Аверченко Аркадий Тимофеевич
Дешевая юмористическая библиотека "Сатирикона". Выпуск 50

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман двух хороших людей
    То, что может случиться с каждым
    Как я сделался лгуном

  

Дешевая юмористическая библиотека "Сатирикона"
Выпуск 50
(1912)

   Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т.
   Т. 3. Круги по воде
   М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012
  
   Роман двух хороших людей
   То, что может случиться с каждым
   Как я сделался лгуном
  

РОМАН ДВУХ ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ

   На свете можно встретить много несообразностей, но одна из величайших несообразностей -- это способ писателей всего мира сочинять романы.
   Самые знаменитые романисты не могли уберечься от того, чтобы не попасть впросак самым позорным образом.
   Иной такой господинчик сидит-сидит, пишет-пишет, и, наконец, вздохнув с облегчением, выводит крупными буквами:
   -- Эпилог.
   Знаете ли, чем он заканчивает роман?
   "Наконец-то, после долгих несчастий и злоключений, эта влюбленная парочка соединилась. Закончим же наш роман немногими словами: свадьба происходила в скромной деревенской церковке; венчал старый священник с дребезжащим голосом -- после чего молодожены уехали за границу".
   "Закончим же наш роман"... О, Боже ты мой! Да ведь с этого начинать роман нужно.
   Скромная церковка и дребезжащий священник -- это пролог, а не эпилог.
   Подумаешь, большая важность, что девушка до свадьбы претерпела много злоключений (корыстолюбивый опекун заточил ее в свой мрачный дом на краю города, откуда отважный жених выкрал заключенную и, переодев в мужское платье, увез к своему другу, жена которого, будучи тайно влюблена в отважного молодого человека, пыталась отравить невестку, но по ошибке яд выпил муж и т.д.). Это не роман. Настоящий роман всегда должен начаться после свадьбы.
   Когда я захлопывал книгу, дойдя до заключительного венчанья в деревенской церковке при помощи дребезжащего священника -- тут-то моя голова и начинала работать.
   Как они поехали за границу? Что с ними было через год? Не было ли так, что отважный молодой человек, вступив во второй год супружества, таскал по кабинету за волосы предмет своих былых стремлений, а она, бедняжка, уже два раза навещала квартиру молодого графа, прожигателя жизни, с которым познакомилась тайком от мужа...
   Может быть, через три месяца после свадьбы он говорил с еле скрываемым отвращением:
   -- Послушай, если ты будешь целовать в морду свою паршивую собачонку, я вышвырну ее за окно.
   -- Да? А то, что ты по целым дням сосешь свои зловонные сигары -- это ничего? Я думала, что люблю человека, а не дымовую трубу!
   -- Сигара не собака -- от нее не заразишься какой-нибудь накожной болезнью.
   -- А зато от моей собаки не идет дым и не отравляет моих легких, которые и так, кажется, не особенно крепки.
   -- Подумаешь, страдалица какая! Умирающая Травиата.
   -- А ты дымишь и остришь одинаково -- как самоварная труба... и т.д.
   Наивные романисты забывают, что они описывают жизнь своих героев только на протяжении двух -- много трех -- лет, -- именно, те годы, когда характер еще не сложился.
   Характер же не сложился потому, что героям некогда -- они, как сумасшедшие, носятся друг за другом на протяжении десятков и сотен страниц.
   Три года молодого, доверчивого человека и наивной пылкой влюбленной в мечту дурочки -- какой это пустяк в сравнении с долгими годами последующей жизни, десятками лет, громадным необозримым полем...
   Пусть брак счастливых любовников -- это фундамент их будущей жизни; но надо войти в положение читателя: бредет он по городу, и видит -- рабочие в яме возятся, фундамент кладут. Ясно -- дом строят. Но что будет в этом доме? Поглазев на работу и отойдя к своим делам, читатель никогда этого не узнает, что это за дом? Касса ссуд, сиропитательный приют, полицейский участок или притон разврата?

-----

   Такое большое предисловие мне понадобилось для маленького диалога, который без вышенаписанного, может быть, показался бы читателю чудовищным, невероятным, лживым.
   Дело в том, что мне посчастливилось присутствовать при возникновении, развитии и конце романа между двумя моими друзьями -- Синицыным и Картошевской -- женой одного писателя.
   Конечно, другой менее ленивый человек, чем я, сделал бы из нижеприведенного очень недурной толстый роман. А я ограничиваюсь тем, что из этого воображаемого романа выбираю всего несколько фраз, связанных героями моего рассказа на протяжении года.
   Может быть, было бы лучше каждый отрывок этого диалога, пометить числом, месяцем и выделить в отдельную главу; но я, по присущей мне безалаберности, сваливаю все в одну кучу, сохранив только хронологическую постепенность.
   Вот что слышал я на протяжении года:
   --... Нас сейчас познакомили, но я, простите, не расслышала вашей фамилии.
   -- Синицын, Андрей Николаевич.
   -- Спасибо. А я Картошевская, Евгения Евгеньевна.
   --...Опять я вас встречаю, Евгения Евгеньевна. Здравствуйте! Я вас очень рад видеть.
   -- Серьезно? Это не фраза? Почему вы меня рады видеть?
   -- Тот разговор, который мы вели в день первого знакомства, произвел на меня очень сильное впечатление.
   -- Однако вы со мной тогда спорили. За это вам ничего бы не стоило говорить, ну, да Бог с вами -- я тоже очень рада, очень рада видеть вас.
   -- Очень?
   -- О-чень!
   -- ...Знаете, что? Вы не примете моих слов в дурную сторону? Который это раз мы сегодня с вами встречаемся?
   -- Четвертый.
   -- О, Боже! А я думала, что мы уже давно-давно знакомы... Так вот что: нам лучше не встречаться!
   -- Но это невозможно! Я никогда не соглашусь на это.
   -- И тем не менее, это необходимо. Так будет лучше для вас и... для меня!
   -- Но я сойду с ума! Евгения...
   -- Тссс! Прощайте. Поцелуйте руку -- и конец. Сюда идут. Прощайте.
   -- ...Наконец-то ты пришла!. Разве можно запаздывать на целых восемь минут!
   -- Но я боялась войти... Мне казалось, что около твоих дверей ходит кто-то похожий на моего мужа.
   -- Сокровище мое! Снимай скорее шляпу и рассказывай, что делал вчера?
   -- Были на вечере у Бремерова.
   -- Кто был из мужчин?
   -- Кто? Гм... Ха-ха-ха! Ты можешь представить -- я ведь не помню! Так это меня интересует, что я даже не запомнила.
   -- А о ком же ты думала?
   -- О ко-о-ом? Догадайся.
   -- Моя бесценная! За... знаешь, когда ты меня целуешь -- сердце мое обливается теплой кровью, и я лечу в какую-то глубокую, преглубокую, сладкую пропасть.
   -- Смотри-ка! Я тебе, кажется, поцеловала руку! Никому из мужчин я этого не могла бы сделать.
   -- А я... мне хочется сейчас умереть.
   -- Живи!!!
   -- ...Ну как живешь, мой Андрей Первозванный?
   -- Был вчера на вечере у Бремерова.
   -- Кто был из знакомых?
   -- Кто? Гм... Если не ошибаюсь, Мохначева, Петкевичи...
   -- Ха-ха-ха!!.. Ох, не могу!
   -- Что такое?
   -- Моя радость, ведь Мохначева была у нас, а Петкевичи уже месяц, как за границей.
   -- Да? Ну, черт с ними. Я, признаться, ходил, как помешанный. Подумай -- ты не была у меня целых 26 часов.
   -- ...Милая! Почему это ты вздохнула?
   -- Ах, знаешь! Я боюсь тебя потерять.
   -- Почему? Разве я давал повод?
   -- Нет... но когда ты целовал вчера Мохначевой руку, я чуть не упала в обморок... Что это за дурацкий обычай -- целование рук!
   -- Однако, ведь тебе же целуют руки!
   -- Да, но это принято.
   -- ...Женя! Ты опять вздыхаешь? Почему?
   -- Почему? Эта Мохначева... опять...
   -- Женя, стыдись! Официальный поцелуй руки...
   -- Я не о поцелуе говорю; но ты вчера с ней говорил минут восемь...
   -- Ах, но не виноват же я, что она завела длиннейший разговор о своей коллекции вышивок.
   -- Скажи, у тебя с ней нет... связи?
   -- Боже... каки-и-е мы глу-у-упенькие...
   --... Послушай, Женя! Я должен с тобой серьезно поговорить. Может быть, для тебя это незаметно, но я видел, как ты за за ужином определенно кокетничала с Бремеровым.
   -- Я? Кокетничала? Ну, знаешь, во всяком случае, я по три раза рук ему при прощаньи не целовала и зацепившуюся за кресло юбку не отцепляла.
   -- Вероятно, потому, что у него нет юбки.
   -- Не остри! Шуточкой легко отделаться. Знай, что если ты не оставишь эту тварь...
   -- Женя!
   -- Если ты ее не оставишь в покое, я сегодня же поеду кататься с Бремеровым! Слышишь?
   -- Да? Как это ясно: просто тебе хочется поехать с этим дураком кататься и ты почему-то выискиваешь предлог... Обливаешь грязью безвинную женщину...
   -- Заступайся, заступайся! Может быть, ты еще прибьешь меня? Конечно, раз она тебе дороже... для тебя -- все...
   -- Куда?!!
   -- Это не ваше дело!
   -- Не к нему ли ты сейчас летишь? Условились?
   -- Вас это совершенно не касается; я женщина свободная...
   -- А муж?
   -- Ха-ха! Не будете ли вы теперь защищать его интересы? Знаете -- вы комик! Надеюсь, после всего, что вами сказано...
   -- ...А-а! Пришли!
   -- Женя! За что ты меня мучаешь?
   -- Я? Вас? За мою-то любовь...
   -- О, Боже! Значит, ты меня любишь? Я так истосковался по твоим губкам, щечкам... Еще раз! Поцелуй крепче!
   -- Мой ненаглядный! Я так страдала... Думаю, сидит там у своей Мохначевой.
   -- Женя! Опять? Я же ничего не говорю о твоем Бремерове.
   -- Мой Бремеров? Во всяком случае, он в тысячу раз порядочнее этой развратной бабенки... Симпатичный, воспитанный...
   -- Ах, так? Почему же ты не пойдешь к нему, если он такой гениальный... Мохначева, конечно, не блещет такими достоинствами, но...
   -- "Но, но"...?! Если ты так ее восхваляешь, так знай же: Бремер мне вчера присылал цветы! Розы!
   -- Ну, что ж... Мохначева получит их завтра! И розы и хризантемы...
   -- Да? Ну, знаешь ли... Едва ли ты достанешь такие хризантемы, какие присылал мне в прошлом году Ростковский...
   -- Я тебя уже просил этого имени не упоминать!! Я ведь не вспоминаю о Верочке Кребс!
   -- Верочка Кребс? Да у нее нога величиной с мою шляпу. Ростковский стройный, изящный и иногда посмотрит так, что...
   -- Да, милая? Так зачем же дело стало? Пиши ему, телеграфируй, чтобы он приехал... Боже! Как я не оценил Катерины Михайловны! Это был ангел...
   -- Не такой, во всяком случае, как Ростковский...
   -- И поцелуйся с ним!
   -- Я уже поцеловалась. Он, вероятно, лучше целуется, чем твоя Катерина Михеевна!
   -- Михайловна!
   -- Не прикажешь ли мне помнить имена всех твоих любовниц? Знаешь что? Мне это смертельно надоело...
   -- Ну, и ладно. Чего же лучше!
   -- Ах, так? Не будете ли вы добры вернуть мне мои карточки? Они вам теперь ведь не нужны.
   -- Конечно. Прикажете вам их вернуть или прямо переслать тому счастливцу, который...
   -- Стыдитесь! Глаша, проводите Андрея Николаевича...

-----

   Как приятно глядеть на сверкающий белоснежной скатертью красиво сервированный стол. Цветы в вазах так свежи, закуски так чисто и аккуратно разложены и наполненные вином бутылки так содержательны, имеют такой изящный солидно-опрятный вид. Электрический свет дробится на бокалах и пышно освещает нетронутые салфетки...
   Посмотрите на тот же стол, когда гости насытились. -- Культурные гости, а кажется, будто по столу прошел отряд печенегов. Тарелки измазаны, скатерть облита соусом и вином. Увядшие цветы роняют лепестки на развороченные, скомканные закуски, и электрические лампы заливают беспощадным светом всю эту мерзость...
   Приходят лакеи и -- доедают остатки.
   Любовь -- ау! Где ты?
  

КАК Я СДЕЛАЛСЯ ЛГУНОМ

I

   Всякий, кто знал меня с детства, мог бы подтвердить, что не было мальчика, юноши и мужчины -- правдивее меня.
   Все, что угодно, но не ложь.
   Шутка -- да! Мистификация -- да! Но ложь, жалкая, отвратительная, извивающаяся, как скверный червяк, -- ложь вызывала во мне такое же чувство, какое испытывает непривычный путешественник на корабле, переживая первую качку.
   Шутку я любил. Бывало, не было для меня лучшего удовольствия, как ответить на вопрос учителя: "Куда ты, дьяволенок, запропастился на весь вчерашний день?" -- "Вчера я был на панихиде по случаю смерти тетки..."
   Нужно ли объяснять, что у меня тетка не только не умирала, но даже не рождалась, а вся штука заключалась в том, что мы ходили за город стрелять из монте-кристо галок.
   Главный элемент юмора, входящий в каждую шутку -- это контраст. В моей шутке с учителем все было -- сплошной контраст: вместо одной тетки -- несколько галок, вместо панихиды -- монте-кристо.
   Будучи юношей, я часто подшучивал над знакомыми девушками.
   -- Поцелуйте меня! -- просил я одну из них.
   Она усердно целовала меня, а потом, оторвавшись, спрашивала:
   -- Когда же наша свадьба?
   -- Свадьба? -- усмехаясь, говорил я. -- Какая там свадьба, ведь я уже женат.
   Нужно ли говорить, что вовсе не был женат, а мои слова были чистейшей мистификацией.
   Даже, сделавшись мужчиной, я не потерял своей природной способности -- подтрунивать над ближними.
   -- Поцелуйте же меня, -- просил я одну из знакомых девушек, протягивая умоляюще руки.
   Она холодно говорила:
   -- Я с женатыми не целуюсь.
   -- Милая моя, да разве же я женат?
   -- Конечно. Об этом все говорят. Жена ваша и ребенок живут в Москве.
   -- Ха-ха-ха! -- заливался я смехом. -- Да ведь это моя сестра с ребенком, вдова. Действительно, живет в Москве. И кто это мог выдумать?
   Она усердно целовала меня.
   Нужно ли говорить, что я был уже женат в это время и даже, более того, -- имел ребеночка!
   Эти невинные мистификации частенько развлекали меня, спасая, застраховывая, может быть, от худшего, что ложится таким позорным пятном на человеческую душу -- от лжи.
  

II

   Недавно мне случилось проезжать в экипаже по Литейному проспекту.
   Литейный уже кончился, мы выехали на Невский, с тем расчетом, чтобы, перерезав его, попасть на Владимирский проспект, но в это время наша лошадь, услыхав сбоку рев автомобильного гудка, внезапно остановилась, и автомобиль самым нахальным образом наехал на нас, свалив на бок экипаж, лошадь и сломав одну оглоблю.
   Я вывалился на мостовую, как медная пуговица из вывернутого наизнанку кармана мальчишки, а кучер вспорхнул, как ласточка, и опустился прямо на лежащую лошадь.
   -- Ну, -- сказал я ему, вставая, -- нечего тут заниматься верховой ездой, слезайте с лошади и ступайте домой.
   Около двадцати человек подбежали ко мне, но я облюбовал одного, именно, околоточного и сказал:
   -- Нельзя ли мне позвать какого-нибудь целого извозчика, какое-нибудь не разрозненное издание. Я бы поехал домой.
   -- Вы не ушиблись?
   -- Руку немножко прищемил. Но так как я прищемил ее своим же боком, то, следовательно, сам и виноват.
   -- Позвольте вашу карточку, -- сказал околоточный.
   -- Я даю карточки только своим близким друзьям, -- возразил я. -- Конечно, может быть, в будущем...
   -- Я вас прошу дать мне вашу карточку!..
   -- Я все хорошие карточки уже роздал; осталась одна, на которой я не особенно похож...
   -- Я прошу у вас визитную карточку!
   Изумлению моему не было пределов.
   -- Мою... визитную... Фотографическую просят, обыкновенно, когда нравится лицо, а визитную -- в том случае, если не нравится поведение. Чем вам не нравится мое поведение? Я ведь не виноват в том, что случилось, -- сидя в экипаже, как орех в скорлупе.
   -- Вы, конечно, не виноваты, но виноват шофер.
   -- Так вы у него карточку и спросите. Впрочем он тоже не виноват. Я думаю, у него был такой расчет: видя, что моя лошадь преграждает ему путь, он решил рявкнуть так свирепо, чтобы лошадь испугалась и понесла, очистив ему путь.
   -- Ну?
   -- Вы ведь знаете, что лошади, испугавшись чего-нибудь, -- должны понести; Но, очевидно, моя лошадь не знала этого правила, так как, наоборот, -- тут же на месте и застыла. Вот почему автомобиль наехал на нас.
   -- Расскажите с самого начала.
   -- Слушаюсь. Вчера за обедом я получаю городскую телеграмму: "Приезжайте поговорить об иллюстрациях в кни..."
   -- Нет, расскажите, как вы ехали.
   -- Ехали по Литейному, выехали на Невский; сбоку моторный гудок как зарычит. Лошадь, бежавшая довольно приличной рысью, вдруг стала на месте, очевидно, сговорившись сама с собою раньше, назло мне и кучеру. Шофер не мог сразу остановить мотора и въехал в гостеприимно остановившийся экипаж.
   -- Так, так. Теперь вашу фамилию сообщите, адрес, род занятий?
   Я сказал.
   -- Ах, так это вы! -- обрадовался этот культурный, начитанный человек. -- Читал, как же, много читаю. Имею честь... гм! Эй, извозчик! Отвези их, куда они прикажут.
  

III

   После этого случая я прожил спокойно часов пятнадцать -- во всяком случае, гораздо менее суток.
   Потому что на другой день с утра я закипел в самом ужасном котле.
   -- Алло! Ты?
   -- Я. Это ты, Пеликанов? Что тебе?
   -- Ну, как, голубчик, твое здоровье? Я так беспокоился. Эти ужасные моторы!
   -- Постой, да ты откуда узнал?
   -- Сегодня в газетах об этом пишут. Расскажи, как это случилось?
   -- Да ведь ты читал в газете.
   -- Нет, ты мне сам расскажи. В газетах, может быть, и приврали.
   Я сказал:
   -- Ехали мы по Литейному. Выехали на Невский; не успели перерезать его и выехать на Владимирский, как сбоку чей-то мотор ка-ак рявкнет! Моя лошадь вдруг стала, как вкопанная, и мотор, не успев затормозиться, налетел на нас и опрокинул. Я немного ушиб бок -- уже прошло, а в экипаже сломана одна оглобля.
   -- Какой ужас! Ну, до свиданья.
   Я отошел от телефона, но сейчас же пришлось вернуться.
   -- Алло! Это вы?
   -- Да. Здравствуйте. Что прикажете?
   -- Вы не в постели? Значит, к счастью, ничего опасного... А я так беспокоилась. Как это случилось?
   -- В газетах...
   -- Нет, вы мне сами расскажите. Как это произошло?
   Я затаил вздох и сказал ровным голосом:
   -- Ехали мы на Литейный -- Невский -- Владимирский. Все проспекты. Невский -- сбоку гудок мотора. Испуг и остановка лошади. Въезд мотора в экипаж. Падение на бок экипажа. Мы на земле. Ушиблен бок, сломана оглобля -- все уже выздоровело.
   -- Вот кошмар! Прощайте.
   На третий звонок я ответил кратко:
   -- Путь: Литейный, Невский, Владимирский. Невский -- гудок мотора, остановка лошади, падение экипажа, ушиб бока, оглобли. Исправлено.
   После четвертого звонка и лаконичного объяснения происшествия: "Убирайся к черту!", я улегся на диван и стал размышлять:
   -- В сущности, эти добрые люди не виноваты. Они хотят только выразить свое участие ко мне; нужно быть справедливым: конечно, неимоверно скучно повторять одну и ту же историю десять раз, но ведь каждый-то из них слышит ее в первый раз. Нельзя же всякого, кто выразит мне участие -- посылать к черту. Не сделать ли так: отпечатать сотню брошюр с подробным описанием и иллюстрациями происшествия и раздать их всем друзьям. Нет, пожалуй, не успею. Пока продержу корректуру, закажу иллюстрации -- все уже меня переспросят. Или сделать так: пригласить всех сегодня на чашку чая, да и рассказать сразу, оптом. Тоже неудобно. Явятся не все сразу, а по одному, и каждый, сгорая желанием выразить мне участие, сейчас же начнет расспрашивать о "случае с мотором".
   Я чувствовал, что нахожусь в отчаянном положении. Под заголовком "Несчастье с популярным писателем" в газетах было написано совсем не то. Нужно было написать так:
   -- "Сегодня с популярным писателем случилось страшное несчастье: около двухсот друзей и знакомых обрушились на него с вопросами о пустяковом столкновении экипажа с мотором -- и обрушившись, погребли несчастного под своими обломками. Отчаянию несчастных родных нет пределов. Когда же, наконец, наша полиция обратит внимание на так называемых друзей и т.д."...
   Звонок телефона поднял меня с дивана.
   -- Алло! Вы?
   -- Я. Хотите узнать что-нибудь о "случае с мотором"? Прочтите газету.
   -- О, газету! Ведь известно, что газеты всегда перепутают.
   -- Да? -- сказал я, чувствуя неожиданный прилив свирепой радости. -- Это верно. Газеты врут. Так слушайте же правду! Я ехал по Литейному, сидя рядом с английским посланником, с которым меня связывает долголетняя дружба. Оглянувшись, он сказал: "Если не ошибаюсь, за нами следят!". "Кто?". "Молодцы из секты тугов-душителей. В бытность мою полковником 10-го Индийского полка сипаев, я немало их перевешал, и вот они теперь"... Он не договорил. Раздался какой-то странный рев, четыре человека выпрыгнули из мотора и, схватившись за нашу коляску, опрокинули ее; но посланник не растерялся! Он выхватил из-за пазухи странный амулет из цельного рубина и протянул им: "Икаруд!" -- сказал он по-индийски! И сейчас же -- все четверо, с гортанным криком, словно сквозь землю провалились. Будто ничего не было. Только поломанная коляска да лежавшие на земле лошади свидетельствовали о происшедшем.
   -- Какой ужас! А в газетах совсем не так написано.
   -- Еще бы!
  
   IV
   -- Алло! Да, я. О, конечно. Ужасный случай. Если вы читали в газ... Что? От меня хотите слышать? Ладно. Случай, действительно, из ряду вон выходящий?.. Едем мы -- вдруг на углу Литейного и Невского, на тротуаре какая-то тень. Промелькнула, остановилась и припала к земле, тихонько рыча.
   -- Автомобиль на тротуаре?
   -- Какой там автомобиль! Это был великолепный экземпляр королевского тигра.
   -- Послушайте, что вы такое говорите? Тигр... на углу Невского и Литейного...
   -- Ну, да! Бежавший из цирка. Что же тут особенного? Гигантским прыжком, будто под ним развернулась колоссальная пружина, он бросается с Литейного прямо на нас и ударом могучей лапы сбивает экипаж наземь. Мы -- почти погибли! Но... на наше счастье мимо шел стрелок, который метким выстрелом между глаз...
   -- О, Боже! Да стрелок-то откуда?
   -- Из цирка же; обыкновенный цирковой стрелок, попадающий во что угодно и как угодно...
   -- Но в газетах...
   -- Э, что газеты! Врут газеты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Кто там еще? Вы? Спасибо, что навестили лично. Такой ужас! Я до сих пор не могу опомниться...
   -- Ради Бога! Расскажите мне подробно. Газеты, вероятно, дали неполный рассказ... Я горю желанием выслушать от вас.
   -- Неполный рассказ! Да они все переврали ваши газеты; прежде всего это случилось не на углу Невского и Литейного, а у меня на квартире...
   -- У вас? В квартире? Экипаж с лошадьми? Автомобиль?
   -- Да. Представьте себе.
   -- Послушайте...
   -- Я, ведь не говорю, что автомобиль большой. Этакий... маленький. Игрушечный.
   -- А лошади?
   -- Тоже игрушечные. Дело в том, что я подарил своему сынишке автомобиль. Катаясь на нем по комнате, мальчишка нагрузил его разными вещами и, между прочим, пятью фунтами пороха, который я приготовил для охоты. И что же -- разогнавшись, он налетает с размаху на деревянных лошадей, порох взрывается, и все летит к черту -- мальчишка, автомобиль, нянька, лошади! Все так исковеркано, что теперь не разберешь, где начинается мальчишка и кончается нянька!
   -- О, ужас-то! Где же... все это?
   -- Где? Вымели, выбросили. Не хоронить же эти остатки, если не разберешь -- нянькина ли это челюсть или руль автомобиля?!

* * *

   Рассказывал я эти истории, нисколько не скучая -- до самого вечера.
  
   Вот как я стал лгуном. Сам я им сделался? Нет. Люди сделали.
  

КОММЕНТАРИИ

   Этот выпуск вышел в Петербурге в 1912 году. В настоящем издании впервые за сто лет воспроизводится полностью.

Что мне нужно.

   Когда с тебя снимали ротонду. -- Ротонда (лат. круглый) -- здесь: верхняя женская теплая одежда в виде длинной накидки без рукавов, была распространена в 19 -- начале 20 вв.

Как я сделался лгуном.

   ...ходили за город стрелять из монте-кристо галок. -- Монте-кристо (по имени героя А. Дюма) -- система малокалиберных ружей и пистолетов.
   Молодцы из секты тугов-душителей. -- Туги -- религиозная секта в Индии, члены которой в религиозном экстазе грабят и душат свои жертвы, стараясь не проливать кровь. Существовали еще в глубокой древности. У них свой язык и свои знаки. Англичане, проникнув в Индию, истребили огромное число тугов. О тугах говорится в рассказе Конан Дойла "Жрица тугов".
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru