В воскресенье -- день праздника и весны -- товарищ Шпицберг говорил речь в залах Зимнего дворца.
Он озаглавил ее: "Всепрощающая личность Христа и блевотина анафемы христианства".
Бога товарищ Шпицберг называет -- господин Бог, священника -- попом, попистом и чаще всего -- пузистом (от слова -- пузо).
Он именует все религии -- лавочка шарлатанов и эксплуататоров, поносит пап римских, епископов, архиепископов, иудейских раввинов и даже тибетского далай-ламу, "экскременты которого одураченная тибетская демократия считает целебным снадобьем".
В отдельном углу зала сидит служитель. Он брит, худ и спокоен. Вокруг него кучка людей -- бабы, рабочие, довольные жизнью, бездельные солдаты. Служитель рассказывает о Керенском, о бомбах, рвавшихся под полами, о министрах, прижатых к гладким стенам гулких и сумрачных коридоров, о пухе, выпущенном из подушек Александра II и Марии Феодоровны. Рассказ прервала старушка. Она спросила:
-- Где, батюшка, здесь речь говорят?
-- Антихрист в Николаевской зале, -- равнодушно ответил служитель.
Солдат, стоявший неподалеку, рассмеялся.
-- В зале -- антихрист, а ты здесь растабарываешь...
-- Я не боюсь, -- так же равнодушно, как и в первый раз, ответил служитель, -- я с ним день и ночь живу.
-- Весело живешь, значит...
-- Нет, -- сказал служитель, подняв на солдата выцветшие глаза, -- невесело живу. Скучно с ним.
И старик уныло рассказал улыбающемуся народу, что его черт -- куцый и пугливый, ходит в калошах и тайком портит гимназисток.
Старику не дали договорить. Его увели сослуживцы, объявив, что он после Октября "маненько тронулся".
Я отошел в раздумье. Вот здесь -- старик видел царя, бунт, кровь, смерть, пух из царских подушек. И пришел к старику антихрист. И только и нашел черт дела на земле, что мечтать о гимназистках, таясь от адмиралтейского подрайона.
Скучные у нас черти.
Проповедь Шпицберга об убиении господина Бога явно не имеет успеха. Слушают вяло, хлопают жидко.
Не то происходило неделю тому назад, после такой же беседы, заключавшей в себе "слова краткие, но антирелигиозные". Четыре человека тогда отличились -- церковный староста, щуплый псаломщик, отставной полковник в феске и тучный лавочник из Гостиного. Они подступили к кафедре. За ними двинулась толпа женщин и угрожающе молчавших приказчиков.
Псаломщик начал елейно:
-- Надобно, друзья, помолиться. А кончил шепотком:
-- Не все дремлют, друзья. У гробницы отца Иоанна мы дали нынче клятвенное обещание. Организуйтесь, друзья, в своих приходах.
Сошедши, псаломщик добавил, от злобы призакрыв глаза и вздрагивая тощим телом:
-- До чего все хитро устроено, друзья. О раввинах, о раввинах-то никто словечка не проронит...
Тогда загремел голос церковного старосты:
-- Они убили дух русской армии.
Полковник в феске кричал: "не позволим", лавочник тупо и оглушающе вопил: "жулики", растрепанные, простоволосые женщины жались к тихонько усмехавшимся батюшкам, лектора прогнали с возвышения, двух рабочих-красногвардейцев, израненных под Псковом, прижали к стене. Один из них кричал, потрясая кулаком:
-- Мы игру-то вашу видим. В Колпине вечерню до двух часов ночи служат. Поп службу новую выдумал, митинг в церкви выдумал... Мы купола-то тряхнем...
-- Не тряхнешь, проклятый, -- глухим голосом ответила женщина, отступила и перекрестилась.
Во время пассии в Казанском соборе народ стоит с возжженными свечами. Дыхание людское колеблет желтое, малое горячее пламя. Высокий храм наполнен людьми от края до края. Служба идет необычайно долгая. Духовенство в сверкающих митрах проходит по церкви. За Распятием искусно расположенные электрические огни. -- Чудится, что Распятый простерт в густой синеве звездного неба.
Священник в проповеди говорит о святом лике, вновь склонившемся набок от невыносимой боли, об оплевании, о заушении, о поругании святыни, совершаемом темными, "не ведающими, что творят". Слова проповеди скорбны, неясны, значительны. "Припадайте к церкви, к последнему оплоту нашему, ибо он не изменит".
У дверей храма молится старушонка. Она ласково говорит мне:
-- Хор-то каково поет, службы какие пошли... В прошлое воскресенье митрополит служил... Никогда благолепия такого не было... Рабочие с завода нашего, и те в церковь ходят... Устал народ, измаялся в неспокойствии, а в церкви тишина, пение, отдохнешь...