Бабель Исаак Эммануилович
Линия и цвет

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Исаак Бабель.
Линия и цвет

   Александра Федоровича Керенского я увидел впервые двадцатого декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года в обеденной зале санатории Оллила. Нас познакомил присяжный поверенный Зацареный из Туркестана. О Зацареном я знал, что он сделал себе обрезание на сороковом году жизни. Великий князь Петр Николаевич, опальный безумец, сосланный в Ташкент, дорожил дружбой Зацареного. Великий князь этот ходил по улицам Ташкента нагишом, женился на казачке, ставил свечи перед портретом Вольтера, как перед образом Иисуса Христа, и осушил беспредельные равнины Аму-Дарьи. Зацареный был ему другом.
   Итак -- Оллила. В десяти километрах от нас сияли синие граниты Гельсингфорса. О Гельсингфорс, любовь моего сердца. О небо, текущее над эспланадой и улетающее, как птица.
   Итак -- Оллила. Северные цветы тлеют в вазах. Оленьи рога распростерлись на сумрачных плафонах. В обеденной зале пахнет сосной, прохладной грудью графини Тышкевич и шелковым бельем английских офицеров.
   За столом рядом с Керенским сидит учтивый выкрест из департамента полиции. От него направо -- норвежец Никкельсен, владелец китобойного судна. Налево -- графиня Тышкевич, прекрасная, как Мария-Антуанетта.
   Керенский съел три сладких и ушел со мною в лес. Мимо нас пробежала на лыжах фрекен Кирсти.
   -- Кто это? -- спросил Александр Федорович.
   -- Это дочь Никкельсена, фрекен Кирсти, -- сказал я, -- как она хороша...
   Потом мы увидели вейку старого Иоганеса.
   -- Кто это? -- спросил Александр Федорович.
   -- Это старый Иоганес, -- сказал я. -- Он везет из Гельсингфорса коньяк и фрукты. Разве вы не знаете кучера Иоганеса?
   -- Я знаю здесь всех, -- ответил Керенский, -- но я никого не вижу.
   -- Вы близоруки, Александр Федорович?
   -- Да, я близорук.
   -- Нужны очки, Александр Федорович.
   -- Никогда.
   Тогда я сказал с юношеской живостью:
   -- Подумайте, вы не только слепы, вы почти мертвы. Линия, божественная черта, властительница мира, ускользнула от вас навсегда. Мы ходим с вами по саду очарований, в неописуемом финском лесу. До последнего нашего часа мы не узнаем ничего лучшего. И вот вы не видите обледенелых и розовых краев водопада, там, у реки. Плакучая ива, склонившаяся над водопадом, -- вы не видите ее японской резьбы. Красные стволы сосен осыпаны снегом. Зернистый блеск роится в снегах. Он начинается мертвенной линией, прильнувшей к дереву и на поверхности волнистой, как линия Леонардо, увенчан отражением пылающих облаков. А шелковый чулок фрекен Кирсти и линия ее уже зрелой ноги? Купите очки, Александр Федорович, заклинаю вас...
   -- Дитя, -- ответил он, -- не тратьте пороху. Полтинник за очки -- это единственный полтинник, который я сберегу. Мне не нужна ваша линия, низменная, как действительность. Вы живете не лучше учителя тригонометрии, а я объят чудесами даже в Клязьме. Зачем мне веснушки на лице фрекен Кирсти, когда я, едва различая ее, угадываю в этой девушке все то, что я хочу угадать? Зачем мне облака на этом чухонском небе, когда я вижу мечущийся океан над моей головой? Зачем мне линии -- когда у меня есть цвета? Весь мир для меня -- гигантский театр, в котором я единственный зритель без бинокля. Оркестр играет вступление к третьему акту, сцена от меня далеко, как во сне, сердце мое раздувается от восторга, я вижу пурпурный бархат на Джульетте, лиловые шелка на Ромео и ни одной фальшивой бороды... И вы хотите ослепить меня очками за полтинник...
   Вечером я уехал в город. О Гельсингфорс, пристанище моей мечты...
   А Александра Федоровича я увидел через полгода, в июне семнадцатого года, когда он был верховным главнокомандующим российскими армиями и хозяином наших судеб.
   В тот день Троицкий мост был разведен. Путиловские рабочие шли на Арсенал. Трамвайные вагоны лежали на улицах плашмя, как издохшие лошади.
   Митинг был назначен в Народном доме. Александр Федорович произнес речь о России -- матери и жене. Толпа удушала его овчинами своих страстей. Что увидел в ощетинившихся овчинах он -- единственный зритель без бинокля? Не знаю... Но вслед за ним на трибуну взошел Троцкий, скривил губы и сказал голосом, не оставлявшим никакой надежды:
   -- Товарищи и братья...

--------------------------------------------------------------------------

   Впервые: Красная новь, 1923, No 7, подзаголовок: Истинное происшествие.
   Бабель И. Рассказы (2-е изд.). М.-Л., Госиздат, 1927.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru