Шестая дивизия скопилась в лесу, что у деревни Чесники, и ждала сигнала к атаке. Но Павличенко, начдив шесть, поджидал вторую бригаду и не давал сигнала. Тогда к начдиву подъехал Ворошилов. Он толкнул его мордой лошади в грудь и сказал:
-- Волыним, начдив шесть, волыним.
-- Вторая бригада, -- ответил Павличенко глухо, -- согласно вашего приказания идет на рысях к месту происшествия.
-- Волыним, начдив шесть, волыним, -- сказал Ворошилов и рванул на себе ремни.
Павличенко отступил от него на шаг.
-- Во имя совести, -- закричал он и стал ломать сырые пальцы, -- во имя совести, не торопить меня, товарищ Ворошилов...
-- Не торопить, -- прошептал Клим Ворошилов, член Реввоенсовета, и закрыл глаза. Он сидел на лошади, глаза его были прикрыты, он молчал и шевелил губами. Казак в лаптях и в котелке смотрел на него с недоумением. Скачущие эскадроны шумели в лесу, как шумит ветер, и ломали ветви. Ворошилов расчесывал маузером гриву своей лошади.
-- Командарм, -- закричал он, оборачиваясь к Буденному, -- скажи войскам напутственное слово. Вот он стоит на холмике, поляк, стоит, как картинка, и смеется над тобой!..
Поляки, в самом деле, были видны в бинокль. Штаб армии вскочил на коней, и казаки стали стекаться к нему со всех сторон.
Иван Акинфиев, бывший повозочный Ревтрибунала, проехал мимо и толкнул меня стременем.
-- Ты в строю, Иван? -- сказал я ему. -- Ведь у тебя ребер нету...
-- Положил я на эти ребра... -- ответил Акинфиев, сидевший на лошади бочком. -- Дай послухать, что человек рассказывает.
Он проехал вперед и притиснулся к Буденному в упор. Тот вздрогнул и тихо сказал:
-- Ребята, -- сказал Буденный, -- у нас плохая положения, веселей надо, ребята...
-- Даешь Варшаву! -- закричал казак в лаптях и в котелке, выкатил глаза и рассек саблей воздух.
-- Даешь Варшаву! -- закричал Ворошилов, поднял коня на дыбы и влетел в середину эскадронов.
-- Бойцы и командиры! -- сказал он со страстью. -- В Москве, в древней столице, борется небывалая власть. Рабоче-крестьянское правительство, первое в мире, приказывает вам, бойцы и командиры, атаковать неприятеля и привезти победу.
-- Сабли к бою... -- отдаленно запел Павличенко за спиной командарма, и вывороченные малиновые его губы с пеной заблестели в рядах. Красный казакин начдива был оборван, мясистое омерзительное его лицо искажено. Клинком неоценимой сабли он отдал честь Ворошилову.
-- Согласно долгу революционной присяги, -- сказал начдив шесть, хрипя и озираясь, -- докладаю Реввоенсовету Первой Конной: вторая непобедимая кавбригада на рысях подходит к месту происшествия.
-- Делай, -- ответил Ворошилов и махнул рукой. Он тронул повод, Буденный поехал с ним рядом. Они ехали на длинных рыжих кобылах, рядом, в одинаковых кителях и в сияющих штанах, расшитых серебром. Бойцы, подвывая, двигались за ними, и бледная сталь мерцала в сукровице осеннего солнца. Но я не услышал единодушия в казацком вое, и, дожидаясь атаки, я ушел в лес, в глубь его, к стоянке питпункта.
Там лежал в бреду раненый красноармеец, и Степка Дуплищев, вздорный казачонок, чистил скребницей Урагана, кровного жеребца, принадлежавшего начдиву и происходившего от Люлюши, ростовской рекордистки. Раненый скороговоркой вспоминал о Шуе, о нетели и каких-то оческах льна, а Дуплищев, заглушая его жалкое бормотанье, пел песню о денщике и толстой генеральше, пел все громче, взмахивал скребницей и гладил коня. Но его прервала Сашка, опухшая Сашка, дама всех эскадронов. Она подъехала к мальчику и прыгнула на землю.
-- Сделаемся, што ль? -- сказала Сашка.
-- Отваливай, -- ответил Дуплищев, повернулся к ней спиной и стал заплетать ленточки в гриву Урагану.
-- Своему слову ты хозяин, Степка, -- сказала тогда Сашка, -- или ты вакса?
-- Отваливай, -- ответил Степка, -- своему слову я хозяин.
Он вплел все ленточки в гриву и вдруг закричал мне с отчаянием:
-- Вот, Кирилл Васильич, обратите маленькое внимание, какое надругание она надо мной делает. Это цельный месяц я от нее вытерпляю несказанно што. Куды ни повернусь -- она тут, куды ни кинусь -- она загородка путя моего: спусти ей жеребца да спусти ей жеребца. Ну, когда начдив каждодневно мне наказывает: "К тебе, говорит, Степа, при таком жеребце много проситься будут, но не моги ты пускать его по четвертому году..."
-- Вас, небось, по пятнадцатому году пускаешь, -- пробормотала Сашка и отвернулась. -- По пятнадцатому, небось, и ничего, молчишь, только пузыри пускаешь...
Она отошла к своей кобыле, укрепила подпруги и изготовилась ехать.
Шпоры на ее туфлях гремели, ажурные чулки были забрызганы грязью и убраны сеном, чудовищная грудь ее закидывалась за спину.
-- Целковый-то я привезла, -- сказала Сашка в сторону и поставила туфлю со шпорой в стремя. -- Привезла, да вот отвозить надо.
Женщина вынула два новеньких полтинника, поиграла ими на ладони и спрятала опять за пазуху.
-- Сделаемся, што ль? -- сказал тогда Дуплищев, не спуская глаз с серебра, и повел жеребца.
Сашка выбрала покатое место на полянке и поставила кобылу.
-- Ты один, видно, на земле с жеребцом ходишь, -- сказала она Степке и стала направлять Урагана, -- да только кобыленка у меня позиционная, два года не покрыта, -- дай, думаю, хороших кровей добуду...
Сашка справилась с жеребцом и потом отвела в сторонку свою лошадь.
-- Вот мы и с начинкой, девочка, -- прошептала она, поцеловав свою кобылу в лошадиные пегие мокрые губы с нависшими палочками слюны, потерлась о лошадиную морду и стала вслушиваться в шум, топавший по лесу.
-- Вторая бригада бежит, -- сказала Сашка строго и обернулась ко мне. -- Ехать надо, Лютыч...
-- Бежит не бежит, -- закричал Дуплищев, и у него перехватило в горле, -- ставь, дьякон, деньги на кон...
-- С деньгами я вся тут, -- пробормотала Сашка и вскочила на кобылу.
Я бросился за ней, и мы двинулись галопом. Вопль Дуплищева раздался за нами и легкий стук выстрела.
-- Обратите маленькое внимание! -- кричал казачонок и изо всех сил бежал по лесу.
Ветер прыгал между ветвями, как обезумевший заяц, вторая бригада летела сквозь галицийские дубы, безмятежная пыль канонады восходила над землей, как над мирной хатой. И по знаку начдива мы пошли в атаку, незабываемую атаку при Чесниках.