К. А. Бахтурин
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй
Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания
В. С. Киселева-Сергенина
Общая редакция Л. Я. Гинзбург
Л., Советский писатель, 1972
---------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Биографическая справка
232. "Я помню дни, - не зная славы..."
233. Рим
234. Насильный брак
235. Гению-поэту
236. Высокие груди и черные очи
237. Цыганке
238. <Хор разбойников. Из драмы "Козьма Рощин, рязанский разбойник">
239. <Гимн Катрице. Из драмы "Молдаванская цыганка, или Золото и
кинжал">
240. "Однообразные досуги..."
241. Барон Брамбеус. Баллада
242. Песня ямщика
243. <Автоэпиграмма> ("Бахтурин, переплыв чрез Ахерон...")
244. Песня цыганки
Константин Александрович Бахтурин родился в 1809 году. Его отец,
петербургский чиновник, по отзыву современника, человек образованный и
довольно культурный, по-видимому не был потомственным дворянином. {В. И.
Панаев, Воспоминания. - "Вестник Европы", 1867, т. 3, No 9, с. 202-203. Дед
Константина Бахтурина, по некоторым сведениям, был актером. В ГБЛ (архив Н.
А. Маркевича) хранится рукопись пьесы Александра Бахтурина "Маскарад, или
Тульский судья, или Как сом в вершу попал" (1792). Не исключено, что ее
автор - отец поэта.}
М. И. Глинка, в молодости служивший в канцелярии департамента путей
сообщения под начальством А. Н. Бахтурина, был частым гостем в его доме. В
1824 году начинающий композитор сочинил музыку на текст романса "Моя арфа"
из поэмы В. Скотта "Матильда Рекби". Стихотворный перевод романса
принадлежал юному Константину Бахтурину.
О том, где и как он воспитывался, сведений не сохранилось. Известно
лишь, что, будучи еще совсем молодым человеком, Бахтурин облекся в военный
мундир и свыше десятка лет прослужил в гусарах и уланах.
В октябре 1832 года он появляется в Москве и через посредство В. В.
Пассска, с которым незадолго до того познакомился в Харькове, был
представлен его друзьям по кружку (Герцену, Огареву, Н. М. Сатину и другим).
Т. П. Кучина (кузина Герцена), вскоре ставшая женой Пассека, несколькими
штрихами очерчивает наружность молодого уланского офицера - блондина,
непоседливого, "чрезвычайно подвижного" гуляку. {Т. П. Пассек, Из дальних
лет, т. 1, М., 1963, с. 432.} Подробнее рассказывает о нем Сатин.
Знаменательно, что в его мемуарном очерке речь идет о Бахтурине, Соколовском
и Полежаеве, в облике которых было много общего.
Бесшабашность Бахтурина, страсть к кутежам и фанфаронство - все это
явно диссонировало с серьезными умственными интересами, объединявшими членов
кружка. При всем том ветреник Бахтурин был типичной фигурой среди
определенной части молодого поколения, вступившего в зрелый возраст в
середине 20-х годов. Интересную характеристику этой молодежи дал в 1834 году
Белинский в связи с оценкой стихов Полежаева. Эта личность, по его словам, -
"несчастная жертва духа того времени, когда талантливая молодежь на почтовых
мчалась по дороге жизни, стремилась упиваться жизнью, а не изучать ее,
смотрела на жизнь как на буйную оргию, а не как на тяжкий подвиг". {В. Г.
Белинский, Литературные мечтания. - Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953, с.
78.}
Отношения Бахтурина с герценовским кружком прервались. В 1833 году он
переводится в Петербург. В том же году в Москве вышла из печати его поэма
"Вступление на престол князя Александра Тверского", принесшая автору
некоторую известность. Спустя два или три года Бахтурин в чине поручика
выходит в отставку "вследствие происшедшего с ним скандала", {К. Н. Макаров,
Люди старого времени. Гл. III. Поэт Бахтурин. - "Исторический вестник",
1894, No 1, с. 175.} как глухо сообщает К. Н. Макаров, основываясь на
неизданной части записок своего отца, закадычного приятеля поэта. Не имея
никаких средств к существованию, Бахтурин вынужден был кое-как перебиваться
на скудные литературные заработки, полагаясь на случай, а нередко и
доброхотство друзей. По заказам актеров он за пять-шесть лет написал для
Александрийского театра несколько драм: "Пятнадцать лет разлуки" (1835),
"Козьма Рощин, рязанский разбойник" (1836) и сюжетно связанную с ней пьесу
"Староста" (1836), затем "Красное покрывало" (1836), "Ибрагим и Роксана"
(1837), "Замок Нейгаузен" (1838), "Батый в Рязани" (1839). {В скобках
указывается год постановки.} Наибольший успех из них выпал на долю "Козьмы
Рощина".
Театр снова свел Бахтурина с Глинкой. Композитор написал музыкальный
номер для его мелодрамы "Молдаванская цыганка, или Золото и кинжал" (1836),
а в 1838 году Бахтурин принял какое-то участие в разработке либретто
"Руслана и Людмилы".
Облик Бахтурина-драматурга довольно удачно обрисовал Булгарин. Этот
автор, по его словам, "переливает в драматические формы повести и эпизоды из
романов или поэм русских писателей... Его нельзя назвать бездарным
писателем, но в нем нет ни высоких мыслей, ни глубоких чувств, ни самородных
идей, составляющих высокую драму. Это писатель мелких парижских театров. Но
он пишет легким стихом и умеет придать своим драматическим пиесам
сценическую жизнь и движение". {Ф. В. Булгарин, Панорамический взгляд. -
"Репертуар русского театра", 1840, No 3, с. 20-21.}
Театр привлекал Бахтурина, конечно, не только возможностью заработка.
Страсть к актерству насквозь пронизывала его натуру. По свидетельству
мемуаристов, он любил разыгрывать важные роли, выдавал разные небылицы за
случаи из собственной жизни. Так, например, он прицеплял к мундиру
георгиевский крест, которым не награждался, рассказывал о сражениях, в
которых не участвовал, и от души тешился этими ребяческими выходками.
Вращался Бахтурин в среде не слишком культурной. Это были мелкие чиновники,
офицеры, актеры. Из литераторов он, видимо, ближе всех был к Бенедиктову и
П. П. Ершову. Иногда он появлялся и в компании Кукольника. Поэт Я. П.
Полонский сообщает, что до 1836 года Бенедиктов, Ершов и Бахтурин составляли
"дружеское трио" и "задумывали и здать альманах, наполнить его своими
произведениями, и под заглавием "Мы вам" выпустить в свет с виньеткой,
изображающей несущуюся тройку с эпиграфом: "Вот мчится тройка, но какая?
Вдоль по дороге, но какой?"" {"Биография В. Г. Бенедиктова, составленная Я.
П. Полонским". - В. Г. Бенедиктов, Сочинения, т. 1, изд. 2, СПб., 1902, с.
VII.}
Забавный болтун, мистификатор, направо и налево сыпавший экспромтами,
Бахтурин благодаря своему таланту застольного витии пользовался спросом во
многих петербургских домах, где устраивались дружеские сходки и вечеринки.
Особенный эффект имели летучие импровизации Бахтурина. "Какую тему ему ни
задайте, он вдруг без малейшего надумывания продекламирует без остановки
несколько десятков самых звучных, гладких, плавных стихов", {Н. П. Макаров,
Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная
исповедь, ч. 1, СПб., 1881, с. 154-155.} - свидетельствовал Н. П. Макаров. В
многочисленных экспромтах, эпиграммах и сатирических "перепевах" Бахтурин
дал полный простор своему непритязательному юмору. Почти вся масса этих
стихов до нас не дошла. Известны лишь сатира на О. И. Сенковского "Барон
Брамбеус" и часть шуточного стихотворения об актерах, {См.: "Письма М. И.
Глинки к К. А. Булгакову". - "Русский архив", 1869, вып. 2, с. 351.} да
несколько экспромтов, записанных Макаровым.
Другую грань поэтического творчества Бахтурина представляют
стихотворные произведения, предназначавшиеся для печати. Многие из них были
собраны поэтом и в 1837 году выпущены отдельной книжкой. {Сборник вызвал
полуодобрительный отзыв Ф. А. Кони ("Северная пчела", 1837, 31 июля) и
разгромную рецензию О. И. Сенковского ("Библиотека для чтения", 1837, No 9).}
И в них порой слышатся отголоски богемной жизни, но говорится о ней в тонах
глубокого сожаления и раскаяния. Преобладают же в сборнике элегические
настроения. Оригинального в этих произведениях очень мало и все же глумливый
отзыв о них О. И. Сенковского был несправедливым.
В составе сборника выделяется прежде всего довольно острое
стихотворение "Рим", написанное, видимо, во второй половине 20-х годов, но
опубликованное лишь в 1837 году. Как и в декабристской поэзии, картина
упадка Древнего Рима, подпавшего под власть императоров и временщиков,
вызывала чисто русские политические ассоциации. В поэме "Вступление на
престол князя Александра Тверского" Бахтурин как бы продолжает думу Рылеева
"Михаил Тверской", рассказывая о судьбе двух сыновей этого несчастного
князя, павшего жертвой гнусных происков московского князя Георгия.
Поэма далека от исторического правдоподобия. Главное в ней - это
современный подтекст: исторической теме национального освобождения придается
современное звучание, то есть, грубо говоря, татарское иго приравнивается к
произволу отечественных властей. Вместе с тем героический, наступательный
пафос борьбы за правое дело в этом произведении отсутствует.
Перекликается с поэзией Рылеева (дума "Димитрий Самозванец") и такое
стихотворение Бахтурина, как "Смерть Дмитрия Самозванца". В отличие от думы
Рылеева, раскрывающей психологию преступной души, Бахтурин акцентирует
внимание на другом. В лице Самозванца он показывает человека низкого
происхождения - "расстригу" и проходимца, наделенного, однако, незаурядными
душевными качествами. Окруженный восставшими москвичами, обреченный на
неминуемую смерть, он выглядит не жалким и отвратительным, а по-царски
величественным и гордым. Нота сочувствия к Самозванцу как незаконному
властителю, отважному "похитителю трона", очень характерна для Бахтурина.
Еще более заметно его демократизм сказался в небольшой стихотворной сценке
"Вельможа и простолюдин", посвященной одному из эпизодов Смутного времени.
Вельможа - это Ляпунов, у которого на первом плане боярская спесь, а не
гражданский долг перед родиной. Ему противостоит "нижегородский мещанин"
Козьма Минин, подлинный патриот, рассуждающий трезво и мудро.
Впрочем, демократизм Бахтурина выглядел весьма расплывчатым. Это был
демократизм, внушенный симпатией к низам, но достаточно лояльный по
отношению к верхам. Показательно, что в своих пьесах поэт делал ставку на
вкусы преимущественно мещанской публики Александрийского театра. И та же
приноровленность к невзыскательным запросам малокультурного читателя дает
себя знать в песнях и сказках Бахтурина, написанных по образцу ершовского
"Конька-Горбунка". В наиболее привлекательном виде демократические тенденции
сказались в его одноактной пьесе "Санкт-петербургская мелочная лавка",
изображающей простонародную среду.
Сатин справедливо писал о поэте: "Бахтурин, без сомнения, имел
талант... но недостаток образования, пустая жизнь и нужда в деньгах погубили
его. Стих его был гладок и звучен, фантазии у него было более, чем у
Соколовского; но он не умел управлять ею". {Н. М. Сатин, Из литературных
воспоминаний. - "Русские пропилеи", т. 1, М., 1915, с. 203.}
Неустроенность, беспорядочная жизнь, пьянство в конце концов
совершенно расстроили здоровье поэта. Он умер 32-х лет от роду. Известие о
его кончине, последовавшей 19 января 1841 года, напечатал журнал "Репертуар
русского театра".
232
Я помню дни, - не зная славы,
Ни неги страсти роковой,
Когда младенчества забавы
Едва рассталися со мной,
Уж бог задумчивости сладкой
Меня в прогулках посещал,
И предо мной летал украдкой
Какой-то дивный идеал, -
К нему стремились все мечтанья,
Как другу я ему вверял
И сердца темные желанья,
И всё, чем жил и чем дышал.
Я верил с детской простотою,
Что мне неведомый сулил, -
И он с волшебною мечтою
Меня ребёнком подружил!..
Но вскоре в неге упоений
Утоп я пылкою душой;
Меня покинул добрый гений
В пороках жизни молодой!
От взоров скрылся мир воздушный
Моей причудливой мечты, -
И я стал зритель равнодушный
Даров ума и красоты!..
Когда ж опять во мне проснутся
Порывы чистые весны?
Когда же чувства отзовутся
В заветных звуках старины?
Ужели буйные набеги
Минутных, бешеных страстей
Союз священный тихой неги
С душой расторгнули моей?
Но вы, минуты вдохновенья,
Вы мне оставили свой след:
Печаль и жажду песнопенья -
Плоды таинственных бесед!
И вот они, восторги песен,
Погибший шепот светлых дум;
Но их вместить - я сердцем тесен,
И свыкся с праздностью мой ум.
Ни прежних чувств, ни прежней силы
Уже в мечтах не нахожу
И, как на братские могилы,
На песни юности гляжу!
<1836>
233. РИМ
Рим, самовластный бич народов и царей!
Где слава прежняя твоих цветущих дней?
Где гордые сыны и Брута и Камилла?
Ответствуй, грозного могущества могила!
Почто граждан твоих вольнолюбивый дух,
Столетья озарив, в столетиях потух?
Ужель завет судьбы рукою своенравной
Низверг сей колосс сил, свободный, но державный?
Нет, избранный народ, ты сам себя сразил:
Ты гибель с роскошью в отчизне водворил,
В сердцах изнеженных разлился яд разврата!..
Междоусобием и завистью Сената
Свобода скрылася, пренебрежен закон, -
И гордый человек шагнул за Рубикон,
Который средь шатров в безмолвном отдаленье
Давно Республики обдумывал паденье.
Уж хищник на чело корону возлагал, -
Но Брут был жив еще - и властолюбец пал.
Он пал - и Рим воскрес, и гордая свобода
Отозвалась в сердцах великого народа!..
Но быстро пролетел восторгов общий глас:
Потомок Ромула душою вновь угас!
Вот ставки бранные Антония, Лепида!
Уже смерть Цезаря друзьями позабыта;
Не Бруту пылкому они готовят месть, -
Нет, цель у них одна: отечество угнесть,
Под благородною мечтая скрыть личиной
Коварные сердца и бой несправедливый.
Уже Филиппополь сраженьем оглашен;
В нем Рим последнего римлянина лишен!
С тех пор иль золото, иль воинов пристрастье
Владели родиной...
<1836>
234. НАСИЛЬНЫЙ ВРАК
Я видел страшный твой обряд,
Обряд насильственный венчальный,
Послушной жертвы взор печальный
С трудом, с трудом мой вынес взгляд!
В раздумья, с мрачною душою
Я наблюдал ее черты:
Какой небесною тоскою
Сияла дева красоты!
С каким рассеяньем глядели
Глаза невесты на налой;
Блуждая тускло, вдруг горели
Слезами жаркими порой!..
Ее сопутник в жизни новой
Стоял с бесчувственным лицом,
Как бы скучая под венцом,
Как бы к венцу всегда готовый.
Бездушный взор его очей,
К подруге юной устремленный,
Был чужд и радости священной,
И тихой горести лучей.
Но вот окончено венчанье;
Едва холодное лобзанье
Супруг ей с гордостью дарит, -
Она трепещет! Снег ланит
Денницы пурпуром покрыло,
Как будто ужас наводило
Его лобзанье на нее!
Как будто сердце ей твердило:
"Погибло счастие твое!"
Насильно слов уста искали,
Грудь поднялась - и как ручей,
Из голубых ее очей,
Сверкая, слезы побежали!..
Я видел страшный твой обряд,
Обряд насильственный венчальный,
Послушной жертвы взор печальный
С трудом, с трудом мой вынес взгляд!
<1836>
235. ГЕНИЮ-ПОЭТУ
Горит, горит воображенье!
Небес я слышу тайный зов!
Мне подарил благословенье -
Самодержавный сын богов!
Увитый лаврами, в сияньи
Веков нетленного венца,
Он обратил свое вниманье
На неизвестного певца!
Меня вознес он над толпою
Своей могучей похвалой, -
И мир поэзии святой
Ясней открылся предо мною!
Ясней ума и сердца сны
Лучом небес озарены!
Живых восторгов наслажденья
Властна ль лишить меня тюрьма,
Когда диктатор вдохновенья,
Диктатор чувства и ума,
Мои ласкает песнопенья?..
<1836>
236. ВЫСОКИЕ ГРУДИ И ЧЕРНЫЕ ОЧИ
Высокие груди и черные очи!
Вы долго, вы долго ласкали меня!
Вы были отрадой и в сумраке ночи,
И в блеске веселом счастливого дня!
Высокие груди и черные очи!
Кто вами владеет, кто вами живет,
Кто вас лобызает под сумраком ночи, -
Тот днем наслажденье в мечтаниях пьет!
Высокие груди и черные очи!
Когда вас забуду? Когда вы меня
Не будете мучить ни в сумраке ночи,
Ни в блеске докучном печального дня?
<1836>
237. ЦЫГАНКЕ
Лобзай, лобзай меня, цыганка,
Буди восторг в груди моей, -
Пускай порочная приманка
Твоих объятий и речей
В меня вливает жар мгновенный!
Мне нужен он! Пусть упоенный
Твоей продажной красотой -
Сдружу забвенье я с мечтой!..
Хотя бы ты, раба разврата,
Могла занять меня в глуши:
Страшусь я грозного возврата
Священной горести души!
Пускай, в твои вглядевшись очи,
Забуду я тот нежный взор,
Который днем и в мраке ночи
Глядит, как совести укор,
В мою измученную душу!..
Пускай с тобою я разрушу
Порывы чистые мои,
Следы томительной любви!.. -
Лобзай, лобзай меня, цыганка!
Буди восторг в груди моей!
Нужна мне жалкая приманка
Твоих объятий и речей.
<1836>
238. <ХОР РАЗБОЙНИКОВ ИЗ ДРАМЫ "КОЗЬМА РОЩИН, РЯЗАНСКИЙ РАЗБОЙНИК">
Не леса шумят, не погодушка
Разыгралася!
Нет, рязанская наша волюшка
Разгулялася!
Родились мы врозь, породнились вдруг,
Ночкой темною!
Съединил друзей закадышный друг
Свахой острою!
Мы реку пронырнем, сквозь огонь мы пройдем
Шайкой целою,
Что ножом не возьмем, то огнем доберем
Рукой смелою!
Не леса шумят, не погодушка
Разыгралася!
Нет, рязанская наша волюшка
Разгулялася!
<1836>
239. <ГИМН КАТРИЦЕ ИЗ ДРАМЫ "МОЛДАВАНСКАЯ ЦЫГАНКА, ИЛИ ЗОЛОТО И КИНЖАЛ"Ю
Солнце в блеске выступает
На лазурные поля,
Небо радостью пылает,
Но печалится земля.
Луч блестит в волнах потока,
Сквозь деревья брызжет свет,
Солнце неба - на востоке,
Но земного солнца нет.
Взор туманится, не видит,
Что там на небе горит,
Луч златой доколь не выйдет
И земли не озарит.
Встань, прекрасная Катрица,
Встань, жемчужина любви!
Обрати к нам, как денница,
Очи томные свои.
Пусть роскошные мечтанья
В взоре плавают твоем
И, как в первый день созданья,
Радость царствует на нем!
Не таись, звезда востока,
Под ревнивой пеленой,
Светлооких дев Пророка
Пристыди своей красой!
<1836>
240
Однообразные досуги
Сменили бешенство страстей;
Без вдохновенья, без подруги
Проходит время юных дней.
Я свыкся с хладной тишиною,
Душа печальна и нема.
Живу в забвеньи сиротою,
Нет грез для сердца и ума.
Когда ж опять во мне проснется
Порыв любви, порыв весны?
Когда же чувство отзовется
На глас знакомой старины?
Мое молчит воображенье,
Как льдом покрытая река.
Приди, былое наслажденье,
Рассей младого старика.
Вторая половина 1830-х годов
241. БАРОН БРАМБЕУС
Баллада
До рассвета поднявшись, перо очинил
Нечестивый Брамбеус барон.
И чернил не щадил, _сих_ и _оных_ бранил
До полудня без отдыха он;
Улыбаясь, привстал и тетрадь отослал
В типографию к Працу барон.
В ней он Греча ругал, но под видом похвал,
Рассмотрев с _тех_ и _этих_ сторон.
Фантастический бес в кацавейке своей,
Потирая руками, гулял.
Слышен стук у дверей, и на зов "Ну, скорей!"
В кабинет Тимофеев вбежал.
"Подойди, мой урод, ты мой виршник плохой!
Ты три года мне друг и родня.
Будь мне предан душой, а не то - черт с тобой!
Пропадешь ты как пес без меня.
Я в отлучке был день. Кто у Смирдина был?
На меня не точили ль ножи?
И к кому он ходил, и хлеб-соль с кем водил?
Что заметил - мне всё расскажи".
- "Без тебя, мой барон! непогода была;
Целый день наш купец хлопотал -
И реформа пошла - Смирдина все дела
Полевой обрабатывать стал.
Тихомолком пробрался я к ним в кабинет
И вникал в их преступную речь.
Передать силы нет Полевого совет!..
Вдруг дверь настежь - и входит к ним Греч.
И, ему поклонившись почти до земли,
Наш Филиппыч осклабил уста...
Тут беседы пошли, и - поверишь - нашли,
Что твой ум и ученость - мечта!
Что ты Смирдина скоро в банкротство введешь,
Что его ты Султан Багадур,
Что ему ты всё врешь, празднословишь и лжешь,
Что богат он и глуп чересчур,
Что бесстыдным нахальством ты всех оттолкнул,
Что откармливал только себя,
Что ты сих обманул и что оных надул,
Что надежда плоха на тебя...
И спасенья у них умолял наш Смирдин.
Призадумался Греч с Полевым.
"Ты наш друг, ты наш сын", - возглашает один,
И другой повторяет за ним:
"Пусть от злости зачахнет ехидный барон,
Но ты честен, желаешь добра,
И теперь ты спасен, и не страшен нам он,
Обличить самозванца пора!"
Тут взялися за трости, за шляпы они
И домой поспешили бежать.
Вспомня старые дни, со мной стены одни
О суетности стали мечтать".
И Брамбеус барон, поражен, раздражен,
И кипел, и горел, и сверкал;
Как убитый был он, злобный вырвался стон:
"Он - клянусь сатаною! - пропал!..
Но обманут ли не был ты глупой мечтой,
Например, хоть мистерий твоих?
Ты невольно порой - ах, раздуй их горой! -
С панталыку сбиваешься в них".
- "Не мистерилось мне, не писал я пять дней,
И всё видел и слышал я сам,
Как он стал веселей, проводивши гостей,
Как он гнул непристойности нам.
Если ты не покажешь свой гнев, свою власть
Смирдину и клевретам его,
Я предвижу напасть: нам придется пропасть,
Нам не будут платить ничего.
Но бороться опасно - могуч Полевой,
И опасен бывает и Греч!
Не рискуй же собой, мой барон удалой!
Ведь тебя им, как плюнуть, - распечь!
Оба бойко владеют пером и умом,
Их привыкли давно уважать,
И живут хоть домком, да нажит он трудом,
А не так... но зачем пояснять!
Что сказал я, то знаю, - ты понял, барон?
Ведь слова непритворны мои.
Ты отвесь им поклон, так не выгонят вон,
А не то нас отлупят они".
"Ах ты, Миф Тимофеич! Из лыка ты сшит.
Ты мне смеешь советы давать!
Во мне ярость кипит: пусть Смирдин задрожит,
Я его поспешу покарать.
Кто Брамбеус - изменнику я покажу.
Будь свидетелем мести моей!
Я язык привяжу, дружка спать уложу.
В путь-дорогу сбирайся скорей!"
"Я не властен идти, я не должен идти,
Я не смею идти! - был ответ. -
Что шуметь без пути! Да и ты не кути!" -
И бежит без оглядки поэт.
Сел в коляску барон - кони борзые мчат
Из Почтамтской на Невский его.
Часу мщения рад... В беспорядке наряд,
И мутится в глазах у него.
Вот подходит к крыльцу, вот уж он на крыльце,
Вот в знакомый вбежал магазин,
Вытер пот на лице... Нет лица на купце:
Душу в пятки упрятал Смирдин.
"Я с тобою опять, друг почтеннейший мой!"
- "В добрый час, благородный барон!"
- "Ты в чести стал большой. Что, здоров Полевой?
Ну, скажи мне, что делает он?"
От вопроса Смирдин изменился лицом -
И ни слова. Ни слова и тот!
Что-то будет с купцом? Счет плохой с наглецом,
Он же кстати и счет подает.
Содрогнулся Смирдин, и в очах меркнет свет:
Счет ужасен! "Что будет со мной?
Дай один мне ответ: ты мне сбавишь иль нет?"
Но Брамбеус затряс головой.
"Беззаконную черти карают приязнь,
Нашей дружбе с тобою конец!
Ты изведал боязнь и ужасную казнь
Заслужил, вероломный купец!"
Он тяжелою шуйцей коснулся стола
И в минуту замок надломал,
Где наличность была - всё десница взяла,
А Смирдин "караул!" закричал...
И в столе пустота роковая видна,
Счет ужасный лежит там один...
Прост наш голубчик! В том только вина.
И закрылся с тех пор магазин.
Есть в больнице "Скорбящих" недавний жилец:
Он дичится, на свет не глядит;
С ним ужасен конец; страшен он, как мертвец,
Он без умолку всё говорит:
"Был богат, был богат, а теперь разорен!
На козла бы его да под кнут!
Не барон, не барон, не Брамбеус, а он -
Лишь мошенник, отъявленный плут!"
Есть на Невском проспекте огромнейший дом:
Громобоем хозяин живет.
Каждой ночью и днем зло пирует он в нем
И, вдобавок, журнал издает...
Сей счастливец богатый и пышный, - кто он?
Кто больницы "Скорбящих" жилец?
То поляк нечестивый - Брамбеус барон,
То Смирдин, наш известный купец!
1838 или 1839
242. ПЕСНЯ ЯМЩИКА
Аль опять
Не видать
Прежней красной доли?
Я душой
Сам не свой,
Сохну как в неволе.
А бывал
Я удал!
С ухарскою тройкой
Понесусь
И зальюсь
Песенкою бойкой!
Не кнутом,
Поведем
Только рукавицей -
И по пням,
По холмам
Мчат лошадки птицей!
Ни с слезой,
Ни с тоской
Молодец не знался, -
Попевал
Да гулял...
Вот - и догулялся!
Уж дугу
Не смогу
Перегнуть как надо;
Вожжи врозь,
Ну хоть брось!
Экая досада!
Ночью, днем
Об одном
Тяжко помышляю,
Всё по ней,
По моей
Лапушке страдаю!..
Аль опять
Не видать
Прежней красной доли?
Я душой
Сам не свой,
Сохну, как в неволе.
<1840>
243. <АВТОЭПИГРАММА>
Бахтурин, переплыв чрез Ахерон
И выпрыгнув из лодки,
Тотчас же спросит: "Эй, Харон!
Где здесь трактир, чтоб выпить водки?
244. ПЕСНЯ ЦЫГАНКИ
Уж как пал на сине море,
Уж как пал седой туман;
Налегло на сердце горе,
Разлюбил меня цыган!
Но с рассветом солнце красно
Снова п_о_ небу пойдет,
Снова море будет ясно,
Снова влагою блеснет!..
Для цыганки черноокой,
Видно, солнцу не всходить,
Изнывать в тоске жестокой
Да горючи слезы лить!
Ты куда, куда сокрылося,
Беззаботное житье?
Что так бурно закатилося,
Солнце красное мое?
Уж как пал туман на море,
Уж как пал седой туман;
Налегло на сердце горе,
Разлюбил меня цыган!
ПРИМЕЧАНИЯ
Единственный сборник стихотворных произведений, который удалось издать
Б., вышел в Петербурге в 1837 г. (ц. р. 12 сентября 1836). На титуле его
значится: "Часть 1". Часть 2-я в печать не поступала. Кроме того, отдельным
изданием вышли: "Вступление на престол князя Александра Тверского.
Историческая повесть в стихах" (М., 1833), "Козьма Рощин, рязанский
разбойник". Драма в трех действиях, в стихах (<СПб., 1839>) и
"Санктпетербургская мелочная лавка". Картина из народного быта в одном
действии, с куплетами (СПб., 1841).
232. Изд. 1837, с. 5, в качестве предисловия к книге.
233. Там же, с. 19. Брут Марк Юний (85-42 до н. э.) - римский
политический деятель, один из вождей республиканцев, вступивших в заговор
против диктатуры Кая Юлия Цезаря (100-44 до н. э.). Камилл Марк Фурий (ок.
447-365 до н. э.) - полководец и государственный деятель Древнего Рима; за
военные и гражданские заслуги ему был присвоен почетный титул "Второго
основателя Рима". Гордый человек шагнул за Рубикон. Рубикон - река, некогда
служившая границей между Италией и Цизальпинской Галлией - римской
провинцией. Переход этой реки армией Цезаря в 49 г. до н. э. знаменовал
начало гражданской войны, закончившейся падением республики и установлением
единовластия Цезаря. Властолюбец пал. В 44 г. до н. э. Цезарь был убит
заговорщиками с Брутом и Кассием во главе. Это ненадолго восстановило
республиканские порядки в Риме. Ромул - легендарный основатель Рима. Марк
Антоний (ок. 83-30 до н. э.) и Лепид Марк Эмилий (ок.83-13 до н.э.) -римские
полководцы и политические деятели, цезарианцы. В 43 г. до н. э. вместе с
Октавианом составили триумвират, направленный против Брута и Кассия. В 42 г.
до н. э. в сражении при Филиппах (Филиппополь) армия триумвиров нанесла
поражение войскам Брута и Кассия.
234-235. Там же, с. 39, 114.
236. Там же, с. 133. Стихотворение стало популярным "мещанским
романсом".
237. Там же, с. 155.
238. "Козьма Рощин", с. 19. Издание представляет собой приложение к
журналу "Репертуар русского театра" за 1839 г. На титуле пьесы обозначено:
"Сюжет заимствован из известного прозаического рассказа М. Н. Загоскина.
Первый раз представлена в Александрийском театре в 1836 г." Повесть
Загоскина была напечатана в 1836 г. в БдЧ.
239. М. Глинка, Ария с хором для драмы "Золото и кинжал", Л. - М.,
1947. Рукопись пьесы - в библиотеке театра оперы и балета им. С. М. Кирова
(Ленинград). С. Л. Гинзбург, разыскавший музыкальный текст Глинки к драме Б.
и опубликовавший его вместе со стихами поэта, сообщает, что партитура
композитора датирована 11 марта 1836 г. Премьера пьесы состоялась 8 апреля
1836 г. на сцене Александрийского театра. Через шесть дней она была
повторена, но без музыкального сопровождения. Восьмистишия пелись в сольном
исполнении Анны Воробьевой, четверостишия - в хоровом.
240. Н. П. Макаров, Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе
моя полная предсмертная исповедь, ч. 1, СПб., 1881, с. 155. Свое знакомство
с Бахтуриным автор мемуаров относит к 1836 г. Вскоре, вероятно, и было
написано приведенное Макаровым стихотворение. О происхождении его мемуарист
рассказывает следующее:! "Возвращаюсь раз с учения в лагерь. Бахтурин спит
на диване. На столе штоф водки, опорожненный на две трети. При входе моем в
палатку поэт зашевелился, открыл пьяные глаза... - Макаров! Давай мне перо и
бумагу. - На что? - Напишу тебе. - Спи лучше; где тебе писать? Не только
рукой, но и языком-то ты насилу ворочаешь. - Давай, говорят тебе, давай:
напишу. - Нечего делать: подаю требуемое. Уселся Бахтурин на диване, схватил
перо и, едва успевая сохранять равновесие, моргая заспанными глазами,
написал твердым и правильным почерком, без малейшего надумывания, словно
писал выученное на память; написал прелестную импровизацию" (там же, с.
155-156).
241. "Хрестоматия для всех. Русские поэты в биографиях и образцах".
Сост. Н. В. Гербель, СПб., 1873, с. 630, с подзаг. "Пародия на балладу
Жуковского "Смальгольмский барон"", с рядом разночтений (фамилия Тимофеева
обозначена буквами: Т......в).
В публикации Гербеля ощутимы следы литературного приглаживания текста.
Печ. по списку ПД, принадлежавшему Ф. А. Кони - писателю, хорошо знавшему Б.
и, очевидно, получившему копию из первых рук. Другой список ПД - из архива
PC. "Барон Брамбеус" - сатира на О. И. Сенковского, пародийно использующая
балладу Жуковского "Замок Смальгольм". Барон Брамбеус - псевдоним Осипа
Ивановича Сенковского (1800-1858), ориентолога, писателя-беллетриста, в
течение 1834-1856 гг. редактора первого в России коммерческого журнала БдЧ.
Сенковский упорно высмеивал употребление в литературе архаических слов "сей"
и "оный", считая их принадлежностью "приказного стиля"; вместо них он широко
использовал слова разговорного языка "тот" и "этот". В 1839 г. в Петербурге
был анонимно издан одноактный водевиль "Сей и оный", в котором также был
выведен Сенковский. Существует мнение, что автор его - Б. Между тем ему
принадлежали, видимо, только отдельные куплеты. В СПч (1839, 11 июля, с.
607) в рецензии Ф. (Ко)ни на водевиль было указано, что он сочинен "целою
компаниею". "Лучшие куплеты принадлежат драматическому писателю, который,
кроме того, известен по весьма удачной пародии на "Смальгольмского барона"".
Это указание, а также намеки на конкретные литературные факты позволяют
довольно точно датировать сатиру Б. Возможно, поводом к ее написанию
послужила разгромная рецензия Сенковского на сборник Б. 1837 г. (БдЧ, 1837,
? 9). В ГПБ хранится письмо О. И. Сенковского к жене, в котором говорится об
этом водевиле. Прац Э. - владелец типографии в Петербурге. Греч Н. И.
(1787-1867) - журналист, писатель, филолог, соредактор Ф. В. Булгарина по
"Северной пчеле" и "Сыну отечества", с середины 20-х годов один из столпов
казенно-охранительного направления. Фантастический бес. Черт был излюбленным
персонажем повестей и фельетонов Сенковского, любившего разного рода
мистификации; шумную известность стяжала его повесть "Большой выход у
Сатаны" (альм. "Новоселье", СПб., 1833). В рецензии на сб. "Сто русских
литераторов" Сенковский, развивая созданную им легенду о Брамбеусе, писал:
"Многие думают... что Брамбеус - черт" (БдЧ, 1839, No 4, с. 41). Тимофеев -
см. с. 589. Смирдин А. Ф. (1795-1857) - книготорговец и издатель, владелец
знаменитой книжной лавки в Петербурге на Невском проспекте. Успешно
развернул свою деятельность в начале 30-х годов, затем стал терпеть большие
убытки и в конце концов разорился. Полевой Н. А. (1796-1846) - журналист,
критик и беллетрист, издатель МТ (1825-18о4); в 1858 г. по соглашению с А.
Ф. Смирдиным взял на себя редакцию СО, но вскоре отказался от нее. И вникал
в их преступную речь. Вражда между Сенковским, с одной стороны, и Гречем,
Полевым - с другой, вспыхнула после того, как Смирдин стал, наряду с БдЧ, с
1838 г. финансировать СО, перешедший в руки Полевого и Греча. Большой
гонорар, выплачиваемый Смирдиным Сенковскому (15 000 рублей в год), вызвал
зависть в среде литераторов "торгового направления". Багадур - Пюблик Султан
Богодур, персонаж "Литературной летописи" библиографического отдела БдЧ,
придуманный Сенковским в 1838 г. (БдЧ, No 2, с. 35-98) для оживления этого
отдела. Больница "Скорбящих" - дом для умалишенных в предместье Петербурга.
Громовой - герой одноименной баллады Жуковского (первой части поэмы
"Двенадцать спящих дев"), грешник, продавший душу Асмодею (бесу) за земные
блага.
242. "Санктпетербургская мелочная лавка", с. 22 (ц. р. 8 октября 1840).
Печ. но "Пантеону русского и всех европейских театров", 1840, No 10, с. 37
(ц. р. 10 октября 1840), где опубликовано в качестве самостоятельного
стихотворения. Сочувственный отзыв об этой пьесе Б. поместили ОЗ (1841, No 3,
с. 13). Песня положена на музыку А. А. Гурилевым, Н. А. Титовым, Н. И.
Бахметьевым, А. Стрелинским.
243. ИВ, 1889, No 6, с. 691, в очерке К. А. Бороздина "Из воспоминаний";
В. Г. Бенедиктов, Соч., т. 1, СПб., 1902, с. VII, в статье Я. П. Полонского
"Биография В. Г. Бенедиктова"; "Русские пропилеи", т. 1, М., 1915, в очерке
Н. М. Сатина "Из литературных воспоминаний". Печ. по ИВ, где текст наиболее
исправный. Кто-то из приятелей Б., сообщает Бороздин, однажды завел в его
присутствии разговор о том, что пьянство сулит большие неудобства в
загробной жизни. "Б. во время всего длинного монолога приятеля молчал и
сидел, понуря голову; но при заключительных словах вдруг как бы очнулся;
физиономия его просветлела, показалась на ней улыбка, глаза заблистали.
"Нет! голубчик, - скороговоркой ответил он приятелю, - на счет этого не
беспокойся. Там-то будет мне отлично. Там вот что будет" (ИВ, 1889, No 6, с.
691). Далее Бороздин приводит автоэпиграмму Б. Дату этого и следующего
стихотворения установить не удалось. Ахерон (греч. миф.) - река подземного
царства. Харон (греч. миф.) - перевозчик теней умерших, переправлявший их
через Ахерон на челноке.
244. ЛГ, 1845, 5 июля, с. 426.