Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2015.
СЛУЧАЙ С МИЛОВЗОРОВЫМ
Посвящаю В.П. Свободину, моему любимому другу
Со стесненным сердцем чувствую, что моего героя осудят, отвернутся от него, назовут его идиотом и сумасшедшим.
Не желая брать на себя адвокатской миссии, я все-таки во имя права и справедливости должен беспристрастно обрисовать читателю весь тот удивительный и сложный путь, которым дошел мой герой до трагической, ужасной и глупой развязки, развернувшейся, как огромная траурная лента -- утром на другой день после того, как произошло "это"...
Вопреки логике и литературной традиции, я начну с развязки, а потом уже перейду к первоначальному узлу, столь причудливо завязавшемуся.
* * *
Утром на другой день после "этого", слуга долго не мог добудиться Эразма Николаевича Миловзорова, старшего секретаря Казенной палаты.
-- Да, вставайте же, барин, ей-Богу. Что это за такое за дело, что и добудиться невозможно?..
-- А. что?... Кого?... Который час?..
-- Да одиннадцатый! Ан и на должность опоздали.
Голову ломило. Глаза запухли. Во рту было ощущение непроглоченного куска промокательной бумаги...
-- Дай-ка, я еще посплю!.
-- Где ж там спать, когда два господина пришли... Один брюнетка, другой блондинка.
-- Кто такие?
-- Говорят, по важнючему делу...
-- А, ччерт! Ну, пусть подождут, сейчас выйду. Дай квасу! Два чопорных господина чинно, молча сидели в гостиной...
-- Чем могу, господин? -- недоуменно спросил Миловзоров, запахивая на груди халат.
-- Мы от помещика Сапуновского.
-- Простите, но такого не знаю.
-- Ежели вспомните... вчера в "Аквариуме" вышел маленький разговор. Вы его на дуэль вызвали. Так вот мы этого... Его представители.
-- Да, -- накрахмалено подтвердил второй, -- он сделал нам эту честь.
-- Что вы, господа? -- всполошился растерявшийся хозяин. -- Какая дуэль? Я никого не знаю...
-- Вчера в "Аквариуме", -- мерно начал первый, -- вы, сидя за соседним столом, назвали нашего доверителя "волдырем на и без того изуродованном лице вселенной". Когда он подошел к вам объясняться, вы сделали ему ряд веселых гримас и наступили на ногу...
-- На левую? -- упавшим голосом просил Миловзоров.
-- Считая вопрос о точном названии пострадавшей ноги второстепенным, мы должны указать вам на то, что на требование нашего доверителя извиниться, вы обозвали его "скрипучим обозным колесом" и швырнули ему в лице вместо своей карточки -- карточку кушаний... После этого заявили, что с превеликим удовольствием "пробьете его медный лоб -- свинцовой пулей"...
-- Господа! Заверяю вас... честным словом, что... Я не знаю, я... не помню...
-- Это нас не касается, -- деревянно качнулся второй. -- Вы вызвали нашего доверителя, следовательно, вы должны нести все последствия. Но предваряю вас, что в случае вашего отказа, мы уполномочены пойти к вашему начальству и информировать его о происшедшем.
-- Да, мы информируем, -- грустно подтвердил первый.
Убитый Миловзоров поплелся за своим верным Еремеем и вдруг с ужасом по движению плеч Еремея заметил, что тот плачет.
-- Голубчик, что с тобой?..
-- Та, так, -- бормотал Еремей сквозь рыдания. -- Уже белые не нужны, да! Уже черные для вас первые люди, да. Что касаемо разбитой чашки -- так я може бы за нее заплатил, почем вы знаете, а?..
Черный, как уголь, негр поднялся при их появлении в соседней комнате. Одетый в ярко-красный кафтан, он обильно был расшит глазетом, как лучшее произведение гробовщика.
-- Что вам нужно?
-- Как вы черась скажит, что надо бросайт слон и ходит за вам, как за человек и как вы спросит: "Томми, сколько ви получал месяс?". И я скажить: "Семьсот пяти рубли". И ви скажить: "Это литтл моней. Я буду плати удвой болши". И я скажить: "Корошо. Я придти". И ви очень меня поцелуй и скажи: "Томми, придти". И теперь я взял у казяин рачет и я придти.
-- Хорошо, -- упавшим голосом сказал Миловзоров, -- пройдите, пожалуйста, в гостиную, там, где два господина... Я сейчас...
Он пошел в спальню, лег в постель на живот и сжал голову руками.
В этом положении и застал его Еремей.
-- Что же, барин, -- угрюмо сказал он, -- мне когда расчет? (Лицо его исказилось горькой улыбкой.) Куда уж нам теперь, белым! Да вот там вас еще одна барыня спрашивает... Такая фуфыря, что ну-ну...
-- Бобби, ты здесь! -- раздался хриплый веселый голос. -- Я тебя насилу нашла! А где же моя комната? Я разложусь, а там можно хоть сегодня же начать первый урок...
-- Вот тебе раз! Сам же вчера пригласил меня вести хозяйство и учить французскому. И задаток дал.
Мой милый Бобби,
Прелестный Бобби,
Зачем ты кнопки
На платье рвешь?
-- Будьте любезны пройти в гостиную... Мы поговорим об условиях и... того...
Прислушавшись к удалявшемуся шелесту юбок, он снова рухнул на кровать.
-- Барин, зверя заказывали? -- раздался над ним кроткий голос Еремея.
-- Что-о-о?!
-- Якого-сь зверя принесли у клетке... в пятнах весь, дьявол, как кукушка. Прикажете принять?
Шатаясь, вышел Миловзоров в переднюю.
Около большой клетки с беспокойно прядавшим внутри леопардом стоял малый в фуражке с околышем.
Сдернул фуражку и апатично сказал:
-- Желаю здравствовать. Доставил в сохранности. Семь целковых за доставку сейчас уплатите, али через хозяина?
-- Откуда леопард? -- отрывисто спросил Миловзоров.
-- А как же-с. Вчера укупили у нас, -- сказал малый таким спокойным тоном, будто купленный предмет была кофейная мельница или пиджачная пара.
-- И деньги уплатил? -- сурово спросил Миловзоров.
-- Помилуйте-с! Три тысячи. Очень редкая порода. Американский, с Миссисипи. Только клеточку просили освободить.
-- С Миссисипи, говоришь? Ну, ступай. Я после зайду... того. Распоряжусь!
Оставшись один, с глазу на глаз с успокоившимся леопардом, Миловзоров взял стул и сел перед клеткой. За своей спиной, через три комнаты, он чувствовал двух деревянных методических секундантов, накрашенную еврейскую француженку и пышного, напоминающего глазетовый гроб, Томми. Он представил себе, как они сидели рядышком, недоуменно переглядывались и с нетерпением ждали его.
-- Леопард! -- неожиданно обратился он к дремлющему зверю. -- Хочешь меня сожрать?
Леопард приоткрыл один глаз, поглядел на Миловзорова с таким видом, будто хотел сказать "Шутить изволите" и опять прикрыл глаз.
-- На, ешь меня! Ешь проклятого, грызи!
Он поднял решетку и просунул руку в клетку.
Леопард открыл пасть, лизнул шершавым розовым языком руку, волнообразным движением проскользнул между Миловзоровым и отверстием клетки, смахнул длинным хвостом палку с вешалки и улегся в углу на свернутом по случаю лета ковре.
-- Даже леопард не лопает. И его с души воротит...
Подумав немного, Миловзоров пробрался на цыпочках в спальню, вынул из кармана пиджака бумажник и пересчитал деньги. Из полученных вчера из Крестьянского банка за продажу полтавского именьица десяти тысяч оставалось около четырех.
Быстро одевшись, Миловзоров на цыпочках же вышел в переднюю, взял с подзеркального столика шляпу, покосился на спокойно зевнувшего и облизнувшегося леопарда -- и тихо вышел на улицу.
-- Извозчик! На вокзал.
Через два часа поезд мчал его в Варшаву.
Потому и в Варшаву, что был это единственный ближайший по времени поезд.
* * *
Не говорите мне, что вся эта история идиотская и Миловзоров сумасшедший...
Я сейчас расскажу первую половину истории, и тогда всё кажущееся таким диким и бредовым, сразу сделается строго логичным и до смешного легко объяснимым.
* * *
-- Замечательно продали! -- восторженно жал руку Миловзорова его приятель, чиновник Крестьянского банка Курченков. -- Правду говоря, оно, именьице-то, и семи тысяч не стоит. Ну, такую сделочку не стыдно и спрыснуть!
-- Я готов, -- радостно сказал Миловзоров, обнимая приятеля Курченкова за талию. -- Едем! Что для меня теперь значит полсотни?
Вспрыскивали.
Сначала у "Медведя", потом в "Малом ярославце", а когда наступил вечер, решили закончить удачный день в "Аквариуме".
Поехали. Разминая землянику в бокале шампанского, восторженный Курченков спросил:
-- Ты... (они уже выпили брудершафт) Ты читал Дюма?
-- Давно. А что?!
-- Ах, какая жизнь! Вот прямо как сейчас. Вино, все влюбляются в иностранок и чуть что -- сейчас дуэль!
-- Что мне твой Дюм... ма, -- неуверенно возразил Миловзоров. -- Я сам Дюма.
-- Нет, право. Такие замечательные поступки. Элегантно все. Чуть что ни по нем -- сейчас в морду -- и дуэль! На шпагах. В Булонском лесу. И Понсон дю Террайль тоже.
-- Кто-о-о?
-- Есть такой. А нонче что за люди? Вот за тем столом полотняный мешок сидит. Ну, кто он такой? Какие его идеалы?
-- Этот? Н-да уж... Какой-то волдырь на., этом... на и без того изуродованном лице вселенной!
-- Изумительно сказано! -- восхитился Курченков.
Как всегда, человек в миловзоровском состоянии не умеет справляться с силой и звучностью своего голоса... Миловзорову казалось, что он свою фразу, сопровождаемую выразительным жестом, сказал Курченкову на ухо -- однако весь зал оглянулся.
"Полотняный мешок" завозился, запыхтел и вдруг подошел к приятелям.
-- В каком это отношении я волдырь? -- угрюмо спросил он.
-- В таком! -- подмигивая, отвечал развеселившийся Миловзоров (реплика восторженного Курченкова: "Изумительно ответил!"). В таком самом!
Встал, покачнулся, споткнулся и наступил "полотняному мешку" на ногу.
-- Что за хамство?! -- вскричал "мешок". -- Прошу вас извиниться.
-- Перед кем? -- презрительно икнул Миловзоров. -- Перед скрипучим обозным колесом?
-- Ай, метко. Ну, и метко же! -- зааплодировал Курченков.
-- Милостивый государь!..
* * *
-- Ну, до чего ж это было красиво, когда ты его вызвал на дуэль! -- захлебываясь, кричал Курченков, идя с приятелем по саду и придерживая его под руку. -- Прямо как граф! Эразмушка! До чего я люблю красоту... Этот Булонский лес, этот Нотр-Дам!..
-- Постой!.. чевой-то тут серое...
-- Слоник, голубчик, слоник стоит. Тут его на открытой сцене показывать будут. -- Здравствуй, Вася. Как тебя зовут? -- несколько непоследовательно обратился он к негру, дремавшему при слоне.
-- Томми, господин...
-- Вот бы, брат, такого негра тебе в камер-лакеи. А? Красота!! Ну что такое Еремей? Никакой поэзии. А это?!! Красная этакая дубина... Они, брат, преданные.
-- А Еремей как же? -- цепляясь за последние остатки благоразумия, нерешительно спросил Миловзоров.
-- А Еремея мы к слону устроим. Нанимай, брат, пока не перехватили!.
* * *
После этой последней сделки ужинали.
Курченков долго глядел сантиментально-влюбленными глазами на сидевшую с ними интернациональную певицу и потом спросил:
-- Графиня! Парле ву франсэ?
-- Oui! -- засмеялась "графиня".
-- Эразм! Вот тебе, брат, уже готовая учительница... Хороша шельма. И в доме уют -- все-таки, свой человек -- и французский знать будешь. Начальство это ценит.
Курченков будто прочитал тайные мысли Миловзорова: девушка уже давно, минут сорок как нравилась ему, но он только не мог найти форму общения с этим свежим нетронутым существом.
А Курченков сразу нашел.
Голова был. Даром, что пьяный.
* * *
Уже выходя из сада и остановившись перед звериными клетками, сделали последнее приобретение.
-- Без леопарда, брат, какой же это дом. Никакого аристократизма. Зверь же красивый и даже приятно гостям показать. Вот ахать-то будут... И начальство это любит... Совсем как граф Монте-Кристо!
-- Что мне граф Монте-Кристо! -- кричал в экстатическом восторге Миловзоров. -- Я сам себе Монте-Кристо! Пусть живет скотина Божья! Не объест, чай!
Все было полно, прекрасно... Оркестр гремел так одобрительно и электрические лампионы сверкали так по-праздничному.
Самое же лестное было то, что покупка леопарда сделала друзей героями всего сада.
* * *
Может быть, кое-кому из кислых прозаических читателей и это все вышеизложенное покажется неубедительным...
Тогда мне придется в сухой схеме выдвинуть против них самую тяжелую батарею:
2 графинчика водки.
Красное вино (4 бут.).
7 кружек пива.
3 четвертинки шартреза.
Опять 2 графинчика водки.
3 бут. Кордон-Вэр.
Вдумайтесь вы в это, и тогда не совсем нелогичным будет казаться то, что Миловзоров, бросив текущие дела и службу, едет в чуждую ему Варшаву...
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Зарницы, 1921, 7 августа, No 18. Печатается впервые по тексту журнала.
Посвящаю В.П. Свободину... -- Свободин Владимир Павлович (1880-1935) -- драматический артист, рассказчик, чтец-декламатор. До революции играл в московском Малом театре. Их с Аркадием Аверченко пути пересеклись летом 1920 г. в Белом Крыму. В эмиграции, в Константинополе оба стали руководителями театра миниатюр "Гнездо перелетных птиц"; в апреле 1922 г. вместе выехали из Константинополя в Софию, где расстались. Впоследствии Свободин работал в Пражской труппе МХТ, далее в Париже; с 1927 г. служил в Театре Русской драмы (г. Рига).
Сначала у "Медведя", потом в "Малом ярославце", а когда наступил вечер, решили закончить удачный день в "Аквариуме". -- "Медведь" и "Малый ярославец" -- популярные и дорогие петербургские рестораны; "Аквариум" -- увеселительный театр-сад.