Аверкиев Дмитрий Васильевич
История трех неверных мужей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОВѢСТИ
ИЗЪ СОВРЕМЕННАГО БЫТА
Д. В. АВЕРКІЕВА.

Изданіе тщательно пересмотрѣнное и исправленное
въ трехъ томахъ.

ТОМЪ ВТОРОЙ

Новая Барышня.-- Исторія трехъ невѣрныхъ мужей.-- Лавры и терніи.-- Ученый сонъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16.
1898.

   

ИСТОРІЯ ТРЕХЪ НЕВѢРНЫХЪ МУЖЕЙ.

РАЗКАЗЪ ПЕРВЫЙ.
ДОГАДЛИВЫЙ МУЖЪ.

(Мужъ сороковыхъ годовъ).

Была ль когда такъ ведена любовь?
Была ль когда такъ женщина добыта?
Шекспиръ.

I.

   Дѣло было давно: откупа процвѣтали, хотя уже доживали свой вѣкъ. Откупщики, какъ извѣстно, къ новому году, съ похвальной акуратностью, подносили губернаторамъ нѣчто въ родѣ благодарности за ихъ попеченіе о питейномъ дѣлѣ. Обычай строго возбранялъ отвергать такія приношенія; на счетъ же употребленія ввѣренныхъ губернаторскому воззрѣнію откупныхъ суммъ не существовало опредѣленныхъ правилъ. Нѣкоторые губернаторы смотрѣли на нихъ какъ на нелестное воздаяніе своимъ личнымъ достоинствамъ и заслугамъ; другіе жертвовали деньги на украшенія городовъ, на богоугодныя заведенія и тому подобное. Хозяинъ С--ой губерніи, по совѣту своего двоюроднаго племянника, Александра Петровича Голыбина, служившаго у него чиновникомъ особыхъ порученій, отдавалъ ихъ на театръ.
   Александръ Петровичъ, какъ подобало истому русскому дворянину въ то строгое время, по окончаніи курса въ военно-учебномъ заведеніи высшаго разряда, поступилъ въ гвардейскій полкъ. Средства у него были прекрасныя и ему предстояла легкая и веселая молодость. Онъ былъ красивъ и статенъ, любилъ и умѣлъ волочиться, въ совершенствѣ изучивъ
   
   .... науку страсти нѣжной,
   Которую воспѣлъ Назонъ.
   
   Сверхъ того, Александръ Петровичъ былъ страстнымъ любителемъ театра, особенно драматическаго. Не было сколько-нибудь интереснаго спектакля, на которомъ онъ не присутствовалъ бы. Знаменитыхъ актеровъ онъ помногу разъ смотрѣлъ въ ихъ лучшихъ роляхъ, не только наслаждаясь ихъ игрою, но и изучая ее. Немудрено, что Александру Петровичу и самому вздумалось попытать счастья на сценѣ; вскорѣ онъ сталъ великимъ любителемъ и устроителемъ благородныхъ спектаклей и понаторѣлъ въ искусствѣ не менѣе, чѣмъ въ волокитствѣ. Поклонники увѣряли даже, что, не будь Александръ Петровичъ богатъ и хорошей фамиліи, онъ несомнѣнно затмилъ бы Мартынова. Такое мнѣніе отзывалось преувеличеніемъ, но Александру Петровичу нельзя было отказать въ сценическомъ пониманіи и умѣньи взяться за роль: его игра отличалась вкусомъ и слѣдованіемъ хорошимъ образцамъ.
   Голыбинъ съ усердіемъ предавался своимъ любительскимъ занятіямъ, не ощущая ни скуки, ни утомленія. Будучи человѣкомъ безпечнымъ, онъ жилъ не загадывая о будущемъ, какъ вдругъ получилъ извѣстіе о скоропостижной смерти отца. Оказалось, что пока сынокъ веселился въ столицѣ, родитель широко жилъ въ провинціи: хорошее состояніе отъ такой совмѣстной небережливости пошатнулось. Александръ Петровичъ не пожелалъ опуститься въ Петербургѣ и съ радостью принялъ предложеніе своего двоюроднаго дяди, генерала Калищева, хозяйничавшаго въ ихъ родной губерніи, поступить къ нему на службу.
   Въ С* Александръ Петровичъ положилъ, что пора остепениться: ему шелъ уже тридцать третій годъ. Для этого, какъ извѣстно, существуетъ испытанное средство: женитьба. Присмотрѣвшись къ с--скимъ барышнямъ, Александръ Петровичъ рѣшилъ, что лучше невѣсты, какъ Лидія Тимоѳеевна Короткова, не сыщешь.
   Лидія Тимоѳеевна была весьма недурна собою и съ хорошимъ приданымъ. Она была достодолжно образованна и выросла въ строгой и честной семьѣ. Ее находили très distinguée. На все у нея были весьма опредѣленные и ясные взгляды; казалось, эта женщина нигдѣ не потеряется. Отъ ея твердой разсудительности, правда, вѣяло холодомъ, но это не смущало Александра Петровича; напротивъ, онъ находилъ такое качество въ женѣ неоцѣненнымъ.
   Молодые зажили припѣваючи. Ихъ домъ, гдѣ нѣсколько суровая чинность Лидіи Тимоѳеевны умѣрялась веселою юркостью Александра Петровича, считался однимъ изъ самыхъ пріятныхъ. Въ началѣ чинность превозмогала, но Александръ Петровичъ развертывался понемногу и притомъ такъ мило, что жена невольно подчинилась его вліянію. Вскорѣ онъ сталъ душою общества, какъ человѣкъ неистощимый въ придумываніи разныхъ развлеченій.
   Не обошлось, конечно, и безъ благородныхъ спектаклей. Лидіи Тимоѳеевнѣ вначалѣ были досадны частыя отлучки мужа по причинѣ репетицій и иныхъ театральныхъ хлопотъ, но вскорѣ она была утѣшена успѣхами мужа и общими похвалами его таланту и умѣнью "все устроить".
   Когда генералъ Калищевъ, построивъ больницу и разбивъ бульваръ, недоумѣвалъ, куда-бы дѣвать откупщицкія деньги, Александръ Петровичъ обратилъ его вниманіе на то, что театръ болѣе всего способствуетъ "соединенію общества". Мысль о "соединеніи" была модной, и губернаторъ пришелъ въ восторгъ отъ предложенія своего чиновника.
   Разумѣется, въ директора былъ избранъ Александръ Петровичъ. Лидія Тимоѳеевна весьма тщеславилась новой должностью мужа: она укрѣпляла ея положеніе въ обществѣ. Когда же мужъ объяснилъ ей, что у нихъ сверхъ того отъ "антрепризы" будетъ оставаться тысячи три лишнихъ въ годъ, то Лидія Тимофеевна нашла, что Александръ Петровичъ не только милъ, но и практически-уменъ. Такое благополучіе юной четы послѣдовало на третій годъ послѣ брака.
   

II.

   Театръ подъ ловкимъ и умѣлымъ управленіемъ Александра Петровича пошелъ отлично. С--скіе старожилы и теперь еще вспоминаютъ о томъ, утверждая, что при Голыбинѣ театръ ихъ мало чѣмъ уступалъ московскому, причемъ нѣкоторые съ гордостью прибавляютъ даже: "да не нынѣшнему, нѣтъ-съ, а тогдашнему". Александръ Петровичъ торжествовалъ, но... во всякомъ успѣхѣ есть свои терніи.
   И вотъ случилось, что въ одно прекрасное ноябрское утро Александръ Петровичъ, сидя въ кабинетѣ, то принимался за чтеніе раздушонной записочки, то съ досадой мялъ ее въ рукахъ, съ видимымъ желаніемъ бросить въ каминъ. Порою онъ привскакивалъ съ кресла, какъ-бы намѣреваясь куда-то устремиться, но затѣмъ, ровно обезсилѣвъ, падалъ въ кресло.
   Въ записочкѣ, между прочимъ, говорилось: "Я не повѣрю вашей любви, пока вы не привезете мнѣ писемъ B. Н. Я не хочу служить ей посмѣшищемъ. Я скорѣе разорву контрактъ и уѣду, чѣмъ позволю себѣ уступить ей... Я хочу любви, но любви полной и нераздѣльной... Я такъ разстроена, что на репетиціи сегодня не буду... Жду отвѣта до сегодняшняго вечера".
   Послѣднія слова были подчеркнуты дважды. Подъ письмомъ стояли буквы А. B. М., означавшія Агрипина Вьюгина-Метелина.
   "И зачѣмъ ей эти письма?-- привскочивъ, восклицалъ про себя Александръ Петровичъ,-- И откуда она узнала про Вѣру?.. Почему она ревнуетъ именно къ ней, а не къ женѣ?"
   Съ этими словами онъ опустился въ кресло и философски замѣтилъ: "Впрочемъ, мы не ревнуемъ же къ мужьямъ".
   "Но, чортъ!-- горячился онъ далѣе, снова вскакивая на ноги.-- Какъ я добуду ей эти письма? И Вѣра ревнуетъ, и ей насплетничали... Ни за что не отдастъ... Я пробовалъ даже говорить ей объ угрызеніяхъ совѣсти, но она только смѣется... И въ самомъ дѣлѣ, почему же теперь, именно теперь меня стала упрекать совѣсть?"
   Безпомощное положеніе нашего героя требуетъ разъясненія.
   Какъ-то, по случаю каприза одной барышни, отказавшейся играть въ водевилѣ, чуть было не разстроился благородный спектакль. Александръ Петровичъ былъ въ отчаяніи. Нѣкоторый юный канцеляристъ, приспособленный Александромъ Петровичемъ въ помощники режиссера, обратилъ его вниманіе на свою двоюродную сестру. По словамъ канцеляриста, кузина была прехорошенькая, очень мило пѣла и также говорила по-французски, но ей, какъ безприданницѣ, пришлось прямо съ институтской скамьи выйдти замужъ за урода, который никуда ее не пускалъ и дрожалъ надъ нею, какъ Кощей надъ своимъ золотомъ. Этотъ уродъ, по отзыву свойственника, служилъ въ Казенной палатѣ и былъ хапуга порядочный.
   -- Да вы его, Александръ Петровичъ, знаете: Макоркинъ, то есть собственно вовсе не Макоркинъ,-- это онъ ради приличія выдумалъ -- а просто-напросто Махоркинъ. Еще лицо у него желтое и точно нюхательнымъ табакомъ посыпано, а парикъ черный, пречерный. Онъ его, говорятъ, для прочности изъ конскаго волоса сдѣлалъ.
   Александръ Петровичъ припомнилъ Махоркина и освѣдомился, гдѣ же можно видѣть таинственную кузину.
   -- А самое лучшее,-- отвѣчалъ юный канцеляристъ,-- знаете что, Александръ Петровичъ? сегодня воскресенье, поѣдемте-ка въ ихъ приходъ: Вѣра всегда бываетъ у обѣдни. А этотъ Махорка, вообразите, къ довершенію всѣхъ благъ, еще масонъ какой то. Въ соборъ только по царскимъ днямъ является.
   Въ церкви Александръ Петровичъ не только видѣлъ Вѣру Николаевну, но и былъ представленъ ей услужливымъ помощникомъ. Голыбинъ, не отлагая дѣла въ долгій ящикъ, тутъ же предложилъ ей участвовать въ спектаклѣ. Она видимо обрадовалась, но сослалась на необходимость заручиться согласіемъ мужа.
   -- О, за этимъ дѣло не станетъ!-- увѣренно вскричалъ Александръ Петровичъ.
   И дѣйствительно, въ то же утро къ Макоркину былъ отряженъ неутомимый канцелярскій чиновникъ съ порученіемъ пригласить его "непремѣнно съ супругой" на вечеръ, сегодня же, къ самому начальнику губерніи. Макоркинъ повиновался.
   У губернатора Вѣру Николаевну тотчасъ же разлучили съ мужемъ. На всѣхъ она произвела самое пріятное впечатлѣніе; ее тутъ же попросили спѣть что-нибудь, и она безъ всякаго жеманства, очень мило "сказала" французскій романсъ. Было единогласно рѣшено, что Вѣра Николаевна просто сокровище для благородной труппы, и самъ губернаторъ удостоилъ г. Макоркина просьбою о дозволеніи Вѣрѣ Николаевнѣ участвовать въ спектаклѣ. Макоркинъ ослушаться не посмѣлъ, а только по-волчьи щелкнулъ зубами, когда хозяинъ повернулся къ нему спиною.
   Александръ Петровичъ съ перваго взгляда на Вѣру Николаевну, еще въ церкви, почувствовалъ, какъ у него екнуло сердце. Онъ сразу, какъ истый знатокъ, оцѣнилъ ея нѣжную миловидность. Свѣжій цвѣтъ ея округлаго лица, оживленнаго милыми ямочками, славные темносиніе глаза, темнокаштановыя кудри и пріятная припухлость нижней губки привели его въ восторгъ. У него въ головѣ завертѣлось даже нѣчто въ родѣ стиховъ, и цѣлую недѣлю, воображая ея ротикъ, онъ твердилъ про себя:
   
   Какъ ужаленный пчелою
   Розовый листокъ.
   
   Понятно, съ какимъ усердіемъ Александръ Петровичъ занялся прелестной дебютанткой, какъ страстно онъ слѣдилъ за ея успѣхами въ искусствѣ и какъ непритворно восхищался ея талантомъ, когда тотъ былъ признанъ всѣми. Незамѣтно для себя, нежданно и негаданно, Александръ Петровичъ попалъ въ старую колею и съ отрадой покатилъ по ней. Его увлекала и чисто-дѣвичья стыдливость Вѣры Николаевны, и ея робкая недовѣрчивость къ моленіямъ любви, и ея страхъ передъ уродомъ въ парикѣ изъ конскаго волоса, передъ этимъ Макоркинымъ, котораго Александръ Петровичъ, уже въ силу его отвратительной фамиліи, въ глубинѣ души не почиталъ за человѣка. Александръ Петровичъ опомнился въ то время, когда опоминается большинство, то есть когда уже было поздно.
   -- О, что за прелесть!... Какая страсть!... Что за нѣга!-- восклицалъ онъ, обдумывая свое положеніе.-- Да и я... что я такое собственно сдѣлалъ?... Ну, увлекся... Да я просто, какъ старый кавалерійскій конь, заслышалъ призывную трубу, и... Но Лидія... О, Боже мой! Да она никогда не узнаетъ, ей и въ голову не придетъ... И наконецъ, развѣ отъ этого я пересталъ любить и уважать ее?
   Читателю, можетъ быть, покажется страннымъ то легкомысліе, которымъ у Александра Петровича сопровождалось сознаніе своего поступка; но слѣдуетъ помнить, что онъ прибѣгалъ къ: размышленію не ради борьбы со страстью и побѣды надъ нею, а просто для того, чтобъ, такъ сказать, нравственно опознаться и придумать какой ни на есть modus vivendi. Ученіе о томъ, что совмѣстность холодной жены и страстной любовницы есть семейственный идеалъ, имѣетъ болѣе послѣдователей, по крайности практическихъ, чѣмъ обыкновенно полагаютъ.
   Александръ Петровичъ не только страшно бы удивился, но и сердечно огорчился бы, если-бъ кто-нибудь при сказанныхъ обстоятельствахъ усомнился въ его любви и уваженіи къ Лидіи Тимоѳеевнѣ. Она была дорога ему, какъ хозяйка его дома, какъ женщина, носящая его имя. Одъ вѣрно бы не задумался пожертвовать жизнью для защиты ея чести; онъ чувствовалъ бы себя глубоко несчастнымъ, еслибъ у него не было дома, гдѣ онъ можетъ отдохнуть отъ житейскихъ треволненій, и жены, къ которой онъ можетъ довѣрчиво обратиться за совѣтомъ, зная, что все задуманное имъ столь же важно и значительно для нея, какъ и для него самого.
   Александръ Петровичъ думалъ также, что если (чего Боже сохрани!) Лидія узнаетъ какъ-нибудь о его связи, то онъ мгновенно разорветъ ее съ Вѣрой, которая въ сущности все-таки не болѣе какъ забава. Александръ Петровичъ не разъ строго наставлялъ себя, что въ этомъ именно и заключается обязанность мужа. При этомъ ему всегда вспоминалась ветхозавѣтная исторія Агари и Сарры, и именно въ томъ видѣ, какъ она изображена на одной изъ старинныхъ картинъ дрезденской галлереи: Агари подаютъ карету для путешествія въ пустыню, а Сарра въ видѣ злобной старушки поглядываетъ на это, стоя въ тѣни.
   Любовники наслаждались безмятежнымъ счастіемъ около десяти мѣсяцевъ, до начала настоящаго театральнаго сезона, когда Александръ Петровичъ, понятно, охладѣлъ къ благороднымъ спектаклямъ.
   Между артистками, приглашенными для с--скаго театра, первое мѣсто занимала Агрипина Власьевна Вьюгина-Метелина.
   Агрипина Власьевна происходила изъ актерской семьи; она, сама не зная какъ, стала или, лучше сказать, выросла актрисой. Въ то время актеры питались не одними грязными листками, и Агрипина Власьевна была изрядно начитанна въ русской словесности. Природа создала ее, какъ мужа леди Анны, въ щедрый часъ. Агрипина Власьевна была красивая, рослая, начинавшая полнѣть блондинка: у нея былъ хорошій голосъ, она съ задирающей страстностью пѣла цыганскія пѣсни. Не обладая настоящимъ творческимъ талантомъ, столь же рѣдкимъ въ актерскомъ мірѣ, какъ и въ писательскомъ. Агрипина Власьевна была одарена страстной воспріимчивостью, дававшей ей возможность во-очію зрителей переживать чувствованія и душевныя настроенія дѣйствующихъ лицъ.
   Александръ Петровичъ, какъ знатокъ дѣла, не могъ не дорожить такой артисткой. Онъ цѣнилъ ея голосъ нѣжный на горловыхъ нотахъ и непритворно-страстный на грудныхъ, ея выразительные глаза, ея искренность въ драматическихъ моментахъ и, наконецъ, непритворную веселость въ водевиляхъ, ибо Агрипина Власьевна была изъ актрисъ, отличающихся разнообразіемъ дарованій, и какія водились только всгарину. Игрѣ Агрипины Власьевны не доставало строгой обдуманности и тонкой отдѣлки, но за то она плѣняла своею непосредственностію; женщина и актриса сливались въ ней въ одно цѣлое,-- и увлекаясь, она увлекала другихъ. Зрители не только любили ее какъ артистку, но положительно влюблялись въ нее, по крайности на время представленія. Агрипина Власьевна прекрасно чувствовала это, и почти никогда не прибѣгала къ постороннимъ мѣрамъ ради возбужденія своего успѣха.
   Послѣ перваго знакомства, узнавъ ея талантъ и проведя съ ней два, три вечера, причемъ Агрипина Власьевна поразила его еще болѣе, чѣмъ на сценѣ, быстрой и причудливой смѣной душевныхъ настроеній, Александръ Петровичъ вновь сравнилъ себя со старымъ кавалерійскимъ конемъ, заслышавшимъ призывный сигналъ.
   Вниманіе человѣка, славнаго своими любовными порожденіями и, вдобавокъ, знатока сценическаго искусства, весьма польстило Агрипинѣ Власьевнѣ. Она въ любви увлекалась столь же легко и непосредственно, какъ на сценѣ,-- и молва справедливо приписывала ей уже нѣсколько такихъ увлеченій. Александръ Петровичъ несомнѣнно нравился ей, какъ красивый и умный мужчина, и она не лгала, утверждая въ письмѣ, что требуетъ "любви полной и нераздѣлимой"" Въ театрѣ, конечно, вскорѣ открыли связь директора, и Агрипина Власьевна стала, на сколько ей было доступно, слѣдить за Вѣрой Николаевной, которая, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими членами бывшаго благороднаго кружка, порой заѣзжала на репетиціи и заходила за кулисы настоящаго театра. Агрипинѣ Власьевнѣ достаточно было раза два увидѣть, какъ Вѣра Николаевна быстро, какъ-бы мимоходомъ, что-то шептала Александру Петровичу, чтобъ открыть опытнымъ глазомъ, что тутъ дѣло нечисто. Отсюда -- ревность. Агрипина Власьевна, правда, не ревновала Александра Петровича къ женѣ, но единственно потому, что такая ревность у актрисъ не въ обычаѣ: нѣкоторыя даже предпочитаютъ женатыхъ обожателей, какъ, поневолѣ, болѣе скромныхъ.
   Не смотря на увлеченіе и ревность, Агрипина Власьевна все-таки была актрисой, то-есть женщиной не безъ хитрости и разсчета. Она пользовалась значительной извѣстностью въ провинціи, но, по ея мнѣнію, для полной славы ей необходимо было сыграть еще нѣсколько ролей. Постановка пьесъ, заключавшихъ эти вожделѣнныя роли, была возможна только для полной владычицы сцены. И вдругъ, въ Агрипину Власьевну влюбляется директоръ, притомъ не заурядный какой-нибудь антрепренеръ или чиновникъ, а такой, какіе и въ столицѣ за рѣдкость. И письма Вѣры Николаевны нужны были Агрипинѣ Власьевнѣ не ради простаго утоленія рёвности: они требовались ей какъ удержъ на слишкомъ влюбчиваго директора, какъ обезпеченіе отъ соперничества Алины Соцкой, приглашенной на роли кокетокъ, про которую всѣ вхожіе на сцену мужчины единогласно отзывались, какъ о прелестной тридцатилѣтней "Бальзаковской женщинѣ". Что дѣлать? Играя роли на сценѣ, Агрипина Власьевна не могла не увлекаться, но, увлекаясь въ жизни, она не могла, хотя чуть-чуть, не играть роли.
   Теперь читателю понятно несносное волненіе Александра Петровича, описанное въ началѣ настоящей главы.
   

III.

   Александръ Петровичъ продолжалъ волноваться, вскакивать на ноги и падать въ кресло, безсильно трудясь надъ рѣшеніемъ замысловатой задачи. Сквозь шумъ собственныхъ мыслей, онъ слышалъ, что Лидія Тимоѳеевна въ сосѣдней комнатѣ занята примѣркой новаго визитнаго платья. Шорохъ шелка пріятно развлекалъ его вниманіе, и онъ даже старательно прислушивался къ нему, чтобъ хотя на время забыть свои мучительныя недоумѣнія.
   Платье оказалось такъ хорошо и ловко сшито, что Лидія Тимоѳеевна не удержалась отъ желанія показать его Александру Петровичу.
   -- Посмотри, Alexandre, вѣдь хорошо? не правда ли?-- говорила она, вертясь и охорашиваясь передъ мужемъ.
   -- Да... хорошо... очень хорошо,-- разсѣянно пролепеталъ Голыбинъ.
   -- Да посмотри же хорошенько, -- нетерпѣливо прервала его Лидія Тимоѳеевна.-- Но, Боже мой! что съ тобой, Alexandre? Ты нынче непохожъ на самого себя...
   Александръ Петровічъ и самъ не зналъ, что именно былъ съ нимъ въ эту минуту. Онъ чувствовалъ, что въ немъ загоралось какое-то сильное желаніе, что оно охватываетъ его, что онъ сейчасъ на что-то стремительно рѣшится, но это движеніе воли еще не перешло въ сознаніе. Такія безсознательные порывы сердца случаются чаще, чѣмъ полагаютъ, и нѣкоторые философы утверждаютъ, что изображеніе ихъ составляетъ прямую задачу музыки.
   -- Лидія!-- вскричалъ Александръ Петровичъ, еще не зная, что именно послѣдуетъ за этимъ вскрикомъ.-- Лидія!-- повторилъ онъ, опускаясь на колѣни:-- я виноватъ предъ тобою, и много, сильно виноватъ...
   Лидія Тимоѳеевна невольно отступила.
   -- Я увлекся... или вѣрнѣе сказать -- я чуть было не увлекся.... Но я остановился... я во-время остановился!...
   -- Кѣмъ?-- строго, хотя едва внятно, выговорила Лидія Тимоѳеевна, чувствуя, что у нея мгновенно пересохло во рту.
   -- Вѣрой Николаевной...
   -- Ахъ, мерзкая!...-- вырвалось у Лидіи Тимоѳеевны.
   -- Ты, впрочемъ, не бойся... я... видишь ли... это, клянусь, минутная слабость... Но у нея есть мои письма... И я... ты понимаешь меня?... я боюсь...
   Александръ Петровичъ не съумѣлъ бы отвѣтить чего именно онъ боится, если бы Лидія Тимоѳеевна вздумала его о томъ спросить. Къ счастію, Лидія Тимоѳеевна сама отвѣтила за него:
   -- Что, владѣя этими письмами, она станетъ терзать тебя?... предъявитъ свои права?... Ну, словомъ...
   Лидія Тимоѳеевна не выразила, что сдѣлаетъ "словомъ" мерзкая Вѣра Николаевна, и мысль ея вдругъ, какъ-бы испуганная, шарахнулась въ сторону.
   -- Признаюсь, она никогда мнѣ не нравилась; я съ перваго раза почувствовала, что въ ней есть что-то фальшивое...
   -- Но письма...
   -- О, пожалуйста, не безпокойся!... Это вздоръ.,. Я отниму ихъ у нея...
   -- Но не вышло бы...
   -- Кажется, ты можешь положиться на меня,-- съ гордой увѣренностью отвѣчала Лидія Тимоѳеевна.-- Вѣдь, дрожки поданы? Ты хотѣлъ ѣхать на репетицію?...
   И, не дождавшись отвѣта, Лидія Тимоѳеевна рѣшительно направилась къ двери, оставивъ мужа на колѣняхъ посреди комнаты.
   Дрожки дѣйствительно стояли у крыльца. Лидіи Тимоѳеевнѣ оставалось надѣть шляпу, накинуть бурнусъ и ѣхать...
   -- О, я отчитаю ее!-- сказала про себя Лидія Тимоѳеевна, садясь въ дрожки, и это выраженіе такъ ей понравилось, что она повторила его нѣсколько разъ уже полушепотомъ.
   По дорогѣ Лидія Тимоѳеевна успокоилась настолько, что смогла разсуждать о дѣлѣ. Прежде всего, она спросила себя: могло-ли бы что-нибудь подобное случиться съ нею самою? И смѣло отвѣтила: "никогда". Значитъ, Вѣра Николаевна была кругомъ виновата. Далѣе, она снизошла даже до того, что поставила себя на мѣсто Вѣры Николаевны, насильственно воображая, что и у нея такой же гадкій мужъ, какъ этотъ противный Макоркинъ, и предъ нею такой милый и умный человѣкъ, какъ Alexandre. И тутъ она снова предложила себѣ прежній вопросъ. "Нѣтъ, никогда!" -- съ прежней смѣлостью отвѣчала Лидія Тимоѳеевна,-- "потому что я ни за кого не могла бы выйти замужъ, кромѣ Александра".
   Мысли ея невольно обратились къ мужу. "Онъ,-- конечно, легкомысленъ,-- разсуждала Лидія Тимоѳеевна,-- и она, правда, недурна, хотя вовсе не такъ, какъ о себѣ воображаетъ. Но... тѣмъ болѣе она виновата".
   Дрожки остановились у крыльца. "И все-таки я отчитаю ее!" -- повторила Лидія Тимоѳеевна свое излюбленное словцо, съ силой дергая колокольчикъ.
   Вѣра Николаевна была дома. Она нѣсколько изумилась, узнавъ, что Лидіи Тимоѳеевнѣ вздумалось посѣтить ее. Лидія Тимоѳеевна бывала у нея очень рѣдко, насколько требовало приличіе, а съ осени, когда благородные спектакли уступили мѣсто актерскимъ, ниразу не удостоила ее своимъ посѣщеніемъ.
   Судя по сверкающимъ глазамъ Лидіи Тимоѳеевны и по той рѣшимости, съ которою она вошла въ гостиную, Вѣра, Николаевна испугалась не на шутку: ей представилось, что Лидія Тимоѳеевна какимъ-нибудь таинственнымъ образомъ узнала всю подноготную.
   -- Я не могла отказать себѣ въ пріятномъ удовольствіи лично поблагодарить васъ на то лестное вниманіе, которое вы оказывали моему мужу,-- со свѣтской колкостью начала Лидія Тимоѳеевна.
   Вѣра Николаевна, какъ-бы въ знакъ согласія, молча наклонила голову.
   -- Конечно, продолжала Лидія Тимоѳеевна,-- я ни на минуту не позволю себѣ усомниться въ нашихъ достоинствахъ и притомъ въ вашемъ положеніи, когда...
   Лидіи Тимоѳеевнѣ ужасно хотѣлось сказать: "когда мужъ -- такой уродъ", но она сдержалась, благовременно замѣтивъ, что грубость была бы не въ тонѣ язвительной рѣчи, которую она начала столь удачно.
   -- Намъ было бы напрасно притворяться другъ передъ другомъ и играть въ жмурки,-- заговорила она, послѣ мгновенной запинки.-- Вы, конечно, не станете отвергать, что старались завлечь моего мужа...
   -- Я?...-- какъ истая ingenue, спросила Вѣра Николаевна.
   Она мигомъ сообразила что у Лидіи Тимоѳеевны существуютъ только самыя смутныя подозрѣнія.
   -- Отрицаніе весьма понятно съ вашей стороны, но я... у меня есть доказательства.
   И при послѣднихъ словахъ Лидія Тимоѳеевна выпрямилась и строго взглянула на Вѣру Николаевну.
   -- Какія?-- смѣю спросить,-- отозвалась та, едва одолѣвая новый приступъ страха.
   -- Письма.
   -- Мои письма?-- снова ободряясь и впадая въ тонъ ingenue, сказала Вѣра Николаевна.-- Но что же въ нихъ предосудительнаго? въ нихъ я просила Александра Петровича пріѣхать въ такомъ-то часу пройти роль.
   Дѣйствительно, эта вначалѣ прямая, а потомъ условная фраза неизмѣнно фигурировала во всѣхъ записочкахъ Вѣры Николаевны.
   -- Я говорю не о вашихъ письмахъ...
   "А! такъ это его штуки!" -- мелькнуло въ головѣ Вѣры Николаевны, и она отвѣчала съ ѣдкой горячностью;
   -- Но согласитесь, что я не могла же препятствовать Александру Петровичу упражняться въ эпистолярномъ слогѣ. Во всякомъ случаѣ, если это не... если это сколько-нибудь предосудительно, то удерживать его отъ такихъ упражненій вовсе не входитъ въ кругъ моихъ обязанностей.
   Фраза вышла круглѣе и отточеннѣе, чѣмъ ожидала сама Вѣра Николаевна, и главное -- въ тонѣ этой "гордячки и аристократки", какъ она про себя звала Лидію Тимоѳеевну.
   -- О! вамъ конечно досадно, что, не смотря на всѣ старанія, вамъ удалось завлечь его,-- выходя изъ себя, громче, чѣмъ слѣдовало, вскричала Лидія Тимоѳеевна.
   -- Вамъ, какъ супругѣ,-- мягко отпарировала Вѣра Николаевна,-- конечно позволительно восторгаться достоинствами Александра Петровича, но согласитесь, что другія могутъ относиться къ нимъ нѣсколько холодно.
   Такого отзыва о мужѣ Лидія Тимоѳеевна не могла снести. "Какъ! эта несчастная, у которой мужъ гадкій уродъ, смѣетъ не признавать достоинствъ Alexandre'а?" Отъ досады Лидія Тимоѳеевна не помнила себя. Она, кажется, въ эту минуту даже обрадовалась бы, узнавъ, что дѣло не ограничилось одними письмами; она охотно простила бы мужу вину несравненно болѣе тяжкую,-- только не слышать бы о немъ такого презрительнаго отзыва. И ея гнѣвъ вырвался наружу цѣлымъ потокомъ рѣчей.
   Она говорила долго, сама не зная, къ чему это говоритъ. Она распространялась о женщинахъ, для которыхъ нѣтъ ничего священнаго, которыя готовы отомстить на другихъ недостатокъ собственнаго счастія; она дѣлала различные намеки и предположенія. Собственно, рѣчь ея состояла изъ такихъ общихъ мѣстъ, намекни предположенія были до того не мѣтки, что краснорѣчіе Лидіи Тимоѳеевны нимало не задѣвало Вѣру Николаевну. Та слушала ее внимательно и молча, иронически улыбаясь надъ ея непроницательностью. Лидія Тимоѳеевна, наконецъ, истощилась.
   -- Я понимаю, что васъ такъ безпокоятъ эти письма, -- съ снисходительной улыбкой сказала Вѣра Николаевна.-- Конечно, они могли мнѣ, наконецъ, надоѣсть, и я могла пожаловаться мужу... Но не тревожьтесь: дорожа вашимъ спокойствіемъ, я сейчасъ возвращу вамъ эти въ сущности невинныя посланія.
   И Вѣра Николаевна пошла за письмами. Лидія Тимоѳеевна не могла опомниться отъ ея дерзости.
   -- Вотъ письма. Успокойте, пожалуста, Александра Петровича, скажите, что я ихъ никому не показывала, и...-- Вѣра Николаевна на минутку остановилась и съ поспѣшной отчетливостью добавила: -- и посовѣтуйте ему обратиться со своими исканіями къ участницамъ... неблагородныхъ спектаклей...
   Низко присѣвъ, Вѣра Николаевна не спѣша ушла изъ гостиной. Лидія Тимоѳеевна желала бы броситься за нею, наговорить ей всякихъ дерзостей, пожалуй даже ударить ее,-- но она была слишкомъ благовоспитанна для такихъ рѣзкихъ поступковъ. Она ограничилась только тѣмъ, что, гнѣвно поглядѣвъ вслѣдъ Вѣрѣ Николаевнѣ, сердито сунула полученныя письма въ карманъ новаго визитнаго платья.
   "А все-таки я отдѣлала ее!-- утѣшала себя Лидія Тимоѳеевна по дорогѣ домой.-- О, я наговорила ей порядочно... не забудетъ до новыхъ вѣниковъ, какъ говоритъ наша Агаѳья".
   Выраженіе Агаѳьи успокоило и даже развеселило Лидію Тимоѳеевну. Врядъ-ли бы она была столь покойна, еслибъ знала, что Вѣра Николаевна, дойдя до спальни, съ хохотомъ бросилась въ кресла, и дохохоталась до истерики, не видя, въ безсильной злобѣ, возможности отомстить Александру Петровичу.
   

IV.

   Александръ Петровичъ былъ до того ошеломленъ неожиданной рѣшимостью Лидіи Тимоѳеевны, что, послѣ ея ухода, и не думалъ вставать на ноги, а только присѣлъ, оставаясь на колѣнахъ. Въ головѣ у него точно кипятокъ вскипалъ; онъ не могъ сообразить, что именно надѣлалъ и ради чего сказалъ женѣ о своихъ письмахъ въ Вѣрѣ Николаевнѣ. Ему захотѣлось хоть сколько-нибудь опамятоваться, и онъ съ усиліемъ потеръ себѣ лобъ тяжелою и какъ-бы окаменѣвшею рукою. Изъ разжатаго кулака выпала скомканная записка. Александръ Петровичъ съ остервенѣніемъ подхватилъ ее и, вскочивъ на ноги, съ яростью бросилъ въ каминъ.
   -- А вѣдь уѣдетъ, непремѣнно уѣдетъ!-- шепталъ онъ, глядя на занявшуюся бумажку,-- И что ее удержитъ? Контрактъ? Но въ Казани въ нее давно ужь влюбленъ откупщикъ, -- она туда и поѣдетъ: онъ, конечно, заплатитъ не одну неустойку.
   И съ досадливымъ безпокойствомъ онъ забѣгалъ взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Однако, что-жь я надѣлалъ?.. Съ какой стати я сбрехнулъ о письмахъ?.. А Лидія?.. Неужто она поѣхала за ними?.. И если вдругъ... Вотъ было бы... Нѣтъ, это было-бы ужь черезчуръ глупо и гадко...
   Александръ Петровичъ подошелъ къ окну и прислонился горячимъ лбомъ къ холодному стеклу. Волненіе его утихало. Ему стало казаться, что все сейчасъ случившееся было бредомъ, что жена и не думала входить въ комнату. Онъ даже позвонилъ и освѣдомился: уѣхала-ли барыня? Утвердительный отвѣтъ засталъ его какъ-бы врасплохъ.
   -- О, Боже мой, Боже мой! что я надѣлалъ, заметался онъ по комнатѣ не хуже кота съ погремушкой на хвостѣ.-- Лидія не сдержится, разгорячится, наговоритъ Богъ знаетъ чего. Вѣра смутится, упадетъ въ обморокъ -- и, въ довершеніе всего, комическая дуэль съ г. Махоркинымъ... Тьфу! какой скандалъ!..
   Александръ Петровичъ дышалъ тяжело, ему давило горло. Какъ-бы ища выхода, онъ подбѣжалъ къ окну, сталъ колѣнами на подоконникъ, отворилъ форточку и высунулъ голову на улицу. На дворѣ дулъ сильный вѣтеръ, разорванныя тучи бѣжали по небу, откуда-то сорвавшаяся капля сильно щелкнула его по носу съ правой стороны. Александръ Петровичъ разсердился, помянулъ чорта и рѣзко повернулъ голову влѣво. Ему на глаза попался праздно стоявшій у воротъ казачекъ. Онъ приказалъ ему сбѣгать на уголъ, посмотрѣть не видать-ли барыниныхъ дрожекъ. Запыхавшійся казачекъ доложилъ, что "никакъ нѣтъ-съ". Александръ Петровичъ выбранилъ казачка, что онъ болтается безъ дѣла, и велѣлъ ему идти въ домъ, а самъ продолжалъ глазѣть, прислушиваясь -- не стучатъ-ли вдали барынины дрожки. Вѣтеръ не уставая обвѣвалъ его голову.
   -- Однако, этакъ, пожалуй, еще простудишься!-- сказалъ Александръ Петровичъ и, спрыгнувъ съ окна, сердито захлопнулъ форточку.
   Онъ снова сталъ ходить по комнатѣ и чѣмъ дольше, тѣмъ больше прибавлялъ шагу. Мысли его были тѣ же, воображеніе разгоралось и ему чуть не во-очію стало мерещиться, какъ Лидія открыла тайну, какъ Вѣра лежитъ безъ дыханія на полу и, въ довершеніе скандала, входитъ г. Махоркинъ, держа въ темножелтой, съ черными крапинами, рукѣ заряженный пистолетъ.
   -- Уфъ!-- въ изнеможеніи вздохнулъ онъ, опускаясь въ кресла передъ уборнымъ столомъ.-- Я этакъ, наконецъ, сойду съ ума!
   Подъ руки ему попалась склянка съ одеколономъ; онъ принялся освѣжать себѣ голову и гладить волосы, сильно нажимая жесткую щетку.
   -- И что думать? не поможешь! буду ждать,-- рѣшилъ онъ, придвигая большое кресло къ потухавшему камину.
   Александръ Петровичъ, какъ можно удобнѣе, усѣлся въ креслѣ и закрылъ глаза. Теплота отъ камина пріятно согрѣвала его тѣло, ноги сами собою вытягивались, головѣ было свѣжо послѣ втиранія. Порою мысль будоражилась, и Александръ Петровичъ чувствовалъ, что его одолѣваетъ сильнѣйшее желаніе вскочить и забѣгать по комнатѣ. Въ такія минуты подступавшаго волненія самымъ важнымъ ему казалось не открывать ни подъ какимъ видомъ глазъ, и онъ отлично справлялся съ" этимъ, и теплота отъ камина вновь его успокоивала. Для полнаго устраненія мысли Александръ Петровичъ, принялся не торопясь считать до тысячи.
   Лидія Тимоѳеевна, воротясь домой, нашла его въ самой покойной позѣ; онъ если не спалъ, то сладка дремалъ. Требовалось-ли болѣе ясное доказательства совершенной невинности мужа?
   -- Ну, успокойся, успокойся,-- ласково заговорила она.-- Вотъ твои письма!..
   Александръ Петровичъ не вѣрилъ своимъ глазамъ, онъ съ жадностью ухватился за письма, поднесъ ихъ къ лицу, слегка даже понюхалъ и рѣшительно сунулъ въ сюртучный карманъ. Тутъ только онъ понялъ, чего ему такъ страстно желалось въ ту минуту, когда онъ невольно упалъ на колѣни передъ женою: именно того, чтобъ эти письма лежали у него въ карманѣ. Радостное волненіе охватило его; онъ чуть не прыгалъ.
   -- Милая моя, дорогая, безцѣнная!-- кричалъ онъ, восторженно цѣлуя руки жены.-- Я не знаю какъ благодарить тебя!.. Ты мой ангелъ-хранитель, ты моя спасительница, ты... Но простишь ли ты меня?
   -- Но за что же прощать?-- тревожно спросила Лидія Тимоѳеевна.-- Вѣдь ничего серьезнаго и не было?..
   -- О, клянусь!.. Нѣтъ, нѣтъ, ничего серьезнаго!.. Я, конечно, могъ, но... но я очнулся на краю пропасти...
   -- Успокойся же, успокойся, лаская мужа по щекѣ, приговаривала Лидія Тимоѳеевна.-- Только... только будь со мной всегда такъ откровененъ, какъ сегодня.
   И Лидія Тимоѳеевна нѣжно поцѣловала мужа.
   -- Прикажете отложить?-- спросилъ въ это время казачекъ, появляясь въ дверяхъ.
   -- Ты вѣдь не поѣдешь на репетицію?-- явно ожидая утвердительнаго отвѣта, сказала Лидія Тимоѳеевна.
   -- Ахъ, эта репетиція!-- хватая себя за голову, вскричалъ Александръ Петровичъ.-- Опять исторія... Пошелъ вонъ,-- грозно обратился онъ къ казачку.
   -- Что такое?
   -- А то, что г-жа Вьюгина изволитъ капризничать и сегодня не желаетъ репетировать.
   -- Ну, что жь? Ты останешься дома и оштрафуешь ее,-- спокойно сказала Лидія Тимоѳеевна, привыкшая къ строгимъ театральнымъ порядкамъ своего мужа.
   -- Оштрафуешь!.. Когда она грозитъ разорвать контрактъ...
   -- Но что же случилось?..
   -- А то...-- Александръ Петровичъ запнулся было и мигомъ добавилъ:-- А то, что нашъ старикъ влюбился въ нее...
   -- Какъ? дядя?..
   Лидія Тимоѳеевна не иначе называла генерала Калищева, какъ дядей.
   -- Ну да, отважно продолжалъ Александръ Петровичъ,-- и вчера они изволили поссориться: онъ рветъ и мечетъ, а она грозитъ уѣхать!..
   Тутъ Александръ Петровичъ изумился даже, какъ ловко и непринужденно удалось ему солгать. Изумляться, впрочемъ, было нечему: наша воля -- первѣйшая лгунья на свѣтѣ.
   -- Ахъ, ради Бога, не разказывай мнѣ о ней такихъ вещей,-- не безъ страха воскликнула Лидія Тимоѳеевна.-- Я такъ люблю ее, какъ актрису, и вдругъ оказывается, что она такая гадкая...
   -- Да, легко тебѣ говорить: не разказывай, дѣловымъ тономъ, какъ бы соображая (онъ и впрямь соображалъ, что бы еще соврать), возразилъ Александръ Петровичъ.-- А подумай сама, что будетъ съ нами, если она уѣдетъ... Какіе убытки!.. Да и дядя меня же обвинитъ во всемъ, скажетъ: "не съумѣлъ удержать". Точно ты его не знаешь.
   Лицо Александра Петровича выражало мрачную озабоченность. Лидія Тимоѳеевна растревожилась не на шутку:
   -- Что же ты станешь дѣлать, Alexandre?
   -- Что дѣлать? твердымъ и даже нѣсколько суровымъ голосомъ отвѣчалъ онъ.-- Надо ѣхать и помирить ихъ во что бы то ни стало.
   И онъ съ досадливой торопливостью сталъ собираться ѣхать, какъ обычно собираются люди, которымъ не хочется, а дѣлать нечего, надо экстренно выйти изъ дому.
   -- Ты скоро вернешься?
   -- Какъ удастся!.. Сама понимаешь... Она въ слезы, онъ въ амбицію... И чортъ ихъ еще знаетъ во что!.. Прощай, милая!-- Александръ Петровичъ поцѣловалъ жену.-- Да, вотъ изволь мирить весеннюю вьюгу съ зимнимъ... инеемъ!-- иронически добавилъ онъ, но съ лица его не сходила досада, свидѣтельствовавшая, какъ тяжело было ему уѣзжать изъ дому.
   Та же досада сказывалась въ его походкѣ. Онъ вышелъ на крыльцо, и только уже сѣвъ на дрожки, когда кучеръ спросилъ его: "куда прикажете?" -- онъ вдругъ преобразился и съ какой-то удивительной игривостью приказалъ: "къ Вьюгиной!"
   Лидія Тимоѳеевна смотрѣла въ окно на отъѣздъ мужа.
   "Онъ вѣтренъ немного, томно опустивъ голову, подумала она, когда дрожки тронулись: -- но, слава Богу, вполнѣ откровененъ. Ничего, рѣшительно ничего не въ силахъ скрыть отъ меня. Совершенный ребенокъ!"
   
   1884 г.
   СПБ.
   

РАЗКАЗЪ ВТОРОЙ.
СТАРЫЙ ЛИБЕРАЛЪ И ЕГО ПИТОМИЦА.

(Мужъ шестидесятыхъ годовъ).

... Пишу. Диктуетъ совѣсть,
Перомъ сердитый водитъ умъ:
То соблазнительная повѣсть
Сокрытыхъ дѣлъ и тайныхъ думъ.
М. Лермонтовъ.

I.

   Въ концѣ 50-хъ годовъ на Васильевскомъ островѣ, за Среднимъ проспектомъ, въ уютномъ деревянномъ домикѣ съ садомъ жилъ статскій совѣтникъ Ѳедоръ Трофимовичъ фонъ-Реммеръ. Тогдашній Васильевскій островъ не походилъ на нынѣшній. Каменные дома почти не заходили за Большой проспектъ; было много деревянныхъ домиковъ, говорившихъ о зажиточной семейственности; во всемъ чувствовался какой-то просторъ, и воздухъ былъ чище, чѣмъ въ остальномъ, тогда грязномъ, пыльномъ и вонючемъ Петербургѣ, отъ заботъ и треволненій котораго счастливый островъ отдѣлялся широкою Невою. Теперь островъ сталъ многолюднѣе, богаче и наряднѣе, но былая его миловидность, сохранившаяся нынѣ какими-то обрывками въ немногихъ линіяхъ, навсегда останется любезной для памяти тѣхъ, кому въ тѣ дни довелось щеголять въ мундирѣ съ синимъ воротникомъ.
   Фонъ-Реммеръ жилъ въ своемъ домѣ, доставшемся ему отъ отца. Онъ служилъ въ вѣдомствѣ, почитавшемся въ то время честнымъ, и занималъ въ немъ видное мѣсто. Реммеръ былъ холостъ; у него въ домѣ жила молодая воспитанница со своей старой гувернанткой.
   У Реммера былъ другъ, инженеръ Ксаверій Редлихъ. Они были погодки. На сороковомъ году Редлихъ женился на молоденькой дѣвушкѣ. Сейчасъ-же послѣ свадьбы всевозможное счастье повалило къ нему, считавшемуся дотолѣ самымъ отчаяннымъ неудачникомъ. Нежданно двадцатилѣтняя его жена умерла въ родахъ вторымъ ребенкомъ, оставивъ на его рукахъ дѣвочку по четвертому году. Смерть жены страшно подѣйствовала на Редлиха. Онъ никакъ не могъ помириться съ мыслью: зачѣмъ такъ рано умерла женщина молодая, красивая, умная, честная, которой, казалось, слѣдовала бы жить да жить. Угрюмый ропотъ овладѣлъ его душою. Чтобы заглушить давящую тоску, онъ бросился въ разгулъ -- тяжелый, нимало не радостный разгулъ мужчины за сорокъ.
   Сдавъ дочь на попеченіе старой француженки, онъ рѣдко сидѣлъ дома. Когда ему случалось переламывать себя и онъ упорно не выходилъ изъ дому по нѣскольку дней кряду, маленькая Саша не утѣшала его. Напротивъ, мысль о ранней и ненужной (какъ онъ выражался) смерти жены преслѣдовала его тогда съ большей неотступностью. Онъ съ какимъ-то отчаяніемъ ласкалъ дочку, точно давая ей послѣднее цѣлованіе. Послѣ такого мрачнаго воздержанія, Редлихъ еще глубже впадалъ въ разгулъ.
   Однажды, позднимъ вечеромъ, онъ пріѣхалъ къ фонъ-Реммеру блѣдный и разстроенный.
   -- Я пріѣхалъ къ тебѣ съ величайшей просьбой, какъ къ вѣрному и испытанному другу,-- сказалъ онъ.
   -- Что такое?
   -- Я завтра дерусь на дуэли. Не спрашивай съ кѣмъ и за что,-- мнѣ стыдно сознаться. Мой соперникъ вполнѣ негодяй, а потому я увѣренъ, что буду убитъ. Несправедливость, отнявшая у меня жену, должна совершиться и надо мною.
   Фонъ-Реммеръ вздумалъ утѣшать и отговаривать отъ дуэли своего друга.
   -- Оставь, прервалъ его Редлихъ.-- Самое важное доказательство, которое ты можешь привести, я знаю: у меня есть дочь. Но у меня есть также другъ. И ты, мой другъ, не оставишь моей дочери. Ты возьмешь ее къ себѣ и воспитаешь лучше, чѣмъ смогъ бы я самъ. У тебя строгій и ровный характеръ, а я человѣкъ сильныхъ страстей и дерзкихъ порывовъ. Я увѣренъ, да и ты самъ хорошо знаешь, что никогда не женишься. Ты счастливо рожденъ холостякомъ, и проживешь долго. Ты оставишь при ней Катерину Карловну; она взбалмошна, какъ всѣ француженки, но у нея доброе сердце. Дѣвочкѣ нужно и женское вліяніе, а съ тобой однимъ она станетъ синимъ чулкомъ.
   Ѳедоръ Трофимовичъ снова хотѣлъ прервать своего друга.
   -- Дослушай, ради Бога. Моя дочь не бѣдна, у нея около семидесяти тысячъ. Ты будешь воспитывать ее на проценты съ капитала, но капиталъ ей не можетъ быть выданъ ранѣе совершеннолѣтія, хотя бы она и вышла замужъ до этого срока. Я не хочу, чтобы она свободно располагала деньгами, пока для нея не минетъ возрастъ, столь роковой для ея матери. Впрочемъ, все это обозначено въ завѣщаніи. Даешь-ли слово исполнить мою послѣднюю волю?
   Фонъ-Реммеръ вмѣсто отвѣта протянулъ другу свою руку. Тотъ крѣпко пожалъ ее.
   -- На эту стальную руку можно положиться, съ чувствомъ сказалъ онъ.-- Теперь прощай, Ѳедоръ; поцѣлуй меня въ послѣдній разъ. Не провожай и не разспрашивай.
   На другое утро смертельно раненаго Редлиха привезли домой; къ вечеру онъ скончался. Ѳедоръ Трофимовичъ перевезъ къ себѣ шестилѣтнюю Сашу и ея гувернантку.
   

II.

   Конецъ пятидесятыхъ годовъ для Реммера былъ самымъ счастливымъ временемъ. Ему перевалило уже за пятьдесятъ пять, но онъ былъ свѣжъ и бодръ и столь же бодро готовился встрѣтить наступавшую старость. Его радовало сознаніе честно и благоразумно проведенной жизни. Вокругъ все оживилось и заговорило съ какимъ-то радостнымъ захлебываніемъ, какъ-бы спѣша высказаться послѣ долгаго и насильственнаго воздержанія. Всѣ жили въ чаяніи свободы; господствовало убѣжденіе, что она явится вдругъ, во всеоружіи, какъ Паллада-Аѳина изъ головы Зевса, и мгновенно самымъ своимъ появленіемъ исцѣлитъ Россію отъ всѣхъ накопившихся за тысячелѣтіе золъ. То было самое милое и мечтательное время, какое когда-либо приходилось переживать русскому обществу. Фонъ-Реммеръ весело прислушивался въ гулу мнѣній, въ которомъ основная нота звучала въ-ладъ съ его старинными, завѣтнѣйшими мечтами и думами. Онъ именно прислушивался, рѣдко вступая въ споръ: онъ никогда не защищалъ дорогихъ ему убѣжденій противъ воззрѣній отсталыхъ и отжившихъ, но всегда возвышалъ голосъ противъ крайнихъ идей.
   Ѳедоръ Трофимовичъ былъ правовѣрный либералъ самой чистой воды и съ суровостью кальвиниста (какимъ и былъ по вѣроисповѣданію) готовъ былъ преслѣдовать людей, портящихъ своими вредными заблужденіями, какъ онъ выражался, дорогіе и священные для человѣчества идеалы. Онъ вообще полагалъ, что всякій порядочный человѣкъ непремѣнно обязанъ дойти до извѣстной грани, по отнюдь не переступать ее, ибо далѣе -- мракъ и бездна.
   Радовался старикъ и на Сашеньку. Она только-что вышла изъ подростковъ, ей минуло шестнадцать лѣтъ, она еще далеко не сложилась окончательно, глядѣла обрубкомъ и была слишкомъ полна той отроческою одутловатостію, которая снискиваетъ молодымъ дѣвицамъ прозвище "пышекъ". Черненькіе и кругленькіе, какъ вишни, глазки Александры Ксаверьевны однако загорались порою вовсе не по-ребячьи.
   Фонъ-Реммеръ мало интересовался наружностью своей питомицы; онъ радовался тому, что, какъ полагалъ, честно исполнилъ свой долгъ относительно покойнаго несчастнаго друга. Старая гувернантка уже два года какъ пришла въ такую слабость, что не выходила изъ своей комнаты, и Фонъ-Реммеръ самъ занялся окончательнымъ воспитаніемъ Сашеньки. По его мнѣнію, Сашенька была уже въ такихъ лѣтахъ, когда важнѣе всего внѣдрить въ ея душѣ твердые и похвальные принципы.
   Фонъ-Реммеръ, какъ истый нѣмецъ, былъ отчаянный теоретикъ. Нѣмцы же, какъ извѣстно, во всемъ, даже въ искусствѣ, оказываютъ великую склонность сперва выдумать теорію, а потомъ творить согласно ей; разъ увѣровавъ въ такой созданный отъ нихъ-же кумиръ, они въ отупѣломъ самообольщеніи хвалятся тѣмъ, что въ теченіе долгихъ лѣтъ не измѣняли ни іоты въ первоначально начертанномъ планѣ и не подчинялись никакому живому вѣянію: что разумно установлено, то не можетъ быть погрѣшимо. Рѣжь смѣло, ибо въ мѣркѣ ошибки быть не можетъ. Правила, коими руководствовался фонъ-Реммеръ, были превосходны, онъ избралъ своимъ девизомъ стихи Гете:
   
   Edel sey der Mensch,
   Hülfreich und gut.
   
   Всякій разъ, какъ ему предстояло рѣшиться на что-нибудь, онъ заставлялъ себя быть человѣкомъ благороднымъ, добрымъ и скорымъ на помощь. Какъ мы видѣли, онъ именно такимъ и явился въ дѣлѣ Редлиха. Житейскія отношенія Ѳедора Трофимовича, впрочемъ, были столь немногосложны, его отношенія къ людямъ до того просты и въ большинствѣ случаевъ безстрастны, что ему рѣдко приходилось практически осуществлять свои принципы, а потому они и не могли превратиться въ нравственный навыкъ, стать его второй природой. Сердце не участвовало непосредственно въ добрыхъ дѣлахъ фонъ-Реммера, оно испытывало только чувство удовольствія, видя согласіе правилъ и поступковъ своего носителя.
   Фонъ-Реммера поэтому мало заботило сердце Сашеньки: намекни ему кто-нибудь объ этомъ,-- онъ отвѣчалъ бы, что сердце, руководимое правильными принципами, ошибаться не можетъ. Старикъ вовсе проглядѣлъ слагавшійся характеръ Александры Ксаверьевны, основными чертами коего были настойчивость, скрытность и любопытство, влекшее ее вовсе не въ ту сторону, куда воспитатель направлялъ ея любознательность. Что осталось тайной для мудраго и строгаго Реммера, то открылъ своимъ пронырливымъ умомъ Чекалкинъ.
   Фонъ-Реммеръ любилъ видѣть вокругъ себя молодежь; мечтательная отвлеченность, съ которою юность смотритъ на жизнь, была по-душѣ мало жившему старику. Между молодыми людьми, вхожими къ фонъ-Реймеру., Павелъ Дмитріевичъ Чекалкинъ не пропускалъ ни одного назначеннаго дня. То былъ студентъ, некончившій курса по поводу какой-то исторіи. Исключеніе изъ университета, по словамъ Чекалкняа, "не убило въ немъ любви къ наукѣ". Онъ почему-то занимался гальванопластикой, имѣя при томъ, какъ онъ выражался, научно-промышленныя цѣли и надѣясь сдѣлать открытіе въ этой области прикладныхъ знаній. Чекалкинъ былъ интересный блѣдный молодой человѣкъ; его томный видъ на взглядъ людей, остуженныхъ опытомъ, правда, напоминалъ физіономію кадета, накурившагося въ первый разъ отъ роду сигаръ; но онъ нравился женщинамъ. Улыбка не сходила съ его устъ; мышинные глазки либо усиленно моргали, либо были скромно потуплены. Фонъ-Реммеръ вначалѣ не замѣчалъ Чекалкина и потомъ недоумѣвалъ -- какимъ образомъ онъ "втерся" къ нему въ домъ. Замѣтивъ, старикъ возненавидѣлъ его. Чекалкинъ былъ какъ-то черезчуръ скроменъ, воздержанъ и ласкателенъ,-- качества, не нравящіяся въ молодомъ человѣкѣ. Онъ ужасно заботился о томъ, чтобъ въ сужденіяхъ своихъ попадать въ тонъ Ѳедора Трофимовича. Въ хитрой головѣ своей онъ заподозрилъ, что фонъ-Реммеръ въ душѣ гораздо либеральнѣе, чѣмъ на словахъ, что его служебное положеніе и значительный чинъ не дозволяютъ ему выражать мнѣнія съ полной свободой. Въ желаніи поддѣлаться къ нему, онъ однажды, впрочемъ со скромностью, никогда его не оставлявшею, сталъ высказывать самыя крайнія убѣжденія. Старикъ, какъ бы отгадавъ тайную цѣль Чекалкина, обрушился на него всею силою своей логики. Чекалкинъ струсилъ и, моргая глазами, сталъ увѣрять, что высказалъ не свои мнѣнія, а привелъ чужія, собственно ради примѣра. Фонъ-Реммеръ, скрывая презрѣніе, отвернулся и быстро отошелъ отъ него.
   

III.

   Ѳедору Трофимовичу и въ голову не приходило, чтобы этотъ "праздный любитель просвѣщенія", какъ онъ про-себя иронически прозвалъ Чекалкина, могъ сколько-нибудь занимать воображеніе Сашеньки. Случилось обратное; Чекалкинъ съумѣлъ поддѣлаться къ дѣвицѣ Редлихъ.
   Онъ былъ мелочно-угодливъ и непринужденно-льстивъ. Обладая поверхностною наблюдательностію, легко подмѣчалъ въ другихъ смѣшныя стороны и передавалъ свои наблюденія съ безпритязательнымъ комизмомъ. Собственныя мечты, мысли и вожделѣнія Павла Дмитріевича отличались необыкновеннымъ благообразіемъ; по крайности, онъ умѣлъ придавать имъ видъ такого благочинія, что со стороны оставалось только любоваться. Онъ первый весьма ловко и осторожно заставилъ Александру Ксаверьевну подумать, что она не можетъ не нравиться мужчинамъ. Онъ ей подсказывалъ "умныя" мнѣнія о людяхъ и вещахъ, и вслѣдъ затѣмъ непритворно восторгался ими, но не шумно и задорливо, а съ умиленнымъ взоромъ, голосомъ, свидѣтельствовавшимъ о душевномъ благоговѣніи.
   Фонъ-Реммеръ и не подозрѣвалъ, какъ часто въ своихъ ежедневныхъ прогулкахъ Александра Ксаверьевна, всегда неожиданно, встрѣчалась съ Павломъ Дмитріевичемъ. Нерѣдко при этомъ рѣчь заходила о гальванопластикѣ; Чекалкинъ хвалился своими работами; она любопытствовала взглянуть на нихъ; онъ со значительнымъ вздохомъ увѣрялъ, что ея одобреніе было-бы для него чрезвычайно важно.
   -- Я принесъ-бы вамъ образцы, но, по правдѣ сказать, опасаюсь рѣзкаго отзыва Ѳедора Трофимовича, который, какъ я замѣтилъ, не очень-то благоволитъ ко мнѣ. Иное дѣло, еслибъ я смѣлъ надѣяться когда-нибудь увидѣть васъ въ своей мастерской!..
   Александра Ксаверьевна ничего не отвѣчала. Разъ высказанная надежда не выходила изъ головы Павла Дмитріевича. Онъ выражалъ ее повторительно, и она уже перестала казаться Александрѣ Ксаверьевнѣ несбыточной. И когда, недѣли черезъ три, во время прогулки, послѣ разглагольствованій о своихъ новыхъ работахъ, Чекалкинъ, поровнявшись со своимъ подъѣздомъ, сказалъ самымъ непринужденнымъ тономъ: "да вотъ, войдите, посмотрите",-- такое предложеніе показалось Александрѣ Ксаверьевнѣ весьма простымъ и естественнымъ.
   Квартира Павла Дмитріевича состояла изъ крошечнаго кабинета, который онъ величалъ своей мастерской, и изъ довольно большой комнаты, раздѣленной ситцевой перегородкой на двѣ половины: гостиную и спальню. Все у него было очень мило, чисто, опрятно и благопристойно. По осмотрѣ работъ, молодые люди перешли въ гостиную, гдѣ догадливая служанка уже приготовила кофе.
   Павелъ Дмитріевичъ, казалось, былъ безмѣрно счастливъ; его взоры признательно остановились на Александрѣ Ксаверьевнѣ. Кофе, повидимому, расположилъ его къ мечтательности. Какъ всегда, мечты его отличались строгимъ благообразіемъ. Онъ сознался своей гостьѣ, что его идеалъ -- тихая и скромная семейная жизнь: трудовое утро смѣняется вечеромъ, освѣщеннымъ домашними радостями,-- мужъ читаетъ вслухъ "умную и честную" книгу, жена за работой... Постепенно Павелъ Дмитріевичъ разгорался; мечты его становились смѣлѣе, но онъ не шелъ впрочемъ далѣе задернутыхъ самой густой дымкой намековъ. Онъ говорилъ вкрадчивымъ, страстнымъ, какъ голубиное воркованье, шепотомъ и имъ, какъ Листовскій Мефистофель звуками вальса, возбудилъ въ молодой дѣвушкѣ чувственное волненіе, впервые ею испытанное и потому наполовину непонятное.
   Воротясь домой, Александра Ксаверьевна почувствовала, однако, что испытала сегодня какое-то странное и непохвальное настроеніе. Ей стало стыдно, и она рѣшила никогда больше не заглядывать въ гальвано-пластическую мастерскую.
   Въ слѣдующій четвергъ Павелъ Дмитріевичъ, противъ обыкновенія, не былъ у фонъ-Реммера. Александра Ксаверьевна замѣтила его отсутствіе; на прогулкахъ онъ не встрѣчался съ нею. "Что бы это значило?" думала она.
   Послѣ двухнедѣльнаго перерыва Чекалкинъ опять появился у Ѳедора Трофимовича и на вопросъ дѣвушки отвѣчалъ, что былъ боленъ. Лицо у него, казалось, похудѣло и поблѣднѣло, и Александра Ксаверьевна невольно пожалѣла молодаго человѣка.
   -- Не знаю, вспоминали-ли вы обо мнѣ, Александра Ксаверьевна, сказалъ онъ межлу прочимъ,-- но я послѣ того незабвеннаго утра какъ-бы продолжалъ чувствовать ваше дорогое присутствіе въ моей мастерской. Мнѣ казалось, что я вижу васъ передъ собою. Больной, не имѣя возможности выйти изъ комнаты, я невольно воображалъ себѣ ваше лицо. Мнѣ удалось по памяти вылѣпить изъ воска вашъ медальонъ, который я предполагаю воспроизвести гальванопластически. Насколько я могу судить, онъ отличается большимъ сходствомъ.
   Александрѣ Ксаверьевнѣ польстило такое вниманіе. Ея любопытство было сильно возбуждено: ей хотѣлось не столько видѣть медальонъ, чтобъ убѣдиться въ его схожести и талантѣ Павла Дмитріевича, сколько узнать: что-же будетъ дальше? Она поняла, что слышала нѣчто въ-родѣ полупризнанія въ любви.
   Александра Ксаверьевна зашла посмотрѣть восковой медальонъ. Онъ ей понравился. Въ это посѣщеніе, впрочемъ, не произошло ничего особеннаго, и длилось оно весьма недолго. Когда былъ готовъ гальванопластическій снимокъ, Александра Ксаверьевна еще разъ посѣтила Павла Дмитріевича. Онъ заговорилъ съ нею о новой повѣсти и въ невольномъ увлеченіи, схвативъ книжку журнала, прочелъ вслухъ нѣсколько страницъ. Его чтеніе на Александру Ксаверьевну, не слыхавшую лучшаго, произвело значительное впечатлѣніе. Слушая, она невольно вспомнила о его мечтѣ: мужъ читаетъ, жена за работой,-- и вдругъ смутно пожалѣла, что сидитъ съ пустыми руками. Въ это время чтецъ умолкъ.
   -- О чемъ вы задумались?-- спросилъ онъ.
   Александра Ксаверьевна вспыхнула.
   -- Я думала... Вы такъ прекрасно читаете... Ваше чтеніе доставило мнѣ такое удовольствіе... и мнѣ хотѣлось бы еще хотя разъ послушать васъ...
   -- Я былъ бы счастливъ, доставивъ вамъ не разъ, а много разъ это, какъ вы любезно изволили выразиться, удовольствіе. Но гдѣ же? какъ?... Извините меня,-- потупивъ глаза, прибавилъ онъ,-- я очень цѣню и безконечно благодаренъ вамъ за то, что вы заглянули въ мою мастерскую... И я не вижу ничего дурнаго въ томъ, что нынче посѣщеніе молодыхъ людей дѣвушками начинаетъ и у насъ входить въ обычай. Но, Александра Ксаверьевна! предразсудки еще сильны, и я былъ бы глубоко огорченъ, причинивъ вамъ хотя маленькую непріятность....
   -- Вы можете читать у насъ.
   -- Но Ѳедоръ Трофимовичъ...
   -- Ахъ! дядя, конечно, не найдетъ въ этомъ ничего дурнаго.
   Александра Ксаверьевна съ дѣтства привыкла звать своего воспитателя дядей.
   -- Но какъ же это устроить?
   -- Знаете, самое лучшее -- заходите какъ-нибудь въ воскресенье. Воротясь изъ церкви, дядя бываетъ всегда такой добрый, и мы какъ-нибудь уговоримъ его.
   -- Я постараюсь воспользоваться вашимъ совѣтомъ, поспѣшно отвѣчалъ Чекалкинъ.
   Въ первый же четвергъ Павелъ Дмитріевичъ выразилъ Ѳедору Трофимовичу сожалѣніе, что никакъ не можетъ достать одного историческаго сочиненія, которое ему весьма хотѣлось бы прочесть. Онъ слышалъ, какъ фонъ-Реммеръ хвалилъ однажды это сочиненіе. Ѳедоръ Трофимовичъ, хотя удивился желанію "празднаго любителя" прочесть серьезную книгу, однако предложилъ ему взять ее у него. Чекалкинъ взялъ только первый томъ.
   Въ воскресенье онъ явился за полъ-часа до возвращенія Ѳедора Трофимовича изъ церкви. Фонъ-Реммеръ, увидавъ его, нѣсколько поморщился.
   -- Ахъ, Ѳедоръ Трофимовичъ, сказалъ Чекалкинъ,-- извините, но я не могъ дождаться четверга. Книга такъ меня заинтересовала, что мнѣ захотѣлось поскорѣе достать второй томъ. Полагая, что въ воскресенье вы свободны, я позволилъ себѣ зайти. Александра Ксаверьевна была такъ добра, что предложила мнѣ подождать васъ.
   -- И знаешь, дядя, въ ожиданіи тебя, мы разговорились съ Павломъ Дмитріевичемъ объ однихъ стихахъ и онъ прочелъ мнѣ ихъ.... Ахъ, дядя! какъ онъ читаетъ!... Съ какимъ чувствомъ!... Жаль, что мнѣ не придется болѣе слышать его...
   -- Отчего же, мой другъ? Иногда, по воскресеньямъ, вечеромъ...
   Александра Ксаверьевна стала превозносить дядю за доброту. Такимъ образомъ учредились еженедѣльныя чтенія. Въ одно воскресенье фонъ-Реммеру необходимо было уѣхать. Павелъ Дмитріевичъ пришелъ по обыкновенію. Онъ немного почиталъ, и потомъ, помолчавъ, не безъ таинственности объявилъ Александрѣ Ксаверьеввѣ, что долженъ просить у нея позволенія поговорить съ нею о важномъ и серьезномъ дѣлѣ. Она смущенно согласилась. Начавъ нѣсколько издалека и немного щурясь, Павелъ Дмитріевичъ высказалъ ей однако, что она для него все въ жизни, что только она можетъ составить его счастіе, и прочая.
   Слушая его съ опущенными глазами и головой, Александра Ксаверьевна чувствовала, что внутри у нея все какъ будто сжимается. Онъ замолчалъ. Она подняла на него глаза и какъ бы вдругъ ясно увидѣла, что этотъ человѣкъ пріобрѣлъ надъ нею власть. "Неужто это любовь?" съ испугомъ спросила она себя.
   -- Вы вѣдь согласны? да, да? съ страстнымъ захлебываніемъ спросилъ онъ, цѣлуя ея руку.
   -- Да,-- едва слышно отвѣчала она.
   Лицо Павла Дмитріевича засвѣтилось радостью и вдругъ похорошѣло. Онъ быстро-быстро заговорилъ. Онъ не зналъ, какъ выразить ей благодарность, свое счастіе; онъ началъ строить планы, какъ мило и уютно они заживутъ "честной и доброй" трудовой жизнью, и вдругъ остановился.
   -- Что съ вами?
   -- Я боюсь, что Ѳедоръ Трофимовичъ никогда не согласится на нашъ бракъ, сказалъ онъ.
   -- О, нѣтъ! Дядя навѣрно не будетъ препятствовать. Впрочемъ, не бойтесь, я сама поговорю съ нимъ.
   

IV.

   На другое утро, Александра Ксаверьевна, какъ обычно, вошла въ кабинетъ къ своему названному дядѣ.
   -- Мнѣ надо поговорить съ вами, дядя.
   -- О чемъ, мой другъ?-- не замѣтивъ нѣкоторой торжественности ея тона и не отрывая глазъ отъ книги, спросилъ Ѳедоръ Трофимовичъ.
   -- Вы много разъ говорили мнѣ, что желали бы, чтобъ я всегда, во всемъ была откровенна съ вами.
   -- О, да!-- все еще полуразсѣянно отвѣчалъ фонъ-Реммеръ.
   -- Дядя! я пришла сказать вамъ, что выхожу замужъ.
   Фонъ-Реммеръ въ невольномъ движеніи отодвинулся на креслѣ отъ стола.
   -- Васъ изумляетъ моя прямота?
   -- О, нѣтъ!... Но я... я думалъ, мой другъ, что ты еще такъ молода, что такія мысли для тебя еще... преждевременны. Въ кого..то есть, я хотѣлъ спросить: за кого же?
   -- За Павла Дмитріевича Чекалкина.
   -- За этого?...-- невольно вскликнулъ фонъ-Реммеръ.
   -- Онъ вамъ не нравится?
   Ѳедоръ Трофимовичъ промолчалъ.
   -- Вы слишкомъ мало его знаете, вы невзлюбили его какъ-то теоретически, не удостоивъ даже поверхностнаго наблюденія.
   Фонъ-Реммеръ понялъ, что эта замысловатая фраза придумана самимъ Чекалкинымъ. "Онъ, однако, вовсе не такъ глупъ, какъ я полагалъ", подумалъ онъ.
   -- Не удостоилъ наблюденія? Гм. Правда, я не обращалъ на него особеннаго вниманія, и хотя пословица говоритъ, что для того, чтобъ узнать человѣка, надо съ нимъ съѣсть два пуда соли... Ну, это не скоро съѣшь... И притомъ, что за наблюденія? какъ не понять молодаго человѣка сразу? У молодежи все наружу...
   -- Вамъ, можетъ быть, не нравятся его убѣжденія? Они вамъ кажутся крайними?
   И въ этой фразѣ фонъ-Реммеръ увидѣлъ работу Чекалкина.
   -- Убѣжденія? горячо сказалъ онъ.-- Я думаю, у него нѣтъ никакихъ убѣжденій. Онъ ни красный, ни бѣлый, ни синій... Онъ мутный, какъ вода весною... И я боюсь, что никогда не отстоится...
   -- Вы слишкомъ строги къ нему, дядя.
   -- Строгъ? О, нѣтъ, не думаю... Я готовъ даже похвалить его... Онъ... онъ недурно читаетъ, онъ многое, онъ все дѣлаетъ недурно... и ничего хорошо. И на бѣду, во всемъ видна та-же мутность, о которой я уже говорилъ. Никогда, о! никогда онъ не станетъ чистъ и прозраченъ, какъ кристаллъ... ни на одну минуту въ своей жизни... И это потому, что онъ... онъ человѣкъ безъ всякихъ принциповъ, вѣрнѣе сказать -- безъ всякаго нравственнаго воспитанія... Нельзя отъ него того и требовать... Мнѣ говорили, его отецъ былъ какой-то полицейскій или подъячій изъ казенной палаты.
   -- Вы придаете такое значеніе происхожденію? Васъ ли я слышу, дядя? Развѣ честные люди бываютъ не вездѣ?
   -- О, конечно, вездѣ... но не въ казенной палатѣ.
   -- Но онъ образованіемъ возвысился надъ средою...
   Фонъ-Реммеръ хотѣлъ было сказать, что яблоко падаетъ недалеко отъ яблони, но остановился, подумавъ, что это было бы грубо, а грубостью только испортишь дѣло. Инаго аргумента ему въ голову не приходило. Ученіе о наслѣдственности характеровъ и привычекъ не было тогда еще въ модѣ.
   -- Итакъ вы никогда не согласитесь на нашу свадьбу?
   -- Я?... О, я никогда, низачто не согласился бы на нее, еслибъ имѣлъ на то хотя малѣйшее право. Но я не имѣю такого права. Воля твоего отца въ томъ, чтобы тебѣ была предоставлена полная свобода въ выборѣ твоего мужа. И эта воля для меня священна. Я только долженъ предупредить тебя, что капиталъ твой не можетъ быть тебѣ выданъ ранѣе совершеннолѣтія; ты обязана довольствоваться процентами.
   -- Вы думаете, что онъ женится на деньгахъ? Я увѣрена, что онъ не знаетъ, есть ли у меня капиталъ, или нѣтъ.
   Фонъ-Реммеръ взглянулъ на свою питомицу. Слезы брызнули изъ ея глазъ. Старикъ смутился.
   -- Ну, извини, извини меня, сказалъ онъ, подойдя и взявъ ее за руку,-- я не хотѣлъ оскорблять, мой другъ, ни тебя, ни твоего избранника. Я прямо и откровенно сказалъ тебѣ, что онъ мнѣ не нравится. Въ немъ такъ много... Ахъ! есть еще такое прекрасное русское выраженіе... Да! это называется лебезить... И онъ лебезитъ, онъ никогда не говоритъ съ тобой прямо, а все думаетъ угодить тебѣ... И я прошу, я серьезно, именемъ твоего отца, прошу тебя обождать, подумать, не спѣшить этимъ дѣломъ. Я считаю такую просьбу своимъ долгомъ. Но я... я не препятствую, не могу и не желаю препятствовать; я только прошу...
   -- А вы, дядя, даете ли вы мнѣ слово быть внимательнымъ къ нему, постараться узнать его?
   -- О, конечно, конечно. Это -- мой долгъ. А ты не спѣши; ты еще такъ молода. И извини, мой другъ, если я нѣсколько грубо говорилъ о немъ... Ну, да, онъ мнѣ не нравится, очень не нравится; но грубость не нужна, она излишня.
   И фонъ-Реммеръ поцѣловалъ въ лобъ свою питомицу.
   Онъ сдержалъ свое слово, заговаривая съ Павломъ Дмитріевичемъ по четвергамъ (воскресныя чтенія какъ-то сами собой упразднились) и внимательно прислушиваясь къ его рѣчамъ. Прошло съ полгода. Александра Ксаверьевна не заговаривала съ дядей о свадьбѣ. Ѳедоръ Трофимовичъ былъ увѣренъ, что она передумала.
   "И вотъ добрый плодъ свободы, мечталъ онъ.-- Она сама поняла его любительскую праздность и пустоту... А вздумай я запретить -- это была бы своего рода цензура, которая чѣмъ строже, тѣмъ ведетъ къ большому уклоненію отъ истины. *
   Увѣренности фонъ-Реммера вскорѣ былъ нанесенъ тяжкій ударъ.
   -- Я пришла благодарить васъ, дядя, сказала Александра Ксаверьевна, входя, какъ и тогда утромъ, въ его кабинетъ,-- вы сдержали слово и были внимательны къ Павлу Дмитріевичу. Надѣюсь, вы измѣнили свое мнѣніе о немъ?
   -- О, нѣтъ! съ живостью возразилъ Ѳёдоръ Трофимовичъ.-- А ты?
   -- Я пришла васъ просить назначить день нашей свадьбы, твердо отвѣчала Александра Ксаверьевна;
   -- О, это ваше дѣло, то есть твое и твоего избранника. Я въ это не вмѣшиваюсь. Я попрошу только передать г. Чекалкину, чтобъ онъ пришелъ на-дняхъ переговорить со мной о дѣловой сторонѣ вопроса.
   Дѣловая сторона вопроса состояла въ томъ, что Ѳедоръ Трофимовичъ объяснилъ Чекалкийу, что далеко не всѣ проценты съ первоначальнаго капитала шли на воспитаніе Александры Ксаверьевны, отчего самый капиталъ увеличился настолько, что Александра Ксаверьевна до совершеннолѣтія можетъ располагать примѣрно пятью тысячами въ годъ, которыя и будутъ ей выдаваться или высылаться по третямъ, за каждую впередъ
   -- Вы намѣрены остаться въ Петербургѣ? въ заключеніе спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, мы полагаемъ отправиться заграницу. Я чувствую, что мое образованіе не завершено.
   -- О, похвальное дѣло! холодно прервалъ его краснорѣчіе фонъ-Реммеръ.
   -- Ѳедоръ Трофимовичъ, съ чувствомъ началъ Чекалкинъ, -- вы не... вы не со всѣмъ расположены ко мнѣ и можетъ быть...
   -- Очень можетъ быть, опять прервалъ его старикъ,--.очень можетъ быть, что я и ошибаюсь и вы современемъ своими поступками переубѣдите меня... Но это будетъ современемъ... А теперь... теперь подобный разговоръ не можетъ принести ни вамъ, ни мнѣ никакого удовольствія.
   И фонъ-Реммеръ вѣжливо поклонился, въ знакъ что свиданіе кончено.
   Молодые прямо отъ вѣнца отправились заграницу. Проводивъ ихъ на пароходную пристань, фонъ-Реммеръ грустный и задумчивый возвращался домой.
   "У нея есть тѣ-же порывы, отъ которыхъ страдалъ мой бѣдный Редлихъ, разсуждалъ онъ самъ съ собою.-- Дай Богъ, чтобъ у нея не развились страсти, гибельность которыхъ такъ прекрасно и такъ безсильно сознавалъ ея отецъ. Пошли ей, о Боже! всякаго благополучія и избави ее отъ искушеній... И дай, дай мнѣ, Господи, въ укоръ моей самоувѣренности, ошибиться въ немъ..."
   

V.

   Полтора года молодые прожили счастливо въ небольшомъ нѣмецкомъ городкѣ. Къ концу года у нихъ родилась дочь, которую они звали уменьшительнымъ Саша; ласкательное Сашенька было сохранено Павломъ Дмитріевичемъ для жены. Еще съ полгода Павелъ Дмитріевичъ не чувствовалъ ни малѣйшей скуки; ему даже казалось, что онъ занимается и дѣлаетъ успѣхи.
   Не слѣдуетъ думать, что Чекалкинъ не любилъ жены. Не одинъ капиталъ влекъ его къ женитьбѣ на Александрѣ Ксаверьевнѣ. Вѣрнѣе предположить, что ему хотѣлось при этомъ испробовать свои силы, выказать свою мощь въ побѣдѣ, на первый разъ надъ женщиной. Павелъ Дмитріевичъ былъ весьма самолюбивъ и увѣренъ, что такъ или иначе -- не мытьемъ, такъ (чортъ возьми!) катаньемъ -- заставитъ говорить о себѣ.
   Ради обладанія Сашенькой онъ пустилъ въ ходъ всѣ доступныя ему средства: разсчетливую пронырливость, вкрадчивую ласкательность и терпѣливую выдержанность, но онъ владѣлъ ими не холодно, не какъ послушливыми орудіями,-- для этого онъ былъ слишкомъ молодъ,-- а со страстью юноши, впервые ощущающаго свои, дотолѣ и отъ него самого скрытыя свойства. Побѣда принесла съ собою такъ много. Упоеніе ею длилось довольно долго, цѣлыхъ полтора года! Пора было на чемъ-нибудь иномъ испытать свои силы. Притомъ, нѣкоторая дѣланность его отношеній къ женѣ, сперва вызванная необходимостью, а потомъ ускоренная привычкою, стала тяготитъ Чекалкина. Онъ рѣшилъ, что слѣдуетъ "перемѣнить обстановку".
   Ему не стоило никакого труда уговорить Сашеньку переѣхать въ Парижъ: она была даже рада, что мужъ хочетъ заняться дѣломъ.
   Въ Парижѣ супруги зажили припѣваючи въ одномъ изъ новыхъ кварталовъ. Нашъ курсъ стоялъ тогда еще довольно высоко, и денегъ у нихъ оказалось болѣе чѣмъ нужно, ибо привычки у обоихъ были довольно скромныя.
   Оставалось еще около двухъ съ половиною лѣтъ до того вожделѣннаго срока, когда весь капиталъ станетъ собственностью Александры Ксаверьевны. Чекалкинъ читалъ долгомъ приготовиться къ этому времени, чтобъ по всеоружіи выступить на какомъ-нибудь общественномъ поприщѣ.
   Но чѣмъ-же ему стать? Ученымъ, художникомъ или общественнымъ дѣятелемъ въ тѣсномъ смыслѣ слова? Гальванопластика, какъ дѣло низкое, была давно заброшена. Въ Германіи за послѣднее время, ради развлеченія отъ находившей скуки, онъ принялся рисовать и сдѣлалъ даже довольно схожій портретъ жены. По пріѣздѣ въ Парижъ онъ поэтому вздумалъ заняться живописью. Ктому-же и Александра Ксаверьевна не разъ говорила, какъ должно быть пріятно быть женою художника.
   Около полу года Павелъ Дмитріевичъ самымъ прилежнымъ образомъ занимался живописью. Дѣло шло такъ-себѣ,-- онъ, конечно, былъ увѣренъ, что превосходно. Однажды маленькими и неслышными шажками (онъ съ дѣтства пріобрѣлъ такую походку) входилъ онъ въ мастерскую своего профессора, какъ услыхалъ свою фамилію, выкрикнутую громкимъ и нѣсколько раздраженнымъ голосомъ. "Чекалкинъ! говорилъ профессоръ.-- И вы хотите, чтобъ я равнялъ васъ съ этимъ сударикомъ (ce petit monsieur)! Что такое Чекалкинъ? Дилеттантъ, жалкая посредственность или приличная бездарность; онъ ктому-же не бѣденъ... Ему довольно научиться кое-какъ мазать... А вы... у васъ талантъ, вы настоящій художникъ... "
   Чекалкинъ далѣе не слышалъ. Онъ вышелъ тѣми-же мелкими шажками и сталъ медленно спускаться съ лѣстницы. Приговоръ профессора какъ-то придавилъ его: онъ отвыкъ отъ неудачъ, онъ избаловался отъ успѣха. "Старый дуракъ!" воскликнулъ онъ про-себя "я покажу.." Но Павелъ Дмитріевичъ не договорилъ и про-себя, что онъ покажетъ профессору. Живописи мгновенно ему опротивѣла. Придя домой, онъ схватилъ кисти и, переломивъ, бросилъ ихъ въ каминъ.
   Павелъ Дмитріевичъ остался безъ карьеры. Начались новыя исканія подходящей дѣятельности въ будущемъ. Подробный разказъ о его начинаніяхъ, треволненіяхъ и разочарованіяхъ былъ-бы слишкомъ дологъ и мало-занимателень. Что для Павла Дмитріевича тянулось, около года, то передъ читателемъ промелькнетъ въ нѣсколько минутъ.
   Сперва Павелъ Дмитріевичъ возжелалъ славы ученаго, о чемъ и сообщилъ женѣ, объяснивъ, что у него для художника слишкомъ развитый и отвлеченный умъ. Ежедневно, съ утра онъ направлялся въ Латинскій кварталъ. Съ первыхъ же лекцій онъ замѣтилъ, что голова его какъ-будто одеревенѣла для серьезныхъ занятій; онъ былъ слишкомъ дурно подготовленъ къ воспринятію научныхъ свѣдѣній и слишкомъ умственно излѣнился. Между тѣмъ надо же было какъ-нибудь убить утро: нельзя-же было сознаться Александрѣ Ксаверьевнѣ въ своей отупѣлости. Вскорѣ, поэтому, онъ открылъ, что проводить время въ кафэ невпримѣръ пріятнѣе, чѣмъ налекціяхъ или въ библіотекѣ.
   Праздная жизнь будила мечту; Павелъ Дмитріевичъ перебиралъ, на какомъ поприще ему суждено прославиться; сдѣлаться адвокатомъ ожидавшагося гласнаго суда? поступить на службу? пойти по дипломатической части? Но всѣ эти поприща требовали кандидатскаго диплома; Чекалкинъ же чувствовалъ, что для него прошло время`казенныхъ, какъ онъ язвительно выражался, экзаменовъ. Въ малоспособности сознаться было трудно, и незамѣтно, постепенно онъ сталъ придумывать внѣшнія причины своихъ прошлыхъ, настоящихъ и даже грядущихъ неудачъ. Вскорѣ онъ увѣровалъ, что всему виною была интрига. Интрига профессора помѣшала ему кончить курсъ въ университетѣ; этотъ-же интриганъ, конечно, провалитъ его на кандидатскомъ экзаменѣ. Если онъ, Чекалкинъ, вздумаетъ экзаменоваться въ какомъ-нибудь другомъ университетѣ, то интриганъ и туда вапишеть своимъ пріятелямъ, чтобъ они его и тамъ провалили. Къ живописи у него былъ же несомнѣнный талантъ; но интриганы-завистники съумѣли вооружить противъ него профессора, строгій приговоръ котораго такъ подѣйствовалъ на его чувствительную природу, что онъ развѣ только черезъ много лѣтъ будетъ въ состояній взять кисть въ руки. Наконецъ, развѣ не интриги фонъ-Реммера мѣшаютъ ему доселѣ свободно обнаружить свои способности? Что обязываетъ этого стараго интригана исполнять какое-то глупое завѣщаніе, написанное покойнымъ Редлихомъ явно въ умоизступленіи?
   Интрига, интрига, всюду и вездѣ интрига. Онъ забывался въ этихъ мечтахъ, пьянѣлъ отъ нихъ, и въ немъ вскипала желчь. Онъ даже вслухъ, даже женѣ сталъ проговариваться объ интригѣ, хотя еще въ очень общихъ и темныхъ выраженіяхъ.
   Но, рано или поздно, интригѣ долженъ быть положенъ конецъ. Онъ посвятилъ свою жизнь на борьбу съ нею, онъ разоблачитъ ее, подъ какой-бы личиной она ни хоронилась, и въ этой именно битвѣ заслужитъ побѣдный вѣнокъ. Наши журналисты по большей части люди необразованные, даже малограмотные; оттого они пристрастны и завистливы; онъ создастъ органъ честный и правдивый, благосклонный къ униженнымъ талантамъ и достоинствамъ: такая газета не можетъ не имѣть успѣха. Охъ, только-бы поскорѣе Сашенька достигла совершеннолѣтія!
   Праздная жизнь будила и еще кое-что, кромѣ мечтательности, о чемъ читатель узнаетъ въ свое время.
   

VI.

   Александра Ксаверьевна, между тѣмъ, похорошѣла и поумнѣла. Изъ одутловатой дѣвочки она стала худенькой и стройненькой молодой дамой. На нее заглядывались; близко знавшіе считали ее гораздо умнѣе мужа. Бѣдная, она и не подозрѣвала, что ея милый Поль для большинства знакомыхъ мужчинъ былъ столь-же невыносимъ, какъ и для старика фонъ-Реммера.
   Между поклонниками Александры Ксаверьевны самымъ усерднымъ, постояннымъ и скромнымъ былъ молодой талантливый художникъ Ломачевъ. Во многомъ онъ представлялъ полный контрастъ съ Чекалкинымъ. Онъ былъ красивъ и сильной мужественной красотою, онъ никогда не говорилъ о себѣ, въ немъ не было и тѣни мелочности или вкрадчивости. Онъ любилъ безнадежно. "Она недоступна, она всю себя посвящаетъ дочкѣ, она, къ несчастію, любитъ этого негодяя". Ломачевъ кое-что зналъ про Павла Дмитріевича, и порой, когда Александра Ксаверьевна заговаривала съ нимъ о мужѣ, у него, какъ говорится, чесался языкъ открыть ей глаза,-- но онъ всегда удерживался, убѣждая себя, что было-бы подло разсчитывать на ея ссору съ мужемъ. Чекалкинъ терпѣть не. могъ Ломачева, онъ всегда самымъ желчнымъ образомъ отзывался о немъ, какъ о сущей бездарности. Въ своихъ мечтахъ, онъ и его зачислилъ въ число вредящихъ ему интригановъ; ему нравилось воображать, что старый профессоръ именно съ Ломачевымъ говорилъ о немъ, хотя онъ твердо зналъ, что въ то время Ломачева даже въ Парижѣ еще не было.
   Оставалось около полугода до совершеннолѣтія Сашеньки. Поль болѣе, чѣмъ когда, предавался самымъ усиленнымъ занятіямъ. Онъ не только пропадалъ все утро, но и вечера его не были свободны: то онъ бралъ приватные уроки у профессоровъ, то занимался въ редакціяхъ, дабы практически и до тонкости изучить газетное дѣло. Александра Ксаверьевна начинала скучать.
   Однажды, провалившись съ утра, Поль не явился и къ обѣду: онъ обѣдалъ у одного редактора, который въ этотъ день обѣщалъ показать ему свою типографію. Поль даже опасался, что придетъ поздно ночью: онъ подождетъ, пока номеръ будетъ сверстанъ и начисто отпечатавъ. Александрѣ Ксаверьевнѣ въ этотъ день было особенно не по себѣ. Неизмѣнный Ломачевъ молча ей сочувствовалъ. Послѣ обѣда ей вздумалось прогуляться. Они доѣхали въ омнибусѣ до Магдалины, и оттуда, пошли вдоль бульваровъ. Когда они поровнялись съ подъѣздомъ одного изъ театровъ, передъ нимъ остановилась карета. Тщательно закутанная дама торопливо высунула голову въ окно и, боязливо оглядѣвшись по сторонамъ, быстро выскочила изъ кареты и мелькнула въ подъѣздъ. Александрѣ Ксаверьевнѣ показалось, что она узнала ее. Слѣдомъ за дамой юркнулъ изъ кареты мужчина, какъ-бы опасавшійся, что его сзади схватятъ за воротъ. Александра Ксаверьевна поблѣднѣла и пошатнулась.
   -- Что съ вами? спросилъ Ломачевъ, прекрасно узнавшій въ мужчинѣ Чекалкина.
   -- Ахъ, они такъ неожиданно пробѣжали, что я испугалась... Вернемтесь лучше домой; на бульварѣ такая давка.
   Дама, съ такими предосторожностями вбѣжавшая въ театръ, была нѣкая г-жа Пилипенко, или -- что согласнѣе съ законами малороссійскаго нарѣчія -- г-жа Пилипенкова. Прося извиненія у малороссійскихъ дамъ и кавалеровъ, любящихъ, конечно изъ самыхъ высокихъ побужденій, французить свои фамиліи, мы станемъ склонять ихъ согласно съ особенностями ихъ же роднаго нарѣчіи. Гдѣ-то въ Грайворонѣ или Коротоякѣ г-жа Пцлипенкова однажды съ грѣхомъ пополамъ и большемъ успѣхомъ съиграла въ благородномъ спектаклѣ драматическую роль. Съ тѣхъ поръ она вообразила себя великой драматической актрисой и, подхвативъ въ видѣ багажа г. Пилипенка, направила свои стопы въ Парижъ. Тамъ она думала брать уроки декламаціи у лучшихъ профессоровъ и затѣмъ стать французской актрисой, ибо для французовъ открыты сцены всего міра. Разныя бываютъ фантазіи у стремящихся къ славѣ россіянокъ.
   Г-жа Пилипенкова была, что называется, роскошная женщина. Вскорѣ по пріѣздѣ въ Парижъ она случайно въ дожѣ театра познакомилась съ Чекалкиными. Интриги уже преслѣдовали Павла Дмитріевича, и. онъ искалъ разсѣянія. Побѣда надъ такой женщиной, думалъ онъ, укрѣпитъ его пошатнувшуюся самоувѣренность, столь необходимую для всякаго успѣха.
   Александра Ксаверьевна замолчала свое открытіе, хотя нимало не сомнѣвалась въ виновности мужа. Однажды, забѣжавъ домой за часъ до обѣда, онъ какъ-то.особенно старательно юлилъ передъ женою и съ особой грустью объявилъ, что долженъ обѣдать сегодня съ однимъ знаменитымъ публицистомъ. Александра Ксаверьевна подумала, что ея часъ насталъ.
   Едва, мужъ вышелъ изъ двери, какъ собралась и она. Она слѣдомъ за нимъ вышла на улицу и старалась не выпускать его изъ вида. Пройдя немного, онъ взялъ извозчика,-- она подозвала другаго и приказала ѣхать за нимъ. Карета наконецъ остановилась, и Александра Ксаверьевна видѣла, какъ ея мужъ быстро скользнулъ въ подъѣздъ. Она стала въ своей каретѣ дожидаться. Не прошло и получаса, какъ съ другой стороны подъѣхала еще карета. Изъ нея, какъ у театра, торопливо и съ тѣми-же предосторожностями выглянула дама. Едва она вошла въ подъѣздъ, какъ Александра Ксаверьевна крадучись прослѣдовала за нею. Дама остановилась въ четвертомъ этажѣ и позвонила. Пока ей отворяли двери, Александра Ксаверьевна догнала ее.
   -- Здравствуйте, Ольга Ивановна. Кланяйтесь отъ меня Павлу Дмитріевичу. Желаю вамъ весело провести время,-- проговорила она и быстро побѣжала съ лѣстницы.
   Она приказала извозчику какъ можно скорѣе везти себя домой; дома съ ней сдѣлалась истерика.
   Перепуганная Ольга Ивановна, конечно, обо всемъ разказала Павлу Дмитріевичу. Онъ смутился, но... не откладывать же было свиданія изъ-за такого пассажа? На другое утро онъ рѣшилъ притвориться ничего не знающимъ и въ случаѣ, если Сашенька затѣетъ сцену, посмѣяться надъ ея ошибкой и ревностью. Не могъ же онъ предполагать, что жена видѣла его.
   Итакъ, на другое утро, съ обычными шутками и ужимками, онъ подошелъ къ рано вставшей женѣ. Але ксандра Ксаверьевна точно въ первый разъ въ жизни замѣтила его манеры, и онѣ показались ей гадкими и подленькими.
   -- А преинтересный господинъ этотъ публицистъ,-- началъ было онъ.
   -- Вы и сегодня, какъ вчера, обѣдаете съ нимъ?-- будто не разслышавъ, прервала его Александра Ксаверьевна.
   -- Нѣтъ, я сегодня...
   И онъ хотѣлъ обнять жену. Она энергическимъ жестомъ отстранила его.
   -- Вы мнѣ больше не мужъ,-- сказала она, сверкнувъ глазами.
   Павелъ Дмитріевичъ хотѣлъ что-то отвѣтить, во жена быстро вышла изъ комнаты. Онъ бросился за нею; она вышла въ спальню и заперлась на ключъ. Онъ долго и напрасно излагалъ свои недоумѣнія у запертой двери. Александра Ксаверьевна до слѣдующаго утра не выходила изъ своего заключенія.
   "Вчерашнее, гм, гм... Навѣрно вчерашнее,-- потерянно соображалъ Павелъ Дмитріевичъ.-- И опять, конечно, интрига... Безъ сомнѣнія, этотъ мерзавецъ Ломачевъ... И надо же, чтобъ это случилось именно теперь, когда до совершеннолѣтія..."
   Отъ горя онъ даже не додумалъ. На слѣдующій день онъ рѣшилъ уже не скрывать факта свиданія и сочинилъ длинную и запутанную исторію, почему оно потребовалось. Александра Ксаверьевна и до половины не дослушала хитро сочиненной повѣсти. Павелъ Дмитріевичъ вздумалъ затѣмъ побѣдить ее смиреніемъ и раскаяніемъ -- и это не удалось.
   "Э, обойдется!" рѣшилъ онъ.
   Но жена "не обходилась". Она, очевидно, что-то задумала, но что именно -- Поль недоумѣвалъ. Когда они были вдвоемъ, она не говорила съ нимъ и не сидѣла даже въ одной комнатѣ. Когда кто-нибудь заходилъ, она не подавала вида, что что-нибудь произошло между ними. Павелъ Дмитріевичъ сталъ не шутя бояться за свою будущность и рѣшилъ утихомирить жену отчаяніемъ.
   Однажды служанка, войдя къ Александрѣ Ксаверьевнѣ, испуганнымъ тономъ передала ей, что видѣла, какъ monsieur заряжалъ револьверъ и взводилъ курки; что онъ затѣмъ отложилъ револьверъ и сталъ что-то писать. Александра Ксаверьевна пошла въ кабинетъ къ мужу. Заслышавъ ея шаги, онъ схватилъ револьверъ и приставилъ его дуломъ ко лбу. Александра Ксаверьевна вырвала у него пистолетъ изъ рукъ.
   -- Это совершенно излишнее: я не повѣрю. Оставьте,-- сказала она.
   Въ другой разъ Павелъ Дмитріевичъ блѣдный и шатаясь вышелъ къ обѣду.
   -- Что съ вами?-- спросила Александра Ксаверьевна.
   -- Я принялъ опіума,-- какъ-бы въ изнеможеніи отвѣчалъ онъ.
   Александра Ксаверьевна послала за докторомъ. Пріемъ опіума оказался настолько силенъ, что для противодѣйствія потребовалась цѣлая бутылка шампанскаго.
   Наконецъ, еще черезъ нѣсколько дней Павла Дмитріевича полицейскій привезъ домой всего мокраго. Оказалось, что онъ въ виду городоваго бросился съ набережной въ Сену. Александра Ксаверьевна приказала служанкѣ подать барину чистое бѣлье и затопить каминъ въ его комнатѣ, а для себя нанять карету.
   "Безчувственная!" проскрежеталъ Поль.
   Неизвѣстно, что бы еще предпринялъ онъ, еслибъ изъ Россіи не пришли третныя деньги. Александра Ксаверьевна на этотъ разъ благословила настойчивость фонъ-Реммера, который, не смотря на ея неоднократныя просьбы, упрямо высылалъ проценты на ея имя, а не на имя Павла Дмитріевича. У нея уже давно все было готово въ отъѣзду и, оставивъ мужа безъ паспорта, она въ тотъ-же день отправилась въ Россію съ маленькой Сашей и бонной.
   На первой станціи она попросила кондуктора бросить въ ящикъ письмо къ мужу.
   

VII.

   Отъѣздъ Сашеньки смутилъ и испугалъ Поля. Онъ думалъ было броситься за нею слѣдомъ, но жена увезла паспортъ и ему предстояло заявить въ посольствѣ о потерѣ вида. На все это требовалось нѣсколько дней. Въ опустѣвшей квартирѣ стало скучно, и онъ невольно вспомнилъ о г-жѣ Пилипенковой; оказалось, что ея супругъ какъ нарочно уѣхалъ вчера въ Блуа осматривать древности. Ольга Ивановна была свободна.
   -- И я соломенный вдовецъ, у меня жена, сбѣжала.
   -- Какъ?
   Онъ съ особой комической своей манерой, всегда правившейся, по его замѣчанію, женщинамъ, разказалъ въ чемъ дѣло.
   -- И что-же вы?
   -- Я радъ, что и вашъ мужъ догадался уѣхать.
   Они весело провели день. Послѣ ужина Павелъ Дмитріевичъ въ первый разъ послѣ трехъ недѣль, въ теченіе которыхъ длилась "эта исторія", почувствовалъ себя спокойнымъ. На другое утро онъ рѣшилъ, что спѣшить за женой нечего.
   "Во-первыхъ, почемъ я знаю, куда она уѣхала? Конечно, въ Петербургъ. Но это догадка. А предполагается, что я волнуюсь, всюду пишу письма и телеграфирую, и, наконецъ-то узнаю гдѣ она. А во-вторыхъ -- разлука и для нея полезна: соскучится -- и будетъ сговорчивѣе".
   Деньги у него были, и онъ еще цѣлыхъ два мѣсяца пропутался съ г-жей Пилипенковой. Онъ даже пріопухъ отъ шампанскаго. Ему приходило въ голову -- не "оставить ли Александру Ксаверьевну вовсе въ покоѣ и не прилѣпиться ли къ Ольгѣ Ивановнѣ? Пилипенки, судя по обстановкѣ, были люди со средствами. Павелъ Дмитріевичъ рѣшился разузнать, кто-же именно богатъ: мужъ или жена? Для этого онъ пригласилъ г. Пилипенка на обѣдъ и, наливъ его изрядно виномъ, пустился съ нимъ въ откровенности. Разговорясь о прелестяхъ парижской жизни, оба чуть не въ голосъ стали жаловаться на холодность своихъ женъ. Такое обстоятельство подвигло ихъ на дальнѣйшую откровенность. Пилипенко сознался, что онъ не того ждалъ отъ Ольги Ивановны, а потому и женился на безприданницѣ. Чекалкинъ солгалъ, что и съ нимъ случилось то-же. Они чуть-ли не выпили даже на "ты".
   Павелъ Дмитріевичъ понялъ, что ему во что бы то ни стало надо воротиться къ женѣ. Г-жа Пилипенкова, между тѣмъ, увѣрила мужа, что ей Парижъ наскучилъ, что въ Италіи учителя декламаціи лучше, а потому просила его поторопиться осмотромъ провинціальныхъ французскихъ древностей. Павелъ Дмитріевичъ не могъ не цѣнить такого вниманія къ своей особѣ. Одно его заботило: г-жа Пилипенкова, подозрѣвая въ себѣ артистическую натуру, любила роскошь, а бумажникъ его становился все тоньше; онъ прокутилъ всѣ сэкономленныя деньги и даже прихватилъ значительную часть своего довольно тощаго наслѣдства, прожитаго впрочемъ на добрыхъ двѣ трети еще во время гальванопластическихъ опытовъ, производившихся въ ожиданіи будущихъ благъ. Сосчитавъ въ одно прекрасное утра оставшіяся деньги, онъ убѣдился, что ихъ едва хватитъ до примиренія съ женою, а потому, не простясь съ г-жей Пилипенковой, бѣжалъ отъ объятій сей небережливой Цирцеи.
   "И въ чемъ она можетъ упрекнуть меня? думалъ онъ о женѣ, сидя въ вагонѣ:-- въ томъ, что я кутилъ безъ нея въ Парижѣ? Но развѣ не она своей безчувственностью довела меня до этого?"
   Александра Ксаверьевна, между тѣмъ, по пріѣздѣ въ Петербургъ, наняла скромную квартирку и съ мѣсяцъ никому не показывалась; затѣмъ она отыскала самыхъ близкихъ знакомыхъ, но умоляла ихъ ни слова не говорить о ея пріѣздѣ фонъ-Реммеру. Она боялась показаться на глаза своему воспитателю, боялась его осужденій и справедливыхъ упрековъ.
   Однажды, гуляя, она встрѣтила Ломачева. Она ему обрадовалась, но сочла неприличнымъ въ ея положеніи пригласить его къ себѣ. Встрѣчи повторялись, и все въ той-же улицѣ.
   -- Вы рѣшились, кажется, преслѣдовать меня, in-г Ломачевъ?-- спросила она полустрого, полукокетливо.-- Постоянно я встрѣчаю васъ на этой улицѣ...
   -- Очень просто, я живу тутъ, а вы гуляете акуратно въ одинъ и тотъ-же часъ. Вы не вѣрите, но право я тутъ живу -- 19 No дома, въ третьемъ этажѣ.
   Александра Ксаверьевна взглянула на домъ No 19.
   -- Мнѣ придется, пожалуй, избрать другой путь для прогулокъ, -- сказала она, какъ-бы что-то соображая.
   Сама не зная для чего, она, говоря эти слова, запоминала адресъ Ломачева.
   -- Ради Бога, -- поблѣднѣвъ заговорилъ художникъ.-- Вы знаете, что видѣть васъ, и... Впрочемъ, вы такъ умны, что конечно давно обо всемъ догадались... Но ради Бога... нѣтъ, гуляйте тутъ, ужь я лучше постараюсь рѣже попадаться вамъ на глаза.
   -- Полноте, Ломачевъ, я шучу: мнѣ всегда пріятно видѣть васъ,-- отвѣчала Александра Ксаверьевна.
   Короткія встрѣчи на улицѣ только раздражали Ломачева; онъ сталъ искать случая познакомиться въ одномъ изъ немногихъ домовъ, гдѣ бывала Александра Ксаверьевна. Ему удалось устроить это скорѣе, чѣмъ онъ предполагалъ.
   Онъ былъ приглашенъ на обѣдъ вмѣстѣ съ Александрой Ксаверьевной. За столомъ они сидѣли рядомъ. Ломачевъ былъ нѣжно-внимателенъ къ ней, въ разговорѣ онъ такъ бережно обходилъ все, что могло напомнить ей парижскія непріятности; онъ замиралъ и блѣднѣлъ, когда Александра Ксаверьевна любезно заговаривала съ другими мужчинами.
   

VIII.

   Александра Ксаверьевна, съ пріѣзда въ Петербургъ не возвращавшаяся домой позже девяти, да этотъ разъ замедлила болѣе чѣмъ на полчаса. "О, для чего я не узнала его раньше!" какъ-бы само собою мелькало у нея въ головѣ, по дорогѣ домой. Она ни разу не остановила своего вниманія на этой мысли, но за то никакія иныя соображенія не приходили ей въ голову.
   -- Что Саша -- спитъ?-- спросила она бонну, входа къ себѣ.
   По разстроенному лицу бонны, медлившей отвѣтомъ, она поняла, что случилось нѣчто недоброе.
   -- Она больна?
   -- О, нѣтъ! Но... только не тревожьтесь...
   -- Да что-же съ нею? Говорите, говорите, ради Бога...
   Бонна, сбиваясь и путаясь, объявила, что сегодня, около половины пятаго часа, заѣхалъ самъ monsieur и, узнавъ, что madame нѣтъ дома, пожелалъ видѣть дочь. Саша обрадовалась отцу. Онъ привезъ ей куклу и конфектъ и игралъ съ нею. Потомъ онъ предложилъ Сашѣ ѣхать кататься, дѣвочка была въ восторгѣ.
   -- Но какъ же вы могли... какъ смѣли отпустить ее съ нимъ?
   -- Но monsieur -- ея отецъ... Я полагала, что онъ имѣетъ право...
   -- Это только у васъ во Франціи мужья имѣютъ такія безчеловѣчныя права! съ силой крикнула на нее Александра Ксаверьевна.-- Но гдѣ-же Саша?
   -- Я не знаю. Они не возвращались.
   -- О, Боже мой! Боже мой!-- блѣднѣя и шатаясь, проговорила Александра Ксаверьевна.-- Отчего вы тотчасъ не извѣстили меня?-- снова съ силою крикнула она.
   -- Я не знала, гдѣ найти madame...
   -- О!..
   -- Съ полчаса monsieur прислалъ письмо съ посыльнымъ...
   -- Давайте-же, давайте его скорѣе.
   Александра Ксаверьевна судорожно разорвала письмо, въ которомъ Павелъ Дмитріевичъ обращался къ ней какъ къ "милостивой государынѣ". Она начала читать.
   "Не безпокойтесь, писалъ мужъ,-- ваша дочь въ хорошихъ рукахъ. Для меня важно, что она не въ вашихъ. Ваше эгоистическое поведеніе относительно меня доказываетъ, что вы не можете быть нѣжной матерью. Впрочемъ, я не сужу васъ. Судъ надъ вами произнесетъ ваша дочь, когда выростетъ. Я составилъ дневникъ моихъ страданій, къ которымъ вы отнеслись съ такимъ скептическимъ безчувствіемъ; онъ запечатанъ моей гербовой печатью и будетъ въ свое время врученъ моей дочери. Увы! вы не имѣете даже права называться ея матерью. Вы всегда, всегда были жестоки относительно меня. Еще въ первые дни нашего брака я замѣчалъ..."
   Письмо было на двухъ съ половиною листахъ. Александра Ксаверьевна не читала его далѣе, а только пробѣгала глазами, ища въ немъ отвѣта на мучительный вопросъ: "гдѣ же, гдѣ Саша?"
   "Не думайте,-- стояло въ концѣ письма,-- что я сколько-нибудь боюсь вашей злобы, ухищреній стараго интригана, столь прекрасно воспитавшаго васъ. Я заручился съ этой стороны. Я не скрываюсь отъ васъ и прилагаю свой адресъ. Но дочь не со мной, повторяю, она въ хорошихъ и надежныхъ рукахъ. Впрочемъ, я не отвергаю васъ навсегда, ваше раскаяніе будетъ принято мною съ подобающимъ уваженіемъ. Я жду васъ завтра отъ 10 до 12 часовъ. Иначе вы не увидите дочери..."
   "О, негодяй!" комкая письмо, прошептала она. "Онъ думаетъ принудить меня, зная какъ я люблю Сашу"...
   Она вся сжалась, стиснула зубы и даже зажмурилась отъ сердечной боли. Передъ ея глазами мелкнули его мигающіе глазки, его слащавая улыбка, его гаденькія ужимки. Александрой Ксаверьевной овладѣло чувство физическаго отвращенія.
   "Нѣтъ, никогда!" съ дрожью подумала она, и слѣдомъ: "Ахъ, какая я гадкая, какая негодная... Я не въ силахъ пожертвовать собою ради дочери... Мнѣ онъ отвратителенъ, я не могу... Боже мой! Боже мой! какъ мнѣ спасти дочь?"
   На мгновеніе она какъ-бы оцѣпенѣла. "Дядя", мелькнуло у нея въ головѣ. "Дядя", радостно, уже вслухъ вскрикнула она.
   -- Маша, Маша! звала она горничную.-- Скорѣе, скорѣй одѣвайся, ты ѣдешь со мною.
   И она уѣхала, оставивъ въ изумленіи француженку, недоумѣвавшую что значитъ выкрикнутое madame слово "diadia".
   На дворѣ стояла мятель. Путь предстоялъ долгій. Александра Ксаверьевна поминутно торопила извозчика, все прибавляя "на чай". Ванька усердствовалъ. Александрѣ Ксаверьевнѣ казалось, что они ползутъ по-черепашьи; она нѣсколько разъ порывалась выскочить изъ саней, и только замѣчаніе Маши, что "онъ ѣдетъ отлично", удерживало ее.
   Фонъ-Реммеръ собирался лечь спать, какъ раздался сильный и тревожный звонокъ. Онъ самъ бросился отворять двери.
   -- Боже! Саша! вскричалъ онъ и невольно вспомнилъ ту ночь, когда несчастный Редлихъ пріѣхалъ къ нему такъ-же неожиданно, такой-же разстроенный и блѣдный.-- Входи, входи-же скорѣе, мой другъ. Что случилось?.
   Онъ провелъ ее въ кабинетъ, самъ снялъ съ нея шубку и калоши и бережно усадилъ въ кресло.
   -- Что-же, что съ тобой?
   -- Я разъѣхалась съ мужемъ, онъ измѣнилъ мнѣ,-- проговорила Александра Ксаверьевна.
   -- А!-- воскликнулъ было фонъ-Реммеръ и вдругъ остановился: ему показалось, что было-бы неблагородно бранить негодяя и тѣмъ какъ-бы укорять Сашу: ей надо раньше всего помочь.-- Ну разказывай-же все въ подробности, прибавилъ онъ.
   Александрѣ Ксаверьевнѣ показалось все это холодно. Лучше-бы онъ побранилъ, упрекнулъ и потомъ пожалѣлъ ее!...
   -- Что-же ты молчишь, мой другъ? Онъ сдѣлалъ что-нибудь ужасное?
   -- Онъ укралъ у меня дочь.
   -- О!...
   Александра Ксаверьевна начала свой разказъ съ конца, съ похищенія дочери. Не совсѣмъ складно, перескакивая съ предмета на предметъ и часто возвращаясь назадъ, чтобъ передать ту или другую мелочную подробность, казавшуюся ей почему-нибудь важною, она наконецъ разказала все. Старикъ молча соображалъ и взвѣшивалъ всѣ обстоятельства дѣла.
   -- Ѣхать тебѣ къ нему нечего, сказалъ онъ.-- Я съѣзжу самъ и, дастъ Богъ, улажу дѣло... У него, конечно, есть какая-нибудь... цѣль (фонъ-Реммеръ пропустилъ пришедшій ему въ голову эпитетъ "низкая"). Не нуждается-ли онъ въ деньгахъ?
   -- Очень можетъ быть... О, я готова отдать ему все, только-бы возвратить дочь...
   -- Зачѣмъ-же все?-- съ легкой презрительностью сказалъ старикъ.-- Онъ удовольствуется и меньшимъ. Впрочемъ, это ужь мое дѣло. А теперь,-- взявъ ее за руку и цѣлуя въ лобъ, прибавилъ онъ:-- а теперь спасибо, что вспомнила обо мнѣ. Къ кому ѣдутъ въ горѣ, того любятъ.
   Александра Ксаверьевна обняла и съ жаромъ поцѣловала названнаго дядю.
   -- И разкажи мнѣ, мой другъ, какъ ты поживала, тамъ... Не все-же одно горе?..
   -- И вы, дядя, и вы разкажите, милый, какъ поживали безъ меня.
   Они проговорили долго, и грустна была ихъ бесѣда даже при воспоминаніяхъ о свѣтлыхъ дняхъ.
   -- Однако, время тебѣ успокоиться. Ты вѣдь ночуешь у меня? На дворѣ буря, поздно...
   -- Да, дядя...
   -- Твоя комнатка осталась какъ была. Бѣдная Катерина Карловна! Съ ея смертью я совсѣмъ одинокъ.
   И онъ повелъ Сашеньку въ ея дѣвичью опочивальню.
   -- Видишь, все какъ было. Я, когда взгрустнется, захожу сюда. И думаю...
   Старикъ не договорилъ, что онъ думаетъ, опять боясь, хотя косвенно, упрекнуть свою питомицу. Онъ только посмотрѣлъ на нее своими добрыми старыми глазами. Александра Ксаверьевна на этотъ разъ поняла, что у него промелкнуло въ головѣ, и тепло пожала ему руку.
   -- Ну, спи спокойно. Я пришлю твою дѣвушку. А завтра, не бойся, я устрою.
   Онъ вышелъ. "И все-таки, зачѣмъ, зачѣмъ онъ не побранилъ меня? думала Александра Ксаверьевна.-- Зачѣмъ онъ щадилъ его? Онъ боялся меня растревожить? О, мнѣ нужна, нужна теперь тревога... Мнѣ нужны слезы, рыданья... Мы бы поплакали вмѣстѣ.. И хорошо бы поплакали!.."
   -- Маша, Маша! гдѣ-то теперь наша барышня? вскричала Александра Ксаверьевна, съ рыданіемъ бросаясь на грудь вошедшей горничной.
   

IX.

   Павелъ Дмитріевичъ стоялъ въ одной изъ лучшихъ гостинницъ. Въ день свиданія съ женою, онъ приказалъ разбудить себя въ восемь часовъ, разсчитывая на нетерпѣніе Александры Ксаверьевны. Онъ не безъ удовольствія напился чаю, раздумывая, какъ вчера все прекрасно и само собою устроилось. Вчера онъ думалъ просто повидаться съ женой и везъ фунтъ конфектъ для нея и куклу для дѣвочки. Его немного разсердило, что жена не была дома въ обѣденный часъ -- часъ, такъ сказать, семейный попреимуществу, когда онъ снова вошелъ бы въ домъ самымъ непримѣтнымъ образомъ, точно явившись по обычаю. Досада подсказала ему благую мысль: увези онъ дочь,-- и жена ужь не выскользнетъ изъ его рукъ.
   У Павла Дмитріевича было достаточное количество двоюродныхъ бабушекъ и тетушекъ, смирненько жившихъ въ своихъ домикахъ на Петербургской и Выборгской, на нахапанныя во время оно деньги какъ Чекалкиными, такъ и другими союзными съ ними хищническими родами. Къ одной изъ такихъ бабушекъ онъ и свезъ на время Сашу.
   Откушавъ чай, Павелъ Дмитріевичъ вздумалъ одѣться потщательнѣе. Онъ поглядѣлся въ зеркало. Послѣкутежная одутловатость лица показалась ему весьма пріятной. "Она меня еще такимъ не видала", подумалъ онъ. Ходя по комнатѣ, онъ обдумывалъ свои рѣчи, то нравственно-строгія, то умилительно-нѣжныя. Онъ видѣлъ уже жену въ своихъ объятіяхъ, какъ коридорный подалъ ему карточку. Павелъ Дмитріевичъ усмѣхнулся на такую церемонность Алексадры Ксаверьевны.
   -- Проси, проси, скороговоркой сказалъ онъ, и затѣмъ уже полюбопытствовалъ взглянуть на карточку.
   На ней стояло: "Ѳ. Т. Фонъ-Реммеръ, членъ совѣта такого-то министерства". Павла Дмитріевича покоробило.
   "Однако высоко забрался, мерзавецъ!" подумалъ онъ Дальше было думать некогда, ибо Ѳедоръ Трофимовичѣ вошелъ въ комнату.
   -- Ахъ, Ѳедоръ Трофимовичъ! воскликнулъ Павелъ Дмитріевичъ, не зная какой тонъ принять съ гостемъ.
   Онъ протянулъ было ему руку, но, видя что фонъ-Реммеръ не намѣренъ почтить ее пожатіемъ, ловко перевелъ ее на спинку креселъ, которое и предложилъ Ѳедору Трофимовичу.
   -- Садитесь, пожалуйста. Мы такъ давно не видались, сказалъ онъ.-- И вы, конечно...
   -- Я къ вамъ по дѣлу.
   -- Ah! -- какъ французскій актеръ, проговорилъ Чекалкинъ.
   -- Объяснять по какому -- нѣтъ необходимости. Вы, конечно, сознаете, что ваше, поведеніе относительно Александры Ксаверьевны...
   -- Но позвольте, что же я собственно сдѣлалъ? Я не имѣю чести знать, въ какомъ именно видѣ Александрѣ Ксаверьевнѣ угодно было передать вамъ это маленькое недоразумѣніе, но смѣю васъ увѣрить, что въ сущности это было не болѣе какъ недоразумѣніе. Къ сожалѣнію, Александра Ксаверьевна, конечно, подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ черезчуръ расположенныхъ ко мнѣ лицъ, не пожелала выслушать моихъ разъясненій. Вы, надѣюсь, будете снисходительнѣе и, выслушавъ мой правдивый разказъ, не откажете передать его женѣ. Вотъ видите: у одной изъ нашихъ соотечественницъ вышла размолвка съ мужемъ, я взялся ихъ примирить. Отсюда это свиданіе, столь напрасно возмутившее...
   -- И для этого-же вы разъѣзжали съ вашей дамой по театрамъ, соблюдая чрезмѣрныя предосторожности?
   Павла Дмитріевича слегка передернуло.
   -- Да да...-- прошамкалъ онъ.-- Но это была случайность...
   -- Какъ и то, что вы обманывали жену различными выдумками,-- безпощаднымъ тономъ добавилъ фонъ-Реммеръ.
   -- Но я... положимъ,-- скороговоркой залепеталъ Павелъ Дмитріевичъ.-- Положимъ, что я увлекался...
   -- Порядочный человѣкъ, по крайней мѣрѣ, не сталъ-бы лгать и вывертываться въ то время, когда обнаружилось...
   -- Вы, конечно... Я не смѣю сомнѣваться въ искренности вашихъ мнѣній, какъ-бы рѣзко вы ихъ ни высказывали. Но... послушайте-же и меня, audiatur et altera pars, и тогда можетъ быть вы снисходительнѣе взглянете на дѣло. Во-первыхъ, согласитесь, почтеннѣйшій Ѳедоръ Трофимовичъ, что натуры бываютъ разныя. Il y a fagot, et fagot. И есіи я, къ величайшему моему сожалѣнію, принадлежу къ числу натуръ страстныхъ...
   "Будь у тебя страстная натура, ты бы взбѣсился, а не... не лебезилъ-бы, мой любезный!" подумалъ фонъ-Реммеръ.
   -- Во-вторыхъ, если я... Вы изволили выразиться черезчуръ рѣзко и, конечно, сами не пожелаете, чтобъ я повторилъ ваши слова. Если я не сержусь, то потому, что чувствую себя правымъ, и мнѣ нѣтъ надобности становиться въ положеніе Юпитера,-- толковалъ Павелъ Дмитріевичъ, видимо желая доконать Ѳедора Трофимовича не только своей снисходительностію, но и ученостью.-- Итакъ, если я и сдѣлалъ что-нибудь съ перваго взгляда не вполнѣ... благовидное, то почемуже предполагать, что я дѣлалъ это непремѣнно съ низкой цѣлью? Я раньше всего хотѣлъ тогда успокоить жену, какъ теперь употребляю всѣ старанія, чтобъ кончить дѣло миромъ...
   "И продолжать втихомолку свои шашни!" подумалъ Ѳедоръ Трофимовичъ, удерживаясь впрочемъ отъ замѣчанія вслухъ послѣ оговора Павломъ Дмитріевичемъ его рѣзкости.
   -- Да-съ, уже съ жаромъ говорилъ Чекалкинъ,-- я именно имѣлъ эту цѣль, которой вы, надѣюсь, не откажете въ нѣкоторой возвышенности; я былъ виновенъ, но не могъ стать извергомъ. И вообще...
   -- Не перейти-ли намъ лучше къ дѣлу? мягко спросилъ фонъ-Реммеръ.-- Факты неопровержимы, и потому...
   -- Что же вы имѣете мнѣ предложить? опуская глаза, спросилъ нашъ герой.
   -- Дальнѣйшее ваше сожительство съ Александрой Ксаверьевной, когда любовь уже изсякла съ обѣихъ сторонъ, было-бы, сознайтесь, не только дѣломъ въ высшей степени неблаговиднымъ, но и тяжкимъ грѣхомъ. На сколько я понимаю, вамъ лучше всего разойтись, и навсегда. Вы, сколько я могу заключить изъ вашихъ-же недавнихъ увѣреній, конечно, не пожелаете испортить всю будущность Александры Ксаверьевны, и такъ какъ все это произошло по вашей винѣ, то въ случаѣ развода...
   -- Разводъ!... Никогда! вскрикнулъ Чекалкинъ.
   При словѣ "разводъ", ему вдругъ припомнилось, что третьяго дня онъ встрѣтилъ на Невскомъ молодаго человѣка, котораго хотя и не успѣлъ хорошо разглядѣть, но, какъ ему думалось, все-таки прекрасно узналъ. Теперь онъ не сомнѣвался, что то былъ Ломачевъ." "Такъ вотъ, зачѣмъ имъ понадобился разводъ" промелькнуло у него въ головѣ.-- "И чтобъ я уступилъ ее этому интригану!..."
   -- Но какой-же иной выводъ предложите вы? спросилъ фонъ-Реммеръ.
   -- Но, Ѳедоръ Трофимовичъ, развѣ... развѣ примиреніе невозможно?
   Старикъ только развелъ руками, слегка выпятивъ притомъ крѣпко сжатыя губы.
   -- Позвольте, позвольте... Вы говорите -- разводъ... Но это такое страшное, великое слово... Намъ трудно въ этомъ случаѣ понять другъ друга... Вотъ видите.. вы... вы лютеранинъ, и даже, если не ошибаюсь, кальвинистъ. У васъ разводъ, сколько мнѣ извѣстно, допускается довольно широко... Но для насъ, для кровныхъ русскихъ, выражаясь точнѣе -- для православныхъ...
   -- А развѣ вы?...
   -- Ахъ, Ѳедоръ Трофимовичъ! Вы вѣроятно хотите намекнуть на крайнія убѣжденія моей ранней молодости?... Но жизнь учитъ; да-съ, почтенный Ѳедоръ Трофимовичъ, учитъ... И притомъ -- одна мысль навсегда потерять Сашеньку... Клянусь Богомъ, я всегда имѣлъ въ виду ея счастье... Я могъ заблуждаться, но я клянусь вамъ... А она... я вовсе не хочу обвинять ее передъ вами... но она всегда была несправедлива ко мнѣ...
   Фонъ-Реммеръ не могъ слушать дальше. Въ каждомъ произносимомъ Павломъ Дмитріевичемъ словѣ онъ чувствовалъ ужасающую ложь. Онъ напряженно думалъ: "да какое же наконецъ существуетъ средство противъ такихъ негодяевъ?" Но чѣмъ онъ настойчивѣе допрашивалъ мысль, тѣмъ она становилась какъ-бы безотвѣтнѣе. Наконецъ-то что-то такое какъ-будто и стало приходить ему въ голову. Ему вспомнилось, какъ съ мѣсяцъ назадъ въ одномъ обществѣ ему былъ представленъ скромный и умный по лицу господинъ. Они сѣли рядомъ. Шелъ разговоръ о третьемъ отдѣленіи; слышались громкія и вѣскія осужденія этого учрежденія. Ни Реммеръ, ни его новый знакомый не принимали участія въ разговорѣ. "Вотъ,-- сказалъ не безъ грусти скромный господинъ, обращаясь къ фонъ-Реммеру,-- сколько разъ мнѣ случалось слышать подобные отзывы объ учрежденіи, гдѣ я служу уже много лѣтъ, и служу по убѣжденію въ его полезности. И никто не сказалъ о немъ ни одного добраго слова. Я не стану разбирать его политическаго значенія, но сколько обиженныхъ нашли въ немъ защиту, сколько несчастныхъ женъ были спасены имъ отъ жестокости своихъ негодныхъ мужей".
   Очнувшись, фонъ-Реммеръ невольно изумился, какимъ образомъ именно теперь ему вспомнилось объ этомъ разговорѣ. Павелъ Дмитріевичъ, между тѣмъ, продолжалъ упражняться въ краснорѣчіи. Видя сосредоточенное лицо фонъ-Реммера, онъ полагалъ, что произвелъ на него давящее впечатлѣніе, а потому съ каждой дальнѣйшей фразой поддавалъ пару.
   -- Наконецъ нравственныя начала, Ѳедоръ Трофимовичъ, нравственныя начала, не допускающія разрушенія семьи,-- уже чуть не со слезами на глазахъ толковалъ онъ.-- Я не знаю, какъ вы, но я... я свято чту эти начала...
   -- Ваши доводы мало убѣдительны для меня,-- къ его немалому удивленію заговорилъ фонъ-Реммеръ.-- Впрочемъ, вы сами уже замѣтили, что наши воззрѣнія на этотъ предметъ слишкомъ расходятся. Тѣмъ не менѣе, я надѣюсь, что вы, какой бы оборотъ ни приняло дѣло, теперь-же безпрекословно согласитесь выдать Александрѣ Ксаверьевнѣ видъ на жительство.
   -- Но для чего ей такой видъ? съ язвительностью спросилъ Павелъ Дмитріевичъ.-- Вотъ уже два мѣсяца, какъ она въ Петербургѣ, и обходится же безъ него. Съумѣла же она выхлопотать себѣ какую-нибудь "отсрочку" или... но я не знатокъ въ этихъ полицейскихъ тонкостяхъ.
   -- Я говорю о постоянномъ видѣ.
   -- Вы требуете невозможнаго.
   -- Но васъ могутъ къ тому понудить.
   -- Меня? Кто же это? не безъ наглости воскликнулъ Чекалкинъ.
   -- Третье отдѣленіе, напримѣръ.
   Чекалкинъ съ силой отодвинулся въ креслахъ.
   -- А1 наконецъ-то я васъ понялъ. Вы, старый либералъ, и прибѣгаете подъ сѣнь третьяго отдѣленея!?
   -- Вы, кажется, хотите этимъ сказать, что я осуждаю въ принципѣ это учрежденіе? Да,-- твердо произнося каждое слово, говорилъ Реммеръ,-- я его точно осуждаю, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ я считалъ недозволеннымъ обратиться въ это учрежденіе въ тѣхъ случаяхъ, когда оно способно оказать правильное и полезное содѣйствіе. А!-- съ особенной силой и горячностью добавилъ онъ,-- по-вашему, если я, какъ либералъ, осуждаю устройство нашей полиціи, то уже долженъ оказывать потачку ворамъ? Нѣтъ-съ, милостивый государь, не надѣйтесь. Я помогу городовому изловить вора, и самъ, вотъ этою рукою, схвачу негодяя за шиворотъ.
   При послѣднихъ словахъ фонъ-Реммеръ сдѣлалъ столь энергическій жестъ, что Павелъ Дмитріевичъ невольно съежился и крѣпко прижалъ шею къ сюртучному вороту, какъ-бы опасаясь, что между ними очутится посторонняя рука.
   Послѣдовало молчаніе. Фонъ-Реммеръ видѣлъ, что острастка подѣйствовала.
   -- Ну,-- болѣе спокойно сказалъ онъ,-- вы подумаете объ этомъ на досугѣ. Теперь же необходимо устроить другое. Если вы сколько-нибудь порядочный человѣкъ, то понимаете, что нельзя же насильственно разлучать мать отъ дочери. Саша должна быть возвращена Александрѣ Ксаверьевнѣ.
   -- Нѣтъ-съ, этого вы не дождетесь,-- холодѣя отъ злости, отвѣчалъ Чекалкинъ.
   -- И вы даже не скажете, гдѣ теперь дѣвочка? не дозволите матери видѣться съ нею?...
   -- Я не такого мнѣнія объ Александрѣ Ксаверьевнѣ, чтобы могъ допустить ея вліяніе на мою дочь.
   -- О, въ такомъ случаѣ,-- уже совершенно спокойно сказалъ старикъ,-- я принужденъ буду принять самыя энергическія мѣры. Вы, надѣюсь, не сомнѣваетесь, что у меня на то есть и средства, и связи.
   Чекалкинъ молча моргалъ глазами, быстро прижимая пальцы къ ладонямъ, какъ-бы пробуя -- остры ли у него когти.
   -- Я жду отвѣта...
   -- Что-же прикажете отвѣчать на эти уже черезчуръ либеральныя застращиванія?-- съ подергиваньемъ губъ сказалъ Чекалкинъ.-- Конечно, у насъ въ Россіи чинъ и связи дѣло великое, но я надѣюсь, что правда и нравственныя начала еще не вовсе утратили свое значеніе даже въ высшихъ петербургскихъ сферахъ...
   -- О!-- насмѣшливо воскликнулъ старикъ.-- Но что спорить! Я даю вамъ три дня сроку на размышленія.
   -- Три дня или цѣлую вѣчность -- это все равно. Я никогда не отступлюсь отъ того, что считаю своимъ законнымъ правомъ.
   Старикъ пожалъ плечами и всталъ, чтобъ уйти.
   -- Быть можетъ, вы уступите свое право... за извѣстную сумму?
   -- Милостивый государь! я не позволю оскорблять себя.
   -- Я и не думаю оскорблять васъ, но..., но всякое право можетъ быть уступлено за извѣстное вознагражденіе. Подумайте объ этомъ. Итакъ, сегодня пятница, стало быть -- въ понедѣльникъ въ это-же время я явлюсь къ вамъ за отвѣтомъ. Если вы надумаетесь раньше, то прошу извѣстить меня письменно. Адресъ мой вамъ извѣстенъ. И въ письмѣ, пожалуйста, не забудьте назначить ужь и сумму вознагражденія.
   И фонъ-Реммеръ вышелъ изъ комнаты.
   

X.

   Старикъ поспѣшилъ къ Сашенькѣ. Она не согласилась ждать его на Васильевскомъ островѣ. "Отъ меня все-таки ближе, и я скорѣе узнаю", сказала она.
   Ѳедоръ Трофимовичъ спокойно и добродушно, опустивъ нѣкоторыя черезчуръ ужь некрасивыя подробности, разказалъ о своемъ свиданіи съ Павломъ Дмитріевичемъ.
   -- Словомъ, ты можешь быть покойна; черезъ три дня такъ или иначе ты освободишься отъ него.
   -- Но Саша?
   -- Понятно, что и она возвратится къ тебѣ. Не грусти такъ, мой другъ; три дня не такой ужь долгій срокъ. Надо умѣть переносить горе съ терпѣньемъ; этому учитъ религія, и въ этомъ одно изъ качествъ, возвышающихъ человѣка надъ животными.
   Прощаясь, фонъ-Реммеръ прибавилъ, что онъ сегодня же заѣдетъ къ знакомому чиновнику изъ третьяго отдѣленія и еще кое къ кому.
   -- Надо, чтобъ въ случаѣ его упорства, дѣло не затянулось.
   -- Когда же мы увидимся, дядя?
   -- Завтра, непремѣнно завтра. Самое лучшее -- пріѣзжай завтра ко мнѣ обѣдать. Я на службу хожу теперь рѣдко, и обѣдаю рано, въ два часа. А ты чѣмъ раньше пріѣдешь, тѣмъ лучше... И...
   Старикъ еще что-то хотѣлъ сказать, но отложилъ до другаго раза.
   -- И къ завтрему уже многое выяснится, сказалъ онъ вовсе не то, что хотѣлъ.
   Ровно въ пять часовъ, когда Александра Ксавергевна только-что сѣла съ француженкой за столъ, раздался рѣзкій звонокъ. Она невольно вздрогнула.
   То былъ неожиданный гость -- Павелъ Дмитріевичъ. Выдержавъ, что называется, баню отъ фонъ-Реммера, Павелъ Дмитріевичъ не помнилъ себя отъ ярости. Онъ готовъ былъ сокрушить все, пожелтѣлъ какъ лимонъ. Передъ обѣдомъ, однако, онъ вышелъ прогуляться, будучи весьма заботливъ о своемъ здоровьѣ, которое почему то почиталъ слабымъ, На Невскомъ онъ увидѣлъ фонъ-Реммера, ѣхавшаго по направленію къ острову. Вся желчь мигомъ всколыхнулась въ немъ. Онъ вскочилъ на перваго извощика и бѣшено приказалъ везти себя къ женѣ. Зачѣмъ?-- онъ самъ не зналъ. "Влетѣло мнѣ, пусть же влетитъ и тебѣ!" Острастка благодатно подѣйствовала сегодня на него, отчего жь она не можетъ также воздѣйствовать и на жену? Таково, примѣрно, было безсознательное движеніе его воли.
   -- А, прекрасно-съ!-- врываясь въ столовую, возгласилъ Чекалкинъ и, замѣтивъ француженку, прибавилъ:
   -- Ah, mille pardons, m-lle...
   И онъ необычайно вѣжливо извинился передъ бонной, что долженъ сейчасъ же переговорить съ женой о дѣлѣ неотложной важности. Француженка испуганно взглянула на Александру Ксаверьевну; та кивнула ей, чтобъ она ушла.
   -- Вы позволяете себѣ буйство, сказала Александра Ксаверьевна, обращаясь къ мужу.-- Что вамъ угодно?
   -- Да-съ, позволяю. И буду позволять. И не вижу причины не позволять. Но спѣшу отвѣтить на второй вашъ вопросъ: что мнѣ угодно? Мнѣ угодно... О, мнѣ многое угодно. Но раньше всего мнѣ угодно узнать, насколько вы солидарны съ этимъ старымъ интриганомъ, приходившимъ ко мнѣ сегодня отъ вашего имени?
   -- Я вполнѣ полагаюсь на благоразуміе дяди...
   -- И въ особенности на его благонамѣренность, конечно? И вамъ извѣстно, что онъ мнѣ предложилъ?
   -- Вполнѣ.
   -- И вы одобряете всѣ его, такъ сказать, мѣропріятія?
   -- Я уже сказала вамъ, что вполнѣ полагаюсь на него...
   -- А!... Впрочемъ, я даже напрасно и спрашивалъ васъ объ этомъ. Мнѣ, къ сожалѣнію, слишкомъ извѣстна и ваша хитрость, и ваша безчувственность. Прекрасно-съ! вамъ мало истерзать меня нравственно, вы рѣшились погубить меня окончательно. Вашъ дядя, какъ вы нѣжно изволите величать этого высоко взлетѣвшаго подъячаго, дошелъ до того, что вздумалъ стращать меня третьимъ отдѣленіемъ. Конечно, я не скрываюсь, я отчасти радикалъ и навсегда останусь при моихъ убѣжденіяхъ. И вамъ потому будетъ очень удобно и весело, когда меня уберутъ куда-нибудь по далѣе...
   -- Вы сами знаете, что это неправда...
   -- Я знаю-съ, я многое знаю-съ, я знаю все...
   И Чекалкинъ вдругъ умолкнулъ, ради ли вящаго эффекта, или потому, что нѣсколько зарапортовался.
   -- Послушайте, Павелъ Дмитріевичъ, возвратите мнѣ Сашу и...
   -- Сашу? Вамъ? Вамъ, мою дочь?
   -- Но что же вы можете сказать противъ меня?
   -- Что я могу сказать? скрещивая руки, спросилъ онъ, и затѣмъ, сдѣлавъ два, три большихъ шага по направленію къ женѣ, продолжалъ, стараясь пристально глядѣть ей въ глаза, насколько то позволяли привычно моргавшія вѣки:-- Что я могу сказать? То, что вы развратная, вполнѣ потерянная женщина. Вы думаете, я не знаю тайной причины вашего бѣгства изъ Парижа? Не прерывайте меня, оправданія напрасны. Я самъ видѣлъ Ломачева въ Петербургѣ. И этого мало! мнѣ извѣстно и когда именно, и день, и часъ, вы видѣлись съ нимъ въ первый разъ; извѣстно, что онъ бываетъ у васъ чуть не каждый день...
   -- Вы лжете!.
   -- Лгу? Еще никто безнаказанно не говорилъ мнѣ этого слова. И въ устахъ развратной женщины оно безобидно, оно даже почетно...
   -- Негодяй! сквозь стиснутые зубы прошептала Александра Ксаверьевна.
   Павелъ Дмитріевичъ въ горячности не разслышалъ ея а parte.
   -- О! я докажу, кто лжетъ изъ насъ двоихъ, я выведу васъ на свѣжую воду... Будьте покойны, я прослѣжу, я подкараулю, я заведу шпіоновъ, я захвачу васъ съ поличнымъ... И тогда...
   -- Вонъ, вонъ изъ моего дома! съ чрезвычайной силой вскричала Александра Ксаверьевна, ища блуждающими глазами на столѣ, чѣмъ бы швырнуть въ мужа.
   -- А! произнесъ было Павелъ Дмитріевичъ
   Но въ это время изъ другой комнаты опрометью вбѣжала Маша. Внезапное ея появленіе опѣшило Чекалкина. Онъ сбился съ тона.
   -- Хорошо-съ, я уйду, сказалъ онъ.-- Но совѣтую вамъ помнить мои слова...
   Онъ не договорилъ, замѣтивъ какъ сверкнули глаза Александры Ксаверьевны. Въ рукахъ у нея былъ ножъ, чѣмъ рѣжутъ жаркое. Павелъ Дмитріевичъ, какъ-бы уклоняясь отъ ножа, низко поклонился и исчезъ. Александра Ксаверьевна съ рыданіемъ упала на столъ.
   "О, негодяй, негодяй!-- кружилось у нея въ головѣ.-- И онъ еще смѣетъ... Боже мой! а я... но что мнѣ дѣлать? кто защититъ, кто пожалѣетъ меня?... Дядя... но онъ со вчерашней холодностью... И никто, никто въ цѣломъ мірѣ, никто горячо не любитъ меня!... Нѣтъ, нѣтъ! неправда, онъ любитъ, онъ защититъ!... О, Боже, Боже!..."
   Александра Ксаверьевна истерически рыдала. Опомнясь отъ рыданій, она увидѣла, что Маша стоить передъ нею на колѣнахъ, цѣлуетъ ей руки и проситъ "выкушать воды". Она выпила, и вздохнула свободнѣе.
   -- И стоитъ изъ-за этакого убивать себя! сказала Маша.
   -- Нѣтъ, не стоитъ.
   Александра Ксаверьевна встала и, сжавъ губы, какъ-то странно оглядѣлась вокругъ. "Да, да", прошептала она.
   -- Ахъ, да!... посвѣти, пожалуйста, мнѣ надо написать письмо... Пойдемъ...
   Онѣ перешли въ другую комнату.
   "Мнѣ надо видѣть васъ, мнѣ такъ много надо сказать вамъ...-- писала Александра Ксаверьевна.-- Со мною сейчасъ... но я разкажу вамъ лично. Я теперь помню одно, что вы единственный человѣкъ въ мірѣ, который любитъ меня... Вы не откажете... Я не могу васъ принять у себя и не рѣшаюсь ѣхать къ вамъ... Сейчасъ у меня былъ мужъ, онъ сказалъ, что станетъ шпіонить за нами. Устройте какъ знаете, но сейчасъ, сію минуту.

"Ваша А."

   -- Вотъ, Маша,-- говорила она, заклеивая письмо.-- Вы свезете сейчасъ. 19 No въ третьемъ этажѣ, спросите художника Ломачева.
   -- Слушаю-съ, только въ которой-же это будетъ улицѣ?...
   -- Ахъ, да! Въ... въ Итальянской, конечно въ Итальянской.
   -- О, это близехонько. Я мигомъ. Только французенку къ вамъ пошлю и скажу Дарьѣ Ивановнѣ, чтобъ онѣ ужь сами подали обѣдъ.
   Посланная Машей француженка первымъ долгомъ поспѣшила доложить madame, какъ она перепугалась monsieur. Она бѣжала въ свою комнату, и тамъ... и тамъ сидѣла все время, зажмуривъ глаза. Она такъ боялась увидѣть опять лицо monsieur.
   -- Mais, madame, est-il brutal!-- воскликнула она.
   -- Пойдемте лучше обѣдать,-- сказала Александра Ксаверьевна.
   Француженка охотно согласилась. Онѣ сѣли за столъ. Француженка кушала съ аппетитомъ, что не мѣшало ей трещать о brutalité de monsieur. Александра Ксаверьевна была рада ея болтливости,-- она развлекала ее; сама она ничего не ѣла и сидѣла, склонивъ голову на согнутую руку. Одна мысль тревожила ее: застанетъ-ли Маша его дома?...
   -- Вотъ и я. Живо обернула, доложила Маша.
   -- Ты застала дёма?
   -- Пожалуйте, они ждутъ-съ. Я васъ и свезу. И знаете, я наняла карету. И какъ давеча Павелъ Дмитріевичъ кричали, что они шпіонить будутъ такъ я велѣла каретѣ во дворъ въѣхать. А мы сойдемъ по черному ходу. Ничего-съ, тамъ газъ у насъ горитъ,-- болтала Маша, одѣвая барыню.-- А шляпку все лучше французинкину надѣньте. Для предохранности не мѣшаетъ.
   Александра Ксаверьевна безропотно подчинялась распоряженіямъ Маши. Ей казалось, что мысль ея уперлась въ стѣну и, отупѣлая, не можетъ найти выхода. Еще ей хотѣлось что-то вспомнить.
   

XI.

   На слѣдующее утро Александра Ксаверьевна проснулась около десяти часовъ, что для нея было очень поздно.
   "Какъ а рада, какъ я рада!-- говорила она сама съ собою.-- Теперь я спокойна. Теперь я на вѣкъ разорвала съ мужемъ. И не боюсь... Но Саша?" вдругъ вспомнила она съ чувствомъ жгучаго стыда. И ей представилось, что было-бы, если-бъ маленькая Саша сейчасъ вбѣжала къ ней. О! она вся вспыхнула-бы и разрыдалась.
   "Но теперь? повернула мысль въ другую сторону.-- Да! надо устроить. Я чувствую, что могу сегодня совсѣмъ спокойно говорить съ Павломъ Дмитріевичемъ/
   Александра Ксаверьевна позвонила.
   -- Маша, пододвиньте столикъ и дайте мнѣ бумаги и чернилъ.
   Маша зорко слѣдила за рукой барыни, какъ-бы стараясь отгадать, что и кому она пишетъ.
   -- Вы свезете письмо.
   -- Въ 19 номеръ?
   -- Нѣтъ, это къ Павлу Дмитріевичу. Онъ стоитъ въ Hôtel de Paris. Знаете? И пожалуйста, Маша, скорѣе, взадъ и впередъ на извощикѣ.
   -- Слушаю-съ.
   Александра Ксаверьевна рѣшила не вставать до возвращенія Маши.
   -- Свезла-съ.
   -- Ну, что-же?
   -- Я приказала доложить, что отъ супруги-молъ. Они сейчасъ меня допустили. Схватили этакъ письмо и прочли. "Скажи, молъ, что черезъ часъ буду". Да раньше пріѣдутъ, ужь очень чему-то обрадовались.
   -- И больше ничего?
   -- Нѣтъ,-- спрашивали: что, молъ, барыня? А я: "слава, молъ, Богу-съ, здоровы, въ постели изволятъ кофе кушать".-- "Нѣтъ, говоритъ, а вчера?" -- "И вчера ничего-съ", отвѣчаю.-- "Что жь она, дома весь вечеръ?" Я этакъ подумала да вспомнила, что они шпіонить хотятъ. "Нѣтъ-съ, говорю, вскорѣ послѣ васъ одна знакомая дама за ними заѣзжали, и онѣ въ театръ вмѣстѣ поѣхали, только въ который -- не умѣю сказать".
   -- А что онъ сегодня? Не сердитъ?
   -- Нѣтъ-съ, тихонькіе такіе. Даже сконфузились, какъ меня увидѣли. Понимаютъ тоже, что мы, хоть простые съ французинкой, а свидѣтелями быть можемъ. А на прощанье, будто на извощика, рубль мнѣ пожертвовали. Да это что-съ! Деньгами меня не закупишь.
   -- Хорошо, Маша; дайте мнѣ одѣться.
   -- А ужь знаете, барыня,-- одѣвая ее болтала Маша,-- изъ себя-то они ужь больно некрасивы. Какъ можно! Какое ужь тутъ есть сравненіе...
   -- Хорошо, хорошо, Маша; кажется, звонятъ.
   Маша говорила правду, докладывая барынѣ, что Павелъ Дмитріевичъ сегодня тихонькій. Утро вечера мудренѣе. За ночь Павелъ Дмитріевичъ охладился. Онъ чувствовалъ, что вчера зарвался и вдобавокъ при свидѣтеляхъ. На охлажденіе его чувствъ имѣло немалое вліяніе также и то обстоятельство, что сегодня была суббота и едва онъ проснулся, какъ степенный кельнеръ съ вѣжливымъ поклономъ подалъ. ему довольно увѣсистый счетъ за недѣлю. И вдругъ письмо! И вдругъ предложеніе мира! Павелъ Дмитріевичъ рѣшилъ быть скромнымъ въ своихъ требованіяхъ. Онъ, конечно, правъ по теперь не время настаивать г на своихъ правахъ. Уступками легче добиться всего, а она, понятно, не забудетъ вчерашняго: она поняла, что онъ способенъ на все.
   Александра Ксаверьевна, не то кланяясь, не то съ опущенной головой, вышла къ мужу.
   -- Пожалуйста, садитесь,-- сказала она.
   Жестъ, которымъ сопровождались эти слова, показался Павлу Дмитріевичу какимъ-то властнымъ. "Что съ нею сегодня? Настоящая королева."
   -- Вчера вы были со мною... я не знаю право, какъ сказать... Вы оскорбили меня, и прекрасно знаете, что напрасно.
   -- Я виноватъ... Но всему причиной Ѳедоръ Трофимовичъ. Онъ такъ рѣзко говорить со мною.
   -- Не думаю,-- сказала Александра Ксаверьевна.-- Дядя -- человѣкъ спокойный. Но оставимъ это... Какъ ни сильно вчерашнее оскорбленіе...
   -- Я повторяю, что виноватъ, и не знаю чѣмъ заслужить ваше прощеніе. Виной всему неисправимая страстность моей природы...
   Александра Ксаверьевна какъ-то загадочно улыбнулась.
   -- Не будь у меня дочери, я конечно не говорила-бы съ вами теперь и съумѣла-бы на будущее время обезопасить себя отъ вашихъ вторженій. Но, ради дочери, я прощаю васъ и предлагаю вамъ попрежнему жить со мною.
   Павелъ Дмитріевичъ хотѣлъ было броситься къ ней.
   -- Позвольте; ради Бога, не истолкуйте какъ-нибудь криво моихъ словъ. Вашей женою я не буду уже никогда. Да оно и лишнее... Вы помните, на второй годъ нашего пріѣзда въ Парижъ, я упала съ лѣстницы и была больна. Мнѣ докторъ сказалъ тогда, что больше дѣтей у меня не будетъ.
   Павелъ Дмитріевичъ при этомъ какъ-то скверно облизнулся.
   -- Я примиряюсь съ вашимъ присутствіемъ въ моемъ домѣ только ради дочери. Помните это. Теперь... вы, конечно, нуждаетесь въ деньгахъ?
   Павелъ Дмитріевичъ скромно потупилъ глаза.
   -- Понятно. Иначе вы не разстались-бы такъ скоро съ Парижемъ и... Ольгой Ивановной.
   -- О, и не вспоминайте мнѣ объ этомъ!
   И Павелъ Дмитріевичъ закрылъ глаза рукою наподобіе того, какъ дѣлаютъ французскіе актеры ради выраженія стыда.
   -- Вы будете получать отъ меня на карманные расходы сто рублей въ мѣсяцъ.
   -- Я постараюсь не быть вамъ въ тягость.
   -- Въ такомъ случаѣ я буду рада... за васъ. Тягости этотъ расходъ, впрочемъ, для меня не составитъ,
   У Чекалкина мелькнуло въ головѣ, что не лучшели сразу взять кушъ, какъ предлагалъ старый интриганъ,-- но онъ мигомъ сообразилъ, что нѣтъ, этакъ лучше. Онъ не вѣрилъ искренности жены и въ немъ шевелилась надежда, что черезъ годъ, другой -- "дѣло обладится".
   -- Итакъ, мы съ вами будемъ свои только въ гостяхъ и при гостяхъ, какъ въ послѣднее время въ Парижѣ,-- улыбаясь сказала Александра Ксаверьевна, протянувъ руку мужу.
   -- Александра Ксаверьевна!... Сашенька!-- воскликнулъ Павелъ Дмитріевичъ, бросясь передъ ней на колѣна.-- Позвольте-же мнѣ хотя надѣяться, что современемъ вы простите меня; что я съумѣю... загладить свою вину и заслужить ваше уваженіе, если уже не любовь. (Онъ вздохнулъ при этомъ словѣ.) И въ залогъ этой дорогой для меня возможности дайте, позвольте мнѣ поцѣловать вашу руку"..
   -- Когда вы привезете Сашу...
   -- О, я сейчасъ, сію минуту... Или нѣтъ, поѣдемте, поѣдемте сейчасъ вмѣстѣ къ нашей дочери...
   -- О, за это...
   И Александра Ксаверьевна протянула руку для цѣлованья.
   

XII.

   Старикъ фонъ-Реммеръ усиленно хлопоталъ объ обѣдѣ. Онъ былъ веселъ. Чиновникъ съ неглупымъ лицомъ вполнѣ его обнадежилъ; притомъ сегодня, за обѣдомъ, онъ думалъ говорить то, чего не рѣшился передать вчера. Онъ хотѣлъ предложить Александрѣ Ксаверьевнѣ переѣхать къ нему на житье. Она, конечно, согласится. И какъ весело они заживутъ втроемъ съ маленькой Сашей!
   Близилось два часа. Старикъ сталъ безпокоиться. Наконецъ-то звонокъ! Слуга подалъ ему письмо.
   "Милый дядя,-- писала Александра Ксаверьевна,-- ради Бога не сердитесь, что я нынче не пріѣду къ вамъ обѣдать. У насъ въ домѣ такія новости. Я примирилась съ мужемъ; онъ выразилъ непритворное раскаяніе и будетъ жить у меня. Знаете-ли, откуда я по сылаю это письмо?... Отъ Саши; я у нея. И спѣшу сейчасъ везти ее домой. Завтра я, надѣюсь, вы обѣдаете у насъ. Ваша А. Ч."
   -- Посланный спрашиваетъ, отвѣта не будетъ?-- доложилъ слуга.
   -- А! Отвѣтъ? сейчасъ,-- строптиво сказалъ старикъ, и сталъ писать:
   "Дорогая Саша, завтра я, къ сожалѣнію, не могу пріѣхать къ тебѣ на обѣдъ. Тебя и маленькую Сашу я всегда буду радъ видѣть. Твой Ѳ. Фонъ-Реммеръ."
   -- Вотъ, отдай!-- съ тою-же строптивостью сказалъ онъ.
   Старикъ еще разъ перечелъ письмо Александры Ксаверьевны.
   "И что значитъ, что она подчеркнула у меня и у насъ?-- спросилъ онъ самого себя, невольно роняя письмо.-- Ну и я подчеркнулъ... Да,-- помолчавъ продолжалъ онъ,-- говорятъ: понимать -- значитъ прощать. Но что дѣлать, когда не понимаешь, не можешь... даже отказываешься понять поступокъ дорогаго тебѣ существа?... Бѣдная Саша!..."
   
   1884;
   Спб.
   

РАЗСКАЗЪ ТРЕТІЙ.
ЧИНОВНИКЪ ПЛЮХАНОВЪ

(Мужъ восьмидесятыхъ годовъ).

И въ просвѣщеніе стать съ вѣкомъ наравнѣ.
А. Пушкинъ.

I.

   Чиновникъ Плюхановъ служилъ въ вѣдомствѣ, отъ котораго въ сильной степени зависитъ раздана всякихъ благостынь, какъ-то медалей, крестовъ, чиновъ, почетныхъ званій и тому подобнаго добра. Начальство считало его дѣльнымъ и исправнымъ.чиновникомъ, и было право; просители хвалили его за то что не гордъ и обходителенъ, и были правы; подчиненные, хотя и побаивались его, но въ разговорѣ межь собою приходили къ неменѣе справедливому заключенію, что "Плюхановъ молъ ничего еще, служить съ нимъ можно"",-- при чемъ канцелярскій чиновникъ Любкинъ, раза два въ недѣлю напивавшійся въ Коммерческомъ трактирѣ съ газетными репортерами, а потому полагавшій себя человѣкомъ передовымъ, всегда выговаривалъ товарищамъ за ихъ низкое мнѣніе о начальникѣ.
   -- Вы -- неучи, оттого такъ и.судите, важно возглашалъ онъ,-- а для людей образованныхъ Плюхановъ просто даже развитой человѣкъ.
   И канцеляристъ Любкинъ также былъ правъ.
   Никто не зналъ учился ли гдѣ Плюхановъ, или же вовсе ничему не учился; самъ онъ, надо отдать ему справедливость, никогда ни въ ученые, ни въ литературные споры не пускался, довольствуясь разговорами дѣдовыми и практическими, и если спрашивали его мнѣнія о бойкости, благонамѣрености или злокозненности какой-нибудь; газетной статейки, то и въ семъ случаѣ, онъ только приговаривалъ: "да съ, пишутъ нынче" такимъ тономъ что любой собесѣдникъ могъ толковать это пнеическое изреченіе согласно своему вкусу и направленію. Впрочемъ, къ слову сказать, ученье, хотя оно и свѣтъ, у насъ на Руси мало кому впрокъ идетъ. Нерѣдко случается что человѣкъ, по всѣмъ видимостямъ образованный и даже разсуждающій обо всемъ согласно послѣднему слову науки, лишь перевалитъ ему за сорокъ года два или три, вдругъ какъ-то сразу забываетъ россійскую граматику, и начинаетъ писать самымъ лавочницкимъ образомъ, хотя бы въ юности и окончилъ съ отличіемъ курсъ въ перворазрядномъ училищѣ. И что всего удивительнѣе, такой казусъ бываетъ даже съ лицами не низко поставленными, привыкшими не безъ выкрутасъ подписывать свою родовитую фамилію подъ важными исходящими бумагами. Того не довольно: какой-нибудь извѣстный профессоръ, добивавшійся со всеусердіемъ и не безъ славы разныхъ ученыхъ степеней, какъ скоро почувствуетъ себя въ обезпеченномъ положеніи, въ одно прекрасное утро, вовсе забываетъ о существованіи излюбленной имъ науки и начинаетъ ею интересоваться на столько же, на сколько любитель новостей намеднишной газетой.
   Итакъ, оставимъ открытымъ вопросъ о томъ въ какомъ учебномъ заведеніи проходилъ курсъ наукъ чиновникъ Плюхановъ, благо онъ съ отличіемъ проходилъ службу и не имѣлъ столь распространеній нынѣ привычки хвалиться что "молъ и мы на университетской скамьѣ сидѣли", хотя бы это сидѣнье ограничивалось пребываніемъ въ швейцарской рада узнанія адреса знакомаго студента. Тѣмъ не менѣе, канцеляристъ Любкинъ былъ вовсе не далекъ отъ истины, утверждая что его начальникъ облагаетъ "развитостью". Плюхановъ былъ развитъ, и даже весьма своеобразно. Два обстоятельства имѣли на него въ этомъ отношеніи особое, почти роковое вліяніе.
   Рожденный на свѣтъ съ душою земскаго ерыжки, Плюхановъ всюду не только въ практическихъ дѣлахъ, но и въ умозрительныхъ разговорахъ, чутко подмѣчалъ своимъ плутоватымъ умомъ одно: нельзя-ли ему тутъ чѣмъ-нибудь попользоваться. Какъ-то онъ шелъ по улицѣ съ молодымъ весельчакомъ, и имъ на встрѣчу попалась черничка собиравшая на построеніе храма Николая угодника.
   -- Извините пожалуста, я съ нимъ не знакомъ, отвѣчалъ весельчакъ, вѣжливо приподымая шляпу.
   "Э! мигомъ сообразилъ Плюхановъ,-- такъ значитъ этого тамъ ничего нѣтъ, если стали такъ вольно разговаривать". И онъ завязалъ себѣ на память узелокъ что бъ какъ-нибудь нечаянно даже не подумать что тамъ что-нибудь да есть.
   Въ другой разъ онъ попалъ въ гости, гдѣ собрались люди любящіе на досугѣ пофилософствовать. Ученый семинаристъ краснорѣчиво развивалъ теорію, лѣтъ двадцать пять тому бывшею модной, о томъ что истинный источникъ всѣхъ человѣческихъ дѣяній, особенно изъ числа такъ называемыхъ великихъ, какъ остроумно выразился ораторъ, заключается, въ эгоизмѣ. Въ заключеніе совопросникъ вѣка сего съ полнѣйшей самоувѣренностью возвѣстилъ что даже учитель любви и милосердія въ сущности былъ такой же эгоистъ, какъ и всѣ смертные, и если онъ и пожертвовалъ жизнію за свое ученіе, то единственно изъ самолюбиваго желанія заслужить себѣ славу въ потомствѣ. Эта немудрая теорія не столько поразила тогда еще юнаго Плюханова своею основательностью, сколько пришлась ежу по сердцу. Онъ и прежде, рѣшаясь на что-либо, соображалъ выгодно ли оно дня него окажется, а тутъ сталъ дѣлать подобныя соображенія не только съ большею готовностью и свободою, а какъ бы гордясь даже согласіемъ основного мотива своихъ дѣйствій съ побудительною причиною всего великаго на землѣ.
   

II.

   По своимъ служебнымъ обязанностямъ, Плюхановъ невольно сблизился съ купцомъ Малосоловымъ, въ свою очередь полюбившимъ дѣльнаго и сговорчиваго чиновника. Иванъ Карпычъ Малосоловъ еще въ то время, когда многіе изъ купечества. придерживались долгополыхъ кафтановъ, бураковъ, брады и русской стрижки, одѣвался по нѣмецки и тщательно брилъ себѣ бороду. Мода на бороду не увлекла его: онъ остался вѣренъ бритвѣ.
   Малосоловъ былъ торговецъ особаго рода. Ни лавки, ни магазина у него не было: онъ торговалъ только отечественными древностями всякаго рода. У него была даже своя коллекція старинныхъ образовъ и вещей которой онъ былъ не прочь похвалиться передъ любителями. При этомъ онъ выказывалъ необыкновенную авторитетность въ хронологическомъ отношеніи.
   -- Вотъ этотъ образецъ двѣнадцатаго вѣка, говорилъ онъ,-- а этотъ помоложе будетъ: всего пятнадцатаго. Рублевскаго письма, обратите вниманіе. А вотъ-съ вещица у меня самая древняя: всего шестого вѣка.
   И Малосоловъ побѣдоносно глядѣлъ на любителя, радуясь что ошеломилъ его такимъ вѣкомъ о которомъ тотъ и во снѣ не мечталъ. Если какой-нибудь скептикъ спрашивалъ его да почему онъ столь твердо убѣжденъ что данная вещица именно седьмого, а не иного вѣка, Малосоловъ иронически улыбался и говорилъ:-- Помилуйте-съ! по соображенію. Впрочемъ, если вы сомнѣваетесь, полъ вѣка готовъ уступить. Такъ точно-съ, не седьмого; а половины шестаго, или даже-съ къ началу шестого ближе.
   Скептикъ поневолѣ сдавался.
   Сколь ни бахвалился Малосоловъ своими археологическими познаніями, наединѣ онъ не цѣнилъ икъ высоко: они были не цѣлью, а только средствомъ его ученыхъ изысканій. Торговля древностями давала возможность Ивану Карпычу проникать въ такія дома, куда по знанію своему онъ хода не имѣлъ. Обладая пронырливостью и будучи щедръ къ прислугѣ, Малосоловъ всюду, куда его пускали, умѣлъ дѣлаться своимъ человѣкомъ. Онъ былъ мастеръ и продешевить полюбившуюся важному лицу вещицу, и даже ловко въ презентъ ее поднести, увѣряя что денегъ ему за нее бралъ никакъ не приходится: самому за даромъ досталась. За то никто лучше Ивана Карпыча не зналъ, какое именно благотворительное учрежденіе особенно нуждается въ настоящее время въ безотлагательной помощи, и гдѣ именно посильное пожертвованіе будетъ вознаграждено самимъ щедрымъ образомъ. Честолюбивые купцы обѣихъ столицъ поэтому были весьма прибѣжны къ Ивану Карпычу, и онъ у нихъ пользовался доброй славою. Кресты и прочія благостыни при его посредствѣ и обходились гораздо дешевле, и дѣло черезъ него всегда выгорало, а главное: свой братъ купецъ, знаешь какъ къ нему подойти. Куртажъ съ подобныхъ дѣлъ и составлялъ главный доходъ Малосолова; онъ добросовѣстно дѣлился имъ съ главнымъ своимъ пособникомъ Плюхановымъ.
   

III.

   Именитый, купецъ Ворошиловъ, коммерсантъ съ. Калашниковой пристани, послѣ долгихъ и недешевыхъ хлопотъ, получилъ вожделенный чинъ или крестъ,-- не чрезъ кого иного, какъ чрезъ Ивана Карпыча. Въ припадкѣ благодарности онъ задумалъ осчастливить Малосолова на вѣкъ, женивъ его на своей единственной дочери. Ивану Карпычу шелъ ужь сорокъ шестой годъ, и онъ до того времени, за хлопотами, не удосуживался даже подумать о женитьбѣ. Вообще женщины, какъ спеціальная отрасль человѣческаго рода, его не занимали, и когда нескромные пріятели начинали его о томъ выспрашивать, то онъ отвѣчалъ: "Не стоитъ, да и некогда". Женитьба на дѣвицѣ Ворошиловой стала его занимать только съ того момента, когда будущій тестюшка объявилъ что сверхъ приданаго дочери, онъ подаритъ зятю сто тысячъ чистоганомъ. Тутъ Иванъ Карпычъ умиленно вздохнулъ, и согласился, соображая про себя самымъ печальнымъ тономъ, что "слава Богу хоть на старости лѣтъ не останется безъ куска хлѣба, а то!..",
   Женитьба не принесла удовольствія ни одному изъ супруговъ. Иванъ Карпычъ недоумѣвалъ, какъ онъ могъ допустить чтобъ въ его тихой и мирной обители завелся "бабій голосъ". Жены онъ никому не показывалъ, угощая нужныхъ людей по прежнему въ трак тирѣ; происходило это вовсе не изъ ревности, а просто потому что Малосолову и въ голову не приходило что есть любители такого рода "вещей". Вскорѣ Иванъ Карпычъ началъ вымещать на женѣ свою ошибку, обращаясь съ нею въ высшей степени небрежно, даже грубо. Она платила ему полнымъ презрѣніемъ, изрѣдка напоминая благовѣрному что у нея свой капиталъ есть, и что она, когда захочетъ, уѣдетъ къ тятенькѣ. Иванъ Карпычъ, въ минуты уединеннаго размышленія, сокрушался что жена не приводитъ въ исполненіе своей угрозы. "Сказано: баба -- самая не стращая, вещь; я на ея мѣстѣ давно бы сбѣжалъ".
   На четвертый годъ женитьбы, Иванъ Карпычъ гдѣ-то по случаю пріобрѣлъ старинный сервизъ съ княжескими гербами; онъ тотчасъ же отнесъ его къ какому-то вѣку и произвелъ его бывшихъ владѣльцевъ въ какіе-то владѣтельные князья. Сервизъ занималъ его пуще иныхъ древностей; желаніе похвалиться имъ стало столь велико, что Малосоловъ измѣнилъ своимъ кореннымъ обычаямъ, и сталъ зазывать къ себѣ гостей на обѣдъ. Марья Платоновна, которой въ то время шелъ двадцать пятый годъ, не знала чему приписать такую перемѣну. Въ качествѣ нужнаго человѣка чаще другихъ приглашался чиновникъ Плюхановъ.
   Плюхановъ былъ не только любезный; но и искательный человѣкѣ. По привычкѣ онъ самъ заискивать и въ Марьѣ Платоновнѣ: она, не привычная къ вниманію къ себѣ, вскорѣ съ удовольствіемъ стала видѣть Плюханова у себя за столомъ, находя что изо всѣхъ мужниныхъ знакомыхъ только онѣ похожъ на человѣка.
   Хотя Плюхановъ, подобно большинству интеллигентныхъ мужей, не видѣлъ никакого грѣха въ лакомствѣ на сторонѣ, тѣмъ не менѣе онъ не питалъ никакихъ вожделѣній на счетѣ Марьи Платоновны. Онъ заискивалъ квъ ней просто какъ въ женѣ человѣка, съ которымъ велъ прибыльныя дѣла.
   

IV.

   Какъ-то Малосоловъ зазвалъ къ себѣ Проханова на обѣдъ не сколько ради сервиза, сколько за тѣмъ, чтобъ общими силами подумать какъ бы устроить одно никакъ неклеившееся дѣльце. Плюхановъ, давно уже обдумавшій вѣрный ходъ и скрывавшій его до времени въ разсчетѣ выговорить съ Малосолова высшій чѣмъ всегда процентъ,-- былъ особенно въ духѣ и удвоилѣ свою ласкательность предъ Марьей Платоновной. Она нё хотѣла останься у него въ долгу. Малосоловъ, которому ихъ взаимные любезности мѣшали начать дѣловой разговоръ, пуще чѣмъ Когда злобился на присутствіе "бабьяго голоса" въ домѣ. Къ тому же, онъ выпилъ сегодня лишнюю рюмку водки, а это, по новѣйшимъ изысканіямъ, Чертово изобрѣтеніе способствуетъ, какъ извѣстно, развитію злости.
   -- Что это ты нынче всё на Максима Кузмича глаза пялишь, буркнулѣ супругъ,-- не бось, не прельстишь: у него жена почище тебя будетъ. Не съ вашимъ, Марья Платоновна, рыломъ да въ калачный рядъ.
   Бѣдная Марья Платоновна съ досады чуть не заплакала. Къ счастью, Плюхановъ нашёлся. Со всегдашней своей вкрадчиво-любезной манерой, онъ мягко замѣтилъ что хотя всякій, какъ онѣ смѣетъ думать, не откажетъ Марьѣ Платоновнѣ въ наименованіи совершенной красавицы, тѣмъ не менѣе, свято чтя супружескій долгъ, онъ огорченъ, что Иванъ Карпычъ усмотрѣлъ нечто предосудительное въ простой любезности принятой всюду въ обществѣ. Слѣдомъ, онъ взглянулъ на оскорблённую хозяйку, и тутъ впервые увидѣлъ въ ней дебелую и апетитную женщину.
   "А вѣдѣ она понѣжнѣй моей сухопарой Юленьки", подумалъ онъ. "И если-бъ!.."
   -- Да слушай ты меня, Максимъ Кузмичъ, прервалъ его мысли Маломоловъ: у нихъ давно ужь было выпито на ты.
   И разговоръ принялъ дѣловое направленіе.
   Марья Платоновна, взглянувъ на Максима Кузмича, въ то самое мгновеніе какъ онъ сравнивалъ ее мысленно со своею Юленькой, пришла къ заключеніямъ не менѣе игривымъ съ тою, впрочемъ, разницею что для нея и сравненія не могло быть между благообразнымъ Плюхановымъ и мерзлой треской, какъ она давно уже про себя прозвала супруга. Ею овладѣло чувство мщенія, и она дала себѣ слово отплатить мужу за сегодняшнюю грубость. Самый родъ мести былъ подсказанъ Иваномъ Карпычемъ. То обстоятельство что, по словамъ мужа, жена Плюханова была почище ея, только сильнѣе подзадоривало Марью Платоновну избрать въ орудіе мести никого иного, какъ именно Плеханова. Она какъ-то вдругъ почувствовала что способна побѣдить любую соперницу.
   Марья Платоновна была доселѣ вѣрна супружескому долгу. Быть можетъ нѣкоторые припишутъ такое обстоятельство единственно ея непросвѣщенности, и жестоко ошибутся: волны россійскаго прогреса достигли и ея головы. У Малосоловой была пріятельница купчиха, великая любительница чтенія. Она уже давно ей сообщила что нынче не по прежнему смотрятъ на замужество, что въ романахъ не только живописуется, но и одобряется свободная любовь, при чемъ для вящшей авторитетности были сообщены и имена сочинителей. Марья Платоновна, правда, съ достаточной косностью внимала своей просвѣщенной подругѣ, какъ плутоватый школьникъ запоминаетъ отвлеченныя теоріи, не видя ихъ приложенія къ жизни. Сѣмя однако пало на почву не вполнѣ безплодную: во время послѣдовавшаго за вспышкой дѣлового разговора между мужемъ и Плюхановымъ, Марья Платоновна вспомнила литературныя бесѣды подруги, и завязала на память узелокъ.
   

V.

   Судьбѣ угодно было придти на помощь, какъ оскорбленной и мстительной супругѣ, такъ и чиновнику, нежданно увидѣвшему въ ней женщину понѣжнѣе своей сухопарой Юленьки. "Ходъ", который имѣлъ въ виду Плюхановъ для устройства никакъ неклеившагося дѣльца, состоялъ въ томъ что затѣвалось нѣкоторое чрезвычайно благотворительно-родовспомогательно-духовно-просвѣтительное общество. Начальникъ Плюханова былъ однимъ изъ учредителей; требовалось огромное количество солидныхъ жертвователей; наградъ и поощреній былъ припасенъ цѣлый коробъ. При одномъ намекѣ на такую благостыню, Малосоловъ заподрядился поставить весь контингентъ жертвователей.
   -- Только слушай, Максимъ Кузьмичъ, добавилъ онъ,-- уговоръ лучше денегъ. Процентъ я тебѣ прибавить, прибавлю, а только чтобъ всѣ они чрезъ мои руки прошли. А ежели кто теперича тебя станетъ взманивать что больше моего дастъ, не вѣрь. А повѣрить, опять же ко мнѣ приди: и я накину. А только, значитъ, чтобъ межь нами по пріятельски, какъ и досель дѣла дѣлывали.
   Пріятели ударили по рукамъ. Плюхановъ просвѣтлѣлъ и похорошѣлъ, услышавъ о прибавкѣ процента, -- обстоятельство не ускользнувшее отъ внимательности Марьи Платоновны, еще въ родительскомъ домѣ узнавшей что красота -- красотой, а капиталъ -- капиталомъ.
   По случаю расширенія практики, Плюхановъ по неволѣ зачастилъ къ Малосоловымъ. Странно: со времени грубой выходки Ивана Карпыча, Максимъ Кузьмичъ почувствовалъ себя у Малосоловыхъ полнымъ другомъ дома; онъ сталъ непринужденнѣе и проще съ Марьей Платоновной; разговаривалъ теперь съ ней чаще и долѣе. И всякій разъ, какъ онъ заговаривалъ съ ней, ему, какъ на грѣхъ, припоминалось проклятое сравненіе съ Юленькой и онъ мысленно вскрикивалъ: "и если бъ!.." Марья Платоновна какъ бы въ отвѣтъ на его тайныя думы, заманчиво улыбалась. При такомъ обоюдномъ настроеніи, трудно ли было имъ сговориться?
   Хотя Максимъ Кузьмичъ, какъ извѣстно читателю не долюбливалъ ни научныхъ, на литературныхъ разговоровъ, боясь къ своей невыгодѣ провраться, онъ охотно бесѣдовалъ о театрѣ. Не то чтобъ онъ былъ театраломъ,-- ничуть; театръ ни мало не интересовалъ его, и если бъ онъ и поборолъ врожденную бережливость, то конечно ради Михайловскаго театра, чтобъ быть такъ-сказать въ виду у начальства въ качествѣ россійскаго интеллигента прилежно слѣдящаго за французской драматургіей. Но, по его мнѣнію, для частаго посѣщенія французскаго театра онъ занималъ не достаточно еще видное мѣсто.
   Онъ толковалъ о театрѣ потому что его подчиненный Любкинъ быль великимъ театраломъ, и почиталъ своимъ долгомъ доводитъ до свѣдѣнія начальства о всякой имъ видѣнной новой піесѣ. Сверхъ того, по знакомству съ рецензентами, Любкинъ на утро послѣ перваго представленія; то есть за день до печатнаго отзыва, могъ сообщитъ и то какъ отнесутся къ піесѣ газеты.
   -- Повѣрьте мнѣ, Максимъ Кузьмичъ, что отдѣлай ютъ, докладывалъ онъ,-- я ихъ всѣхъ знаю. У нихъ тамъ совѣщаніе бываетъ, особая такая комната есть. Я не разъ въ ней съ ними даже пиво пилъ. Да вотъ, Максимъ Кузьмичъ, хоть для любопытства просмотрите завтра газеты, и увидите что будетъ написано тоже самое что я Вамъ сказалъ.
   Плюхановъ полюбопытствовалъ, и послѣ двухъ трехъ разъ убѣдился что Любкинъ не лживый вѣстовщикъ. Какъ все, и это обстоятельство Максимъ Кузьмичъ вздумалъ обратить въ свою пользу. Выслушавъ донесеніе Любкина, онъ со всѣми встрѣчными знакомыми въ тотъ же день заговаривалъ о новой піесѣ; иногда даже нарочно отправлялся на винтъ, чтобы въ многолюдномъ обществѣ похвалиться своими сужденіями.
   -- Повѣрьте мнѣ, неизмѣнно возглашалъ онъ въ заключеніе,-- что піеса прекрасна (варіантъ: никуда не годится). Въ этомъ согласны всѣ истинные знатоки и любители, и я увѣренъ что завтра въ больгинствѣ газетъ вы прочтете отзывы вполнѣ подтверждающіе мое скромное мнѣніе.
   Знакомые читали, и только ахали. Такимъ образомъ Плюхановъ сумѣлъ и дешево, и сердито прослыть человѣкомъ съ изящнымъ вкусомъ. Понятно, что Максимъ Кузьмичъ не утерпѣлъ, чтобъ не блеснуть передъ Марьей Платоновной съ этой наиболѣе, по его мнѣнію, понятной для женщинъ способностью.
   -- А вы вчера не были въ театрѣ? не видѣли новой піесы Подзатылкина?
   И онъ пустился въ ея оцѣнку.
   -- Ахъ, я такъ люблю театръ, отвѣчала она,-- но къ несчастію мнѣ почти не приходится бывать... Иванъ Карпычъ не любитъ, а одной...
   -- Я-то не люблю, а тебѣ жь кто мѣшаетъ! съ неудовольствіемъ отозвался супругъ.
   -- До съ кѣмъ я поѣду? У насъ такъ мало знакомыхъ. А Ѳеона (такъ звалась любительница чтенія) хоть и старше меня да дѣвушка.
   -- А кто тамъ ее разбирать станетъ. Въ дѣвкахъ она засидѣлась, иль вдовѣетъ?
   -- Я, какъ страстный любитель театра, охотно вызвался бы быть вашимъ кавалеромъ, находчиво вставилъ свое слово Плюхановъ,-- но боюсь возбудить ревнивое подозрѣніе моего почтеннаго друга Ивана Карпыча. Онъ, однажды, помнится...
   -- Чего однажды? Я нешто тогда съ ревности? Я со злости, чтобъ о пустякахъ не врала, когда людямъ о дѣлѣ говорить требуется... А чтобъ ревностью заниматься!..
   -- Ловлю тебя, Иванъ Кузьмичъ, на словѣ...
   -- Да воли ты эти преставленія любишь, такъ бери ее подъ свою охрану. Я такъ тебя понимаю, что ты человѣкъ солидарный, и такими пустяками, чтобъ чужихъ женъ соблазнять, заниматься не станешь. Да и соблазну въ ней никакого нѣтъ...
   Послѣ этого разговора Марья Платоновна окончательно убѣдилась, что Максимъ Кузьмичъ страстно влюблёнъ въ нее... Плюхановъ, радуясь что нашелъ предлогъ выманивать предметъ своей страсти изъ дома, въ то же время соображалъ, что расходы по театру слѣдуетъ цѣликомъ отнести на счетъ Марьи Платоновны: ей, а не ему будетъ доставляться удовольствіе.
   

VI.

   Происшедшее вслѣдъ за тѣмъ сближеніе двухъ влюбленныхъ, имѣло вліяніе на судьбу двухъ особъ, о немъ ничего не вѣдавшихъ, а именно канцеляриста Любкина и сухопарой Юленьки.
   Сухопарая Юленька была престройная блондиночка самаго миніатюрнаго изданія, и вдобавокъ дамой весьма легкомысленной, -- что, по мнѣнію многихъ, весьма шло къ ея полудѣтскому виду. Она жила въ мірѣ мелочныхъ радостей и заботъ, и чувствовала себя какъ рыба въ водѣ. Прислушавшись къ ея разговору съ пріятельницей, человѣкъ серьезный могъ бы подивиться, какой вздоръ занимаетъ обѣихъ; оживленіе собесѣдницъ могло бы ему показаться принужденнымъ или притворнымъ, и, однако, серьезный человѣкъ весьма бы ошибся, по крайности относительно Юленьки. Ее дѣйствительно увлекалъ разный вздоръ и оживленный разговоръ о немъ казался ей и занимательнымъ, и важнымъ, и милымъ.
   Была ли счастлива Юленька, или и ей, для полнаго счастія, чего-то да недоставало? Юленька въ минуты, когда уже рѣшительно не съ кѣмъ было болтать, ниже съ прислугой, мечтала о томъ, что недурно бы почаще мѣнять шляпки и платья, почаще бывать въ театрѣ, и чтобъ у нихъ, какъ у знакомыхъ побогаче, собирались бы гости каждую недѣлю, и чтобъ притомъ бывали милые молодые люди, съ которыми такъ весело.
   Не то чтобъ она была недовольна своимъ Максимомъ Кузьмичемъ: ея Макся былъ прелесть и душка; юна обожала его. Ей нравилось его здоровое и гладкое лицо, его длинные висячіе бакенбарды, хотя и непробритые въ серединѣ, но тѣмъ не менѣе какъ-то солидно выдѣлявшіеся между ординарными бородами; его коротко остриженные черные волосы; его солидность во всемъ и важный, почти газетный складъ его рѣчей. Но нельзя же съ вѣчнымъ благоговѣніемъ непрестанно созерцать обожаемый предметъ; надо и посмѣяться, и повеселиться, и потанцовать; не то всю жизнь будетъ казаться, что присутствуешь при торжественномъ архіерейскомъ служеніи. Это и хорошо, но если весь вѣкъ -- наскучитъ.
   И что же? Юленькина мечта нежданно стала осуществляться. Мужъ ей сталъ дѣлать подарки, просилъ ее не скупиться на столъ и туалетъ, старался доставить ей всевозможныя удовольствія. Правда, гости не собирались столь часто какъ то было желательно Юленькѣ, но за то въ домѣ появился премилой молодой человѣкъ, Любкинъ, веселый, недуренъ собою, болтавшій безъ умолку и знавшій не только все самое интересное, что было сегодня въ газетахъ, но даже и то что только еще завтра будетъ напечатано. Притомъ, обожаемый Макся попалъ въ коммиссію, и не въ одну, а въ три сразу; оно выгодно, но за то у него рѣдкій вечеръ свободенъ; какъ ни желалъ онъ повеселить жену, у него рѣшительно не хватало времени: безъ Любкина пришлось бы умереть со скуки. И Любкинъ сталъ непремѣннымъ кавалеромъ Юленьки.
   Самъ Любкинъ былъ весьма польщенъ вниманіемъ начальника; въ досужіе часы онъ неизмѣнно разсуждалъ о томъ, что многіе высокопоставленные господа сдѣлали карьеру чрезъ женщинъ, и видѣлъ уже себя помощникомъ столоначальника. Онъ ухаживалъ весьма усердно за супругой своего начальница, до нерѣшался выражать ей своихъ чувствъ; по его соображеніями сдѣлать первый шагъ съ его стороны было бы безтактно: онъ не долженъ забывать, что онъ все-таки подчиненный; вотъ, если-бъ она хоть намекнула,-- о! тогда бы онъ съ полной готовностью. Къ сожалѣнію, Юленька видѣла въ немъ просто неизбѣжнаго кавалера; пріятнаго, правда, но и только.
   Было еще обстоятельство ускользнувшее, въ виду удовольствій, отъ вниманія легкомысленной Юлленьки. Обожаемый Макся сталъ много развязнѣе прежняго; онъ позволялъ себѣ разсказывать при женѣ и Любкинѣ двусмысленные анекдоты, отъ чего прежде всемѣрно воздерживался; онъ началъ разглагольствовать о людскихъ, вкорененныхъ долговѣчной исторіей, предразсудкахъ и хотя онъ и не выражалъ прямо что къ числу ихъ относится и супружеская вѣрность, но изъ его шутливыхъ намековъ можно было заключить что и она не далеко отъ нихъ ушла.
   Игривый и двусмысленный разговоръ восполнялся обѣдами и особенно ужинами съ виномъ и ликерами. Сегодня Макся угощалъ жену шампанскимъ по какому-нибудь поводу; въ другой разъ, онъ совѣтывалъ ей подлить самую чуточку коньяка въ кофе, и тому подобное. Когда Юленька разгоралась отъ выпитаго вина, Плюхановъ начиналъ увѣрять ее, что въ такомъ видѣ она для него милѣе во сто кратъ, и онъ ни за какія сокровища въ мірѣ ни на кого ея не промѣняетъ. Юленькѣ это нравилось. Случалось не рѣдко, что Юленька съ Любкинымъ, возвратясь изъ театра, (конечно, не изъ того, гдѣ присутствовалъ Максимъ Кузьмичъ съ Марьей Платоновной) въ мирной бесѣдѣ распивали чай,-- и вдругъ являлся Макся, усталый и измученный послѣ "коммиссіи". Онъ желалъ отдохнуть душою, и требовалъ, чтобъ Юленька дала имъ чего-нибудь закусить. Если закуски не случалось дома, или она оказывалась не по вкусу Макси, то всѣ втроемъ отправлялись ужинать въ ресторанъ,-- а ужь въ хорошемъ ресторанѣ стыдиг не спросить шампанскаго и ликера. Юленька незамѣтно привыкла въ вину, и она не то чтобъ скучала по немъ, но всегда была рада случаю показаться мужу во сто кратъ милѣе, чѣмъ обыкновенно.
   Житье было вольное, и думать было нечего, по крайности о настоящемъ. А въ будущемъ Макся сулилъ купить маленькій уютный домъ гдѣ-нибудь на Петербургской ("тамъ есть премилые дома, ты и вообразить себѣ, Юленька, не можешь") и завести рѣзвую шведку.
   

VII.

   Вольное житье длилось около двухъ лѣтъ ничѣмъ не возмущаемое, въ общему удовольствію всѣхъ дѣйствующихъ. За все это время Марьѣ Платоновнѣ, какъ ей того ни хотѣлось, не удалось увидѣть Юленьку. Въ началѣ она настаивала, чтобъ Максюша (онъ былъ для ней не Максей, а Максюшей) показалъ ей жену гдѣ-нибудь въ театрѣ, или на Невскомъ. Плюхановъ отшучивался, полуобѣщалъ и полуотказывалъ. Наконецъ твердымъ тономъ объявилъ, что хотя онъ и пожертвовалъ семейнымъ счастіемъ ради безумной страсти, но тѣмъ не менѣе отнюдь не намѣренъ такъ сказать позорить свое прошлое, нынѣ постылое, но прежде все же дорогое, хотя далеко и не въ такой степени какъ его нынѣшнее блаженство. Марья Платоновна опѣшила отъ такого краснорѣчія, и въ заключеніе рѣшила, что у Максюши жена должно быть такая дурнушка, что и показать ее стыдно. И съ тѣхъ поръ перестала настаивать на своемъ требованіи, не желая конфузить возлюбленнаго.
   Вольное житье шатнулось было по случаю кончины любезнѣйшаго родителя Марьи Платоновны. Получивъ огромное наслѣдство, она вздумала разойтись съ Иваномъ Карпычемъ Плеханову пришлось снова пустить въ ходъ все свое убѣдительное краснорѣчіе, чтобъ отвратить ее отъ такого ложнаго шага.
   -- Подумайте, между прочимъ сказала онъ,-- представьте себѣ всѣ неисчислимыя послѣдствія вашей необдуманной неосторожности. Иванъ Карпычъ, разумѣется, никогда не согласится на разводъ, и послѣдствіемъ вашего разрыва будетъ только несвоевременная огласка нашей связи. Я не говорю о томъ что она повредитъ мнѣ на службѣ, что она разобьетъ въ прахъ мою будущность,-- клянусь, изъ любви къ вамъ я готовъ пожертвовать и не такими пустяками. Я и пожертвовалъ бы, еслибъ предвидѣлъ изъ этого какія-либо благія послѣдствія. Но ихъ нѣтъ; они не возможны. Къ чему же мѣнять на неизбѣжно-страшную будущность настоящее, конечно, сопряженное съ нѣкоторыми неудобствами, но отнюдь не заключающее въ себѣ ничего невыносимо-оскорбительнаго? Итакъ, прежде чѣмъ рѣшиться на роковой шагъ, обѣщайте мнѣ всесторонне обдумать этотъ вопросъ. Я же и принадлежалъ, и буду принадлежать вамъ всецѣло.
   Долго думать не пришлось Марьѣ Платоновнѣ. Иванъ Карпычъ какъ-то вечеромъ почувствовалъ себя нездоровымъ. Призванный по утру докторъ объяснилъ что у него временный упадокъ силъ, сопряженный съ какимъ-то латинскимъ словомъ, обозначавшимъ только вчера открытую болѣзнь. Онъ посовѣтовалъ спокойствіе и хорошее питаніе; не взирая на то и другое Малосоловъ скрипѣлъ, скрипѣлъ да черезъ двѣ недѣли взялъ и отдалъ душу Богу. Докторъ объяснилъ, что въ послѣдніе два дни онъ замѣчалъ нѣкоторыя еще не вполнѣ опредѣлившіяся и выразившіяся "осложненія", изъ которыхъ, впрочемъ, каждое имѣло особое латинское наименованіе.
   "Осложненія" навсегда окончившіяся для Ивана Карпыча, начались для Максима Кузьмича. Марья Платоновна стала вдовой, и страстно желала вновь сочетаться бракомъ. Но если бъ она и не желала, и тогда, по мнѣнію Плюханова, онъ долженъ былъ вызвать въ ней такое желаніе. Вѣдь за ней -- шутка ли?-- милліонъ при да наго, если не свыше; вѣдь это сказать только легко, а пріобрѣсти такую благостыню!.. У Плюханова духъ занимался. Если онъ упуститъ случай, и не женится на ней тотчасъ же, по горячимъ слѣдамъ, то кто въ силахъ предвидѣть послѣдствія. Отдалась же она нѣкогда ему,-- отчего жь ей не отдаться и другому? А охотниковъ найдется тьма тьмущая; и моложе, и красивѣе его, а если не моложе и не красивѣе, то знатнѣе или чиновнѣе, и вообще обладающіе Богъ-вѣсть какими преимуществами, дѣйствительными или мнимыми.
   Жениться, однако, можно не иначе, какъ разведясь съ Юленькой. Положимъ, благодаря исчезновенію предразсудковъ, разводъ нынче обходится довольно дешево. Спросъ на разводъ, вопреки экономическимъ теоріямъ, понизилъ его цѣну. Но будь онъ и дорогъ, Марья Платоновна за деньгами не постояла бы. Все дѣло въ Юленькѣ. Какъ ей объяснить, какъ вынудить или вымучить у нея согласіе? Максимъ Кузьмичъ называлъ себя и дуракомъ, и болваномъ за то, что часто твердилъ Юленькѣ, что ее онъ ни на кого не промѣняетъ. Она и прежде была влюблена въ него, а теперь и подавно. Сознаться ей,-- но изъ этого толку не выйдетъ. Она, положимъ, дурочка, но прехитрая и притомъ прецѣпкая: за что ухватится, изъ рукъ не выпуститъ. Поманить ее деньгами,-- но ей и безъ того живется хорошо, а за послѣдніе два года она избаловалась даже. И давно ли онъ плѣнялъ ее, безо всякаго намека на разводъ, и уютнымъ домикомъ, и рѣзвой лошадкой? Сказать ей, что иначе онъ съума сойдетъ, иль наложитъ на себя руки,-- но она не повѣритъ. Во всякомъ случаѣ, она не изъ тѣхъ великодушныхъ натуръ, готовыхъ всѣмъ жертвовать для спасенія любимаго человѣка, безъ которыхъ не обходится ни одинъ русскій романъ. Романисты, изображая ихъ, конечно, врутъ, приписывая все великодушію; и такія натуры дѣйствуютъ изъ эгоизма, но эгоизмъ Юленьки, къ сожалѣнію, направленъ совсѣмъ въ иную сторону. Она любитъ наряжаться, веселиться, хорошо покушать. Словомъ, матеріалистка въ полномъ смыслѣ.
   "Требуется изобрѣсти мѣры болѣе практическія и цѣлесообразныя; требуется поставить ее въ такое безысходное положеніе, при которомъ разводъ обусловится самою логикою событій. И тогда, только тогда можно будетъ ей предложить приличное вознагражденіе за согласіе на разводъ". Къ такому краснорѣчивому заключенію пришелъ Плюхановъ, и согласно ему составилъ непогрѣшимый планъ дѣйствія.
   Въ первый разъ, какъ Любкинъ явился съ обычнымъ театральнымъ докладомъ, Максимъ Кузьмичъ въ игривомъ разговорѣ намекнулъ ему, что Юлія отъ него безъ ума; Любкинъ принялъ намекъ за приказъ пріударить за начальницей; къ такому толкованію его поощряли разговоры въ канцеляріи, что Плюхановъ вѣчно бываетъ въ театрѣ съ какой-то полной брюнеткой; было узнано пытливыми умами и то обстоятельство, что эта брюнетка -- богатая купчиха. А это, понимаете, чѣмъ пахнетъ?
   Черезъ мѣсяцъ послѣ намека, Любкинъ былъ нарочито призванъ въ кабинетъ начальника; ихъ бесѣда длилась довольно времени, и товарищи замѣтили, что Любкинъ вышелъ изъ кабинета самоувѣренной и даже гордой поступью.
   Дней черезъ десять Юленька въ сопровожденіи своего непремѣннаго кавалера отправилась въ театръ. На дворѣ стояла глухая осень.
   -- Какъ холодно, я просто дрожу,-- сказалъ Любкинъ на половинѣ обратнаго пути.
   -- И я ужасно озябла,-- вторила Юленька.
   Къ чему же мерзнуть? Не лучше ли заѣхать въ ресторанъ и тамъ, при помощи вкусныхъ яствъ и живительныхъ напитковъ, отогрѣть закоченѣвшіе члены? Юленька охотно согласилась; за послѣднее время она привыкла къ ресторанамъ. Правда, она бывала тамъ съ мужемъ,-- но самъ Макся посмѣялся бы надъ ея предразсудкомъ. Неужто въ угоду какимъ-то глупымъ приличіямъ рисковать своимъ здоровьемъ?
   Любкинъ, какъ только они заняли отдѣльную комнату, сдѣлался необычайно оживленъ, даже егозливъ. Ужинъ шелъ весело. Кавалеръ на разныя, по преимуществу шутовскія лады, признавался въ своей "фатальной любви и неизлечимой страсти"; дама безъ умолку хохотала. За шесть почти недѣль, какъ канцелярскій чиновникъ по приказу начальства сталъ пріударять за Юленькой, она попривыкла къ его любовной чепухѣ, которая казалась ей преуморительной. Между прочимъ, вѣжливый кавалеръ подчивалъ даму шампанскимъ, совѣтуя "для вкуса" прибавить въ вино чуточку то того, то другого ликера, увѣряя, что выйдетъ "и ахтительно, и восхитительно, и вразумительно". У Юленьки затуманилось въ головѣ.
   Какъ то произошло она не могла себѣ дать отчета, но Любкинъ очутился вдругъ передъ ней на колѣняхъ и, обхвативъ ее ноги, сталъ умолять ее о чемъ-то пьяно-страстнымъ голосомъ. Ей стало гадко, и немного страшно, и въ то же мгновеніе дверь отворилась и, грозно поводя глазами, вошелъ Макся. Съ Юленькой сдѣлалось дурно.
   Очнувшись, Юленька увидала что она безъ платья лежитъ на кровати; въ комнатѣ какіе-то подозрительные люди; одинъ, согнувшись надъ столомъ, что-то пишетъ. Она заметалась на постели, но по счастію вскорѣ замѣтила мужа, и подозвала его къ себѣ. Онъ быстро, но не безъ торжественности подошелъ къ ней.
   -- Если вы своимъ развратнымъ поведеніемъ довели меня до необходимости составить протоколъ, то не дѣлайте по крайности скандала, наклоняясь къ женѣ, не сказалъ, а какъ-то прошипѣлъ Плюхановъ.
   Юленька впала въ истерику. Ей была дана медицинская помощь. Затѣмъ мужъ молча, но услужливо помогъ ей одѣться.
   -- Вы поѣдете ко мнѣ, сказалъ онъ,-- пока не состоится формальный разводъ; помните, вы все еще моя жена.
   Юленька машинально пошла за мужемъ; она какъ будто хотѣла уразумѣть что онъ сказалъ ей, и -- не могла. Уже, когда они почти спустились съ лѣстницы, бѣдная женщина вдругъ сообразила, что она оклеветана и опозорена на вѣкъ, и у нея нѣтъ никакихъ средствъ ни опровергнуть клевету, ни смыть позора. Въ головѣ ея встала сумятица, и вслѣдъ за нею ясно прозвучало: "западня!" Она едва удержалась, чтобъ не выкрикнуть этого слова вслухъ.
   Въ этотъ мигъ, Плюхановъ взялъ ее подъ руку, чтобъ усадить въ карету. Юленька, почувствовавъ прикосновеніе мужа, вся сжалась, потомъ выпрямилась и съ чрезвычайной силой оттолкнула его отъ себя. Онъ чуть не упалъ, здорово стукнувшись спиной о заднее колесо.
   Юленька быстро пошла, куда глаза глядятъ. Плюхановъ нагналъ ее и сталъ упрашивать сѣсть въ карету. Она остановилась, и дико оглядѣвъ его, что-то прошептала. Онъ не разслышалъ ея шепота, да врядъ ли и она понимала что шепчетъ. Какъ бы то ни было, Плюхановъ счелъ за лучшее оставить ее въ покоѣ.
   -- Пусть пройдется, сказалъ онъ усѣвшись въ карету,-- все равно домой же придетъ. Я, впрочемъ, понимаю ея положеніе. А что понимаешь, то прощаешь, какъ было сказано на-дняхъ въ одной газетѣ.
   Юленька шла не зная куда. Она не чувствовала, что на землѣ стоитъ слякоть, и слякоть же сыплется съ неба. Она опамятовалась въ серединѣ какой-то площади. Смутно и съ неохотой припомнила она, что случилось сегодня съ ней, и почувствовавъ невыразимую усталость, стала глазами искать извощика. На ея счастье, вскорѣ ей попались на встрѣчу дрожки. Она приказала везти себя въ Измайловскій полкъ, къ теткѣ, старшей сестрѣ своей матери.
   Встревоженная въ необычайное время старушка ничего не могла понять изъ спутаннаго и черезъ чуръ торопливаго разказа племянницы. Она поспѣшила уложить ее въ постель; по утру съ Юленькой сдѣлался бредъ. Черезъ нѣсколько дней она скончалась отъ остраго воспаленія легкихъ.
   -- Что прикажете дѣлать? отвѣчалъ Плюхановъ на выраженія соболѣзнованія,-- сколько разъ я говорилъ ей, чтобъ не выѣзжала въ дурную погоду иначе какъ въ каретѣ. Она же была такая хилая. И, Господи! если бъ средствъ вовсе не было, или необходимость была ѣхать,-- но у женщинъ есть какая-то непонятная для насъ скупость именно во всемъ, что касается ихъ здоровья. И вотъ прекратилась юная, полная надеждъ жизнь!..
   Отправясь на кладбище для покупки мѣста, Плюхановъ приказалъ вести себя въ одинъ изъ болѣе дешевыхъ разрядовъ, но затѣмъ что-то сообразивъ, купилъ въ первомъ разрядѣ три мѣста; для покойницы, себя и будущей жены.
   Черезъ шесть недѣль онъ обвѣнчался съ Марьей Платоновной. Надо ли говорить, какъ подвинула его новая женитьба по службѣ и какой вѣсъ придала она ему въ обществѣ. Въ счастіи Плюхановъ не забылъ однако прежнихъ друзей: Любкинъ получилъ первое же открывшееся мѣсто помощника столоначальника.
   
   1886
   СПБ.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

тюльпаны москва
Рейтинг@Mail.ru