Авсеенко Василий Григорьевич
Мгновенье

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

В. АВСѢЕНКО

ПОВѢСТИ и РАЗСКАЗЫ

ТОМЪ ВТОРОЙ

ОЧАРОВАННЫЕ.-- МИСХОРСКАЯ САКЛЯ.-- ЗИМНЯЯ НОЧЬ.-- МГНОВЕНЬЕ, -- ГУБЕРНСКАЯ ПЕРИКОЛА.-- ИСПАНСКІЙ ДВОРЯНИНЪ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГѢ.
Типографія В. В. Комарова, Фонтанка, No 74.
1885.

   

МГНОВЕНЬЕ

ПОВѢСТЬ.

   

I.

   Буря приблизилась къ кабинету Павла Петровича Лухарева. Сквозь затворенныя двери онъ уже съ полчаса слышалъ зловѣщій шумъ, сначала скромно сочетавшійся изъ двухъ еще сдержанныхъ голосовъ, но потомъ мало по малу возвысившійся до невѣроятнаго гвалта, въ которомъ участвовали крики, слезы, топанье ногами, стуканье головою о стѣну, истерическія взвизгиванья, и наконецъ прорвался даже какой-то подозрительный звукъ, напоминающій данную со всего размаха пощечину.
   Павелъ Петровичъ поблѣднѣлъ... "Битва жизни" для многихъ русскихъ людей есть ничто иное какъ "битва супружества". Мужъ бьется изъ всѣхъ силъ, чтобы устроить жизнь на сколько-нибудь человѣческихъ основаніяхъ; завязывается изнурительная борьба съ судьбою, съ счастьемъ, съ клеветою враговъ и съ завистью друзей, съ щелчками, налетающими откуда-то въ награду за самыя честныя усилія,-- иногда лучшая часть жизни уже ушла на эту борьбу, когда силы надорваны и волосы засеребрились сѣдиною -- тогда оказывается, что воевать было совсѣмъ незачѣмъ, что жизнь давно исковеркана непоправимымъ образомъ. Деньги ушли на туалеты и экипажи жены, на пошлые журъ-фиксы для ея пошлыхъ друзей и пріятельницъ, на всю такъ называемую "семейную обстановку". Лѣто, для которыхъ хотѣлось что-то сдѣлать, оказываются безвозвратно унесенными въ ту же сторону, въ тотъ же упорно-замыкающійся кругъ мѣщански-свѣтской пошлости и институтскаго недомыслія. И впереди -- мрачная необходимость жить для семьи, съ которою порваны всякія нравственныя связи.
   Въ этой "битвѣ супружества" есть періодъ, когда мужъ боится скандала. Онъ такъ много израсходовалъ самого себя на другую, болѣе осмысленную борьбу, что ему страшно, какъ бы потраченныя усилія не пропали даромъ, изъ за одного изъ тѣхъ несчастныхъ домашнихъ случаевъ, которые разомъ освѣщаютъ всю тщательно маскируемую нескладицу жизни, и волочатъ уважаемое до тѣхъ поръ имя въ грязи. Легкій всплескъ раздраженной дамской руки, сцена у мироваго судьи, скандальные полъ-столбца въ газетахъ -- это добиваетъ. Въ концѣ концовъ, страхъ проходитъ, человѣкъ достигаетъ мрачнаго сознанія, что чѣмъ хуже, тѣмъ лучше; онъ даже начинаетъ желать такого обстоятельства, которое сорвало бы маску, поставило бы его совершенно отдѣльно, безъ отвѣтственности, безъ фальшивой связи, соединяющей въ глазахъ общества людей, живущихъ подъ одною кровлею. Но Павелъ Петровичъ еще не дошелъ до такого сознанія -- одъ еще обладалъ терпѣніемъ, на что-то надѣялся и волновался. Поэтому, невыразимый гвалтъ, доносившійся изъ комнаты жены, заставилъ его поблѣднѣть.
   Дверь отлетѣла, и въ кабинетѣ появилась сама Марья Антоновна.
   Говорили, что въ молодости она была красавица. Этому можно было повѣрить, не смотря на ея сорокъ лѣтъ и чрезвычайно глупое выраженіе лица. Притомъ Лухаревъ могъ жениться на ней конечно только потому, что страстно влюбился въ ея красоту.
   -- Гдѣ у тебя Аннуткинъ паспортъ? разсчитай ее сейчасъ, и чтобы она сію же минуту, сію минуту убиралась... обратилась Марья Антоновна къ мужу.
   Она была совсѣмъ красная отъ ярости, и руки до того дрожали, что браслеты звякали одинъ о другой.
   -- Что такое опять вышло? спросилъ Павелъ Петровичъ.
   Марья Антоновна опустилась на диванъ и принялись разсказывать. Это была одна изъ безконечно повторявшихся въ домашнемь быту Лухаревыхъ исторій. Началось съ маленькой стычки съ дочерью, восемнадцати лѣтнею Надею, очень хорошенькою и безвозвратно испорченною воспитаніемъ барышнею. Сынъ, только-что провалившійся на экзаменѣ въ военной гимназіи и потому расположенный искать домашнихъ развлеченій, вступился за сестру. У нихъ у обоихъ была наклонность дразнить мамашу, не смотря на ея всегдашнее потворство. Павелъ Петровичъ сначала не переносилъ этого, вмѣшивался, но убѣдившись, что съ мамашею ничего не подѣлаешь, и что невозможно возвратить дѣтямъ потеряннаго уваженія къ ней, махнулъ наконецъ рукою. Участіе третьяго лица очень оживило споръ; Марьи Антоновна, какъ съ нею всегда бывало, привлекла еще и прислугу, всполошила весь домъ, однимъ словомъ -- произвела нѣчто невообразимое.
   Все это было очень не ново для Павла Петровичи:, но по сконфуженному и даже испуганному тону жены онъ подозрѣвалъ, что она чего-то не досказываетъ.
   -- Ты ее ударила? спросилъ онъ прямо.
   -- И не думала. Это она увѣряетъ со злости, будто я ей дала пощечину! отвѣтила Марья Антоновна, и вдругъ накинулась на мужа, выбрасывая какія-то жалобы, упреки, цѣлый ворохъ безсмысленныхъ раздраженій, подъ которымъ ей хотѣлось потопить вопросъ о пощечинѣ.
   Павелъ Петровичъ не сомнѣвался. Аннушка была жена его лакея Григорія, которымъ онъ очень дорожилъ, Григорій недавно женился и упросилъ взять жену въ горничныя, чтобы только быть съ нею вмѣстѣ. До сихъ поръ онъ какъ-то счастливо спасалъ ее, пряча съ глазъ, какъ только барыня расходится. Теперь онъ вдругъ озлобился, объявилъ, что не остается больше, и что жену съ барынею "разсудятъ".
   -- Мнѣ васъ, Павелъ Петровичъ, очень жалко, а только такъ нельзя, объяснилъ онъ мрачно, явись за расчетомъ,-- мы вами всегда очень обязаны, а барыню пусть разсудятъ.
   Марья Антоновна не на шутку перепугалась. До сихъ поръ всѣ ея скандалы какъ-то счастливо сходили съ рукъ, и она даже была увѣрена, что никто изъ ея знакомыхъ и не подозрѣваетъ ея домашнихъ привычекъ. И вдругъ разбирательство у мироваго судьи! Она ходила по комнатамъ съ потемнѣвшимъ какъ дочь лицомъ, фатально складывала руки и увѣряла дѣтей, что она несчастнѣйшее существо, что мужъ губитъ.
   -- Мы живемъ хуже всѣхъ, толковала она Надѣ,-- У Анны Васильевны эту зиму танцовали, Лизавета Степановна три раза въ недѣлю въ театрѣ, а я почти не выѣзжала.
   

II.

   -- Кто жь вамъ мѣшалъ, maman? возразила Надя.
   -- Помилуй, развѣ я могу къ кому-нибудь поѣхать, когда у всѣхъ даютъ ужинать, а у насъ одинъ чай! Вѣдь папаша велѣлъ уничтожить ужины. Ему нѣтъ никакого дѣла, что у него взрослая дочь. Пріятно очень будетъ тебѣ въ старыхъ дѣвкахъ остаться.
   Доведя Надю до слезъ, Марья Антоновна принималась за Володю.
   -- Ты, бѣдный, похудѣлъ ужасно. Я говорила папашѣ, чтобы онъ не заставлялъ тебя столько заниматься на экзаменахъ, но вѣдь развѣ онъ послушаетъ!
   Володя, занятый передъ тѣмъ, не смотря на свои шестнадцать лѣтъ, пусканьемъ мыльныхъ пузырей въ форточку, съ нѣкоторымъ удивленіемъ смотрѣть на мамашу.
   -- Ахъ, я не могу равнодушно видѣть этой ужасной формы! перемѣняла разговоръ Марья Антоновна.-- У всѣхъ сыновья или въ пажескомъ, или въ лицеѣ,-- какое жь сравненье! Теперь папаша недоволенъ, что ты не выдержалъ экзамена, а отчего онъ не отдалъ тебя въ пажи, какъ я настаивала? Ужь я вѣрно знаю гдѣ лучше. Вотъ если бы онъ заботился о тебѣ, приготовилъ бы тебѣ блестящую карьеру, тогда и могъ бы требовать, чтобы ты хорошо учился.
   Черезъ полчаса Володя, куря папиросу въ ту же самую форточку, въ которую передъ тѣмъ пускалъ мыльные пузыри, былъ совершенно убѣжденъ, что провалился на экзаменѣ только потому, что учится не въ пажескомъ корпусѣ.
   За обѣдомъ очередь дошла до Павла Петровича.
   -- Ты опять не ѣздилъ посмотрѣть дачу, сказала Марья Антоновна.-- Не доставало только чтобы мы остались лѣто въ городѣ.
   -- Я ѣздилъ, отвѣтилъ Лухаревъ.
   -- И что жь?
   -- Видѣлъ одну очень удобную для насъ, на Каменномъ острову. Надо чтобы ты посмотрѣла.
   -- Я тебѣ говорила, что на островахъ ни за что не буду жить, У насъ взрослая дочь, а тамъ только однѣ кокотки шныряютъ.
   -- Такъ посмотри въ Петергофѣ.
   -- Въ Петергофѣ тоска, тамъ одни уланы.
   -- Ну въ Павловскѣ, мнѣ все равно.
   Марья Антоновна терпѣть не могла, когда мужъ говорилъ, что ему все равно. Она желала, чтобы онъ былъ совершенно убѣжденъ въ томъ же, въ чемъ и она. Хотя павловскія дачи она предпочитала всѣмъ другимъ, но сочла нужнымъ воскликнуть съ дѣланною ироніею:
   -- Въ Павловскъ! но для этого надо имѣть туалеты" Я видѣла, чего только нашили Аннѣ Васильевнѣ у Вризакъ. Ты кажется забываешь, что у тебя взрослая дочь, которую нельзя водитъ какъ коломенскую гимназистку.
   Надя вспыхнула. Слово "гимназистка" давно уже сдѣлалось для нея укоромъ. Другія, счастливыя, учились у m-me Труба, къ нимъ пріѣзжали братья пажи и кузены флигель-адъютанты, а она ходила въ гимназію, и Володя былъ военный гимназистъ. Притомъ и напоминаніе объ Аннѣ Васильевнѣ также дѣйствовало раздражительно. Анна Васильевна была идеалъ счастливой женщины, у которой мужъ сенаторъ, танцовальные вечера съ ужинами и множество знакомыхъ офицеровъ и камеръ-юнкеровъ. У нея тоже была взрослая дочь, очень некрасивая, но всегда прелестно одѣтая. Марья Антоновна увѣряла, что за нее сватаются разомъ два лейбъ-гусара и одинъ конно-артиллеристъ, и что она, хорошенькая Надя, никогда не будетъ имѣть жениховъ, по тому что на нее шьетъ портниха Разцвѣтаева. Это приводило бѣдную барышню въ отчаяніе.
   Павелъ Петровилъ отказался отъ послѣдняго блюда и ушелъ въ кабинетъ. Все это было не ново, и тѣмъ не менѣе мучительно. "Да развѣ можно такъ жить"? спрашивалъ онъ себя иногда. Вѣроятно можно, потому что такая жизнь продолжалась вотъ уже двадцать лѣтъ, а онъ все думавъ какъ изъ нея выйти, и ничего не придумывалъ. Все казалось, что будто явится возможность установить ея безпутное теченіе, повернуть куда-то -- а годы бѣжали съ неумолимою быстротою. Марья Антоновна сохла, глупѣла и пріобрѣтала все больше самоувѣренности, дѣти все больше проникались ея понятіями, а у Павла Петровича дѣла все разстроивались, волосы рѣдѣли и серебрились, печень болѣла.
   Теперь прибавилось ожиданіе скандала. Обозлившійся за жену Григорій, какъ оказалось, дѣйствительно подалъ жалобу. Не смотря на свой благодушный характеръ, Павелъ Петровичъ былъ очень гордъ, и мысль о предстоящихъ униженіяхъ приводила его въ нервное разстройство.
   

III.

   Нѣсколько дней весь домъ ходилъ мрачно. Марья Антоновна съ утра, еще лежа въ постели, начинала визгливую перебранку съ дѣтьми или съ прислугою. У Нади болѣла голова. Володя стучалъ сапогами и свистѣлъ съ видомъ застарѣлаго кадета, которому рѣшительно все равно, высѣкутъ его или нѣтъ. Павелъ Петровичъ старался не показываться изъ кабинета. Вопросъ о дачѣ оставался нерѣшеннымъ.
   Наконецъ Марья Антоновна придумала ѣхать съ Надею заграницу. Это представляло множество выгодъ. Во-первыхъ, очень comme-il-faut; во-вторыхъ, она избавится отъ мироваго, а тамъ, по возвращеніи, когда ярость Григорія остынетъ, дѣло можно будетъ замять; въ-третьихъ, туалеты можно будетъ купить очень дешево въ Висбаденѣ или Эмсѣ; въ-четвертыхъ, она объѣдете всѣхъ знакомыхъ и вездѣ скажетъ: нынѣшнее лѣто мы проводимъ на водахъ.
   Павелъ Петровичъ сначала испугался: курсъ стоялъ отвратительный, поѣздка обошлась бы ужасно дорого. По Марья Антоновна не уступала, а съ другой стороны, перспектива остаться цѣлое лѣто одному, отдохнуть отъ унизительныхъ раздраженій, пожить человѣческою жизнью -- была соблазнительна. Павелъ Петровичъ собралъ послѣднія деньги, заложилъ билеты и нанялъ себѣ съ сыномъ маленькую дачу на Каменномъ острову.
   Марья Антоновна разомъ повеселѣла. Она сдѣлалась ужасно добра, называла свою новую горничную душечкою, убѣждала кухарку экономничать въ ея отсутствіи, окружала мужа нѣжною предупредительностью. Она даже обнаружила великодушіе, не хотѣла брать всѣхъ денегъ, которыя онъ предлагалъ ей, но послѣ согласилась, допустивъ, что ихъ можно употребить на покупки, и выиграть противъ петербургскихъ цѣнъ. Ея мечты были съ радостною и нѣжною заботливостью устремлены въ будущее.
   -- Ты знаешь, вѣдь я не о себѣ, я о Надѣ, говорила она совсѣмъ медовымъ голосомъ.-- Заграницею ужасно легко познакомиться съ самымъ хорошимъ обществомъ. Потомъ, зимою, они всѣ будутъ бывать у насъ, явится столько новыхъ связей, пріятныхъ воспоминаній. Наши субботы чрезвычайно оживятся. Вѣдь тамъ русскіе -- все fine-fleur, не то что здѣсь. И потомъ, èa dorme du cachet, заграничный вояжъ просто необходимъ для дѣвушки. Ты увидишь какая она вернется, сколько явится distinction.
   Она вспомнила, что у мужа есть еще какія-то свои собственныя идеи, которыхъ она не раздѣляла, но отчасти одобряла въ немъ, находя, что мужчинѣ не мѣшаетъ имѣть нѣсколько даже ученый видъ. Въ ея разцвѣтающемъ состояніи духа, ей хотѣлось поощрить эти идеи.
   -- Разумѣется, мы съ Надею воспользуемся также, чтобы посѣтить музеи и всѣ такія мѣста... продолжала она съ невыразимою самоувѣренностью.-- Молодая дѣвушка должна видѣть собственными глазами произведенія генія... Въ Дрезденѣ, напримѣръ, тиціановская мадонна... или рафаэлевская, я ужь не помню... Я представляю себѣ, какъ она будетъ поражена. Можно также по утрамъ ходить въ публичныя библіотеки, познакомиться съ спеціальными сочиненіями... Ты знаешь, вѣдь она очень умна, Надя. На послѣднемъ вечерѣ у Анны Васильевны флигель-адъютантъ Стрѣльскій цѣлый часъ говорилъ съ нею, а потомъ просалъ быть мнѣ представленнымъ, и сказалъ: "C'est une charmante causerie, que j'ai eu avec mademoiselle votre fille". Теперь отъ дѣвушки требуютъ спеціальнаго образованія.
   Павелъ Петровичъ нервно подергивалъ губами и перемѣнялъ разговоръ.
   

IV.

   Въ день отъѣзда онъ прямо изъ своей канцеляріи пріѣхалъ въ вокзалъ. Марьи Антоновны еще не было,-- она пожелала помолиться въ соборѣ. Къ дебаркадеру медленно подходилъ почти совсѣмъ пустой заграничный поѣздъ. Отъ нечего дѣлать, Духа ревъ прохаживался по платформѣ. Въ единственномъ вагонѣ перваго класса, пожилая, очень скромно одѣтая дама хлопотливо собирала вещи. По ея спѣшнымъ и какъ будто безтолковымъ движеніямъ и подвижному, сухому лицу, съ безпокойнымъ острымъ носомъ, нельзя было не признать въ ней одной изъ тѣхъ" вѣчно борящихся съ кѣмъ-то или съ чѣмъ-то женщинъ, которымъ на русскомъ языкѣ усвоено наименованіе "колотовокъ". Подлѣ нея молоденькая дѣвушка, въ короткомъ пальто несомнѣнно парижскаго покроя и въ мягкомъ, черномъ, ловко подобранномъ платьѣ, сидѣла откинувшись всѣмъ тѣломъ въ уголъ купе, и въ противоположность своей спутницѣ, выражала полнѣйшее равнодушіе и какъ бы нежеланіе хотя одною минутою раньше чѣмъ нужно выйти изъ неподвижности. Длинные, черные и мягкіе безъ блеска глаза ея, казавшіеся еще крупнѣе отъ обтянутаго почти болѣзненною худобою лица, глядѣли въ пестроту дебаркадера, не двигаясь, довольствуясь тою маленькою площадью зрѣнія, которая послѣдовательно открывалась изъ узкаго окна вагона. Когда поѣздъ остановился, она лѣниво поднялась, оглянула разсѣяннымъ взглядомъ кучу картонокъ и саковъ, которыя съ трудомъ держала въ обѣихъ рукахъ ея спутница, и направилась къ выходу.
   -- Хоть бы этотъ баульчикъ-то взяла, я пожалуй и въ дверь не пролѣзу съ ними... ворчливо сказала ей вслѣдъ пожилая дама.
   -- Кто вамъ мѣшаетъ позвать носильщика, отвѣтила не оборачиваясь дѣвушка.
   Она спокойными, маленькими и легкими шагами шла по платформѣ, мимо Лухарева. Въ этой походкѣ было что-то необъяснимо-красивое, заставлявшее невольно любоваться всею ея стройною фигурою. Теперь, когда она выдѣлялась во весь ростъ на сѣрыхъ плитахъ дебаркадера, и весеннее солнце освѣщало ее сквозь запыленную стеклянную кровлю, можно было догадаться, что чрезвычайная худоба ея лица зависѣла не отъ сложенія, а отъ какой-нибудь временной причины -- болѣзни или горя.
   Лухаревъ, Богъ вѣсть почему заинтересованный страннымъ выраженіемъ этого лица,-- можетъ быть чѣмъ-то молчаливо-страдальческимъ, бѣгавшимъ въ глазахъ и около брезгливо-сомкнутыхъ губъ,-- повернулъ и пошелъ вслѣдъ за пожилою женщиною, которая никакъ не могла поспѣть со своими саками и подушками, Въ дверяхъ залы кто-то толкнулъ ее, вещи посыпались, она сердито присѣла, бранясь, хватаясь за одно и выпуская изъ рукъ другое. Дѣвушка между тѣмъ прошла впередъ. Лухаревъ рѣшился самъ подозвать носильщика.
   -- Вотъ онъ донесетъ вамъ, сказалъ онъ, дотрогиваясь до шляпы, и тутъ же сунулъ артельщику на чай.
   Дама почти сердито взмахнула на него своимъ острымъ носомъ.
   -- Ну, благодарствуйте, сказала она, и пошла догонять свою спутницу.
   Павелъ Петровичъ вышелъ вслѣдъ за ними на подъѣздъ. Носильщикъ укладывалъ вещи въ извозчичью карету. Дѣвушка стояла, заложивъ руки въ рукава пальто и задумчиво глядѣла на площадку, на туманныя очертанія города и на сіявшій на весеннемъ солнцѣ Исаакіевскій куполъ.
   -- Ну, теперь опять все по старому, сказала она не оборачиваясь, и чуть усмѣхнувшись уголками губъ.
   Лухареву показалось, что въ этой усмѣшкѣ и въ звукѣ голоса чувствовалась боль, словно она сама нарочно придавила какую-то незажившую, тайную ранку.
   Спутница ее кажется не слышала, занятая наблюденіемъ за артельщикомъ.
   -- Ты, любезный, получилъ уже, сказала она, влѣзая наконецъ вслѣдъ за дѣвушкою въ карету.
   Въ эту самую минуту съ противоположной стороны подкатила другая карета. Павелъ Петровичъ бросился высаживать жену и дочь.
   

V.

   На другой день отецъ и сынъ Лухаревы переѣхали на Каменный островъ.
   Прошла недѣля. Павелъ Петровичъ отдыхалъ, наслаждаясь давно не испытанною роскошью покоя и одиночества. Дни стояли ясные, теплые; послѣ полудня въ нагрѣтомъ воздухѣ пахло сиренью, съ Невы тянуло прозрачною, ласковою свѣжестью. Даже по вечерамъ, въ сырой прохладѣ сада, дышалось легко: петербургскій май капризенъ, и иногда въ концѣ даритъ такіе дни и ночи, какихъ не дождешься въ іюлѣ.
   Разъ, проходя по одной изъ глухихъ дачныхъ улицъ, Лухаревъ наткнулся на неожиданную сцену. На обвитомъ хмѣлемъ балконѣ стояла та самая дѣвушка, которую онъ видѣлъ на дебаркадерѣ, окруженная тремя цыганками, и хохотала. Ея смѣхъ поразилъ Лухарева -- ему казалось, что она никогда не должна смѣяться,-- онъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ, пользуясь тѣмъ, что стоявшая въ полъ-оборота къ нему дѣвушка не могла его видѣть.
   -- Красавица, хорошая, такое слово скажу, что кто на тебя взглянетъ, полюбитъ, посохнетъ отъ любви... говорила старая, грязная цыганка, держа на ладони серебряную монету, и какъ бы не рѣшаясь опустить въ карманъ такой незначительный даръ.-- Дай еще, красавица, не скупись, рада будешь. Такую радость, такое счастье загадаю, никакихъ денегъ не пожалѣешь.
   Милаго твоего, хорошаго верну, будетъ тебя любить во всю жизнь, рада будешь. Дай, красавица, хорошая, черные твои глаза.
   -- Нѣтъ у меня никакого милаго, не угадала, отвѣчала съ беззвучнымъ смѣхомъ дѣвушка.
   -- Неправда твоя, красавица, по глазамъ твоимъ хорошимъ узнала, всю правду скажу, всю твою кручину изъ сердца выну, продолжала цыганка.-- Такое слово скажу, рада будешь. Пріѣдетъ онъ, слѣдомъ за тобою пріѣдетъ, вспомнишь меня. Никакихъ денегъ не пожалѣешь. Дай, красавица.
   -- Не пріѣдетъ; поздно, взглянуть на него не захочу, возразила дѣвушка, и нервная улыбка на мгновеніе сбѣжала съ ея лица, и темныя брови сдвинулись.
   -- Ой, не говори такъ, красавица, приставала цыганка.-- Не говори, хорошая моя, не знаешь ты своего сердца. Спроси меня, старую, я тебѣ скажу. Гнѣвное твое сердце, да разлюбить не можешь. А онъ сохнетъ по тебѣ, вотъ тебѣ Богъ. Не пожалѣй, красивая моя, черные твои глаза.
   -- Дай десять рублей, счастье купишь, вмѣшалась другая, молоденькая и еще недурная собою цыганка.
   Дѣвушка опять нервно захохотала. Предложеніе купить счастье за десять рублей повидимому очень забавляло ее. Она быстро обернулась къ открытому окну.
   -- Слышите, тетя? крикнула она,-- достаньте у меня въ коммодѣ десять рублей. Продается счастье, да еще какое! Милый прежній вернется, сохнуть по мнѣ будетъ... Голубушка, а ты не уступишь-ли подешевле?
   И такъ, пожилая дама, которую Лухаревъ видѣлъ въ вокзалѣ, была тетушка. Она высунулась изъ окна.
   -- Чего пристали? ступайте своею дорогою, крикнула она на цыганокъ.
   -- Положи на ручку, барыня хорошая, красавицѣ твоей радость сгадаю, счастье открою... продолжала цыганка, подходя къ самому окну.
   Лухаревъ видѣлъ, что его замѣтили. Ему вздумалось раскланяться. Пожилая дама прищурилась, узнала его и очень благосклонно кивнула головою. Дѣвушка съ недоумѣніемъ посмотрѣла на нихъ обоихъ и вопросительно нагнулась къ теткѣ. Та въ полголоса что-то объяснила ей.
   -- Видятъ что молоденькая дѣвушка, онѣ и рады... норовятъ какъ бы выманить... проговорила она вслухъ, неопредѣленно обращаясь ко всѣмъ.
   -- Должно быть тоже здѣсь на Каменномъ острову живете? добавила она прямо къ Лухареву.
   -- Да.
   -- А фамилія ваша какъ?
   Лухаревъ назвалъ себя.
   -- Слышишь, Дина? Лухаревъ! поспѣшно обратилась она къ племянницѣ.-- Мы въ Парижѣ однихъ Лухаревыхъ встрѣчали. Не родня вамъ?
   Оказалось, что дѣйствительно родня. Дѣвушка теперь очень внимательно посмотрѣла на Павла Петровича, какъ будто онъ былъ уже не совсѣмъ незнакомый для нея человѣкъ, и какъ будто она хотѣла провѣрить что-то уже извѣстное ей о немъ. Цыганки все еще не -уходили съ балкона.
   -- Положи, красавица, на ручку... новое счастье открою... приставала старшая.-- Не хочешь прежняго своего милаго, такое слово скажу, полюбитъ тебя хорошій, хорошій человѣкъ, богатый. Счастлива будешь цѣлую жизнь. Дай, баринъ, красавецъ, я тебѣ радость скажу, обратилась она уже къ Лухареву.
   Онъ, чтобы отвязаться, вынулъ мелкую бумажку и бросилъ цыганкѣ.
   -- Только уходите, не надоѣдайте, сказалъ онъ.
   -- Охота тоже швырять -- безстыжія всѣ онѣ, проворчала тетка.
   Ассигнація моментально исчезла подъ грязными лохмотьями цыганки.
   -- Спасибо тебѣ, баринъ хорошій, радость тебѣ большая будетъ. Полюбитъ тебя красавица, черные ея глаза, вотъ тебѣ Богъ, говорила она уходя.
   Дѣвушка глядѣла мимо Лухарева ей вслѣдъ,
   -- Какъ у нихъ скоро! проговорила она засмѣявшись и убѣжала въ комнаты.
   Лухаревъ раскланялся съ тетушкою.
   -- Увидимся еще какъ-нибудь, неопредѣленно отозвалась та, кивнувъ своимъ острымъ носомъ.
   

VI.

   tepeзъ нѣсколько дней Лухаревъ опять встрѣтился съ Диною. Онъ шла по очень уединенной аллеѣ парка, съ книгою въ рукѣ. Павелъ Петровичъ еще издали узналъ ее по ея красивой походкѣ и странному, красновато-черному цвѣту волосъ, получавшихъ на солнцѣ золотистый отливъ. Она шла тихо, наклонивъ голову, останавливаясь иногда на секунду, чтобы перевернуть страницу. Заслышавъ за собою шаги, она оглянулась. Павелъ Петровичъ снялъ шляпу.
   -- Здравствуйте, сказала она равнодушно.
   Онъ пошелъ съ нею рядомъ.
   -- Я не мѣшаю вашему чтенію? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, отвѣтила Дина, и закрыла книгу.-- Но я поверну домой, прибавила она.
   Лухареву было все равно куда идти, и онъ тоже повернулъ. Не смотря на равнодушный тонъ Дины, онъ почему-то чувствовалъ, что къ нему относятся благосклонно. "Вѣроятно онѣ хорошо знали моего дядю, и оттого я не совсѣмъ незнакомый человѣкъ для нихъ", подумалъ онъ.
   -- Вы долго жили заграницею? спросилъ онъ.
   -- Да, почти два года, отвѣтила Дина.
   -- Съ вашею тетушкою?
   -- Въ послѣднее время съ тетею.
   "А раньше?" чуть не спросилъ Лухаревъ. Но въ отвѣтѣ Дины слышалось что-то уклончивое, и ему показалось нескромнымъ разспрашивать.
   -- У васъ вѣроятно нѣтъ родителей? рискнулъ онъ только.
   -- Они давно умерли, отвѣтила дѣвушка.
   Ея глаза разсѣянно щурились по сторонамъ; разъ только, сбоку, она внимательно и почти ласково взглянула на Лухарева.
   -- Вашъ дядя, котораго я знала въ Парижѣ, очень умный человѣкъ, сказала она при этомъ.
   -- Я совершенно того же мнѣнія; умный и хорошій, отвѣтилъ Павелъ Петровичъ.-- Вы часто его видѣли?
   -- Да, мы много говорили съ нимъ, и между прочимъ о васъ, продолжала Дина.
   -- Обо мнѣ? удивился Лухаревъ.-- Но что же онъ могъ найти интереснаго говорить вамъ обо мнѣ?
   -- Онъ разсказывалъ, что вы... очень несчастливы, объяснила Дина, и опять внимательно и ласково взглянула ему прямо въ глаза.
   Лухаревъ какъ будто растерялся. Въ первую минуту ему непріятно было, зачѣмъ дядя говорилъ съ совершенно посторонними людьми о томъ, что относилось къ его интимной жизни.
   -- Счастливыхъ людей мало, сказалъ онъ.
   -- О, напротивъ, я нахожу что ихъ слишкомъ много, и можетъ быть оттого я такъ ненавижу ихъ, возразила съ своимъ беззвучнымъ смѣхомъ Дина.
   -- Ненавидите счастливыхъ людей? удивился Лухаревъ.
   -- Также какъ и вы, отвѣтила дѣвушка.
   -- Это тоже дядя вамъ сказалъ?
   -- Нѣтъ, сама догадалась. Счастливые -- это вѣдь ваша жена, напримѣръ.
   Лухаревъ невольно улыбнулся. Хотя Дина продолжала все тотъ же неудобный, затрогивавшій его интимные уголки разговоръ, но ему почему-то ужь было легко вести его.
   -- Моя жена очень удивилась бы, если бы слышала васъ, сказалъ онъ.-- Она, напротивъ, считаетъ меня счастливѣйшимъ человѣкомъ, а себя самою несчастною женщиною въ мірѣ,
   -- Это всегда такъ и бываетъ, замѣтила Дина.
   Павелъ Петровичъ испытывалъ нѣчто совсѣмъ для него новое. Онъ никогда никому не говорилъ о своей семейной жизни; онъ считалъ почти обязательнымъ маскировать эту жизнь передъ самыми дружескими глазами -- отчасти изъ гордости, отчасти изъ какого-то великодушнаго самоотреченія. Перестать маскировать -- значитъ показать Марью Антоновну изумленному міру во всей ея неприкосновенной прелести. Онъ находилъ это жестокимъ и унизительнымъ для себя. Близкіе знакомые, понимавшіе очень хорошо, что такое происходитъ подъ прилично-мирною обстановкою Лухаревыхъ, дѣлали видъ, будто ничего не замѣчаютъ. Марья Антоновна гдѣ только могла разсказывала, иногда даже въ присутствіи мужа, какъ онъ ревнуетъ и обожаетъ ее; Павелъ Петровичъ молчалъ, хотя подъ-часъ его злобно коробило отъ этой тупой я наглой лжи, и ему хотѣлось крикнуть передъ ея друзьями и пріятельницами: "неправда"! Но онъ подавлялъ въ себѣ это мучительное движеніе, потому что ожидалъ показаться смѣшнымъ, потому что не было вокругъ ни одной живой души, которой онъ могъ бы довѣриться.
   И вдругъ чужая рука неожиданно и смѣло прикоснулась къ его наболѣвшей за двадцать лѣтъ ранѣ, чужіе глаза внимательно и ласково взглянули въ самые тай* ные уголки его интимной жизни -- какъ будто та маска, которую онъ боялся приподнять, вовсе не существовала... Онъ былъ озадаченъ, ощущеніе какого-то радостнаго испуга волновало его, ему хотѣлось продолжать этотъ новый и жуткій разговоръ.
   

VII.

   За поворотомъ аллеи начиналась улица, а тамъ, въ десяти шагахъ, домъ гдѣ жила Дина. У самаго поворота, въ густой зелени сирени и акацій, стояла скамейка. Лухаревъ вдругъ рѣшился предложить:
   -- Вы не хотите-ли посидѣть тутъ? мы начали такой интересный разговоръ.
   Дина взглянула на него, на скамейку, улыбнулась своею загадочною улыбкою и сѣла.
   -- Вы женились очень молодымъ, m-r Лухаревъ? спросила она.
   Павелъ Петровичъ отвѣтилъ.
   -- И стало быть по любви?
   -- Разумѣется. У жены не было никакого состоянія, я вообще это не было то, что называется "партіею". Я не зналъ жизни, не зналъ людей, въ особенности не зналъ женщинъ. Мнѣ казалось, что она любитъ меня.
   -- Вашъ дядя это отлично понялъ, промолвила она.-- Но когда-нибудь, сколько-нибудь вы были же счастливы?
   Лухаревъ повелъ скучающимъ взглядомъ.
   -- Никогда! сказалъ онъ тономъ убѣжденія,-- Первыя двѣ-три недѣли я еще жилъ въ туманѣ, волновался страстью, вѣрилъ тому, что представляяось моимъ влюбленнымъ глазамъ, а затѣмъ туманъ разсѣялся, и я увидѣлъ вещи такъ, какъ онѣ были на самомъ дѣлѣ. Я убѣдился, что за меня тли только потому, что другіе были осторожнѣе -- не посватались, что во мнѣ искали хорошаго работника, возможности выѣзжать, наряжаться, удовлетворять всѣмъ этимъ пошлымъ инстинктамъ, которыми живутъ женщины безъ ума и сердца, А вѣдь я еще любилъ, поймите это! И когда я все сообразилъ, убѣдился окончательно, тогда...
   Лухаревъ остановился. Ему вдругъ почти страшною показалась его откровенность. Онъ никогда никому не говорилъ этого, онъ даже не подозрѣвалъ, что другіе могутъ сами догадываться. Дина смотрѣла на него спокойными, ласковыми глазами.
   -- Говорите, вѣдь я все равно читаю на вашемъ лицѣ, сказала она.
   -- Я вспомнилъ одинъ печальный день въ моей жизни, продолжалъ Лухаревъ.-- Когда все объяснилось, все -- что было сдѣлано, что ожидало впереди, я рѣшилъ покончить съ собою. У меня былъ приготовленъ револьверъ, я ждалъ ночи. Увѣряю васъ, что это были самые спокойные часы. И вдругъ, когда все казалось такъ просто развязаннымъ, жена объявила мнѣ, что готовится быть матерью. Я въ ту ночь чуть съ ума не сошелъ. Рѣшимость исчезла, новыя глупыя надежды сбили меня съ толку, минута была упущена и больше не возвращалась. Потомъ пошла уже обыкновенная канитель.
   -- И такъ двадцать лѣтъ? спросила. Дина.
   -- Двадцать лѣтъ, отвѣтилъ Лухаревъ.
   Оба замолчали. По лицу дѣвушки пробѣжало что-то странное, какъ будто презрительно-злое, даже плечи ея сдѣлали движеніе, словно она хотѣла сказать: "и вы могли!" Лухаревъ понялъ это движеніе. Ему стало стыдно, въ первый разъ сознаніе его собственной роли въ этой жизни ясно представилось уму. Онъ привыкъ спокойно считать себя несчастнымъ человѣкомъ; мысль, что большая личная вина лежала въ этомъ несчастьи, раздражала его.
   -- Да, судьба иногда странно и глупо играетъ людьми, сказалъ онъ, какъ бы оправдываясь.
   Дина нетерпѣливо пошевелила головою.
   -- Судьба? Я считала, что ее цыганки выдумали для тѣхъ, кто у нихъ гадаетъ... сказала она.-- Вамъ можетъ быть ворожили въ дѣтствѣ? Я думаю, что люди сами устраиваютъ свою жизнь,-- большіе люди какую хотятъ, а маленькіе -- какой заслуживаютъ. Не говорите мнѣ пожалуйста никогда про судьбу или про обстоятельства, я этого слышать не могу.
   Она встала, Лухаревъ также. Ему было больно отъ презрительнаго укора, слышавшагося въ послѣднихъ словахъ Дины. Онъ досадовалъ на свою откровенность, какъ школьникъ, который самъ вызвался отвѣтить урокъ, и провалился. И между тѣмъ, ему хотѣлось возобновить, продолжать этотъ разговоръ, насытиться этою досадою, этою болью, заставлявшею его чувствовать въ своемъ организмѣ такіе нервы, которыми онъ словно никогда не жилъ.
   -- Я до сихъ поръ не знаю вашей фамиліи; не будетъ нескромностью спросить васъ? сказалъ онъ.
   Дина назвала одну изъ очень извѣстныхъ старинныхъ русскихъ фамилій.
   -- Васъ удивляетъ? добавила она, улыбаясь озадаченному взгляду Лухарева.-- Мы только дальняя родня тѣмъ, о которыхъ вы думаете. Очень обѣднѣвшая отрасль, для которой это имя составляетъ совсѣмъ ненужное украшеніе. Пойдемте, мнѣ пора домой.
   Они опять пошли рядомъ.
   -- Я однако никакъ не могу себѣ представить, чтобы вы сами были счастливы, сказалъ Лухаревъ, продолжая все ту же волновавшую его мысль.
   -- Это другой вопросъ, возразила Дина.-- Но по крайней мѣрѣ я свободна.
   -- До поры до времени, замѣтилъ Лухаревъ.
   -- Нѣтъ, всегда. Когда то, что вы называете судьбою и обстоятельствами, складывается мнѣ на зло, я ухожу -- вотъ и все. Уйти всегда можно.
   -- А теперь вы -- ушли? спросилъ съ нѣкоторою запинкою Лухаревъ.
   -- Что значить "теперь"? переспросила, сдвигая брови, Дина.
   -- Изъ заграницы... пояснилъ Лухаревъ.
   Лицо Дины оставалось секунду серьёзно, даже что-то мрачное пробѣжало въ темныхъ зрачкахъ. Но сейчасъ же она разсмѣялась тѣмъ самымъ беззвучнымъ и какъ будто злымъ смѣхомъ, который разъ уже поразилъ Лухарева.
   -- Вы вспомнили цыганокъ? онѣ обѣщали мнѣ приворотить опять моего милаго... сказала она.-- Но вѣдь онѣ тотчасъ же предлагали другаго, новаго... помните?
   Она продолжала хохотать, только ея смѣхъ былъ уже звучнѣе, мягче. Она какъ будто ослабѣвала отъ тайной боли, раздраженной неосторожными намеками.
   -- У васъ есть какіе-нибудь журналы, книги? спросила она уже у самаго дома.-- Занесите мнѣ пожалуйста, я всегда много читаю.
   Лухаревъ поклонился и обѣщалъ принести.
   

VIII.

   На другой же день Павелъ Петровичъ нарочно съѣздилъ въ городъ, собралъ всѣ какія у него Пыли послѣднія книжки журналовъ, и привезъ ихъ Динѣ. Его приняли какъ знакомаго. Тетушка была даже настолько любезна, что предложила чаю, который и подали въ севрскихъ чашкахъ и съ такимъ же кофейникомъ, но на желѣзномъ подносѣ: вѣроятно фарфоровое плато было разбито. Обстановка вообще показалась Павлу Петровичу нѣсколько странною, какъ обыкновенно на дачахъ, гдѣ среди неуклюжей и грязной хозяйской меблировки бросаются въ глаза дорогія вещи, привезенныя изъ города. Но единственная служанка, которую видѣлъ Лухаревъ, ходила съ шиньономъ и съ кисейнымъ передникомъ, и едва-ли даже не была въ корсетѣ.
   Хотя Павелъ Петровичъ оставался на первый разъ не больше часу, но пока Дина выходила изъ комнаты, тетушка успѣла кое-что разсказать. У нихъ, объяснила она, родни полонъ Петербургъ, а въ Москвѣ еще больше, но живутъ онѣ уединенно, ни съ кѣмъ почти не знаются, потому что навязываться никому не желаютъ, и отъ родственниковъ видѣли много обидъ и несправедливости. Дина, по настоящему, должна была быть очень богата, у нея были права на какое-то огромное наслѣдство, но двоюродный дядя все отобралъ, и даже и теперь что-то злоумышляетъ противъ нихъ. Конечно, можно бы съ нимъ помириться, польстить ему, но Дива, гордая, слышать не хочетъ, и даже ей не позволяетъ ни ходить, ни писать къ нему. Гордая, да упрямая -- не приведи Богъ.
   Лухаревъ и самъ это замѣтилъ. По холодному, такъ сказать "чужому" лицу, съ какимъ Дина держала себя дома, по брезгливому выраженію, являвшемуся на этомъ лицѣ когда она. дотрогивалась до засаленнаго кресла или не совсѣмъ свѣжей скатерти, можно было догадаться, что она относится ко всему окружающему съ тайною и непримиримою враждебностью. Она точно покорялась необходимости, занесшей ее на скверный постоялый дворъ, гдѣ приходится укрыться отъ мятели и переждать пока отдохнутъ лошади... Зайдя опять черезъ день, Лухаревъ встрѣтилъ Дину на балконѣ, и она тотчасъ провела его въ бесѣдку въ саду; онъ замѣтилъ, что она вообще избѣгаетъ водить его въ комнаты или оставлять съ тетушкою. Въ бесѣдкѣ, на старой и почернѣвшей отъ сырости скамейкѣ, передъ трепещущимъ Камышевымъ столикомъ, она не имѣла брезгливаго выраженія глазъ и губъ, ей какъ будто легче дышалось. Разъ Лухаревъ не удержался, сказалъ ей:
   -- Вы должно быть ужасно избаловали свою фантазію. Мнѣ все представляется, что засыпая, вы видите себя въ какомъ-нибудь волшебномъ дворцѣ, среди мраморныхъ колоннъ и статуй, гдѣ вамъ прислуживаютъ феи и пажи...
   Дина холодно взглянула на него.
   -- Я никогда не вижу сновъ, возразила она.
   -- Ну, все равно, мечтаете, сказалъ Лухаревъ.
   Она равнодушно, какъ будто даже съ сожалѣніемъ,
   повела мимо него глазами, и можетъ быть съ минуту не отвѣчала. Въ эту минуту лицо ея медленно, словно застывая, поблѣднѣло, рѣсницы совсѣмъ закрыли зрачки.
   -- О чемъ вы задумались? спросилъ, удивляясь этой странной игрѣ лица, Лухаревъ.
   Дина не шевелилась.
   -- Я думала... о томъ какъ люди не проницательны, отвѣтила она.-- Мнѣ должно быть суждено вѣчно оставаться загадкою для всѣхъ. Это наконецъ скучно.
   -- Вы хотите сказать, что я выразилъ неудачную догадку? молвилъ Лухаревъ.
   -- Вамъ простительно, вы меня очень мало знаете, отвѣтила Дина.-- А впрочемъ, это все равно.
   Но очевидно ей не было все равно. Слова Лухарева нечаянно заставили откликнуться въ ней болѣзненно напряженную струну... Она встала, вышла на порогъ бесѣдки, и словно раздосадованная горячимъ и яркимъ потокомъ солнечнаго свѣта, облившимъ ей лицо, быстро повернула назадъ.
   -- Это удивительно. Неужели такъ трудно понять? Неужели вы не можете представить себѣ женщины, которая умѣла бы по крайней мѣрѣ... мечтать нѣсколько умнѣе? проговорила она съ явно слышавшимся раздраженіемъ.-- Если бы мнѣ дали вашъ волшебный дворецъ съ мраморными колоннами и феями, я бы прошла черезъ него... и вернулась бы въ эту бесѣдку... Не понимаете? добавила она, опустивъ полузакрытыя рѣсницами глаза и улыбаясь странною, холодною и мучительною улыбкою,-- не понимаете? Ну и не нужно.
   Она обошла около камышеваго столика, захлопнула лежавшую на немъ книжку, даже отшвырнула ее, и съ выраженіемъ внутренняго недомоганья потянулась всѣмъ своимъ стройнымъ тѣломъ.
   -- Уберите ваши журналы, надоѣло. Глупо все это ужасно, никто ничего не понимаетъ и ничего разсказать не умѣетъ. Сердце для нихъ всѣхъ закрытая книга... проговорила она капризнымъ, усталымъ голосомъ.
   

IX.

   Дни бѣжали за днями, а Павелъ Петровичъ даже не отдавалъ себѣ отчета, почему они такъ скоро бѣгутъ. Объ только чувствовалъ, что живетъ совсѣмъ другою жизнью, какою никогда не жилъ. Дома царствовала безусловная тишина. Володя, зная что безъ мамаши никто не будетъ потворствовать его кадетскимъ выходкамъ, очень присмирѣлъ и предпочиталъ съ утра уходить изъ дому. Сначала это нѣсколько безпокоило отца, но такъ какъ никто на него не жаловался и онъ аккуратно возвращался къ завтраку и обѣду, то Павелъ Петровичъ пересталъ обращать на него вниманіе. Отъ Марьи Антоновны изрѣдка приходили письма, и всегда самаго радостнаго содержанія. И она, и Надя были совершенно счастливы. Погода въ Эмсѣ стояла отличная, германскій императоръ каждый день показывался на прогулкѣ я отвѣчалъ поклономъ на ихъ почтительные реверансы, Бисмаркъ спросилъ однажды: кто это такія? -- однимъ словомъ все шло отлично. "Я убѣдилась, что была совершенно права, писала Марья Антоновна;-- всѣ здѣшніе русскіе очень хорошаго общества, и чрезвычайно легко между собою знакомятся. Ты удивишься, когда мы тебѣ разскажемъ, кто только не обѣщалъ бывать у насъ зимою въ Петербургѣ. Однимъ словомъ, нынѣшнее лѣто оставитъ въ насъ обѣихъ самыя пріятныя воспоминанія".-- Ну и слава Богу, думалъ Павелъ Петровичъ, и прибавлялъ мысленно: какъ въ сущности легко поправить жизнь!
   Онъ каждый день видѣлся съ Диною. Утромъ онъ встрѣчалъ ее на прогулкѣ, вечеромъ приносилъ книги, иногда читалъ вслухъ, говорилъ съ нею о прочитанномъ.
   Дина имѣла огромное знакомство съ литературою, и очень опредѣленный взглядъ на нее. Какъ всѣ женщины, она относилась къ ней нѣсколько субъективно. Форма мало увлекала ее, она интересовалась только характерами, положеніями, задачами жизни, послѣднимъ словомъ разыгранной драмы. Она не любила "смѣшнаго". У нихъ часто возникали споры, и эти споры несказанно волновали и увлекали Лухарева, потому что къ нимъ всегда примѣшивалось что-то личное, они объясняли то, что оставалось необъясненнымъ въ собственномъ характерѣ Дины.
   Возвращаясь домой, возбужденный, счастливый, Павелъ Петровичъ сознавалъ иногда безпокойную горечь, отравлявшую его счастье. Въ его годы люди не живутъ сегодняшнимъ днемъ; а "завтра"... развѣ онъ былъ властенъ надъ нимъ? Развѣ не глупо было уступать новымъ привычкамъ сердца, когда весь онъ, вся жизнь его были безвозвратно связаны? Развѣ онъ могъ ждать чего-нибудь впереди для своего поздняго счастья, кромѣ тоски нераздѣленнаго чувства, кромѣ того конца, который уноситъ послѣднія надежды, послѣдній смыслъ жизни?
   Разъ, подходя къ знакомому, заросшему хмѣлемъ балкону, Лухаревъ съ удивленіемъ увидѣлъ на немъ высокаго мужчину лѣтъ тридцати, съ красивыми, тонкими чертами лица, очень изящно одѣтаго въ дачный костюмъ. И въ фигурѣ, и во всей наружности его выражалось что-то не русское, слишкомъ красивое и самоувѣренное, встрѣчающееся только у иностранцевъ или у тѣхъ русскихъ, которые, живя изъ поколѣнія въ поколѣніе заграницею, не умѣли бы наконецъ опредѣлить, къ какой національности они принадлежатъ. Господинъ этотъ разговаривалъ съ Диною, стоявшею спиною къ улицѣ и не видѣвшею Лухарева.
   -- Я ужь привыкъ. Я знаю что вы упрямы. Я повинуюсь и жду, и всегда сумѣю дождаться своей минуты, говорилъ онъ по французски, улыбаясь самоувѣренными, тонкими и красными губами, тогда какъ глазамъ и всему лицу онъ видимо старался придать серьезность, сквозь которую однако противъ воли сквозило выраженіе влюбленнаго задора.
   Лухаревъ видѣлъ, какъ плечи Дины сдѣлали нетерпѣливое движеніе.
   -- Я не могу запретить вамъ ждать, проговорила она,-- только пожалуйста не здѣсь на балконѣ.
   Незнакомый господинъ повертѣлъ въ рукѣ шляпу.
   -- И это все, что вы находите сказать мнѣ? Послѣ того какъ я три мѣсяца тщетно розыскиваю васъ по всему свѣту и наконецъ нахожу совершенно случайно, въ этомъ пустынномъ переулкѣ, какъ сказочную царевну, скрывающуюся въ зачарованномъ лѣсу? продолжалъ онъ, съ красивою небрежностью выговаривая затѣйливую фразу.
   -- Я думала что вы лучше меня знаете, отвѣтила Дина, и въ голосѣ ея прозвучало столько холодности что по лицу незнакомаго господина пробѣжала легкая судорога.-- Я ничего не прощаю, и никогда не перемѣняю своего "нѣтъ".
   Не поворачиваясь, не взглянувъ на него, она прошла въ комнаты. Красивый господинъ надѣлъ шляпу, ударилъ пальцами правой руки между пальцами лѣвой, чтобы натянуть перчатку, и медленно, покачиваясь своею стройною и гибкою фигурою, спустился со ступенекъ. За нимъ, впопыхахъ, бѣжала тетушка; оба остановились, разговаривая вполголоса. Лухаревъ, войдя въ калитку, долженъ былъ проходить мимо нихъ и замѣтилъ, что разговоръ шелъ по русски. Тетушка на этотъ разъ очень разсѣянно отвѣтила на его поклонъ, а незнакомый господинъ смѣрилъ его удивленнымъ и нѣсколько надменнымъ взглядомъ.
   

X.

   Когда Лухаревъ вошелъ въ гостиную, Дина сидѣла одна маленькомъ старомъ диванчикѣ, опустивъ на колѣни руки и глядя прямо передъ собою неподвижными, не мигающими глазами. Лицо ея было блѣднѣе чѣмъ всегда, и выраженіе какой-то задумчивой жестокости лежало въ упрямомъ изгибѣ губъ.
   -- Видѣли его? спросила она равнодушно.
   -- Какой красивый господинъ! сказалъ Лухаревъ.-- Кто это такой?
   -- Васъ не познакомили? Это Гудовскій.
   Лухаревъ продолжалъ вопросительно смотрѣть на Дину. Она вдругъ засмѣялась.
   -- Помните цыганокъ? сказала она.-- Наворожили.
   Все то же задумчиво-жестокое выраженіе лежало на ея лицѣ. Павелъ Петровичъ почувствовалъ, что ему трудно стало говорить.
   -- Вы любили его? сказалъ онъ какъ будто не своимъ, чужимъ голосомъ.
   -- Да, отвѣтила совершенно просто Дипа.
   Оба замолчали. Что-то нехорошее происходило на душѣ Лухарева. Онъ глядѣлъ мимо ея холодно блиставшаго взгляда; и ему какъ будто стыдно было ихъ обоихъ. А въ мозгу быстро, какъ въ горячемъ вихрѣ кружилась смятенная мысль.
   -- Вотъ онъ и пріѣхалъ... отыскалъ васъ... отъ судьбы вѣдь не уйдешь... говорилъ онъ съ ощущеніемъ той же жестокости, которая выражалась въ глазахъ и въ застывшей улыбкѣ Дины.
   Она смотрѣла на него, какъ будто не понимая.
   -- Ахъ, какой вздоръ, промолвила она, -- вѣдь я вамъ сказала, что судьбы нѣтъ.
   Лухаревъ всталъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ. Губы у него дрожали, въ горлѣ чувствовался спазмъ.
   -- Это надо было предвидѣть, и я... я былъ сумасшедшій, что позволилъ себѣ любить васъ! выговорилъ онъ съ усиліемъ, отворачиваясь отъ того мѣста, гдѣ сидѣла Дина.
   Она спокойно подняла голову.
   -- Отчего? что такое? кто вамъ мѣшаетъ любить меня? возразила она тономъ, звучавшимъ какъ будто изъ за непроницаемой занавѣски.
   Лухаревъ быстро обернулся.
   -- Развѣ вы знали, что я люблю васъ? сказалъ онъ, мучительно раздражаясь этою невидимою занавѣскою, раздѣлявшею ихъ.
   Дина взглянула на него, улыбаясь.
   -- Какъ это трудно было узнать, проговорила она.
   Въ ея лицѣ уже не было прежняго жесткаго выраженія; оно было только серьезно, такъ серьезно, что казалось старше взволнованной, растерянной физіономіи Павла Петровича.
   -- Вы знали, что я люблю васъ? вы позволяли? говорилъ Лухаревъ, какъ-то не умѣя ничего сообразить и уступая новой, радостной волнѣ, которая съ внезапною силою подхватила его и несла куда-то.-- Зачѣмъ же вы позволяли?
   -- Развѣ вамъ не хорошо отъ того, что вы любите меня? возразила съ тою же серьезною улыбкою Дина.
   Лухаревъ въ смятеніи поднялъ на нее глаза.
   -- Но развѣ я имѣю право? развѣ для меня существуютъ какія-нибудь надежды? что-нибудь впереди? бормоталъ онъ.
   Дина только повела плечами.
   -- Такъ не любите, сказала она.
   У Лухарева голова кружилась. Онъ не умѣлъ говорить, не умѣлъ думать. Мгновенно, словно ударомъ молніи, совлекло какую-то тьму, что-то освѣтило передъ нимъ, и снова заволокло тьмою.
   -- Нѣтъ, я сумасшедшій, вы имѣете право презирать меня, смѣяться надо мною, бормоталъ онъ, избѣгая ея взгляда.-- Я долженъ былъ съ самаго начала подумать, взять себя въ руки... я не долженъ былъ любить васъ.
   -- Отчего? повторила съ спокойною, ласковою улыбкою Дина.-- Скажите, развѣ вамъ не хорошо? развѣ вамъ лучше было прежде -- жить неизвѣстно чѣмъ и для чего? развѣ я не угадала, что вамъ нужно любить, что тяжело было бы прожить вѣкъ не любя?
   Павелъ Петровичъ опустился на стулъ и закрылъ глаза рукою.
   -- Ахъ, я не знаю... можетъ быть лучше было бы... сказалъ онъ съ усиліемъ.
   -- Значитъ я ошиблась... промолвила Дина тѣмъ тономъ, какимъ говорятъ съ дѣтьми.
   -- Вѣдь не можете же вы смотрѣть на меня серьезно! продолжалъ въ тоскѣ Павелъ Петровичъ.-- На что вамъ моя любовь? что она можетъ дать вамъ?
   Лицо Дины становилось все ласковѣе.
   -- Я себя не спрашивала объ этомъ, возразила она.-- И почему именно сегодня все это такъ встревожило васъ? Потому что появился Гудовскій... какое малодушіе! Цыганки, не правда-ли? судьба? Ахъ, я вамъ сказала: люди сами дѣлаютъ свою судьбу.
   Она самовластнымъ движеніемъ откинула голову и прямо взглянула въ глаза Лухареву большими, смѣлыми глазами.
   -- Вы хотѣли знать, почему я позволяла вамъ любить меня? продолжала она съ нетерпѣливою ноткою въ голосѣ.-- Да потому что мнѣ самой нужна ваша любовь, потому что мнѣ хорошо оттого, что вы любите меня! Вамъ все объяснить надо, бѣдненькій!
   

XI.

   Лухаревъ, возвращаясь домой, задыхался отъ счастья. Вся безрадостная, тусклая жизнь, полная труда и самоотреченія, отходила куда-то далеко отъ "го загорѣвшагося взгляда. Невѣдомыя струны звучали. Онъ уже не чувствовалъ себя униженнымъ, не получившимъ мѣста на праздникѣ жизни; онъ былъ такой же какъ всѣ, онъ былъ счастливѣе всѣхъ, лучше всѣхъ.
   Давно, въ самонадѣянные годы первой молодости, ему мечталось это счастье, казалось такимъ близкимъ, неизбѣжнымъ. Женитьба, разочарованія, оскорбленія, унесли эти мечты. Потомъ ярмо ежедневной, унизительной "битвы жизни", борьбы съ самимъ собою, съ ненасыщенными потребностями сердца, голодъ душевный, о которомъ некогда подумать изъ за удовлетворенія житейскихъ нуждъ, ранняя просѣдь, преждевременныя морщины... Понемногу, изо-дня въ день, онъ отучился ждать, привыкъ жить половиной жизни. И вдругъ любовь, счастье, молодость, та молодость, которой онъ не зналъ въ молодые годы... Ему хотѣлось молиться.
   Дома онъ засталъ новое письмо отъ жены. Оно непріятно поразило его. Марья Антоновна, со свойственною ей подвижностью впечатлѣній, уже соскучилась заграничною жизнью. Она писала, что погода очень перемѣнилась, что въ отелѣ дурно кормятъ, что денегъ вышло ужасно много, что императоръ Вильгельмъ получилъ простуду и не показывается больше на прогулкахъ, что Бисмаркъ уѣхалъ въ Варцинъ, что князь Чухломскій, оказавшій имъ столько вниманія, тоже уѣхалъ и кажется не будетъ зимою въ Петербургѣ, и что у Нади сдѣлался флюсъ. Въ результатѣ, Марья Антоновна предполагала сократить срокъ заграничнаго вояжа, и горѣла нетерпѣніемъ обнять мужа и Володю.
   Навелъ Петровичъ какъ-то потускнѣлъ, прочитавъ письмо, и отвѣтилъ телеграммою, что если нужно денегъ, то онъ вышлетъ.
   Ему такъ хотѣлось поскорѣй увидѣть Дину, что на другой день поутру онъ вздумалъ зайти за нею раньше чѣмъ она выйдетъ гулять. Заглянувъ съ балкона въ комнаты и никого не найдя тамъ, онъ прошелъ въ садъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ бесѣдки ему вдругъ послышались голоса. Онъ остановился, не зная идти-ли дальше. Голосъ Дины, холодный и металлически-прозрачный, медленно и явственно говорилъ кому-то:
   -- Ты меня знаешь, и знаешь что это невозможно.
   Въ ту же минуту другой голосъ, по которому Сухаревъ тотчасъ призналъ Гудовскаго, отвѣтилъ съ неожиданною страстностью:
   -- Такъ убей меня, отними у меня жизнь, если ты не можешь простить меня. Но безъ тебя я не могу, не мигу жить, это выше моихъ силъ. Я изъѣздилъ всю Европу, чтобы найти тебя, мнѣ здѣсь въ Петербургѣ казалось каждую ночь, что я съума схожу, когда я измученный возвращался домой и видѣлъ что всѣ мои поиски напрасны... Дина, вѣдь я мужъ твой, вѣдь два года ты была счастлива... ты сама говорила...
   Сухаревъ остолбенѣлъ. Это "ты", этотъ "мужъ", поразили его какъ громомъ. Онъ хотѣлъ убѣжать, какъ будто ему случилось нечаянно стать свидѣтелемъ какого-то постыднаго преступленія -- и неодолимое любопытство удерживало его на мѣстѣ. Тецерь, когда онъ приглядѣлся, его глазъ различалъ сквозь густоту вѣтвей неподвижную фигуру Дины въ ея бѣлой кисейной блузѣ, и ея холодное, почти жестокое лицо, казавшееся еще блѣднѣе отъ зеленаго отсвѣта.
   -- Я никогда не прощаю тому кого любила, проговорила она.
   Гудовскій упалъ къ ея ногамъ.
   -- Дина, это безсмысленно, возражалъ онъ.-- Ты умна, ты знаешь что тутъ не было увлеченія, не было измѣны. Ты всегда была слишкомъ горда, не обнаруживала всей своей любви, я не могъ вѣрить ей такъ беззавѣтно какъ ты хотѣла. Самолюбіе страдало, раздражалось... подъ вліяніемъ накипѣвшей досады я сдѣлалъ глупость, подлость, которую готовъ искупить всею моею жизнью.
   -- Я вѣрю, и я не имѣю никакой злобы... отвѣтила Дина.-- Но я не люблю васъ, и этого нельзя передѣлать.
   -- Я и не смѣю просить любви. Но жить вмѣстѣ, быть твоимъ рабомъ, заботиться о малѣйшей твоей прихоти, знать каждую минуту что ты дѣлаешь, видѣть тебя, слышать тебя... вотъ все о чемъ я молю... продолжалъ обрывающимся голосомъ Гудовскій.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! услышалъ Лухаревъ голосъ Дины.
   Сквозь частый переплетъ вѣтвей ему видно было какъ Гудовскій всталъ и сдѣлалъ какое-то угрожающее движеніе рукою.
   -- Но я не подчинюсь этому "нѣтъ", никогда! Ты забываешь, что ты моя жена, и что я могу воспользоваться правами мужа... произнесъ онъ съ хрипотою въ голосѣ.-- Я не упущу тебя изъ виду, я буду слѣдить за каждымъ твоимъ шагомъ...
   -- Безполезно! отвѣтила съ недобрымъ смѣхомъ Дина.
   Лухареву показалось, что они сейчасъ выйдутъ изъ бесѣдки. Онъ, крадучись, поспѣшно и неслышно пробрался за деревьями, добѣжалъ до калитки и выскочилъ на улицу.
   

XII.

   Часа два проходилъ онъ по парку, озадаченный, взволнованный, со вспугнутою мыслью, съ растревоженнымъ чувствомъ. Неожиданное открытіе никакъ не укладывалось въ его разгоряченномъ мозгу. Дина была замужемъ... что за непостижимая мистификація Онъ старался придумать, какія причины могли заставить ее скрывать свое положеніе, но приходившія на умъ догадки казались слишкомъ простыми, и потому имъ не вѣрилось. Наконецъ онъ пересталъ объ этомъ думать, и измученный, не чувствуя ногъ, пришелъ опять къ знакомому домику съ балкономъ.
   Тетушка одна его встрѣтила. Она имѣла очень озабоченный и недовольный видъ.
   -- Дина гулять ушла, сказала она.-- Охъ, ужь намучилась я съ нею, а все мучиться буду, пока смерть не придетъ.
   Лухаревъ чувствовалъ физическую потребность сѣсть, перевести духъ. Онъ даже радъ былъ, что засталъ тетушку одну, и въ такомъ настроеніи, въ которомъ ее повидимому легко было заставить что-нибудь выболтать.
   -- Она вѣроятно ушла съ тѣмъ господиномъ, что я вчера тутъ видѣлъ, сказалъ онъ.
   Тетушка съ безнадежнымъ выраженіемъ повела головою.
   -- И не говорите мнѣ лучше про нихъ, измучилась я съ ними, отвѣтила она разбитымъ голосомъ.-- Это вѣдь давняя исторія, три года. Чего тутъ только не было, вспомнить страшно. Вы ее совсѣмъ не знаете, Дину.
   -- Какая же собственно исторія? спросилъ съ натянутымъ спокойствіемъ Лухаревъ.
   -- Э, да ну! отозвалась тетушка, махнувъ рукою и кивнувъ своимъ острымъ носомъ.
   Въ сущности ей самой ужасно хотѣлось пуститься въ откровенности, объяснить хорошему и солидному человѣку, какимъ она считала Павла Петровича, все что ее бременило и мучило.
   -- Разскажите, я вѣдь умѣю хоронить какія угодно тайны, сказалъ тѣмъ же спокойнымъ тономъ Сухаревъ.
   Тетушка опять махнула рукою, оглянулась, и будучи окончательно не въ силахъ удержать порывъ откровенности, выболтала всю "исторію".
   -- Собственно и тайны-то тутъ никакой нѣтъ, да Дина не любитъ чтобы объ этомъ болтали. Скрывается вѣдь она отъ Гудовскаго-то, оттого всѣ эти прятки-то и идутъ, повѣствовала она вполголоса, торопясь и озираясь.-- Я вамъ оттого только разсказываю, что Дина къ вамъ довѣріе имѣетъ, вы бы попробовали ее уговоритъ. Вѣдь она замужемъ, за Гудовскимъ-то этимъ!
   Лухаревъ сдѣлалъ изумленное лицо.
   -- Ну да, продолжала разсказчица.-- Встрѣтились они три года назадъ, въ Петербургѣ. Онъ и влюбился, да такъ, что чуть разсудка не лишился -- теперь пожалуй и не влюбляются такъ. И она тоже. А онъ-то былъ женатъ, видите-ли. Что тутъ дѣлать? Принялся хлопотать о разводѣ. Жена сначала и слышать не хотѣла, но послѣ видитъ, что онъ съума сходитъ, съ револьверомъ спитъ, испугалась. Состоянье-то все его. Уговорилъ ее, большое имѣнье ей отписалъ. Однако разводъ вышелъ такой, что ему жениться нельзя. Тутъ онъ подучилъ мѣсто въ Парижѣ, взялъ да и увезъ Дину съ собою. Признаться сказать, я очень надѣялась на ихъ счастье, помогала. Ну, въ Парижѣ греческій священникъ обвѣнчалъ ихъ. Я оставалась тутъ въ Петербургѣ, радовалась. Отъ Дины приходили письма такія веселыя, счастливыя -- да я какъ же было ей не быть счастливою! Такъ почти два года прошло. Вдругъ получаю отъ нея телеграмму -- зоветъ меня немедленно къ себѣ. Я перепугалась, собралась въ три дня, пріѣхала, а у нихъ ужь все разстроилось. Гудовскій-то, видите-лк, сошелся съ какою-то Француженкою; Дина не простила ему этого, бросила его. Переѣхали мы на отдѣльную квартиру, и такая тутъ мнѣ Дина странная показалась: сохнетъ, блѣднѣетъ изо-дня въ день, а у самой хоть бы слезинка въ глазу, хоть бы жалоба... Жестокость это какая-то у нея явилась! А онъ убивается, валяется у ея ногъ, чтобы только простила его. Шалость вѣдь это у него была, любилъ онъ ее по прежнему. И такъ мнѣ его было жалко, что хоть Дину я довольно знаю, а все-таки не вѣрила, чтобы она не простила его. Однако вышло, что она со своего "нѣтъ" ни впередъ, ни назадъ. Наскучило ей, что онъ все пристаетъ, собралась и уѣхала. Да чтобы не нашли насъ, мы вѣдь не прямо въ Петербургъ поѣхали, а путались по всей заграницѣ, слѣды заметали. Онъ-то, оказывается, сейчасъ же за нами бросился, да никакъ не могъ найти. Ѣздилъ, ѣздилъ, наконецъ въ Петербургъ явился. Тутъ тоже цѣлый мѣсяцъ даромъ бился. Мы вѣдь не прописывались, нельзя. Пожалуй такъ бы и не нашелъ, да я, признаться, неосторожность сдѣлала, написала въ Парижъ: что молъ онъ дѣлаетъ? а оттуда къ нему сейчасъ переслали. Вотъ какая исторія-то. Вы, Павелъ Петровичъ, поговорили бы съ нею, она къ вамъ довѣріе имѣетъ. Любитъ онъ ее вѣдь больше прежняго, что ужь тутъ. Упрямство одно съ ея стороны, больше ничего. Право, разговорили бы ее.
   -- Ужь если сама не захочетъ, такъ никого не послушаетъ, возразилъ Лухаревъ.
   -- А все-таки попробуйте: жили бы опять счастливо да богато, право.
   Павелъ Петровичъ, чтобы успокоить тётушку, обѣщалъ "попробовать".
   

XIII.

   Онъ прошелъ въ паркъ, но долго не могъ отыскать Дину. Утро было пасмурное, съ Невы тянуло туманомъ. На березахъ кое-гдѣ уже желтѣли листья, и вѣтеръ жалобно шуршалъ ими. Эти безвременно поблеклые листы наводили на Я у ха рева непонятную грусть. Словно вдругъ холодомъ пахнуло на душу, отзвонилъ послѣдній праздничный колоколъ, сѣрый, дѣловой, безконечный петербургскій будень стоялъ на порогѣ вчерашняго счастья... Лухареву казалось, что онъ никогда не найдетъ Дину, что сырой песокъ иронически скрипитъ подъ его ногами, что вѣтеръ злится и смѣется надъ нимъ, волнуя туманъ...
   Наконецъ, въ одномъ изъ самыхъ уединенныхъ уголковъ парка, онъ увидѣлъ сквозь кусты давно отцвѣтшей сирени знакомое блѣдно-розовое платье. Дина сидѣла на скамьѣ, закинувъ голову и уронивъ на колѣни руки. Ея рѣсницы вздрогнули, когда Лухаревъ неожиданно подошелъ къ ней.
   -- Какъ вы нашли меня? мнѣ хотѣлось быть одной, сказала она.
   -- Сегодня сыро, вы простудитесь проговорилъ вмѣсто отвѣта Лухаревъ.
   Дпаа разсѣянно оглянулась по сторонамъ и повела плечами, какъ будто въ самомъ дѣлѣ внезапно почувствовавшими холодъ.
   -- Что за странный день... точно осень... сказала она.-- Пора уѣзжать отсюда.
   -- Уѣзжать? повторилъ почти безсмысленно Лухаревъ.
   Дина, не отвѣчая, глядѣла мечтающими глазами на тонкія верхушки березъ, которыя гнулъ вѣтеръ, и на облака, быстро бѣжавшія по небу. Лухаревъ вдругъ взялъ ея руку.
   -- Куда вы хотите уѣзжать? повторилъ онъ опять.
   -- Ахъ, куда-нибудь, отвѣтила Дина.
   У Лухарева сердце мучительно сжалось.
   -- Вамъ это ничего не значитъ! проговорилъ онъ съ дрожащими губами.
   Она ласково и печально взглянула на него.
   -- Нужно, Павелъ Петровичъ, сказала она.
   Оба съ минуту молчали. Тоска все тяжелѣла на душѣ Лухарева, злоба подступала къ горлу.
   -- Что жь, уѣзжайте, вдругъ покорно сказалъ онъ, обезсиленный этимъ чувствомъ, и сѣлъ подлѣ нея на скамью.-- Я глупый старый ребенокъ, я вѣрилъ... мнѣ въ голову не приходило, что можно отъ скуки, отъ нечего дѣлать влюбить въ себя, перевернуть всю жизнь, и потомъ вышвырнуть какъ надоѣвшую игрушку... продолжалъ онъ обрывающимся голосомъ, съ трудомъ справляясь съ своими прыгающими губами.
   По лицу Дины пробѣжала тѣнь.
   -- Вы говорите вздоръ... промолвила она.-- Я васъ не завлекала, и мнѣ... мнѣ самой тяжело разставаться. Но вѣдь разстаться когда-нибудь нужно? Мы съ вами не пара: у васъ семья, обязанности, а я свободна какъ птица.
   -- Неправда, вы замужемъ! съ злобною рѣшимостью возразилъ Лухаревъ.
   Дина чуть вздрогнула одними рѣсницами.
   -- А, вы узнали... сказала она спокойно.-- Чтожь, тѣмъ лучше. По крайней мѣрѣ я могу говорить съ вами откровенно. Ну да, я замужемъ, и хочу убѣжать отсюда, потому что мужъ нашелъ меня, будетъ сторожить каждый мой шагъ... Это скучно, я не могу такъ жить. Я вамъ говорила: отъ судьбы можно уйти; я и ухожу. А вы... вы отъ своей не уйдете, вы не такой.
   Ея глаза опять ласково остановились на искаженномъ тоскою лицѣ Лухарева. Онъ внезапно вздрогнулъ при ея послѣднихъ словахъ.
   -- Что вы хотите сказать? промолвилъ онъ, блѣднѣя.
   -- Ну полноте, не будемъ объ этомъ говорить, отвѣтила помолчавъ Дина.
   Сухаревъ задыхался. Измученное, страстное чувство жгло въ немъ каждый нервъ, голова мутилась. Ему казалось, что онъ сходитъ съума.
   -- А если я... тоже уйду? проговорилъ онъ глухо.
   Дни а подняла на него серьезные глаза.
   -- Не дѣлайте глупостей, вы не изъ тѣхъ, которые сами создаютъ свое счастье, отвѣтила она.-- Для васъ существуетъ судьба. Зачѣмъ вы смотрите на меня такими злыми глазами? Развѣ намъ обоимъ не было хорошо? Если бы вы были такой какъ я... но мнѣ надо уйти, а вамъ -- остаться.
   Ей было холодно. Вѣтеръ все сильнѣе дулъ съ рѣки, играя отсырѣвшими складками блѣдно-розоваго платья и короткими кончиками волосъ, путавшимися на блѣдномъ лбу. Она встала и протянула руку.
   -- Не провожайте меня, я дойду одна, сказала она.
   -- Но я увижу васъ? спросилъ съ похолодѣвшимъ сердцемъ Лухаревъ.
   Дина повела глазами, какъ будто ища отвѣта, и наконецъ проговорила:
   -- Увидите.
   Лухаревъ остался, провожая помутившимся взглядомъ ея удаляющуюся фигуру, къ которой печально ластился ползучій туманъ.
   

XIV.

   Вечеромъ балконъ былъ пустъ, всѣ окна заперты, Лухаревъ рѣшился, однако, войти въ домъ. Тетушка встрѣтила его съ нѣсколько загадочнымъ видомъ, и разговаривая, все оглядывалась на дверь, какъ будто боясь, чтобы ихъ не услышали.
   -- Дина нездорова, вы ее ужь не увидите сегодня, объявила она.
   Лухаревъ попробовалъ спросить о Гудонскомъ. Тетушка вдругъ замахала рукою, и озираясь, въ полголоса стала упрашивать, чтобы онъ никогда, никогда не говорилъ Динѣ объ ея мужѣ. "Своевольная она, не приведи Богъ! Съ нею не сообразишь!" повторяла она, безпокойно крутя носомъ.
   Дикая мысль внезапно поразила Лухарева.
   -- Онъ тамъ! проговорилъ онъ, блѣднѣя и указывая глазами на запертую дверь.
   Тетушка пуще прежняго замахала руками и завертѣлась.
   -- Рехнулись вы должно быть! отрѣзала она и принялась почти выпроваживать его изъ дому.
   Лухаревъ ушелъ. У него стучало въ вискахъ, мысли мутились. Неодолимый страхъ тѣснилъ грудъ, ощущеніе какого-то тупаго безсилія томило, тянуло нервы. Онъ готовъ былъ простоять цѣлую ночь подъ этимъ балкономъ, сторожа что-то невознаградимо дорогое, безжалостно отрывавшееся отъ сердца...
   По утру извозчичья карета, нагруженная сверху до низу чемоданами и картонками, промелькнула мимо его дачи. Знакомый острый носъ на мгновенье выглянулъ въ окно и спрятался. "Тетушка!" проскользнуло въ умѣ Лухарева. Онъ опрометью выбѣжалъ на улицу. Карета, громыхая, повернула на проспектъ и скрылась. Догонять было поздно, по близости не появлялось ли одного извозчики. Лухаревъ вернулся въ комнаты, схватилъ шляпу и побѣжалъ къ долу, гдѣ жила Дина. Ему казалось, что онъ найдетъ ее. Въ каретѣ, онъ ясно видѣлъ, кромѣ тетки никого не было. Сердце то стучало въ немъ, то вдругъ переставало биться...
   Калитка была растворена настежь. Домъ стоялъ пустой я мрачный, въ обнаженныя окна виднѣлся кое-какой соръ, клочки бумаги, нарушенный порядокъ мебели. Еще сохранялись мелочные признаки, остающіеся въ только-что покинутомъ жильѣ. Лухаревъ отыскалъ дворника.
   -- Развѣ всѣ уѣхали?
   -- Всѣ.
   -- И молодая барыня?
   -- Извѣстно, и молодая.
   -- Но вѣдь я видѣлъ, въ каретѣ одна старуха была, настаивалъ Лухаревъ.
   Дворникъ флегматически поправилъ свой поясъ.
   -- Господа, значитъ, съѣхавши. Сейчасъ запирать стану, отвѣтилъ онъ, и прошелъ въ домъ.
   Лухаревъ вышелъ на улицу, постоялъ, безсмысленно глядя на тощіе ряды березокъ, пошелъ въ одну сторону, потомъ въ другую. Онъ какъ будто рѣшительно не сознавалъ, что такое сдѣлалось и что ему можно дѣлать. Утро было холоднѣе и пасмурнѣе вчератнягоТ у малъ густо стлался по отсырѣвшей землѣ, цѣплялся за кусты, какъ разодранная грязная кисея. Мелкій, безнадежный дождикъ сѣялся безъ конца. Пронзительный свистокъ парохода донесся съ рѣки. Лухаревъ машинально взялъ по этому направленію, вышелъ на пристань и сѣлъ на пустой почти пароходъ. Уже высадившись у Лѣтняго сада, онъ сообразилъ, что ему собственно незачѣмъ было пріѣзжать въ городъ. Не зная куда дѣваться, онъ вошелъ въ садъ, сѣлъ на мокрую скамью и съ трудомъ раскурилъ отсырѣвшую сигару.
   Туманъ едва рѣдѣлъ, дождь продолжалъ сѣяться. Темные стволы деревьевъ угрюмо рисовались во мглѣ; гуляющихъ въ саду никого не было; только изрѣдка кто-нибудь, наставивъ воротникъ и уткнувшись глазами въ мокрый песокъ аллеи, торопливо пробѣгалъ отъ пристани. Лухаревъ все сидѣлъ, и обезображенная нимфа кисло глядѣла на него сквозь сѣющуюся мразь круглыми мраморными глазами, словно насмѣхаясь надъ своимъ собственнымъ положеніемъ.
   Прошло, можетъ быть, два часа. Безконечная, медленно волнующаяся вереница мыслей тихо плыла въ умѣ Лухарева. Это были безотрадныя, безцѣльно тревожащія мысли. О чемъ было думать? Мгновенье пережито,-- да, одно короткое, безслѣдное мгновенье, которое, какъ ударъ молніи, озарило отдаленныя, потонувшія во мглѣ вершины, и опять все заволокло тьмою. А счастье было возможно... Но нѣтъ, развѣ возможно? Развѣ выходятъ побѣдителями изъ этой "битвы жизни"?
   "Судьбы нѣтъ, люди сами создаютъ ее себѣ -- большіе какую захотятъ, а маленькіе какой заслуживаютъ" -- припоминались ему слова Дины.
   Каменная нимфа глядѣла на него уже съ нескрываемою насмѣшкою.
   

XV.

   Вдругъ онъ быстро вскочилъ со скамьи. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, за дуплистыми стволами липъ, торопливо двигалась женская фигура. Лухаревъ тотчасъ узналъ ее, бросился къ ней прямо по травѣ
   -- Дина! крикнулъ онъ задыхающимся голосомъ.
   Молодая женщина испуганно оглянулась, узнала его, остановилась. Она была вся закутана въ тяжелыя складки ватерпруфа, въ рукахъ былъ маленькій сакъ, намокшая на дождѣ вуалетка закрывала лицо.
   -- Я думалъ, что уже никогда не увижу васъ. Я могъ не узнать васъ въ этомъ туманѣ... бормоталъ Сухаревъ, не умѣя овладѣть душившимъ его волненіемъ.
   -- Я вамъ сказала: мы увидимся, улыбнулась сквозь вуалетку Дина,
   -- Но откуда вы? пѣшкомъ, въ такую погоду, однѣ? куда вы идете? волновался Лухаревъ.
   -- Туда! отвѣтила Дина, показавъ глазами въ туманъ.-- Простите, что вчера вечеромъ я не вышла къ вамъ, нельзя было. И я хотѣла избѣжать прощанья,-- зачѣмъ лишнія волненія? Вѣдь я ничего не могла бы сказать вамъ, кромѣ того, что вы знаете... Но случай хотѣлъ, чтобы мы все-таки простились. Дайте же вашу руку...
   -- Дина, я не могу такъ проститься... скажите что-нибудь, что-нибудь другое... о себѣ... куда вы уѣзжаете? сквозь слезы удерживалъ ее Лухаревъ.
   -- Не все-ли равно куда? Мы больше никогда не встрѣтимся, отвѣтила Дина.-- Вѣдь я взбалмошная, я никогда не покоряюсь, вѣчно враждую съ судьбою. Когда-нибудь надоѣстъ это, тогда будетъ время смириться.
   -- Но скажите только одно: вы уѣзжаете съ вашимъ мужемъ? настаивалъ Лухаревъ.
   Дина разсмѣялась своимъ беззвучнымъ смѣхомъ.
   -- Мнѣ забавно, сказала она.-- Развѣ я не говорила, что никогда не прощаю тому, кого любила? Полноте, у меня нѣтъ мужа. И наконецъ, если бы даже я простила его, то и тогда...
   -- Что тогда?
   -- Даже и тогда это было бы невозможно.
   Глаза Дины съ выраженіемъ скорбной задумчивости скользнули по лицу Лухарева и медленно отвернулись.
   -- Отчего? спросилъ Лухаревъ.
   -- Ахъ, отчего! повторила Дина.-- Оттого, чтобъ эти два мѣсяца я успѣла уже привыкнуть къ вамъ, объяснила она просто.
   Лухаревъ глядѣлъ на нее такими глазами, какъ будто ничего не понималъ.
   -- И однако, вы такъ спокойно покидаете меня! сказалъ онъ.
   -- Спокойно? нѣтъ! возразила Дина.-- Но теперь поздно объ этомъ говорить. Намъ приходится разстаться, -- почему? Отчасти потому, что разорвать новую привычку легче, чѣмъ старую. Я слишкомъ недавно и слиткомъ много страдала, я боюсь. Вы научили меня лучше понять, что нужно для счастья. Но это невозможно, наши дороги идутъ врозь, и слѣдовательно чѣмъ скорѣе мы разойдемся, тѣмъ лучше. Прощайте, Павелъ Петровичъ...
   Она быстро освободила свою руку изъ подъ складокъ ватерпруфа и протянула ему. Прищуренные глаза ея часто мигали.
   -- Дина, я не знаю, на добро или зло послала мнѣ васъ судьба; но мнѣ будетъ неизмѣримо труднѣе жить... проговорилъ срывающимися звуками Лухаревъ.-- Послѣ этихъ двухъ мѣсяцевъ, послѣ того, что вы разбудили во мнѣ, войти въ прежнюю жизнь... Развѣ вы не понимали, что вы дѣлали, что мы оба дѣлали? Вѣдь я отравленъ вами, я не могу больше жить такъ какъ жилъ...
   Невыразимая мука слышалась въ его подавленномъ голосѣ... Дина быстрымъ движеніемъ выдернула руку.
   -- Такъ бросьте же эту жизнь, уйдите! сказала она, съ выраженіемъ спокойной дерзости въ запрокинутой головѣ.-- Уйдите, отъ васъ зависитъ, чтобы наши дороги никогда не расходились.
   Лухаревъ молчалъ. Она съ минуту глядѣла на него не дыша, словно окаменѣлая въ своей самовластной позѣ, и только смутная игра смѣняющихся выраженій оживляла ея лицо. Потомъ губы ея презрительно сжались, что-то обидно-сострадающее и вмѣстѣ жестокое блеснуло въ медленно сощуренныхъ глазахъ.
   -- Не пытайтесь... не сумѣете... проговорила она тихо.-- Прощайте, не идите за мною...
   Не оглянувшись, она поспѣшными шагами пошла по аллеѣ. Туманъ, какъ вчера, ластился къ ея одинокой темной фигурѣ, и черезъ минуту что-то уже совсѣмъ неопредѣленное мелькало вдали, -- мелькало и исчезло!
   

XVI.

   Лухаревъ тихими шагами пошелъ къ пристани...
   Дома его ожидала новость: Марья Антоновна съ Надею вернулись, и желая сдѣлать ему пріятный сюрпризъ, пріѣхали прямо на дачу. Онъ не успѣлъ опомниться, какъ двѣ еще не надушенныя съ дороги руки обвились вокругъ его шеи, и на губахъ онъ почувствовалъ нѣжный и продолжительный поцѣлуй. Не смотря на послѣднее, нѣсколько кислое письмо, Марья Антоновна чувствовала себя въ отличнѣйшемъ настроеніи духа я была расположена къ самому необузданному выраженію заграничныхъ впечатлѣній.
   -- Ахъ, я еще вся полна... вся полна... ты не можешь себѣ представить какъ тамъ было весело, говорила она, опускаясь на жесткій дачный диванъ.-- Надя каждый день мысленно посылала тебѣ merci. Дѣйствительно, лучшаго удовольствія ты ей не могъ доставить. Потомъ впрочемъ стало скучнѣе.
   -- Вовсе не скучнѣе стало, а вы разсердились зачѣмъ всѣ говорили о моей наружности, а не о вашей, вмѣшалась Надя.
   -- Ахъ, скажите пожалуйста! отозвалась Марья Антоновна, и опасаясь, чтобы семейная бесѣда не приняла неотвѣчающаго ея настроенію оборота, стала громко и весело припоминать всѣ прелести заграничнаго вояжа.
   -- Но какъ тамъ всѣ любезны, какъ охотно знакомятся, это просто невѣроятно, продолжала она, -- Въ особенности когда видятъ, что путешествуютъ, двѣ дамы. Къ намъ до того всѣ были внимательны, до того внимательны, что я даже думала, не принимаютъ-ли меня за какое-нибудь инкогнито. Князь Чухломскій даже увѣрялъ, что у меня большое сходство съ австрійскою императрицею.
   -- Однако онъ очень явно надъ вами смѣялся, maman, вставила Надя.
   Марья Антоновна только бросила на дочку косой взглядъ.
   -- Ну, я этого не замѣчала, отвѣтила она.-- Онъ былъ чрезвычайно, чрезвычайно любезенъ, и нѣсколько разъ спрашивалъ о тебѣ, Поль. Я сказала какой у тебя чинъ. Вотъ ты его увидишь, онъ непремѣнно у насъ будетъ по возвращеніи изъ заграницы. Ты съ нимъ сойдешься, онъ очень образованный человѣкъ. Въ Дрезденѣ онъ даже удивилъ меня, когда сталъ говорить обо всѣхъ этихъ картинахъ...
   -- Изъ гида, maman, я послѣ замѣтила.
   -- Вовсе не изъ гида. Во всякомъ случаѣ, ему нѣтъ сорока лѣтъ, и онъ камергеръ. Я не могла удержаться, я ему прямо сказала, что сочту его пріобрѣтеніемъ для нашихъ субботъ. Ты увидишь, Поль, какъ онъ оживитъ. Все-таки князь...
   -- Чухонскій, ввернулъ Володя.
   -- Вовсе не Чухонскій, а Чухломскій. Это старинный родъ. Вообще, я эту зиму надѣюсь очень веселиться: я пріобрѣла столько новыхъ знакомствъ, не перечесть. Анна Васильевна просто лопнетъ съ досады. Но посмотри, Поль, какія я хорошенькія вещи купила, и какъ недорого.
   Не взирая на дорожную усталость, Марья Антоновна, съ легкостью дѣвочки, подбѣжала къ чемодану и принялась вытаскивать оттуда всякую всячину.
   -- Я и для тебя что-то привезла., взгляни: печатка, и твои буквы. Возьми, мой другъ.
   Павелъ Петровичъ взялъ и даже поблагодарилъ.
   -- Ну, а ты очень скучалъ безъ насъ? не отставала Марья Антоновна.-- За то зимою ужь я изъ себя выйду, чтобы повеселить васъ всѣхъ... обратилась она съ совершенно нѣжнымъ взглядомъ ко всѣмъ членамъ благополучно соединившейся семьи.-- Я устрою, что у насъ будутъ танцовать!
   Она на мгновенье почти замерла, наслаждаясь вседовершающимъ смысломъ послѣднихъ словъ.
   -- А что же Григорій съ своею Аннупікою? успокоился наконецъ? вдругъ обратилась она къ мужу, сохраняя нѣсколько играющій тонъ.
   -- Не знаю, отвѣтилъ Павелъ Петровичъ.
   Лицо Марьи Антоновны замѣтно омрачилось и даже покраснѣло.
   -- Однако, довольно глупо, что ты въ цѣлое лѣто не могъ этого уладить! бросила она мужу.
   И семейный разговоръ принялъ другой оборотъ.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru