Бабель Исаак Эммануилович
Конкин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Исаак Бабель
Конкин

   Крошили мы шляхту по-за Белой Церковью. Крошили вдосталь, аж деревья гнулись. Я с утра отметину получил, но выкамаривал ничего себе, подходяще. Денек, помню, уже к вечеру пригибался. От комбрига я отбился, пролетариату всего казачишек пяток за мной увязалось. Кругом в обнимку рубаются, как поп с попадьей, юшка из меня помаленьку капает, конь мой передом мочится... Одним словом -- два слова. Вынеслись мы со Спирькой Забутым подальше от леска, глядим -- подходящая арифметика... Сажнях в трехстах, ну не более, не то штаб пылит, не то обоз. Штаб -- хорошо, обоз -- того лучше. Барахло у ребятишек пооборвалось, рубашонки такие, что половой зрелости не достигают.
   -- Забутый, -- говорю я Спирьке, -- мать твою и так, и этак, и всяко, предоставляю тебе слово, как записавшемуся оратору, -- ведь это штаб ихний уходит...
   -- Свободная вещь, что штаб, -- говорит Спирька, -- но только -- нас двое, а их восемь...
   -- Дуй ветер, Спирька, -- говорю, -- все равно я им ризы испачкаю... Помрем за кислый огурец и мировую революцию...
   И пустились. Было их восемь сабель. Двоих сняли мы винтами на корню. Третьего, вижу, Спирька ведет в штаб Духонина для проверки документов. А я в туза целюсь. Малиновый, ребята, туз, при цепке и золотых часах. Прижал я его к хуторку. Хуторок там был весь в яблоне и вишне. Конь под моим тузом как купцова дочка, но пристал. Бросает тогда пан генерал поводья, примеряется ко мне маузером и делает мне в ноге дырку.
   "Ладно, думаю, будешь моя, раскинешь ноги".
   Нажал я колеса и вкладываю в коника два заряда. Жалко было жеребца. Большевичок был жеребец, чистый большевичок. Сам рыжий, как монета, хвост пулей, нога струной. Думал -- живую Ленину свезу, ан не вышло. Ликвидировал я эту лошадку. Рухнула она как невеста, и туз мой с седла снялся. Подорвал он в сторону, потом еще разок обернулся и еще один сквозняк мне в фигуре сделал. Имею я, значит, при себе три отличия в делах против неприятеля.
   "Иисусе, думаю, он, чего доброго, убьет меня нечаянным порядком..."
   Подскакал я к нему, а он уже шашку выхватил, и по щекам его слезы текут, белые слезы, человечье молоко.
   -- Даешь орден Красного Знамени! -- кричу. -- Сдавайся, ясновельможный, покуда я жив!..
   -- Не моге, пан, -- отвечает старик, -- ты зарежешь меня...
   А тут Спиридон передо мной, как лист перед травой. Личность его в мыле, глаза от морды на нитках висят.
   -- Вася, -- кричит он мне, -- страсть сказать, сколько я людей кончил! А ведь это генерал у тебя, на нем шитье, мне желательно его кончить.
   -- Иди к турку, -- говорю я Забутому и серчаю, -- мне шитье его крови стоит.
   И кобылой моей загоняю я генерала в клуню, сено там было или так. Тишина там была, темнота, прохлада.
   -- Пан, -- говорю, -- утихомирь свою старость, сдайся мне за ради бога, и мы отдохнем с тобой, пан...
   А он дышит у стенки грудью и трет лоб красным пальцем.
   -- Не моге, -- говорит, -- ты зарежешь меня, только Буденному отдам я мою саблю...
   Буденного ему подавай. Эх, горе ты мое! И вижу -- пропадает старый.
   -- Пан, -- кричу я, и плачу, и зубами скрегочу, -- слово пролетария, я сам высший начальник. Ты шитья на мне не ищи, а титул есть. Титул, вон он -- музыкальный эксцентрик и салонный чревовещатель из города Нижнего... Нижний город на Волге-реке...
   И бес меня взмыл. Генеральские глаза передо мной, как фонари, мигнули. Красное море передо мной открылось. Обида солью вошла мне в рану, потому, вижу, не верит мне дед. Замкнул я тогда рот, ребята, поджал брюхо, взял воздух и понес по старинке, по-нашенскому, по-бойцовски, по-нижегородски и доказал шляхте мое чревовещание.
   Побелел тут старик, взялся за сердце и сел на землю.
   -- Веришь теперь Ваське-эксцентрику, третьей непобедимой кавбригады комиссару?..
   -- Комиссар? -- кричит он.
   -- Комиссар, -- говорю я.
   -- Коммунист? -- кричит он.
   -- Коммунист, -- говорю я.
   -- В смертельный мой час, -- кричит он, -- в последнее мое воздыхание скажи мне, друг мой казак, -- коммунист ты или врешь?
   -- Коммунист, -- говорю.
   Садится тут мой дед на землю, целует какую-то ладанку, ломает надвое саблю и зажигает две плошки в своих глазах, два фонаря над темной степью.
   -- Прости, -- говорит, -- не могу сдаться коммунисту, -- и здоровается со мной за руку. -- Прости, -- говорит, -- и руби меня по-солдатски...
   Эту историю со всегдашним своим шутовством рассказал нам однажды на привале Конкин, политический комиссар N...ской кавбригады и троекратный кавалер ордена Красного Знамени.
   -- И до чего же ты, Васька, с паном договорился?
   -- Договоришься ли с ним?.. Гоноровый выдался. Покланялся я ему еще, а он упирается. Бумаги мы тогда у него взяли, какие были, маузер взяли, седелка его, чудака, и посейчас подо мной. А потом, вижу, каплет из меня все сильней, ужасный сон на меня нападает, сапоги мои полны крови, не до него...
   -- Облегчили, значит, старика?
   -- Был грех.

----------------------------------------------------------------------------------

   Впервые: Известия Одесского губисполкома..., 1924, No 1301, 6 апреля, рубрика: Из книги "Конармия", авторская датировка: Дубно, август 1920 г.; повторно: Красная новь, 1924, No 3, апрель -- май.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru