Авсеенко Василий Григорьевич
Очарованные

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

В. АВСѢЕНКО

ПОВѢСТИ и РАЗСКАЗЫ

ТОМЪ ВТОРОЙ

ОЧАРОВАННЫЕ.-- МИСХОРСКАЯ САКЛЯ.-- ЗИМНЯЯ НОЧЬ.-- МГНОВЕНЬЕ. -- ГУБЕРНСКАЯ ПЕРИКОЛА.-- ИСПАНСКІЙ ДВОРЯНИНЪ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГѢ.
Типографія В. В. Комарова, Фонтанка, No 74.
1885.

   

ОЧАРОВАННЫЕ

I.

   Извозчичья карета отъѣхала отъ николаевскаго вокзала, и громыхая всѣмъ своимъ неуклюжимъ составомъ, двинулась по Невскому. Тощія клячи, бѣлая и рыжая, никакъ не могли наладиться въ ногу, и притомъ одна все мотала головою, а другая вздергивала кверху. Кучеръ, уйдя до самаго носа въ шапку, безпокойно ёрзалъ въ своемъ дырявомъ армякѣ по необъятнымъ козламъ, гдѣ ему однако было тѣсно и неловко отъ наваленныхъ чемодановъ, и дергалъ возжами кажется только для того, чтобы не потерять равновѣсіе. Вообще карета представляла очень невзрачный видъ, совсѣмъ несоотвѣтствовавшій такъ называемому великолѣпію сѣверной столицы; не соотвѣтствовала она даже и тѣмъ, кого везла.
   Къ одному изъ сидѣвшихъ въ каретѣ это относится, впрочемъ, только отчасти. Его соболья шапка и щегольская кунья шубка, съ такимъ же собольимъ воротникомъ, были дѣйствительно великолѣпны; но за то лицо едва-ли могло въ пріятномъ смыслѣ остановить на себѣ вниманіе. Круглые, свѣтло-сѣрые глаза съ опухшими вѣками и разбѣгающимся взглядомъ, желтая кожа, губы съ поднятыми углами и густая, сильная борода съ рыжеватымъ отливомъ -- все вмѣстѣ производило такое впечатлѣніе, что этого господина можно было принять, смотря по обстоятельствамъ, я за человѣка хорошаго общества, и за содержателя ссудной кассы. Словомъ, это было одно изъ тѣхъ подозрительныхъ лицъ, которыя, по необъяснимой игрѣ природы, часто нравятся женщинамъ. За то другая особа, сидѣвшая въ каретѣ, могла назваться въ полномъ смыслѣ прелестною. Чуть смуглое, покрытое золотистымъ пушкомъ личико, съ родинкою подлѣ глаза, и молодымъ, ровнымъ, неразгарающимся румянцемъ, неотразимо привлекало съ перваго взгляда. Въ тонкомъ, но нѣсколько крупномъ носикѣ и въ благородныхъ линіяхъ губъ выражалось то же, что и въ глубокомъ взглядѣ совсѣмъ синихъ глазъ -- какая-то спокойная упругость, что-то нѣжное и сильное, внушающее интересъ и довѣріе.
   Господинъ въ куньей шубкѣ размахивалъ руками и показывалъ на дома, улицы, магазины.
   -- Это все Невскій, Невскій. Домища-то какіе! объяснялъ онъ.-- Въ иномъ больше народу, чѣмъ въ цѣломъ вашемъ Симбирскѣ. Аничковъ мостъ -- видишь бронзовыя лошади? Одну такую подарили прусскому королю, въ Берлинѣ всѣмъ показываютъ. А это Аничковскій дворецъ, гдѣ наслѣдникъ живетъ. Вонъ новый памятникъ Екатеринѣ. Тамъ, за нимъ, Александринскій театръ. А вонъ Гостиный дворъ. Но ты взгляни на ту сторону, сколько народу! А въ три часа то-ли еще будетъ, когда всѣ гуляютъ...
   Онъ говорилъ такимъ тономъ, какъ будто и Невскій, и весь Петербургъ составляли его собственное владѣніе, которымъ очень пріятно похвастаться. Молодая женщина съ любопытствомъ смотрѣла въ оба запотѣлыя окна кареты, и на хорошенькомъ личикѣ ея отражалось веселое волненіе. Но наконецъ ее какъ будто вce, что она видѣла. Безконечная улица, безконечный сплошной рядъ пяти-этажныхъ домовъ, пестрота вывѣсокъ, пестрота снующей, спѣшащей, обгоняющей и обгоняемой толпы, производили нервное круженіе. Она откинулась въ глубину кареты, плотнѣе запахнула свою дорожную ротонду, и проговорила красивымъ, густымъ, упругимъ голосомъ:
   -- А все-таки ужасно странно, что мы будемъ жить въ гостинницѣ!
   Спутникъ ея потянулъ углами губъ и отвѣтилъ съ тѣмъ противнымъ спокойствіемъ, которое отличаетъ людей, не понимающихъ никакихъ оттѣнковъ, ничего нефактическаго, существующаго вокругъ нихъ:
   -- Но что же, душа моя, я передъ отъѣздомъ сдалъ свою холостую квартиру, да и во всякомъ случаѣ тамъ было бы отвратительно. Вѣдь пока устроишься, сколько времени пройдетъ. А въ отелѣ все готовое; не надо ни прислуги, ни мебели, ни кухни -- ты увидишь, что это самое удобное. По правдѣ сказать, я всему на свѣтѣ предпочитаю жизнь въ гостинницѣ. Подумай, къ тебѣ когда угодно могутъ придти обѣдать, ужинать, ты ни о чемъ рѣшительно не должна заботиться. Позвонила -- и все готово, точно въ сказкѣ.
   Молодая женщина съ балованнымъ видомъ протянула обутыя въ теплые сапожки ноги, и прижалась щекою къ мѣховому вороту.
   -- Ну, будемъ жить какъ въ сказкѣ, согласилась она.
   Карета остановилась передъ подъѣздомъ первокласснаго отеля. Господинъ въ шубѣ распахнулъ дверцу, подалъ руку дамѣ и повелъ ее по лѣстницѣ.
   -- Отдѣленіе въ три-четыре комнаты, приличное, очень приличное! И чтобы дамская комната была убрана какъ слѣдуетъ! объяснилъ онъ свое требованіе бѣжавшему впереди конторщику.
   -- Прошу васъ, прошу васъ! вѣжливо отзывался тотъ, оборачиваясь къ нимъ черезъ каждыя три ступеньки.
   Имъ показали нѣсколько незанятыхъ appartements. У пріѣзжаго обнаружились очень взыскательные вкусы. Онъ хотѣлъ непремѣнно, чтобы драпировки отличались безукоризненною свѣжестью, чтобы въ гостиной стоялъ хорошій рояль, чтобы спальня была капитонне и съ настоящими французскими постелями. Ему, очевидно, доставляло удовольствіе ходить по этимъ приготовленнымъ на выборъ комнатамъ, трогать клавиши, пробовать пружины, критиковать мелочи, напоминать кому-то, что деньги дерутъ страшныя, а убрать какъ слѣдуетъ не умѣютъ, и что въ Парижѣ гораздо лучше. Молодая женщина, напротивъ, находила все очень порядочнымъ, и только при видѣ какой-нибудь слишкомъ полинялой или запыленной складки, позволяла себѣ маленькую брезгливую гримасу. Наконецъ выборъ пріѣзжихъ остановился на четырехъ хорошенькихъ комнатахъ, за которыя съ нихъ спросили пятнадцать рублей въ сутки.
   -- Но это ужасно дорого! воскликнула молодая женщина.
   -- Мой другъ, вѣдь заводить обстановку во всякомъ случаѣ стоило бы дороже, возразилъ мужъ.-- И притомъ это нашъ медовый мѣсяцъ. Мнѣ хочется, чтобы у насъ было настоящее гнѣздышко, хорошенькое, нарядное, какъ ты сама!
   Онъ велѣлъ внести чемоданы и подать завтракъ. У него, послѣ двухъ сутокъ питанія въ желѣзно-дорожныхъ буфетахъ, разыгрался отличный аппетитъ.
   Молодая женщина сбросила теплые сапожки и шляпку и распустила нерасплетенную отъ самаго вѣнца косу. Густыя, тяжелыя, все еще спутанныя пряди разсыпались по спинѣ сползли на изящный лобъ, придавая лицу новое, своевольно-томное выраженіе. Мужъ схватилъ въ руки эту прелестную головку, и стиснувъ зубы, прижалъ ее къ своему лицу.
   -- Пусти, ты меня всю переломаешь! защищалась жена, испытывая странное, слегка кружащее голову и какъ будто непріятное ощущеніе отъ прикосновенія его усовъ и бороды. Она поправила волосы, и конфузясь, съ любопытствомъ смотрѣла, какъ онъ раздѣлилъ надвое эту страшную бороду и расправлялъ пальцами обѣ половинки.
   -- Ну, ты тутъ устраивайся, а я сейчасъ вернусь, сказалъ онъ, обматывая шею фуляромъ.
   -- Какъ, ты уходишь? удивилась новобрачная.
   -- Да вѣдь надо положить деньги; не держать же ихъ тутъ въ номерѣ, объяснилъ мужъ.-- Я сейчасъ вернусь.
   Онъ раскрылъ сакъ, досталъ оттуда десятка два радужныхъ пачекъ, и засунулъ ихъ въ карманъ шубы.
   -- Такъ тебѣ рѣшительно все равно, какихъ бумагъ купить? Ты вообще предоставляешь мнѣ самому распорядиться? произнесъ онъ скороговоркою.
   -- Разумѣется, что жь я понимаю? отозвалась жена.-- Только, пожалуйста, чтобы было очень вѣрно.
   

II.

   Фамилія господина въ куньей шубѣ была -- Штрамъ. Его знали очень многіе въ Петербургѣ; но знавшіе его едва-ли могли что-нибудь прибавить къ его фамиліи. Кто онъ былъ? Просто Штрамъ, извѣстный Егоръ Андреевичъ Штрамъ. Никто не могъ сказать, чтобы онъ гдѣ-нибудь служилъ, что-нибудь дѣлалъ. Даже слово "извѣстный" понималось въ самомъ буквальномъ смыслѣ: онъ былъ извѣстенъ просто потому, что всѣ его знали, вездѣ видѣли, что онъ, не будучи ничѣмъ, всегда дѣлался замѣтенъ. Нѣкоторые почему-то предполагали, что онъ "что-то такое" въ какомъ-то банкѣ, другіе принимали его за директора завода, третьи за адвоката, четвертые за служащаго въ таможнѣ; но когда приходилось узнать, что онъ совсѣмъ не то, что о немъ думали, это никого не удивляло. Отзывались о немъ большею частью очень дурно; но такъ какъ онъ не обращалъ на это никакого вниманія, то къ нему привыкли. Къ тому же, онъ свободно говорилъ на трехъ иностранныхъ языкахъ, понималъ музыку, имѣлъ какія-то неясныя отношенія къ лицамъ высшаго общества, и могъ доставать билеты во всѣ театры. Такіе люди чрезвычайно цѣнятся въ нѣкоторыхъ петербургскихъ кругахъ.
   Когда онъ вышелъ изъ отеля, его лицо имѣло озабоченный и вмѣстѣ радостный видъ. Онъ ощущалъ въ карманѣ тридцать тысячъ. Это было приданое его жены. У него никогда еще не было такихъ денегъ. Приходилось позаботиться, что съ ними сдѣлать. Плановъ было много, но еще неопредѣленныхъ, еще зависящихъ отъ того, что подвернется подъ руку. Настоящимъ дѣловымъ, практическимъ человѣкомъ онъ никогда не былъ и никакого дѣла не зналъ. Еще въ вагонѣ, ощущая подлѣ себя сакъ-вояжъ съ этими тридцатью тысячами, онъ очень затруднялся предстоящею ему задачею^ и считалъ за лучшее распорядиться такимъ образомъ, чтобы купить покамѣстъ какихъ-нибудь спекулятивныхъ бумагъ, а тамъ выжидать, не представится-ли подходящаго случая. Въ биржевой игрѣ онъ тоже ничего не понималъ; но такъ какъ тутъ больше все зависѣло отъ счастья, чѣмъ отъ умѣнья, то рискъ бумажной спекуляціи онъ предпочиталъ всякому другому. Тѣмъ не менѣе, все-таки, надо было обсудить, на какихъ именно бумагахъ остановиться, а у него на сегодняшній день была и другая забота, гораздо болѣе непріятная.
   Онъ зашелъ въ кафе, чтобы посмотрѣть послѣдній биржевой бюллетень. Еще раньше -- до поѣздки изъ Петербурга -- его интересовали сильныя колебанія акцій одного провинціальнаго банка. Онъ совсѣмъ не зналъ, отчего онѣ такъ сильно прыгаютъ вверхъ и внизъ, но нѣкоторое врожденное чутье говорило ему, что тутъ въ двѣ удачныя минуты можно очень много сдѣлать. На вчерашней биржѣ онѣ какъ нарочно были въ сильномъ пониженіи. Штрамъ прочиталъ бюллетень сверху до низу и рѣшилъ, что ничего лучше, какъ заняться этими акціями, въ настоящую минуту нельзя и придумать.
   Съ такимъ рѣшеніемъ онъ зашелъ къ Юнкеру, купилъ какихъ ему было нужно бумагъ, и выйдя оттуда, велѣлъ извозчику везти себя въ довольно отдаленную отъ Невскаго улицу.
   Радостное выраженіе совсѣмъ сбѣжало съ его лица; круглые глаза глядѣли почти злобно въ спину извозчика. Ему, очевидно, предстояло нѣчто болѣе трудное и непріятное, чѣмъ все, что онъ сдѣлалъ въ этотъ день.
   Минутъ черезъ двадцать онъ остановился передъ домомъ довольно обыкновенной наружности, и поднявшись на нѣсколько ступенекъ, дернулъ звонокъ. На двери не было ни дощечки, ни карточки.
   -- Ахъ! вскрикнула отворившая ему горничная, и какъ будто сама сконфузившись такого глупаго восклицанія, тотчасъ прибавила:-- А мы васъ совсѣмъ не ждали. Съ пріѣздомъ васъ, Егоръ Андреевичъ. Ну, слава Богу.
   -- Дома? спросилъ Штрамъ, сбрасывая шубу.
   -- Пожалуйте, отвѣтила горничная.-- Софья Александровна почти не выѣзжала въ послѣднее время. Нездоровы были, да все жаловались -- скучно имъ. Покорнѣйше благодарю, добавила она, сжимая въ рукѣ полученную ассигнацію, и поспѣшно побѣжала впереди гостя во внутреннія комнаты.
   ІІІтрамъ бросилъ на столъ шляпу и перчатки, и оглянулся. Все въ этой маленькой, очень обыкновенной гостиной было ему знакомо, слишкомъ знакомо. Онъ подошелъ къ зеркалу, расправилъ свою огромную бороду и поморщился, какъ человѣкъ, старающійся овладѣть непріятною нервною ажитаціею.
   Минуты черезъ двѣ дверь поспѣшно отворилась, и въ гостиную вошла молодая женщина.
   -- Какъ же можно было не предупредить! сказала она еще на ходу, и приблизясь маленькими, быстрыми шагами къ гостю, поцѣловала его прямо въ губы.
   Она была въ красномъ съ пестрыми бордюрами пеньюарѣ, складки котораго спокойно и мягко окутывали ея стройное тѣло. Красный цвѣтъ давалъ нѣжнорозовый тонъ ея нѣсколько желтой кожѣ, и распущенные но спинѣ волнистые, блестящіе и темные, какъ растопленная смола, волосы получали красивый бронзовый отливъ. Софью Александровну Радынскую не считали красавицею, даже находили ее очень блеклою? особенно днемъ, но ея интересная головка, съ нѣсколько сухимъ профилемъ, скрытными сѣрыми глазами и короткою, чуть оттопыренною верхнею губою, нравилась многимъ гораздо больше самыхъ безукоризненныхъ женскихъ масокъ.
   -- Сейчасъ пріѣхалъ? продолжала она тѣмъ же ласково-упрекающимъ тономъ, заглядывая гостю въ глаза и пожимая обѣими руками его руки.
   -- Сейчасъ! подтвердилъ какъ-то торопливо Штрамъ.
   Онъ оглянулся на притворенныя съ обѣихъ сторонъ двери и сѣлъ въ кресло. Радынская подошла за нимъ къ столику. Ея глаза глядѣли на него какъ будто уже съ удивленіемъ.
   -- Отчего ты не телеграфировалъ? сказала она.
   -- Да потому, что очень много пришлось бы объяснять; я предпочелъ лучше самому все это разсказать тебѣ, отвѣтилъ Штрамъ, пуская по-низу свой разбѣгающійся взглядъ.
   Радынская сдѣлала движеніе. Оттопыренная верхняя губа ея дрогнула и опустилась.
   -- Что такое? бросила она съ сдержаннымъ волненіемъ.
   -- Да очень много! Въ моемъ положеніи произошла большая перемѣна! отвѣтилъ Штрамъ, все-таки ускользая глазами отъ ея напряженнаго взгляда.
   -- Ты женился! вдругъ сказала Радынская.
   Она стояла прямо противъ него, спокойная и неподвижная, но неуловимая перемѣна произошла въ ея лицѣ: что-то потемнѣло, что-то сдвинулось около глазъ, и уголки ихъ блестѣли.
   -- Значитъ тебѣ это не кажется такимъ невѣроятнымъ! промолвилъ виноватымъ и хитрымъ тономъ Штрамъ.
   Нѣсколько мгновеній оба не прибавили ни слова. Штрамъ поднялъ глаза... Но въ эту самую минуту красивая бѣлая рука размахнулась передъ его растеряннымъ взглядомъ, и прежде чѣмъ онъ могъ увернуться, раздался громкій плескъ пощечины.
   -- Ты съума сошла, захрипѣлъ уже другимъ, злымъ и безсильнымъ голосомъ Штрамъ, вскакивая и безсознательно ворочая круглыми глазами. У него нижняя губа тряслась и углы рта раздвинулись, придавая лицу жалкое и окончательно непріятное выраженіе.
   Радынская молча опустилась на стулъ. У нея тоже губы дрожали, и все тѣло чувствовало нервное разслабленіе; но глаза улыбались, какъ будто только-что данная пощечина принесла мгновенное удовлетвореніе чувству. Она захохотала.
   -- А теперь убирайтесь вонъ! сказала она съ истерическою нотною въ голосѣ.
   Штрамъ, вмѣсто того чтобы уйти, сѣлъ въ кресло, довольно далеко отъ нея.
   -- И уберусь. Какъ это глупо! сказалъ онъ.-- Ты всегда была сумасшедшая и злая женщина. Захотѣлъ жениться и женился, и имѣлъ на то полное право! Я, какъ честный человѣкъ, пришелъ прямо сказать о перемѣнѣ въ моемъ положеніи, и нечего тутъ бѣситься. Я не давалъ обѣщанія холостымъ оставаться, а вы выйти замужъ не можете,-- это вы сами, кажется, очень хорошо знаете. Въ этомъ положеніи порядочные люди просто расходятся, и нисколько я не подло съ вами поступаю, потому что и раньше меня вамъ многіе нравились, и послѣ вѣроятно будутъ нравиться.
   По тону его голоса, злому и спокойному, можно было заключить, что онъ еще долго будетъ тутъ говорить. Радынская съ видомъ нетерпѣнія ударила ногою по ковру.
   -- Да убирайтесь же вонъ! крикнула она.
   Штрамъ, наконецъ, поднялся съ кресла.
   -- Вы теперь злитесь, а потомъ сами увидите, что я очень благородно поступаю съ вами, и что вы никогда ничего оскорбительнаго не увидите отъ меня, проговорилъ онъ съ прежнею хитрою ноткою въ голосѣ.
   Онъ взялъ шапку и несовсѣмъ увѣренно сдѣлалъ два шага къ Радынской.
   -- Ну, полноте, простимся какъ порядочные люди, сказалъ онъ, нерѣшительно протягивая руку. Молодая женщина не шевелилась и не отвѣчала.
   -- Вы мнѣ позволите прислать за моими вещами, которыя я у васъ оставилъ передъ отъѣздомъ, когда сдавалъ свою квартиру? перемѣнилъ онъ рѣчь.
   -- И не трудитесь, потому что я не отдамъ, отвѣтила Радынская.
   -- Какъ не отдадите? до какому же нраву? возразилъ Штрамъ.
   -- А такъ, не отдамъ. Пусть ваша жена сама за ними пріѣзжаетъ, если хочетъ!
   -- Ну, что еще за глупости! промолвилъ, смущаясь, Штрамъ.
   Радынская, вмѣсто отвѣта, кликнула горничную.
   -- Подайте шубу Егору Андреевичу! приказала она ей, и вышла въ другія двери.
   

III.

   Штрамъ, выйдя на улицу, пошелъ по тротуару въ состояніи самой непріятной нерѣшительности. Не смотря на пощечину, онъ былъ бы очень доволенъ, что съ Радынскою все такъ скоро кончилось, если бы не странный капризъ ея,-- не отдавать вещей. Это его очень безпокоило. Вещи имѣли не важную матеріальную цѣну, и онъ зналъ, что въ концѣ концовъ ему все-таки отдадутъ ихъ; но важно то, что жена непремѣнно станетъ удивляться, какъ это не осталось никакихъ слѣдовъ отъ его прежней холостой жизни, и ежедневно каждая мелочь будетъ поводомъ къ разспросамъ и недоумѣніямъ.
   Отчасти онъ боялся и самой Радынской. Въ теченіи ихъ двухлѣтнихъ отношеній онъ имѣлъ много доказательствъ ея взбалмошности. Ему представлялись возможными самыя непріятныя выходки съ ея стороны. Не смотря на двусмысленное положеніе, Радынская была принята въ томъ самомъ кругу, въ которомъ болѣе всего вращался Штрамъ, и изъ котораго онъ не желалъ выйти. Такимъ образомъ имъ еще предстояло встрѣчаться.
   Идя по тротуару, онъ невольно припомнилъ весь свой такъ странно развязавшійся романъ. Подобныхъ романовъ у него было много, какъ и у каждаго въ томъ кругу. Штрамъ нравился женщинамъ, не всѣмъ вообще, но тѣмъ, которыхъ увлекаютъ въ мужчинѣ нравственная безпринципность и нѣкоторая подозрительная наглость. Есть женщины, надѣленныя особенною испорченною остротою крови и нервовъ, и предпочитающія любить того, кого нельзя уважать. Иногда это означаетъ порочность, иногда просто неопытность, а чаще всего непомѣрное самолюбіе, потребность не стыдиться передъ тѣмъ, кого любишь. Бываетъ, что подобныя женщины въ концѣ концовъ влюбляются въ совершенно чистыхъ мужчинъ, но такая страсть не проходитъ для нихъ ненаказанно.
   Радынская уже нѣсколько лѣтъ какъ разошлась съ мужемъ, прежде еще чѣмъ получила разводъ. И она, и мужъ влюбились въ одно и то же время,-- она въ какого-то авантюриста иностраннаго и даже едва-ли не еврейскаго происхожденія, а онъ -- въ русскую барышню. Ему хотѣлось пріобрѣсть свободу съ правомъ вторично жениться; жена искала того же самаго; но такъ какъ у нея не было своего состоянія, то Она предпочла получить отъ мужа тысячъ двадцать деньгами и вексель на тридцать тысячъ -- и отказаться отъ всякихъ правъ. Уплата по векселю представлялась довольно сомнительною, но проценты пока получались исправно. Съ этими средствами можно было прилично жить. Мужъ женился на той, которую любилъ, и поселился въ провинціи, гдѣ ему предоставили почетный постъ; жена осталась въ Петербургѣ и отпечатала на карточкахъ свою дѣвическую фамилію. Черезъ годъ иностранецъ какъ-то таинственно исчезъ, едва-ли даже не оставшись ей долженъ. Радынская помучилась нѣсколько дней -- больше, впрочемъ, отъ злости, и замѣтивъ, что цвѣтъ лица ея начинаетъ желтѣть, перестала на нѣкоторое время показываться въ обществѣ. Это возбудило любопытство; къ ней захотѣли проникнуть. Штрамъ, какъ болѣе наглый, съумѣлъ это сдѣлать съ самою спокойною, обезоруживающею развязностью. Радынская встрѣчала его раньше, онъ ей нравился. Въ эти дни злости и скуки въ ней съ особенною силою сказалась та испорченная острота крови и нервовъ, которая заставляетъ любить подозрительныхъ мужчинъ. Штрамъ былъ очень доволенъ своимъ успѣхомъ,-- ему тоже нравилось, что Радынская принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, съ которыми онъ умѣлъ поставить себя на такую ногу, чтобы не стѣсняться.
   Дойдя до конца улицы, Штрамъ взялъ наконецъ извозчика и велѣлъ везти себя въ гостинницу. Но дорогою, у подъѣзда одного знакомаго дома, онъ увидѣлъ экипажи и вспомнилъ, что по четвергамъ здѣсь принимаютъ утромъ. Ему тотчасъ захотѣлось зайти сюда, встрѣтиться съ друзьями, которыхъ не видалъ нѣсколько мѣсяцевъ и которые даже не знали, что онъ женился.
   Домъ архитектора Прахта могъ назваться центромъ большаго и довольно любопытнаго кружка, къ которому ближайшимъ образомъ принадлежалъ Штрамъ. Прахтъ, не смотря на нѣмецкое происхожденіе, былъ совершенно русскій человѣкъ, гостепріимный, безалаберный, съ очень запутаннымъ состояніемъ и застарѣлымъ легкомысліемъ. Профессія, при всей его лѣности, давала ему однакожъ порядочныя средства. М-me Прахтъ, дочь знаменитаго, тоже не русскаго по имени, но совершенно обрусѣвшаго художника, раздѣляла какъ артистическіе вкусы, такъ и легкомысліе своего мужа, и не смотря на свои сорокъ лѣтъ, считалась еще интересною особою. У нихъ было громадное и очень пестрое знакомство. Хорошенькія женщины, молодежь изъ привилегированныхъ заведеній, художники, артисты, кое-кто изъ литераторовъ,-- все это шумно и весело толпилось подъ гостепріимнымъ кровомъ Абрама Ивановича и Лизаветы Филипповны Прахтъ.
   На Штрама посыпались вопросы: откуда? давно-ли? гдѣ столько времени пропадалъ? Онъ кланялся на всѣ стороны, жалъ руки, поправлялъ бороду, улыбался. Ему была очень пріятна эта шумная встрѣча, имѣвшая видъ какой-то общественной радости.
   Лизавета Филипповна увлекла его въ свободный уголокъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, что вы тамъ такъ долго дѣлали?-- спросила она.
   -- Ахъ, если бы вы знали что я тамъ дѣлалъ, то напротивъ, удивились бы какъ это все скоро случилось, отвѣтилъ Штрамъ, заранѣе наслаждаясь предстоящимъ
   Эффектомъ.
   -- Ужь не женились-ли? догадалась m-me Прахтъ.
   Штрамъ со смѣхомъ кивнулъ головою.
   -- Да вы серьезно?
   -- Какъ нельзя серьезнѣе.
   Лизавета Филипповна не спускала съ него заинтересованнаго, одобрительнаго взгляда. Ея глаза какъ будто говорили: ну, молодецъ, молодецъ!
   -- Господа! вдругъ крикнула она ко всѣмъ,-- Егоръ Андреевичъ женился!
   Произошло общее движеніе. Всѣ опять обратились къ Штраму, поздравляли, жали ему руку. Это опять были очень пріятныя для него минуты.
   -- Конечно, по любви? спросила Лизавета Филипповна.
   Штрамъ скромно и просто подтвердилъ. Она снова увлекла его въ уголъ, заставила разсказать всѣ подробности.
   -- Да какія же собственно подробности? все очень просто устроилось, отвѣтилъ Штрамъ, усаживаясь и испытывая очень большое удовольствіе отъ того, что ему предстояло разсказывать о себѣ самомъ.-- Тамъ, въ Симбирскѣ, очень милое общество. Ну, какъ пріѣзжій изъ Петербурга, я, разумѣется, заинтересовалъ всѣхъ, меня приглашали на перебой. Тутъ я и влюбился. Молоденькая, прелестная дѣвушка, и очень почтенная семья. Отецъ видное мѣсто занимаетъ тамъ. Кажется, я сразу понравился, такъ-что все очень скоро устроилось.
   -- Богатая? полюбопытствовала Лизавета Филипповна.
   Штрамъ расправилъ бороду, какъ будто былъ не вполнѣ приготовленъ къ этому вопросу.
   -- Не то чтобы очень богатая, но съ приданымъ, отвѣтилъ онъ послѣ коротенькой паузы.
   -- Надѣюсь, вы привезете ее ко мнѣ? пригласила хозяйка.
   -- Merci, непремѣнно, поблагодарилъ съ нѣкоторою даже торопливостью Штрамъ.-- Я даже буду убѣдительно просить васъ приласкать ее и вообще принять подъ свое покровительство: вѣдь у нея въ Петербургѣ рѣшительно ни одной души знакомой нѣтъ, прибавилъ онъ заинтересованнымъ тономъ.
   -- Ахъ, пожалуйста, пусть она смотритъ на меня какъ на родную, охотно согласилась Лизавета Филипповна.-- Я сдѣлаю все, что могу, чтобы познакомить ее съ Петербургомъ. Значитъ будемъ веселиться? добавила она съ радостнымъ движеніемъ глазъ.
   -- Будемъ веселиться! подтвердилъ съ такимъ же просіявшимъ взглядомъ Штрамъ.
   -- Но какъ же... вашъ прежній романъ? вдругъ вспомнила Лизавета Филипповна.
   ІІІтрамъ немножко смутился.
   -- Прежняго значитъ ужь нѣтъ! отвѣтилъ онъ, и вопросительно взглянулъ на хозяйку, какъ бы желая узнать, насколько она ему вѣритъ въ этомъ случаѣ.
   -- Вы писали къ Софи? спросила та, подумавъ.
   Она была очень дружна съ Радынскою, и звала ее просто по имени.
   -- Нѣтъ, я у нея былъ сейчасъ, и самъ лично объяснилъ все, сказалъ Штрамъ.-- Я предпочелъ идти прямо въ огонь... Разумѣется, тамъ на меня въ ужасной претензіи. Софья Александровна никогда не умѣетъ сдержать себя; но вѣдь въ концѣ концовъ она умная женщина, и пойметъ, что тутъ нельзя передѣлать. Притомъ же она очень хорошо знаетъ, что ей нельзя выйти замужъ, слѣдовательно что же собственно она могла отъ меня требовать? продолжалъ онъ тихо и какъ бы просительнымъ тономъ.
   Лизавета Филипповна задумчиво повела глазами.
   -- Это ужасно, какъ вы всѣ, мужчины, на это смотрите! сказала она.
   -- И пожалуйста, продолжалъ тѣмъ же тономъ ІІІтрамъ,-- вы, съ своей стороны, не откажите какъ-нибудь ее успокоить, я объ этомъ убѣдительнѣйше прошу васъ! Она всегда очень уважала ваши мнѣнія. Ужь я разсчитываю, что вы въ этомъ случаѣ чрезвычайно мнѣ поможете, Лизавета Филипповна?
   М-me Прахтъ отвѣтила неопредѣленно. Она очень сочувствовала и Штраму, и Радынской, и даже тому, что между ними случилось: но если бы впереди предстояло разыграться какой-нибудь исторіи, это было бы очень интересно, а Лизавета Филипповна была до крайности любопытна.
   

IV.

   Продолжительное отсутствіе Штрама очень удивляло его жену. Она не могла понять, что такое его задержало, и чувствовала даже нѣкоторый страхъ. Большой, совершенно чужой городъ, гдѣ у нея не было ни одной души знакомой, огромная гостинница, глухой шумъ, доносящійся съ улицы, вѣжливо-недовѣрчивые взгляды кельнеровъ, пустота нанятыхъ посуточно комнатъ, гдѣ неизвѣстная рука разставила засиженную мебель, соображаясь съ какими-то безличными, обязательными понятіями комфорта,-- все это нагоняло на нее ощущеніе непріятной запуганности. Она открыла чемоданъ, гдѣ у нея были сложены нѣкоторыя мелкія вещи, и съ полчаса разбирала ихъ и раскладывала по столикамъ и комодамъ. Эти бездѣлки, къ которымъ она привыкла, отъ которыхъ какъ будто вѣяло чѣмъ-то своимъ, давнишнимъ, немножко разгоняли чувство одиночества и скуки. Потомъ она позвала горничную и велѣла при себѣ развѣсить въ шкафу слежавшіяся въ дорогѣ платья. Ея свадьбу сыграли такъ скоро, что почти ничего не успѣли нашить, да и не разсчетъ былъ дѣлать провинціальные туалеты, когда она собиралась въ Петербургъ; поэтому съ нею были все старые, дѣвическіе наряды, и каждый что-нибудь напоминалъ ей -- промелькнувшую встрѣчу, незначительный разговоръ, невинное наслажденіе успѣха. Ей хотѣлось повозиться съ этими тряпками, но горничная торопилась и пихала ихъ въ шкафъ.
   -- Вы петербургская? обратилась къ ней пріѣзжая съ совершенно ненужнымъ вопросомъ.
   -- Да-съ, мы здѣшніе, отвѣтила она, и торопливо захлопнувъ шкафъ, обтерла полотенцемъ умывальную чашку, посмотрѣла кругомъ, какъ будто отыскивая, не надо-ли еще чего обтереть, и вышла.
   Нина Николаевна опять осталась одна. Теперь мужъ долженъ былъ сейчасъ вернуться: прошло уже больше часу, какъ онъ ушелъ, и этого совершенно достаточно, чтобы отвезти въ контору деньги. Новобрачная спокойно легла на кушетку, заложивъ обѣ руки подъ густую, упругую массу волосъ, и съ выраженіемъ усталости прищурила глаза. Но, не смотря на спокойное положеніе тѣла, въ запрокинутой головкѣ ея продолжалась все та же тоскливая тревога. Съ того самаго дня, какъ ІІІтрамъ сдѣлалъ предложеніе, она въ первый разъ была совершенно одна съ своими мыслями. Въ первый разъ, словно въ отдаленіи, проходили передъ нею эти недавніе, полные суетливаго возбужденія дни, и тащили за собою какіе-то еще не приходившіе въ голову вопросы. Въ первый разъ ей показалось, что все сдѣлалось какъ-то ужасно скоро, и что въ этой поспѣшности была какая-то ошибка.
   Нина Николаевна принадлежала къ очень обыкновенному провинціальному семейству, изъ какихъ составляется нынѣшній губернскій бо-мондъ. У матери было имѣнье въ той же губерніи; отецъ занималъ видное и не безвыгодное мѣсто. Они жили открыто и даже модно, давали чай по четвергамъ, съ ужиномъ для тѣхъ, кто засидится, и маленькіе интимные обѣды по воскресеньямъ. Когда Нина стала носить длинныя платья, у нихъ разъ въ году бывалъ балъ съ театральнымъ оркестромъ и клубнымъ поваромъ. Для губернскаго города, нѣсколько обмелѣвшаго въ послѣдніе годы, этого было даже много. Тѣмъ не менѣе Нина скучала. Роль въ обществѣ, гдѣ никто лично не интересовалъ ея, не удовлетворяла воображенія. Какое же удовольствіе блистать и нравиться, если ей самой никто не нравится, если никто не могъ обѣщать ей въ будущемъ ничего больше, какъ тотъ же чай разъ въ недѣлю, тѣ же танцовальные вечера въ дворянскомъ клубѣ, ту же ложу въ губернскомъ театрѣ, тѣ же туалеты отъ madame Петровой, одѣвавшей весь мѣстный бо-мондъ? Кружить головы все однимъ и тѣмъ же, такимъ же обыкновеннымъ людямъ, не стоило труда. Нина знала, что ея кокетство, соединявшее почти отчаянную бойкость съ неуловимымъ благородствомъ тона и выраженія, сводило съума каждое новое лицо, появлявшееся въ губернскомъ обществѣ. Она знала, что уже одна только свобода, съ которою она умѣла держать себя, точно опьяняла всѣхъ. Но эти "всѣ" были для нея безразличны до скуки. Она рѣшила, что надо выйти замужъ за человѣка совсѣмъ новаго, который увезетъ ее отсюда, съ которымъ она будетъ жить совсѣмъ иначе, не такъ, какъ всѣ здѣсь живутъ.
   Штрамъ появился неожиданно, предшествуемый только слухами, что какая-то компанія капиталистовъ желаетъ получить концессію на устройство водопроводовъ въ городѣ, и что по этому дѣлу кто-то долженъ пріѣхать изъ Петербурга. Имъ сразу заинтересовались, нашли что онъ очень талантливый и дѣльный человѣкъ, и притомъ изъ хорошаго общества. Въ провинціи еще не совсѣмъ извѣрились въ наглыхъ людей, знающихъ музыку и свободно говорящихъ на трехъ языкахъ. Его закидали приглашеніями, закормили обѣдами, заморили танцовальными вечерами.
   Нина была безсознательно рада появленію новаго лица. Ей не приходила мысль, чтобы это былъ тотъ самый "совсѣмъ другой человѣкъ", который можетъ создать ей новую жизнь. Не то чтобы онъ ей опредѣленно не нравился, но между нею и имъ стояло впечатлѣніе чего-то чуждаго, почти враждебнаго. Ей казалось, что съ этимъ человѣкомъ нельзя дойти до сближенія, невозможно искать его ласкъ. Тѣмъ не менѣе она была
   

V.

   Обѣдeннaя зала была полна народа. Штрамъ провелъ жену подъ руку мимо длиннаго ряда стульевъ, отыскивая мѣсто. Кое съ кѣмъ онъ раскланялся. Ему пріятны были удивленные взгляды знакомыхъ, еще ничего не знавшихъ объ его женитьбѣ; онъ болѣе обыкновеннаго поднималъ плечи и гнулъ шею, выражая всею своею фигурою пріятную и даже нѣсколько торжественную торопливость. Наконецъ, на концѣ стола онъ увидѣлъ господина, встрѣча съ которымъ, повидимому, его особенно обрадовала.
   Господинъ этотъ былъ полный, не старый и очень здоровый мужчина, съ блестящею черною бородою, загорающимися глазами и ослѣпительно бѣлыми зубами, которыми, кажется, можно было бы грызть камни. Звали его Эрастомъ Михайловичемъ Бояриновымъ. Онъ былъ очень извѣстный художникъ, причудливый, капризный, болѣе блестящій, чѣмъ глубокій, болѣе милый, чѣмъ душевный, и тѣмъ не менѣе изъ всѣхъ петербургскихъ художниковъ можетъ быть самый интересный. Штрамъ встрѣчался съ нимъ у Прахтъ, бывалъ у него въ мастерской и знавалъ тѣхъ самыхъ женщинъ, которыя, какъ солнечныя пятна на пескѣ аллеи, скользили въ жизни Бояринова -- до новаго облава. Условія достаточныя, чтобы они могли считаться почти пріятелями.
   -- Вотъ не ожидалъ! какъ это отлично, что вы здѣсь! воскликнулъ Штрамъ, радостно протягивая свободную лѣвую руку.-- Можно подлѣ васъ устроиться?
   Бояриновъ тоже какъ будто обрадовался встрѣчѣ. Холодный и внѣшній, какъ женщины на его картинахъ, онъ никого не любилъ и всѣмъ былъ радъ.
   -- Васъ не было въ Петербургѣ? спросилъ онъ.
   -- Я уѣзжалъ по дѣламъ въ провинцію, да кстати женился, объяснилъ Штрамъ, представляя его женѣ.
   Бояриновъ поклонился. Большіе и холодные, не смотря на загорающійся блескъ, глаза его съ любопытствомъ скользнули по изящной фигурѣ Нины.
   -- Поздравляю васъ, проговорилъ онъ какъ бы одобрительно.
   -- А вы какъ поживаете? что теперь работаете? спрашивалъ въ свою очередь Штрамъ.
   -- Да все больше портреты; въ Петербургѣ вѣдь, кромѣ портретовъ, нечего дѣлать, отвѣтилъ художникъ.-- Темно, скучно, да и натуры нѣтъ. Вотъ уѣду въ Римъ, что-нибудь большое затѣю.
   -- Ахъ, вотъ если бы вы намъ сдѣлали такую честь, согласились бы написать портретъ моей жены! вдругъ брякнулъ Штрамъ.
   Бояринова покоробило: онъ терпѣть не могъ заказовъ отъ знакомыхъ.
   -- Развѣ по возвращеніи, а теперь я едва управлюсь съ тѣмъ что начато, отказался онъ.
   -- О; стоитъ-ли! съ чего ты это выдумалъ? возразила Нина, тоже болѣе удивленная, чѣмъ довольная идеею мужа.
   Бояриновъ опять обвелъ ее любопытными и одобряющими глазами.
   -- Если я отказываюсь, то не иначе какъ съ сожалѣніемъ, потому что ваше лицо въ высшей степени интересно для художника, сказалъ онъ.
   Нина знала, что она хорошенькая, больше чѣмъ хорошенькая, что она всегда и всѣмъ кружила головы; но сегодня, съ самаго пріѣзда въ Петербургъ, она чувствовала себя какъ будто на незнакомой почвѣ. Ей еще въ первый разъ приходилось слышать комплиментъ изъ устъ знаменитаго художника, и онъ заставилъ ее покраснѣть.
   -- Нѣтъ, знаете, въ самомъ дѣлѣ: съ этою вашею манерою, съ вашимъ шикомъ, не дурная бы вышла головка, продолжалъ Штрамъ, которому очень улыбалась идея имѣть портретъ жены работы Бояринова. "Тѣмъ болѣе, подумалъ онъ тутъ же,-- что по знакомству онъ можетъ взять и подешевле".
   Бояриновъ едва-ли не угадывалъ мысль Штрама, а его вторично покоробило. Но въ эту минуту вниманіе обоихъ было привлечено появленіемъ новаго лица.
   Молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-шести пробирался вдоль стола къ тому концу, гдѣ оставались незанятыя мѣста. Онъ какъ будто неохотно тащилъ свое стройное, худощавое тѣло. Мы вообще мало замѣчаемъ походку, между тѣмъ какъ именно въ походкѣ болѣе все, то обозначается человѣческая натура. Глядя на небрежное раскачиванье этого юноши, какъ будто безъ всякой опредѣленной цѣли переставлявшаго ноги, на лѣнивые повороты его головы, которымъ такъ же лѣниво повиновался разсѣянный и задумчивый, еще ни на чемъ не остановившійся взглядъ темно-сѣрыхъ глазъ,-- можно было догадаться, что этотъ юноша съ такою же безпечностью бредетъ тамъ, гдѣ жизнь сама расчищаетъ передъ нимъ тропинку,-- не давая себѣ труда осиливать препятствія и не заботясь о томъ, чтобы сократить дорогу. Но ни въ тонкихъ, по-женски мягкихъ чертахъ его лица, ни въ выраженіи глазъ, почти веселыхъ въ ихъ разсѣянной задумчивости, не было той неопрятной сонливости, которая такъ портитъ лѣнивыхъ русскихъ людей. Напротивъ, и въ походкѣ, и во всей фигурѣ молодаго человѣка замѣчалось что-то нервно-отзывчатое, заставлявшее предполагать скрытную, но непрерывную игру загорающихся и потухающихъ впечатлѣній.
   -- Ольховскій! какъ вы сюда попали? окликнулъ его еще за нѣсколько шаговъ Бояриновъ.
   Изъ всѣхъ "пріятелей", которыхъ у Бояринова было очень много во всевозможныхъ кругахъ, въ Петербургѣ и заграницею, одинъ только Ольховскій пользовался серьезною его симпатіею. Ихъ сблизила, между прочимъ, общая имъ обоимъ любовь къ искусству, съ тою впрочемъ весьма существенною оговоркою, что одинъ изъ нихъ, какъ дилеттантъ и лѣнтяй, не могъ быть конкуррентомъ другаго, художника по профессіи.
   Ольховскій пожалъ руки Бояринову и Штраму.
   -- Я тутъ у однихъ пріѣзжихъ былъ, да они отправились обѣдать dans le grand monde, а я сюда пошелъ, объяснилъ онъ, придвигая себѣ стулъ.
   Штрамъ и его тоже представилъ женѣ. Темно-сѣрые глаза Ольховскаго принужденно и какъ будто даже злобно скользнули по изящной фигурѣ Нины. У него всегда являлась какая-то злая тѣнь въ зрачкахъ, когда онъ въ первый разъ видѣлъ красивое женское лицо.
   -- Гдѣ вы пропадаете? вѣдь вы знаете, я начинаю тосковать, когда долго васъ не вижу, обратился къ нему Бояриновъ.-- Даже хуже -- я дурно работаю, если вы не заходите въ мою мастерскую. Хотѣлъ самъ васъ разыскать, но вѣдь днемъ не оторвешься, а вечеромъ кто же васъ сыщетъ!
   -- Напротивъ, я все дома сидѣлъ, отвѣтилъ Ольховскій.
   Бояриновъ недовѣрчиво покосился на него.
   -- Опять хандра, что-ли?
   -- Хандра, подтвердилъ какъ будто даже радостнымъ тономъ Ольховскій, и красивыя губы его улыбнулись.
   -- А что ваша картина? подвинулась-ли, пока меня не было въ Петербургѣ? вмѣшался Штрамъ.
   -- Ушла назадъ, отвѣтилъ, продолжая улыбаться, Ольховскій.
   -- Какъ это ушла назадъ? удивился Штрамъ.
   -- Я Такъ, пересталъ въ ней видѣть. Нѣту больше того, что написалъ: воображеніе отдѣлилось отъ образа, объяснилъ Ольховскій.
   Штранъ съ видовъ сочувствіи пожалъ плечами.
   -- Вы ужасно много отъ себя хотите, оттого такъ мало дѣлаете, сказалъ онъ.
   -- Нѣтъ, просто непривычка, возразилъ Бояриновъ,-- онъ не хочетъ ничего уступить изъ идеи, а этакъ невозможно. Искусство всегда короче идеи.
   -- Ну, такъ и чортъ съ нимъ, если оно короче! капризно отозвался Ольховскій.-- Да и что за вздоръ вы говорите? Вѣдь представляю же я себѣ, какъ это должно быть, значитъ можетъ быть; а если я не могу такъ сдѣлать, то потому что не умѣю. Понимаете, я не умѣю, а не искусство не умѣетъ.
   Бояриновъ значительно прищурился на Штрама и на Ольховскаго.
   -- Карандашикомъ, карандашикомъ мало работали! промолвилъ онъ въ сторону послѣдняго.
   Ольховскій поморщился. Его всегда раздражало это замѣчаніе, которое Бояриновъ съ какимъ-то какъ будто радостнымъ соболѣзнованіемъ ставилъ ему въ упоръ, словно рогатину. Онъ и самъ зналъ, что ему недоставало систематическихъ упражненій, но зналъ также, что у него есть инстинктъ рисунка, и что недовольство своими эскизами и этюдами происходитъ у него отъ другихъ причинъ.
   -- Разумѣется, я мало работалъ карандашемъ, такъ вѣдь развѣ я живописецъ? возразилъ онъ съ гримасою на уголкахъ губъ, чуть закрытыхъ молодыми усами.-- Вѣдь я точно также и отъ музыки съума схожу, и стихи сочиняю. Просто лишніе нервы есть, которые иной разъ поютъ, а иной разъ стонутъ... Но какой мы, однако, неинтересный разговоръ завели! добавилъ онъ неожиданно, обращаясь къ Нинѣ.
   -- Напротивъ, я слушала съ большимъ вниманіемъ; я очень люблю искусство, отвѣтила молодая женщина.
   -- А говорить о немъ все-таки не слѣдуетъ, потому что никогда ни до чего не договоришься, рѣшилъ Бояриновъ, утирая салфеткою свои ослѣпительные зубы
   Штрамъ сталъ усиленно звать обоихъ къ себѣ въ номеръ, пить коое. Ему очень хотѣлось, чтобы жена побольше насмотрѣлась и наслушалась этихъ умныхъ и талантливыхъ людей, какихъ она никогда не видала въ провинціи; онъ ими положительно хвасталъ передъ нею. Притомъ онъ желалъ, чтобы и она успѣла имъ понравиться -- въ надеждѣ на портретъ. Но Бояриновъ наотрѣзъ отказался. Ольховскому тоже не хотѣлось заходить, но на усиленныя просьбы Штрама онъ, наконецъ, сказалъ: "хорошо",-- и при этомъ глаза его опять бросили на Нину какъ бы враждебный взглядъ.
   

IV.

   Ольховскій былъ коренной петербуржецъ, т.-е. родился въ Петербургѣ, воспитывался въ одномъ изъ привилегированныхъ петербургскихъ заведеній, и наконецъ зачислился на службу въ какомъ-то петербургскомъ учрежденіи. Въ провинціи онъ никогда не жилъ, и видѣлъ во всю жизнь только одинъ губернскій городъ, черезъ который приходилось проѣзжать, отправляясь на каникулы въ деревню къ отцу. Эти лѣтніе мѣсяцы въ деревнѣ оставляли въ немъ очень пріятное впечатлѣніе, но всѣми своими вкусами, привычками, привязанностями, онъ принадлежалъ Петербургу. Онъ почти съ дѣтства жилъ въ маленькихъ петербургскихъ гостиныхъ, съ вѣчно-раскрытымъ роялемъ и тремя позолоченными стульями у круглаго стола, и въ маленькихъ холостыхъ кабинетахъ, со скрипкою въ углу, портретомъ Глинки на стѣнѣ и духотою отъ собравшихся на музыкальный разговоръ пріятелей. Въ послѣдніе годы онъ чаще всего посѣщалъ мастерскія художниковъ. Изъ этихъ гостиныхъ, кабинетовъ и мастерскихъ онъ вынесъ три страсти -- къ женщинамъ, къ музыкѣ и къ живописи. Къ этимъ тремъ предметамъ культа онъ относился совершенно одинаково, не различая ихъ между собою, не разсаживая ихъ по мѣстамъ на своемъ Олимпѣ. Въ женщинѣ, которая ему нравилась, онъ видѣлъ художественную задачу, она что-то вносила въ его картину; въ его чувствѣ къ ней звучала музыка. Все вмѣстѣ составляло его внутреннюю жизнь, полную радостныхъ искръ и очарованной тоски. Небольшія собственныя средства давали ему возможность относиться къ службѣ шутя и проводить день такъ, какъ захочется. Его считали лѣнтяемъ, и въ самомъ дѣлѣ рѣдко когда удавалось застать его за работою. Поутру, между чаемъ и завтракомъ, онъ иногда подходилъ къ мольберту, бралъ кисти, и увлекшись, работалъ нѣсколько часовъ; но затѣмъ имъ овладѣвало недовольное раздумье, воображеніе отдѣлялось отъ рисунка и красокъ, онъ переставалъ "видѣть" свою картину, то-есть все сдѣланное въ ней начинало казаться ему очень далекимъ отъ того, чѣмъ казалось во время работы. Тогда онъ опять хандрилъ, нервничалъ, "подбиралъ" на піанино, или продолжалъ романъ съ одною изъ тѣхъ женщинъ, въ которыхъ ему необходимо было поочередно влюбляться. Но удивлявшіеся его лѣности не подозрѣвали, что среди этого празднаго ничего-недѣланья онъ продолжалъ внутри себя все ту же безпокойную творческую работу, что въ немъ назрѣвала художническая мысль, которая потомъ внезапно, словно откуда-то извнѣ, давала картинѣ толчокъ, заставлявшій Бояринова недоумѣвать и не то радостно, не то мучительно завидовать.
   Нинѣ въ первый разъ приходилось принимать у себя въ положеніи замужней женщины. Она, слегка смущаясь, показала на кресло, подвинула пепельницу, оглянула себя съ недовѣрчивымъ видомъ въ зеркалѣ, позвала кельнера и торопливо, точно конфузясь, отдала приказанія. Штрамъ, напротивъ, имѣлъ очень довольный видъ, и съ деревянною развязностью человѣка, который никогда ничѣмъ и никѣмъ не стѣсняется, объяснялъ женѣ, что въ гостинницѣ рѣшительно не надо ни о чемъ хлопотать; стоитъ сказать кельнеру, и онъ все сдѣлаетъ; что тутъ уже знаютъ какъ подать, что это очень хорошій отель. У Нины при этомъ какъ-то странно потягивались углы губъ, и глаза избѣгали встрѣтиться съ глазами мужа. "Зачѣмъ онъ все это говоритъ, и такимъ тономъ? Выходитъ такъ глупо", думала она, замѣчая непріятное дѣйствіе этой деревянной развязности.
   -- Какъ это я ни васъ, ни Бояринова не видалъ сегодня у Прахтъ? вдругъ брякнулъ Штрамъ, позабывъ, что онъ намѣренъ былъ скрыть отъ жены этотъ поспѣшный визитъ.
   -- А вы ужь побывали тамъ? вѣдь вы сегодня только пріѣхали? отвѣтилъ вопросомъ Ольховскій.
   Штрамъ спохватился, и чтобы оправдаться, пробормоталъ, что такъ какъ онъ передъ отъѣздомъ оставилъ тамъ нѣкоторыя вещи, то забѣгалъ на минуту предупредить, что пришлетъ за ними.
   -- Я не былъ, объяснилъ коротко Ольховскій.
   Онъ раскрылъ портъ-сигаръ, и доставъ отличную регалію -- одна изъ немногихъ роскошей, которыя онъ позволялъ себѣ,-- принялся медленно ее раскуривать. Общество Штрама уже начинало раздражать его, и онъ почувствовалъ почти любопытство къ женщинѣ, остановившей свой выборъ на этомъ совсѣмъ противномъ для него человѣкѣ. Сквозь дымъ сигары, зоркіе, какъ у всѣхъ художниковъ, глаза его внимательно оглядывали изящную головку Нины. Въ своемъ все еще дорожномъ платьѣ, съ расплетенными и на скоро скрученными въ толстый жгутъ волосами, съ выраженіемъ не то досады, не то недоумѣнія въ глазахъ и въ неуловимомъ изгибѣ губъ, она показалась ему прелестною. И именно потому, что она была такъ прелестна, онъ чувствовалъ раздраженіе, какъ будто было что-то оскорбительное для него въ ея бракѣ съ ІІІтрамомъ. "И вотъ такъ всѣ женщины", думалъ онъ, отвѣчая на какую-то тайную мысль.
   -- Вы постоянно жили въ провинціи? обратился онъ къ ней.
   -- Я совсѣмъ провинціалка, отвѣтила она.
   Штрамъ взялъ ея руку и нѣжно поцѣловалъ.
   -- Мы вѣнчались въ самый день отъѣзда, и изъ церкви заѣзжали только переодѣться, и затѣмъ прямо въ вагонъ, объяснилъ онъ,-- такъ-что она только сегодня расплела прическу, съ которою была подъ вѣнцомъ.
   Нина отвернула голову; у нея опять-потянулись углы губъ. "Зачѣмъ это онъ говоритъ?" подумала она почти со злостью. Штрамъ въ это время гладилъ ея руку.
   Ольховскому было противно. "Что онъ, заинтересовать меня хочетъ этими подробностями?" злился онъ. Ему хотѣлось сказать: "съ чѣмъ васъ и поздравляю!"
   Штрамъ, очень довольный, что кофе подали на серебрѣ, прихлебывалъ его съ наслажденіемъ и распространялся объ удобствахъ жизни въ гостинницѣ.
   -- Ты вѣдь Петербурга совсѣмъ не знаешь, тебѣ предстоитъ масса совершенно новыхъ впечатлѣній, обращался онъ мимоходомъ къ женѣ.-- Ты увидишь, какъ тутъ живутъ. Не хочешь-ли фруктовъ? Ты можешь позвонить, сейчасъ принесутъ. Я тебя не стѣсняю, можешь требовать, что тебѣ вздумается.
   -- Животное! мысленно послалъ ему Ольховскій.
   Штраму вдругъ пришла фантазія пить шампанское, и онъ выбѣжалъ въ корридоръ сдѣлать по секрету распоряженія. Ольховскій схватился за шляпу.
   -- Вы уже уходите? удивилась и какъ будто даже обидѣлась Нина.
   -- Никогда не слѣдуетъ мѣшать чужому счастью, отвѣтилъ Ольховскій.
   Молодая женщина вдругъ почувствовала, будто что-то жжетъ ей глаза. Она отвернулась, мигая, но тотчасъ снова взглянула на него.
   -- Пожалуйста, посидите съ нами, если вамъ не скучно, сказала она.
   Ольховскому страннымъ показалось выраженіе ея заволокнутыхъ туманомъ глазъ. У счастливыхъ или у пошлыхъ женщинъ не бываетъ такого выраженія. Онъ не находилъ что сказать ей. Какая-то неловкость вдругъ стала между ними и мѣшала имъ обоимъ. "А все проклятая привычка что-то такое видѣть, предполагать, когда навѣрное можно поручиться, что она въ настоящую минуту думаетъ только, съ чего лучше начать свои петербургскія развлеченія -- съ оперы или съ Михайловскаго театра, съ розоваго платья или съ bleu gendarme" -- быстро пронеслось въ его мысляхъ.
   Въ эту минуту Штрамъ, головою впередъ, точно онъ собирался прошибить стѣну, влетѣлъ въ комнату, сопровождаемый лакеемъ съ подносомъ. Ольховскому, при видѣ этого подноса, уже совсѣмъ смѣшно стало.
   -- До свиданья, сказалъ онъ весело.
   Штрамъ опѣшился.
   -- Какъ? куда? Но вы должны выпить за наше здоровье! Вѣдь сегодня наша свадьба. Эти два дня въ дорогѣ я не считаю! приставалъ онъ.
   -- Значитъ сегодня именно такой день, когда посторонніе только мѣшаютъ, возразилъ Ольховскій.
   Его лицо и голосъ смѣялись, но глаза опять имѣли злое выраженіе.
   -- Да нѣтъ же, это просто невозможно! настаивалъ искренно огорченный и растерявшійся Штрамъ.
   -- До свиданья, повторилъ Ольховскій.
   

VII.

   Штрамъ проводилъ его за дверь, и возвратясь, бросилъ на бутылки и на вазу съ фруктами очень недовольный взглядъ. Одну бутылку онъ приказалъ кельнеру убрать прочь.
   -- Чортъ его знаетъ, чего онъ убѣжалъ... Не стоитъ этихъ свиней звать! ворчалъ онъ, припоминая кстати и Шарапова, который совсѣмъ отказался придти.-- Но я впрочемъ очень радъ, что насъ оставили въ покоѣ. Ты не боишься проскучать со мною этотъ первый вечеръ?
   Нина, нѣсколько удивленная поспѣшнымъ уходомъ Ольховскаго и страннымъ, злымъ блескомъ его глазъ, стояла у нетопленнаго камина, глядя прямо передъ собою съ выраженіемъ неопредѣленнаго смущенія. Штрамъ, обращаясь къ ней, обнялъ ее одною рукою за талію.
   -- Потомъ, разумѣется, мы всегда найдемъ куда поѣдемъ; но въ первый день какъ-то не успѣешь всего сообразить, словно оправдывался онъ.
   -- Да мнѣ вовсе никуда не хочется, отвѣтила Нина съ легкимъ и какъ будто непріятнымъ ощущеніемъ испуга, охватившимъ ее.
   Штрамъ, напротивъ, очень повеселѣлъ отъ ея отвѣта.
   -- Мы можемъ и сами выпить другъ за друга, не правда-ли? засмѣялся онъ, вытаскивая надрѣзанную пробку.-- Рекомендую тебѣ эти дюшессы -- здѣсь отъ Эрбера.
   Онъ усадилъ жену на диванъ и заставилъ ее чокнуться.
   -- Ну? сказалъ онъ, протягивая губы.
   Его поражало странное выраженіе ея лица. Большіе, темные, смѣлые глаза глядѣли на него теперь съ испугомъ. Этотъ взглядъ почему-то непріятно дѣйствовалъ на него.
   -- Ты развѣ не хочешь поцѣловать меня? сказалъ онъ съ непонятнымъ для него самого раздраженіемъ привлекая ее за талію.
   Нина поставила стаканъ, расплескавъ на платье и на скатерть. Она не почувствовала поцѣлуя, который онъ почти насильно сорвалъ съ ея губъ. Что-то невыразимое, страшное и гадкое происходило въ ней. Вдругъ, въ какіе-нибудь полчаса, этотъ человѣкъ сталъ почти противенъ ей. Она не смѣла понять этого чувства, отгоняла его отъ себя. Для нея было необъяснимо, когда и какъ оно закралось къ ней. Можетъ быть именно въ ту минуту, когда онъ такъ отвратительно объяснялъ Ольховскому, что сегодня ихъ свадьба; можетъ быть гораздо раньше, только она не умѣла разгадать его. Но сознавать это чувство, сознавать, что она не можетъ прогнать его, что оно залегло въ какой-то глубокой, тайной складкѣ -- было ужасно. Она еще разъ взглянула на мужа широко раскрытыми, испуганными главами и быстро отвернулась, опасаясь, что онъ прочтетъ на ея лицѣ то, что происходило въ ней.
   Штрамъ не понималъ внезапной муки, поразившей жену, но продолжалъ испытывать все то же необъяснимое, непріятное раздраженіе. Нина встала, отошла на другой конецъ комнаты, уронила платокъ, нагнулась поднять его, и вдругъ, какъ будто всѣ нервы ея мгновенно разбились, опустилась на стулъ.
   -- Да что такое съ тобою? спросилъ уже съ безпокойствомъ Штрамъ, подходя къ ней.
   Она не отвѣчала, словно на нее нашелъ столбнякъ.
   -- Ты нездорова? продолжалъ Штрамъ, вглядываясь въ ея поблѣднѣвшее лицо.
   Вопросъ показался Нинѣ точно находкою.
   -- Не знаю отчего у меня вдругъ такъ голова разболѣлась, отвѣтила она, сжимая руками холодные виски.-- Я впрочемъ цѣлый день сегодня ужасную усталость чувствую.
   -- Съ дороги, не привыкла, объяснилъ Штрамъ.
   Онъ подумалъ, что можетъ быть она въ самомъ дѣлѣ очень устала и ей нездоровится. Но ему нисколько не сдѣлалось жаль ея; напротивъ, онъ какъ будто даже злился.
   -- Выпей еще вина, холодное шампанское очень освѣжаетъ, предложилъ онъ.
   Онъ взялъ ее за руки, чтобы отвести къ столу. Она машинально повиновалась, но сѣла не на диванъ, а въ кресло, и закрыла глаза рукою.
   -- Мнѣ свѣтъ мѣшаетъ, больно, объяснила она.
   -- Такъ я потушу, сказалъ Штрамъ, и въ самомъ дѣлѣ потушилъ лампу.
   Комната чуть-чуть освѣщалась только парою свѣчей на каминѣ. Штрамъ опустился передъ женою на коверъ и обнялъ ея колѣни. Нина не шевелилась.
   -- Ты устала, это понятно; ну, и взволнована также, разумѣется... твердилъ онъ съ разгоравшейся настойчивостью.-- Но не надо обращать вниманія, увидишь, что все пройдетъ. Я буду такой нѣжный, такой нѣжный... Вѣдь ты меня немножко любить, Нина? Ниночка?
   Онъ чувствовалъ, что по ея тѣлу пробѣгаетъ нервная дрожь. Онъ не могъ понять этой дрожи... Нина хотѣла встать, онъ не пускалъ ея.
   -- Вели подать намъ чай, проговорила она черезъ минуту какимъ-то плачущимъ голосомъ.
   Штрамъ поднялся на ноги, позвонилъ, велѣлъ подавать чай. Нина очень долго пила его, ждала чтобы онъ простылъ. Нѣсколько разъ она звонила, приказывала что-нибудь подать, убрать. Ей какъ будто нестерпимо было оставаться одной съ мужемъ. Все то же странное, мучительно-окаменѣлое выраженіе лежало на ея лицѣ. "Господи, да что же это будетъ?" повторяла она словно молитву, изнемогая, изумляясь сама себѣ.
   Часы на каминѣ пробили одиннадцать.
   -- Я совѣтовалъ бы тебѣ пораньше лечь, сказалъ Штрамъ.
   -- Да, отвѣтила Нина, стараясь удержать нервное подергиванье губъ.
   Она потребовала горничную, приказывала ей то то, то другое. Казалось, этому конца не будетъ...
   На другой день Нина, послѣ тяжелаго утренняго сна, проснулась поздно. Мужа не было дома, онъ уже ушелъ по дѣламъ. Холодный зимній день проникалъ сквозь розовыя занавѣски и бросалъ на всѣ предметы точно искусственный свѣтъ. Молодая женщина поднялась на постели и оглядѣлась мутными глазами. Плечи и спина ея чувствовали холодъ. Она обхватила руками колѣна и нѣсколько минутъ сидѣла такъ, глядя непрояснившимися глазами въ спинку кровати. Спутанныя пряди волосъ падали ей на лицо, на плечи, на руки. Потомъ она опрокинулась на постель, и схвативъ зубами подушку, зарыдала.
   Несказанная мука наполняла ей сердце, тянула каждый нервъ...
   

VIII.

   Четверги у Прахтъ въ эту пору бывали очень многолюдны. Про Лизавету Филипповну говорили, что она умѣетъ "привлекать". Это умѣнье заключалось главнымъ образомъ въ томъ, что она допускала у себя въ домѣ безусловную свободу и покровительствовала всякимъ романическимъ отношеніямъ. Въ ея кокетливыхъ гостиныхъ, похожихъ на уголки художественнаго музея, дышалось совсѣмъ особеннымъ, романическимъ и артистическимъ воздухомъ,-- иногда, впрочемъ, не безъ примѣси чего-то подозрительнаго. Во всякомъ случаѣ, это былъ едва-ли не единственный въ цѣломъ Петербургѣ свѣтскій домъ, гдѣ талантъ цѣнился выше титула и общественнаго положенія. Лизавета Филипповна понимала, что въ этомъ именно заключается серьезное значеніе ея самой и ея четверговъ, и считала себя очень умною и замѣчательною женщиною.
   Не смотря на то, что у Прахтъ всегда бывало много хорошенькихъ женскихъ лицъ, появленіе Нины было сразу замѣчено. Ея красота сразу выиграла въ тотъ вечеръ отъ страннаго противорѣчія между любопытнымъ, вызывающимъ выраженіемъ глазъ и скорбнымъ изгибомъ неулыбающихся губъ. Въ этой игрѣ двухъ выраженій заключалось что-то интригующее, раздражающее, заставляющее все больше и больше смотрѣть на нее...
   Лизавета Филипповна послѣ двухъ словъ поцѣловала ее и объявила, что она точно сто лѣтъ знакома съ нею. Нина, не улыбаясь, глядѣла черезъ ея голову на пестрыя группы гостей, удивляясь, что всѣмъ здѣсь какъ будто очень весело. Тамъ, у нихъ, никогда такъ радостно не встрѣчались, такъ свободно не говорили. Оживленіе было увлекательно; чувствовалась волна какой-то болѣе сложной и интересной жизни. Глаза молодой женщины слабо загорались, но ощущеніе внутренней боли вдругъ напоминало ей, что на ея собственную жизнь легли неразрѣшимые путы...
   Штрамъ былъ совершенно счастливъ. Онъ поминутно представлялъ кого-нибудь женѣ, спрашивалъ дамъ, какъ онѣ ее находятъ, и вдругъ, круто нагнувъ голову и раздувая фракъ, перебѣгалъ въ залу, хлопоча изо всѣхъ силъ устроить танцы: Глядя на его выпяченную впередъ голову и развязныя движенія мышцъ, можно было скорѣе подумать, что онъ озабоченъ приготовленіями къ бою быковъ. Черезъ минуту онъ опять возвращался къ женѣ, подавалъ ей конфекты, поправлялъ кончикъ локона, развившійся на ея полуобнаженномъ плечѣ. Онъ очевидно хотѣлъ добросовѣстно исполнить роль счастливаго мужа, блаженствующаго въ медовомъ мѣсяцѣ... Разъ онъ даже тихонько обнялъ жену за талію, въ ту самую минуту какъ къ нимъ подходилъ Бояриновъ. Нина вспыхнула, но раздраженное чувство, мгновенно сжавшее ей сердце, заставило ее такъ же скоро поблѣднѣть.
   -- Пожалуйста, держи себя спокойнѣе, произнесла она, бросивъ на него холодный взглядъ.
   Бояриновъ поймалъ и этотъ взглядъ, и этотъ тонъ. Его выразительные глаза раскрылись, по губамъ пробѣжала озадаченная улыбка. Онъ поклонился Нинѣ какъ старый знакомый.
   -- Чортъ знаетъ, всѣ капризничаютъ, не могу никакъ танцевъ устроить! пожаловался ему Штрамъ.-- Ольховскій будетъ? Скажу Лизаветѣ Филипповнѣ, чтобы заставила его сыграть свой вальсъ.
   -- А вонъ тамъ кто-то ужь ухаживаетъ за нимъ, показалъ на него головою Бояриновъ.
   Дѣйствительно, въ сосѣдней гостиной двѣ дамы загородили дорогу Ольховскому и что-то радостно объясняли ему. Одну изъ нихъ Штрамъ тотчасъ узналъ по черному, разсыпающемуся локону, подобранному наверху брилліантовою стрѣлою. Это была Радынская. Его немножко передернуло, хотя онъ все время готовился къ этой встрѣчѣ.
   -- Вы увидите сегодня очень хорошенькую женщину, говорила Радынская Ольховскому.
   -- Вы лучше показали бы мнѣ чорта съ рогами; а хорошенькихъ женщинъ я уже всѣхъ видѣлъ, отвѣтилъ тотъ.
   -- Нѣтъ, этой не видали.
   -- Очень невѣроятно. Кто же это?
   -- М-me Штрамъ. Вѣдь онъ женился, развѣ вы не знаете?
   -- Я имѣю честь быть съ нею знакомъ.
   -- Ахъ, ужь знакомы! отозвалась какъ бы съ разочарованіемъ Радынская.
   Она уже съ четверть часа какъ пріѣхала, и изъ другой комнаты успѣла разглядѣть Нину. Она нашла ее хорошенькою, но "въ какомъ-то непонятномъ родѣ", какъ выразилась она своей пріятельницѣ, толстой и необычайно бойкой m-me Сажиной, съ которою стояла теперь подлѣ Ольховскаго. Подъ этимъ выраженіемъ она разумѣла невозможность опредѣлить съ перваго взгляда, есть-ли въ Нинѣ то, что нравится мужчинамъ.
   -- Какъ же вы ее находите? спросила она Ольховскаго.
   -- Помилуйте, она только-что вышла замужъ, отвѣтилъ тотъ.
   -- Ну, такъ что же? разсмѣялась Сажина.
   -- Я никогда не замѣчаю ни невѣстъ, ни новобрачныхъ, потому что какое же имъ до меня дѣло, и что мнѣ до нихъ? объяснилъ Ольховскій.-- Но какъ же это Егоръ Андреевичъ такъ вдругъ и порѣшилъ съ собою? добавилъ онъ, вопросительно взглянувъ на Радынскую.
   Та пошевелила своимъ разсыпающимся локономъ.
   -- Всякій человѣкъ непремѣнно долженъ сдѣлать какую-нибудь глупость, сказала она.
   Въ эту минуту Лизавета Филипповна подошла къ разговаривающимъ и увлекла Ольховскаго, прося сыграть вальсъ, чтобы заставить молодежь танцовать.
   Ольховскій повиновался. Раздражительно-красивые звуки пронеслись изъ залы. Это былъ его собственный вальсъ, никѣмъ не записанный, и извѣстный половинѣ Петербурга. Говорили, что онъ "заставляетъ" танцовать. Дѣйствительно, черезъ минуту нѣсколько паръ уже кружились.
   Бояриновъ, стоя подлѣ Нины, говорилъ ей, показывая свои ослѣпительные зубы:
   -- Мнѣ хочется надуть моихъ крезовъ, и вмѣсто того, чтобы кончать ихъ портреты, заняться вашимъ. Я чувствую, что, какъ художникъ, не долженъ пропускать такой матеріалъ.
   Нина въ первый разъ улыбнулась.
   -- Нѣсколько дней назадъ, когда вы такъ нелюбезно отказались, вы вѣроятно не чувствовали этого, напомнила она.
   Бояриновъ немножко смутился.
   -- Ваше лицо изъ тѣхъ, которыя не поражаютъ съ перваго взгляда, но чѣмъ больше ихъ изучаешь, тѣмъ больше восхищаешься. Это самая опасная красота, сказалъ онъ.
   -- Поэтому не надо торопиться, я обѣщаю не подурнѣть до вашего возвращенія, отвѣтила Нина.
   -- Но я могъ бы написать съ васъ въ нѣсколько дней, и потомъ тамъ, въ Римѣ, сдѣлать изъ этого картину, настаивалъ Бояриновъ, любуясь Ниною своими блистающими глазами.
   Она холодно взглянула ему прямо въ эти глаза.
   -- Нѣтъ, сказала она коротко.
   Бояриновъ, привыкшій самъ отказывать, и даже сдѣлавшій себѣ изъ этого особый родъ удовольствія, съ обиженнымъ видомъ повелъ глазами.
   -- Капризничаете? произнесъ онъ.
   -- Нѣтъ, это мое правило: я не люблю никакихъ поправокъ, возразила Нина.
   Штрамъ, успѣвшій уже сдѣлать нѣсколько турокъ по залѣ, вдругъ вспомнилъ, что въ качествѣ новобрачнаго, ему слѣдуетъ протанцовать съ женою. Онъ подлетѣлъ къ ней и молча подставилъ руки.
   -- Что такое? удивилась Нина, не понявъ его.
   Штрамъ обнялъ ее за талію, и нагнувъ голову, какъ
   будто собирался броситься въ волны, потащилъ ее въ залу. Она должна была вальсировать. Ей это казалось мѣщанскимъ, пошлымъ, безсмысленнымъ, вызывало безсильную и мучительную досаду... Штрамъ танцовалъ съ увлеченіемъ, какъ могутъ танцовать только очень молодые или очень противные люди. Онъ былъ безконечно доволенъ. На его лицѣ выражалось ощущеніе только-что надѣтой безукоризненно-бѣлой рубашки съ брилліантовыми запонками и ловко скроеннаго фрака, Фалды котораго преувеличенно развѣвались отъ быстраго движенія. Это былъ человѣкъ, несомнѣнно сосредоточенный въ настоящую минуту на томъ, что дѣлали его ноги, возбужденный -- въ нѣсколько даже возвышенномъ смыслѣ -- сознаніемъ, что онъ долженъ сообщить оживленіе другимъ, передать имъ электричество собственныхъ мышцъ, ободрить застѣнчивыхъ. Но хотя съ нимъ было очень ловко танцовать, Нинѣ казалось, что она испытываетъ оскорбительную пытку, что ее заставляютъ выставить на показъ то, чего она стыдилась передъ самою собою...
   Бояриновъ, стоя у дверей, слѣдилъ за нею недоумѣвающими и жадными глазами. Онъ какъ-то вдругъ сдѣлался серьезенъ... Какъ только она остановилась, запыхавшись и опираясь на тумбу обнаженною рукою, онъ подошелъ ангажировать ее. Она вопросительно взглянула на него изъ подъ опущенныхъ отъ утомленія рѣсницъ. Ей казалось страннымъ, что онъ не хочетъ отстать отъ нея. Штрамъ вдругъ вмѣшался:
   -- Она утомлена, очень утомлена, сказалъ онъ имъ обоимъ.
   -- Одинъ туръ вальса -- неужели это такъ утомительно? возразилъ Бояриновъ.
   -- Нѣтъ, не то чтобы вальсъ, но вообще, утомлена вообще, объяснилъ мужъ, какъ-то скользя взглядомъ.
   Нина зашуршала вѣеромъ въ рукѣ. Ей хотѣлось ударить его этимъ вѣеромъ по лицу. Онъ озабоченно подставлялъ ей стулъ.
   -- Сядь, а то ты вернешься домой совсѣмъ разбитая, убѣждалъ онъ.
   -- Пойдемте, сказала Нина, подымая руку на плечо Бояринова.
   

IX.

   Знаменитый художникъ никогда почти не танцовалъ. На него смотрѣли съ удивленіемъ. Радынская не отнимала лорнета, и ея глаза и все лицо имѣли озабоченное выраженіе. Толстая Сажина подлѣ нея улыбалась съ спокойнымъ удовольствіемъ.
   -- Онъ ее живо собьетъ съ толку, сказала она, съ увѣренностью подкинувъ головою.
   -- Вы думаете? отозвалась Радынская, но въ ея голосѣ не было такой же увѣренности.
   Ольховскій замѣтилъ Нину только въ ту минуту, когда она дѣлала туръ подлѣ него. Онъ, не переставая играть, поклонился ей одною головою. Его тоже удивило, что Бояриновъ танцуетъ съ нею. Это совсѣмъ не походило на привычки опытнаго друга петербургскихъ красавицъ. "Неужели онъ разсчитываетъ занять мѣсто въ ея медовомъ мѣсяцѣ?" подумалъ Ольховскій, и даже пожалъ плечами.
   -- Вы не боитесь еще одинъ туръ? говорилъ Бояриновъ Нинѣ.
   У нея кружилась голова, но видъ мужа, поджидавшаго ее на прежнемъ мѣстѣ и настоятельно показывавшаго ей глазами, что ужь довольно вальсировать, заставилъ ее сказать:
   -- Хорошо, пусть еще одинъ туръ.
   -- Ты совсѣмъ съума сошла! разозлился Штрамъ, когда она, наконецъ, не чувствуя подъ собою ногъ, бросилась на стулъ.-- Ты и безъ того къ вечеру всегда такая утомленная.
   Звуки вальса оборвались. Ольховскій всталъ изъ за рояля, и отдѣлавшись отъ благодарностей хозяйки, съ скучающимъ видомъ поглядывалъ на всѣхъ изъ угла залы. Лизавета Филипповна хлопотала, чтобы устроить кадриль.
   -- Егоръ Андреевичъ, помогите! обратилась она къ Штряму.
   Бояриновъ не сводилъ глазъ съ Нины. Ея разгорѣвшееся. утомленное и чѣмъ-то тайно возбужденное личико безпокоило его. Онъ еще чувствовалъ электричество въ рукѣ, въ которой сейчасъ держалъ ея талію.
   -- Я все-таки поставлю на своемъ, сказалъ онъ съ капризною ноткою въ голосѣ,-- я напишу вашъ портретъ по памяти.
   Нина обернулась къ нему и спокойно подняла лѣнивыя вѣки.
   -- Зачѣмъ вамъ? возразила она.
   -- Затѣмъ, что мнѣ никто никогда не отказывалъ въ такой просьбѣ,-- вы первая. Это меня раздражаетъ, и я хочу поставить на своемъ, отвѣтилъ Бояриновъ.
   -- Только-то? промолвила Нина.
   Они опять взглянули въ глаза другъ другу. Нина усмѣхнулась.
   -- Пишите, я не могу вамъ запретить, сказала она.
   -- Но вы позволите иногда являться къ вамъ, чтобы помочь моей памяти?
   -- Почему же вамъ не бывать у насъ? вѣдь вы давно знакомы съ моимъ мужемъ.
   Бояриновъ передернулъ плечомъ.
   -- Вы умѣете приглашать, сказалъ онъ тоже съ усмѣшкою.
   -- Вѣдь вы собирались уѣзжать? возразила Нина.
   -- Я не знаю когда я уѣду, отвѣтилъ Бояриновъ.
   Ему хотѣлось капризничать, сказать дерзость. Вмѣсто
   того онъ только всталъ и съ равнодушнымъ видомъ прошелъ между гостями, искавшими визави и разставлявшими стулья для контрданса. На другомъ концѣ залы онъ остановился подлѣ Ольховскаго.
   -- Видѣли madame Штрамъ? спросилъ онъ его.
   -- Немножко видѣлъ.
   -- Она очень интересна сегодня.
   -- Кажется.
   Оба подозрительно взглянули другъ на друга. "Ужь не досадно-ли ему, что я танцовалъ съ нею?" подумалъ Бояриновъ.-- "Не хочетъ-ли онъ похвастать своимъ успѣхомъ?" подумалъ Ольховскій.
   -- Этому Штраму чортъ знаетъ какъ везетъ, какъ она могла въ него влюбиться? сказалъ послѣдній.
   Бояриновъ помолчалъ и замысловато улыбнулся.
   -- Не думаю, чтобы она была влюблена, возразилъ онъ.
   -- Такъ изъ за чего жь бы она пошла за него?
   Знаменитый художникъ пожалъ плечами.
   -- Будто вы не знаете, какъ барышни выходятъ замужъ? сказалъ онъ.-- Тамъ, въ провинціи, онъ, я думаю, чортъ знаетъ за какую жаръ-птицу выдавалъ себя. Только она его терпѣть не можетъ.
   -- Что такое? почти засмѣялся Ольховскій.
   -- Увѣряю васъ. Такой взглядъ я у нея подмѣтилъ, что ой-ой-ой! Я на эти вещи ужасно наблюдателенъ.
   Ольховскій продолжалъ со смѣхомъ смотрѣть на своего пріятеля. "Этакая счастливая натура! думалъ онъ, -- хочется ему, чтобы madame Штрамъ не любила мужа, и онъ ужъ убѣжденъ въ этомъ. А впрочемъ, чортъ ихъ всѣхъ знаетъ".
   -- Не влюбилась, такъ еще хуже -- думала партію сдѣлать, сказалъ онъ вслухъ.-- И не безпокойтесь, очень счастлива будетъ: женщины любятъ такихъ мужей, какъ Штрамъ.
   -- Ну, она не такая, не такая, произнесъ съ озабоченною задумчивостью Бояриновъ.-- Вы присмотритесь сегодня къ ея глазамъ -- на нихъ точно занавѣска надѣта. Н въ губахъ какое-то упругое выраженье... Я такія губы знаю!
   Ольховскій посмотрѣлъ по направленію, гдѣ сейчасъ сидѣла Нина; но ея уже не было тамъ. Онъ обвелъ глазами составившіяся пары и не нашелъ ея.
   -- Пойду, въ самомъ дѣлѣ, провѣрить ваши наблюденія, сказалъ онъ, оставляя Бояринова, и направился въ гостиную.
   Нина нарочно скрылась изъ залы, чтобы ея не заставляли танцовать. Она сидѣла въ уголкѣ, опустивъ на колѣни свои красивыя руки, и съ разсѣяннымъ видомъ слушала какую-то пожилую даму въ брилліантахъ, съ которою ее сейчасъ познакомили. Ольховскій поклонился; она протянула ему руку. Пожилая дама, только-что собиравшаяся посвятить ее во всѣ тайны кружка, съ чувствомъ разочарованія пересѣла къ другой дамѣ.
   -- Вашъ вальсъ чрезвычайно красивъ, сказала Нина Ольховскому.
   -- Бездѣлка, промолвилъ онъ скромно.-- Вы не расположены танцовать?
   -- Не хочется. Вѣдь наблюдать всегда веселѣе, чѣмъ быть дѣйствующимъ лицомъ. Вы не находите?
   -- Въ настоящую минуту нахожу. Я васъ отыскивалъ именно, чтобы разглядѣть васъ. Бояриновъ сейчасъ совѣтовалъ мнѣ обратить мою наблюдательность на ваши глаза.
   Нина холодно взглянула на него. Ей не понравился этотъ тонъ; ей казалось, какъ будто онъ хочетъ дать ей замѣтить какое-то пренебреженіе.
   -- Я не люблю, чтобы меня разглядывали, сказала она.-- Гдѣ вы выучились такъ*говорить съ женщинами?
   Ольховскій удивился. Онъ всегда такъ говорилъ съ женщинами и замѣчалъ, что имъ это нравится.
   -- Гдѣ? переспросилъ онъ.-- Да вѣроятно здѣсь!
   Ко мнѣ здѣсь очень снисходительны; можетъ быть, это имѣло на меня дурное вліяніе.
   -- Вѣроятно. Вы слишкомъ молоды, чтобы претендовать на снисходительность. И мнѣ нѣтъ никакого дѣла, что вамъ говорилъ Бояриновъ.
   На лицѣ Ольховскаго отразилось нѣкоторое смущеніе. Онъ не любилъ, чтобы ему давали урокъ, и обыкновенно становился рѣзокъ. Но теперь онъ чувствовалъ себя виноватымъ.
   -- Простите, я всегда радъ, когда меня исправляютъ отъ дурныхъ привычекъ, сказалъ онъ.-- Я немножко художникъ, и у меня такихъ привычекъ больше, чѣмъ у другихъ. Когда я восхищаюсь красотою, мнѣ очень трудно не выразить этого.
   -- Я современемъ научусь именно такъ и смотрѣть на васъ, сказала съ прозрачнымъ оттѣнкомъ ироніи Нина.
   Ольховскій взглянулъ на нее.
   -- Что вы хотите сказать? спросилъ онъ.
   -- Видите, я жила въ провинціи, тамъ люди какъ-то больше похожи другъ на друга объяснила Нина.-- А съ вами мнѣ надо будетъ постоянно помнить, что вы художникъ. Къ этому надо привыкнуть.
   -- Художникъ -- то-есть такой человѣкъ, на котораго нельзя смотрѣть серьезно? переспросилъ Ольховскій.
   -- Почти такъ, отвѣтила, улыбаясь глазами и губами, Нина.
   Выраженіе этой улыбки было очень странное -- смѣсь сожалѣнія, ироніи и ласки. "Онъ правъ", подумалъ Ольховскій, вспомнивъ слова Бояринова, что на глазахъ ея точно занавѣска. Ему отъ этой улыбки какъ будто тяжело стало.
   -- Вы откровенны, сказалъ онъ.
   -- А вы развѣ не откровенны? возразила Нина.-- Вамъ говорятъ, что у такой-то женщины интересные глаза, вы подходите къ ней и прямо объявляете, что пришли разсмотрѣть ее. Вамъ это нужно,-- очень естественно. Когда-нибудь эти глаза попадутъ въ картину... А у другой замѣчателенъ профиль, или цвѣтъ волосъ... Вы осуждены искать, любоваться, изучать... Развѣ женщины могутъ смотрѣть на васъ серьезно?
   -- На томъ основаніи, что въ мірѣ нѣтъ ничего серьезнаго? проговорилъ Ольховскій.
   Нина посмотрѣла на него съ тѣмъ же страннымъ выраженіемъ состраданія и ироніи.
   -- Если вы счастливы, то больше ничего не надо, сказала она.
   -- Какъ придется, возразилъ Ольховскій,-- сегодня -- да, завтра -- нѣтъ.
   -- Такъ-что и счастью, и несчастью у васъ положенъ опредѣленный срокъ -- двадцать четыре часа? продолжала Нина.
   Ольховскій пожалъ плечами.
   -- Развѣ это не имѣетъ своего удобства? сказалъ онъ.
   -- Кто вамъ говоритъ? возразила Нина.-- Но только это...
   Она остановилась, не рѣшаясь произнести готовое слово.
   -- Я слушаю, молвилъ Ольховскій.
   У него почему-то ужасно непріятно было на сердцѣ.
   -- Но только это отвратительно! объяснила Нина, и въ глазахъ, сквозь застилавшую ихъ занавѣску, что-то блеснуло, напомнивъ блескъ тающихъ въ солнечный день ледяныхъ капель.
   Кадриль только-что кончилась, въ гостиной появились новыя лица. Нина встала и прошла въ залу. Тамъ отворяли форточки. Она дошла до конца комнаты, повернула, прошла опять черезъ гостиную и дальше, въ будуаръ хозяйки, удивляясь, что не видитъ мужа. Что-то тяжелое какъ будто волочилось за нею, путалось въ ея длинномъ шлейфѣ...
   

X.

   Штрамъ не танцовалъ кадрили. Онъ только-что собирался отыскать себѣ даму, за которою и отправился въ будуаръ, какъ вдругъ столкнулся лицомъ къ лицу съ Радынскою.
   Онъ поклонился съ натянутою небрежностью; ему протянули руку.
   -- Поздравляю васъ, ваша жена прехорошенькая, сказала Радынская.
   Штрамъ, пожимая руку, придалъ всей своей фигурѣ торопящійся видъ, желая поскорѣе ускользнуть; но Радынская спокойно удержала его.
   -- У васъ есть дама на первую кадриль? спросила она.
   -- Да, я сейчасъ буду просить... пробормоталъ Штрамъ.
   -- Ахъ, еще только будете! Хотите со мною? предложила Радынская, насмѣшливо взглянувъ ему прямо въ глаза.
   Онъ смутился.
   -- Вы знаете, что это невозможно: будутъ чортъ знаетъ что говорить и смѣяться, сказалъ онъ.
   -- Только не надо мною, возразила Радынская, не сводя съ него насмѣшливаго взгляда. Ему казалось, что этотъ взглядъ отыскиваетъ на его лицѣ слѣды пощечины.
   Изъ залы донеслись звуки первой фигуры.
   -- Опоздали, сказала Радынская.-- Сядемъ, мнѣ интересно поговорить съ вами.
   Она отбросила свой нарядный трэнъ, и опустилась на низенькій пуфъ, облокотясь рукою на столикъ. Она принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, у которыхъ, когда онѣ въ большомъ туалетѣ, является какое-то особое, пластическое изящество позъ и движеній.
   -- Вы не сохранили дурнаго воспоминанія о нашей послѣдней встрѣчѣ? Мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы простили мнѣ мою глупую выходку... обратилась она къ Штраму, поправивъ съ признакомъ какъ будто замѣшательства свой разсыпающійся локонъ.
   -- Къ чему вспоминать! молвилъ Штрамъ.
   -- Фраза! отрѣзала Радынская:-- насильно ничего не забудешь. Но не въ томъ дѣло. Люди сходятся, расходятся, это въ порядкѣ вещей. Но зачѣмъ непремѣнно уносить съ собою злое чувство? Развѣ одною дурною минутою мы должны расплатиться за все, что было раньше? Я эти дни много о васъ думала, Жоржъ... Егоръ Андреевичъ... и очень себя обвиняла...
   -- Я нисколько не злобствую на васъ, проговорилъ Штрамъ.-- Вы были раздражены, я понимаю...
   -- Нѣтъ, я не про то, поправила Радынская.-- Я хочу сказать, что думая о прошломъ, перебирая въ умѣ весь нашъ романъ, я пришла къ заключенію, что вѣроятно сама была виновата, сама не умѣла привязать васъ къ себѣ настолько, чтобы вы не могли даже вообразить себя счастливымъ съ другою женщиною...
   Она остановилась, нагнувъ голову и разсматривая опущенными глазами браслетъ на своей рукѣ, который поправляла другою рукою.
   Штрама очень пріятно удивляли ея рѣчи. Онъ ожидалъ отъ нея мщенія, выходокъ взбалмошной ярости, готовился къ скандалу. Вмѣсто того, она искала примиренія, казалась разчувствованною. "Однако, эти женщины умѣютъ любить!" думалъ онъ съ удовольствіемъ.
   -- Вѣроятно и я былъ очень неправъ, проговорилъ юнъ скромно.
   Радынская подняла глаза.
   -- Но вы счастливы? Впрочемъ, глупо спрашивать. Кто жь не бываетъ счастливъ первыя недѣли? Ваша жена прелестна, и вы... Нѣтъ, не хочу объ этомъ говорить. Не хочу думать. Еще слишкомъ больно, слишкомъ свѣжо!
   Штрамъ начиналъ блаженствовать. Женщины, сближавшіяся съ нимъ по капризу, по неосторожности, обыкновенно кончали тѣмъ, что прогоняли его съ презрѣніемъ. И вдругъ столько любви, нѣжности, такія муки разбитаго, отвергнутаго сердца! Круглые глаза его почти съ жадностью глядѣли на поблекшее, но еще красивое лицо Софьи Александровны, и ея покатыя плечи. Послѣ двухъ мѣсяцевъ разлуки онъ испытывалъ возобновившійся интересъ къ этому лицу и къ этимъ плечамъ. Такъ какъ въ будуарѣ больше никого не было, то онъ нагнулся и поцѣловалъ подлѣ локтя ея обнаженную руку. Она тихонько оттолкнула его.
   -- Зачѣмъ? Я не люблю того, что не мое, сказала она.-- Ваша жена моложе, красивѣе меня... она съумѣетъ крѣпче обнять, горячѣе поцѣловать... Вы другъ для друга новость, у нея больше страсти...
   "Вовсе я не замѣчаю, чтобы у нея было много страсти", подумалъ съ нѣкоторымъ уязвленнымъ чувствомъ Штрамъ. Но ему во всякомъ случаѣ пріятно было хоть то, что другіе могли такъ предполагать. Кстати, онъ рѣшился воспользоваться минутою, чтобы напомнить Радынской объ оставшихся у нея вещахъ.
   -- А когда я могу прислать къ вамъ? Вы меня ставите въ ужасное затрудненіе передъ женою: она каждый день удивляется, что не видитъ никакихъ признаковъ моего прежняго существованія! сказалъ онъ какъ бы заискивающимъ тономъ.
   Радынская взглянула на него похолодѣвшими глазами.
   -- Она удивляется? тѣмъ лучше; это придаетъ вамъ нѣкоторую таинственность... она будетъ больше интересоваться вами... отвѣтила она съ замаскированнымъ смѣхомъ.-- Тс! вдругъ прибавила она, быстро отдернувъ руку, которую Штрамъ продолжалъ держать въ своей рукѣ.
   Онъ оглянулся: Нина стояла въ дверяхъ, удивленная, не рѣшаясь войти.
   -- Ты меня ищешь, душа моя? поспѣшно обратился къ ней Штрамъ, нисколько не смущаясь и только стараясь загородить собою Радынскую, чтобы дать ей возможность уйти. Но Радынская, повидимому, вовсе не хотѣла воспользоваться его догадливостью. Она спокойно оглядѣла Нину, чуть усмѣхаясь глазами ея замѣшательству, и проговорила съ лѣнивою разстановкою словъ:
   -- Заѣзжайте завтра ко мнѣ; я посмотрю, какъ это сдѣлать.
   Штрамъ, кусая губы, подалъ руку женѣ.
   -- Тебя не познакомили съ этою дамою? спросилъ онъ вполголоса, выходя съ ней изъ будуара.
   -- Нѣтъ, отвѣтила Нина.
   -- Ну, да собственно я и не вижу надобности. Тутъ вообще не слѣдуетъ торопиться знакомствами. Это нѣкто Радынская; я передъ отъѣздомъ оставилъ у нея свои вещи; надо будетъ завтра ихъ взять, объяснялъ какъ ни въ чемъ ни бывало Штрамъ.
   Нина сбоку, холодно и вопросительно, взглянула на него.
   -- Ты говорилъ, что оставилъ ихъ у Прахтъ? напомнила она.
   Штрамъ дѣйствительно вспомнилъ.
   -- У Прахтъ? ты перепутала; я никогда этого не говорилъ, отперся онъ.
   Они были въ гостиной, которую опять, въ антрактѣ между двумя контрдансами, наполнила молодежь. Нина неторопливо выдернула руку.
   -- Ты лжешь, сказала она такимъ несомнѣннымъ, спокойнымъ тономъ презрѣнія, что Штраму чуть не въ первый разъ въ жизни какъ будто жутко стало.
   -- Нисколько я не лгу, а ты сама все перепутала, повторилъ онъ уже какъ-то безсмысленно, пропуская сквозь пальцы свою раздвоенную рыжую бороду.
   Лизавета Филипповна, очень безпокоившаяся, чтобы Нина въ первый же вечеръ не соскучилась, упрашивала ее танцовать. Нина отказалась, и сѣла въ гостиной у круглаго столика, забросаннаго альбомами. Ей было невесело. За это она готова была упрекать себя, какъ упрекала за то, что такъ сухо и почти надменно обошлась съ Бояриновымъ и Ольховскимъ. ? Что за дѣло доискиваться, какую цѣну имѣетъ ихъ вниманіе? Вѣдь людей не передѣлаешь; надо брать ихъ такими, какими видишь", думала она, разсѣянно прислушиваясь къ звукамъ музыки и въ громкой командѣ дирижера.
   Въ гостиной, кругомъ нея, тоже стоялъ говоръ. Теперь уже всѣ собрались, и вечеръ казался еще оживленнѣе. Нѣкоторые пріѣхали въ замѣтно возбужденномъ состояніи; другіе успѣли встрѣтиться съ тѣми, для кого пріѣхали, и ихъ лица сіяли счастьемъ. Романическій и отчасти подозрительный воздухъ, которымъ дышалось у Прахтъ, чувствовался во всѣхъ уголкахъ. Для Нины это было новостью; она прислушивалась, и то, что она слышала, удивляло и немножко пугало ее.
   Пожилая дама, которой разъ уже помѣшали посвятить ее въ тайны собравшагося здѣсь общества, опять подсѣла къ ней. Она не хотѣла пропустить удовольствія -- первой сообщить новому лицу всѣ интересныя сплетни.
   -- Лизавета Филипповна милѣйшая женщина, но ужасно снисходительна насчетъ знакомствъ, говорила она вполголоса, съ разгоравшимися отъ наслажденья глазами.-- Многихъ, кто у нея бываетъ, нигдѣ не стали бы принимать. Хоть бы вотъ эта дама, съ брилліантовою звѣздою въ волосахъ: вѣдь она дочь департаментскаго сторожа. Ее покойный Бревновъ,-- знаете, богачъ тутъ былъ извѣстный,-- выдалъ за своего управляющаго, а потомъ князь Ладожскій развелъ ихъ и женился на ней. Теперь онъ совсѣмъ прогорѣлъ и скрывается гдѣ-то заграницею, а она вонъ съ тѣмъ толстымъ, направо... Говорятъ, она за ужиномъ иногда такъ напивается, что ее на рукахъ выносятъ. А вонъ та, съ большими глазами -- жидовка, и даже не крещенная. Хрустинъ называетъ ее женою, только это вздоръ: какъ онъ могъ на ней жениться? Развѣ въ синагогѣ вѣнчались. Да у него ихъ нѣсколько. Вотъ та блондинка, тоненькая, въ зеленомъ бархатномъ,-- это моя симпатія. Не правда-ли, какая прелесть? Мать ея глупость сдѣлала: позволила выйти по любви; ну, а тамъ бѣдность, нужда, ссоры... Кругомъ всѣ въ шелку да въ золотѣ, а она, бывало, какъ ѣхать на вечеръ, сама себѣ башмаки заштопываетъ. Тутъ этотъ самый Бояриновъ подвернулся, влюбился въ нее ужасно; она и увлеклась. Только вѣдь онъ вѣтренникъ: сегодня одна, завтра другая... Ужь сколькихъ онъ сбилъ съ толку, даже дѣвушекъ... Вамъ, я думаю, удивительно? Въ провинціи все какъ-то больше концы прячутъ, не правда-ли?-- добавила всезнающая дама, нѣсколько обезпокоенная скучающимъ выраженіемъ лица Нины.
   -- Да, тамъ мнѣ никто ничего такого не разсказывалъ, отвѣтила молодая женщина.
   

XI.

   Нинѣ дѣйствительно было скучно. Она не знала ни этихъ дамъ, ни этихъ мужчинъ, и все, что она слышала, возбуждало въ ней только чувство разочарованія, съ примѣсью чего-то брезгливаго. Можетъ быть, на дѣлѣ все было не совсѣмъ такъ, но въ устахъ разсказчицы эти романы получали какой-то очень противный для Нины колоритъ. Но пожилая дама не унималась.
   -- Тутъ всѣ ужасно снисходительны другъ къ другу, продолжала она, торопливо кивая своимъ длиннымъ носомъ.-- У каждаго, понимаете, есть свои грѣшки, такъ ужь что жь тутъ! Ну, и притомъ здѣсь столько художниковъ, артистовъ, актеровъ,-- они на все это какъ-то иначе смотрятъ. Живутъ весело, разстаются съ спокойною совѣстью,-- кто ихъ будетъ судить? Имъ нужны интересныя женщины, а для женщинъ они сами интересны. У Лизаветы Филипповны тоже свои романы... Мужъ ужасно безпечный человѣкъ, въ домѣ иногда нѣтъ денегъ,-- ну, и понятно. Я не могла бы ее осудить. А ужь что только эта Радынская на своемъ вѣку передѣлала -- разсказать нельзя. Прежде чѣмъ она сошлась съ Егоромъ Андреичемъ...
   Всевѣдующая дама вдругъ примолкла, взглянувъ на Нину совершенно глупыми глазами.
   -- Вы Радынскую знаете-ли? полюбопытствовала она.
   -- Я никого здѣсь не знаю, отвѣтила съ чувствомъ брезгливости Нина.
   Она ожидала со стороны своей собесѣдницы новыхъ откровенностей, между тѣмъ какъ и то, что она слышала, было ей скучно и противно. Желая прекратить разговоръ, она раскрыла альбомъ и принялась пересматривать его.
   -- Эта Радынская ужасно романическая особа, не унималась пожилая дама.-- Удивляюсь, что въ ней находятъ? Желтая, злая... Развѣ одни глаза... А влюблять въ себя замѣчательно умѣетъ. Егоръ Андреичъ ужь какой вѣтренникъ, а два года съ нею жилъ. Всѣ удивились, какъ это ему удалось отъ нея жениться. Вы относительно ея будьте осторожны,-- она, я думаю, и теперь не оставитъ его въ покоѣ.
   -- Сколько хорошенькихъ въ этомъ альбомѣ! сказала Нина, желая окончательно перемѣнить разговоръ.
   Пожилая дама догадалась, и слабо вздохнувъ, обратилась къ сидѣвшей по другую руку толстой m-me Сажиной, которая тотчасъ стала очень громко и весело разсказывать ей о какой-то извѣстной имъ обѣимъ дамѣ.
   -- -- Представьте, говорила Сажина, захлебываясь отъ наслажденія, доставляемаго скабрезностью сюжета,-- представьте, у нея еще въ дѣвушкахъ была привычка, ложась спать, вынимать свои вставные зубы и класть ихъ въ стаканъ съ водою. Мужъ этого не зналъ, взялъ стаканъ, да и проглотилъ зубы. Утромъ это обнаружилось,-- можете себѣ представить положеніе обоихъ!
   Толстое тѣло m-me Сажиной колыхалось отъ душившаго ее хохота. Пожилая дама тоже смѣялась.
   Нина встала и перешла въ залу, гдѣ Ольховскій, окруженный цѣлою группою дамъ и мужчинъ, игралъ какую-то фантазію. Всѣ восхищались. Штрамъ, совсѣмъ раздвинувъ бороду на двѣ стороны, изображалъ на лицѣ почти сладострастное наслажденіе; даже смѣшной мягкій носъ его, которымъ онъ какъ будто хотѣлъ выдвинуться изъ за стоявшихъ впереди дамъ, имѣлъ особенное, свойственное меломанамъ, выраженіе. Нина тоже слушала. Ольховскій игралъ великолѣпно, но какъ-то по своему, капризно и неровно. На трудныхъ мѣстахъ пальцы его небрежно бѣгали по клавишамъ, словно онъ хотѣлъ сказать: "вѣдь это не мое дѣло, я не обязанъ"; но минутами вырывалось что-то глубоко-страстное, мучительно пробѣгавшее по нервамъ. Нинѣ вдругъ сдѣлалось почему-то шаль его... Ей хотѣлось загладить жесткость ихъ послѣдняго разговора. Когда онъ всталъ, она протянула ему руку.
   -- Вы настоящій артистъ, сказала она съ серьезною улыбкою.-- Мнѣ хотѣлось бы видѣть ваши картины.
   -- Я никогда не покажу ихъ вамъ, отвѣтилъ Ольховскій.
   -- Почему? спросила Нина.
   -- Потому что вы не любите художниковъ.
   Нина улыбнулась.
   -- Но я могу любить живопись, сказала она.
   -- Я вѣдь не настоящій художникъ, и въ моей живописи слишкомъ много меня самого, возразилъ Ольховскій.
   -- Тогда это еще любопытнѣе. Серьезно: гдѣ я могу видѣть ваши работы? настаивала Нина.
   Ольховскій пожалъ плечами.
   -- Я сдѣлалъ очень немного, и право, не стоитъ объ этомъ говорить, отвѣтилъ онъ все тѣмъ же сдержаннымъ и нѣсколько недовольнымъ тономъ.
   Нина ласково посмотрѣла ему прямо въ глаза.
   -- Вы сердитесь, это нехорошо. Вѣдь видите, что я хочу загладить свою вину? Ваша музыка закупила меня, сказала она съ легкимъ признакомъ смущенія.-- Не дуйтесь, я хочу говорить съ вами. Сядемъ вонъ тамъ.
   Она подала руку и прошла на другой конецъ залы, мимо мужа, съ удивленіемъ слѣдившаго за ними своими круглыми глазами.
   -- Разскажите, что вы теперь дѣлаете? обратилась она къ Ольховскому.
   Ему не хотѣлось отвѣчать. Сейчасъ, за роялемъ, онъ думалъ о своей картинѣ; что-то зажигалось въ немъ, расцвѣченные звуки раздражительно говорили душѣ, помогали понять недорисованное на полотнѣ. Если бы теперь былъ день, онъ тотчасъ бросился бы къ своей неконченной работѣ. Но именно потому, что въ эти минуты такъ горячо и глубоко чувствовалась ему его картина." онъ не хотѣлъ говорить о ней, какъ будто боясь пошатнуть колебавшіеся въ туманѣ образы.
   Онъ сохранялъ что-то враждебное къ Нинѣ, и это ощущеніе связывало его.
   -- У меня начата одна большая работа, но не знаю еще, удастся-ли она мнѣ, сказалъ онъ неохотно.-- Я вѣдь почти самоучка, и большіе сюжеты затрудняютъ меня.
   -- А какой же сюжетъ вашей картины? спросила Нина.
   Ольховскій сдѣлалъ паузу.
   -- Она называется "Бѣлая ночь", отвѣтилъ онъ.-- Какъ видите, совсѣмъ петербургскій сюжетъ.
   -- Пейзажъ?
   -- Нѣтъ. То-есть, тамъ есть и пейзажъ, потому что сцена происходитъ въ саду, на Невѣ, ночью; но это только обстановка. Меня въ ней заинтересовало передать колоритъ петербургской бѣлой ночи, съ ея серебрянымъ воздухомъ, сырыми тѣнями и бликами на водѣ и на дальнихъ крестахъ и шпицахъ.
   -- А сама сцена въ чемъ заключается? продолжала спрашивать Нина.
   -- Сцена довольно сложная. Я изображаю оргію на дачѣ. Группа мужчинъ, составленная изъ типовъ нынѣшняго пестренькаго общества, группа разряженныхъ женщинъ, и между ними одна центральная фигура -- молодая дѣвушка, которая въ первый разъ присутствуетъ на подобной оргіи. Внизу Нева, пустые ялики съ заснувшими лодочниками; вдали сплошная стѣна дворцовъ, озаренныхъ текучимъ мерцаніемъ бѣлой ночи. Но все дѣло, разумѣется, въ этой дѣвушкѣ, въ этой жертвѣ вечерней, къ которой протягиваются хищныя объятія.
   Ольховскій все такъ же медленно разставлялъ слова, съ оттѣнкомъ лѣниваго пренебреженья, который какъ-то свойственъ былъ и его рѣчи, и его походкѣ, и всей его внѣшности; но на этотъ разъ въ лѣнивыхъ звукахъ его голоса чувствовалась упругость внутренняго одушевленія. Нина слушала съ величайшимъ интересомъ, съ непонятнымъ почти наслажденіемъ.
   -- Вѣдь это превосходно задумано! сказала она совершенно искренно.-- И у васъ много уже сдѣлано?
   Ольховскій повелъ плечами.
   -- Я успѣлъ прописать уже всю картину, но что въ ней останется и что передѣлается, этого я самъ еще не знаю, отвѣтилъ онъ.-- Подробностями я доволенъ, но главная фигура какъ-то ускользаетъ, я не умѣю чего-то поймать въ ней. Можетъ быть оттого, что приходится писать ее изъ головы, у меня нѣтъ для нея натуры. А знаете,, вдругъ прибавилъ онъ, какъ-то странно взглянувъ на Нину,-- сегодня была одна минута, когда въ вашихъ глазахъ и губахъ мелькнуло именно что-то такое, чего я ищу. Вѣдь въ вашемъ лицѣ есть страдальческая складка.
   Нина смутилась, какъ будто ее испугала проницательная наблюдательность художника.
   -- Мнѣ очень хотѣлось бы видѣть вашу картину, сказала она поспѣшно.-- Этого нельзя?
   -- Когда я кончу, она вѣроятно будетъ выставлена, отвѣтилъ Ольховскій.
   -- Но до тѣхъ поръ? Вѣдь ходятъ же въ мастерскія художниковъ.
   -- Я работаю просто у себя дома. Это очень неудобно, но вѣдь я только дилеттантъ. Вотъ когда Бояриновъ уѣдетъ въ Римъ, я перенесу картину въ его мастерскую.
   -- И тогда можно будетъ ее видѣть?
   Ольховскій небрежно поклонился.
   -- Если это васъ интересуетъ...
   -- Такъ попросите Бояринова, чтобъ онъ скорѣе уѣзжалъ, сказала Нина, смѣясь глазами,-- а пока заходите къ намъ... ради этой страдальческой складки, которая вамъ нужна... L
   

XII.

   Обыкновенно Штрамъ любилъ очень долго засиживаться и ужинать; но сегодня онъ былъ недоволенъ женою и торопился увезти ее.
   Какъ только за ними захлопнулась дверца кареты, онъ объявилъ, что она совсѣмъ не умѣетъ держать себя въ обществѣ.
   -- Ты находишь? равнодушно отозвалась Нина.
   -- Совсѣмъ, совсѣмъ не умѣешь, повторилъ Штрамъ.-- Ты постоянно забываешь, что мы только-что повѣнчались, и что на насъ всѣ смотрятъ. Въ цѣлый вечеръ ты даже не подошла ко мнѣ.
   -- Зачѣмъ же мнѣ было подходить, когда ты самъ не отходилъ отъ меня? возразила Нина.
   Штрамъ сильно дымилъ изъ папиросы, не обращая вниманія, что стекла были подняты.
   -- Ты какъ будто нарочно старалась показать, что не чувствуешь ко мнѣ никакой нѣжности, и я нахожу это очень глупымъ съ твоей стороны, продолжалъ онъ.-- Брось пожалуйста свою папиросу, напомнила Нина.-- А я нахожу очень глупыми всякія нѣжности въ публикѣ, добавила она.
   -- Я и безъ публики не очень много ихъ отъ тебя вижу, уязвилъ Штрамъ.
   -- Что жь дѣлать? у меня такая натура.
   -- Я вижу какая у тебя натура. Только отъ этого происходитъ, что за тобою осмѣливаются открыто ухаживать черезъ нѣсколько дней послѣ свадьбы, чего конечно не случалось еще ни съ одною порядочною женщиною.
   Инна нетерпѣливо запахнулась въ свою ротонду.
   -- Думай пожалуйста о томъ, что ты говоришь, сказала она.
   -- А ты думаешь о томъ, что ты дѣлаешь? приставалъ Штрамъ.-- Ты воображаешь, этотъ нахалъ Бояриновъ очень тебя будетъ уважать за то, что ты съ нимъ плясала до упаду? Или вдругъ забиться въ уголъ съ мальчишкою, съ Ольховскимъ, и чортъ знаетъ о чемъ толковать съ нимъ цѣлый часъ! У Ольховскаго такая репутація, что ни одна порядочная женщина не позволитъ себѣ съ нимъ ничего подобнаго.
   Нее это Штрамъ излагалъ своимъ обычнымъ, спокойнымъ и злымъ тономъ, дѣйствовавшимъ раздражительно на самые крѣпкіе нервы. Нина опустила окно и подставила лицо морозному воздуху.
   -- Бояриновъ чуть не расхохотался, когда ты при немъ показала, что тебѣ непріятно, зачѣмъ я взялъ тебя за талію! продолжалъ тѣмъ же тономъ Штрамъ.
   -- Я тебя прошу никогда ни при комъ не показывать мнѣ никакихъ нѣжностей, нетерпѣливо сказала Нина.
   -- Почему жь это такъ? озлился Штрамъ.-- Мы съ тобою не любовники, и намъ вовсе не зачѣмъ скрываться. Между новобрачными очень естественно, когда пни нѣжничаютъ. Ты это можешь замѣтить въ самомъ хорошемъ обществѣ. Даже если бракъ не по любви, и тогда стараются показать, что любятъ другъ друга. Вѣроятно тебѣ потому этого не хочется, чтобъ скорѣе рѣшились за тобою ухаживать?
   Голосъ Штрама производилъ впечатлѣніе нестерпимаго зуда. Нина не могла больше выносить этого чувства. Она быстро обернулась къ мужу, и въ темнотѣ глаза ея блеснули злыми искрами.
   -- Какое право ты имѣешь говорить мнѣ что-нибудь подобное? Ты самъ объяснялся съ любовницею, которая при мнѣ назначила тебѣ завтра свиданіе, и послѣ этого смѣешь упрекать меня, какъ я держу себя въ обществѣ! почти прокричала она.
   Ея вспышка озадачила Штрама. Это былъ еще первый взрывъ злобнаго раздраженія. Онъ не могъ привыкнуть къ ея пассивной холодности, и вдругъ ему приходилось встрѣтиться съ ясно выраженною злостью, дрожавшею въ голосѣ, сверкавшею въ измѣнившихся зрачкахъ. Это взорвало его.
   -- Если ты намѣрена уже начинать ссоры, то я тоже уступать не буду. Я злющихъ женщинъ терпѣть не могу! сказалъ онъ грубо, толкнувъ ногою въ стѣнку кареты.
   Нина молча отвернулась. Закипавшее злое чувство схватило ее за горло, но это продолжалось только мгновеніе. Она какъ будто похолодѣла; что-то словно завяло въ ней, оставивъ только ощущеніе странной и противной усталости.
   Карета остановилась у крыльца. Нина сама отворила дверцу, выпрыгнула и поднялась впереди мужа по лѣстницѣ. Сбросивъ шубу, она быстро прошла въ спальную и заперла за собою дверь.
   Штрамъ прошелся нѣсколько разъ по гостиной и постучался.
   -- Я раздѣваюсь, отвѣтила Нина.
   Онъ продолжалъ большими шагами ходить по комнатѣ. Его разбирала злость. Мельчайшія подробности, бъ которыхъ выражалась ея холодность съ самаго перваго дня ихъ брачной жизни, припоминались ему всѣ разомъ, составляя что-то гнетущее, мѣшающее, отъ чего ему больше и больше дѣлалось не по себѣ. "Если я ей противенъ, для какого же чорта она шла за меня?" говорилъ онъ мысленно, испытывая желаніе чѣмъ-нибудь отомстить, оскорбить ее, пожалуй даже прибить. Онъ зналъ только женщинъ съ испорченнымъ воображеніемъ, у которыхъ умѣлъ возбуждать страстные капризы. Капризъ скоро проходилъ, но онъ объяснялъ это пресыщеніемъ. Нина была холодна съ перваго дня. Это бѣсило его, раздражая въ немъ жажду чего-то еще неизвѣданнаго. Онъ сильнѣе прежняго постучалъ въ дверь.
   -- Я уже легла; развѣ ты не можешь спать въ кабинетѣ? отозвалась Нина.
   -- Отопри! крикнулъ онъ грубо, стукнувъ ногою въ дверь,
   Нина испугалась; ей представилось, что онъ можетъ сдѣлать скандалъ. Она побѣжала къ дверямъ, повернула ключъ и быстро бросилась въ постель.
   -- Перестань капризничать, сказалъ Штрамъ, садясь къ ней.
   Нина, отвернувшись лицомъ къ стѣнѣ, не отвѣчала.
   -- Ну, помиримся! продолжалъ несвойственнымъ ему, какъ будто нѣжнымъ, голосомъ Штрамъ.
   -- Оставь меня въ покоѣ! крикнула Нина, блѣдная какъ наволочка на ея подушкѣ.
   Ей хотѣлось разрыдаться, убѣжать куда-нибудь, сдѣлать что-нибудь надъ собою. Безотрадное, злое и безсильное чувство тянуло ей! каждый нервъ, мутило кровь. Никогда въ жизни ей не было такъ трудно. Всѣ эти дни она точно присматривалась къ себѣ, судила и упрекала себя, обѣщала взять себя въ руки, принять свое положеніе такъ, какъ оно есть. Для нея было, облегченіемъ думать, что она несетъ кару за опрометчивый шагъ, что мужъ не виноватъ, если она вышла не любя его, что она обязана покориться, загладить свою ошибку передъ собою и передъ нимъ. Ей представлялось, что современемъ можно привыкнуть, найти вознагражденіе въ его безусловной, исключительной любви. Такая жизнь еще могла имѣть цѣну. Но отказаться отъ послѣдняго вознагражденія, жить съ сознаніемъ, что этотъ человѣкъ питаетъ къ ней только грошовый и грубый призракъ страсти, что онъ каждую минуту готовъ оскорбить, обмануть ее... съ этимъ сознаніемъ она уже не умѣла жить. И ей хотѣлось умереть, тогда какъ въ груди разгоралась и жгла мучительная жажда жизни, и чѣмъ-то ненасытнымъ была отравлена каждая капля крови.
   Ей не удалось заснуть всю ночь. Въ комнатѣ было душно. Здоровый и ровный храпъ мужа доводилъ ее до нервнаго разстройства. Подъ утро какая-то злая радость точно холодкомъ пахнула на нее. Она уже почти съ удовольствіемъ припоминала сцену въ будуарѣ Лизаветы Филипповны, строила самыя странныя и смѣлыя подозрѣнія. Съ такимъ чувствомъ ей было легче. "Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше", думала она, вздрагивая въ темнотѣ, и ея мысль словно раздвигала передъ нею эту темноту, на встрѣчу неясному призраку освобожденія. Отъ этого призрака вѣяло чѣмъ-то опаснымъ; она пугалась и наслаждалась...
   

XIII.

   Штрамъ проснулся поздно и не въ духѣ. Кель: неръ, подававшій ему чай, никакъ не могъ угодить ему, и посыпавшуюся на него брань переносилъ терпѣливо только потому, что она была выражена на языкѣ любезнаго Фатерланда. Газеты тоже не понравились Штраму: акціи провинціальнаго банка стояли все на той же низкой цѣнѣ, по которой были куплены, и такимъ Образомъ затраченный капиталъ не приносилъ ни копѣйки. У Нины были сухіе, злые глаза, и она почти не говорила съ мужемъ. Штрамъ закурилъ сигару, одѣлся и вышелъ.
   Онъ принадлежалъ къ тѣмъ счастливымъ натурамъ, которыя, какъ только выйдутъ изъ дому, чувствуютъ себя уже веселѣе. Чужіе люди, толпа, поднимаютъ имъ нервы. На Невскомъ онъ встрѣтилъ двухъ пріятелей, принадлежавшихъ къ той же неопредѣленной профессіи, какъ и онъ самъ, и предложившихъ ему вмѣстѣ позавтракать. Это вышло отлично. У трехъ дѣловыхъ людей оказалось свободнаго времени сколько угодно; они расположились съ комфортомъ, велѣли заморозить шамнанскаго, сочинили чуть не цѣлый обѣдъ, и все изъ самыхъ необычайныхъ блюдъ, какія умѣли готовить только въ томъ ресторанѣ, гдѣ они сидѣли. Разговоры совсѣмъ особые, свойственные "отдѣльнымъ кабинетамъ", разговоры, насыщенные биржевою терминологіею и пряными сальностями -- казались нескончаемыми. За шампанскимъ татаринъ что-то сообщилъ по секрету одному изъ завтракавшихъ. Тотъ повернулся къ Штраму, улыбаясь масляными губами:
   -- Егоръ Андреевичъ, вамъ, какъ молодожену, можетъ быть не понравится... Тутъ въ сосѣднемъ двѣ знакомыя француженки просятъ позволенія войти къ намъ... ничего? спросилъ онъ.
   -- Ахъ, что жь такое! отозвался Штрамъ, очень довольный этою новою ролью семьянина, передъ которымъ стѣсняются пріятели.
   Француженки тотчасъ явились. Штрамъ встрѣчался съ ними раньше; онъ умѣлъ заставить ихъ болтать. Тѣсное пространство кабинета огласилось хохотомъ. Спросили еще шампанскаго, и черезъ полчаса всѣ были пьяны. Штрамъ, по своей жилистой натурѣ, пьянѣлъ меньше другихъ, и первый сталъ прощаться. Онъ все время помнилъ, что ему надо побывать у Радынской. Но сначала, не смотря на ея вчерашнюю любезность, онъ нѣсколько боялся, или по крайней мѣрѣ стѣснялся этой встрѣчи, а теперь готовился къ ней даже съ удовольствіемъ. Что-то мелкое и злое примѣшивалось къ этому удовольствію -- чувство обиженной мстительности.
   Радынская, безъ сомнѣнія, ждала его. Ея тяжелый плюшевый халатъ, наброшенный на волнистую массу кружевъ, съ особенною кокетливостью драпировалъ сегодня ея еще стройныя формы; разсыпающійся локонъ блестѣлъ сухимъ и пахучимъ блескомъ;' лицо, освѣженное кремами и пудрою, дышало интересною и страстною томностью, которая два года назадъ больше всего обворожила Штрама. Даже въ ея походкѣ, когда она вышла въ гостиную, чувствовалось особенное, кокетливое колебаніе стана.
   -- Merci, это лучшій знакъ что вы не сердитесь, что прошедшее еще имѣетъ для васъ цѣну, сказала она, крѣпко пожимая ему руку.-- Пойдемъ ко мнѣ, тамъ какъ-то удобнѣе.
   Она провела Штрама въ свой кабинетикъ,-- маленькую, нарядную, всегда пахнувшую духами комнатку, наполненную тѣми незначительными принадлежностями женскаго существованія, отъ которыхъ какъ-то теплѣе и красивѣе кажется жизнь. Сквозь прозрачную тюлевую штору и зеленый узоръ растеній, въ этой комнатѣ сѣрый петербургскій день мягче глядѣлъ въ окно.
   Радынская сѣла, подбросивъ подъ ноги длинный хвостъ своего халата. Этимъ движеніемъ она какъ будто хотѣла оставить болѣе мѣста подлѣ себя для Штрама. Онъ опустился рядомъ. Его почти забавляло, что точно такъ они садились прежде, на этомъ самомъ диванчикѣ, что онъ опять могъ слѣдить глазами за тѣми же темномалиновыми складками плюша, такъ красиво драпировавшими маленькія ножки въ блѣдно-голубыхъ чулкахъ.
   -- Вы замѣчательно похорошѣли, пока я не былъ въ Петербургѣ, сказалъ онъ съ убѣжденіемъ.
   Радынская, усмѣхаясь, отрицательно покачала головою.
   -- Просто я вамъ слишкомъ примелькалась, а теперь, не видавши два мѣсяца, вы опять стали замѣчать меня, возразила она.
   -- Во всякомъ случаѣ видно, что вы не очень скучали безъ меня, продолжалъ Штрамъ.
   -- Вы думаете? Женщины отъ скуки полнѣютъ и слѣдовательно хорошѣютъ, оспаривала она, съ тою же неопредѣленною усмѣшкою на губахъ.-- Я безъ васъ вела очень спокойную жизнь, не волновалась, не испытывала страсти -- отъ этого молодѣютъ.
   Слово "страсть", къ которому и вчера и сегодня прибѣгала Радынская, уязвляло Штрама, напоминая ему что-то обидное. Его глаза на секунду угрюмо остановились на одной точкѣ.
   -- Да, не всѣ женщины умѣютъ любить, проговорилъ онъ съ тайнымъ чувствомъ оскорбленія.
   Радынская покачала ножкою.
   -- И можетъ быть хорошо дѣлаютъ тѣ, которыя не умѣютъ, сказала она,-- такихъ больше любятъ.
   -- Не знаю, молвилъ Штрамъ.
   -- Разумѣется, продолжала Радынская, -- страсть сгораетъ, и тотъ, кого такъ страстно любили, даже не вспоминаетъ о томъ, что было. Вѣдь это только впечатлѣніе, ощущеніе, отъ котораго ничего не остается. Все равно какъ актеръ, который держитъ васъ въ чаду своею игрою, пока онъ на сценѣ, а сошелъ со сцены -- и что же отъ него осталось?
   -- Остается потребность вернуться къ этимъ впечатлѣніямъ, сказалъ Штрамъ.
   Радынская нагнулась, чтобы поправить туфлю. Ея наклоненная грудь нервно дышала подъ прозрачною массою кружевъ, выбившейся изъ подъ раскрытаго ворота. При послѣднихъ словахъ Штрама она снизу вопросительнаго взглянула на него.
   -- Только въ другой пьесѣ? молвила она.
   -- Нѣтъ, въ той же самой, отвѣтилъ выразительно Штрамъ.
   Радынская продолжала глядѣть на него все тѣмъ же вопросительнымъ и какъ будто вспыхнувшимъ взглядомъ. На лицѣ ея медленно разгоралась краска. Она отвернулась, обмахнула лицо платкомъ, встала и подошла къ письменному столику. Доставъ изъ ящика фотографію, она вернулась къ Штраму и протянула ему ее.
   -- Я безъ васъ снималась, сказала она,-- хорошо?
   Она наклонилась надъ нимъ, опираясь черезъ его
   плечо рукою о спинку дивана и прижимаясь колѣнями. Кружева, поднятыя на ея груди, касались его лица, онъ дышалъ ихъ раздражающимъ запахомъ.
   -- Вы мнѣ подарите? сказалъ онъ, пряча Фотографію въ карманъ.
   -- Я снималась для васъ, но вѣдь я тогда ничего не знала... я ждала васъ... Зачѣмъ вамъ теперь? Еще жена увидитъ, сдѣлаетъ сцену... возражала Радынская, отводя блуждающій взглядъ.
   Ей было неловко въ ея напряженной позѣ; рука скользнула по дивану, она должна была опереться локтемъ. Въ этомъ положеніи она была еще ближе къ Штраму. Онъ схватилъ ее обѣими руками за талію.
   -- Затѣмъ, что я чувствую къ тебѣ все то же, то, же самое! проговорилъ онъ, задыхаясь.
   Въ глазахъ Радынской сверкнули торжествующія искры. Она поспѣшно зажмурила ихъ, улыбаясь и опрокидывая голову.
   Когда Штрамъ взглянулъ на часы, стрѣлка уже перешла за пять. Онъ торопливо сыскалъ шляпу.
   -- А какъ же съ вещами? ты, наконецъ, позволишь прислать за ними? вспомнилъ онъ.
   -- Хорошо, согласилась Радынская, бродя своимъ блуждающимъ взглядомъ.-- Пришли завтра поутру, я распоряжусь. Что ты дѣлаешь сегодня вечеромъ?
   -- Да ничего особеннаго. Можетъ быть удастся на минуту заѣхать къ тебѣ. Я вѣдь теперь несвободный человѣкъ, ты знаешь...
   Радынская, въ своей опрокинутой на диванѣ позѣ, продолжала бродить глазами по потолку. Лицо ея имѣло злое, почти хищное выраженіе.
   -- Если ты скажешь еще разъ, что ты несвободенъ, это будутъ твои послѣднія слова, проговорила она выразительно.
   Штрамъ бросилъ на нее смущенный взглядъ.
   -- Но вѣдь я не могу перемѣнить этого! возразилъ онъ.
   -- Я сказала, подтвердила холодно и злорадно Радынская.
   

XIV.

   Ольховскій вернулся отъ Прахтъ въ состояніи задумчиваго возбужденія, которое онъ очень любилъ въ себѣ. Это было и злое, и очень радостное чувство. Онъ злился, потому что царившая тамъ атмосфера казалась ему противнѣе чѣмъ когда-нибудь, потому что къ встрѣчавшимся тамъ людямъ онъ расположенъ былъ относиться сегодня съ особенною брезгливостью. Въ этомъ чувствѣ брезгливости заключалось уже для него своего рода удовольствіе. Но самый большой источникъ радости не былъ для него понятенъ. Онъ ощущалъ въ себѣ загорающуюся дѣятельность нервовъ; ему хотѣлось работать, и не такъ какъ до сихъ поръ, а при какомъ-то усилившемся внутреннемъ свѣтѣ, отъ котораго внезапно и таинственно раздвинулась его художническая мысль. Онъ приписывалъ это обыкновенному капризу вдохновенія; но такіе капризы уже случались, а той радости, которую онъ ощущалъ въ себѣ, не было раньше.
   Безпокойная и совершенно новая для него мысль отгоняла сонъ. Эта мыслъ вертѣлась около одной фразы, около одного слова, произнесеннаго Ниною. "Она находитъ это отвратительнымъ... странная женщина!" думалъ онъ.-- "Но вѣдь всѣ дѣлаютъ то же, что я, и никто не говоритъ имъ, что это отвратительно. Волноваться впечатлѣніями минуты, переживать романы нѣсколькихъ дней, брать столько наслажденія и счастья, сколько могутъ дать молодость и свобода -- да вѣдь этого всѣ ищутъ, и никто не найдетъ больше этого. Любить серьезно можно только женщину вообще, а не такую-то именно; вѣдь и искусство любятъ вообще, а не какую-нибудь извѣстную картину".
   Онъ съ капризнымъ удовольствіемъ повторялъ эту мысль, но она не успокоивала его. Что-то мѣшало ему, какъ мѣшаетъ идти въ темнотѣ по знакомой тропинкѣ необъяснимый и рѣзкій свѣтъ, мерцающій въ сторонѣ.
   По утру онъ долго, съ какою-то почти злобою, разглядывалъ свою работу. Онъ не находилъ ее дурною. Напротивъ: и колоритъ, и освѣщеніе, и блестящая сложная композиція, и отличная выписка деталей, и бездна вкуса, выражавшагося въ этихъ благородныхъ эффектахъ серебрянаго мерцанія, разлитаго по атласу и брилліантамъ, по водѣ и стекламъ оконъ, -- все это представлялось ему очень удачнымъ, даже удивительнымъ для его еще не созрѣвшихъ силъ. Картина, какъ сама петербургская лѣтняя ночь, дышала сдержаннымъ блескомъ, отъ нея вѣяло нездоровымъ возбужденіемъ, чѣмъ-то чахлымъ и мечтательнымъ. Но Ольховскій чувствовалъ въ ней пустое мѣсто. Въ выраженіи главной фигуры недоставало того сосредоточеннаго, болѣзненнаго тона, котораго онъ искалъ съ самаго начала, который звенѣлъ у него въ ушахъ. Этотъ тонъ расплывался по полотну; зритель чувствовалъ, что онъ дышетъ отравленнымъ воздухомъ, но не видѣлъ смертельной раны. Художникъ взялъ палитру, придвинулъ стулъ и принялся за работу.
   На второй, на третій день повторилось то же. Негодуя на раннія петербургскія сумерки, на неудобство своей импровизированной мастерской, Ольховскій работалъ съ ожесточеніемъ. Онъ почти совсѣмъ переписалъ центральную фигуру, понизилъ общій тонъ, отодвинулъ задніе планы. Картина получила гораздо больше силы, драматизировалась, словно чье-то жаркое дыханіе прошло по ней.
   Онъ сидѣлъ за работою, не замѣчая ни закрадывавшейся темноты, ни утомленія, когда къ нему зашелъ Бояриновъ. Знаменитый художникъ положительно безъ него соскучился и рѣшился его провѣдать.
   -- Вотъ ужь никакъ не ожидалъ застать васъ за работою... Ба, да вы тутъ въ нѣсколько дней чудесъ надѣлали! воскликнулъ онъ, останавливаясь въ недоумѣніи передъ быстро подвинувшеюся картиною.
   Ольховскій отошелъ и молча смотрѣлъ на Бояринова и на свою работу.
   -- Находите, что теперь лучше? спросилъ онъ наконецъ.
   -- Постойте, постойте! махнулъ на него Бояриновъ, продолжая внимательно разглядывать картину.
   Его лицо сдѣлалось серьезно, даже озабоченно; онъ какъ будто не могъ осилить, разобрать по буквамъ своего впечатлѣнія.
   -- Да скажите же, наконецъ, откуда у васъ берется? промолвилъ онъ минуты черезъ двѣ, нѣсколько даже глухимъ голосомъ.-- Кто-нибудь за васъ пишетъ, что-ли? ангелъ какой-нибудь, или дьяволъ, какъ въ старыхъ легендахъ? Вѣдь это чортъ знаетъ какъ хорошо!
   Ольховскій улыбнулся,
   -- Скорѣе, я думаю, дьяволъ, сказалъ онъ.
   Бояриновъ продолжалъ глядѣть. Онъ отходилъ на шагъ, приближался, щурился, приставлялъ руку трубкою къ глазу.
   -- Постойте... Что вы такое сдѣлали съ женскою фигурою на первомъ планѣ? говорилъ онъ.-- Она у васъ совсѣмъ другая была. Вы ей душу нашли, чортъ васъ возьми совсѣмъ! И что-то знакомое... я понять не могу. Въ глазахъ и вотъ въ этой линіи около губъ... Постойте, вѣдь это вы у m-me Штрамъ взяли! догадался онъ вдругъ, быстро обернувшись всею своею представительною фигурою.
   Ольховскій вспыхнулъ. Неожиданное замѣчаніе Бояринова поразило его; ему не приходило въ голову ничего подобнаго. Но сходство было несомнѣнное; чѣмъ больше онъ глядѣлъ теперь на свою картину, тѣмъ яснѣе видѣлъ на полотнѣ ту "страдальческую складку", о которой говорилъ Нинѣ. Онъ смутился; его испугала мысль, что всякій взглянувшій на картину непремѣнно пойметъ сходство.
   Бояриновъ тихо и непріятно засмѣялся.
   -- Удивительно удачно это у васъ вышло. Черты совсѣмъ другія, а вотъ эта неуловимая штучка схвачена. Это вѣдь только нечаянно можно сдѣлать, подъ вліяніемъ сильнаго впечатлѣнія, очарованія... проговорилъ онъ съ хитрою нотою въ голосѣ.-- Кстати, давно ея не видѣли?
   -- Да тогда, у Прахтъ... отвѣтилъ все еще смущенный Ольховскій.
   -- А я вчера заходилъ. Я дѣлаю съ нея эскизъ, по памяти. Такъ, для себя... въ видѣ матеріала. Только у меня вотъ этого нѣтъ, не выходитъ... объяснилъ Бояриновъ, водя пальцемъ надъ женскою головкою на первомъ планѣ картины.-- Я вѣдь, вы знаете, реалистъ: у меня одна лѣпка, больше ничего. Очарованія нѣтъ... Гдѣ вы, однако, обѣдаете? Если вамъ все равно, пойдемъ къ Демуту, навѣрное за табль-д'отомъ ихъ увидимъ. Мнѣ бы хотѣлось съ вами вмѣстѣ.
   Ольховскій согласился. Но ни Нины, ни ея мужа не было въ общей столовой. Бояриновъ немножко нахмурился -- онъ не любилъ неудачъ.
   -- Этотъ болванъ, должно быть, таскаетъ ее по всѣмъ ресторанамъ,-- проговорилъ онъ, заѣдая пирожкомъ, хрустѣвшимъ на его здоровыхъ зубахъ.
   Обѣдъ тянулся долго и скучно. За дессертомъ какой-то господинъ пересѣлъ къ Бояринову, убѣждая его сдѣлать портретъ жены.
   -- Я уѣзжаю, отвѣтилъ тотъ.
   Господинъ продолжалъ упрашивать, соглашался ждать до возвращенія.
   -- Пять тысячъ, сердито отрѣзалъ знаменитый художникъ.-- Да и то если понравится.
   -- Что понравится?
   -- Ваша жена.
   Ольховскій воспользовался вмѣшательствомъ заказчика, и пожавъ пріятелю руку, вышелъ изъ залы. Онъ не раздѣлялъ мысли Бояринова, что Штрамъ возитъ жену по ресторанамъ; ему почему-то казалось, что она должна быть дома. Онъ поднялся по лѣстницѣ и тихонько стукнулъ въ дверь.
   -- Войдите, послышался голосъ Нины.-- Ахъ, это вы! сказала она разсѣянно, Когда онъ вошелъ въ гостиную.
   Она сидѣла у окна, глядя сквозь занавѣски на противоположную сторону улицы, и только чуть-чуть повернула къ нему голову.
   -- Merci что не забыли. Что новаго? прибавила она, предлагая садиться.
   Ея лицо и голосъ были печальны; Ольховскому показалось даже, что она сейчасъ плакала. Странная, какъ будто радостная жалость тихонько сдавила ему сердце.
   -- Мы съ Бояриновымъ обѣдали внизу, думали васъ также увидѣть, сказалъ онъ.
   -- Мужа нѣтъ до сихъ поръ, я не могла, отвѣтила Нина, продолжая глядѣть въ окно.
   -- Гдѣ же это онъ? спросилъ Ольховскій.
   -- Не знаю.
   Молодая женщина повела плечами, и Ольховскому показалось, что при этомъ движеніи какіе-то мускулы дрогнули въ ея лицѣ.
   -- Какъ же это онъ васъ такъ оставляетъ! проговорилъ онъ.
   -- А вамъ какое дѣло! возразила словно со злобою Нина, вставая и бросивъ на себя недовольный взглядъ въ зеркало.-- Не смотрите на меня, пожалуйста, я сегодня не гожусь вамъ для модели, прибавила она.
   -- Вы хотите напомнить мнѣ, что я больше ничего какъ художникъ... сказалъ Ольховскій.
   -- Ничего я не хочу напомнить! отозвалась почти рѣзко Нина.-- Я даже не разсчитывала васъ увидѣть.. Развѣ ваши двадцать-четыре часа не прошли еще?
   -- Какіе двадцать-четыре часа?
   -- Вѣдь вы же сами сказали, что у васъ для всѣхъ впечатлѣній положенъ суточный срокъ.
   Ольховскій въ свою очередь пожалъ плечами.
   -- Вы мнѣ позволите лучше зайти къ вамъ въ другой разъ? сказалъ онъ.
   Нина пристально взглянула на него.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, я сегодня слишкомъ зла, отвѣтила она.
   Онъ поклонился. Она протянула ему руку и крѣпче обыкновеннаго пожала ее.
   -- Вы не сердитесь? сказала она.
   -- Разумѣется, нѣтъ. Хоть я и художникъ, то-есть по вашему пустой человѣкъ, но на этотъ разъ я слишкомъ хорошо понимаю, что вы разстроены, что вамъ больно, и что оскорбленное чувство не любитъ посторонняго участія... проговорилъ Ольховскій.
   Нина тихонько выпустила его руку и взглянула на него не то оскорбленнымъ, не то ироническимъ взглядомъ.
   -- Какой вы еще ребенокъ, сказала она.
   

XV.

   Ольховскій вышелъ отъ Нины болѣе прежняго задумчивый и даже разстроенный. Коротенькая встрѣча подняла въ немъ безпокойное, почти ноющее чувство, въ которомъ онъ не могъ дать себѣ отчета. Что она хотѣла сказать послѣдними словами? Онъ припоминалъ ея оскорбленный взглядъ, и ему казалось, что этотъ взглядъ выражалъ презрѣніе, злобу, гримасу уязвленнаго самолюбія... Ее оскорбило предположеніе, чтобы она могла любить мужа, страдать отъ его пренебреженія -- это ясно. "Странная женщина!" думалъ Ольховскій, испытывая непонятную, тайную радость, доставляемую этимъ толкованіемъ.
   Странная женщина не выходила у него изъ головы. Онъ какъ будто начиналъ понимать ее; ея короткіе разговоры запутывались въ длинную нить, которая вела куда-то далеко, гораздо дальше узенькой рамки, ограничивающей обыкновенные женскіе характеры. Въ воображеніи возникалъ еще неопредѣлившійся образъ, но такой большой, такъ безпокойно звавшій куда-то совсѣмъ всторону отъ прижитыхъ привычекъ ума и сердца, что онъ не могъ довѣриться своей фантазіи. "А замужество за Штрама, необъяснимое, безсмысленное, приходящееся по мѣркѣ развѣ самой пошлой провинціальной барышнѣ?" спрашивалъ онъ себя, волнуясь и злобясь на эту неразрѣшимую загадку.
   Онъ не могъ уже такъ усердно продолжать свою работу. Послѣ нѣсколькихъ дней напряженія онъ чувствовалъ усталость, потребность болѣе разностороннихъ впечатлѣній. Мысль не сосредоточивалась больше на опредѣленной задачѣ. Ему хотѣлось музыки, стиховъ, внѣшняго возбужденія. Онъ опять "закрутился на нѣсколько дней, появляясь тамъ, гдѣ его не видали не съ прошлаго года, удивляя запасомъ новыхъ вальсовъ и фантазій, вглядываясь своими еще ни на чемъ не остановившимися глазами во всякое новое женское лицо. Въ этой безцѣльной гоньбѣ за впечатлѣніями ему чувствовалась необъятная скука; но надо было убить нѣсколько тяжелыхъ дней пока нервы не возвратятся къ художнической работѣ.
   Въ одинъ изъ слегка морозныхъ, ясныхъ дней, какіе выпадаютъ иногда въ концѣ петербургской зимы, онъ зашелъ къ Бояринову. Знаменитый художникъ имѣлъ очень роскошную мастерскую. Нужно было много времени, денегъ и трудовъ, чтобы собрать драгоцѣнныя артистическія коллекціи, дѣлавшія его жилище похожимъ на музей. Но можетъ быть еще болѣе потребовалось знанія и вкуса, чтобы создать столько изящнаго комфорта изъ всѣхъ этихъ рѣдкостей, такихъ неудобныхъ, повидимому, въ обыкновенной домашней обстановкѣ. Причудливая фантазія Эраста Михайловича получила здѣсь просторъ. Онъ какъ будто задался цѣлью обойтись безъ всего того, что производятъ нынѣшніе обойщики. Конечно, во всемъ Петербургѣ не было болѣе оригинальнаго кабинета, чѣмъ та комната, въ которой знаменитый художникъ встрѣчалъ посѣтителей, прежде чѣмъ ввести ихъ въ святилище искусства. Удивительные ковры, вывезенные изъ поѣздокъ на Востокъ, затягивали стѣны; на ихъ пестрыхъ узорахъ красиво выдѣлялись многочисленные этюды, представлявшіе всѣ вмѣстѣ нѣчто въ родѣ записной книжки художника, бѣглые слѣды его впечатлѣній и фантазій, въ которыхъ, по отзыву знатоковъ, онъ былъ гораздо больше поэтъ, чѣмъ въ своихъ заказныхъ картинахъ. Тутъ же, на стѣнахъ и на колонкахъ, висѣли и стояли предметы разнообразныхъ артистическихъ коллекцій, извлеченные изъ подъ лавы Везувія, изъ отсырѣвшихъ подваловъ какого-нибудь рейнскаго замка, изъ палатки бедуина или изъ темной лавченки въ Севильѣ или Гренадѣ. Помпейская глина, китайскій фарфоръ, римскіе мраморы, заржавленное желѣзо крестовыхъ походовъ, наполняли углы. Мебель сама по себѣ представляла замѣчательнѣйшую коллекцію. Тутъ былъ проѣденный червями дубъ, сохранившій грубую рѣзьбу монастырскаго художника, рядомъ съ изнѣженнымъ изгибомъ какого-нибудь кресла Louis XV, съ поблѣднѣвшимъ гобеленомъ на подушкѣ; венеціанскій бархатъ, напоминающій потерянную тайну пурпура, который такъ любилъ Тиціанъ; бронзовые столы временъ "Возрожденія", шкапчики розоваго дерева съ мѣдными карнизами и фарфоровыми медальонами, которымъ тщетно старается подражать современное искусство; тяжелыя русскія скамьи, пережившія двѣ эпохи истребленія -- 1612 и 1812 годовъ. Громадный гобеленъ, покрывавшій цѣликомъ одну изъ стѣнъ, отдѣлялъ этотъ причудливый кабинетъ отъ мастерской. Тамъ все сохраняло строгій и какъ будто голый видъ -- голыя стѣны, занятыя лишь изящными лѣпными арабесками, недоконченныя картины на голыхъ треножникахъ, холодные бѣлые гипсы на полу и по угламъ, манекены съ наброшенными на нихъ драпировками, витрины съ костюмами, характерные стулья для моделей. Изъ этой суровой залы, казавшейся еще болѣе суровою отъ затянутыхъ до половины оконъ, пестрая арабская занавѣска открывала выходъ въ маленькія внутреннія комнаты, въ которыя хозяинъ не любилъ водить мужчинъ.
   Ольховскій засталъ его отдыхающимъ. Знаменитый художникъ только-что вернулся отъ обѣда, и лежа на диванѣ, курилъ и мечталъ. Одна большая висячая лампа освѣщала кабинетъ ровнымъ желтымъ свѣтомъ.
   -- Наконецъ-то! сказалъ Бояриновъ, приподымаясь и протягивая руку.-- Гдѣ пропадали? Неужели все работали?
   -- Все бездѣльничалъ, отвѣтилъ Ольховскій.-- Впрочемъ, сочинилъ новую вещь. Хотите прослушать?
   Онъ присѣлъ къ піанино и сыгралъ коротенькую фантазію, которую ему удалось нечаянно подобрать въ одинъ изъ этихъ "потерянныхъ" дней.
   -- Прелестно, похвалилъ Бояриновъ.-- Какъ вамъ не стыдно, что все это пропадаетъ даромъ? Не можете сами записать, такъ попросили бы кого-нибудь.
   -- Ну, стоитъ-ли того, отозвался Ольховскій.-- Покажите-ка лучше, что у васъ въ мастерской.
   Бояриновъ лѣниво поднялся съ дивана.
   -- Все вѣдь портреты, ремесло, сказалъ онъ.
   Ему вдругъ припомнилось впечатлѣніе, произведенное на него въ послѣдній разъ картиною Ольховскаго. Это воспоминаніе мгновенно расхолодило его.
   -- Право не стоитъ, передумалъ онъ, снова опускаюсь на диванъ.-- И темно вѣдь тамъ. Давайте лучше болтать.
   -- Покажите по крайней мѣрѣ портретъ m-me Штрамъ, настаивалъ Ольховскій,-- мнѣ очень интересно видѣть.
   -- Пожалуй, я вынесу его сюда, неохотно согласился Бояриновъ.
   Черезъ минуту онъ вернулся съ подрамкомъ въ рукѣ и небрежно бросилъ его на треножникъ подъ лампою.
   Эскизъ былъ написанъ мастерски. Можетъ быть, никогда еще холодная кисть Бояринова не обнаруживала столько мягкости, такой поэтической игры линій и красокъ. Ему вздумалось написать Нину съ распущенными волосами. Изящное личико ея казалось точно обвѣяннымъ разсыпающимися воздушными прядями; оно сохраняло ту неуловимую идеальность, какую часто получаютъ портреты, писанные по памяти.
   -- Какой же вы послѣ этого реалистъ? сказалъ восхищенный Ольховскій.
   -- Да, плохо, чувствую, что плохо, промолвилъ Бояриновъ, и снявъ подрамокъ съ мольберта, бросилъ его въ уголъ.
   Ольховскій съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Чего вы? засмѣялся Бояриновъ, поймавъ этотъ взглядъ.-- Удивляетесь неуважительному обращенію съ Ниною Николаевною? Такъ вѣдь я, голубчикъ мой, извѣстный въ этихъ вещахъ циникъ. А замѣтьте, что циниковъ выдумали эллины, художественнѣйшій народъ въ мірѣ. Вы вѣдь влюблены?
   -- Что такое? смутился Ольховскій.
   -- Ну да, продолжалъ Бояриновъ, повернувшись на каблукахъ,-- молоды, не понимаете, что лущёный орѣхъ лучше свѣжаго. Да ничего, въ этомъ тоже своего рода пріятность есть; только времени много пропадаетъ. Хоть она и шалая, а годика два, все-таки, подождать придется. А я это время въ Римѣ поживу, поработаю. На-дняхъ уѣзжаю: кое-что неконченнымъ брошу, да нельзя, баловаться сталъ, негодится это нашему брату. Вы вѣдь переберетесь ко мнѣ? Я спокойнѣе буду, вы тутъ присмотрите.
   -- Объяснитесь, пожалуйста, къ кому относились ваши намеки? проговорилъ, сдвигая брови, Ольховскій.
   Бояриновъ посмотрѣлъ на него и расхохотался напряженнымъ, визгливымъ смѣхомъ.
   -- Къ себѣ самому, къ своей собственной персонѣ! отвѣтилъ онъ.-- Видѣли, какъ я швырнулъ ее въ уголъ? Оттого, что въ это дьявольское лицо я влюбленъ,-- да, влюбленъ, со стыдомъ и скрежетомъ признаюсь вамъ! Поняли? Ну, и не будемъ больше объ этомъ говорить, докончилъ онъ, грузно опускаясь на диванъ.
   

XVI.

   Простившись съ Бояриновымъ, Ольховскій заѣхалъ къ Штрамъ. Онъ опять засталъ Нину одну. Она лежала на кушеткѣ, съ Французскимъ романомъ въ рукѣ. Лампа подъ абажуромъ, на маленькомъ придвинутомъ къ кушеткѣ столикѣ, слабо освѣщала ея блѣдное и какъ будто похудѣвшее лицо.
   -- Вы все однѣ? удивился Ольховскій.
   -- Да. отвѣтила Нина.-- Немножко странно для новобрачной -- вы не находите? прибавила она съ замѣтною горечью.
   -- Гдѣ же вашъ мужъ? все дѣла у него, что-ли? спросилъ Ольховскій.
   Нина повела плечами. Она не тотчасъ отвѣтила.
   -- Любовница, произнесла она.
   Слово, очевидно, стоило ей усилій; у нея даже покривились губы, и въ глазахъ пробѣжало что-то быстрое и зловѣщее.
   Сегодня мужъ опять пропалъ съ утра. Она обѣдала одна, почти не дотрогиваясь до блюдъ, изнывая въ невозможности найти выходъ изъ новаго, неожиданнаго и непереносимаго положенія, въ которомъ себя увидѣла. Штрамъ, совсѣмъ ошалѣвшій отъ холодности жены и отъ подновленной вспышки прежней страсти, потерялъ голову и не хотѣлъ замѣчать, что Радынская нарочно старается бѣсить Нину и разстраивать ихъ отношенія, держа его неотвязно при себѣ. Но Нина не бѣсилась, а только съ ужасомъ оглядывалась въ этой страшной темнотѣ, которая обступила ее и изъ которой некуда было уйти.
   Ольховскій взглянулъ на нее своими безпокойно-задумчивыми глазами. Онъ почувствовалъ неопредѣленную радость при неожиданно сорвавшемся у нея признаніи.
   -- Радынская? спросилъ онъ.
   -- Да, нехотя отвѣтила Нина.
   -- Но вѣдь это чортъ знаетъ что такое! воскликнулъ Ольховскій.
   Молодая женщина подвинулась на кушеткѣ, чтобы лечь удобнѣе, и поправила складки блузы. Она уже сожалѣла о сказанномъ; ей было досадно на эту ненужную откровенность.
   -- Не все-ли равно, Радынская или другая, или хоть бы ихъ десять было? проговорила она капризно.-- Я не искала его любви, объ этомъ кажется можно догадаться. Мнѣ просто не хотѣлось оставаться замужемъ въ провинціи. Но онъ могъ бы устроить здѣсь какую-нибудь жизнь, найти общество. А его, кажется, удивляетъ, что я не хочу ѣздить къ Прахтъ...
   -- Какое жь онъ можетъ найти для васъ общество! возразилъ Ольховскій.-- Всѣ его связи относятся къ такому кругу, къ которому вы никогда не захотите принадлежать. Еще мужчины -- пожалуй, но женщины совершенно для васъ неподходящія.
   -- Я не могу принимать мужчинъ, если его никогда нѣтъ дома, продолжала Нина.-- И наконецъ, это хорошо для Радынской, а я не желаю уступать положеніе, на которое имѣю право.
   Ей было душно; злобное волненіе захватывало грудь. Она встала, и волоча измятый шлейфъ блузы, ходила взадъ и впередъ между тѣсно разставленною мебелью. Ольховскій задумчиво слѣдилъ за нею глазами.
   -- Бросьте его! сказалъ онъ просто.
   Нина какъ будто не сразу разслышала, и молча прошла до угла. Но когда свѣтъ лампы опять упалъ на нее, Ольховскому показалось, что она вздрогнула.
   -- Это легко сказать, возразила она,-- Но куда жь я дѣнусь? Я ни за что не вернусь домой.
   -- Можете развестись, жить самостоятельно, продолжалъ Ольховскій.-- Найдете новую привязанность, будете счастливы...
   -- Пустяки! молвила неохотно Нина.-- Я слишкомъ неразумна,-- мнѣ надо все, или ничего. А такія привязанности каждый день не являются.
   Ольховскій сдѣлалъ паузу. Ему очевидно стоило усилій то, что онъ хотѣлъ сказать.
   -- Я сейчасъ видѣлъ человѣка, который страстно влюбленъ въ васъ, который бѣжитъ отъ васъ, выговорилъ онъ съ натянутымъ спокойствіемъ.
   Нина остановилась и вопросительно взглянула на него.
   -- Кто же это? спросила она.
   -- Бояриновъ, отвѣтилъ Ольховскій.
   -- Ахъ, Бояриновъ! повторила молодая женщина съ оттѣнкомъ пренебрежительнаго состраданія.-- Пусть бѣжитъ, добавила она.
   -- Это не вашъ герой? сдержанно спросилъ Ольховскій, тогда какъ странное, радостное и жуткое чувство захватывало ему дыханіе.
   -- Нѣтъ. Я никогда не полюбила бы его, отвѣтила совершенно просто Нина.
   -- Но онъ нравится женщинамъ, ему завидуютъ, продолжалъ Ольховскій.
   -- А я о немъ ни одной минуты не могла бы серьезно думать, возразила Нина.-- Человѣкъ, который, любя меня, гонялся бы за всякимъ хорошенькимъ личикомъ. которому женщина прискучаетъ, какъ игрушка ребенку -- полноте пожалуйста!
   Она остановилась у столика, поправила абажуръ на лампѣ и сверху, бокомъ взглянула на Ольховскаго, улыбаясь съ такимъ выраженіемъ, какъ будто сказать: "вѣдь вы сами такой, отъ того вы и можете смотрѣть серьезно на Бояринова".
   Ольховскому показалось, что онъ понялъ ея мысль.
   -- Вы и меня такимъ считаете, сказалъ онъ полувопросительно.
   -- Разумѣется, отвѣтила съ тою же снисходительною улыбкою Нина.
   Эта улыбка раздражала его.
   -- И вамъ не представляется, что вы слишкомъ довѣряетесь своей опытности и наблюдательности? сказалъ онъ.
   -- Я даже думаю, что тутъ не надо никакой опытности и наблюдательности, отвѣтила Нина.-- Развѣ не видно съ перваго взгляда, какъ вы смотрите на вещи, чего вы ищете, что вы любите? И пожалуйста, не вздумайте перемѣняться: вамъ такъ очень хорошо, и вы очень милы -- гораздо милѣе Бояринова, хотя въ вашей философіи вы только ученикъ его.
   Она опять прилегла на кушетку и протянула ноги, какъ будто то, что она высказала, развлекло ее, и она могла занять прежнее спокойное положеніе. Ольховскій, напротивъ, былъ еще болѣе раздраженъ.
   -- Я не стану увѣрять васъ, что вы ошибаетесь, сказалъ онъ,-- но развѣ вамъ не приходилось взглянуть также немножко и на женщинъ? развѣ вы не замѣчали какъ онѣ сами любятъ, чего требуютъ, что могутъ обѣщать? Мнѣ кажется, мужчины были бы очень смѣшны или очень несчастливы, если бы относились къ нимъ совсѣмъ серьезно.
   Нина задумчиво подняла на него глаза:
   -- Да, судьба рѣдко сводитъ тѣхъ, кто нуженъ другъ другу, сказала она.
   -- Когда судьба не сводитъ, объ этомъ не стоитъ и жалѣть, возразилъ Ольховскій.-- Но я боюсь, что иногда люди проходятъ мимо другъ друга, мимо своего счастья, только потому, что не умѣютъ во-время понять одинъ другаго. Это гораздо печальнѣе.
   -- Вы думаете, что это возможно? что можно не понять другъ друга? молвила Нина.
   Ольховскій пожалъ плечами и съ угрюмымъ видомъ раскрылъ портъ-сигаръ.
   -- Вы позволите? спросилъ онъ, вынимая папироску.
   Инна кивнула головою. Ея глаза любопытно и вопросительно глядѣли на него. Произошла довольно продолжительная пауза.
   -- Я веду очень безобразную жизнь, заговорилъ опять Ольховскій,-- сближаюсь безъ любви, влюбляюсь безъ выбора, безъ мысли о завтрашнемъ днѣ. Вы очень откровенно сказали, что это "отвратительно". Я согласенъ. Только знаете, почему мои впечатлѣнія продолжаются не больше двадцати четырехъ часовъ? почему я точно тороплюсь бѣжать дальше? Потому что я никогда не встрѣчалъ женщины, которую стоило бы любить иначе, потому что ту любовь, о которой вы говорите, нельзя нести на встрѣчу кукламъ или развратницамъ. Я имъ даю только то, чего онѣ стоятъ, и бѣгу дальше. Вы думаете, мнѣ не скучно, не тяжело?
   Онъ всталъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ мимо столика, на которомъ стояла лампа. Нина слѣдила за нимъ глазами. Онъ вдругъ повернулся и близко подошелъ къ ней.
   -- Вы мнѣ вѣрите? сказалъ онъ, наклоняя къ ней возбужденное, взволнованное лицо.
   Она какъ будто нерѣшительно протянула ему руку.
   -- Не знаю... вы заставляете меня совсѣмъ иначе смотрѣть на васъ... отвѣтила она, ласково и серьезно улыбаясь навстрѣчу его загорѣвшемуся взгляду.-- Но я чувствую, что могла бы вамъ повѣрить... и хотѣла бы повѣрить... добавила она, медленно отводя глаза.
   Стукъ въ дверь прервалъ разговоръ. Кельнеръ подалъ письмо. Нина сорвала конвертъ, надписанный рукою мужа, и прочла слѣдующія, торопливо набросанныя строки: "По очень важному дѣлу, долженъ сейчасъ ѣхать въ Царское. Вернусь завтра утромъ. До свиданья".
   -- Прочтите, сказала Нина, протягивая листокъ Ольховскому.
   Она была очень блѣдна и рука ея дрожала. Ольховскій взглянулъ на строки и пожалъ плечами.
   -- Это возмутительно, сказалъ онъ.
   Нина посмотрѣла на него ничего не выражающими глазами.
   -- Я кажется съума сойду! проговорила она, сжимая руками голову.
   

XVII.

   Люди, лишенные сердца, бываютъ способны къ необузданной страсти. Со времени разсказаннаго нами посѣщенія Радынской, Штрамъ совсѣмъ не помнилъ себя. Никогда, даже въ самомъ началѣ ихъ сближенія, онъ не испытывалъ такого страстнаго опьяненія. Стыдливая холодность Нины, кажется, нарочно была нужна, чтобы зажечь нечистый огонь. Въ первые дни онъ немножко стѣснялся, считалъ необходимымъ маскировать свою связь, аккуратно являлся къ обѣду, предлагалъ женѣ поѣхать куда-нибудь вечеромъ. Радынская, напротивъ, хотѣла, чтобы для Нины не оставалось никакого сомнѣнія, чтобъ она каждую минуту сознавала власть посторонней женщины надъ ея мужемъ. Лично для нея, для ея чувства, Штрамъ былъ совсѣмъ не нуженъ; она не боялась хоть сегодня же потерять его навсегда, и въ этомъ обстоятельствѣ заключалось ея огромное преимущество. Она могла обращаться съ нимъ какъ съ рабомъ, ставить условія, держать его подъ вѣчною угрозою отказа и разрыва. Эта игра не просто забавляла ее, но доставляла ей необъяснимое, злорадное и мстительное наслажденіе.
   Въ тотъ вечеръ, на которомъ остановилось наше повѣствованіе, она очень капризничала. Штрамъ, сидѣвшій у нея съ самаго утра, терялъ голову, не зная, какъ угодить ей. Онъ даже предлагалъ ей взятую для жены ложу, рискуя произвесть настоящій скандалъ въ глазахъ всѣхъ знавшихъ объ его женитьбѣ. Радынская сначала согласилась, ей очень забавнымъ и пикантнымъ показалось появиться съ Штрамомъ въ театрѣ,-- но потомъ раздумала. О ней и такъ ужь слишкомъ много и дурно говорили, и она не хотѣла безъ цѣли подливать масла въ огонь. Достаточно, если эта ложа пропадетъ. Она сослалась на головную боль, запахнулась въ свой плюшевый халатъ и легла на диванѣ.
   -- Знаешь, подари эту ложу моей Наташѣ, сказала она,-- Я, пожалуй, отпущу ее.
   ІІІтрама какъ будто сконфузило въ первую минуту это предложеніе, но разсудивъ, что Нина все равно не поѣдетъ, онъ согласился.
   -- Скажи, пожалуйста, твоя жена очень меня ругаетъ? продолжала Радынская.
   -- У насъ никогда о тебѣ не бываетъ разговора, отвѣтилъ Штрамъ.
   -- Но вѣдь она догадывается о нашихъ отношеніяхъ?
   -- Право не знаю; мы не говоримъ объ этомъ.
   -- Ну, глупости, ты врешь! не повѣрила Радынская.-- Вѣдь спрашиваетъ же она, гдѣ ты пропадаешь цѣлые дни?
   -- У меня могутъ быть дѣла, или мало-ли что, отвѣтилъ Штрамъ.
   -- Все вздоръ. Ты избѣгаешь говорить со мною о ней, вѣроятно считаешь меня недостойною... Но я о себѣ другаго мнѣнія, мой милый.
   -- Да полно же тебѣ капризничать, простоналъ Штрамъ.
   Радынская потянулась на диванѣ.
   -- Ступай домой и не приходи, пока я не пришлю за тобою, сказала она.
   -- За что? что я тебѣ сдѣлалъ?
   -- Надоѣло. Не надо было жениться.
   -- Опять! промычалъ Штрамъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ у Радынской была новая фантазія.
   -- Если ты меня любишь больше чѣмъ свою жену, то докажи, сказала она.
   -- Чѣмъ же мнѣ еще доказать? Я съ тобою провожу всѣ дни, а она меня почти не видитъ даже, возражалъ Штрамъ.
   -- Неправда,-- ты съ нею больше остаешься чѣмъ со мною. Если хочешь, чтобы я тебѣ повѣрила, не возвращайся сегодня домой.
   Штрамъ перепугался
   -- Ну, что еще за фантазія! воскликнулъ онъ.
   -- Какъ хочешь. Можешь даже сію минуту возвратиться въ ней.
   -- Но вѣдь ты придумала совсѣмъ невозможное! Я тебѣ ничего этимъ не докажу, а между тѣмъ сдѣлаю совсѣмъ ненужный скандалъ, отговаривался Штрамъ.
   -- Какъ хочешь. Прощай, сказала Радынская и протянула руку.
   Штрамъ разозлился, хотѣлъ въ самомъ дѣлѣ уйти. Но онъ зналъ, что Радынская можетъ дѣйствительно не пустить его больше. Кончилось тѣмъ, что онъ остался, получивъ позволеніе послать домой записку, чтобы его не ждали. Радынская, пока онъ писалъ уже извѣстныя намъ строки, хохотала чуть не до слезъ въ носовой платокъ.
   Когда онъ вернулся на другой день домой, Нина сидѣла одна въ гостиной передъ плохо затопленнымъ каминомъ. У нея было совсѣмъ больное лицо.
   -- Ты нездорова? спросилъ мужъ, цѣлуя ея руку.
   -- Нѣтъ, отвѣтила Нина.
   Онъ, кажется, никогда еще не имѣлъ такого развязнаго, независимаго вида. Это на него всегда находило, когда онъ былъ неправъ.
   -- У меня вчера экстренное дѣло случилось, пришлось заночевать въ Царскомъ, повѣствовалъ онъ, отдуваясь и расправляя всѣми десятью пальцами свою рыжую бороду.
   Нина только молча взглянула на него.
   -- Ты не безпокоилась? Я боялся, что ты съ непривычки будешь дурно спать, продолжалъ Штрамъ.
   -- Мнѣ надо съ тобою переговорить, Жоржъ, сказала Нина.
   Штрамъ пустилъ по низу разбѣгающійся взглядъ.
   -- А? что такое? отозвался онъ.
   Нина чувствовала такой злобный спазмъ въ груди, что у нея обрывался голосъ.
   -- Я хотѣла очень серьезно сказать тебѣ... мы оба сдѣлали ошибку, надо ее поправить, продолжала она,-- и мнѣ кажется, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
   -- Что еще за новости? какую ошибку? пробормоталъ Штрамъ.
   -- Ты женился, не любя меня, я сдѣлала то же самое... Я была виновата; мнѣ казалось, что можно жить дружно, уважать другъ друга... Но такъ... такъ... невозможно, это выше моихъ силъ, я не хочу, не стану! проговорила Нина, тщетно стараясь задавить подступившія къ горлу рыданія.
   Штрамъ махнулъ рукою.
   -- Слава Богу, начинаются уже сцены да слезы! давно, видно, поженились! проворчалъ онъ, отходя нетерпѣливыми шагами къ окну.
   -- Выслушай меня серьезно, прошу тебя! продолжала сквозь слезы Нина.-- Это не сцены, я хочу говорить съ тобою совершенно спокойно. Я не могу такъ жить. На что я тебѣ? Вѣдь я больше тебя теряю, и между тѣмъ я первая предлагаю возвратить тебѣ твою свободу. Потомъ будетъ труднѣе, тяжелѣе...
   -- Ну, хорошо, хорошо, поѣдемъ лучше кататься, у тебя это пройдетъ, отвѣтилъ Штрамъ, собираясь ткнуть въ пуговку электрическаго звонка.
   Нина быстро поднялась съ мѣста.
   -- Я не шучу, Жоржъ, сказала она.-- Я цѣлый мѣсяцъ терзалась, спрашивала себя, могу-ли я примириться съ моимъ положеніемъ;-- нѣтъ, я не могу, это было бы слишкомъ безсмысленно. Я предпочту сдѣлаться предметомъ сплетенъ, отказаться отъ общества,-- вѣдь все равно я его не вижу,-- но по крайней мѣрѣ, я буду свободна, буду одна. Съ тѣми деньгами, которыя далъ за мною отецъ, я могу существовать.
   -- Да отстань, наконецъ, съ твоими глупостями, сдѣлай такое одолженіе! воскликнулъ Штрамъ, котораго это напоминаніе о деньгахъ совсѣмъ вывело изъ терпѣнія.-- Никакихъ я твоихъ вздоровъ не намѣренъ слушать, и если ты будешь приставать ко мнѣ, то я еще меньше буду сидѣть дома.
   Онъ, насвистывая, прошелъ въ кабинетъ и сѣлъ, барабаня пальцами по пустому письменному столу.
   Передъ этою безсмысленною невозможностью добиться чего-нибудь отъ мужа, у Нины опускались руки. И она хотѣла израсходовать послѣдній остатокъ энергіи.
   -- Вѣдь эти деньги мои, ты мнѣ отдашь ихъ! сказала она, входя вслѣдъ за нимъ въ кабинетъ.
   -- Отвяжись! никакихъ у меня твоихъ денегъ нѣтъ, а есть наши общія деньги, потому что ты моя жена! прикрикнулъ Штрахъ.
   -- Ты не отдашь? спросила, блѣднѣя, Нина.
   -- Не отдамъ!
   Она, шатаясь, отошла отъ него. Мысли ея путались, накипѣвшее чувство застывало, разрѣшаясь тупою, тягучею болью. Ей опять казалось, что въ мозгу ея что-то дѣлается, что она сходитъ съума....
   

XVIII.

   Говорятъ, будто въ тюрьмѣ время бѣжитъ ужасно скоро. Нина испытывала это на себѣ. Нарядныя комнаты отеля были для нея тюрьмою; ей казалось, что она. заключена въ ней безъ срока, по какой-то роковой ошибкѣ, которая никогда не объяснится. Дни тянулись за днями; каждая переживаемая минута представлялась вѣчностью; но когда она оглядывалась назадъ, ей не на чемъ было остановиться,-- какъ будто ничѣмъ не отмѣченная тусклая пустота отдѣляла первый день этой жизни отъ сегодняшняго. Она опять вспоминала слова, "казанныя въ грязной извозчичьей каретѣ, везшей ее изъ вокзала: "Будемъ жить, какъ въ сказкѣ". Да, въ самодгь дѣлѣ все походило на сказку, но только страшную, мрачную сказку, въ которой злой волшебникъ держитъ въ плѣну несчастную царевну. И она не знала, кончится-ли эта сказка такъ хорошо, какъ онѣ обыкновенно кончаются...
   Ольховскій почти совсѣмъ пропалъ. Онъ появился только разъ, сообщилъ, что Бояриновъ уѣхалъ, что самъ онъ перебрался въ его мастерскую, и собирается сильно работать надъ окончаніемъ картины. Нина при этихъ словахъ вдругъ сдѣлалась зла; ей какъ будто досадно было, зачѣмъ онъ можетъ что-то такое дѣлать, куда-то идти, когда самой ей идти некуда, чѣмъ-то занять свои дни, когда у нея они наполнены только отупѣлою тоскою. Она холодно приняла все, что сообщилъ Ольховскій, и холодно простилась съ нимъ. Но когда онъ ушелъ, нахмуренный и тоже злой, ей хотѣлось крикнуть, вернуть его, разрыдаться въ его присутствіи. Она изорвала платокъ, который мяла въ рукахъ, и бросилась въ постель съ страшною болью въ головѣ и въ груди.
   Штрамъ по-прежнему очень мало бывалъ дома, ссылаясь на какія-то дѣла. Дѣйствительно, въ промежуткахъ страсти у него создался планъ нѣкоторой весьма легкомысленной спекуляціи. Онъ сошелся съ какими-то бродячими дѣльцами, изобрѣтающими на ходу многоразличныя средства оживленія мертвыхъ капиталовъ и непочатыхъ отечественныхъ богатствъ, и заложивъ акціи, сунулъ деньги въ "предпріятіе". Пока все это было очень весело; компаніоны высчитывали будущіе барыши и заблаговременно орошали ихъ шампанскимъ въ обществѣ Софьи Александровны Радынской. Но Нина, узнавъ о новомъ назначеніи, которое получило ея приданое, очень встревожилась: ей казалось, что еще одна грозная петля безжалостно затягиваетъ ея существованіе. Чувство совершенной, окончательной безпомощности съ тѣхъ поръ еще болѣе овладѣло ею. Она старалась поменьше думать, побольше оставаться въ состояніи тоскливаго отупѣнія, душевной инерціи, тягучаго переживанья изо дня въ день, безъ мысли о будущемъ, безъ зацѣпки за что-нибудь внѣшнее, заставляющее оглянуться.
   Она не понимала, не узнавала себя. Все это было совсѣмъ не въ ея характерѣ. Ее считали очень рѣшительною, даже взбалмошною дѣвушкою. И ей самой казалось, что такъ не можетъ продолжаться, что она еще не успѣла опомниться, что скоро она стряхнетъ съ себя эту истому душевнаго безсилія...
   Прошло еще двѣ-три недѣли. Какъ-то въ сумерки опить зашелъ Ольховскій. Онъ, какъ ей показалось, очень похудѣлъ со времени ихъ послѣдней встрѣчи: но, вмѣстѣ съ тѣмъ, что-то новое, не радостное, а скорѣе злобно-торжествующее свѣтилось въ его выразительныхъ сѣрыхъ глазахъ. Нина на этотъ разъ крѣпко и дружески пожала ему руку.
   -- Какъ не стыдно было столько пропадать! ласково упрекнула она.
   -- Я даже не ожидалъ, что вы замѣтите мое отсутствіе, такимъ же тономъ упрека оправдывался Ольховскій.
   -- Право? переспросила Нина, и ея извиняющійся взглядъ выразилъ всю тоску, пережитую въ эти томительныя недѣли.-- Я васъ прошу, не обращайте вниманія, если я иногда капризничаю. Мнѣ бываетъ очень тяжело, вы знаете.
   -- И мнѣ тоже, сказалъ Ольховскій.
   -- Тѣмъ болѣе причинъ, чтобы мы оставались друзьями. Ну, разскажите, что вы дѣлали, хорошо-ли вамъ работалось?
   -- Очень хорошо. Я вѣдь странный человѣкъ -- иногда злость отрываетъ меня отъ работы, а иногда бросаетъ къ ней. На этотъ разъ для меня было большимъ утѣшеніемъ запереться въ мастерской и позабыть все... лишнее.
   Что-то злое по прежнему звучало въ его голосѣ, и даже губы его замѣтно дрогнули при послѣднемъ словѣ.
   -- И вамъ... удалось позабыть? спросила Нина.
   -- Вѣроятно, потому что я очень много сдѣлалъ въ эти двѣ недѣли, отвѣтилъ Ольховскій.-- Я наконецъ кончилъ свою "Бѣлую ночь".
   -- А-а! протяжно отозвалась Нина, и въ этомъ восклицаніи нельзя было бы понять, обрадовала ее, или встревожила сообщенная новость.-- Значитъ, можно будетъ увидѣть вашу картину? Вѣдь она въ мастерской Бояринова?
   -- Да.
   Нина прошла по комнатѣ, поправила альбомы на столѣ и проговорила, не оборачиваясь къ Ольховскому:
   -- Я попрошу мужа завтра же поѣхать со мною.
   Часа въ два вамъ удобно будетъ?
   -- Я буду васъ ждать, когда прикажете.
   Молодая женщина продолжала стоять у стола, наклонивъ лицо, на которомъ она чувствовала слезы. Ей было нестерпимо тяжело. Холодный, злой тонъ Ольховскаго дѣйствовалъ на нее, какъ удары по свѣжей ранѣ.
   "И почему, почему мы должны играть какую-то комедію, напоминать себѣ, что мы чужіе другъ другу, тогда какъ, можетъ быть, мы съ первой встрѣчи перестали быть чужими?" думала она, не умѣя превозмочь чего-то запутаннаго, стоявшаго между ними, какого-то безсмысленнаго стѣсненія, мѣшавшаго ей сказать то, что она хотѣла сказать.-- "Но потому, что это мнѣ такъ кажется, потому что я думаю и чувствую за двухъ, потому что я не знаю...." отвѣчала она себѣ, и съ каждымъ біеніемъ сердца ей становилось все тяжелѣе.
   Она достала изъ кармана платокъ, потихоньку обмахнула лицо и обернулась къ Ольховскому:
   -- Вы въ самомъ дѣлѣ сердитесь на меня? сказала она, тихо подходя къ нему.
   Ольховскій пожалъ плечами.
   -- За что же? возразилъ онъ.-- Вы не кокетничали, не старались увлечь; я самъ не доглядѣлъ за собою; значитъ, самъ и виноватъ. Отдайте мнѣ, по крайней мѣрѣ, справедливость, что я не слишкомъ надоѣдалъ вамъ.
   "Что такое онъ говоритъ?" спрашивала себя Нина, испытывая что-то похожее на головокруженіе.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказала она безсмысленно.
   Ольховскій, въ свою очередь, не понялъ вопроса.
   -- И притомъ вѣдь это дѣло прошлое, продолжалъ онъ.-- Я все-таки во время спохватился, и вы видите -- стою передъ вами спокойно, какъ случайный знакомый, который можетъ даже сдѣлаться добрымъ знакомымъ, если вы захотите. А это ужь конецъ.
   -- Неправда, сказала Нина.
   -- Что неправда?
   -- Да, вѣроятно, все... все, что вы говорите...
   Ей опять хотѣлось сказать что-то совсѣмъ другое, и она не могла.
   -- Отчего вы весь этотъ мѣсяцъ почти не бывали? вдругъ спросила она.
   -- Очень не великодушно съ вашей стороны объ этомъ спрашивать, отвѣтилъ Ольховскій,-- вамъ недовольно, что вы знаете, вы хотите непремѣнно, чтобы я самъ сказалъ? Извольте: я спасалъ себя, бѣжалъ отъ васъ, какъ убѣжалъ Бояриновъ.
   Нина вдругъ неестественно засмѣялась.
   -- Бояриновъ! повторила она со смѣхомъ.-- Ему просто надо было уѣхать въ Римъ, онъ объ этомъ говорилъ еще при самой первой встрѣчѣ. А вы просто замѣтили, что за мною нельзя ухаживать мимоходомъ, что я не изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ вы съ Бояриновымъ заплетаете въ свои лавровые вѣнки. И вы были правы, мною нельзя позабавиться, похвастаться...
   Ольховскій сдѣлался очень блѣденъ.
   -- Вы въ самомъ дѣлѣ такъ думаете? проговорилъ онъ.
   "Такъ заставьте, заставьте же меня иначе думать, вѣдь я только того и жду, и ищу!" -- пронеслось вихремъ въ мысляхъ Нины.
   -- Мы уже говорили съ вами объ этомъ, сказала она.
   -- И! вы помните, чѣмъ окончился нашъ разговоръ? возразилъ Ольховскій.
   Она помнила. Ея послѣднія слова были: "Я могла бы вамъ повѣрить, и я хотѣла бы повѣрить". Но что-то своевольно-злое, какая-то необъяснимая потребность жестокости, давила ей сердце, можетъ быть оттого, что это сердце теперь еще болѣе хотѣло вѣрить, и не могло.
   -- Слова, Владиміръ Сергѣичъ, слова! проговорила она съ холоднымъ выраженіемъ глазъ.
   Онъ совсѣмъ не понималъ ея въ эту минуту, и каждый нервъ въ немъ страдалъ невыразимо. Онъ взялъ шляпу и проговорилъ, съ трудомъ осиливая свою муку:
   -- Вы имѣли полное право не обратить на меня никакого вниманія, Нина Николаевна, и я совершенно понялъ бы ваше равнодушіе. Но меня удивляетъ, зачѣмъ вамъ нужно объяснять его презрѣніемъ... котораго я едва-ли заслуживаю.
   Нина избѣгала его взгляда. Та самая боль, которая звучала въ его голосѣ, мучительно жала ей сердце, и ей хотѣлось возвратить ему эту боль, только гораздо сильнѣе и мучительнѣе.
   -- Я не понимаю васъ, сказала она, равнодушно скользя глазами.-- Какое презрѣніе?
   -- Если вы не вѣрите мнѣ, то потому, что считаете жалкимъ болтуномъ, готовымъ разсыпать клятвы передъ каждою женщиною...
   -- Ахъ, вы объ этомъ! отозвалась Нина.-- Но развѣ стоитъ объ этомъ говорить? Вѣдь дѣло прошлое, вы сами объявили, что вб время спохватились, прописали себѣ двухнедѣльную діэту и... и у васъ былъ такой торжествующій видъ, когда вы вошли сюда. Вы блистательно окончили свою картину, я завтра пріѣду съ мужемъ смотрѣть и восхищаться...
   Она улыбалась и спѣшила проститься, чувствуя, что сейчасъ разрыдается.
   

XIX.

   Намѣреніе смотрѣть картину Ольховскаго заслужило полное одобреніе Штрама.
   -- Ну и прекрасно, а то ты тутъ сидишь въ номерѣ, точно тебѣ ни до чего на свѣтѣ дѣла нѣтъ, согласился онъ.
   На другой день онъ, однако, съ утра куда-то исчезъ. Часъ завтрака уже прошелъ, а онъ не возвращался. Нина начинала тревожиться. Когда пробило половину третьяго, эта тревога дошла до мучительнаго нервнаго разстройства. Нина бралась за книгу, бросала ее, ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, прислушивалась, старалась разсмотрѣть что-то въ окно, выходила въ корридоръ. Мужъ не возвращался. Ей казалось, что надъ нею совершаютъ возмутительное насиліе, грубо и безсмысленно смѣются. Часы пробили три. Несказанная тоска и злоба овладѣли молодою женщиною. Если бы вчера она не обошлась такъ жестоко съ Ольховскимъ, она могла бы ждать. Но они разстались почти врагами, ей казалось, что она окончательно потеряетъ его. Вчера она только потому и мучила его, что на другой день должна была его увидѣть, объяснить... Весь вечеръ, всю ночь, все утро она жила этою мыслью, готовилась къ этому объясненію. И вдругъ судьба глупо и неумолимо становилась между ними, отнимала ихъ другъ у друга...
   Ее начинала бить лихорадка. Она представляла себѣ Ольховскаго злаго, раздраженнаго, оскорбленнаго ея вчерашнимъ кокетствомъ и сегодняшнимъ обманомъ. Онъ никогда не проститъ ей. Черезъ часъ уже станетъ смеркаться, картину нельзя будетъ смотрѣть, онъ уйдетъ изъ мастерской.
   Вдругъ она рѣшилась. Развѣ не могла она сама, безъ мужа, поѣхать въ мастерскую художника? Она даже удивилась, какъ это не пришло ей раньше въ голову. Мужъ, вѣроятно, разозлится, но какое ей дѣло? развѣ не самъ онъ виноватъ?
   Она надѣла шляпку и пальто, взяла извозчика и велѣла везти себя на Васильевскій островъ. На лѣстницѣ на нее на мгновенье напалъ страхъ; но мысль, что можетъ быть Ольховскій уже ушелъ, что она не увидитъ его, испугала ее гораздо больше. Она дернула за ручку звонка.
   Старикъ лакей, ходившій за Ольховскимъ, когда тотъ былъ еще маленькимъ, отворилъ дверь.
   -- Пожалуйте, проговорилъ онъ равнодушно.
   Нина, не снимая пальто, прошла дальше. Въ кабинетъ уже закрадывались сумерки. Она съ трудомъ оглядывалась среди массы бросившихся ей въ глаза предметовъ. Ольховскій, лежавшій на диванѣ, поспѣшно поднялся ей на встрѣчу.
   -- А Егоръ Андреевичъ? спросилъ онъ съ удивленіемъ.
   -- Мужъ куда-то запропалъ, я ждала его, ждала, наконецъ рѣшилась сама пріѣхать, объяснила Нина.
   Отъ волненія и отъ ходьбы по лѣстницѣ у нея обрывался голосъ.
   -- Я думалъ вамъ помѣшало что-нибудь, сказалъ тоже нѣсколько растерявшійся Ольховскій.
   -- Я боялась что смеркнется, нельзя будетъ видѣть картину, словно оправдывалась Нина.
   О ни стояли другъ противъ друга, оба взволнованные, оба недовѣряющіе себѣ, недовѣряющіе той жуткой а страстной радости, которую испытывали.
   -- Сядьте пожалуйста, проговорилъ Ольховскій, придвигая первое попавшееся кресло.-- Я не ожидалъ, что моя картина такъ интересуетъ васъ... я сейчасъ проведу васъ въ мастерскую, тамъ еще свѣтло. Здѣсь вотъ эти драпировки мѣшаютъ, и притомъ тамъ окна выше, круглыя... объяснялъ онъ торопливо, показывая руками, какъ будто хотѣлъ развлечь ея вниманіе.
   Одъ понималъ, что говоритъ какой-то ненужный вздоръ, чтобы только выиграть время. Нина, не слушая, сѣла въ кресло.
   -- Погодите, послѣ... я вѣдь не для этого... я пріѣхала сказать вамъ, чтобы вы не придавали значенія вчерашнему... Мнѣ хотѣлось васъ помучить, потому что мнѣ самой очень тяжело было... вѣдь я оттого и пріѣхала... говорила она, волнуясь и отводя отъ него глаза, за выраженіе которыхъ боялась.-- Теперь вы видите... вы видите...
   Она торопливо срывала перчатки. Краска горѣла неровными пятнами на ея блѣдномъ лицѣ, губы какъ-то странно подергивало. Ольховскій тоже былъ совсѣмъ блѣденъ, и глаза его имѣли серьезное, какъ будто даже испуганное выраженіе. Руки молодой женщины протянулись къ нему -- онъ схватилъ ихъ, сжалъ, молча опустился на коверъ и уронилъ лицо на ея колѣни.
   -- Теперь вы знаете... вы знаете... говорила Нина, гладя его рукою по волосамъ.
   Оба переживали минуты счастья, трепета, безумныхъ, не сказавшихся словами надеждъ...
   -- Сядьте подлѣ меня, говорите... вѣдь намъ столько надо сказать... продолжала Нина, тихонько отталкивая его отъ своихъ ногъ.-- Ахъ, какъ это все странно! вдругъ сказала она, тряхнувъ плечами и головою.
   -- Я вчера думалъ, что этого никогда, никогда не будетъ, молвилъ Ольховскій.-- Въ самомъ дѣлѣ странно: мы съ первой встрѣчи все какъ будто ссорились, даже ненавидѣли другъ друга.
   -- А вы не поняли? Вѣдь я васъ дѣйствительно ненавидѣла, только почему? потому что знала, что я могла... что это могло быть... а вы словно нарочно хотѣли порисоваться этою отвратительною своею вѣтренностью, художника корчили... объяснила Нина съ влюбленною досадою въ голосѣ.
   И вдругъ лицо ея опять сдѣлалось холодно и серьезно, краски сбѣжали, блескъ глазъ измѣнился.
   -- Художникъ! если бы вы знали, какъ я ненавижу этотъ вашъ взглядъ на женщину, эту гадость, которую вы называете потребностью артистической натуры! добавила она съ возвратившимся порывомъ ненависти.-- Слушайте, скажите мнѣ: вѣдь вы не такой, вѣдь можете же вы чувствовать серьезно, любить только одну, одну, хотя бы лишь за то, что она сама не умѣетъ иначе!
   -- Нина, я вамъ объяснялъ, почему я до сихъ поръ никого такъ не любилъ, протестовалъ Ольховскій.-- Подумайте сами, вѣдь отъ меня ничего не требовали, принимали меня въ шутку, ревновали изъ самолюбія, любили для развлеченія, по мимолетному капризу. Вспомните, что я вамъ говорилъ объ этомъ.
   -- И я вамъ сказала, что готова вѣрить... только это ужасно трудно... Вотъ, когда вы говорите, когда вы смотрите на меня такими глазами, я вѣрю... а потомъ буду терзаться... продолжала Нина, тоскуя и злобствуя на себя за эту тоску.-- Я не даромъ всегда боялась такого чувства, потому что знала, какъ много оно потребуетъ и какъ трудно жить съ такими требованіями...
   Выразительные глаза и губы Ольховскаго радостно улыбались.
   -- Я вы не знали, какъ эти требованія измѣняютъ человѣка; какъ они заставляютъ смотрѣть на ту женщину, которую онъ любитъ? возразилъ онъ.-- Вѣдь прежнее, прошлое -- то совсѣмъ другое. Помните нашъ первый разговоръ, на вечерѣ у Прахтъ? Вы мнѣ сказа ли: "это отвратительно". Ваши слова до сихъ поръ звенятъ у меня въ ушахъ. Это призывъ, которому надо Проситься навстрѣчу, или потерять всякую цѣну, всякій смыслъ жизни.
   -- Правда? правда то, что вы мнѣ теперь говорите? переспросила Нина, глядя въ его глаза расширенными, темными и радостно блистающими зрачками.
   -- Да правда же, дорогая моя! отвѣтилъ Ольховскій, не умѣя сказать ничего больше, не понимая этого влюбленнаго недовѣрія и наслаждаясь имъ.
   Нина, улыбаясь, жала ему руки.
   -- А картина? вдругъ вспомнила она.
   -- Пойдемте, предложилъ, вставая, Ольховскій.
   Въ мастерской, не смотря на подвинувшійся часъ дня, было еще достаточно свѣтло. Молодая женщина съ минуту молча и внимательно стояла передъ оконченнымъ холстомъ. То, что она видѣла, представилось ей цѣлою поэмою, полною глубины, выраженія, красокъ, полною звуковъ.
   -- Какъ хорошо! сказала она, поведя плечами.-- Я не умѣю судить, но тутъ не надо быть знатокомъ. За эту дѣвушку въ блѣдно-розовомъ платьѣ, съ хмѣлемъ въ волосахъ, дѣлается страшно. Мнѣ кажется, ея глаза смотрятъ мнѣ въ душу. Вы большой художникъ, это ясно.
   Ольховскій съ серьезнымъ выраженіемъ глядѣлъ на нее и на свою картину.
   -- Кажется удалось, проговорилъ онъ, чувствуя такой приливъ счастья, какого еще не испытывалъ въ своей жизни.
   -- И какъ написано, какой тонъ -- прелесть! повторяла Нина, касаясь плечомъ его плеча.
   Ей вдругъ стало ужасно весело; она ходила по мастерской, разглядывала недоконченныя работы Бояринова, костюмы, гипсы. Ей хотѣлось видѣть всѣ техническія принадлежности искусства, палитры, кисти, краски, представить себѣ весь процессъ работы. Передъ эскизомъ купающейся женщины она на мгновенье нахмурилась.
   -- Это съ натуры? спросила она.
   -- Вѣроятно, отвѣтилъ Ольховскій.
   -- Но это не вы писали?
   -- Нѣтъ.
   -- Вы такихъ не пишете? не будете писать?.
   -- Не буду, улыбнулся художникъ.
   Они прошли опять въ кабинетъ, гдѣ уже совсѣмъ смерклось. Нина хотѣла все-таки осмотрѣть его, останавливалась, щурилась, бросала оригинальныя замѣчанія.
   -- Поздно, прощайте! сказала она наконецъ, и вдругъ поблѣднѣла, почувствовавъ внезапное головокруженіе и дурноту.
   -- Что съ вами? испугался Ольховскій.
   Нина провела рукою по холодному лбу. Тревожная мысль сверкнула въ ея умѣ,-- мысль, уже мелькавшая раньше въ послѣдніе дни, но заставившая ея сердце замереть въ эту минуту.
   -- Да что такое? что вы чувствуете? безпокоился Ольховскій, озадаченный внезапно измѣнившимся выраженіемъ ея лица.
   -- Нѣтъ, ничего... можетъ быть мнѣ такъ показалось... проговорила Нина,-- я вспомнила, что я замужемъ... Прощайте. Приходите!
   Она торопливо протянула руку, и словно убѣгая отъ него, бросилась на лѣстницу.
   Дурнота и головокруженіе продолжались, усиленныя пахнувшимъ въ лицо свѣжимъ воздухомъ...
   

XX.

   Въ то самое время, какъ описанное нами происходило въ мастерской Бояринова, въ квартирѣ Софьи Александровны Радынской разыгралась совершенно другаго рода сцена, помѣшавшая Штраму посѣтить въ этотъ день Ольховскаго,
   Сцена вышла даже нѣсколько необыкновенная.
   Заѣхавъ утромъ къ Радынской, Штрамъ былъ очень удивленъ, когда горничная, встрѣчавшая его обыкновенно какъ хозяина, едва только пріотворила дверь и проговорила съ нѣсколько замысловатымъ выраженіемъ лица:
   -- Софья Александровна не принимаютъ.
   -- Что такое! какъ не принимаетъ? озадачился Штрамъ.
   -- Не принимаютъ, повторила горничная.
   -- Меня не принимаютъ?
   -- Точно такъ.
   Глаза служанки при этомъ глядѣли на него уже явно насмѣшливо. Штрамъ сохранялъ озадаченный видъ.
   -- Больна Софья Александровна, что-ли? спросилъ онъ.
   -- Ужь не могу вамъ сказать, больны онѣ или нѣтъ, а только не приказали принимать. А еще велѣли вамъ сказать, чтобы вы за вещами прислали, потому что онѣ очень ими стѣсняются.
   Изумленію Штрама не было предѣловъ. Въ послѣднее время онъ даже не напоминалъ Радынской про вещи. Нѣкоторыя мелочи онъ самъ перетащилъ домой, а другія разставилъ у нея, и находилъ, что такъ очень удобно, что съ ними онъ у нея чувствуетъ себя совсѣмъ какъ дома. Все это выходило непостижимо.
   -- Я зайду погодя, объявилъ онъ горничной.
   Онъ поѣхалъ къ одному изъ своихъ новыхъ дѣловыхъ знакомыхъ, и они вмѣстѣ позавтракали. Время уже было вернуться домой, чтобы ѣхать съ женою къ Ольховскому, но загадочный капризъ Радынской настолько безпокоилъ Штрама, что онъ не могъ отложить разъясненіе его до вечера..
   Горничная встрѣтила его все тою же неизмѣнною фразою: "не приказали принимать".
   -- Да что такое? отчего? есть кто-нибудь у Софьи Александровны? спросилъ почти съ отчаяніемъ Штрамъ.
   -- Никого нѣтъ.
   -- Лежитъ она?
   Горничная, наконецъ, потеряла терпѣніе.
   -- Да что это, сударь, говорятъ вамъ что не приказали больше пускать! объяснила она.
   Штрамъ выпучилъ глаза, грубо оттолкнулъ горничную, сбросилъ пальто и прошелъ черезъ гостиную, прямо въ кабинетикъ хозяйки.
   Радынская, пріодѣтая съ свойственною ей кокетливостью, полулежала на диванчикѣ и вышивала затѣйливую мѣтку на платкѣ. При входѣ Штрама она строго подняла глаза.
   -- Съ какой стати вы насильно врываетесь, когда васъ не пускаютъ? привѣтствовала она его.
   -- Помилуй, Софи, что еще такое?... почему ты вдругъ не принимаешь меня? сдержанно протестовалъ Штрамъ.
   -- Потому что не желаю васъ видѣть, сухо и коротко объяснила Радынская.
   -- Да почему же? за что? что я такое сдѣлалъ?
   -- Ничего.
   Круглые глаза Штрама приняли совершенно глупое выраженіе. Вѣроятно это выраженіе было очень забавно, потому что Радынская расхохоталась ему прямо къ лицо.
   -- Чего ты смѣешься? объяснись же, наконецъ? разозлился ІІІтрамъ.
   -- Какое еще вамъ надо объясненіе? не желаю васъ больше видѣть, и потому прошу не приходить, отвѣтила Радынская.
   -- Да за что же? отчего?
   -- Ахъ, отстаньте, пожалуйста! Отчего вы взяли да женились, да еще пріѣхали торжественно объявить мнѣ объ этомъ? Вотъ отъ того я васъ выбрасываю сегодня за дверь, и торжественно объявляю вамъ это.
   ІІІтрамъ начиналъ догадываться, что съ нимъ говорятъ серьезно. Онъ позеленѣлъ.
   -- У тебя новая любовь явилась? проговорилъ онъ.
   -- Можетъ быть, отвѣтила совершенно спокойно Радынская.-- Нѣтъ, зачѣмъ лгать! добавила она тотчасъ, -- никакой новой любви не явилось, а просто вы мнѣ не нужны больше. Прощайте, Егоръ Андреевичъ. Вещи ваши я отошлю къ вамъ въ гостинницу.
   Она встала и чуть-чуть кивнула головою. Штрамъ схватилъ ея руку.
   -- Софи, перестань ради Бога! Вѣдь я тебя люблю, какъ никогда раньше не любилъ, я съума схожу... Брось эту комедію. Помучила меня, попугала -- ну и довольно, бормоталъ онъ, силясь поцѣловать ея руку, которую она не давала.
   Изъ будуара былъ выходъ въ спальную; Радынская могла уйти и за переть за собою дверь. Но она не спѣшила этимъ воспользоваться -- отчаяніе Штрама очевидно забавляло ее.
   -- Какую вы видите комедію? я говорю совершенно серьезно, сказала она.
   -- Но вѣдь ты любила же меня! воскликнулъ Штрамъ.-- Вѣдь еще вчера мы были такъ счастливы!
   Радынская расхохоталась.
   -- О, какъ вы глупы! сказала она.
   Штрамъ былъ совсѣмъ уничтоженъ Слабая надежда, что съ нимъ шутятъ, покинула его. Онъ вдругъ бросился передъ Радынскою на колѣни, схватилъ ея ноги.
   -- Софи, пощади меня! вѣдь я люблю тебя! простоналъ онъ.-- Требуй отъ меня, чего хочешь, отомсти мнѣ. самымъ адскимъ образомъ, только не прогоняй, не оставляй меня окончательно!
   Радынская, толкая его ногами, продолжала хохотать. Штрамъ, въ своей распростертой позѣ, былъ дѣйствительно очень смѣшонъ. Ей хотѣлось растоптать его каблуками, причинить ему физическую боль.
   -- Зачѣмъ мнѣ еще мститъ? я уже отомстила, сказала она.-- Я цѣлый, мѣсяцъ выносила вашу любовь, ненавидя васъ, -- чтобы только отмстить. Вы даже и этого не стоили. Теперь прощайте! Остальное докончитъ ваша жена.
   Она вырвала изъ его рукъ свое платье и убѣжала. Штрамъ слышалъ, какъ за нею щелкнулъ замокъ. Онъ медленно поднялся съ полу, тяжело дыша, поводя все еще вытаращенными глазами. То, что онъ испытывалъ, было гораздо хуже пощечины, полученный имъ здѣсь въ самомъ началѣ нашего повѣствованія.
   Передъ вечеромъ, когда онъ мрачно лежалъ на диванѣ, не зная, что съ собою сдѣлать, какъ пережить этотъ ненавистный день, отъ Радынской явился дворникъ и объявилъ, что привезъ вещи. Штрамъ велѣлъ тащить ихъ къ себѣ въ кабинетъ и сейчасъ же сталъ разбирать и раскладывать ихъ. Это занятіе все-таки развлекало его. Онъ даже позвалъ Нину, предполагая что это будетъ ей интересно. Въ большомъ дорожномъ сундукѣ находились принадлежности письменнаго стола. Штрамъ разворачивалъ ихъ изъ бумаги, обтиралъ и разставлялъ. Альбомы и Фотографіи въ рамкахъ особенно занимали его; онъ показывалъ ихъ женѣ, желая похвастать, какихъ хорошенькихъ женщинъ онъ зналъ въ своей холостой жизни. Нина молча, съ выраженіемъ брезгливой скуки въ лицѣ, слѣдила за этимъ дѣтскимъ занятіемъ. Только изящный, сверкающій полированною сталью револьверъ обратилъ ея вниманіе: она взяла его въ руки, желая разсмотрѣть.
   -- Осторожнѣе, остановилъ ее мужъ,-- онъ былъ уложенъ неразряженнымъ.
   Нина послушно положила револьверъ на кожаный бюваръ.
   

XXI.

   Человѣческій языкъ бѣденъ. Люди называютъ любовъю совершенно различныя чувства, для опредѣленія которыхъ нужны были бы особыя слова.
   Ольховскому казалось, что онъ никогда раньше не любилъ. И онъ былъ правъ. Мимолетныя увлеченія, впечатлѣнія нервовъ и крови, испытанныя имъ прежде, не походили на мучительное, страстное и прозрачное чувство, которое онъ носилъ въ себѣ со времени разговора съ Ниною на вечерѣ у Прахтъ. То было что-то спокойно-веселое, артистически-лакомое, заманчивое,-- можетъ быть именно потому, что являлось какъ дессертъ жизни, который можно разнообразить до баловства. Онъ, по выраженію Нины, плелъ себѣ лавровый вѣнокъ изъ женщинъ, какъ плелъ его изъ своихъ, картинъ и музыкальныхъ фантазій. И онъ не лгалъ, говоря, что какая-то тайная потребность гнала его дальше, что влюбляясь, онъ уже искалъ чего-то за плечами любимой женщины. А теперь было не то. Теперь счастье было такое тоскующее, такую неизвѣданную, жуткую боль оставляло въ сердцѣ, что его бралъ страхъ. Было страшно потерять свободу, обходиться безъ мелкой монеты, удовлетворявшей привычкамъ баловства, почувствовать на себѣ безмѣрную, безпокойную и мучительно-дорогую ношу. И подгибаясь подъ эту ношу, пугаясь и тоскуя, Ольховскій задыхался отъ счастья.
   Для него было ясно, онъ любилъ въ первый разъ, любилъ не такъ, какъ обыкновенно любятъ. Все, что было раньше, представлялось дѣтствомъ. Словно нарочно, съ этимъ новымъ чувствомъ совпала его первая большая, совершенно зрѣлая картина, и между своею любовью и своею картиною онъ сознавалъ тайную связь. Въ немъ точно родился другой человѣкъ, и этому другому человѣку предстояла совсѣмъ другая жизнь, полная непостигаемаго раньше смысла.
   Онъ не могъ ждать дальше слѣдующаго дня. Ему казалось, что вчера ихъ встрѣча была такая минутная, что они оба были такіе взволнованные, что сказано было такъ мало...
   Штрама, къ счастью, не было дома: у него, помимо разрыва съ Радынскою, возникла новая забота. Заложивъ всѣ купленныя на приданое жены акціи и сунувъ, полученную ссуду въ фантастическое "предпріятіе" своихъ новыхъ друзей, онъ вскорѣ очутился совсѣмъ безъ. денегъ. Это его очень безпокоило, тѣмъ болѣе, что о "предпріятіи" и объ его авторахъ стали доходить довольно двусмысленные слухи. Ему хотѣлось бы извлечь обратно хотя часть денегъ, даже съ уступкою изъ будущихъ барышей, и вотъ эта-та забота гнала его изъ дому.
   -- Вы однѣ, какое счастье! обрадовался Ольховскій, цѣлуя руку Нины,-- я такъ боялся, чтобы мнѣ не помѣшали говорить съ вами.
   Нина усадила его подлѣ себя. Она сегодня полѣнилась причесаться, и ея волнистые темные волосы путались вокругъ изящной головки, какъ на эскизѣ Бояринова, Ольховскій не выпускалъ ея рукъ изъ своихъ.
   -- Я со вчерашняго дня все думала... о вашей картинѣ, сказала, почему-то слегка смутившись при этомъ, Нина.-- Вѣдь она будетъ выставлена?
   -- Да, выставка откроется черезъ мѣсяцъ, отвѣтилъ Ольховскій.
   -- Она должна имѣть огромный успѣхъ. А что вы теперь будете работать?
   -- Не знаю, мнѣ теперь не до работы; я слишкомъ неспокоенъ и слишкомъ счастливъ.
   Нина своими тонкими пальчиками тихонько сжала ему руку.
   -- Вамъ не слѣдуетъ терять время, надо пользоваться успѣхомъ. Вы не будете лѣниться? сказала она.
   Ольховскій только улыбнулся, какъ дѣлаютъ хорошія дѣти, которымъ шутя читаютъ наставленіе.
   -- Я теперь хотѣлъ бы сдѣлать вашъ большой портретъ; я увѣренъ, что онъ удался бы, сказалъ онъ.-- Это было бы такое счастье, я каждый день нѣсколько часовъ проводилъ бы съ вами. Вѣдь это можно? вашъ мужъ не запретитъ вамъ?
   -- Ахъ, развѣ я думаю о немъ! отвѣтила съ внезапной тѣнью на лицѣ Нина.
   Она положила руку на плечо Ольховскаго и опустила на нее голову. Въ глазахъ ея стояли слезы.
   -- Дорогая, я знаю, это ужасно, ужасно! проговорилъ Ольховскій, чувствуя мучительное сжатіе сердца.
   Ощущеніе счастья, за минуту наполнявшее его, мгновенно отлетѣло. Страстная жалость и проклятыя, разрывающія душу мысли невыразимо волновали его. Онъ схватилъ обѣими руками и поднялъ наклоненную голову Нины.
   -- Послушай, я съума сойду... ты знаешь отчего... проговорилъ онъ, близко глядя ей въ глаза воспламененными глазами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не думай объ этомъ, не мучься! отвѣтила Нина, и ему показалось, какъ будто что-то безумное сверкнуло въ ея расширенныхъ зрачкахъ.
   Онъ, неуспокоенный, опустился къ ея ногамъ, прижалъ лицо къ измятымъ, мягкимъ складкамъ ея блузы. Мысли его продолжали мутиться, нервы требовали физической боли, чтобы убить страшную боль сердца.
   -- Да нѣтъ же, мой милый, никогда! я скорѣе убью себя! говорила Нина, наклоняясь къ нему и играя его шелковистыми волосами.
   У нея у самой сердце разрывалось. Но она знала, что именно теперь, въ эти тяжкіе дни кризиса, ей нужна была вся ея твердость, вся энергія, чтобы создать будущее счастье, ихъ общее счастье.
   -- Милый, вѣдь это недолго... говорила она.-- Я буду искать развода, я рѣшилась вопреки всему, я имѣю право...
   -- Но если онъ не согласится? съ сомнѣніемъ спросилъ Ольховскій.
   -- Зачѣмъ я ему? возразила Нина,-- вѣдь долженъ же онъ убѣдиться, что я не люблю его, что я не могу жить съ нимъ. Я наконецъ скажу ему, что люблю тебя.
   -- Если бы только онъ пожелалъ свести счеты со мною! молвилъ, радостно улыбаясь этой мысли, Ольховскій,
   -- Глупости, возразила Нина,-- мы съ нимъ одни виноваты другъ передъ другомъ. Будемъ лучше думать спокойно. Ты мнѣ отыщешь адвоката, который взялся бы вести дѣло? Ну, что жь ты молчишь? нетерпѣливо добавила она, такъ какъ онъ, не отвѣчая, только смотрѣлъ на нее помутившимися отъ счастья глазами.
   -- Жизнь моя, я не могу объ этомъ разсуждать серьезно... Сердце не можетъ вмѣстить столько счастья... проговорилъ Ольховскій, задыхаясь отъ душившаго его волненія.-- Знаешь, продолжалъ онъ торопливымъ, какъ-то по-дѣтски зазвучавшимъ голосомъ,-- когда я въ первый разъ увидѣлъ тебя съ твоимъ мужемъ -- помнишь, за табль-д'отомъ?-- у меня вдругъ такъ странно сжалось сердце, точно я почувствовалъ, что это не можетъ быть, не можетъ такъ остаться... Я злой сдѣлался; я не знаю, какъ и отчего вдругъ возненавидѣлъ васъ обоихъ, такъ мучительно возненавидѣлъ... Мнѣ доставляло наслажденіе увѣрять себя, что ты обыкновенная, пустая, пошлая женщина, и совершенно счастлива съ своимъ мужемъ... Долго вѣдь я все былъ злой... Это была уже любовь, я теперь понимаю... А послѣ того вечера у Прахтъ я всю ночь не заснулъ... Мнѣ представлялось, что я тебя увезъ, укралъ, что ты моя жена... Ахъ, какая это была мучительная ночь!
   Тонкіе пальчики Нины продолжали играть его волосами. Ей казалось, что она грезитъ.
   -- Ты мнѣ найдешь адвоката, продолжала она,-- я ужь нее на свѣтѣ сдѣлаю, чтобы это скорѣй устроилось, У меня вѣдь есть деньги. За мною тридцать тысячъ дали; онѣ теперь у мужа, но я возьму. Вѣдь онъ долженъ отдать?
   -- Ну, не думаю чтобы отдалъ, возразилъ Ольховскій.-- На что деньги? я найду, не въ этомъ дѣло. Я боюсь... боюсь, что это страшно долго, дорогая!
   По его лицу опять бѣгали тѣни, глаза глядѣли серьезно.,
   -- Надо, чтобы мужъ былъ согласенъ, иначе ужасно трудно! добавилъ онъ.
   -- Да нѣтъ же, вовсе не трудно, уже съ досадою спорила Нина.-- Посмотри, я женщина, и у меня гораздо больше увѣренности. Я знаю, что я буду твоею женою. Вѣдь если мы любимъ, если мы нужны другъ другу, развѣ можно, чтобы мы не съумѣли устроить свою судьбу? Не могутъ же насильно заставить меня оставаться тутъ. Милый, любовь горами двигаетъ. Лишь бы ты любилъ, любилъ меня...
   Она съ силою жала его руки и отталкивала его. Запутавшіяся пряди волосъ надвинулись на ея низенькій лобъ и придавали ея лицу новое, странное, почти дикое выраженіе. Она никогда не была такъ прелестна... Ольховскій поднялся и взялъ ее на руки. Онъ не помнилъ себя; голова кружилась, сердце переставало биться; онъ чувствовалъ только ея обрывающееся дыханіе, видѣлъ только ея углубившіеся и сохранявшіе безумный блескъ глаза.
   Нина почти съ крикомъ вырвалась отъ него. Ея лицо пылало, губы вздрагивали.
   -- Милый, не сходи съума... проговорила она съ задумчивою и страстною грустью въ голосѣ, опираясь вздрагивавшими пальцами на стоявшій между ними столикъ.-- Я не хочу, чтобы мнѣ было страшно съ тобою... Развѣ тебѣ не довольно, что я твоя -- душою, сердцемъ, каждою моею мыслью?
   -- Только! сказалъ, улыбаясь сквозь терзавшую его муку, Ольховскій.
   -- А дальше... я ничья... развѣ и этого мало? проговорила съ такою же вымученною улыбкою Нина.-- Вѣдь недолго"., право, недолго.
   Ольховскій глядѣлъ на нее воспламененными глазами. Онъ тяжело дышалъ.
   -- Нина, развѣ ты не можешь сама бросить его? Разводъ еще будетъ время получить... промолвилъ онъ съ усиліемъ.
   Она съ выраженіемъ страданія покачала головою.
   -- Нѣтъ, сказала она, невольно отводя отъ Ольховскаго глубокій и прозрачный взглядъ.
   Она обошла кругомъ столика, и обнявъ его шею, поцѣловала въ лобъ.
   -- Не сердись на меня... Вѣдь не отъ того, чтобы я мало любила тебя... Ахъ, какъ это все странно! вдругъ перебила она себя, вздрогнувъ плечами и головою.-- Точно въ сказкѣ... точно мы съ тобою заблудились въ лѣсу, измученные, несчастные, и во снѣ Фея заворожила насъ, и мы проснулись очарованные... Вѣдь мы очарованные, вѣдь безъ колдовства нельзя такъ вдругъ полюбить другъ друга?
   -- Очарованные... повторилъ Ольховскій, улыбаясь и глядя сумасшедшими глазами въ ея словно обтянувшееся личико, въ странномъ выраженіи котораго ему въ самомъ дѣлѣ почудилось что-то неразгаданное и жуткое, какъ волшебная сказка.
   

XXII.

   Ничего не зная о разрывѣ мужа съ Радынскою, Нина была очень удивлена, когда онъ аккуратно явился къ обѣду. Но еще болѣе ее удивило осовѣлое, слово размокшее выраженіе его лица.
   Такіе нахальные люди, какъ Штрамъ, очень легко падаютъ духомъ. Если бы послѣ вчерашней сцены съ Софьею Александровною у него были въ карманѣ значительныя деньги, онъ постарался бы утѣшиться и успокоиться въ извѣстныхъ развлеченіяхъ. Но не только денегъ у него не было, а вдобавокъ всѣ сегодняшнія хлопоты у компаньоновъ по общеполезному "предпріятію", съ цѣлью извлечь хотя часть легкомысленно сунутаго капитала, привели его къ самымъ непріятнымъ разочарованіямъ и опасеніямъ. Съ нимъ обошлись сухо, чуть не смѣялись въ глаза; похоже было даже, что преднамѣренною грубостью его хотятъ вызвать на объясненіе и спровадить за дверь. Въ маленькомъ, мелкомъ дѣлѣ Штрамъ тотчасъ раскричался бы, постарался бы схватить за горло; но тутъ онъ струхнулъ. Какъ всѣ наглые, но трусливые люди, онъ рѣшилъ, что лучше подождать, что какъ-нибудь все само собою устроится. И тутъ ему представилась послѣдняя надежда -- увидѣть спять Радынскую, опять упасть къ ея ногамъ, добиться, чтобы она только не прогоняла его. Подъѣзжая къ ней, онъ даже былъ почти увѣренъ, что все вчерашнее -- пустой капризъ, что она первая протянетъ руку. Однако его не приняли, даже опросили черезъ запертую дверь, и пригрозили дворникомъ.
   Вернувшись домой въ очень угнетенномъ состояніи духа, Штрамъ почти ничего не ѣлъ за обѣдомъ, и потомъ долго валялся на диванѣ, задумчиво тараща глаза и жуя губами мягкіе кончики бороды. Нина въ другой комнатѣ лежала съ книжкою въ рукѣ, но не читала. Она вся была охвачена безпокойнымъ, радостнымъ томленіемъ; каждый нервъ ея трепеталъ и болѣлъ. Удивленная, что мужъ дома, она хотѣла сегодня же начать съ нимъ рѣшительные переговоры; но мысль ея поминутно отрывалась отъ предстоящаго тяжелаго объясненія и торопилась впередъ, къ тому счастью, которое настанетъ для нихъ обоихъ.
   Штрамъ наконецъ поднялся съ дивана и пришелъ въ гостиную. Пройдясь раза два по ковру, онъ приблизился къ женѣ, и осторожно подвинувъ складки ея блузы, присѣлъ на кончикѣ кушетки у ея ногъ.
   -- Ниночка, прости меня! сказалъ онъ неожиданно.
   Молодая женщина бросила на него черезъ книгу удивленный взглядъ.
   -- Прости меня! повторилъ Штрамъ.-- Я передъ тобою виноватъ, я понимаю. Чортъ ее знаетъ, какимъ образомъ эта проклятая женщина околдовала меня. Я самъ себя не узнавалъ, клянусь тебѣ. Но этого ужь не будетъ, я съ нею разорвалъ окончательно.
   "Новости"! подумала довольно спокойно Нина. Она совсѣмъ не вѣрила разрыву, о которомъ говорилъ мужъ, и полагала, что они только поссорились до перваго случая.
   -- Что жь ты молчишь? Ты не хочешь простить меня? спросилъ непривычнымъ ему, нѣжнымъ и трусливымъ тономъ Штрамъ.
   -- Какъ я могу простить? возразила, пожавъ плечами, Нина.-- Мы съ тобою давно ужь чужіе люди, и мнѣ все равно.
   -- Нѣтъ, я знаю, что ты простишь меня; ты увидишь, какъ я буду любить тебя, продолжалъ тѣмъ же тономъ Штрамъ.-- Я никогда и не переставалъ любить тебя. Клянусь, когда я дѣлалъ тебѣ предложеніе, у меня и въ мысли не было возобновлять сношенія съ этою женщиною. Въ самый день нашего пріѣзда въ Петербургъ, я поѣхалъ къ ней сказать, что между нами все кончено. Она взбѣсилась, бросила мнѣ чѣмъ-то въ лицо (Штраму не хотѣлось сказать, что онъ получилъ пощечину) -- я былъ очень радъ; мнѣ казалось, что послѣ этого я совсѣмъ освободился отъ нея. Я любилъ тебя одну. Потомъ, на этомъ проклятомъ вечерѣ у Прахтъ, я съ нею встрѣтился, и не знаю, какой чортъ дернулъ меня заѣхать къ ней на другой день. Я хотѣлъ только взять у нея свои вещи. И тутъ она околдовала меня,-- я иначе не могу объяснить. Потомъ ужь и пошло. Я не умѣлъ вырваться изъ ея рукъ. Это было очень подло съ моей стороны, и я беру на себя всю вину, но вѣдь отчасти и ты была виновата. Ты обнаруживала ко мнѣ такъ мало любви; мнѣ казалось даже, что я просто ненавистенъ тебѣ. А я тебя любилъ,-- это терзало и раздражало меня. Но теперь все кончено; клянусь тебѣ, что все кончено безвозвратно.
   Штрамъ наклонился къ женѣ, взялъ ея руки. Она съ содраганіемъ вырвала ихъ. Ей вдругъ сдѣлалось страшно во время длинной рѣчи мужа -- безотчетно страшно самой себя, его, того что онъ говорилъ, того что могло быть дальше.
   -- Пожалуйста, оставь меня въ покоѣ... проговорила она, блѣднѣя.
   Штрамъ сползъ на коверъ, и стоя на колѣняхъ, цѣловалъ ноги жены.
   -- Прости меня, прости! повторилъ онъ жалостливо.-- Я былъ негодяй, я заслуживалъ потерять тебя, но, по счастью, я во-время опомнился, и пока я еще не потерялъ тебя, прости меня! Клянусь Богомъ, что съ этой минуты я стану совсѣмъ другимъ человѣкомъ, я буду твоимъ рабомъ, твоимъ другомъ, буду любить тебя всею душою, исполнять малѣйшія твои прихоти.
   Нина приподнялась на кушеткѣ. Ея глаза съ ужасомъ, съ выраженіемъ отчаянія глядѣли на мужа.
   -- Это невозможно, невозможно! воскликнула она, сжимая похолодѣвшія руки, которыми словно хотѣла защититься отъ него. Штрамъ схватилъ эти руки.
   -- Очень возможно! мы будемъ счастливы! Я больше ничего не хочу, не ищу, какъ только твоей любви, твоей дружбы, твоего собственнаго счастья! проговорилъ онъ съ искреннимъ на этотъ разъ волненіемъ.
   Нина, совсѣмъ блѣдная, вырвалась изъ его рукъ и отскочила на другой конецъ комнаты. Ея сердце такъ сильно колотилось, что она чувствовала каждое біеніе его.
   -- Жоржъ, ты меня совсѣмъ не понимаешь. Я никогда не могу быть твоею женою... проговорила она отворачивая лицо, какъ будто спасаясь отъ страшнаго призрака.
   Штрамъ съ недоумѣвающимъ видомъ слѣдилъ за нею. Ему очень страннымъ казалось такое рѣшительное сопротивленіе жены.
   -- Развѣ ты меня такъ ненавидишь? сказалъ онъ съ тайнымъ приливомъ злости.
   Нина стояла далеко отъ него, прислонясь плечомъ къ камину.
   -- У меня къ тебѣ нѣтъ никакого чувства, ни любви, ни ненависти, отвѣтила она, -- ты просто чужой для меня человѣкъ, и я не въ силахъ перемѣнить этого. Жоржъ, ради Бога, будемъ говорить спокойно. Зачѣмъ намъ мучить, томить другъ друга, продолжать эту невозможную жизнь? Отпусти меня, дай мнѣ разводъ...
   Штрамъ не тотчасъ отвѣчалъ. Настойчивость, съ какою жена уже второй разъ требовала развода, удивляла и наконецъ раздражала его. "Что за глупости!" думалъ онъ, глядя на нее злыми глазами.
   -- Вѣдь я тебѣ говорю, что люблю тебя, что у меня все кончено съ тою женщиною! повторилъ онъ послѣ короткой паузы.-- Послушай, выбрось изъ головы весь этотъ вздоръ! продолжалъ онъ, подходя къ ней.-- Разводиться намъ смѣшно. Если бы всѣ жены требовали развода при первой измѣнѣ мужа, скоро не осталось бы ни одной пары. Я виноватъ, но я сознаю свою вину и даю тебѣ слово, что ничего подобнаго не повторится.
   Я не мальчишка, ты можешь на меня положиться. Мы совсѣмъ перемѣнимъ образъ жизни, я буду постоянно съ тобою, мы будемъ вмѣстѣ выѣзжать. Мы наймемъ маленькую квартирку, устроимъ себѣ гнѣздышко. Въ отелѣ тебѣ неудобно, да и дорого очень, ужасно дорого, а деньги у меня всѣ въ предпріятіи, такъ-что мнѣ трудно будетъ даже изворачиваться нѣкоторое время. Надо потѣсниться, что дѣлать... Но за то у насъ будетъ тихая, интимная жизнь, любовь, дружба и вѣроятно дѣти... А тамъ, разумѣется, дѣла поправятся, я выручу твои деньги.
   Нина, блѣдная и неподвижная, вскинула на него глазами только при послѣднихъ словахъ.
   -- Гдѣ же мои деньги? спросила она.
   Штрамъ съ нѣсколько сконфуженнымъ видомъ принялся объяснять, какъ онъ увлекся "предпріятіемъ" и сунулъ въ него всю полученную подъ бумаги ссуду. Нина поняла только, что ея денегъ нѣтъ на лицо, и что неизвѣстно, удастся-ли когда-нибудь подучить ихъ. Выраженіе безумнаго отчаянія опять сверкнуло въ ея глазахъ.
   -- Ты никогда не вернешь этихъ денегъ! сказала она потерявшимъ силу голосомъ.
   -- Ну, отчего ужь никогда! возразилъ Штрамъ.
   Нина продолжала неподвижно стоять, прислонясь спиною къ камину. Она была внѣ свѣтлаго круга, падавшаго изъ подъ абажура лампы, и лицо ея оставалось въ темнотѣ. Штрамъ не видѣлъ страннаго, какъ будто говорившаго о смерти выраженія, разлившагося по этому лицу. Онъ видѣлъ только, какъ она тихими, нетвердыми шагами прошла въ спальную и затворила за собою дверь.
   Нина стояла въ двухъ шагахъ отъ него, озираясь.
   -- Если ты подойдешь ко мнѣ, я разобью себѣ голову объ стѣну! сказала она.
   Штрамъ былъ озадаченъ. "Что жь это наконецъ за чортъ такой сидитъ въ ней", подумалъ онъ.
   -- Ты, кажется, совсѣмъ съума сошла! проговорилъ онъ вслухъ.
   Онъ чувствовалъ себя въ очень глупомъ положеніи. Это начинало злить его.
   -- Ты меня, должно быть, за окончательнаго болвана считаешь, продолжалъ онъ уже съ нѣкоторою хрипотою въ голосѣ.-- Я у тебя просилъ прощенія; ты могла понять мою деликатность...
   -- Уйди отсюда! повторила Нина.
   Она чувствовала, что въ головѣ у нея опять мутится, что она задыхается.
   -- Да перестань же! можно, въ самомъ дѣлѣ, подумать, что ты помѣшалась! сказалъ Штрамъ.
   -- Жоржъ, оставь меня... я не могу быть твоею женою, я люблю другаго! проговорила Нина, дѣлая надъ собою послѣднее усиліе.
   Лицо Штрама выразило безпредѣльное изумленіе. Онъ очевидно никакъ не ожидалъ подобнаго признанія. Глаза его сдѣлались совсѣмъ круглы, какъ у резиновой куклы. Но въ слѣдующее мгновенье ему показалось, что онъ все понялъ.
   -- Зачѣмъ же ты шла за меня, если любила другаго! произнесъ онъ съ нѣкоторою даже торжественностью въ голосѣ.
   -- Когда я шла замужъ, я никого не любила... я люблю Ольховскаго! объяснила Нина.
   Штрамъ продолжалъ глядѣть на нее вытаращенными глазами. Вдругъ онъ расхохотался.
   -- Ольховскаго... ха-ха-ха! Когда жь это ты успѣла? Нѣтъ, ты въ самомъ дѣлѣ, въ самомъ дѣлѣ съума сошла, заключилъ онъ.-- Я переломаю ему ребра, если онъ думаетъ за тобою ухаживать.
   Слова эти сорвались нечаянно. Они совсѣмъ не соотвѣтствовали забавному впечатлѣнію, произведенному на Штрама признаніемъ жены. Въ сущности, ему дѣйствительно было смѣшно узнать о такомъ не серьезномъ соперникѣ. Ольховскій! но вѣдь жена видѣла его всего два-три раза. Ее заинтересовало, что онъ художникъ, музыкантъ, артистическая натура; они вѣроятно говорили объ искусствѣ и тому подобныхъ тонкихъ вещахъ. Все это пустая сентиментальность, воображеніе, ребячество. Штрамъ опять сдѣлался чрезвычайно снисходителенъ.
   -- Ну, не бойся, ничего я ему не сдѣлаю, заговорилъ онъ своимъ обычнымъ деревяннымъ тономъ.-- Если Ольховскій тебѣ понравился, я ревновать не стану. Забавляйся себѣ, это не опасно. Черезъ мѣсяцъ игрушка надоѣстъ. Видишь, какой у тебя славный муженекъ?
   Онъ вдругъ подбѣжалъ къ женѣ, схватилъ ее обѣими руками и сталъ цѣловать. Нина усиливалась вырваться -- и не могла. Она вся была разбита, голова мутилась; ей казалось, что она сейчасъ упадетъ.
   -- Видишь, видишь, какъ я тебя люблю... слышала она точно сквозь сонъ голосъ мужа.-- А ты выдумала разводиться... Никогда, никогда я не допущу подобной глупости. Мы будемъ совершенно счастливы нашею любовью... Мы себѣ такое маленькое, тепленькое гнѣздышко устроимъ, такъ намъ хорошо будетъ вдвоемъ... Увидишь, какимъ я могу быть нѣжнымъ мужемъ. Мы съ тобою какъ очарованные будемъ...
   Нина сдѣлала послѣднее, отчаянное усиліе, и точно змѣя выскользнула изъ рукъ мужа. Какъ обезумѣвшая, она пробѣжала черезъ гостиную въ кабинетъ, захлопнула за собою дверь и повернула ключъ. Штрамъ съ оторопѣлымъ видомъ пошелъ за нею и постучалъ.
   -- Полно же, Ниночка, не дурачься... говорилъ онъ подъ дверью.
   Вдругъ онъ поблѣднѣлъ и затрясся всѣмъ тѣломъ. Въ кабинетѣ отчетливо раздался выстрѣлъ, затѣмъ слабый, тонкій крикъ и шумъ отъ паденія тѣла.
   -- Отопри! промычалъ Штрамъ, колотя изо всей силы въ дверь.
   Онъ совсѣмъ обезумѣлъ отъ ужаса, трясъ ручку замка, толкалъ ногами. Изъ кабинета слышался затихающій хрипъ.
   -- Пустите же меня къ ней! кричалъ совсѣмъ ошалѣвшій Штрамъ.
   Онъ навалился всѣмъ тѣломъ и наконецъ выломалъ дверь. На коврѣ передъ письменнымъ столомъ лежалъ трупъ Нины. Пуля попала прямо въ сердце, кровь вылилась широкою струею и уже запеклась и стыла. Запрокинутая голова спокойно лежала на спутанной массѣ волосъ, и открытые глаза имѣли странное, какъ будто счастливое выраженіе...
   Штрамъ почувствовалъ дикій страхъ. Ему вдругъ показалось, что онъ сдѣлалъ ужасную неосторожность, выломавъ дверь. Схватившись руками за голову, онъ выскочилъ въ гостиную, куда уже вбѣгали изъ корридора лакеи.
   -- Пошлите за полиціею! тутъ кто-то застрѣлился! кричалъ онъ совершенно нелѣпымъ голосомъ.
   

XXIV.

   Прошелъ мѣсяцъ. Въ ясный весенній день, первый день открытія художественной выставки, густая толпа тѣснилась въ залахъ академіи.
   Въ многочисленной и все прибывавшей кучкѣ передъ картиною "Бѣлая ночь" мы могли бы найти почти всѣхъ дѣйствующихъ лицъ этой повѣсти. Лизавета Филипповна Прахтъ, окруженная нѣсколькими знакомыми художниками, стояла впереди, почти у самой рамы, и съ помощью лорнета внимательно разглядывала картину. Она уже составила о ней очень опредѣленное и очень лестное для автора мнѣніе.
   -- Таланту бездна, и есть вдохновеніе, есть широта замысла, объясняла она,-- но, какъ хотите, я не вижу школы. Что-то такое неопредѣлившееся, и мѣстами напоминаетъ совершенно разныхъ мастеровъ. Впрочемъ, можетъ быть такъ и надо,-- мы живемъ въ вѣкъ эклектизма!
   Послѣднее слово она выговорила особенно отчетливо, какъ будто не довѣряя просвѣщенности своихъ слушателей.
   -- Да, смѣсь натурализма съ чѣмъ-то идеальнымъ и даже фантастическимъ, замѣтилъ одинъ изъ сопровождавшихъ ее художниковъ.-- Однако, рисунокъ кое-гдѣ неправиленъ, а вотъ этотъ раккурсъ даже совсѣмъ непонятенъ! добавилъ онъ, водя пальцемъ около какой-то выдвинувшейся изъ за другихъ фигуры.
   Лизавета Филипповна отступила немного, продолжая лорнировать картину.
   -- Но нѣтъ, это прелестно, положительно прелестно! проговорила она тономъ высшей справедливости.
   Въ это время подошла Радынская съ толстою m-me Сажиной.
   -- Ахъ, какъ интересно! крикнула она сразу, совсѣмъ очарованная сюжетомъ.-- Это Ольховскаго? Удивительно! По моему, это положительно лучшая картина на выставкѣ!
   -- Вы находите? сразу обернулась къ ней Лизавета Филипповна, очень любившая, чтобы хвалили поощряемые ею молодые таланты.-- Bonjour, chère Софья Александровна. Я уже полчаса стою передъ этимъ полотномъ и восхищаюсь -- мнѣ все представляется, будто тутъ есть доля моего собственнаго, личнаго успѣха. Вѣдь вы знаете, какъ я всегда его любила, Ольховскаго.
   -- Прелестно! я очень рада! повторила Радынская.-- Но гдѣ онъ? его совсѣмъ не видно въ послѣднее время?
   Лизавета Филипповна пожала плечами.
   -- Онъ совсѣмъ скрылся; должно быть очень много работалъ надъ окончаніемъ картины, отвѣтила она.
   Толстая Сажина тоже внимательно разглядывала сюжетъ.
   -- Это навѣрное француженки, догадалась она, показывая на двѣ нарядныя фигуры перваго плана.
   Стоявшій сзади нея высокій офицеръ подхватилъ замѣчаніе, и повернувшись къ товарищу, сказалъ торопливо, Богъ вѣсть чему обрадовавшись:
   -- Ты узналъ? Это Ирма, а вонъ тамъ -- Юланшъ.
   Товарищъ въ отвѣтъ только слабо и радостно хихикнулъ.
   Лизавета Филипповна, отступивъ отъ картины, оглядывалась въ глубину залы, кого-то отыскивая.
   -- Не можетъ быть, чтобы Ольховскаго не было здѣсь, говорила она Радынской.-- Мнѣ хотѣлось бы его поздравить и вмѣстѣ съ тѣмъ пожурить. Вѣдь я его не видала съ самыхъ похоронъ покойной Нины Штрамъ.
   -- Да, какой ужасный случай! отозвалась Радынская.-- И что же, скажите, до сихъ поръ ничего хорошенько не выяснилось? какая причина?
   -- Увѣряютъ, что нечаянно, отвѣтила съ легкимъ движеніемъ плечъ m-me Прахтъ.-- Болтаютъ, разумѣется, всякій вздоръ, будто тутъ цѣлая драма... Кто-то, знавшій ее въ провинціи, распустилъ слухъ, что она была тамъ влюблена въ кого-то, и убѣдившись, что не въ состояніи жить безъ него, рѣшилась покончить съ собою... А другіе предполагаютъ, что тутъ виноватъ Бояриновъ.
   -- Бояриновъ! повторила тономъ недовѣрія Радынская.-- Я не думаю.
   -- Dieu sait! пожала плечами Лизавета Филипповна.
   -- Но скажите, Ольховскій былъ очень убитъ? продолжала Радынская.
   -- Ахъ, ужасно. На немъ лица не было, и это такъ естественно. Мнѣ еще не приходилось присутствовать на такихъ печальныхъ похоронахъ.
   Она снова навела лорнетъ на картину.
   -- Знаете, мнѣ очень странная вещь представляется... продолжала она вполголоса, обращаясь къ Радынской,-- присмотритесь хорошенько къ этой главной фигурѣ, въ блѣдно-розовомъ платьѣ, съ хмѣлемъ,-- вы не находите въ ней какого-то неуловимаго сходства съ покойною Ниною? Не въ чертахъ, а собственно въ выраженіи?
   У Радынской какъ будто что-то дрогнуло въ лицѣ.
   -- Я вѣдь ее всего разъ только видѣла и не приглядывалась, сказала она.
   -- Право, это удивительно, продолжала Лизавета Филипповна,-- особенно когда я припоминаю, какъ она лежала въ гробу... Вѣроятно это выраженіе очень поразило Ольховскаго, и онъ невольно перенесъ его на полотно.
   Публика между тѣмъ все прибывала; позади разговаривавшихъ происходила уже настоящая давка. Очень длинный господинъ коряваго вида, въ которомъ нѣкоторые узнали извѣстнаго художественнаго критика, громко ораторствовалъ, тыча пальцемъ и брызгая слюною:
   -- Кокоточный жанръ! проституція! выкрикивалъ онъ.
   -- Окончательная прострація силъ! вторилъ стоявшій подлѣ него журнальный сотрудникъ.
   -- Говорятъ, совсѣмъ еще молодой человѣкъ; вы его знаете? спрашивалъ кто-то въ толпѣ.
   -- Еще бы не знать! мы съ нимъ пріятели, отвѣтилъ другой голосъ, по которому и Лизавета Филипповна, и Радынская, тотчасъ узнали Штрама.
   Онѣ быстро оглянулись. Позади нихъ дѣйствительно стоялъ Штрамъ, по обыкновенію согнувъ дугою шею и выпучивъ круглые глаза. Эти глаза какъ будто позеленѣли, встрѣтившись съ глазами Радынской...
   Лизавета Филипповна кивнула головою.
   -- Не правда-ли, прелестно? сказала она.
   -- Превосходно, отвѣтилъ тономъ убѣжденія Штрамъ.
   Зоркій глазъ m-me Прахтъ тотчасъ замѣтилъ въ немъ значительную перемѣну. Штрамъ полинялъ. Это чувствовалось не только въ поношенномъ и обвисломъ складѣ его сюртука, но и въ порѣдѣвшей бородѣ, и въ морщинахъ около глазъ, и въ новомъ, нѣсколько подозрительномъ тонѣ, замѣчавшемся въ присущемъ ему выраженіи наглости. Теперь онъ уже гораздо больше походилъ на проголодавшагося биржеваго зайца или прогорѣвшаго содержателя ссудной кассы, чѣмъ въ тотъ день, когда мы видѣли его въѣзжающимъ съ молодою женою въ Петербургъ.
   -- Здоровы-ли вы? спросила не безъ участія m-me Прахтъ.
   Штрамъ съ кислымъ выраженіемъ поблагодарилъ за вниманіе.
   -- Всѣ говорятъ, что я очень измѣнился въ одинъ мѣсяцъ... и не мудрено... проговорилъ онъ, скользя глазами.-- Мнѣ, впрочемъ, предстоитъ одно дѣло... очень выгодное дѣло... прибавилъ онъ съ подозрительною поспѣшностью, покосившись на порыжѣлые швы своего сюртука.-- Солидные капиталисты, и предпріятіе съ несомнѣнною будущностью. Придется поѣхать въ провинцію...
   "И слава Богу", вздохнувъ подумала Лизавета Филипповна, у которой мелькнуло опасеніе, какъ бы Штрамъ не попросилъ у нея денегъ.-- Ну, можно и домой, прибавила она вслухъ, бросая послѣдній взглядъ на картину.
   Штрамъ сбоку трусливыми и злыми глазами поглядывалъ на Радынскую. Когда она проходила мимо него, онъ поклонился и проговорилъ въ полголоса:
   -- Вы можете торжествовать, все вышло по вашему.
   У Радынской какіе-то мускулы дрогнули въ лицѣ.
   -- Что такое? отозвалась она съ натянутымъ пренебреженіемъ.
   -- Помните ваши послѣднія слова: "я отомстила, остальное докончитъ ваша жена"? объяснилъ Штрамъ.
   Радынская отвернулась, не отвѣчая.
   -- Ахъ, какъ я рада, что наконецъ нахожу васъ! вдругъ громко сказала Лизавета Филипповна при выходѣ изъ залы.
   Она протягивала руку Ольховскому. Онъ стоялъ у какой-то картины, разсѣянно разглядывая ее. При видѣ цѣлой вереницы знакомыхъ лицъ, онъ хотѣлъ исчезнуть, но m-me Прахтъ предупредила его.
   -- Поздравляю, поздравляю, ваша картина настоящій chef d'oeuvre; успѣхъ несомнѣнный. Но какъ вы похудѣли, перемѣнились!.. неужели такъ заработались? говорила она, съ радостнымъ любопытствомъ разсматривая его осунувшееся, мрачное лицо.-- Васъ совсѣмъ не видно. Не хорошо такъ поступать съ друзьями. Когда бы завернете къ намъ?
   -- Вѣроятно ужь не скоро; завтра я уѣзжаю заграницу, отвѣтилъ Ольховскій.
   Лизавета Филипповна пристально взглянула ему въ глаза.
   -- Совершенствоваться? учиться? спросила она съ обязательною улыбкою.
   -- Нѣтъ, лечиться, отвѣтилъ Ольховскій.
   Остальные тоже подошли къ нему, жали руку, поздравляли. Его разбирала злость, брови супились съ зловѣщимъ выраженіемъ.
   -- Ну, прощайте, сказала съ задумчивымъ взглядомъ Лизавета Филипповна.
   Всѣ гурьбою потянулись къ выходу. На другомъ концѣ залы художественный критикъ продолжалъ громко ругаться.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru