Я был тогда санитаром в Н-ском госпитале. Однажды утром генерал С. -- попечитель госпиталя -- привел с собой молодую девушку и порекомендовал ее в качестве сестры милосердия. Конечно, приняли.
Звалась новая сестра la petite Doudou [Крошка Дуду --фр.], была содержанкой генерала и по вечерам танцевала в кафешантане.
У нее была гибкая, вязкая гармоничная походка, прелестная, но чуть угловатая походка танцовщицы. Для того чтобы увидеть ее, я пошел потом в шантан. Она удивительно танцевала tango acrobatique [Акробатическое танго -- фр.], с неясной нежной страстностью и целомудренно, сказал бы я.
В госпитале она благоговела перед всеми солдатами и ухаживала за ними, как прислуга. Однажды, когда старший врач, проходя по палате, увидел, как Doudou, стоя на коленях, тужится застегнуть кальсоны у корявого, апатичного мужичонки Дыбы, он сказал:
"Ты бы, брат Дыба, постыдился. Мужику поручил бы".
Doudou подняла тогда ласковое, тихое лицо и промолвила: "Oh mon docteur [О, доктор -- фр.], разве я не видела мужчин в кальсонах?"
Помню, на третий день Пасхи привезли к нам разбившегося летчика-француза -- m-r Drouot. У него были раздроблены обе ноги. Он был бретонец, сильный, черный и молчаливый. Твердые щеки чуть отливали синевой. Так странно было видеть -- мощное туловище, точеная крутая шея и разбитые, беспомощные ноги.
Положили его в отдельной комнатке. Doudou часами просиживала у него. Они тихо и душевно разговаривали. Drouot рассказывал о полетах, о том, что он одинок: никого из близких, и все так грустно. Он влюбился в нее (это чувствовалось ясно), но смотрел на нее так, как нужно: нежно, страстно и задумчиво. A Doudou, прижимая руки к груди, с тихим удивлением говорила в коридоре сестре Кирдецовой:
"Il m'aime, ma soeur, il m'aime"[ Он любит меня, сестра, любит -- фр.].
В ночь на субботу она была дежурной и сидела у Drouot. Я находился в соседней комнате и видел их. Когда Doudou пришла, он сказал:
"Doudou, ma bien aimée" [Дуду, моя любимая --фр.], -- склонил голову ей на грудь и медленно стал целовать темно-синюю шелковую ее кофточку. Doudou стояла недвижимо. Пальцы ее вздрагивали и теребили пуговицы кофточки.
"Чего Вы хотите?" -- спросила Doudou.
Он ответил что-то.
Doudou задумчиво, внимательно оглядела его и медлительно отвернула кружево воротника. Показалась мягкая белая грудь. Drouot вздохнул, вздрогнул и припал к ней. У Doudou от боли призакрылись глаза. Все же она заметила, что ему неудобно, и расстегнула еще и лиф. Он притянул Doudou к себе, но сделал резкое движение и застонал.
"Вам больно! -- сказала Doudou, -- не надо больше, Вам нельзя..."
"Doudou, -- ответил он, -- я умру, если Вы уйдете".
Я отошел от окна. Все же я видел еще жалкое и бледное лицо Doudou, видел, как растерянно старалась она не сделать ему больно, слышал стон страсти и боли.
История получила огласку. Doudou уволили, проще -- выгнали. В последнюю минуту она стояла в вестибюле и прощалась со мной. Из глаз ее выкатывались тяжелые и светлые слезы, но она улыбалась, чтобы не огорчить меня.
"Прощайте, -- сказала Doudou и протянула мне тонкую руку в светлой перчатке, -- adieu, mon ami...[ Прощайте, мой друг... -- фр.]". Потом помолчала и добавила, глядя мне прямо в глаза: "Il gèle, il meurt, il est seul, il me prie, dirai-je non?" [Его знобит, он умирает, совсем один, он просит меня, неужели сказать "нет"? -- фр.]
В это время в глубине вестибюля проковылял Дыба -- грязнейший мужичонка. "Клянусь Вам, -- промолвила тогда Doudou тихим и вздрагивающим голосом, -- клянусь Вам, попроси меня Дыба, я сделала бы то же".