Байрон Джордж Гордон
Бронзовый век

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Дж. Г. Байронъ

Бронзовый вѣкъ

   Бронзовый вѣкъ. Новый (полный) переводъ Ю. Балтрушайтиса, съ пред. проф. Н. И. Карѣева
   Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.
  

БРОНЗОВЫЙ ВѢКЪ.

   Въ 1820 г. въ южно-романскихъ государствахъ на Пиренейскомъ и Апеннинскомъ полуостровахъ съ островомъ Сициліей произошло революціонное движеніе. Примѣръ былъ поданъ Испаніей, и этому примѣру послѣдовали королевства Обѣихъ Сициліей (т. е. Неаполь и Сицилія) и Португалія, а въ слѣдующемъ 1821 г. чуть было не присоединился Пьемонтъ, бывшій главною частью королевства Сардинскаго. Эти революціи испугали государей Священнаго союза, которые въ 1820--1822 гг. собирались на конгрессы въ Троппау, въ Лайбахѣ и въ Веронѣ. На второмъ изъ этихъ съѣздовъ монарховъ и министровъ Австріи отъ имени всей Европы было поручено усмирить неаполитанскую революцію, что Австрія безпрепятственно и совершила, задѣвъ, такъ сказать, мимоходомъ и революцію въ Пьемонтѣ, a третій изъ названныхъ конгрессовъ -- веронскій -- уполномочилъ Францію сдѣлать то же самое и въ Испаніи, гдѣ революція между тѣмъ успѣла перейти въ настоящую гражданскую войну. Въ 1823 г. французскія войска подъ бѣлымъ знаменемъ Бурбоновъ произвели въ Испаніи реставрацію абсолютизма во исполненіе рѣшенія веронскаго конгресса.
   Изъ біографіи Байрона извѣстно, какъ въ эти годы онъ относился къ революціонному движенію вообще и въ частности къ замысламъ и предпріятіямъ итальянскихъ патріотовъ, Извѣстно также и то, какъ онъ относился къ священному союзу и его реакціонной политикѣ. Общее его политическое настроеніе начала двадцатыхъ годовъ и отразилось на его "Бронзовомъ вѣкѣ", написанномъ по поводу веронскаго конгресса.
   Первая мысль о насильственномъ подавленіи вспыхнувшей въ январѣ 1820 г. испанской революціи была высказана еще въ мартѣ того же 1820 г., за два съ половиной года до созыва веронскаго конгресса. Тогда иниціатива принадлежала Александру I, но изъ четырехъ другихъ великихъ державъ ни Англія, ни Австрія, ни Пруссія не дали своего согласія на эту мѣру, опасаясь, что подавленіе испанской революціи только усилить франко-русское вліяніе на Пиренейскомъ полуостровѣ. Особенно возсталъ противъ предложенія русскаго императора Меттернихъ, но когда въ іюлѣ революція вспыхнула и въ Неаполѣ, и у австрійскаго министра явилось опасеніе, что движеніе, распространившись на всю Италію, сдѣлается опаснымъ для австрійскаго господства въ Ломбардо-Венеціанскомъ королевствѣ, самъ же онъ сталъ хлопотать, о томъ, чтобы отъ имени всей Европы дано было Австріи порученіе подавить неаполитанскую революцію. На конгрессѣ въ Троппау ему удалось даже достигнуть особаго соглашенія между тремя главными участницами Священнаго Союза, т. е. Австріей, Пруссіей и Россіей, въ силу котораго онѣ признавали за собою право вмѣшательства въ дѣла любого сосѣдняго государства во всѣхъ случаяхъ, когда этого потребовали бы безопасность и внутренній порядокъ того или другого изъ нихъ. Первымъ примѣненіемъ этого принципа и должна была быть австрійская экспедиція во владѣнія короля Обѣихъ Сицилій. Англійскій министръ Кэстльри, во всемъ слѣдовавшій обыкновенно реакціонной политикѣ Меттерниха, съ своей стороны ничего не имѣлъ противъ этой экспедиціи, но рѣшительно высказывался противъ возведенія идеи вмѣшательства на степень общаго принципа международной политики европейскихъ государствъ: сочувствуя австрійскимъ видамъ относительно Италіи, онъ продолжалъ отрицательно относиться къ предложенію Александра І, касавшемуся Испаніи. Вотъ почему онъ протестовалъ противъ общаго постановленія, принятаго на конгрессѣ въ Троппау тремя державами. Къ его протесту присоединилась и Франція. Этотъ протестъ былъ, однако, чисто платоническимъ, и въ слѣдующемъ году конгрессъ въ Лайбахѣ окончательно уполномочилъ Австрію произвести экзекуцію въ Неаполитанскомъ королевствѣ.
   Очередь не должна была миновать и Испаніи. Монархи, совершившіе возстановленіе абсолютизма въ Италіи, рѣшили собраться и въ слѣдующемъ году на новый конгрессъ для принятія мѣръ и противъ испанской революціи, такъ какъ пришли къ тому заключенію, что не будетъ спокойствія въ Европѣ, пока въ Мадридѣ будетъ дѣйствовать революціонная конституція. Особенно въ этой мысли ихъ укрѣпили внутренніе раздоры, приведшіе Испанію къ состоянію полной анархіи. Въ іюлѣ 1822 г. Фердинандъ VII съ помощью гвардіи задумалъ было низвергнуть конституцію, но другія войска вооружились на ея защиту, и передъ королевскимъ дворцомъ было перебито множество гвардейцевъ, послѣ чего лицемѣрный монархъ разыгралъ комедію благодарности войскамъ, спасшимъ конституцію. Онъ перешелъ даже на сторону наиболѣе крайнихъ политическихъ дѣятелей, такъ называемыхъ "экзальтадовъ", но только для виду, на самомъ же дѣлѣ тайно сталъ склонять европейскія державы къ тому, чтобы онѣ вмѣшались и въ испанскія дѣла подобно тому, какъ это уже было сдѣлано по отношенію къ Италіи.
   Александру I, какъ сказано, давно этого хотѣлось, и теперь онъ особенно хлопоталъ о томъ, чтобы склонить на свою сторону ближайшую сосѣдку Испаніи -- Францію. Въ виду осложненій на Балканскомъ полуостровѣ русскій государь мечталъ о новыхъ пріобрѣтеніяхъ и предлагалъ французскому правительству принять участіе въ возможномъ дѣлежѣ турецкой добычи, но ни Ришелье, ни смѣнившій его въ министерствѣ Виллель не рѣшались запутывать свою политику на востокѣ, когда по сосѣдству, за Пиренеями, разыгрывалась испанская трагедія борьбы крайнихъ правыхъ съ крайними лѣвыми. Въ самой Франціи въ это время не было недостатка въ политическихъ заговорахъ, имѣвшихъ цѣлью низверженіе Бурбоновъ путемъ военной революціи, и ультрароялисты, стоявшіе у власти, только о томъ и думали, какъ бы помѣшать революціи перешагнуть черезъ Пиренеи. Нужно было подавить "мятежъ* въ Испаніи, потому что имъ питались заговоры во Франціи, мѣшавшіе ей между прочимъ и въ ея внѣшней политикѣ: куда было затѣвать что-нибудь на востокѣ, когда странѣ грозила опасность революціи? Чтобы имѣть Францію на своей сторонѣ при осуществленіи своихъ восточныхъ плановъ, Александру I было необходимо освободить Францію отъ этой опасности, а средство было извѣстно, было уже испробовано,--конгрессъ и по его рѣшенію военная экзекуція.
   Конгрессъ собрался въ Веронѣ въ серединѣ октября 1822 г. Кромѣ монарховъ Австріи, Пруссіи и Россіи на немъ присутствовали короли Сардиніи и Обѣихъ Сицилій, тосканскій великій герцогъ, пармская герцогиня и моденскій герцогь, не считая дипломатовъ разныхъ государствъ и между ними представителей папы, Франціи и Англіи. Наиболѣе видными дѣятелями дипломатіи на конгрессѣ были Меттернихъ (Австрія), Монморанси и Шатобріанъ (Франція), Веллингтонъ (Великобританія), Гарденбергъ (Пруссія), Нессельроде и Поццо-ди-Борго (Россія), Съ самаго же начала русскій императоръ рѣшительнѣйшимъ образомъ заявилъ, что онъ скорѣе готовъ дожить въ Веронѣ до сѣдыхъ волосъ, чѣмъ вернуться домой, не сдѣлавъ ничего для успокоенія Испаніи. Эта постановка вопроса, въ концѣ концовъ грозившая Франціи превращеніемъ въ исполнителя велѣній Священнаго Союза, пришлась не по вкусу французскому первому министру Виллелю, который боялся и ссоры съ Англіей, и обременительности экспедиціи для финансовъ, и броженія въ арміи, мобилизація которой, по его мнѣнію, могла бы кончиться военной революціей. Въ этомъ отношеніи онъ расходился во взглядахъ съ господствующею партіей, среди которой было не мало лицъ, особеннымъ образомъ заинтересованныхъ въ испанскихъ дѣлахъ: это были именно кредиторы антиреволюціоннаго регентства, неуспѣхъ котораго былъ бы равносиленъ и потерѣ денегъ французскими его благожелателями. Самъ министръ иностранныхъ дѣлъ, Монморанси, долженствовавшій представлять Францію въ Веронѣ, былъ на сторонѣ русскаго государя, и вотъ, чтобы удержать Монморанси отъ опаснаго шага, Виллель далъ ему въ помощники Шатобріана, который, какъ извѣстно, былъ не только писателемъ, но и государственнымъ человѣкомъ; въ данный моментъ онъ былъ французскимъ посланникомъ въ Лондонѣ. Виллелю тѣмъ болѣе нужно было считаться съ желаніями Англіи, что главный сторонникъ Священнаго Союза въ правительствѣ этой страны, Кэстльри, только что прекратилъ свои дни, зарѣзавшись перочиннымъ ножикомъ, a его преемникъ Каннингъ относился крайне недоброжелательно и къ Александру I, и въ особенности къ Меттерниху. Онъ и послалъ въ Верону Веллингтона, давъ ему инструкцію никоимъ образомъ не впутывать Англію въ задуманное предпріятіе. Виллель предполагалъ, что и французскій посланникъ въ Лондонѣ будетъ держаться той же линіи.
   Монморанси, которому Виллель рекомендовалъ не дѣлать никакихъ шаговъ въ испанскомъ дѣлѣ, а только выжидать, что предложатъ другіе, поступилъ какъ-разъ наоборотъ, a Шатобріанъ, вмѣсто того чтобы противодѣйствовать его политикѣ, шедшей въ разрѣзъ съ видами главы правительства, поддался уговариваніямъ русской дипломатіи, открывавшей передъ нимъ широкіе политическіе горизонты въ случаѣ солидарнаго дѣйствія Франціи съ Россіей и съ имѣющею быть успокоенной Испаніей; къ этому присоединялись и виды на личное возвышеніе Шатобріана при осуществленіи франко-русско-испанскаго союза. Во все время переговоровъ Александръ I проявлялъ особую настойчивость: онъ предлагалъ въ помощь Франціи дать свои войска, а съ другой стороны, въ уклончивости парижскаго двора усматривалъ (и говорилъ объ этомъ) чуть не преступное сообщничество съ испанской революціей. Какъ бы то ни было, Монморанси и Шатобріанъ дали себя убѣдить и застращать, и отъ четырехъ великихъ державъ, т. е. всѣхъ, кромѣ Англіи, въ Мадридъ были посланы ноты, требовавшія, чтобы конституція 1812 г. была отмѣнена и былъ возстановленъ суверенитетъ власти, а въ случаѣ отказа посольства четырехъ державъ должны были покинуть испанскую столицу. Мало того, четыре державы заключили между собою особый договоръ, не только дававшій Франціи право, но даже вмѣнившій ей въ обязанность -- при извѣстныхъ обстоятельствахъ -- вести войну въ Испаніи, причемъ при опредѣленныхъ условіяхъ она могла и съ своей стороны требовать помощи отъ своихъ союзниковъ. Англія не захотѣла присоединиться къ этому соглашенію, но не обнаружила и намѣренія чѣмъ-либо помочь Испаніи; вся ея политика состояла въ томъ, чтобы, пользуясь европейскими компликаціями и въ частности испанскими затрудненіями, обдѣлывать свои дѣла въ Америкѣ, гдѣ признаніе отложившихся отъ Испаніи колоній самостоятельными республиками сулило Англіи большія политическія и коммерческія выгоды. Какъ ни старался Виллель предотвратить войну, Франціи пришлось подчиниться рѣшенію Священнаго Союза, и особенно большія старанія убѣдить Виллеля въ необходимости идти заодно съ Россіей, Австріей и Пруссіей были сдѣланы Шатобріаномъ. Остальное извѣстно: въ Мадридѣ на ноты четырехъ державъ отвѣтили гордымъ отказомъ, вслѣдъ за чѣмъ посланники оставили Мадридъ. Это было въ январѣ 1823 г. уже послѣ закрытія конгресса, совершившагося въ серединѣ декабря.
   Совѣщанія веронскаго конгресса длились два мѣсяца. Кромѣ испанскаго вопроса, его участники занимались и другими дѣлами. Англія подняла-было на немъ вопросъ о запрещеніи торговли неграми, но недовольные поведеніемъ этой державы мэнархи ограничились простой деклараціей неодобренія торговлѣ невольниками. Грекамъ рѣшено было не оказывать никакой помощи, даже чисто моральной, и греческимъ делегатамъ было отказано въ пріемѣ. Папа, желая угодить Священному Союзу, заставилъ этихъ делегатовъ уѣхать изъ Анконы, гдѣ они ожидали отвѣта изъ Вероны на свою просьбу. Занимался конгрессъ и итальянскими дѣлами, но въ томъ же духѣ покровительства всему реакціонному. Всѣмъ своимъ рѣшеніямъ конгрессъ самъ подвелъ общіе итоги въ особомъ циркулярѣ трехъ сѣверныхъ державъ, въ которомъ осуждалось греческое возстаніе, какъ преступная революція, а Испанія выставлялась, какъ "прискорбный примѣръ неизбѣжныхъ послѣдствій всякаго покушенія на незыблемость вѣчныхъ законовъ нравственности", и вмѣстѣ съ тѣмъ заявлялось, что союзныя правительства не успокоятся до тѣхъ поръ, пока не сократятъ "лживыя и мрачныя банды", нарушавшія порядокъ и въ Европѣ, и въ Америкѣ. Угроза слышалась въ этомъ документѣ не только по адресу народовъ, но и по адресу государей, которые не стали бы уважать "духа трактатовъ, составляющихъ основу европейской политической системы". Здѣсь главнымъ образомъ имѣлись въ виду нѣмецкіе государи, и угроза шла отъ Австріи, желавшей установленія полнаго порядка въ Германскомъ союзѣ. Общественное мнѣніе, особенно въ Англіи и во Франціи, было крайне возмущено общимъ направленіемъ веронскаго конгресса и послѣдовавшей за нимъ французской экспедиціей въ Испанію. "Бронзовый вѣкъ" Байрона является однимъ изъ отголосковъ этого возмущенія и по рѣзкости негодованія можетъ быть поставленъ рядомъ съ лучшими политическими мѣстами "Чайльдъ-Гарольда", "Донъ-Жуана", "Оды съ французскаго", "Оды къ Венеціи" и т. п.

Н. Карѣевъ.

  

БРОНЗОВЫЙ ВѢКЪ
или
CARMEN SECULARE ET ANNUS HAUD MIRABILIS

  

Impar Congressus Achilli.

  
                                 I.
  
             За "добрымъ старымъ временемъ" вослѣдъ --
             Вся быль -- добро -- дѣла текущихъ лѣтъ
             Пошли; въ нихъ все зависитъ лишь отъ насъ;
             Великое свершалось ужъ не разъ,
             И большаго возможно въ мірѣ ждать,
             Лишь стоитъ людямъ тверже пожелать:
             Великъ просторъ, безмѣрна даль полей
             Для тѣхъ, кто полонъ замысловъ, затѣй.
             Не знаю, плачутъ ангелы, иль нѣтъ,
             Но человѣку -- такъ устроенъ свѣтъ --
             Не мало слезъ пришлось уже пролить.
             Зачѣмъ?-- Чтобъ снова плакать и тужить.
  
                                 II.
  
             Добро иль зло -- все гибнетъ безъ слѣда.
             Читатель! вспомни молодость, когда
             Нашъ Питтъ былъ все, иль очень много,-- такъ
             Судилъ о немъ его соперникъ, врагъ.
             Мы созерцали родъ богатырей,
             Титановъ духа, въ распрѣ долгихъ дней,
             Атосъ и Иду, съ моремъ звонкихъ словъ
             Неистово гремѣвшимъ межъ борцовъ,
             Какъ въ бурный часъ шумитъ Эгейскій валъ
             Межъ греческихъ и межъ фригійскихъ скалъ.
             Но гдѣ жъ борцы?.. Въ безмолвіи могилъ
             Лишь слой земли ихъ кости раздѣлилъ.
             Какъ смерть всегда спокойна и властна,
             Смиряя все!.. Безбурная волна
             Въ просторѣ міра. Смыслъ старинныхъ словъ
             "Изъ праха -- въ прахъ" всегда и всюду новъ:
             Въ нихъ вѣчный ужасъ смерти; передъ нимъ
             Безсильно время; червь неутомимъ,
             И гробъ хранитъ свой обликъ въ тишинѣ --
             Различный сверху, тотъ же въ глубинѣ.
             Сверкаетъ урна, прахъ остылъ навѣкъ,
             Пусть пепелъ Клеопатры пересѣкъ
             Морской просторъ, по чьимъ волнамъ она
             Антонія отъ царства увлекла;
             Пусть урна Александра, скорбный прахъ,
             Стоитъ теперь на чуждыхъ берегахъ,
             Что онъ, рыдая, жаждалъ покорить, --
             Какъ былъ безцѣленъ, если разсудить,
             Весь этотъ плачъ, какъ горестно пуста
             Была безумца алчная мечта!
             Въ слезахъ, міровъ алкалъ онъ,-- полземли
             Не знаетъ, кто онъ, или только дни
             Рожденья--смерти, скорбь и торжество
             Опустошенья; въ мірѣ отъ него
             Все, все осталось Греціи родной,
             Что есть въ пустынѣ, только не покой.
             Стяжать міры онъ горестно алкалъ --
             Земли, и той не зная, какъ не зналъ,
             Гдѣ этотъ островъ сѣверный лежитъ,
             Что, чуждый царству, прахъ его хранитъ.
  
                                 III.
  
             Но гдѣ сильнѣйшій, витязь нашихъ дней,
             Что, самъ не царь, обуздывалъ царей
             Тотъ, чье ярмо низвергнувъ, короли,
             Что новаго Сезостриса влекли,
             Хотятъ парить, поправъ тотъ прахъ, гдѣ имъ
             Пришлось плестись съ владыкою своимъ?
             Гдѣ онъ, дитя,-- оплотъ всему, что -- бредъ,
             Что -- высь и низь, въ чемъ вѣщей мысли свѣтъ?
             Въ чьихъ играхъ въ царства ставкой былъ престолъ;
             Чьи кости -- люди, міръ -- игральный столъ?
             Заплачь, взглянувъ на скорбный островокъ
             Иль улыбнись,-- въ немъ сведенъ весь итогъ!
             Вздохни при видѣ вольнаго орла,
             Кого недоля къ клѣткѣ привела;
             Взгляни съ улыбкой, какъ гроза племенъ
             На вѣчный споръ о пйщѣ осужденъ;
             Заплачь надъ тѣмъ, какъ прежній властелинъ
             Скорбитъ, что мало кушаній и винъ;
             Взвѣсь мелкій споръ о жалкихъ мелочахъ,
             Въ которомъ онъ томился и зачахъ.
             Да онъ ли -- тотъ, кто правящихъ казнилъ,
             Кто съ ними часто кубокъ свой дѣлилъ?
             А кто ему выноситъ приговоръ?..
             Отчетъ хирурга, графа звонкій вздоръ!
             Лишить ли книги, въ бюстѣ ль отказать
             Достаточно, чтобъ началъ онъ страдать,
             Чтобъ тотъ ни сна, ни отдыха не зналъ,
             Предъ кѣмъ весь міръ безсонный трепеталъ!
             Ужель то онъ, кто смять великихъ могъ,
             А нынѣ -- рабъ, съ кѣмъ каждый наглъ и строгъ,--
             И подлый стражъ, и сыщикъ, и чужой,
             Что смѣетъ рыться въ книжкѣ записной?
             Въ глухой тюрьмѣ онъ могъ бы быть великъ;
             Какъ межъ тюрьмой и замкомъ онъ поникъ,
             На той межѣ, гдѣ рѣдкій понималъ,
             Какую муку въ сердцѣ онъ скрывалъ!
             Онъ ропщетъ тщетно: смыслъ закона строгъ,
             Онъ получалъ положенный паекъ...
             Онъ боленъ -- вздоръ! Изъѣзди цѣлый свѣтъ,
             Другой страны цѣлительнѣе нѣтъ;
             И врачъ, что вѣрилъ жалобамъ его,
             Лишился скоро мѣста своего
             Но пусть онъ зналъ всю боль душевныхъ мукъ,
             Презрѣнье, наглость, длительный недугъ;
             Пусть-сверхъ друзей -- къ ногамъ его приникъ
             Въ послѣдній часъ лишь мнимый свѣтлый ликъ,
             Ему явившій милыя черты
             Дитяти-сына, скоро сироты --
             И пусть померкъ его нездѣшній умъ,
             Плѣнившій міръ величьемъ вѣщихъ думъ,--
             Ликуй--орелъ расторгъ свой душный плѣнъ
             И лучшій міръ обрѣлъ себѣ взамѣнъ.
  
                                 IV.
  
             Но если въ горнихъ помнитъ духъ его
             Померкшій отблескъ царства своего,
             Съ какой улыбкой долженъ онъ взирать
             На малость, чѣмъ онъ сталъ, иль думалъ стать!
             Пусть большій міръ повергло имя ницъ,
             Чѣмъ честолюбье, часто безъ границъ;
             Пусть, первый въ славѣ, рабъ въ упадкѣ силъ,
             Весь блескъ и горечь власти онъ вкусилъ;
             И пусть тиранны чуждые ярму,
             Теперь хотятъ быть равными ему;
             Тотъ дальній гробъ ему теперь милѣй,
             Живой маякъ въ безлюдіи морей!
             И пусть тюремщикъ, строгій до конца,
             Боясь повѣрить тяжести свинца,
             На гробѣ надпись жалкую отвергъ,
             Пять словъ о томъ, чей властный взоръ померкъ;
             Все жъ это имя островъ освятитъ,
             Какъ талисманъ, чью святость міръ почтитъ;
             И, проходя со всѣхъ концовъ земли,
             Съ высокой мачты, въ морѣ, корабли
             Пошлютъ ему ликующій привѣтъ;
             Колонна галльской славы и побѣдъ,
             Какъ обелискъ Помпея, надъ землей
             Едва-едва вздымаетъ остовъ свой,--
             А тотъ пустынный дальній островокъ,
             Гдѣ скорбный саванъ витязя облекъ,
             Какъ бюстъ героя, гребнемъ грозныхъ скалъ
             Атлантику навѣки увѣнчалъ.
             И вотъ ему, въ пустынѣ дальнихъ воды
             Могучая природа воздаетъ
             Стократъ -- все то, чего въ часъ смерти онъ
             Былъ завистью разсчетливой лишенъ.
             Но что ему? Смутитъ ли торжество
             Свободный духъ иль плѣнный прахъ его?
             О темномъ гробѣ мало онъ тужитъ --
             Не все-ль равно, онъ живъ или-же спитъ:
             Прозрѣвшей тѣни слишкомъ все равно,
             Въ пещерѣ ль темной тлѣть ему дано,
             Иль прахъ его вкушаетъ вѣчный сонъ
             Въ странѣ, гдѣ римскій галльскій Пантеонъ.
             Онъ чуждъ всему; родная же страна
             Той малостью утѣшиться должна:
             Достоинства и чести ради, ей
             Нельзя не ждать назадъ его костей,
             Чтобъ ихъ надъ грудой троновъ вознести;
             Иль превратить, въ воинственномъ пути
             Къ стяжанію все новыхъ царствъ и странъ,
             Какъ кости Дюгеклена, въ талисманъ.
             Пусть даже такъ -- настанетъ нѣкій часъ,
             И это имя, грозное не разъ,
             Набатный звонъ надъ міромъ устремитъ
             И барабаномъ Жижки загремитъ.
  
                                 V.
  
             О, мощь небесъ! Онъ былъ твой ликъ живой.
             И ты, земля! Онъ--лучшій отпрыскъ твой.
             И, островъ, ты! Тебѣ за то хвала,
             Что ты взлелѣялъ юнаго орла.
             Вы, Альпы, гдѣ онъ встрѣтилъ свой разсвѣтъ,
             Взвиваясь гордо въ блескѣ ста побѣдъ!
             Ты, Римъ, чей Цезарь въ славѣ умаленъ!
             Зачѣмъ и онъ шагнулъ за Рубиконъ,
             За Рубиконъ людскихъ возставшихъ правъ,
             Въ ряды льстецовъ, монарховъ пошлыхъ ставъ?
             Египетъ! въ чьихъ заброшенныхъ гробахъ
             Угрюмо дрогнулъ фараоновъ прахъ,
             Средь пирамидъ, въ глухой тиши своей,
             Заслышавъ громъ Камбиза нашихъ дней;
             Въ то время какъ у Нильскихъ береговъ
             Стояло сорокъ призраковъ -- вѣковъ,
             Испуганныхъ гигантовъ темный строй,
             Что съ пирамидъ, съ ихъ выси вѣковой,
             Взиралъ, дрожа, какъ въ бѣшенствѣ вражды
             Неслись въ пустынѣ шумныя орды,
             Гдѣ кровь поила выжженный песокъ,
             Чтобъ снова онъ стать тучной нивой могъ!
             Испанія! Чей Сидъ забытъ на мигъ
             И чей Мадридъ, увы, предъ нимъ поникъ!
             Ты, Австрія! Чей вѣроломный тронъ
             Былъ дважды взятъ и дважды пощаженъ,
             Чтобъ ты, добыча славнаго орла,
             Потомъ его въ паденьи предала!
             Родъ Фридриха -- чье съ Фридрихомъ родство
             Лишь въ имени да лживости его,
             Отнюдь не въ славѣ -- ты, что былъ имъ смятъ
             Подъ Іеною и--трепетомъ объятъ --
             Въ Берлинѣ рабски ползалъ передъ нимъ,
             Чтобъ, павъ, возстать, когда онъ былъ гонимъ!
             И вы, чье племя скорбное живетъ
             Въ странѣ Косцюшко, помня старый счетъ,
             Долгъ вашей крови, щедро пролитой
             Екатериной! Польша! Надъ тобой,
             Какъ ангелъ мщенья грозно онъ виталъ,
             Чтобъ вновь оставить тою жъ, какъ засталъ:
             Съ пустынею заброшенныхъ полей,
             Забывъ упорство жалобы твоей,
             Расторгнутый на части твой народъ,
             Чье даже имя больше не живетъ,--
             Твой вздохъ о волѣ, слезы, весь твой крикъ,
             Что грозно къ слуху деспота приникъ --
             Косцюшко!.. Бранной жаждою горя,
             Онъ ищетъ крови подданныхъ царя.
             Соборы полуварварской Москвы
             Свѣтло горятъ на солнцѣ, но, увы,
             На нихъ уже вечерній лучъ зардѣлъ!
             Москва, его величія предѣлъ!
             Суровый Карлъ, какъ горько ни рыдалъ,
             Тебя не видѣлъ, онъ же увидалъ --
             Но какъ?-- въ огнѣ, куда бросалъ солдатъ
             Фитиль, бѣднякъ валилъ солому съ хатъ,
             Торговецъ же -- запасы многихъ лѣтъ,
             Князь -- свой дворецъ -- и вотъ, Москвы ужъ нѣтъ!
             Какой вулканъ! Что Этна предъ тобой?
             Что грозный Геклы отблескъ вѣковой?
             Везувій пошло блещетъ всякій разъ,
             Какъ зрѣлище для сотенъ праздныхъ глазъ:
             Ты заревомъ откинулась въ вѣка,
             Не вѣдая соперницы, пока
             Иной огонь весь міръ не озаритъ,
             Что всѣ державы въ пепелъ превратитъ!
             Ты, грозная стихія! Чей урокъ,
             Безжалостный, воителямъ не въ прокъ!..
             Морознымъ взмахомъ злобнаго крыла
             Толпы враговъ дрожащихъ ты гнала,
             Пока не падалъ, сломленньій тобой,
             Подъ каждою снѣжинкою -- герой!
             Какъ грозенъ клювъ, обхватъ твоихъ когтей,
             Что цѣпенѣли полчища людей!
             И тщетно Сена съ тихихъ береговъ
             Зоветъ ряды родимыхъ смѣльчаковъ!
             И тщетно въ виноградникахъ своихъ
             Готовитъ кубокъ Франція для нихъ:
             Имъ изъ него отвѣдать не дано,--
             Ихъ кровь течетъ сильнѣе, чѣмъ вино;
             Иль стынетъ тамъ, гдѣ ихъ угрюмый станъ
             Раскинулся во льдахъ полярныхъ странъ!
             Свѣтло лучамъ Италіи горѣть,
             Но имъ сыновъ холодныхъ не согрѣть!"--
             Отъ всей добычи, собранной войной,
             Что уцѣлѣло? Алчущій герой
             Спѣшитъ въ свой домъ -- о, горестный трофей!--
             Съ разбитой колесницею своей!
             Да съ сердцемъ не разбитымъ!.. Грянулъ вновь
             Роландовъ рогъ -- и снова льется кровь!
             При Люценѣ гдѣ сломленъ славный шведъ,
             Онъ побѣдилъ, но лишь не умеръ, нѣтъ!
             Подъ Дрезденомъ еще бѣгутъ предъ нимъ
             Три деспота -- предъ деспотомъ своимъ;
             Но, долгій спутникъ, счастье отъ него,
             Съ измѣною при Лейпцигѣ, ушло.
             Отъ льва Саксонскій вкрадчивый шакалъ
             Къ лисѣ, къ медвѣдю, къ волку убѣжалъ!
             И вотъ теперь могучій царь лѣсовъ
             Спѣшитъ въ свое убѣжище, подъ кровъ
             Отчаянья и горя своего,
             Но въ мірѣ нѣтъ пріюта для него.
             Вы всѣ! и каждый! Франція! Взирай,
             Какъ вражьимъ плугомъ вспаханъ весь твой край,
             Гдѣ, что ни шагъ, онъ велъ упорный бой
             И былъ сраженъ измѣной лишь одной,
             Глядѣвшею съ Монмартрской высоты
             На твой Парижъ поруганный! И ты,
             Убогій островъ, съ чьихъ твердынь видна
             Этрурія, блаженная страна,--
             Ты былъ пріютомъ гордости его,
             Гдѣ только ждалъ онъ часа своего,
             Чтобъ свидѣться на срокъ немногихъ дней
             Съ тоскующей невѣстою своей!
             О, Франція! Опять его приходъ
             Восторженно встрѣчаетъ твой народъ!
             Кровавое, безцѣльно, Ватерло,
             Гдѣ только то сказаться и могло,
             Что и глупцу счастливится порой,
             Измѣной ли, ошибкой ли чужой.
             И ты, Святой Елены мрачный край,
             Съ безжалостнымъ тюремщикомъ, внимай,
             Какъ Прометей, прикованный къ скалѣ,
             Взываетъ къ морю, къ воздуху, къ землѣ,
             И ко всему, что, въ славѣ, полный силъ
             Онъ предъ собой склоняетъ иль склонилъ,
             Чему въ вѣкахъ, въ безгранной смѣнѣ лѣтъ,
             То имя въ мірѣ будетъ, какъ завѣтъ;
             Его судьба имъ всѣмъ преподала
             Пустой урокъ--урокъ не дѣлать зла!
             Лишь шагъ къ добру, единый шагъ, и онъ
             Плѣнилъ бы міръ, какъ славный Вашингтонъ;
             Но шагъ ко злу, и властный чародѣй
             Позорно сталъ посмѣшищемъ людей,
             Игрушка счастья, въ царствѣ самъ -- игрокъ,
             Молохъ молвы иль властный полубогъ;
             Отчизнѣ -- Цезарь, міру -- Ганнибалъ,
             Безъ гордости, съ которою онъ палъ.
             Самъ духъ тщеславья могъ бы указать,
             Откуда славы долженъ былъ онъ ждать,
             Въ писаніяхъ, безплодныхъ и смѣшныхъ,
             На тысячи стяжателей земныхъ,
             Возжаждавшихъ безсмертнаго вѣнца,
             Лишь одного отмѣтивъ мудреца.
             Тогда какъ Франклинъ, молнію смиривъ,
             Въ людскихъ сердцахъ навѣки будетъ живъ,
             Или снискавъ странѣ своей родной,
             Что имъ горда, свободу и покой!
             Кличъ "Вашингтонъ" свѣтло звучитъ навѣкъ,
             Пока есть эхо, дышитъ человѣкъ!
             И самъ испанецъ алчный позабылъ,
             Чтя Боливара, кто Пизарро былъ!
             Атлантика! Зачѣмъ твоя волна,
             Свободная, теперь хранить должна
             Прахъ деспота, его послѣдній кровъ --
             Царя царей, невольника рабовъ,
             Что гнетъ оковъ сегодня расторгалъ,
             А завтра людямъ новыя ковалъ,
             Поправъ законъ Европы, какъ и свой,
             Чтобы витать межъ трономъ и тюрьмой?
  
                                 VI.
  
             Но нѣтъ!.. Смотрите -- искра вспыхнетъ вновь!
             Еще кипитъ въ испанскомъ сердцѣ кровь;
             Тотъ гордый духъ, что маврамъ далъ отпоръ
             Въ несчетныхъ битвахъ, плѣнный съ давнихъ поръ,
             Возсталъ--и гдѣ?-- Средь мстительныхъ людей,
             Гдѣ былъ испанецъ тѣмъ же, что злодѣй,--
             Край Кортеса, Пизарровыхъ побѣдъ"
             Тотъ юный міръ по праву -- Новый Свѣтъ!
             Униженныхъ опять исполнилъ силъ
             Тотъ старый духъ, что персовъ отразилъ
             Отъ береговъ, гдѣ Греція была...
             Нѣтъ! Греція вторично ожила!
             Однимъ горятъ народы въ часъ борьбы,
             Рабы Востока, Запада рабы;
             На Атосѣ, на Андахъ вскинутъ въ высь
             Все тотъ же стягъ: два міра въ немъ слились;
             Аѳинянинъ, что въ душномъ рабствѣ росъ,
             Опять свой мечъ Гармодія занесъ;
             Чилійскій вождь отвергъ и поборолъ
             Иноплеменной власти произволъ;
             Спартанецъ снова вспомнилъ, что онъ -- грекъ,
             И въ Мексикѣ свободенъ человѣкъ.
             Ужъ деспоты, слабѣя тамъ и тутъ,
             Передъ волной Атлантики бѣгутъ.
             Ужъ къ Гибралтару хлынулъ гнѣвный валъ,
             У Франціи, притихшей, вновь взыгралъ
             И, грянувъ вдоль Испаніи, готовъ
             Авзонію исторгнуть изъ оковъ;
             Но чуждый здѣсь -- до срока!-- валъ живой
             Гремитъ въ Эгейскомъ морѣ, помня бой
             При Саламинѣ... Здѣсь встаютъ валы,
             Безсиленъ деспотъ -- рвутся кандалы.--
             Совсѣмъ одни, въ безвыходной нуждѣ
             Забытые, въ гнетущей ихъ бѣдѣ
             Не смѣя ждать опоры христіанъ,
             Кому завѣтъ ихъ вѣры ими данъ...
             Рядъ областей пустынныхъ, острововъ,
             Обманъ въ рѣзнѣ смертельныхъ двухъ враговъ, .
             Отказъ въ поддержкѣ, хуже, чѣмъ отказъ,--
             Пустой обѣтъ, разсчитанный на часъ,
             Когда удастся выгоду извлечь;
             Великъ ихъ вопль! Теперь за ними рѣчь
             И Греція въ свой трудный часъ пойметъ,
             Что лучше врагъ, чѣмъ другъ, который лжетъ.
             Пусть такъ: лишь греки -- Греціи своей
             Должны вернуть свободу прежнихъ дней,
             Не варваръ въ маскѣ мира. Царь рабовъ
             Не можетъ снять съ народовъ гнетъ оковъ!
             Не лучше ль иго гордыхъ мусульманъ,
             Чѣмъ жить, вплетясь въ казацкій караванъ!
             Не лучше ль трудъ свободнымъ отдавать,
             Чѣмъ подъ ярмомъ у русской двери ждать --
             Въ странѣ рабовъ, гдѣ весь народъ при томъ,
             Казна живая, мѣрится гуртомъ.
             И гдѣ цари безпомощный свой людъ
             По тысячамъ придворнымъ раздаютъ,
             Его жъ владѣльцамъ снится только ширь
             Пустыни дальней -- мрачная Сибирь;
             Нѣтъ, лучше въ мірѣ бѣдствовать однимъ,
             Лицомъ къ лицу съ отчаяньемъ своимъ,
             И гнать верблюда въ долѣ кочевой,
             Чѣмъ быть медвѣдю горестнымъ слугой!
  
                                 VII.
  
             Не только тамъ, въ странѣ, гдѣ свѣтлый крикъ
             Свободы вмѣстѣ съ Временемъ возникъ,--
             Не только тамъ, гдѣ Инковъ древній родъ
             Изъ тьмы, какъ туча, сумрачно встаетъ,
             Сверкнулъ разсвѣтъ: испанскій славный мечъ
             Разитъ врага, какъ въ годы древнихъ сѣчъ;
             Не съ дикою Пунической ордой
             Иль съ грознымъ Римомъ нынѣ грянулъ бой;
             Не хищный вандалъ или злой вестготъ
             Ея просторъ безчестью предаетъ;
             Не кличъ Пелайо къ доблести отцовъ
             Возвалъ теперь сквозь длинный рядъ вѣковъ:
             Тотъ сѣвъ пожатъ, и развѣ мавръ о немъ
             Вздохнетъ порою, вспомнивъ о быломъ.
             Абенсеррагамъ звонкая хвала
             Въ сказаньяхъ вѣщихъ долго прожила;
             И Сегри, вмѣстѣ съ плѣнными, ушли
             Къ роднымъ равнинамъ дикой ихъ земли.
             Меча ихъ, вѣры, власти -- больше нѣтъ,
             Но врагъ грознѣй явился имъ вослѣдъ
             Христовыхъ слугъ повергнуть въ новый плачъ:
             Ханжа-монархъ и злой монахъ-палачъ,
             Лазутчикъ инквизиціи, а съ нимъ
             Костеръ кровавый, съ топливомъ людскимъ,
             Гдѣ возсѣдалъ, глухой на вопль и вздохъ,
             Католиковъ безжалостный Молохъ,
             Холодный взоръ съ любовію склоня
             На дикій праздникъ смерти и огня.
             Нравъ короля иль вялый иль крутой,
             Что можетъ жить подчасъ въ груди одной;
             Спесивецъ, гордый лѣностью своей:
             Упадокъ знати славныхъ прежнихъ дней;
             Униженный гидальго и бѣднякъ,
             Что былъ не столь униженъ, сколько нагъ,
             Безлюдный край; когда-то грозный флотъ.
             Забывшій руль; испытанный оплотъ
             Родному краю -- дряхлыя войска;
             Погасшій горнъ толедскаго клинка;
             И золото, уплывшее давно
             Не къ тѣмъ, чьей кровью куплено оно.
             Языкъ забытый, бывшій всѣмъ своимъ --
             Въ чемъ только Римъ и могъ бы спорить съ нимъ...
             Вотъ до чего Испанія дошла!
             Но нѣтъ! Она такою лишь была!
             Уже узналъ домашній, злѣйшій врагъ,
             Что вскинутъ вновь Кастильскій древній стягъ.
             Тореадоръ! Возстань! Твой часъ насталъ!
             Фаларскій быкъ недаромъ замычалъ;
             Возстань, гидальго! Кличъ минувшихъ дней
             Раздался вновь;-- "Испанія, дружнѣй!"
             Да, да, дружнѣй! Сомкнитесь въ грозный кругъ,
             Создавъ живой стѣною изъ кольчугъ
             Испаніи испытанный заслонъ,
             Который въ ней нашелъ Наполеонъ:
             Презрѣнье къ смерти въ яростныхъ бояхъ,
             Безлюдіе въ заброшенныхъ поляхъ,
             На улицахъ пустынныхъ городовъ
             Однѣ лишь груды павшихъ храбрецовъ;
             Въ Сіэррѣ дикой -- столь же дикій строй
             Гверильясовъ, всегда готовыхъ въ бой;
             Подъ Сарагоссой стойкость стѣнъ глухихъ,
             Величіе въ самомъ паденьи ихъ;
             Неистовыхъ, какъ демоны, мужей
             И дѣвъ, безсмертныхъ доблестью своей;
             Толедскаго кинжала остріе
             И славное кастильское копье;
             Лихихъ стрѣлковъ и мѣткость ихъ огня
             И дикій бѣгъ испанскаго коня;
             Огнемъ Москвы охваченный Мадридъ;
             Страну людей, гдѣ каждый духомъ -- Сидъ...
             Такъ было, есть, и будетъ впредь. Иди,
             Смѣлѣй, смѣлѣе, Франція! Дроби --
             Не крѣпкій шлемъ испанскихъ храбрецовъ,
             А звенья тяжкихъ собственныхъ оковъ!
  
                       VIII.
  
             Но вотъ -- конгресъ! Тотъ кличъ, что Новый Свѣтъ
             Освободилъ отъ рабства долгихъ лѣтъ!
             Возможно ли того же ждать и намъ,
             Европы дряхлой горестнымъ сынамъ?
             На этотъ кличъ встаютъ -- какъ Самуилъ
             На страхъ Саулу -- въ цвѣтѣ новыхъ силъ,
             Грозя тиранамъ близкою бѣдой,
             Глашатаи свободы молодой;
             Упорный врагъ цѣпей, тюремныхъ стѣнъ,
             Генри, въ лѣсахъ рожденный Демосѳенъ,
             Предъ кѣмъ не разъ дрожалъ Филиппъ морей;
             И Франклинъ, волей властною своей
             Смирившій въ небѣ молніи полетъ;
             И Вашингтонъ могучій--насъ зоветъ
             Стыдиться старыхъ деспотовъ своихъ
             Или, возставъ, росторгнуть цѣпи ихъ.
             Но кто жъ вошелъ въ тотъ маленькій совѣтъ,
             Чья цѣль -- спасти отъ смуты цѣлый свѣтъ?
             Кто это имя снова произнесъ,
             Что, искупая горечь рабскихъ слезъ,
             Звучало тамъ, гдѣ голосъ вѣчевой
             Провозглашалъ свободнымъ родъ людской?
             Кто нынѣ призванъ въ судьи дѣлъ чужихъ?
             Святой Союзъ, замкнувшій все -- въ троихъ!
             Подобной троицѣ чуждъ небесный ликъ,
             Какъ человѣкъ мартышкѣ не -- двойникъ!
             Единство, въ коемъ долженъ быть сложенъ
             Изъ трехъ глупцовъ одинъ Наполеонъ!
             Въ Египтѣ боги лучше: ихъ быки,
             Ихъ псы, всегда разумны и кротки,
             На псарняхъ, въ стойлахъ, знаютъ уголъ свой,
             Гдѣ ждетъ ихъ пойло, должный кормъ дневной;
             Тогда какъ нашимъ мало кормъ жевать --
             Имъ нужно право тявкать и бодать;
             Увы! Стократъ завиднѣй жребій данъ
             Эзоповымъ лягушкамъ!.. Ихъ чурбанъ
             Недвиженъ былъ, у нашихъ онъ -- живой,
             Вѣнчанный грузъ, злорадно-подвижной,
             Кому въ слѣпыхъ движеньяхъ власть дана
             Давить тупымъ ударомъ племена,
             Столь щедро сѣя бѣдствія и гнетъ,
             Чтобъ аистъ смуты мало зналъ хлопотъ.
  
                                 IX.
  
             Верона! Блескъ трехъ царственныхъ свѣтилъ
             Тебя тройнымъ сіяньемъ осѣнилъ!
             Какая честь! Тебѣ въ такихъ лучахъ
             Прахъ Капулетти -- просто жалкій прахъ;
             Скалиджери -- на нихъ ли нынѣ спросъ!--
             Что можетъ значить твой "Великій Песъ*,--
             "Can Grande" (смѣю дать и переводъ),--
             Предъ моськами столь царственныхъ породъ?
             И твой Катуллъ, чьи лавры, чей вѣнецъ
             Теперь воздѣлъ, увы, иной пѣвецъ;
             И твой театръ, гдѣ Римъ рукоплескалъ;
             Безсмертье стѣнъ, гдѣ кровъ себѣ снискалъ
             Изгнанникъ Данте, добрый старецъ твой,
             Что весь свой міръ замкнулъ въ тебѣ одной.
             Ахъ, еслибъ ты въ глухой тюрьмѣ своей
             Могла замкнуть и царственныхъ гостей!
             Поярче надпись! Громче рабскій крикъ!
             Пусть знаетъ Гнетъ, что міръ подъ нимъ поникъ!
             Театръ открытъ! Спѣшите! По мѣстамъ!
             Но, помните, комедія -- не тамъ;
             Избытокъ лентъ, и звѣздъ, и важныхъ лицъ...
             На весь ихъ блескъ любуйтесь -- изъ темницъ!
             Рукоплещи, Италія! Дружнѣй!
             Настолько ты свободна отъ цѣпей!
  
                                 X.
  
             Блестящій видъ! Вотъ щеголь-властелинъ,
             Войны и вальсовъ вѣрный паладинъ!
             Кого влечетъ, какъ царство, льстивый крикъ,
             И бранный шлемъ, и женскій нѣжный ликъ;
             Умомъ -- казакъ, съ калмыцкой красотой,
             Великодушный,-- только не зимой;
             Въ теплѣ онъ мягокъ, полу-либералъ,--
             Твердѣя, если зимній вихрь взыгралъ;
             Онъ бы не прочь свободу уважать,--
             Тамъ, гдѣ не нужно міръ освобождать.
             Какъ онъ красно о мирѣ говоритъ!
             Какъ онъ по-царски Греціи сулилъ
             Свободу,-- если греческій народъ
             Готовъ принять его державный гнетъ!
             Онъ разрѣшилъ полякамъ сеймъ созвать,--
             Велѣвъ сварливой Польшѣ замолчать!
             Украину готовъ онъ ополчить,
             Чтобы народъ испанскій проучить!
             Какой красой, стремясь всегда на югъ.
             Въ Мадридѣ гордамъ вспыхнулъ бы онъ вдругъ!
             Столь явной пользы въ мірѣ нѣтъ нигдѣ,
             Какъ быть съ Москвою въ дружбѣ иль враждѣ...
             Впередъ! Тебѣ то имя жребій далъ,
             Что сынъ Филиппа славой увѣнчалъ,
             Тебя Лагарпъ, твой мудрый коноводъ,
             Твой Аристотель маленькій, зоветъ;
             Снищи же, скиѳъ, средь Иберійскихъ селъ,
             Что македонецъ въ Скиѳіи обрѣлъ;
             Но не забудь, юнецъ немолодой,
             Къ чему пришелъ у Прута предокъ твой;
             Сзывай, какъ онъ, старухъ на свой совѣтъ,
             Увы, средь нихъ Екатерины нѣтъ!
             Въ Испаніи-жъ не мало скалъ и рѣкъ,
             Глухихъ тѣснинъ, скрывающихъ ихъ бѣгъ,
             Неудержимый въ бѣшенствѣ своемъ --
             Какъ бы медвѣдь не встрѣтился со львомъ!
             Далекій Хересъ славу готскихъ силъ
             Въ своихъ равнинахъ знойныхъ схоронилъ;
             Ужель ты хочешь тамъ воздвигнуть тронъ,
             Гдѣ былъ поверженъ самъ Наполеонъ?
             Не лучше-ль мечъ на плугъ перековать,
             Не лучше ли пустынный край вспахать,
             Омыть свои башкирскія орды,
             Спасти свой людъ отъ рабства и нужды,
             Чѣмъ ринуться въ опасный путь стремглавъ,
             Кощунственно позоря святость правъ
             Въ странѣ, гдѣ грянетъ гнусный твой обозъ.
             Испаніи не нуженъ твой навозъ:
             Въ ней дешевъ хлѣбъ, да только не на сбытъ
             Ея врагу; въ ней коршунъ тоже сытъ;
             Иль ты несешь добычу посвѣжѣй?--
             Увы! Тебѣ не властвовать надъ ней.
             Я -- Діогенъ, я столь же мало радъ,
             Кто всталъ межъ мной и солнцемъ миріадъ,--
             Казакъ иль гуннъ; не будь я Діогенъ,
             Я бы червемъ скорѣе сталъ взамѣнъ,
             Чѣмъ Александромъ! Бей ему челомъ,
             Кому охота въ мірѣ быть рабомъ,--
             Надъ циникомъ не властенъ гнетъ оковъ;
             Мудрецъ постигъ, что бочка -- лучшій кровъ:
             Онъ, съ фонаремъ блуждая средь людей,
             На свѣтѣ ищетъ честныхъ, не царей.
  
                                 XI.
  
             Что жъ Галлія, разсадникъ, край родной
             Всѣхъ крайнихъ nec plus ultra -- съ ихъ толпой
             Продажною? Что шумъ ея палатъ,
             Гдѣ всѣ къ трибунѣ ревностно спѣшатъ,
             Чтобы, добившись слова наконецъ,
             Со всѣхъ сторонъ услышать крики: "лжецъ!"
             Нашъ бриттъ порой вникаетъ въ смыслъ рѣчей,--
             Здѣсь языковъ побольше, чѣмъ ушей;
             Здѣсь самъ Констанъ, кончая говорить,
             Свой выводъ долженъ шпагой подтвердить.
             Французу легче драться, чѣмъ внимать,
             Хотя бъ предъ нимъ была родная мать.
             Не проще ли рѣшить въ бою, кто -- правъ,
             Чѣмъ слушать рѣчь, ни разу не прервавъ?
             Положимъ, Римъ иначе разсуждалъ,
             Гдѣ Туллій словомъ стѣны потрясалъ,
             Но Демосѳенъ имъ далъ примѣръ иной,
             Считая слово "дѣйствіемъ", борьбой.
  
                                 XII.
  
             Но гдѣ жъ монархъ? Откушалъ? Или онъ
             Своимъ плохимъ желудкомъ удрученъ?
             Коварный супъ, мятежный ли пирогъ
             Пошелъ владыкѣ Франціи не въ прокъ?
             Мятежное ль движеніе въ войскахъ?
             Иль нѣтъ движенья въ царственныхъ кишкахъ?
             Да точно ль поваръ все предугадалъ?
             Иль строгій врачъ діету предписалъ?
             Боюсь -- читая скорбь въ твоихъ очахъ,--
             Что вся измѣна галловъ -- въ поварахъ!
             Классическій Людовикъ! Трудно скрыть,
             Желательно ль тебѣ "Желаннымъ" быть!
             Зачѣмъ ты бросилъ мирный Хартвелль твой,
             Лукулловъ столъ, и съ нимъ напѣвъ живой
             Плѣнительныхъ Гораціевыхъ одъ,
             Чтобъ управлять страною, гдѣ народъ
             Правленія не хочетъ и скорѣй
             Признаетъ плеть, чѣмъ волю королей?
             Увы! тебѣ-ль, садиться на престолъ!
             Такимъ, какъ ты, нужнѣй обильный столъ;
             Твое призванье -- мирно пировать,
             Быть милымъ гостемъ, щедро угощать,--
             Изъ книгъ поэта помнить десять главъ,
             Знать списокъ всѣхь подливокъ и приправъ...
             Ты можешь быть ученымъ и порой
             Сверкнуть ума нежданною игрой,--
             Отнюдь не править судьбами людей,
             Не справившись съ подагрою своей.
  
                                 XIII.
  
             Возможно-ли, чтобъ бриттомъ былъ лишенъ
             Его похвалъ высокій Альбіонъ?
             Георгъ -- искусства -- слава -- острова --
             Любовь къ свободѣ -- въ битвахъ ярость льва --
             Сокровища -- твердыня бѣлыхъ скалъ --
             Страна, гдѣ всѣ довольны,--старъ и малъ--
             И Веллингтонъ, кичливый нашъ герой,
             На чьемъ носу виситъ весь шаръ земной!
             И Ватерло -- торговля -- и -- (молчокъ!
             Забудь долги,-- ни слова про налогъ) --
             И Кэстлери, милѣйшій изъ вельможъ,
             Кого, увы, сразилъ карманный ножъ --
             И "моряки, кому нестрашенъ штормъ --
             (Пока не грянулъ бурный валъ реформъ)".
             На эти темы пѣли столько разъ,
             Что я невольно впалъ бы въ пересказъ;
             О нихъ была въ столь многихъ книгахъ рѣчь,
             Что ими здѣсь я вправѣ пренебречь.
             Вѣдь кое что найдется и сверхъ нихъ,
             Гдѣ больше смысла, звонче стройный стихъ:
             Твой геній, Каннингъ! Твой высокій умъ,
             Хоть ты политикъ, полонъ вѣщихъ думъ,
             Что даже въ глупомъ воздухѣ палатъ
             Живымъ огнемъ поэзіи горятъ;
             Твоимъ рѣчамъ единственнымъ,-- привѣтъ!
             У торіевъ тебѣ признанья нѣтъ;
             Вглядись, читай въ ихъ сумрачныхъ очахъ,--
             Ты имъ внушаешь ненависть и страхъ.
             Рогъ ловчаго скликаетъ стаю псовъ,--
             Они бѣгутъ, покорные, на зовъ;
             Но не считай любовію ихъ вой:
             Ихъ визгъ предъ дичью вызванъ не хвалой;
             Двуногой твари вовсе вѣры нѣтъ,--
             Она легко теряетъ слабый слѣдъ.
             Съ твоей подпругой врядъ ли будешь цѣлъ,
             И царскій конь съ годами захирѣлъ;
             Онъ--неуклюжъ; свершая трудный путь,
             Онъ можетъ вдругъ споткнуться иль лягнуть,
             И съ нимъ въ грязи увязнетъ и сѣдокъ!
             Такъ что жъ? --скотина выдастъ свой порокъ.
  
                                 XIV.
  
             Родимый край! Оплачетъ ли мой стихъ
             Твоихъ лэндлордовъ, пасынковъ твоихъ,
             Благословлявшихъ грозный гулъ войны,
             Клянущихъ бремя мирной тишины?
             Зачѣмъ они рождаются на свѣтъ?
             Чтобъ выбирать въ палату иль совѣтъ?
             Охотиться? Иль ждать подъема цѣнъ
             На хлѣбъ?.. Но хлѣбъ, какъ все, что -- прахъ и тлѣнъ,
             Цари, вожди, иная ль мощь и власть,
             Въ своей цѣнѣ не можетъ не упасть.
             И если колосъ, падая, увы!
             Влечетъ и васъ,-- зачѣмъ разбили вы
             Тронъ Бонапарта? Взвѣсьте же,-- зачѣмъ?
             Вѣдь онъ же -- вашъ великій Триптолемъ;
             Онъ много царствъ разрушилъ, но взамѣнъ
             Онъ вѣдь упрочилъ стойкость вашихъ цѣнъ,
             Расширивъ то, чѣмъ каждый лордъ живетъ,--
             Аграрную алхимію, доходъ.
             Зачѣмъ тиранъ споткнулся о татаръ
             И тѣмъ нанесъ всѣмъ житницамъ ударъ?
             Зачѣмъ онъ чахъ въ изгнаніи? По мнѣ,
             На тронѣ онъ полезнѣй былъ вдвойнѣ.
             Богатства гибли, всюду кровь текла,--
             Такъ что жъ? въ расплатѣ Галлія была;
             Былъ дорогъ хлѣбъ, и каждый фермеръ въ срокъ
             Платилъ долги, проценты и оброкъ.
             Гдѣ жъ нынѣ день разсчета? Эль хмельной?
             Гдѣ откупщикъ съ набитою мошной?
             Гдѣ прежній трудъ, посѣвъ изъ года въ годъ?
             Десятки миль воздѣланныхъ болотъ?
             Гдѣ спросъ на землю? Прежній дружный пиръ?
             Доходъ сугубый? Что за чортовъ миръ!
             Теперь безцѣльно преміи сулить;
             Безцѣльно билль въ палатѣ проводить;
             Къ народной пользѣ -- (лучше, мнится мнѣ,
             Народъ совсѣмъ оставить въ сторонѣ) --
             Она не тамъ, гдѣ слышенъ скорбный крикъ,
             Какъ бы достатокъ къ бѣднымъ не про никъ.
             Повысьте курсъ! Утройте-же доходъ!
             Иль министерство тотчасъ же падетъ,--
             Патріотизмъ, столь чутко-подвижной,
             Сейчасъ убавитъ въ вѣсѣ хлѣбецъ свой!
             Не стало "рыбъ и хлѣба* давнихъ дней,
             Закрылась печь, изсякла глубь морей,--
             Отъ всѣхъ богатствъ, уплывшихъ съ бѣгомъ лѣтъ,
             Остался лишь воздержности завѣтъ;
             Кому онъ чуждъ, тотъ вынулъ жребій свой
             Изъ урны счастья, урны роковой,--
             Ему воздастся мѣрой дѣлъ его,
             Онъ самъ--строитель зданья своего.
             Вотъ, Цинциннатовъ гнусная толпа,
             Рабовъ войны, диктаторовъ цѣпа;
             Наемный мечъ былъ плугомъ въ полѣ ихъ,
             Гдѣ колосъ вскормленъ кровью странъ чужихъ;
             Когда стоналъ въ часъ брани весь народъ,
             Они считали въ житницахъ доходъ!
             Ихъ злая рать пила изъ года въ годъ
             Чужую кровь и слезы -- ихъ доходъ!
             Они клялись, что каждый лордъ умретъ
             За Англію, но лозунгъ ихъ: доходъ!
             Имъ тяжекъ миръ, какъ черный недородъ;
             Война для нихъ--кормилица, доходъ.
             Любовь къ отчизнѣ, сказочный расходъ
             Какъ оправдать? Повысивъ ихъ доходъ!
             Ужель нельзя ускорить оборотъ?
             Нѣтъ: къ чорту все! утройте лишь доходъ!
             Ихъ счастье, свѣтъ, ихъ вѣра, цѣль заботъ,
             Ихъ жизнь и смерть -- доходъ, доходъ, доходъ!
             Исавъ! Ты самъ на яства промѣнялъ;
             Ты бъ меньше ѣлъ, иль въ сдѣлкѣ больше взялъ;
             Но разъ ты ѣлъ, увы, смѣшонъ твой споръ;
             Израиль твердо помнитъ уговоръ.
             Смѣшно и вамъ, земельные дѣльцы,
             Напившись крови, лаять на рубцы!
             Ужель за васъ платиться всей казнѣ?
             Понизить курсъ въ убытокъ всей странѣ,
             Опустошая банки и народъ,
             Лишь бы поднять упавшій вашъ доходъ?
             Скорбитъ и Церковь:--вѣры больше нѣтъ,
             И все скуднѣе пастырскій обѣдъ;
             И вотъ прелатъ, молясь на Божій крестъ,
             Спѣшитъ занять десятокъ хлѣбныхъ мѣстъ;
             И Власть и Церковь спорятъ весь свой вѣкъ;
             Потопъ ихъ вмѣстѣ бросилъ въ свой ковчегъ,
             Стрижетъ епископъ шерсть своихъ овецъ,
             За нимъ мѣняла, маклеръ и купецъ
             Радѣютъ -- строятъ новый Вавилонъ --
             Твой часъ насталъ, печальный Альбіонъ!
             А все зачѣмъ?-- Кормить слѣпыхъ кротовъ,
             Откармливать аграрныхъ муравьевъ!
             Учись у нихъ, лѣнивецъ! Въ каждый мигъ
             Дивись терпѣнью въ каждой жертвѣ ихъ,
             Проникнись всей ихъ гордостью,-- усвой
             Налоговъ смыслъ и цѣль рѣзни людской;
             А главное, любуясь на ихъ домъ,
             Склонись душой предъ правымъ ихъ судомъ,
             Что всѣхъ долговъ страны не признаетъ:--
             Да кстати справься, кто ихъ создаетъ?
  
                                 XV.
  
             Но время плыть межъ новыхъ Симплегадъ.
             Утесовъ грозныхъ -- денежныхъ палатъ,
             Гдѣ Мидасъ могъ бы нѣжиться вдвойнѣ:
             Въ бумагахъ днемъ, и въ золотѣ -- во снѣ.
             Сокровищамъ Альчины нѣтъ числа;
             Въ сравненьи съ ними Англія мала,
             Будь вся она изъ самыхъ цѣнныхъ рудъ,
             Гдѣ каждый атомъ -- жемчугъ, изумрудъ.
             Тамъ Счастье мечетъ, Слава карту бьетъ,
             И міръ дрожитъ, когда проигранъ ходъ.
             Какъ Англія богата! Не виномъ,
             Рудою, миромъ, масломъ иль зерномъ;
             Не млекомъ и не медомъ давнихъ дней,
             Не деньгами (помимо векселей) --
             Но гдѣ страна, подъ чей несчастный кровъ
             Могло бы столько налетѣть жидовъ?
             Король имъ Джонъ, бывало, зубы рветъ,--
             Теперь они въ державный лѣзутъ ротъ.
             Имъ каждый царь, весь пестрый рядъ племенъ
             "Отъ полюса до Инда" подчиненъ.
             Бароны-братья-маклеры -- вездѣ
             Спѣшатъ помочь тиранамъ въ ихъ нуждѣ.
             Еще не то! Колумбія свой кладъ,
             Свои побѣды носитъ къ нимъ въ закладъ;
             Израиля участливая длань
             Изъ всѣхъ испанцевъ нищихъ выжметъ дань;
             Безъ внуковъ Авраама, ихъ смолы,
             Свой возъ не сдвинутъ русскіе волы;
             Побѣдѣ алчной золото, не мечъ,
             Вздымаетъ арки въ вихрѣ буйныхъ сѣчь,
             Два избранныхъ еврея безъ труда
             Вездѣ найдутъ отчизну:--два жида
             Царятъ надъ Римомъ; въ ихъ рукахъ ключи
             Отъ житницъ новой гуннской саранчи:
             Отъ двухъ жидовъ -- не двухъ самаритянъ --
             Зависитъ міръ, всесчастье многихъ странъ,
             До счастья міра много-ль дѣла имъ?
             Для нихъ Конгрессъ -- "второй Іерусалимъ",
             Гдѣ легокъ путь къ баронствамъ, къ орденамъ --
             Ты видишь ли, блаженный Авраамъ,
             Своихъ сыновъ средь царственныхъ свиней,
             Гдѣ, противъ правилъ добрыхъ старыхъ дней,
             "На ихъ кафтанъ жидовскій" не плюютъ,
             Гдѣ имъ и честь и славу воздаютъ --
             (Но гдѣ же, папа, острый твой носокъ,
             Чтобы Іуда помнилъ твой пинокъ?
             Иль ты боишься туфлю потерять?)
             И вотъ въ отчизнѣ Шейлока опять
             Они изъ сердца націи живой
             Стремятся вырѣзать "фунтъ мяса" свой.
  
                                 XVI.
  
             Чудной Конгресъ! Онъ долженъ слить въ одно
             Все то, чему лишь въ розни жить дано.
             Я не царей, не ихъ высокій санъ,
             Имѣлъ въ виду -- имъ всѣмъ одинъ чеканъ,
             Но тѣхъ, кто куклы дергаетъ за нить,
             Чей пестрый рой никакъ не примирить.
             Обманщикъ -- воинъ -- жидъ -- служитель музъ...
             Дивись, Европа! Это ль не союзъ!
             Вотъ трутень власти Меттернихъ; а вотъ
             Нашъ Веллингтонъ, забывшій свой походъ;
             Шатобріанъ, творецъ житій святыхъ;
             И хитрый Грекъ, слуга татаръ слѣпыхъ,
             И Монморанси, врагъ особыхъ правъ,
             Представшій здѣсь, на шабашѣ державъ,
             Какъ дипломатъ блестящій, чья судьба--
             Строчить свои замѣтки для "Débats*;
             Пророкъ войны, онъ вѣдалъ часъ всего--
             Не зная дня паденья своего,
             Столь рѣдкій умъ любой державѣ честь!
             Какъ можно миръ министру предпочесть?
             Онъ палъ,-- чтобъ вновь воспрянуть въ цвѣтѣ силъ,
             "Легко какъ онъ испанцевъ покорилъ".
  
                                 XVII.
  
             Довольно ихъ -- теперь иной позоръ
             Влечетъ невольно музы скорбный взоръ,
             Дочь кесаря, державная жена,
             Что быть державной жертвою должна;
             Мать первенца владыки всѣхъ царей,
             Астіанакса Трои нашихъ дней;
             Тотъ блѣдный призракъ первой изъ царицъ,
             Что предъ собой склоняли Землю ницъ;
             Добыча часа, призрачныхъ тревогъ,
             Осколокъ власти, жалости предлогъ.
             О, горькая насмѣшка!-- Гдѣ жъ твой щитъ,
             Мать Австрія? И то ли долгъ велитъ
             Вдовѣ печальной Франціи? Она
             Должна быть тамъ, гдѣ пѣнится волна
             Святой Елены; скорбный вдовій тронъ --
             Средь дальныхъ скалъ, гдѣ спитъ Наполеонъ.
             Но, нѣтъ -- взамѣнъ ей данъ престолъ смѣшной
             Да камергеръ суровый,-- Аргусъ злой,
             Что наблюдаетъ -- ахъ! не во сто глазъ --
             За той, чей блескъ такъ горестно погасъ.
             Пусть отняты владѣнія, какихъ
             И Карлъ Великій въ мірѣ не достигъ,
             Тотъ славный жезлъ, что власть свою простеръ
             Отъ стѣнъ Москвы до грани южныхъ горъ!
             Но все жъ она подъемлетъ скипетръ свой
             Надъ царствомъ сыра, нищею страной,
             Въ чьей Пармѣ взоръ проѣзжаго манитъ
             Ея двора смѣшной и важный видъ.
             Но вотъ она! Въ Веронѣ! Безъ вѣнца,
             Безъ всѣхъ лучей -- сжимаются сердца!--
             Хоть прахъ ея супруга не остылъ
             Въ чужомъ краю, куда онъ изгнанъ былъ.
             (Коль грозный прахъ способенъ охладѣть;--
             Но нѣтъ,-- онъ вспыхнетъ молніей и впредь);
             Вотъ -- Андромаха -- (ахъ! не та, чей ликъ
             Воспѣлъ Гомеръ,-- предъ кѣмъ Расинъ поникъ) --
             И рядомъ съ нею Пирръ!-- Рука того,
             Кѣмъ вдругъ разбиты въ вихрѣ Ватерло
             Ея владыки скипетръ и мечта,
             Предложена -- и что же?-- принята!
             Ужель доступно большее рабу?
             Иль меньшее?-- А онъ -- давно ль?!-- въ гробу!
             Безпечный взглядъ -- иль ужасъ въ сердцѣ скрытъ?
             Или съ вѣнцомъ утраченъ женскій стыдъ?
             Столь грудь царей открыта для добра!
             Щадить ли ихъ, разъ чувства ихъ игра?
  
                                 XVIII.
  
             Но, утомленъ безумьемъ дѣлъ чужихъ,
             Я шелъ домой, сплетая въ очеркъ ихъ.
             До слезъ томилась Муза, но -- предъ ней
             Предсталъ сэръ Кертисъ съ юбкою своей
             Среди старшинъ шотландскихъ, что ему
             Несли привѣтъ, какъ брату своему.
             Вся Дума,-- гелы, эрсовъ дружный хоръ,
             Кричали зычно въ ратушѣ: Клейморъ!
             При видѣ, какъ ихъ клѣтчатый тартанъ
             Облекъ кольцомъ мясистый кельтскій станъ,
             Забыла Муза прежній ужасъ свой:--
             Раздался смѣхъ столь звонкій и живой,
             Что, возгласомъ веселья увлеченъ,
             Проснулся я -- но это былъ не сонъ!
             Теперь же мы, читатель, отдохнемъ:--
             И если ты въ радѣніи своемъ
             Не оскудѣлъ, то, знай, въ урочный часъ
             Я, можетъ быть, продолжу свой разсказъ.

Ю. Балтрушайтисъ.

  
  

БРОНЗОВЫЙ ВѢКЪ.

  
   "Бронзовый Вѣкъ" былъ начатъ въ декабрѣ 1822 г. и оконченъ 10 января 1823 г. "Я послалъ г-жѣ Шелли, для переписки, стихотвореніе строкъ въ 750", писалъ Байронъ Ли-Гонту: "оно назначается для читающей доли милліона и все состоитъ изъ политики и пр. и пр., представляя общій обзоръ нашихъ дней, въ стилѣ моихъ Англійскихъ Бардовъ, только немного витіеватѣе и, можетъ быть, съ избыткомъ "боевыхъ эпитетовъ" и намековъ классическихъ и историческихъ. Если понадобятся примѣчанія, ихъ можно будетъ присовокупить".
   Поэма вышла изъ печати 1 апрѣля 1823 г., безъ имени автора.
  
   Стр. 150. нашъ Питтъ былъ все иль очень много, такъ
   Судилъ о немъ его соперникъ, врагъ.
   Фоксъ говаривалъ: "Я никогда не лѣзу въ карманъ за словомъ, но Питтъ всегда умѣетъ найти настоящее слово".
   Лишь слой земли ихъ кости раздѣлилъ.
   Могила Фокса въ Вестминстерскомъ аббатствѣ находится на разстояніи полутора фута отъ могилы Питта.
   Пусть пепелъ Клеопатры пересѣкъ
   Морской просторъ...
   Клеопатра, мумія которой сохраняется въ Британскомъ Музеѣ,-- не знаменитая египетская царица, а одна изъ представительницъ Ѳиванской фамиліи архонтовъ, жившая около 100 г. до Р.Х.
   Пусть урна Александра, скорбный прахъ,
   Стоитъ теперь на чуждыхъ берегахъ.
   По словамъ Страбона, Птолемей Сотеръ привезъ тѣло Александра изъ Вавилона въ Александрію, гдѣ оно было положено въ стеклянный гробъ. Многіе великіе люди древности предпринимали паломничество къ этой гробницѣ. Августъ увѣнчалъ ее золотымъ лавровымъ вѣнкомъ; Калигула снялъ съ тѣла нагрудникъ и носилъ его во время своихъ торжественныхъ выходовъ; Септимій Северъ положилъ въ саркофагъ писанія жрецовъ и свитокъ іероглифовъ. Затѣмъ этотъ саркофагъ куда-то исчезъ, и только въ 1801 г. былъ отысканъ англійскими войсками, которыя поднесли его королю Георгу III, послѣ чего онъ и былъ помѣщенъ въ Британскомъ Музеѣ. Іероглифическія надписи въ то время еще не были разобраны, и въ 1805 г. одинъ англійскій путешественникъ,Эдуардъ Кларкъ, напечаталъ книгу, въ которой доказывалъ, что именно этотъ самый саркофагъ нѣкогда содержалъ въ себѣ прахъ Александра. Байронъ зналъ Кларка и считалъ его показанія авторитетными. Только въ 1841 г. было окончательно установлено, что этотъ саркофагъ принадлежалъ египетскому царю Нектанебу II.
   Стр. 151.
   Гдѣ онъ -- дитя, оплотъ всему, что бредъ?
   Питтъ, въ одной изъ своихъ рѣчей, сказалъ, что Наполеонъ былъ "дитя и передовой борецъ якобинства".
   На вѣчный споръ о пищѣ осужденъ.
   Находясь на островѣ си. Елены, Наполеонъ жаловался на Гудсона Лоу, между прочимъ, за то, что тотъ стѣснялъ его въ расходахъ на столъ. Эти жалобы вызвали полемику, въ которой приняли участіе докторъ Уорденъ и военный министръ графъ Батгерсть, опровергавшій жалобы Наполеона въ парламентѣ.
   Лишить-ли книги, въ бюстѣ-ль отказать.
   Нѣкоторыя изъ книгъ, посылавшихся Наполеону, не были ему доставлены. Не безъ труда ему удалось получить и бюстъ его сына, герцога Рейхштадтскаго.
   И врачъ, что вѣрилъ жалобамъ его,
   Лишился скоро мѣста своего.
   Докторъ О'Мира поссорился съ Гудсономъ Лоу и былъ удаленъ съ острова си. Елены, а потомъ исключенъ изъ службы за то, что въ изданной имъ книгѣ увѣрялъ, будто Гудсонъ Лоу не разъ высказывалъ мнѣніе о томъ, что смерть Наполеона была бы благомъ для всей Европы. Книга эта, изданная въ 1819 и 1822 гг. подъ заглавіемъ: "Наполеонъ въ изгнаніи, или голосъ съ острова си. Елены", произвела весьма сильное впечатлѣніе. Она была подъ рукою у Байрона, когда онъ писалъ свою поэму.
   И лучшій міръ обрѣлъ себѣ взамѣнъ.
   Наполеонъ умеръ 5 мая 1821 г.
   На гробѣ надпись жалкую отвергъ.
   О'Мира передаетъ, что графъ Монтолонъ желалъ помѣстить на гробницѣ надпись: "Наполеонъ, родился тогда-то, скончался тогда-то"; но Гудсонъ Лоу, согласно полученнымъ отъ британскаго правительства инструкціямъ, потребовалъ, чтобы имя "Наполеонъ" было замѣнено словами: "Генералъ Бонапартъ".
   Колонна галльской славы и побѣдъ.
   Вандомская колонна, воздвигнутая въ память сраженія при Аустерлицѣ, открыта въ 1810 г. Обелискъ Помпея, или колонна Діоклетіана, находится недалеко отъ Александріи, между городомъ и Maрсотидскимъ озеромъ.
   Стр. 152.
   Иль превратитъ......
   Какъ кости Дюгеклена, въ талисманъ.
   Бертранъ Дюгескленъ (1320--1380) умеръ во время осады одной крѣпости. Когда крѣпость сдалась, ключи ея были положены на его гробницу.
   И барабаномъ Жижки загремитъ.
   Извѣстный вождь чешскихъ таборитовъ, Янъ Жижка изъ Троцнова (1360--1424), умирая, завѣщалъ сдѣлать изъ своей кожи барабанъ, чтобы звукомъ его разгонять враговъ.
   Мадридъ, увы! предъ нимъ поникъ.
   Мадридъ былъ взятъ французами сначала въ мартѣ 1808 г, а потомъ, вторично, 2 декабря того же года.
   Ты, Австрія, чей вѣроломный тронъ
   Былъ дважды взятъ и дважды пощаженъ.
   Вѣна была взята французами, подъ начальствомъ Мюрата 14 ноября 1805 г., оставлена французскими войсками 12 января 1806 г., вновь взята Наполеономъ въ маѣ 1809 г. и возвращена Австріи по заключеніи мира, 14 октября того-же года. "Вѣроломство" Австріи заключалось въ созывѣ Вѣнскаго конгресса и въ участіи въ Вѣнскомъ трактатѣ, 1815 г.
   ....Ты, что быль имъ смятъ
   Подъ Іеною.
   Подъ Іеною Наполеонъ разбилъ принца Гогенлоэ, а подъ Аррштадтомъ генералъ Даву разбилъ, 14 окгября 1806 г., прусскаго короля. Послѣ того, 27 октября, войска Наполеона вступили въ Берлинъ.
   Грянулъ вновь Роландовъ рогъ и снова льется кровъ.
   Намекъ на воинственную пѣснь того времени: "Тѣнь Роланда", въ которой, между прочимъ, есть такой куплетъ:
  
   Soldats franèois! Serrez vos rangs,
   Entendez Roland qui vous crie!
   Armezvous contre vos tyrans,
   Brisez les fers de la patrie!
  
   Въ сраженіи подъ Люценомъ, въ ноябрѣ 1682 г., былъ убитъ шведскій король Густавъ-Адольфъ. Подъ Люценомъ же, 2 мая 1813 г., Наполеонъ разбилъ союзную русско прусскую армію, которая затѣмъ снова потерпѣла рѣшительное пораженіе подъ Дрезденомъ, 27 іюня того же года. Въ сраженіи подъ Лейпцигомъ, 18 октября, саксонскія войска передались на сторону союзниковъ, и Наполеонъ потерялъ болѣе 30.000 человѣкъ.
   Стр.153.
   И былъ сраженъ измѣной лишь одной,
   Глядѣвшею съ Монмартской высоты
   На твой Парижъ порушенный.
   Жозефъ Бонапартъ, стоявшій 30 марта 1814 г. на высотахъ Монмартра для наблюденія и руководства обороною Парижа противъ союзниковъ, уполномочилъ Мармона сдаться. Этотъ поступокъ въ то время многими считался измѣной Жозефа своему брату.
   Какъ Прометей, прикованный къ скалѣ,
   Взываетъ къ морю, къ воздуху, къ землѣ.
   "Напоминаю читателю первый монологъ Прометея у Эсхила, когда онъ остается одинъ, до появленія хора Океанидъ". (Прим. Байрона).
   Тогда какъ Франклинъ, молнію смиривъ,
   Въ людскихъ сердцахъ навѣки будетъ живъ.
   Въ 1781 г, когда Франклинъ былъ американскимъ посломъ въ Парижѣ, Тюрго примѣнилъ къ нему стихъ: "Eripuit coelo fulmen sceptrumque tyraimis", который и былъ помѣщенъ подъ его портретомъ и на выбитой въ честь его медали.
   Кличъ "Вашингтонъ" свѣтло звучитъ на вѣкъ,
   Пока есть эхо, дышитъ человѣкъ.
   "Быть первымъ человѣкомъ не диктаторомъ, не Суллой, а Вашингтономъ или Аристидомъ, руководителемъ таланта и правды,-- значитъ быть всего ближе къ Божеству" (Дневникъ Баірона, 13 ноября 1813 г.).
   И самъ испанецъ алчный позабылъ,
   Что Боливара, кто Пизарро билъ.
   Симонъ Боливаръ (1783--1830) въ 1821 г. присоединилъ Новую-Гренаду въ Венесуэлѣ, подъ именемъ республики Колумбіи, и 1 сентября торжественно вступилъ въ Лиму. Восторженно встрѣченный населеніемъ онъ предостерегалъ своихъ согражданъ противъ тиранніи, указывая на примѣръ Наполеона. Байронъ одно время мечталъ "переселиться въ страну Болтвара" и назвалъ свою яхту его именемъ.
   Чилійскій вождь отвергъ и поборолъ
   Иноплеменной власти произволъ.
   Независимость Чили была провозглашена 5 апрѣля 1818 г., послѣ пораженія испанской арміи генераломъ Хосэ де-Санъ-Мартиномъ. Независимость Перу провозглашена 28 іюля 1821 г. Санъ-Мартинъ принялъ титулъ протектора и издалъ прокламацію, въ которой повелѣвалъ испанцамъ трепетать, если они злоупотребятъ его снисхожденіемъ.
   Ста 151.
   Не кличъ Пелайо къ доблести отцовъ.
   Пелайо, король астурійскій, въ 718 г. разбилъ арабскихъ полководцевъ Сулеймана и Манурзу.
   И Сегри вмѣстѣ съ плѣнными ушли.
   Баснословныя сказанія о враждебныхъ другъ другу арабскихъ племенахъ Сегри и Абевсерраговъ, раздоры которыхъ, въ концѣ 15 вѣка, залили кровью Гранаду, послужили предметомъ цѣлаго ряда народныхъ балладъ. Въ 1813 г. въ Парижѣ была представлена опера Корубини "Абенсерраги". Въ 1826 г. Шатобріанъ написалъ "Приключенія послѣдняго Абевсеррага".
   Ханжа-монархъ и злой монахъ-палачъ.
   Фердинандъ VII возвратился въ Мадридъ въ мартѣ 1814 г. и тотчасъ же принялся за возстановленіе всѣхъ злоупотребленій прежняго абсолютизма. Дворянство получило всѣ старыя свои привилегіи; инквизиція снова начала дѣйствовать, іезуиты были возвращены. Правительство оказалось въ рукахъ придворной и поповской камарильи, которая начала свои тиранническій терроръ.
   Кличъ минувшихъ дней
   Раздался вновь: "Испанія, дружнѣй!"
   "Старинный испанскій военный кличъ: "Св. Іаковъ и тѣснѣе, Испанія!" -- San Jago e serra Espana!" (Прим. Байрона).
   И славное кастильское копье.
   "Жители Аррагоніи отличаются особенною ловкостью въ употребленія этого оружія, и часто пользовались имъ въ прежнихъ своихъ войнахъ съ французами". (Прим. Байрона).
   Стр. 155.
   Генри, въ лѣсахъ рожденный Демосѳенъ.
   Патрикъ Генри (1736--1799) былъ однимъ изъ главныхъ вождей американской революціи. онъ былъ делегатомъ на первомъ американскомъ конгрессѣ, а впослѣдствіи губернаторомъ Виргиніи. Современники назвали его "величайшимъ изъ когда-либо жившихъ ораторовъ".
   Верона! Блескъ трехъ царственныхъ свѣтилъ
   Тебя тройнымъ сіяньемъ осѣнилъ.
   "Я проѣзжалъ черезъ Верону. Амфитеатръ удивительный, -- лучше даже греческихъ. Исторію Джульеты они считаютъ безусловно вѣрной, настаивая на ея правдивости, называютъ годъ (1303) и показываютъ могилу... Это низкій, открытый и частью уже развалившійся саркофагъ, съ засохшими листьями внутри, въ дикомъ и пустынномъ монастырскомъ саду, гдѣ нѣкогда было кладбище, теперь разрушенное такъ, что не осталось даже и могилъ. Мѣстоположеніе поразило меня своимъ соотвѣтствіемъ съ легендою... Готическіе монументы князей Скалиджери мнѣ понравились, но... я бѣдный музыкантъ".(Письмо къ Муру отъ 7 ноября 1816 г). Гробницы Скалиджери находятся у церкви Санта Maрія д'Антика. Гробница Джульеты, изъ краснаго неронскаго мрамора, въ саду "Сиропиталища". Старинный склепъ фамиліи Капулетти давно разрушенъ. Въ 1814 г. Верона находилась во власти австрійцевъ и "вѣроломно" измѣняла своимъ прежнимъ республиканскимъ преданіямъ.
   Что можетъ значить твой "Великій Песъ".
   Франческо Канъ-Гранде (по итальянски -- великій песъ) делла Скала ум. въ 1329 г. Въ его домѣ жилъ одно время изгнанный изъ Флоренціи Данте.
   И твой Катуллъ, чьи лавры, чей вѣнецъ
   Теперь воздѣлъ, увы, иной пѣвецъ.
   Ипполито Пиндемонте (1755--1828) нѣжный и мечтательный лирикъ.
   ......добрый старецъ твой,
   Что весь свой міръ замкнулъ въ тебѣ одной.
   Клавдіанъ, въ одной изъ своихъ эпиграммъ, упоминаетъ о старикѣ-веронцѣ, который "никогда не бывалъ даже въ предмѣстьѣ города".
   Поярче надпись!
   24 ноября въ амфитеатрѣ было дано торжественное представленіе, въ присутствіи высокихъ особъ, а въ слѣдующій день устроена великолѣпная иллюминація. Между прочимъ, обращалъ на себя общее вниманіе порталъ церкви св. Агнесы, съ ярко-горѣвшею надписью изъ колоссальныхъ буквъ: "Цезарю-Августу обрадованная Верона".
   Стр. 156.
   Тебя Лагарпъ, твой мудрый коноводъ,
   Твой Аристотель маленькій, зоветъ.
   Фредерикъ-Цезарь Лагарпъ (1754--1838) былъ назначенъ Екатериною II въ воспитатели великимъ князьямъ Алексавдру и Константину. Байронъ, проводившій лѣто 1816 г. въ Швейцаріи, быть можетъ, встрѣчался съ Лагарпомъ, жившимъ въ Лозаннѣ.
   Сзывай... старухъ на свой совѣтъ.
   Извѣстна платоническаія дружба Александра съ баронессой Крюднеръ, черезъ посредство которой императоръ усвоилъ теорію Франца Баадера "о священномъ" союзѣ. Баронессѣ было въ ту пору за 50 лѣтъ.
   Увы! Средь нихъ Екатерины нѣтъ!
   "Ловкость Екатерины выручила Петра (называемаго, изъ вѣжливости, Великимъ), когда онъ былъ окруженъ мусульманами на берегахъ рѣки Прута". (Прим. Байрона).
   Кто всталъ межъ мной и солнцемъ миріадъ.
   "Австрійскія и русскія войска стояли между греками и другими народами и ихъ независимостью, какъ Алекандръ между Діогеномъ и солнцемъ". (Прим. Байрона).
   Здѣсь самъ Констанъ, кончая говорить,
   Свой выводъ шпагой долженъ подтвердить.
   Знаменитый писатель и политическій дѣятель Бенжаменъ Констанъ (1767--1830) былъ "буревѣстникомъ" палаты депутатовъ и нерѣдко результатомъ его рѣчей бывали дуэли между нимъ и его политическмия противниками.
   Стр. 157.
   На чьемъ носу виситъ весь шарь земной.
   "Nasa saspendis adunco" (вѣшаешь на свой крючковатый носъ"), говоритъ Горацій о человѣкѣ, высокомѣрно относившемся къ своимъ знакомымъ". (Прим. Байрона).
   И Кэстлери, милѣйшіи изъ вельможъ,
   Кого -- увы! -- сразилъ карманный ножъ.
   Робертъ Стьюарть, виконтъ Кэстльри, впослѣдствіи -- маркизъ Лондондерри, въ припадкѣ съумасшествія, перерѣзалъ себѣ горло перочиннымъ ножомъ въ 1822 г. Байронъ безпощадно нападалъ на него за его реакціонное противодѣйствіе народнымъ требовнвіямъ въ Ирландіи, Италіи и вообще гдѣ бы то ни было.
   И моряки, кому не страшенъ штормъ.
   Выраженіе Каннинга въ похвалу Питта.
   ......скотина выдастъ свой порокъ.
   Джорджъ Каннингъ (1770--1827) былъ преемникомъ лорда Лондондерри на посту министра иностранныхъ дѣлъ. Онъ не пользовался расположеніемъ короля Георга IV, который былъ обижен его "нейтральнымъ" отношеніемъ къ дѣлу о разводѣ съ королевой Каролиной. Въ 1821 г. Каннингъ выступилъ въ защиту эмансипаціи католиковъ и, въ частности, горячо отстаивалъ право католическихъ пэровъ засѣдать въ палатѣ лордовъ. Байронъ предостерегаетъ его, что дальнѣйшіе его настоянія въ этомъ направленіи могутъ, наконецъ, разсердитъ короля и вызвать съ его стороны серьезное противодѣйствіе.
   Вѣдь онъ же вашъ великій Триптолемъ.
   Триптолемъ считался изобрѣтателемъ плуга. Деметра дала ему колесницу, запряженную драконами, и приказала повсюду сѣять пшеницу.
   Стр. 158.
   Не время плыть межъ новыхъ Симплегадъ.
   Въ миѳологіи, Симплегады два острова у входа въ Черное море, движущіеся утесы которыхъ давили плывшіе между ними корабли.
   Сокровищамъ Альчины нѣтъ числа.
   Альчина -- одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ поэмѣ Аріосто "Неистовый Орландъ". Она, подобно Цирцеѣ, завлекала любовниковъ, а потомъ превращала ихъ въ деревья, камни, фонтаны, звѣрей.
   Бароны-братья -- маклеры вездѣ.
   Въ то время было пять братьевъ Ротшильдовъ: Ансельмъ франкфуртскій, Соломонъ вѣнскій, Натанъ-Майеръ лондонскій, Карлъ неаполитанскій и Джемсъ парижскій. Въ 1821 г. Австрія заняла, при содѣйствіи этой фирмы, 370 мил. гульденовъ; въ благодарность за это, императоръ далъ всѣмъ братьямъ баронскій титулъ и назначилъ Натана-Майера генеральнымъ консуломъ въ Лондонѣ, а Джемса -- генеральнымъ же консуломъ въ Парижѣ.
   Стр.159.
   Шатобріанъ, творецъ житій святыхъ
   "Г. Шатобріанъ, не забывшій литературы, сдѣлавшись министромъ, выслушалъ въ Веронѣ очень любезный комплиментъ отъ одного литературно-образованнаго государя: "Ахъ, г. Шатобріанъ, не родственникъ ли вы тому Шатобріану, который... который что-то такое написалъ?" Говорятъ, авторъ Аталы въ эту минуту раскаялся въ своей легитимности". (Прим. Байрона).
   И хитрый грекъ, слуга татаръ слѣпыхъ.
   Графъ Капо д'Истрія, впослѣдствіи президентъ Греціи, былъ, какъ извѣстно, на русской службѣ.
   И Монморанси, врагъ особыхъ правъ.
   Герцогъ Монморанси, фр. министръ иностранныхъ дѣлъ, въ концѣ 1822 г. замѣненный въ этой должности Шатобріаномъ, въ молодости былъ якобинцемъ и предлагалъ упразднить дворянство.
   Дочь кесаря, державная жена.
   Марія-Луиза, дочь императора австрійскаго Франца I, супруга Наполеона. Вслѣдствіе парижскаго трактата, она покинула Францію, отказалась отъ титула императрицы и получила титулъ герцогини Парижской. По смерти Наполеона она недолго вдовѣла и вскорѣ тайно обвѣнчалась съ своимъ давнишнимъ другомъ, графомъ Адамомъ Нейпергомъ. Его-то Байронъ и называетъ здѣсь Аргусомъ, хотя я не стоглавымъ, потому что у него былъ только одинъ глазъ: другой былъ имъ давно потерянъ отъ раны. полученной въ сраженіи.
   Предсталъ сэръ Кертисъ съ юбкою своей.
   Сэръ Вильямъ Кертисъ былъ членомъ парламента и лондонскимъ лордомъ-мэромъ. Король Георгъ IV былъ къ нему очень расположенъ; Кертисъ сопровождалъ короля въ его поѣздкѣ по Шотландіи и являлся при дворѣ въ шотландскомъ національномъ костюмѣ -- юбкѣ. "Клейморъ" названіе шотландскаго національнаго меча и боевой кличъ шотландцевъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru