как тигр, прыгнул муж к письменному столу и схватил кинжал...
   -- О, проклятая! Ты, значит, полюбила другого?!
   -- Ничего подобного! Я обожаю тебя!
   -- Так ты... значит... подозреваешь в измене меня?!
   -- Нет, -- сказала жена, всхлипывая. -- Ты меня, я знаю, любишь.
   -- Так в чем же дело?!!!
   -- Будь тверд и мужественен. Вынеси удар, как подобает мужчине.
   -- Ну?
   Супруги уселись перед камином, и жена начала свою грустную повесть:
   -- Как тебе известно, мой отец -- чиновник государственной канцелярии. Тогда еще, раньше, он говорил: "Эй, Лили, не выходи замуж за журналиста -- плохо будет!" Я не послушалась -- и вот!..
   -- Что -- вот!..
   -- Управляющий государственной канцелярией Крыжановский издал циркуляр, в котором запрещает своим чиновникам и их семьям общение с журналистами. Мой отец вызвал меня, показал циркуляр и потребовал...
   Но несчастный уже не слушал ее. Склонившись на спинку стула, он тихо, беззвучно рыдал.
   -- Прощай, моя молодость, мое лучезарное счастье. Не довелось нам пожить с тобой -- не сулил Рок.
   Слезы брызнули из глаз жены. Дрова в камине зашипели и погасли.
  

Глава IV

  
   -- Итак, -- спросил муж, утирая платком глаза, -- я должен уехать. Сегодня? Сейчас? Может быть, мы эту последнюю ночь проведем вместе?
   Опустив голову, жена молчала.
   -- Можно мне уехать завтра утром?
   Жена молчала.
   -- Ответь же мне, мое счастье!
   ...Молчала.
   -- Или горе лишило тебя речи? -- спросил со стоном несчастный. -- Ответь же мне!
   -- Ах ты, Господи! Должен бы ты, кажется, понять, что я не могу с тобой разговаривать! Как не стыдно приставать!
   -- Ты? Не можешь? Со мной разговаривать?
   -- Ну да! Кажется, ясно сказано: "Воспрещается чиновникам государственной канцелярии, их родственникам и семьям иметь общение с журналистами!" Отвяжись! Ни одного сведения ты от меня не получишь!
  

Глава V

  
   Муж вздохнул и позвонил.
   -- Глаша! Что, мой желтый чемодан в порядке?
   Отвернувшись, Глаша перебирала пальцами концы передника.
   -- Глаша! Я вас спрашиваю!
   -- Меня барыня нанимала, а не вы. Нам запрещено давать сведения журналистам.
   Тихо заплакал муж.
  

Глава VI

  
   Выйдя по черной лестнице во двор с чемоданчиком в руках, муж огляделся и крикнул:
   -- Дворник!!
   Из дворницкой показался дворник, из подворотни выскочил мальчишка-булочник.
   -- Гляди, -- крикнул дворник. -- Никак журналист во двор забег. Ату! Киш, проклятый!
   Булочников мальчишка схватил кирпич и бросил его в ногу журналисту.
   -- Кишь, анафема! Гони его отсюда, загоняй с парадной, дядя Микита! Мало на них, подлых, циркуляров пишут! Кш!
   Завизжав от боли и прихрамывая, побежал журналист на улицу.
  

Глава VII

  

(Эпилог)

  
   Была весна, светило яркое солнышко. Компания мальчишек весело шагала к реке, таща что-то в мешке.
   К ним подошли другие ребятишки.
   -- Чего тащите?
   -- А топить тащим журналистова ребеночка. Сегодня родился, так дедушка ихний из государственной канцелярии велели утопить.
   Мальчик из другой компании засвистал от избытка чувств и похвастался:
   -- А к нам вчера на огороды журналист забежал. Что смеху было! Никешка ему руку перебил, а Ванька Гайкин глаза выколол. Веревкой за ноги зацепили и по всему огороду таскали.
   Глазенки мальчишки с мешком засверкали завистью.
   -- Ну? А где ж он?
   -- А в яму с водой бросили. Вы какие будете?
   -- А из государственной канцелярии! Сторожевы дети.
   -- Гайда к реке!
   Молчало небо.
  

* * *

  
   P. S. Такова схема бытового романа в 1913 году. Мы не сомневаемся, что П. Д. Боборыкин [1] со свойственной его таланту отзывчивостью и сугубым вниманием к новым течениям -- использует эту схему для большой вещи в "Вестнике Европы".
  
   [1] Боборыкин Петр Дмитриевич (1836--1921) -- русский писатель -- публицист, мемуарист, переводчик, автор многих романов. "Вестник Европы" -- русский ежемесячный журнал либерального направления.
  
  

Муха

  

1. Записки заключенного

  
   Итак -- я в тюрьме! Боже, какая тоска... Ни одного звука не проникает ко мне; ни одного живого существа не вижу я.
   О, Боже! Что это там?! На стене! Неужели? Какое счастье!
   Действительно: на унылой тюремной стене моей камеры я увидел обыкновенную муху. Она сидела и терла передними лапками у себя над головкой.
   Милая муха! Ты будешь моим товарищем... Ты скрасишь мое одиночество.
  

* * *

  
   Я очень боюсь: как бы она, огорченная неприхотливостью пищи, не улетела от меня.
   Устроим ей ужин.
   Я беру кусочек сахару, смачиваю водой и, положив его рядом с крошками вареного мяса (не знаю, может быть, мухи едят и мясо), начинаю наблюдать за своим маленьким товарищем.
   Муха летает по камере, садится на стены, на мою убогую койку, жужжит... Но она не замечает моих забот. Мушка, посмотри-ка сюда!
   Я встаю с койки и начинаю осторожно размахивать руками, стараясь подогнать ее к столу. Не бойся, бедняжка! Я не сделаю тебе зла: мы оба одинаково несчастны и одиноки.
   Ага! Наконец-то она села на стол.
   Я не удержался, чтобы не крикнуть ей:
   -- Приятного аппетита!
  

* * *

  
   В камере холодно.
   Моя муха -- мой дорогой товарищ -- сидит на стене в каком-то странном оцепенении... Неужели она умрет? Нет!
   -- Эй, вы, тюремщики! Когда я был один, вы могли меня морозить, но теперь... Дайте нам тепла! Дайте огня!
   Никто не слышит моих воплей и стуков. Тюрьма безмолвствует.
   Муха по-прежнему в оцепенении.
   Какое счастье! Принесли чайник с горячим чаем.
   Милый друг! Сейчас и тебе будет тепло.
   Я подношу осторожно чайник к стене, на которой сидит муха, и долго держу его так около мухи; вокруг распространяется живительная теплота; муха зашевелилась... вспорхнула... Наконец-то! Мы должны, дорогой товарищ, поддерживать друг друга, не правда ли, хе-хе!
  

* * *

  
   Сегодня не мог уснуть всю ночь.
   Всю ночь меня тревожила мысль, что муха, проснувшись, начнет в темноте летать, сядет на койку, и я неосторожным движением раздавлю ее, убью моего бедного доверчивого друга.
   Нет! Мне кажется -- смерти ее я бы не перенес. На столе горит лампа... Я лежу с открытыми глазами.
   Ничего! Днем можно выспаться.
  

* * *

  
   Какой ужас! Моя муха чуть не погибла в паутине. Я и не заметил этих адских сетей. Правда, паука я нигде не нашел, но паутина!
   Я немного задремал, когда до моего уха донеслось еле заметное жужжание.
   Встревоженный предчувствием -- я вскочил... Так и есть! Она бродит у самого края паутины.
   -- Милый товарищ! Я так же попался в расставленные мне сети, и я предостерегу тебя от повторения этого ужасного шага. Кш!.. Кш!..
   Я размахиваю руками, кричу, однако не настолько громко, чтобы испугать муху.
   Заметив меня, муха мечется в сторону -- и, конечно, попадается в паутину.
   Вот видишь, глупыш!
   Я снимаю рукой всю паутину и осторожно выпутываю из нее муху. О, если бы кто-нибудь так же разрушил и мою тюрьму и так же освободил меня.
  

* * *

  
   Сегодня я не могу ни есть, ни пить.
   Лежу на койке и бессмысленно гляжу в одну точку...
   Муха исчезла!
   Улетела, покинула меня, эгоистичное, самодовольное создание!
   Разве тебе было плохо? Разве не был я тебе преданным, верным другом, на чью сильную руку ты могла опереться?! Улетела!..
  

2. Записки мухи

  
   Залетела я сюда из простого любопытства.
   И сразу вижу, что сделала глупость.
   Тоска смертная! Только что уселась на стену -- привести себя в порядок и немного подремать, как вздрогнула, чувствуя на себе чей-то взгляд.
   Мужчина. Что ему нужно?
   Глаза на меня так пялит, что даже стыдно. Не думает ли он меня укокошить? Вижу, что придется распроститься с отдыхом. Полетаю по камере. Эх!
  

* * *

  
   Чего он ко мне пристает?
   Намесил на столе какой-то сладкой дряни с вываренной говядиной -- и гоняется за мной по камере, хлопая в ладоши.
   Что за смешное, нелепое зрелище: человек, а прыгает, как теленок, потерявший всякое достоинство...
   Придется усесться на стол, отведать его месива. Брр!..
   Что он там кричит? Как не стыдно, право! А еще человек.
  

* * *

  
   Ни минуты покоя!
   Только что я завела глаза, задремала, как он стал кричать, колотить кулаком в дверь и доколотился до того, что ему принесли чайник с кипятком.
   Что-то он предпримет?
   Этого еще недоставало! Тычет горячим чайником прямо мне в бок... Осторожнее, черрт!
   Так и есть: опалил крыло. Попробую полетать...
   Прямо-таки смешно: я летаю, а он носится за мной с чайником.
   Зрелище, от которого любая муха надорвет животики.
  

* * *

  
   На дворе ночь, спать хочется невероятно, а он зажег лампу, лежит и смотрит на меня.
   Все имеет свои границы! Я так истрепала нервы, так устала, что жду не дождусь, когда можно будет удрать от этого маниака.
   Ночью не выспишься, а завтра с утра, наверно, опять будет прыгать за мной с горячим чайником в руке...
   Всему есть границы! Этот человек чуть не вогнал меня в гроб!..
   Сегодня я подошла к паутине (паука давно нет, и мне хотелось рассмотреть это дурацкое сооружение...). И что же вы думаете! Этот человек уже тут как тут... Замахал руками, заорал что-то диким голосом и так испугал меня, что я метнулась в сторону и запуталась в паутине.
   Постой! Оставь! Я сама! Я сама выпутаюсь... Да оставь же! Крыло сломал, медведь. Нога, нога! Осторожнее, ногу! Ф-фу!
  

* * *

  
   Не-ет, миленький, довольно.
   Что это? Сигнал на обед? Какое счастье! Открывается дверь, и я -- адью!
   Теперь уж не буду такой дурой. И сама хобота сюда не покажу и товарищей остерегу:
   -- Товарищи-мухи! Держитесь подальше от тюремных камер!! Остерегайтесь инквизиции!
  
  
Оценка: 5.82*16  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

шри ланка в августе стоит ли ехать
Рейтинг@Mail.ru