Бальзак Оноре
Полюбовная сделка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Le Colonel Chabert = "Полковник Шабер".
    Перевод Н. Шигаева (1833).

ПОЛЮБОВНАЯ СДѢЛКА.

ПОВѢСТЬ БАЛЬЗАКА.

САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ.
Въ ТИПОГРАФІИ Н. Греча,
1833.

   

Печатать позволяется.

   С. Петербургь, Сентября 13 дня 1833 года.

Ценсоръ В. Семеновъ.

0x01 graphic

ПОЛЮБОВНАЯ СДѢЛКА.

(Посв. А. Д. Илличевскому.)

§ I.
Контора Адвоката.

   -- "Вотъ еще плетется какая-то шинелишка!" сказалъ конторскій писецъ, и скатавъ изъ хлѣба шарикъ, бросилъ его въ шляпу незнакомца, проходившаго чрезъ дворъ дома Вивьенской улицы, гдѣ жилъ Адвокатъ Г. Дервиль.
   -- "Нашъ начальникъ только что легъ и никого не приметъ"!-- отвѣчалъ старшій писецъ, оканчивая статью въ расходную книгу.
   -- "Какъ бы подшутить надъ этимъ Вандаломъ?" сказалъ потихоньку третій писецъ, остановясъ на самомъ велерѣчивомъ мѣстѣ импровизируемой имъ просьбы, которую онъ писалъ и диктовалъ тремъ новичкамъ провинціяламъ, опредѣлившимся въ контору Адвоката.
   Пробило девять часовъ. Импровизаторъ продолжалъ:
   .... По глубокой мудрости своей, Его Величество Лудовикъ XVIII, пріявъ бразды правленія, постигъ..... (Что же онъ постигъ?)
   .. высокое назначеніе своего царствованія, загладилъ несчастія своихъ вѣрноподданныхъ, возстановивъ права на непроданныя ихъ имущества знаменитымъ и правосуднымъ повелѣніемъ, изданнымъ....
   -- "Погодите," сказалъ онъ писавшимъ: "кончилась страница...."
   -- "Ну!" прибавилъ потомъ, послюнивъ палецъ, чтобъ перевернутъ толстѣйшій листъ гербовой бумаги..... "что жъ вы придумали?..."
   -- "Сказать ему", отвѣчалъ четвертый писецъ: "что Г. Адвокатъ принимаетъ просителей ночью отъ двухъ до трехъ часовъ... Посмотримъ, прійдетъ ли тогда этотъ старичишка!"
   Третій писецъ снова сталъ продолжать начатую фразу:
   -- "Изданному, ну что, написали?"
   -- "Написали."
   Диктовка, болтанье и злой умыселъ происходили въ одно и то же время.
   -- "Изданному.... a котораго года и мѣсяца?"
   -- "Іюня 1814го!" отвѣчалъ первый писецъ, не оставляя своего занятія.
   Три удара въ дверь прервали продолженіе высокопарной просьбы, шесть кудрявыхъ писцовъ, оскаливъ зубы, съ живымъ, насмѣшливымъ взглядомъ, уставили глаза въ дверь и закричали всѣ вмѣстѣ: -- "Войдите!"
   Одинъ лишь старшій между ними сидѣлъ, уткнувъ лице въ кипы бумагъ, называемыхъ въ приказномъ нарѣчіи шпаргалами, и обработывалъ свое дѣло.
   Контору составляла большая комната съ старинною печью, коей всѣ углубленія наполнены были произведеніями крючкотворства, желѣзныя трубы, діагонально пересѣкавшія комнату, соединялись съ каминомъ, на которомъ лежали куски хлѣба, сыра, котлеты, стояли рюмки, бутылки и чашка съ шоколадомъ старшаго писца.
   Испареніе отъ кушанья, смѣшавшпсь съ чадомъ черезъ-чуръ натопленной печки и особеннымъ запахомъ отъ ветхихъ бумагъ, составляло такую атмосферу, которую не могла бы затушить и пахучая виверра. Полъ устланъ былъ грязью и снѣгомъ, натасканнымъ писцами.
   Младшій изъ нихъ запивалъ свою закуску свѣжимъ воздухомъ, входившимъ въ отворенную форточку, и отдыхалъ стоя, подобно ломовой лошади.
   У окна находился письменный столъ Адвоката, а рядомъ стоялъ назначенный для его помощника.
   Украшеніемъ конторы были полинялыя объявленія о наложеніи запрещеній на недвижимыя имѣнія, о продажахъ и т. п. Свѣтъ едва проникалъ сквозь запачканныя стекла, и вообще въ Парижѣ мало такихъ конторъ, гдѣ бы въ Февралѣ можно было читать безъ свѣчки, короче, описываемая теперь была мрачна, неопрятна, и вселяла непріятныя чувства въ просителя. Если бъ не существовало лоскутныхъ рядовъ, контора Адвоката была бы въ нашъ вѣкъ самою ужасною чертою мѣстности. Адвокаты не слѣдовали за успѣхами вводимой опрятности, и комнаты ихъ занятій остались грязны, какъ цирюльни, правда, и тамъ также просителей брѣютъ и кровь имъ пускаютъ.
   -- "Гдѣ мой ножикъ?"
   -- "Что за вздоръ! -- Я завтракаю, перестаньте, господа!"
   Сіи различныя восклицанія вырвались въ ту минуту, когда вошедшій старикъ въ шинели, затворивъ дверь, съ почтительностію искалъ признаковъ вѣжливости на неумолимыхъ и равнодушныхъ лицахъ шести писцовъ, вѣроятно по привычкѣ понимать людей, онъ униженно обратился къ одному изъ нихъ, надѣясь возбудить чрезъ то его состраданіе.
   -- "Смѣю спросить, можно ли видѣть вашего начальника?"
   Симоненъ, злой мальчишка, вмѣсто отвѣта, указалъ лѣвою рукою на ухо, какъ бы желая тѣмъ выразить: я глухъ.
   -- "Что вамъ надобно?" спросилъ четвертый писецъ, и проглатывая кусокъ хлѣба, которымъ можно было зарядить четырехъ-фунтовую пушку, повертывалъ ножемъ и складывалъ ноги, такъ что верхняя почти равнялась съ глазомъ.
   -- "Я, милостивыи государь, прихожу сюда въ пятый разъ...." отвѣчалъ проситель: "и желаю говорить съ Г. Дервилемъ."
   -- "По дѣлу, что ли?"
   -- "Такъ точно, но я намѣренъ объясниться съ самимъ Адвокатомъ...."
   -- "Онъ спитъ, и если хотите посовѣтоваться съ нимъ на счетъ какихъ нибудь затрудненій, то скажу вамъ, что онъ серіозно занимается только ночью... Однако жъ въ чемъ ваше дѣло?... мы вамъ не хуже, его..."
   Бѣдный проситель былъ несговорчивъ, и скромно осматривался вокругъ, подобно собакѣ, зашедшей въ кухню и боящейся побоевъ, но писцы, по состоянію своему неимѣвшіе причины страшиться воровъ, оставили старика въ покоѣ, безъ малѣйшаго къ нему подозрѣнія, тогда какъ онъ тщетно отыскивалъ себѣ стулъ, чувствуя ужасную усталость.
   -- "Милостивый государь," сказалъ онъ, не находя ни стула, гдѣ бы могъ сѣсть, ни привѣтливаго лица, которое бы внушало утѣшеніе: "я уже докладывалъ вамъ, что хочу о дѣлѣ своемъ говорить съ самимъ Г. Дервилемъ и подожду, пока онъ проснется..."
   Между тѣмъ старшій писецъ, окончивъ свою статью, всталъ съ камышевыхъ креселъ, подошелъ къ камину, вымѣрялъ старика глазами съ головы до ногь, поглядѣлъ на его шинель, сдѣлалъ жестокую гримасу, и думая, что ни какими пытками нельзя было бы поживиться отъ него и сотою частью франка, произнесъ отрывисто:
   -- "Вамъ ужъ, сударь, сказано.... когда Адвокатъ занимается. Если у васъ дѣло важное, приходите въ часъ ночи......"
   Проситель, какъ обезумленный, посмотрѣлъ на него; и съ минуту стоялъ неподвижно.
   Писцы, привыкшіе ко всѣмъ измѣненіямъ лицъ и странностямъ просителей, происходящихъ отъ ихъ нерѣшительности или задумчивости, продолжали ѣсть, не обращая вниманія на посѣтителя, и стучали челюстями, какъ лошади въ стойлахь.
   -- "И такъ я прійду сегодня ночью," сказалъ наконецъ старикъ, въ надеждѣ своимъ упорствомъ, столь свойственнымъ злополучному, обличить во лжи безчеловѣчеыхъ. Бѣднякамъ дозволительна одна насмѣшка: пренебрегая несправедливыми отказами, надоѣдать собой правосудію и благотворительности.... Восторжествовавъ надъ нечестивыми, несчастные болѣе вѣрятъ въ Провидѣніе....
   -- "Какова же голова!" заговорилъ младшій писецъ, не давъ старику притворить двери.
   -- "Онъ какъ будто вышелъ изъ могилы," прибавилъ другой.
   -- "Это Полковникъ, который послѣ своей смерти заводитъ тяжбу," сказалъ первый писецъ.
   -- "Нѣтъ, это старый Швейцаръ," возразилъ третіи.
   -- "Ударимся объ закладъ: изъ благородныхъ ли онъ?"
   -- "Извольте: я говорю, что онъ просто былъ какимъ нибудь Швейцаромъ," продолжалъ третій писецъ. "На комъ же еще можетъ быть такая истасканная, оборванная шинелишка, вы не видали его стоптанныхъ худыхъ сапоговъ, его галстуха, который замѣняетъ ему рубашку... я увѣренъ, что онъ ночуетъ подъ мостами."
   -- "Онъ могъ быть благороднымъ, и дергать за веревку," замѣтилъ четвертый писецъ.
   -- "Нѣтъ," сказалъ конторщикъ при общемъ хохотѣ: "по-моему, онъ въ 1789 году былъ пивоваромъ, a во время республики -- Полковникомъ."
   -- "Отвѣчаю спектаклемъ, что онъ никогда не служилъ въ военной!" возразилъ третій писецъ.
   -- "Воротитесь, воротитесь!" закричалъ младшій, отворивъ окно.
   -- "Что ты дѣлаешь?" спросилъ третій.
   -- "Зову его, чтобъ узнать, кто онъ: отставной Швейцаръ или Полковникъ, вѣдь это ему должно быть извѣстно."
   Всѣ покатились со смѣха. Несчастный старикъ воротился.
   -- "Что жъ мы ему скажемъ?" началъ третій писецъ.
   -- "Предоставьте это мнѣ!" отвѣчалъ первый изъ нихъ.
   -- "Послушайте, сударь," сказалъ онъ, когда неизвѣстный, войдя робко, опустилъ глаза, можетъ быть для того, чтобъ не возбуждать напрасно аппетита, при видѣ кушанья: "сдѣлайте одолженіе: объясните намъ, кто вы и какъ доложить объ васъ Г. Адвокату."
   -- "Я Шаберъ!"
   -- "Не Полковникъ ли, убитый при Эйлау?" спросилъ одинъ изъ писцовъ, горѣвшій нетерпѣніемъ къ остротамъ товарищей прибавить и свою.
   -- "Онъ самый", отвѣчалъ старикъ съ необыкновеннымъ простодушіемъ.
   -- "Ха, ха, ха, ха!.. Охъ!... Уфъ!... умора... потѣха!"
   Смѣхъ, крикъ и восклицанія слились въ одинъ гулъ.
   -- "Такъ въ какой же мы идемъ театръ?"
   -- "Въ Оперу".
   -- "Объ этомъ уговора не было," возразилъ третій писецъ, "въ другой, пожалуй, да и кто знаетъ, что этотъ орангутангъ не подшутилъ надъ нами? Полковникъ Шаберъ точно умеръ, жена его вышла за Графа Феррана, у насъ есть ея дѣло."
   -- "Оно отложено до завтра!..." сказалъ старшій писецъ... "нука, господа, за работу.... ничего не дѣлается!...."
   -- "Если бъ онъ былъ Полковникъ Шаберъ, то не далъ бы, думаете вы, пощечины Симонену, когда тотъ прикинулся глухимъ?" молвилъ четвертый писецъ, считая это замѣчаніе болѣе заслуживающимъ вѣроятія, чѣмъ сдѣланное третьимъ писцомъ.
   -- "Точно, теперь это еще не рѣшено; такъ пойдемте въ театръ посмотрѣть Тальму въ Неронѣ; мы возьмемъ дожу, a Симоненъ отправптпся въ партеръ."
   Старшій писецъ усѣлся за столь, всѣ послѣдовали его примѣру, и перья заскрипѣли по бумагѣ.
   Вотъ забавы, которыя со временемъ, при воспоминаніяхъ нашихъ о молодости, заставляютъ насъ восклицать: славное тогда было житье!
   

§ II.
ВОСКРЕСЕНЬЕ.

   Въ часъ ночи, назвавшійся Полковникомъ Шаберомъ, постучалъ въ ворота Г. Дервиля, Адвоката при трибуналѣ 1-й инстанціи Сенскаго Департамента. Привратникъ объявилъ, что Г. Дервиль еще не возвращался; но проситель, сославшись на писцовъ, вошелъ къ знаменитому законнику, который, не смотря на свои молодыя лѣта, извѣстенъ былъ за самаго дѣловаго человѣка?
   Старикъ не мало удивился, видя, что письмоводитель подбираетъ для доклада бумаги въ той самой комнатѣ, гдѣ поутру завтракали.
   Тотъ, съ своей стороны не менѣе изумленный, поклонивишсь Полковнику, предложилъ ему сѣсть; на что онъ, не медля, согласился.
   -- "Признаюсь вамъ, Милостивый Государь, я полагаю, что вы на смѣхъ назначили мнѣ вчера такой ранній часъ для свиданія съ Г. Адвокатомль", сказалъ старикъ съ принужденною улыбкою, посредствомъ которой несчастный старается казаться веселымъ.
   -- "Писцы точно шутили и вмѣстѣ говорили правду. Г. Дервиль, по привычкѣ или просто по страсти, выбралъ для просмотра бумагъ это время. Тутъ-то развертываются вполнѣ необычайныя его соображенія. Онъ любитъ быть одинъ въ совершенной тишинѣ, и отъ всѣхъ это скрываетъ. Въ теченіе шести лѣтъ, вы третій приходите въ такую пору. Принявшись ночью за работу, онъ разсматриваетъ каждое дѣло, читаетъ иной разъ часовъ пять, шесть, потомъ звонитъ и излагаетъ свои мысли. Днемъ выслушиваетъ просителей, вечеромъ, среди свѣтскаго шума, обдумываетъ ихъ процессы, и признавался самъ, что иногда счастливѣйшія идеи раждались у него во время разговоровъ и смѣха. Вотъ его жизнь. Онъ чрезвычайно дѣятеленъ, за то и много получаетъ денегъ."
   Старикъ молчалъ, но лице его приняло такое безсмысленное выраженіе, что удивленный письмоводитель, взглянувъ на него, пересталъ имъ заниматься. Спустя нѣсколько минутъ, пришелъ и Г. Дервиль.
   Молодой Адвокатъ, одѣтый по послѣдней модѣ, въ бальномъ костюмѣ, остановился и какъ бы остолбенѣлъ, увидѣвъ въ полуосвѣщенной темнотѣ ожидавшаго его просителя.
   Полковникъ Шаберъ тоже стоялъ неподвижно, какъ восковая фигура изъ Курціева кабинета, но одна эта неподвижность не была бы причиною удивленія, происходившаго вообще отъ неестественности его вида. Онъ былъ высокъ, сухъ, глаза его, казавшіеся подернутыми прозрачною сѣткой, можно бъ даже было счесть оловянными, если бъ при мерцаніи свѣчей они неотливали синеватаго отблеска, лице блѣдное, стальное, мертвое; шея его затягивалась обрывкомъ чернаго платка; описывавшимъ темный кругъ и выдавшуюся изъ-за него голову, человѣкъ съ воображеніемъ принялъ бы его, невидя корпуса, за случайно образовавшійся въ воздухѣ силуэтъ: словомъ,; это была безъ рамы Рембрандова картина. Поля шляпы, нависшія на лобъ, отбрасывали тѣнь на лице его, и отъ сего простаго, но страннаго дѣиствія, становились явственнѣе рѣзкія морщины, глубокія впадины и умерщвленныя чувства безжизненной физіономіи. Совершенная неподвижность и потухшіе взоры вполнѣ согласовалисъ съ выраженіемъ жалкаго безумія и со всѣми унизительными признаками лишенныхъ ума, производившими впечатлѣніе ужасное, неизъяснимое на языкѣ человѣческомъ.
   Но наблюдателемъ и особенно Адвокатомъ могли быть замѣчены въ семъ почти разрушенномъ старцѣ, въ семъ обломкѣ жизни, черты глубокой скорби, свидѣтели бѣдствій, истерзавшихъ душу нѣкогда прекраснаго тѣла: такъ капли воды, падающія съ неба, искажаютъ въ теченіе временъ великолѣпный мраморъ..... Докторъ, Авторъ, Судья, обдумали бы цѣлую драму при видѣ сего олицетвореннаго, высокаго ужаса, о коемъ малѣйшее понятіе подало бы вамъ фантастическія изображенія, набрасываемыя живописцами, между дѣломъ и разговорами, по краямъ ихъ литографическихъ камней.
   Увидѣвъ Адвоката, старикъ содрогнулся въ судорогахъ, какъ Поэтъ, внезапнымъ стукомъ выведенный изъ задумчивости, среди ночнаго безмолвія; потомъ поспѣшно всталъ, чтобъ поклониться, но парикъ, приставши къ засаленной кожѣ внутри шляпы, остался въ ней, и Полковникъ вдругъ обнажилъ изувѣченную голову. Поперегъ ея проходилъ толстый рубецъ и оканчивался съ одной стороны у самаго затылка, a съ другой у праваго таза. Парикомъ закрывалась прежде эта зажившая рана, которою, по всей вѣроятности, голова была раздвоена.
   Ни Адвокатъ, ни его сотрудникъ, не подумали о смѣхѣ: ихъ поразилъ ужасомъ разрубленный черепъ, или, какъ бы другіе выразились, трупъ безголовый: ибо первою мыслію при взглядѣ на знакъ такой раны было то, что послѣ нея уже не могъ имѣть мѣста разсудокъ.
   Если это и не Полковникъ Шаберъ, то все же славный воинъ!.... помыслили они.
   -- "Кого я пмѣю честь впдѣть?" спросилъ Дервиль.
   -- "Полковника Шабера... умершаго при Эйлау," отвѣчалъ старикъ.
   При сихъ странныхъ словахъ, Адвокатъ и его помощникъ обмѣнялись взорами, значившими: онъ сумасшедшій.
   -- "Милостивый государь", продолжалъ Полковникъ: "я вамъ одному желалъ бы ввѣрить свою тайну..."
   Неустрашимость, свойственная Адвокатамъ -- достойна замѣчанія. Отъ навыка ли, видѣть у себя множество людей, или по глубокому чувству законнаго покровительства, или по увѣренности въ важности своего званія, они, подобно Священникамъ и Докторамъ, посѣщаютъ всѣхъ и принимаютъ сами, ничего не опасаясь.... Гражданская доблесть!....
   Дервиль сдѣлалъ знакъ, и по оному подчиненный его удалился.
   "Днемъ я не скупъ на время," сказалъ Адвокатъ, "но съ наступленіемъ ночи для меня дорога каждая минута, и такъ прошу объясняться внятнѣе и короче: я остановлю васъ на томъ, что покажется мнѣ темнымъ!.... извольте."
   Молодой человѣкъ, усадивъ необыкновеннаго просителя, и сѣвъ самъ къ столу, началъ было пробѣгать дѣла и вмѣстѣ съ большимъ вниманіемъ слушать умершаго Полковника, но скоро отложилъ бумаги.
   -- "Вы знаете, можетъ быть," началъ покойникъ: "что я командовалъ кавалерійскимъ полкомъ при Эйлау и много способствовалъ блистательной атакѣ Мюрата. Къ несчастью, этотъ историческій фактъ сохраненъ въ извѣстномъ сочиненіи: Побѣды и Завоеванія, гдѣ смерть моя описана со всею подробностію. Наша кавалерія разрѣзала три непріятельскія линіи, которыя, построившись снова, принудили насъ сквозь нихъ прорубаться; разсѣявъ непріятеля, мы возвращались уже къ Императору, какъ вдругъ попался намъ свѣжій большой отрядъ: я бросаюсь на него, но меня атакуютъ два офицера, совершенные гиганты, и разрубаютъ мой черепъ, я упалъ съ лошади. Мюратъ хотѣлъ меня выручить, но пронесся по мнѣ со всей своей бригадой, человѣкъ тысячи три.... не взыщите, что такъ мало.... О смерти моей доложили Государю, который, любя меня, желалъ знать, нѣтъ ли средства спасти того, кому онъ отчасти обязанъ былъ столь славнымъ дѣломъ: отдалъ приказъ отыскать меня и перенесть въ походный госпиталь, сказавъ, и можетъ быть, равнодушно: посмотрите, не дышитъ-ли еще бѣдный Шаберъ? Проклятые Эскулапы, знавши, что по мнѣ пронеслись два отчаянные полка, не помню, осматривали меня или нѣтъ, но только донесли, что я умеръ, и реляція о томъ была написана въ порядкѣ, съ соблюденіемъ всѣхъ установленныхъ правилъ."
   Слыша удивительныя, если не правдоподобный разсказъ своего просителя, Адвокатъ облокотился лѣвою рукою на столъ, подперъ ею голову, и взглянувъ на Полковиика, сказалъ: "Знаете ли, милостпвый государь, что я Адвокатъ Графини Ферранъ, вдовы Полковника Шабера!"
   -- "Да, моей жены!... Послѣ безчисленныхъ и безполезныхъ попытокъ у законниковъ, которые принимали меня за сумасшедшаго, я рѣшился обратиться къ вамъ... Не распространяясь теперь о всѣхъ моихъ несчастіяхъ, передамъ происшествія такъ, какъ они дошли до меня, по разнымъ обстоятельствамъ, извѣсганымъ одному Богу, я принужденъ многіе изъ нихъ представлять въ видѣ догадокъ.
   "Полученныя мною раны весьма естественно произвели во мнѣ родъ каталепсіи, оцѣпенѣніе во всѣхъ членахъ, я, по заведенному обыкновенію, былъ обобранъ, раздѣтъ донага и зарытъ съ мертвыми....
   "Позвольте разсказать вамъ поподробнѣе о случаѣ, который точно можно считать моею смертію....
   "Въ Стутгардѣ я встрѣтилъ стараго квартермистра нашего полка, почтеннаго человѣка, лишь одинъ онъ захотѣлъ узнать меня и объяснилъ мнѣ чудесное мое спасеніе: по его словамъ, въ одно время со мною ранена была пулею въ бокъ и моя лошадь; мы упали вмѣстѣ и я весь подвернулся подъ ея тѣло.
   "Очнувшись въ могилѣ, я почувствовалъ, что нахожусь въ такомъ положеніи и въ такой атмосферѣ, о которыхъ не въ силахъ сообщить вамъ идеи, хоть бы сталъ толковать до завтра. Воздухъ, которымъ дышалъ я, былъ жарокъ, убійственъ, хочу подвинуться -- нѣтъ мѣста.... Открываю глаза, ничего не вижу; я опамятовался при мысли, что умру отъ духоты, и это заглушало нестерпимую боль, выведшую меня изъ мертваго усыпленія. Въ ушахъ моихъ раздавался сильнѣйшій звонъ, я слышалъ или воображалъ, что слышу, утверждать не смѣю, стоны изъ подъ груды труповъ, на которыхъ лежалъ я.
   "Не смотря на то, что эти минуты помню я весьма не ясно, воспоминанія мои перебиты, и еще мучительнѣйшія страданія, испытанныя мною послѣ, смѣшали всѣ мои идеи, -- бываютъ ночи, что мнѣ чудятся удивительные вздохи... Но ужаснѣе всего была тишина, какой я нигдѣ не встрѣчалъ, потомъ точно тишина могильная.
   "Поднявъ руки, я ощутилъ надъ моей головой пустоту, усиливался ее измѣрить, и не постигалъ, отъ чего она могла произойти.-- Вѣроятно, по безпечности или по торопливости съ которою кидали безъ разбора и Полковниковъ и рядовыхъ, два тѣла образовали надо мною треугольникъ, какіе дѣлаютъ изъ картъ дѣти, строя домики. Я началъ обшаривать кругомъ съ непостижимою скоростію; медлить было нечего, поймалъ свободную руку, Геркулесовскуіо, и ей былъ обязанъ своимъ спасеніемъ. Безъ этой неожиданной находки, я бы погибъ!.... Въ изступленіи принялся я раздвигать трупы, отдѣлявшіе меня отъ брошенной на насъ земли, говорю на насъ, какъ будто бы мы были живые... Я не ослабѣвалъ, и не понимаю, какъ успѣлъ разрушить сводъ изъ человѣческихъ тѣлъ, составлявшихъ преграду между жизнію и мною; правда, со мной было три руки, и найденный рычагъ, дѣйствуя отчаянно, доставлялъ мнѣ немного воздуха..,.
   "Наконецъ я увидѣлъ свѣтъ... но чрезъ снѣжную глыбу... и тутъ почувствовалъ, что голова моя открыта, разможженные остатки ея, также моихъ товарищей и лошади, можетъ быть, къ счастію, облѣпили меня какъ бы натуральнымъ пластыремъ. -- Едва черепъ мой коснулся снѣга, со мной сдѣлался обморокъ, но около меня отъ теплоты обтаялъ кружокъ, чрезъ который я безъ памяти кричалъ часа два.... Когда же пришелъ въ себя, сіяло солнце.... я сталъ приподниматься, упираясь ногами въ окостенѣлые бока.... До человѣчества ли было мнѣ! Напослѣдокъ одна женщина осмѣлилась подойти къ моей головѣ, высунувшейся изъ земли на подобіе гриба... Словами не выразить неистовства, съ какимъ я долго... да, долго смотрѣлъ на Нѣмцевъ, которые удалялись, слыша голосъ и не замѣчая ничего. -- И такъ я былъ высвобожденъ и перенесенъ моею спасительницею и ея мужемъ въ бивачный шалашъ.
   "Во мнѣ возобновилась прежняя болѣзнь: я не въ состояніи вамъ объяснить ее, но, по увѣренію моихъ избавителей, это былъ родъ паралича: у меня отнялись всѣ члены.
   "Шесть мѣсяцевъ оставался я между жизнію и смертью, не владѣя вовсе языкомъ, или же заговариваясь... Въ послѣдствіи меня помѣстили въ Крейславскую больницу.
   "Представьте себѣ, что изъ могилы вышелъ я, какъ изъ утробы матери, и когда десять мѣсяцевъ спустя, вспомнивъ, что я Полковникъ Шаберъ, попросилъ своего присмотрщика обходиться со мной повѣжливѣе, всѣ мои сосѣди расхохотались.
   "Однако жъ Докторъ, конечно изъ самолюбія, ручался за мое выздоровленіе, н со временемъ, узнавъ отъ меня о моемъ несчастіи, велѣлъ отыскать могилу, откуда я былъ вытащенъ, допросить моихъ благодѣтелей о днѣ и часѣ, когда меня нашли, и въ точности описать мои раны, къ чему прибавилъ собственное обо мнѣ свидѣтельство и описаніе. Но у меня нѣтъ ни этихъ важныхъ актовъ, ни объявленія, поданнаго мною Нотаріусу города Крейслау, въ доказательство, что я дѣйствительно Графъ Шаберъ.
   "По военнымъ происшествіямъ изгнанный изъ того города, я постоянно скитался, какъ бродяга, и мірскимъ подаяніемъ съискивалъ себѣ пропитаніе, меня считали за безумнаго, коль скоро я начиналъ говорить о своемъ приключеніи, а чтобы достать акты, которые бы могли подтвердить мои слова, не имѣлъ ни одного су... Отъ мученій я часто подвергался болѣзнямъ, и по цѣлымъ мѣсяцамъ лежалъ въ городкахъ, гдѣ умирающему страдальцу подавали помощь, но ему въ глаза смѣялись, если онъ хотѣлъ быть Полковникомъ Шаберомъ...
   "Мной овладѣло какое-то бѣшенство, вредившее моему здоровью, и въ Стутгардѣ меня посадили въ тюрмяу, какъ полоумнаго. Судите сами по моему разсказу, не было ли въ самомъ дѣлѣ къ тому множества причинъ?
   "Послѣ двухъ годичнаго заточенія, между тѣмъ, какъ сторожамъ моимъ тысячу разъ говорено было: это бѣднякъ, помѣшанный на томъ, что онъ Полковникъ Шаберъ, я самъ усомнился въ сбыточности моего приключенія, унылъ, покорился своей участи, и ужъ не желалъ быть Полковникомъ Шаберомъ, лишь бы только вырваться изъ тюрьмы, и опять увидѣть Францію... Парижъ... Ахъ, милостивый государь, какой былъ восторгъ для меня!.."
   При сей рѣчи Графъ Шаберъ предался глубокой задумчивости, тайну которой Дервиль совѣстился вывѣдывать.
   -- "Въ одинъ прекрасный весенній день меня выпустили на волю съ десятью талерами, подъ тѣмъ предлогомъ, что я обо всѣхъ предметахъ разсуждалъ здраво, и болѣе не назывался Полковникомъ Шаберомъ. Признаюсь, въ то время, и даже теперь случаются минуты, что имя мое для меня несносно... я бы хотѣлъ не бытъ мною. Если бы болѣзнь совершенно истребила во мнѣ воспоминаніе о прежней жизни, я былъ бы счастливъ!... Увѣренность въ правахъ своихъ меня убиваетъ... Я бы снова вступилъ въ службу подъ другимъ именемъ, и почемъ знать, можетъ быть дослужился бы до Фельдмаршала..."
   -- "Я слушаю васъ, какъ бы во снѣ, у меня перемѣшались всѣ идеи... дайте мнѣ пртти въ себя..."
   -- "Вы первый", сказалъ Полковникъ съ меланхолическимъ видомъ: "выслушиваете меня такъ терпѣливо: въ васъ есть еще довѣренность... Ни одинъ Адвокатъ не хотѣлъ меня ссудить десятью червонными для полученія изъ Германіи бумагъ, необходимыхъ къ начатію процесса."
   -- "Какого процесса?" спросилъ Дервиль, все забывши.
   -- "Какъ, милостивый государь! Графиня Ферранъ моя жена и пользуется 30-ю тысячами ливровъ дохода, принадлежащаго мнѣ... Когда я говорилъ людямъ свѣдущимъ въ законахъ, людямъ умнымъ, что предполагаю оспоривать актъ о моей смерти и второй бракъ жены... они помирали со смѣху.. Я былъ похороненъ между мертвыми, теперь же похороненъ между живыми, подъ бременемъ обстоятельствъ, во всей вселенной, которая опять готова зарыть меня живаго въ могилу!.. нѣтъ; благодарю покорно."
   -- "Не угодноли вамъ продолжать, милостивый государь."
   --"Не угодноли!" вскричалъ несчастный старикъ, схвативъ молодаго человѣка за руку... "Вотъ первое слово""...
   Полковникъ заплакалъ... благодарность заглушала его голосъ. -- "Послушайте," молвилъ Адвокатъ: "сегодня я выигралъ въ карты 300 франковъ, такъ половину изъ нихъ мнѣ можно употребить для благополучія ближняго. Я немедленно распоряжусь вытребованіемъ бумагъ, о которыхъ вы говорили, a до высылки ихъ, чрезъ десять дней, буду доставлять вамъ по пятидесяти франковъ... Если вы Полковникъ Шаберъ, то вѣрно не оскорбитесь скудостью такой ссуды, снисходя къ недовѣрчивости, свойственной намъ, Адвокатамъ... но продолжапте..."
   Полковникъ, какъ остолбенѣлый, оставался съ минуту безъ движенія; убитый бѣдствіями, онъ разучился вѣрить, и гонялся за своимъ именемъ, своей славой, за самимъ собою, собственно изъ покорности тому неизъяснимому чувству, зародышъ коего таится въ сердцѣ каждаго, и которому обязаны мы алхимическими изслѣдованіями, астрономическими открытіями, страстью къ славѣ, Химіею, въ глазахъ своихъ онъ былъ уже предметомъ второстепеннымъ, какъ иногда для игрока тщеславіе, желаніе выигрыша дороже самыхъ денегъ,
   Такимъ образомъ слова Адвоката были какъ бы чудомъ для несчастливца, слишкомъ девять лѣтъ отвергаемаго всѣмъ свѣтомъ, женою, правосудіемъ... Каково же было для него найти теперь десять червонныхъ, въ коихъ такъ долго отказывали ему столько лицъ подъ разными изворотами? Полковникъ уподоблялся женщинѣ, страдавшей лѣтъ 12 лихорадкою, и потомъ считавшей себя больною въ день выздоровленія... Есть радости свыше всякаго вѣроятія.... поражающія насъ подобно молніи!
   Бѣдный страдалецъ, вполнѣ проникнутый признательностью, не въ состояніи былъ выразить ее. Мелочнымъ людямъ молчаніе его показалось бы холодностію, но Дервиль постигалъ силу честности въ этой безмолвной неподвижности. Плутъ нашелъ бы, что говорить.
   -- "На чемъ же я остановился?" сказалъ Полковникъ съ простодушіемъ ребенка или воина... Въ настоящемъ солдатѣ часто бываетъ нѣчто дѣтское... и почти всегда что-то воинское въ дитяти.
   -- "На Стутгардѣ.... когда васъ выпустили изъ тюрьмы...." отвѣчалъ Адвокатъ.
   -- "Вы знаете мою жену?..." спросилъ вдругъ Полковникъ.
   -- "Да," отвѣчалъ Дервиль, кивнувъ головою...
   -- "Что она?"
   -- "Все еще прелестна."
   Старикъ махнулъ рукою и, казалось, былъ пожираемъ тайною скорбію, но съ торжественнымъ самоотверженіемъ, отличающимъ тѣхъ, кои испытаны кровью и огнемъ сраженій.
   -- "Милостивый государь!" сказалъ потомъ Полковникъ съ нѣкоторою веселостью -- (онъ дышалъ, выходилъ въ другой разъ изъ могилы, разогрѣвалъ слой снѣга, гораздо твердѣйшій въ сравненіи съ натуральнымъ, и впивалъ небесную атмосферу, вырвавшись изъ затворовъ).-- "Будь я молодъ, красивъ, то не испыталъ бы такихъ несчастій. Женщины вѣрятъ любовному краснорѣчію мужчинъ, отъ него землй подъ собой не слышатъ, рвутся.... завлекаютъ въ свои сѣти, разсыпаются мелкимъ бѣсомъ... A я былъ живой мертвецъ въ одеждѣ нашихъ прародителей, и походилъ болѣе на дикаря, нежели на Европейца, я, который въ 1790 году считался первымъ щеголемъ и красавцемъ.... я, Графъ Шаберъ!
   "Наконецъ, въ тотъ самый день, когда меня въ Стутгардѣ вышвырнули, какъ собаку, на улицу, я встрѣтилъ Квартермистра; о которомъ сказывалъ вамъ, по имени Бутена. Оба мы похожи были на пару клячъ, какая едва ли когда попадется. Я увидѣлъ его на гуляньѣ просящаго милостыни.... Ему не возможно было узнать меня... Мы зашли въ одинъ хромой трактиръ, и когда я назвалъ себя, ротъ моего товарища разразился громкимъ хохотомъ, подобнымъ треску разорванной мортиры... Его веселость ужаснула меня, открывъ происшедшія во мнѣ перемѣны... точно я по виду былъ не Графъ, a скорѣе калѣка, торгующій сѣрными спичками, и такъ меня не могли уже узнать и глаза покорнѣйшаго, признательнѣйшаго изъ друзей!... Я нѣкогда спасъ ему жизнь, но это была отплата тою же монетою... Не распространяясь въ мелочахъ, скажу вамъ, что въ Венеціи я безъ него погибъ бы подъ ударомъ кинжала въ одномъ не совсѣмъ благопристойномъ домѣ; но тогда я быдъ не Полковникомъ, a просто офицеромъ, какъ и Бунгенъ. По счастью, подробности этого происшествія извѣстны были намъ однимъ, и лишь только я ему ихъ напомнилъ, сомнѣніе его уменьшилось. Я разсказалъ ему странныя свои приключенія, и хотя мои глаза, мой голосъ, по словамъ его, чрезвычайно измѣнились, хотя я былъ безъ волосъ, безъ бровей, безъ зубовъ, съ побѣлѣвшей бородой, какъ Албиносъ, онъ призналъ во мнѣ своего Полковника, послѣ множества вопросовъ, на которые я отвѣчалъ ему удовлетворительно.
   "Тутъ онъ сообщалъ мнѣ свои похожденія, не менѣе моихъ удивительныя, послѣдствія Русской кампаніи, и отреченіе Наполеона: эта новость была одна изъ ужаснѣйшихъ для меня. Бутенъ возвращался съ Китайской границы, за которую успѣлъ пробраться, бѣжавши изъ Сибири. Мы оба были рѣдкіе обломки, довольно покатавшіеся по свѣту, какъ кремни морскіе.
   "Бывши попроворнѣе меня, Бутенъ рѣшился итти въ Парижъ, чтобъ увѣдомить Графиню Шаберъ о моемъ положеніт. Я написалъ къ ней преподробное письмо.... и это, милостивый государь, было уже четвертое....
   "Имѣй я родственниковъ, со мной того бы, можетъ быть, не случилось; но я крутый сирота, подкидышъ, солдатъ, котораго наслѣдство -- храбрость, семейство -- цѣлый свѣтъ, отечество, -- Всеблагое Провидѣніе... Нѣтъ, я имѣлъ и отца.... въ особѣ Императора.
   "Политическіе перевороты оправдывали молчаніе моей жены...
   "Бутенъ отправился. Ахъ! онъ былъ очень счастливъ.... держалъ при себѣ двухъ бѣлыхъ медвѣдей, славно выученныхъ и доставлявшихъ ему пропитаніе. Я далеко за нимъ слѣдовать не могъ: страданія не позволяли мнѣ дѣлать большихъ переходовъ, и я плакалъ при прощаньѣ, прошедши по возможности нѣкоторое разстояніе. Въ Карлсруэ, я опять почувствовалъ нервную боль въ головѣ, и шесть мѣсяцевъ пролежалъ въ углу трактира на соломѣ.
   "Душевныя муки конечно выше физическихъ, но менѣе возбуждаютъ состраданія... Помню, какъ я обливался горькими слезами предъ Стразбургской гостинницей, гдѣ нѣкогда я давалъ праздникъ; и гдѣ послѣ не вымолилъ себѣ даже куска хлѣба.
   "Слѣдовавши той дорогой, о которой мы условились съ Бутеномъ, я справлялся на каждой почтѣ, нѣтъ ли ко мнѣ письма и денегъ, но дотащился до самаго Парижа, ничего не получивши... Какимъ я не терзался отчаяніемъ!...
   "Бутенъ вѣрно умеръ, думалъ я.
   "Въ самомъ дѣлѣ онъ кончилъ жизнь при Ватерлоо, что я случайно узналъ въ послѣдствіи... и порученіе его къ моей женѣ вѣроятно осталось безъ успѣха.
   "Наконецъ я вошелъ въ Парижъ вмѣстѣ съ казаками... былъ безъ сапогъ, въ рубищѣ, и ночевавши на бивакахъ въ Клейскомъ лѣсу, самъ не понимаю, чѣмъ сдѣлался боленъ, послѣ чего; проходя предмѣстіе Св. Мартына, упалъ безъ чувствъ у дверей одной лавки... a очнулся въ домѣ Страннопріимныхъ.
   "Тамъ съ мѣсяцъ я былъ довольно благополученъ, потомъ, отпущенный безъ денегъ, но чувствуя себя здоровымъ, пошелъ и очутился на прелестной Парижской мостовой... Спѣшу въ улицу Монъ-Бланъ, гдѣ жила Графиня Шаберъ въ моемъ домѣ, но онъ уже не существовалъ, и мѣсто его спекуланты застроили другими домами. Не зная, что жена моя вышла за Графа Феррана, я ничего не могъ объ ней вывѣдать. Напослѣдокъ отправляюсь къ Адвокату, который прежде занимался моими дѣлами, и узнаю, что онъ сдалъ свою должность одному молодому человѣку. Тотъ, къ величайшему моему удивленію, разсказалъ мнѣ объ участи моего имѣнія, его переходъ, бракъ моей жены, рожденіе ею двухъ дѣтей, и когда я себя назвалъ Полковникомъ Шаберомъ, онъ такъ откровенно расхохотался, что я долженъ былъ его оставить. Вспомнивъ мое заточеніе въ Стразбургѣ, и не желая возобновить его въ Шарантонѣ, я рѣшился дѣйствовать разсудительнѣе. Распросивши, гдѣ живетъ моя жена, лечу къ ней съ сердцемъ, полнымъ надежды.
   "И что же?" вскричалъ Полковникъ съ изступленіемъ: "я не иначе былъ допущенъ, какъ назвавшись вымышленнымъ именемъ, и вытолкнутъ за дверь, когда хотѣлъ дойти до нея подъ своимъ настоящимъ.
   "По цѣлымъ ночамъ я оставался какъ бы прикованнымъ къ воротамъ, чтобъ увидѣть Графиню Ферранъ, пріѣзжавшую съ поздняго бала по утру... Мой взоръ пробивался въ коляску, летѣвшую передъ моими глазами съ быстротою молніи, и едва успѣвалъ ловить черты той, которая миѣ болѣе не принадлежала....
   "О, съ этой поры, я сталъ жить для мщенія," закричалъ старикъ удушливымъ голосомъ, выпрямившись предъ Дервилемъ...
   "Она слышала, что я живъ еще, она получила два письма послѣ моего возвращенія... Если она меня не любитъ, то я ее люблю и ненавижу, ею дышу и проклинаю ее... Бездушная женщина!... обязана мнѣ состояніемъ, всѣмъ счастіемъ, и не хотѣла пожертвовать для меня ста су, чрезъ постороннія руки... Она!... она!... Но, терпѣніе...."
   При сихъ словахъ, старый воинъ повалился на стулъ и опять пришелъ въ неподвижное положеніе.
   Г. Дервиль безмолвно смотрѣлъ на своего просителя.
   -- "Дѣло презавязчивое!" сказалъ онъ наконецъ машинально. "Даже предположивши законность бумагъ, которыя должны находиться въ Гейльсбергѣ, Богъ знаетъ, выиграемъ ли мы."
   --"О," возразилъ съ холодностію Полковникъ, гордо поднявши голову: "коль суждено мнѣ проиграть мое дѣло, то я знаю, какъ умереть... только не одному..."
   Тутъ старикъ исчезъ; глаза его запылали местью.
   -- "Не пришлось бы обратиться къ мировымъ переговорамъ," замѣтилъ Адвокатъ.
   -- "Къ мировымъ переговорамъ!" повторилъ Полковникъ. "Существую я или нѣтъ?"
   -- "Милостивый государь!" возразилъ Адвокатъ: "Вы, надѣюсь, послѣдуете моему совѣту... Ваше дѣло будетъ моимъ собственнымъ... Вы скоро увѣритесь въ участіи, которое беру въ вашей судьбѣ, почти безпримѣрной въ юридическихъ лѣтописяхъ... Между тѣмъ, вручу вамъ записочку къ моему Нотаріусу: отъ него вы подъ расписку будете получать назначенныя деньги. Вамъ было бы неприлично искать здѣсь вспоможенія.... Если вы Полковникъ Шаберъ, то никому не должны обязываться, и отъ меня вы примете деньги въ видѣ займа."
   Столь утонченная вѣжливость со стороны молодаго человѣка извлекла слезы изъ глазъ старца....
   Дервплъ поспѣшилъ встать и пошелъ въ свой кабинетъ. Потомъ вскорѣ возвратился съ открытымъ письмомъ, и Полковникъ Шаберъ, держа его въ рукахъ, ощупалъ сквозь бумагу монету.
   -- "Прошу васъ наименовать мнѣ всѣ акты и мѣста," сказалъ Адвокатъ.
   Воинъ продиктовалъ, что нужно, поправилъ орѳографію въ названіяхъ, взявъ одною рукою шляпу, посмотрѣлъ на Г. Дервиля, и протянувъ ему другую изсохшую руку, отъ души произнесъ:
   -- "Вѣрьте, милостивый государь, что послѣ того, кто научилъ меня грамотѣ, и Императора... вы первый, которому я одолженъ всѣхъ болѣе... Вы отличный..."
   Адвокатъ пожалъ Полковнику руку, проводилъ его на лѣстницу и посвѣтилъ ему...
   -- "Ну," сказалъ Дервиль своему письмоводителю: "я слышалъ исторію, за которую, можетъ быть, поплачусь 25 луидорами. Но не пожалѣю объ нихъ, хоть и буду обманутъ.... Тогда я въ правѣ сказать, что видѣлъ превосходнѣйшаго актера нашего времени."
   Подковникъ, вышедши на улицу, и приблизясь къ фонарю, принялся перетирать полученную отъ Адвоката монету въ 20 франковъ, долго любовался ею при отраженіи свѣта, и напослѣдокъ закричалъ: "пойду купить себѣ цигарокъ!"
   

§ III.
ДВА ВИЗИТА.

   Спустя четыре мѣсяца послѣ ночнаго совѣщанія между Полковникомъ Шаберомъ и Г. Дервилемъ, Нотаріусъ, которому поручено было производитъ выдачу денегъ необыкновенному просителю, пришелъ къ Адвокату по одному дѣлу, и потребовалъ съ него 600 франковъ, данныхъ Графу Шаберу.
   -- "Ты содержишь старую армію," сказалъ, смѣясь, Нотаріусъ,
   -- "Премного тебѣ благодаренъ, что ты мнѣ объ этомъ напомнилъ," отвѣчалъ Дервилъ. "Моя филантропія не такъ далеко простиралась... я теперь боюсь быть одураченнымъ за свой патріотизмъ."
   Въ эту минуту онъ увидѣлъ на конторкѣ пакеты, и взоры его были поражены продолговатыми, квадратными и треугольными штемпелями краснаго и синяго цвѣта, приложенными къ конверту, шедшему чрезъ Прусскую, Австрійскую и Баварскую почту.
   -- "Ну, вотъ и развязка комедіи," сказалъ Дервиль, улыбаясь. Схватилъ письмо, распечаталъ: оно писано было по-Нѣмецки.
   -- "Г. Букаръ!" закричалъ онъ своему письмоводителю.
   Тотъ явился. -- "Переведите сами это письмо, и какъ можно скорѣе..."
   Берлинскій Нотаріусъ, съ которымъ сносился Г. Дервпль, извѣщалъ его, что просимые имъ акты доставятся къ нему чрезъ нѣсколько дней; что акты сіи совершены въ порядкѣ и облечены всѣми законными формами. Къ сему присовокуплялъ онъ, что въ Прейсишъ-Эйлау живы многіе свидѣтели, допрошенные по всѣмъ правиламъ судопроизводства, и между прочими женщина, которой Графъ Шаберъ обязанъ спасеніемъ жизни....
   -- "Дѣло-то беретъ серіозный оборотъ," сказалъ Дервиль. Затѣмъ взглянувъ на адресъ Полковника, означенный на данной Нотаріусу распискѣ, рѣшился тотъ же часъ итти къ своему просителю, и увѣдомить его о скорой присылкѣ документовъ.
   
   Графъ Шаберъ жилъ въ улицѣ Орлеанъ-Сенъ-Марсель, занимая родъ берлоги, какихъ довольно въ Парижскихъ предмѣстіяхъ. Это была тѣсная лачужка, складенная нѣкогда изъ стараго щебня, и принадлежавшая скотнику. Дворъ заваленъ былъ навозомъ, тамъ кудахтали куры, поросята разгуливали на свободѣ; многочисленныя ceмейства кроликовъ разводились за ржавою рѣшеткой.
   Видъ двора сквозь ветхія съ трещинами ворота представлялъ одну изъ Парижскихъ картинъ, которой вообразить себѣ не могутъ иностранцы и, вообще, нетамошніе жители. Надобно самому разсмотрѣть тощія деревья, высокія лозы, жаждущія воздуха, какъ узники изъ-за оконъ съ желѣзными переплетами; надобно самому полюбоваться большими искривленными жестянками, смирною рѣдкою клячею, старымъ издыреннымъ тряпьемъ, употребляемымъ на вытиранье сливочныхъ горшковъ и просушиваемыхъ на солнцѣ... a въ добавокъ, не забудьте ребятишекъ, которые либо гнѣздятся въ соломѣ, либо льнутъ къ воротамъ подобно плющу; цвѣтъ растреснувшихся стѣнъ и сдвинутыя съ петель двери, тогда вы будете имѣть понятіе о родѣ этихъ пейзажей и неожиданныхъ сценахъ, составляющихъ рѣзкую противоположность съ зрѣлищами роскоши, шумными веселостями и фантастическими издѣліями въ улицахъ Піятръ-Сентъ-Авра, Оньяръ, Вѣнець и другихъ.
   Адвокатъ не вдругъ отыскалъ своего просителя, потому, что лачужка его на этотъ разъ оставалась только подъ присмотромъ трехъ беззаботныхъ мальчишекъ. Одинъ, вскарабкавшись на двухъ-колесную телѣгу съ недоспѣлыми зернами, бросалъ камни въ трубу сосѣдняго дома, надѣясь что нибудь тамъ испортить, другой тормошилъ поросенка, a третій, подобно звѣрьку, катался по соломѣ. Когда Г. Дервиль спросилъ, гдѣ живетъ Полковнцкъ Шаберъ, они, молча, посмотрѣли на него съ лукавою простотою, (если только можно соединить сіи два слова)... Дервиль вѣжливо повторилъ вопросъ свой... но плутовское перемигиванье шалуновъ вывело его изъ терпѣпія, и онъ обратился къ нимъ съ забавными угрозами, которыми молодые люди считаютъ себя въ правѣ осыпать дѣтей.
   Они отвѣчали на это не человѣческимъ гоготомъ, Дервиль раскричался, и Полковникъ, по голосу его, вышелъ съ невыразимымъ военнымъ хладнокровіемъ на порогъ своей каморки, между чуланомъ и комнатой самого скотника. Старый служивый держалъ во рту съ коротенькимъ чубукомъ трубку, обтянутую чахломъ, поднялъ козырекъ ужасно засаленнаго картуза, и увидѣвъ Адвоката, пошелъ къ нему чрезъ грязь съ открытой головой безъ парика, и дружески скомандовалъ мальчишкамъ:
   -- "Смирно!.."
   Тѣ почтительно затихли, что показывало власть надъ ними стараго воина.
   -- "Зачѣмъ вы ко мнѣ не написали?..." сказалъ онъ Адвокату. -- "Ступайте вдоль стѣны, тутъ есть вымощенная тропа," примолвилъ Шаберъ, замѣтивъ нерѣшимость Дервиля, нехотѣвшаго перепачкать себѣ ноги.
   Послѣ немногихъ скачковъ Дервиль добрался до порога двери, откуда вышелъ Полковникъ, которому, казалось, было непріятно, что онъ вынужденъ принимать своего Адвоката въ такой комнатѣ.
   Дѣйствительно, въ ней былъ только одинъ стулъ; Графскую постель составляли нѣсколько пучковъ соломы, прикрытыхъ, по человѣколюбію хозяйки, двумя или тремя шпалерными обрывками, какіе подкладываютъ подъ себя молочницы въ своихъ телѣжкахъ.
   Полъ былъ просто земляной, устланный свѣжею соломою; a перегородка, возлѣ которой спалъ Полковникъ, въ отвращеніе сырости отъ треснувшихъ, заплѣсневѣлыхъ стѣнъ, задергивалась рогожей. Знаменитая шинель висѣла на гвоздѣ, въ углу стояли двѣ пары изношенныхъ сапоговъ, бѣлья же и слѣдовъ не было, но на столѣ, усѣянномъ червоточинами, лежали бюллетени Главной Арміи, перепечатанные Планшеромъ.
   Ясная физіономія Полковника выражала спокойствіе. Надежда, полученная имъ послѣ свиданія съ Дервилемъ, и которою, по видимому, страдалецъ поддерживалъ себя, казалось, измѣнила самыя черты его. Онъ былъ здоровъ, не такъ старъ и не столь изувѣченъ.
   -- "Не безпокоитъ ли васъ табачный дымъ," спросилъ Полковникъ, подставляя Дервилю подуразвалившіися стулъ.
   --"О, нѣтъ," отвѣчалъ Дервиль: "однако, Полковникъ, у васъ здѣсь ужасно худо."
   Слова сіи вырвались у Дервиля отъ размышленій, происходившихъ изъ недовѣрчивости, извинительной Адвокатамъ, и горестной опытности, рано пріобрѣтаемой ими при видѣ нравственныхъ бореній, коихъ они бываютъ свидѣтелями.
   Вѣрно онъ тратитъ мои деньги, подумалъ Дервиль, на исполненіе трехъ добродѣтелей старыхъ воиновъ: на игру, вино и женщинъ!
   -- "Да.... Милостивый государь, здѣсь точно нѣтъ роскоши... это походный бивуакъ... Но..."
   Тутъ Графъ Шаберъ бросилъ проницательный взглядъ на Дервиля.
   -- "Но," продолжалъ онъ потомъ: "я ни противъ кого не виноватъ, никого не оскорбилъ... и отъ того вездѣ спокоенъ!..."
   Адвокатъ, разсудивъ, что ему не ловко спрашивать у своего кліента отчета въ деньгахъ, сказалъ:
   -- "Отъ чего же вы не поселились въ самомъ городѣ... и тамъ жить немного дороже..."
   -- "Все это правда!" отвѣчалъ Полковникъ; "но мои добрые хозяева призрѣли меня, кормили около года... Отецъ этихъ трехъ малютокъ старый Египтянинъ {Такъ называютъ солдаты тѣхъ, которые были въ Египетскомъ походѣ.}, видѣлъ пирамиды, a я не выучилъ еще его дѣтей читать... поставить ихъ значило бъ быть неблагодарнымъ."
   -- "Однако жъ за ваши деньги онъ могъ бы лучше помѣстить васъ."
   -- "Помилуйте! его дѣти также спятъ на соломѣ! У него съ женой тоже постель не завидная!... Вы видите... Они стѣснены... взяли на себя обязанность сверхъ силъ... выручи я свое состояніе! но довольно объ этомъ..."
   -- "Завтра или послѣ завтра я долженъ получить, Полковникъ, ваши документы, и скажу вамъ прекрасную новость: ваша избавительница еще жива."
   "Чортъ побери! Вотъ мы и съ деньгами!..."
   Съ сими словами онъ бросилъ трубку объ полъ... и какую же... безцѣнную! но это было слѣдствіе весьма естественнаго великодушнаго порыва.
   -- "Полковникъ! я долго размышлялъ о вашемъ дѣлѣ, и по моему мнѣнію, полюбовная сдѣлка вѣрнѣе формальнаго процесса... я бы сегодня же сходилъ къ Графинѣ Ферранъ, но не рѣшился, не предваривъ васъ..."
   -- "Пойдемте вмѣстѣ."
   
   -- "Нѣтъ," возразилъ Адвокатъ: "вы все испортите... Подумайте напередъ, Полковникъ: ваше дѣло выходитъ изъ обыкновеннаго порядка, оно разрѣшается не столько законами, сколько совѣстью, и требуетъ третейскаго разбора. Противъ васъ ваша жена и другой ея мужъ, люди сильные, которые могутъ имѣть вліяніе на судей. Формальные же процессы... почти безконечны: вы начнете искъ; противники станутъ оспоривать ваши акты, приплетутъ бездну вопросовъ постороннихъ при разборѣ дѣла, пойдутъ разногласія, и оно потянется до высшей инстанціи. Вы не дождетесь его окончанія, a судьи врядъ ли приговорятъ вамъ обезпеченіе, и процессъ васъ замучитъ."
   -- "Я не погибъ же при всѣхъ несчастіяхъ," отвѣчалъ Полковникъ... "Но ступайте къ моей женѣ! -- я на васъ полагаюсь."
   Графъ Шаберъ проводилъ Дервиля до самой улицы.
   Адвокатъ прошелъ нѣсколько шаговъ, чтобъ сѣсть въ свой кабріолетъ, какъ вдругъ присталъ къ нему человѣкъ, по одеждѣ похожій на скотника.
   -- "Вы, сударь, конечно родственникъ Г. Шаберу... я бы хотѣлъ сдѣлать вамъ для него предложеніе: знаете ли, что мы приняли его къ себѣ, когда онъ, бѣднякъ, умиралъ съ голоду... въ ту пору я съ женой только что обзаводился нынѣшнимъ хозяйствомъ, купивши этотъ домикъ; денегъ y насъ не было; ну, да живучи съ расчетомъ, авось изворотимся, думалъ я, a пока надавалъ своему продавцу расписокъ, и послѣдней въ 600 франковъ срокъ оканчивался назадъ тому дней десять... Мы въ самомъ началѣ говорили Полковнику, что кромѣ хлѣба и молока, ничѣмъ не можемъ ему служить... На это онъ сказалъ, что разбогатѣетъ когда нибудь и за все заплаттъ. Вы же, кажется, впередъ дали ему денегъ... Такъ ли?... Узнавши отъ сесѣдей, что намъ прпходитъ плохо, онъ собралъ все, что получилъ отъ васъ, выкупилъ нашу расписку и отдалъ ее мнѣ... тогда, какъ мы знали, что у него и табаку не всегда доставало, самаго важнаго!... Каково же!... И послѣ этого мы теперь его должники. Вы, по его разсказамъ, человѣкъ добрый: не откажитесь ссудить намъ сотню экю, чтобъ мы могли сдѣлать почтенному жильцу платье, поубрать его комнату... Убогая наша пища, да плохая квартира, не стоятъ 600 франковъ... Мы бы готовы отъ всего сердца не молокомъ отблагодарить его.... Ручаюсь честью, что себя заложу, a отдамъ вамъ долгъ -- это также вѣрно, какъ я Луи-Вернье."
   Дервиль, взглянувъ на него, посмотрѣлъ опять на его домикъ, дворъ, стойла, кроликовъ, ребятишекъ, и тысячу мыслей пришло ему въ голову.
   -- "Ты иногда погуливаешь, мой любезный?"
   -- "Случается таки, сударь... надобно жъ иной разъ повеселиться."
   "И прекрасно!.. Ну, я охотно дамъ тебѣ, чего просишь.... и даже больше, но не отъ себя. Полковникъ будетъ въ состояніи помогать вамъ, и я не хочу лишать его этого удовольствія."
   -- "Но скоро ли того дождемся?"
   -- "Да, скоро."
   -- "Ахъ, какъ я радъ за него!.."
   И темножелтое лице говоруна, казалось, прояснилось веселостью.
   Графъ Ферранъ жилъ въ Варенской уліщѣ, занимая одинъ изъ отличнѣйшихъ домовъ Сенъ-Жерменскаго предмѣстія.,
   Бывши простымъ докладчикомъ при Наполеонѣ, онъ вошелъ къ нему въ милость по своему имени и личнымъ достоинствамъ, при возстановленіи же Бурбоновъ быстро поднялся въ политической сферѣ.
   Г. Ферранъ сопровождалъ Лудовика XVIII въ Гентъ. Потомъ возъимѣлъ сильное вліяніе на Тайный Совѣшъ, въ которомъ онъ былъ Членомъ, и по видимому, мѣтилъ въ Перы или Министры. Притомъ, будучи лѣтъ тридцати четырехъ, милъ, ловокъ, строенъ и вообще пріятной наружности, онъ нравился, и когда женился на Полковницѣ Шаберъ, никто этому не удивлялся. Въ то время Графъ Ферранъ былъ небогатъ, но принадлежалъ къ древней парламентской фамиліи, имѣвшей большія связи, и постановденіе, о которомъ упоминалось въ началѣ повѣсти, предоставило ему два владѣнія: такимъ образомъ жена Графа Шабера, вышедъ замужъ по любви, случайно составила вмѣстѣ и выгодную партію.
   Графиня была молода, прекрасна, богата, любезна, но избалована похвалами и пріучена властвовать, играла роль свѣтской дамы, дышала атмосферою роскоши, величія и безпечности, гдѣ праздники, концерты, суетныя заботы заставляли ее вести жизнь пустую, безъ размышленія; дѣтей она любила не такъ, какъ мать, a для тона, изъ прихоти, и не измѣняла своему любовнику, бывшему послѣ ея мужемъ, потому только, что тотъ льстилъ ея самолюбію, былъ въ силѣ, красивъ собой и всегда влюбленъ въ нее.
   Графиня походила на многихъ модныхъ женщинъ, которыя въ душѣ не совсѣмъ были бы чужды добрыхъ наклонностей, по испорченныя дурнымъ воспитаніемъ, лестью, гостинною жизнью, становятся вѣтрены, насмѣшливы, полагаются слишкомъ на свою красоту, всѣмъ пренебрегаютъ и жаждутъ увеселеній.
   И такъ жена Графа Шабера, захвативъ все его имѣніе, кружилась въ вихрѣ блестящаго обіцества, въ нѣдрахъ великолѣпія, тогда какъ несчастный мужъ ея влачилъ дни въ грязномъ домишкѣ между животными и скотникомъ.
   Изъ всего этого Адвокатъ выводилъ то замѣчаніе, что пригожая женщина не захочетъ узнать даже и любовника, если онъ покажется въ старой шинели, парикѣ и истасканныхъ cапогахъ!
   Дервиль принятъ былъ Графинею въ зимней столовой, гдѣ она изволила завтракать, играя съ обезьяной, привязанной къ столбику.
   -- "Здравствуйте, Г. Дервиль!" сказала она, продолжая поить обезьяну кофеемъ.
   Графиня была очаровательна въ утреннемъ платьѣ, волосы, небрежно подобранные къ верху, упадали изъ-подъ чепчика, придававшаго ей важный видъ. Золото, серебро, перламутъ сіяли на прелестномъ столикѣ, кругомъ благоухали цвѣты въ фарфоровыхъ вазахъ.
   Адвокатъ улыбался, глядя на эту картину, но улыбка его была язвительна и злобно выражала идеи вполовину философическія, вполовину насмѣшливыя, приходящія на умъ симъ людямъ, по должности своей обязаннымъ видѣть правду, познавать сущность вещей, не смотря на ложь, коею каждый прткрываетъ свое состояніе. Ростовщикъ, Докторъ, Адвокатъ, въ житейскомъ быту, суть три великіе жреца истины.
   -- "Графиня!" сказалъ Дервиль сухо, оскорбленный холоднымъ тономъ, съ которымъ она его встрѣтила: "я пришелъ поговорить съ вами о весьма важномъ дѣлѣ...."
   -- "Ахъ! вы приводите меня въ отчаяніе.... Графа нѣтъ дома."
   -- "Тѣмъ лучше, потому, что, бывши при нашемъ разговорѣ, онъ пришелъ бы въ отчаяніе. Вы отъ трехъ словъ моихъ задумаетесь: Графъ Шаберъ живъ." Она расхохоталась.
   -- "И такими шутками вы хотите заставить меня задуматься!" сказала Графиня, но была смущена необыкновеннымъ взглядомъ Адвоката; показывавшимъ, что онъ твердо въ своихъ словахъ увѣренъ и внутренно надъ нею смѣется.
   -- "Графиня!" произнесъ онъ съ холодно-колкою важностью: "вы видно не знаете всей угрожающей вамъ опасности? Начну съ того, что доказательства, неподверженныя ни малѣйшему сомнѣнію и ничѣмъ неоспоримыя, удостовѣряютъ о существованіи Графа Шабера. Вы проиграете процессъ, рѣшившись ложно опровергать это актомъ о его смерти, и второй вашъ бракъ непремѣнно признаютъ ничтожнымъ, но ваше несчастіе и стыдъ будутъ не въ томъ. Вы получили все состояніе отъ Графа Шабера, и не любили его, слѣдуя прихоти сердца, a не законамъ, установленнымъ отъ Бога и Правительства, теперь докажутъ, что онъ писалъ къ вамъ гораздо прежде истеченія назначеннаго Уложеніемъ срока, послѣ котораго вдова можетъ выйти за другаго..."
   -- "Это, сударь, вздоръ!" закричала она съ запальчивостью кокетки: "я никогда не получала писемъ Графа Шабера, и тотъ, кто называетъ себя этимъ именемъ, вѣрно какой нибудь мошенникъ, сорвавшійся съ висѣлицы..."
   -- "По счастью, мы здѣсь одни, и никто намъ лгать не мѣшаетъ... Но скажу вамъ, что есть свидѣтельство о полученіи вами перваго письма: оно было не простое, a съ приложеніемъ."
   -- "О! что до этого... то..."
   Графиня вдругъ остановилась.... сѣла.... вспыхнула... поблѣднѣла.... закрыла лице руками и потомъ, забывъ стыдливость, сказала съ хладнокровіемъ, свойственнымъ однѣмъ женщинамъ:
   -- "Ну что жъ? процессъ, воть и все. Вы, сударь, Адвокатъ мнимаго Полковника, такъ прошу васъ убѣдить меня юридически... Скажите, можетъ ли возвратиться Графъ Шаберъ, когда самъ Бонапарте чрезъ Флигель-Адъютанта удостоилъ меня увѣдомленіемъ объ его смерти, и когда я по сю пору получаю, какъ вдова, 3-т. франковъ, опредѣленныхъ высшимъ начальствомъ? У меня есть множество доводовъ противъ всѣхъ Шаберовъ, которые являлись или впередъ явятся. Ну, если одинъ изъ нихъ и писалъ ко мнѣ, то что изъ этого слѣдуетъ?...."
   --"То, что вы получали его письма," возразилъ Адвокатъ: "и потому напрасно изволили торопиться замужствомъ. Начавъ формальную тяжбу, мы найдемъ средства вырвать y васъ собстьенное сознаніе.... Но я хочу пощадить васъ отъ позорнаго процесса... полюбовною сдѣлкою вы можете отвратить гибельныя послѣдствія... оскорбленіе чести... званіе дѣтей вашихъ, прижитыхъ внѣ законнаго брака! Вспомните! вы причиняли своему благодѣтелю ужасныя страданія... Что скажетъ свѣтъ! Адвокаты краснорѣчивы, когда правая сторона сама за себя говоритъ... О! у насъ есть ходкія перья, которыя умѣютъ объяснять права... и святое право Полковника Графа Шабера будетъ для васъ убійственно -- предастъ самое имя ваше всеобщему поруганію; ни какія силы не властны остановить исполненія правосудія: подтвердительные акты уже здѣсь, и хотите ли слышать мое мнѣніе, по чистой совѣсти? Несчастные, терявшіе голову на эшафотѣ, по справедливому приговору Суда, несравненно менѣе васъ виновны! они покушались на преступленіе,чтобъ не умереть съ голоду, вы же девять лѣтъ терзали своего мужа неслыханными муками; тысячи смертей наносили ему...и все это умышленно, да, умышленно! Вы получили отъ него четыре письма, и видѣли его посланнаго..."
   Графиня помертвѣла!..
   "Не знаю, согласится ли Полковникъ на сдѣлку, но онъ васъ любитъ!" При семъ словѣ Графиня подняла голову, въ глазахъ ея блеснулъ лучъ надежды, которую она, можетъ быть, основывала на слѣпой любви къ ней перваго мужа.
   -- "Буду ожидать вашего отвѣта, чтобы знать рѣшительно, надобно ли объявить вамъ наши акты, или вы разсудите чрезъ три дня пріѣхать ко мнѣ для предварительнаго заготовленія сдѣлки."
   

§ IV.
ДОMЪ ПРИЗРѢНІЯ УБОГИХЪ.

   Въ прекрасное Іюнское утро, спустя недѣлю послѣ двухъ посѣщеній, сдѣланныхъ Г. Дервилемъ, супруги, столь странно и почти по сверхъестественному случаю разошедшіеся, отравились съ противоположныхъ сторонъ города, для свиданія, въ контору общаго ихъ Адвоката.
   Полковникъ Шаберъ, съ помощію великодушной ссуды Г. Дервиля, одѣтъ былъ сообразно своему званію, и пріѣхалъ въ весьма порядочномъ кабріолетѣ, выбритый, въ парикѣ, приноровленномъ къ его физіономіи, въ плащѣ синяго сукна, новыхъ сапогахъ, чистомъ бѣльѣ и съ крестомъ на золотой пряжкѣ. Въ немъ ожили прежнія привычки военной молодцоватости. Онъ держался прямо, казалось помолодѣлъ, и вовсе не былъ похожъ на Шабера въ изношенной шинели, какъ старое су на 40-ка-франковую монету, только что выбитую.
   При видѣ его, проходящіе легко узнавали въ немъ одного изъ величественныхъ остатковъ прежняго войска, одного изъ героевъ, на коихъ отражается народная слава, и которые суть ея представители; такъ зеркало, освѣщенное солнцемъ, отбрасываетъ всѣ лучи его. Старые вомны -- живыя картины и лѣтописи.
   Важное и таинственное лцце Полковника, вѣроятно, отъ лучшей жизни пополнѣло, въ чертахъ изображалось довольство со всѣми его надеждами, и онъ выпрыгнулъ изъ кабріолета, какъ человѣкъ молодыхъ лѣтъ.
   Вслѣдь за тѣмъ прикатила къ Дервилеву подъѣзду прелестная карета, украшенная гербами.
   Графиня Ферранъ вышла въ блескѣ одежды просптой, но ловко сшитой и выказывавшей всю гибкость стройнаго стана. На ней былъ миленькій капотъ, подбитый розовой матеріей, который, обхватывая ее, обрисовывалъ округлости и вмѣстѣ придавалъ ей всѣ обольщенія молодости. Въ этой встрѣчѣ представлялись смѣсъ драматическаго съ комическимъ; она показалась бы еще разительнѣе, если бъ законный супругъ явился въ прежнемъ своемъ рубищѣ, но и теперъ была не безъ занимательности. Какая сцена внутри мрачной конторы!...
   Писцы, увидѣвъ сперва Полковника, потомъ Графиню Ферранъ, завели на счетъ ихъ безконечные толки и споры.
   Г. Дервиль попросилъ Полковника побыть въ его спальнѣ, a самъ остался съ Графинею.
   -- "Не знавши, пріятно ли будетъ вамъ видѣть Его Сіятельство Графа Шабера, я помѣстилъ васъ въ разныхъ комнатахъ.... Но ежели прикажете...."
   -- "О, благодарю за вниманіе...."
   -- "И такъ, Графиня, я приготовилъ актъ, условія котораго вы вольны принять или отвергнуть, и теперь же можете обсудить ихъ вмѣстѣ съ своимъ супругомъ, я поперемѣнно буду передавать вамъ отъ одного другому ваши возраженія."
   -- "Посмотримъ," сказала Графиня съ видимымъ нетерпѣніемъ.
   18 Марта, въ конторѣ Г. Дервиля, Адвоката и проч. явились:
   "Г. Гіацинтъ Шаберѣ, рожденный въ Парижѣ 1 го Іюля 1765 года, и крещеніе 2 го числа того жъ мѣсяца въ Воспитательномъ домѣ на другой день его приноса, и Гжа Роза Шалотель, по перному браку супруга Графа Шабера, урожденная...."
   -- "Довольно!" возразила Графини: "къ чемъ эти предисловія?... обратимся къ дѣлу."
   -- "Предисловіе," сказалъ Адвокатъ: "вкратцѣ объясняетъ взаимныя отношенія ваши другъ къ другу, затѣмъ въ первомѣ пунктѣ, вы признаете, что лице, означенное въ актахъ, приложенныхъ къ сей сдѣлкѣ, и описанное въ присутствіи трехъ свидѣтелей, есть Графъ Шаберъ, первый супругъ вашъ.
   "Вторымъ пунктомъ онъ обязывается не предъявлятъ вашего признанія, исключая только случая, объясненнаго въ самой сдѣлкѣ.
   -- "И этотъ случай," прибавилъ Дервиль въ видѣ вводныхъ словъ: "есть собственно несоблюденіе постановляемаго договора."
   -- "Сверхъ того Графъ Шаберъ," продолжалъ Дервиль: "соглашается не опровергать акта о его смерти, не домогаться расторженія втораго брака, не смотря на его ничтожность, въ которой бы вы сами принуждены были сознаться по суду, и оставляетъ васъ при настоящемъ владѣніи."
   -- "И что же за все это?..." спросила удивленная Графиня.
   -- "Пунктъ третій," сказалъ Адвокатъ, съ непоколебимымъ хладнокровіемъ: "обязываетъ васъ предоставить Графу Шаберу пожизненный доходъ въ 24 т. франковъ, внесенныхъ въ Сохранную казну, съ тѣмъ, что самый капиталъ достается вамъ послѣ его смерти..."
   -- "Дорого же обходятся покойники!.." сказала Графиня съ смѣхомъ.
   -- "Но не зависятъ ли отъ того ваши выгоды?"
   -- "Хорошо, хорошо, если мнѣ будетъ доказано, что тотъ, чье право вы отстаиваете, точно Графъ Шаберъ, я согласна..."
   -- "Вы успѣете, Графиня, узнать его, потому, что онъ помѣщаетъ въ свою пользу еще, одну статью..."
   Дервцль колебался . . . . . . . . "статью, отъ которой я никакъ не могъ отклонить его."
   -- "Что, что такое?" спросила Графиня съ сильнымъ любопытствомъ.
   -- "Онъ настаиваетъ, чтобы по крайней мѣрѣ два для въ мѣсяцъ приниали его какъ мужа."
   -- "О, ужасъ!" вскричала Графиня, вскочивъ со стула.
   -- "Онъ требовалъ еще болѣе, но я уже..."
   -- "Довольно, довольно", сказала она: "мы будемъ вести процессъ!..."
   -- "Да, мы будемъ вести процессъ," произнесъ глухимъ голосомъ Полковникъ, растворивъ двери и явившись передъ женою.
   Онъ стоялъ неподвижно съ лицомъ суровымъ, неумолимымъ, одну руку держалъ въ жилетѣ, другою же, обращенною внизъ, указывалъ на полъ, и этотъ жестъ казался ужаснымъ,
   -- "Такъ, это онъ!..." подумала Графиня,
   -- "Теперь, сударыня," продолжалъ старый воинъ; "я хочу, чтобы вы вполнѣ мнѣ принадлежали, и не намѣренъ дѣлиться."
   -- "Да это совсѣмъ не Полковникъ Шаберь," выговорила Графиня, притворясь удпвленною,
   -- "А!..." сказалъ старикъ самымъ насмѣшливымъ тономъ: "вамъ угодно доказателъствъ?... Извольте: я увидѣлся съ вами первый разъ y Графа Жильбера, -- вы были горничною его жены."
   Графиня даже изъ-за румянъ поблѣднѣла, и Прлковникъ, видя страданіе женщины, нѣкогда любимой имъ пламенно, остановился, но встрѣтивъ змѣиный взглядъ ея, прибавидъ:
   -- "Кромѣ меня, могъ ли кто знать это, ну что же? Вамъ нужны еще сильнѣйшія убѣждѣнія? Пожалуй. Не я ли одинъ отучалъ васъ отъ милыхъ привычекъ?..."
   -- "Увольте меня, сдѣлайте одолженіе," сказала Графиня Адвокату: "я пріѣхала не за тѣмѣ, чтобъ слушать такія дерзости."
   Она встала и вышла.
   -- "Вотъ какъ, Полковникъ, вы ведете свои дѣла," молвилъ Адвокатъ.
   Дервиль бросился въ контору, но ужъ тамъ не было Графини; она какъ будто улетѣла на крыльяхъ; возвратившись, онъ нашелъ Полковника въ совершенномъ изступленіи, ходившаго большими шагами по комнатѣ.
   -- "Женщина, которой я доставилъ милліонъ... и которая со мной торгуется... которая желала быть моей женою... и измѣнила мнѣ... я убью ее!..."
   -- "Не имѣлъ ли я причины просить васъ, Полковникъ, не показыватъся?... Я теперь увѣренъ, что вы точно Графъ ІІІаберъ: съ вашимъ появленіемъ, по ея движеніямъ было видно, что она въ томъ не сомнѣвается... но вы все испортили..."
   -- "Я убьюе е!..."
   -- "Глупости! васъ схватятъ и предадутъ казни, какъ преступника... да можетъ быть, вы еще и промахнетесь, что было бы непростительно; въ такихъ случаяхъ ужъ промаха давать не надобно... однако жъ предоставьте мнѣ поправлять вашу ошибку... и ступайте..."
   Простой, добрый Полковникть, повинуясь своему юному благодѣтелю, вышелъ съ извиненіями.
   Онъ спускался по ступенямъ черной лѣстницы, теряясь въ мрачныхъ мысляхъ, удрученный новымъ, жесточайшимъ ударомъ, нанесшимъ самую глубокую рану его сердцу,-- какъ вдругъ, на послѣдней площадкѣ, послышался ему шорохъ платья, и предъ нимъ очутилась его жена
   "Пойдемте!" сказала она, взявъ его за руку съ знакомымъ ему нѣкогда движеніемъ.
   Этотъ жестъ, этотъ голосъ, этотъ выговоръ произвели на неистовство, клокотавшее въ душѣ бѣднаго мужа, дѣйствіе, подобное тому, какое производитъ капля холодной воды, пущенная въ котелъ, наполненныи парами.
   Весь гнѣвъ въ немъ пропалъ... Онъ обомлѣлъ и далъ себя увлечь до самой коляски.
   -- "Что жъ вы?... садитесь..." сказала Графиня, когда лакей развернулъ подножки.
   И Полковникъ, какъ бы перенесенный волшебствомъ, сидѣлъ возлѣ жены въ прекрасномъ экипажѣ.
   -- "Куда прикажете?" спросилъ слуга.
   -- "Въ Грослей!" отвѣчала она. Лошади понеслись по городу.
   -- "Послушайте!" произнесла Графиня тѣмъ тономъ, который пробуждаетъ ощущенія рѣдкія въ жизни, волнующія въ насъ всю кровь: тогда сердце, нервы, физіономія, душа и тѣло, каждый мускулъ приходитъ въ сотрясеніе, мы не знаемъ, въ какую область улетаетъ жизнь наша, но кажется, не чувствуемъ ея: она изливается потоками. Сіе потрясеніе противодѣйствуетъ и сообщается подобно заразѣ: передается словомъ, взглядомъ, произношеніемъ, миной, наполняетъ воздухъ, дѣлается магнетическою силой. Такъ содрогнулся и старый Графъ, услыша первое, роковое: послушайте!
   Но тутъ заключались упрекъ, просьба, прощеніе, надежда, отчаяніе, вопросъ, отвѣтъ, и женщина могла придашь одному слову столько краснорѣчія и чувства -- женщина, неимѣющая сердца!
   Полковникъ терзался за свои сомнѣнія, требованія и запальчивость, и опустилъ глаза съ намѣреніемь скрыть смущеніе.
   -- "Послушайте!" повторила Графиня послѣ непримѣтанаго молчанія: "я васъ узнала..."
   -- "Розина!" вскричалъ добрый старикъ: "ты заставляешь меня позабыть всѣ мои несчастія". Онъ утеръ двѣ крупныя, горячія слезы упавшія на руки жены его, которыя онъ жалъ съ родительскою нѣжностію.
   -- "И вы не догадались, какъ мнѣ тягостно было такое непріятное положеніе передъ посторонними: пусть буду я стыдиться за себя въ своемъ семействѣ, если ужъ это необходимо... Въ нашихъ сердцахъ должна быть погребена моя тайна... вы, надѣюсь, простите мнѣ мое наружное невниманіе къ бѣдствіямъ Графа Шабера, существованію котораго я въ правѣ была не вѣрить...
   "Точно я получила ваши письма," прибавила она съ живостью, предусматривая по чертамъ мужа возраженіе.... "но посмотрѣли бы вы на нихъ! Они дошли до меня слишкомъ чрезъ годъ послѣ Эйлаускаго сраженія, незапечатанныя, запачканныя, между тѣмъ контрактъ на новый бракъ мой утвержденъ былъ надписью самого Наполеона: какъ же мнѣ не полагать, что какой нибудь ловкій плутъ просто вздумалъ подсмѣяться надо мною... Чтобъ не нарушать спокойствія Графа Феррана и не портить ceмейственныхъ узъ, я обязана была взять предосторожности противъ мнимаго Шабера... и не имѣла ли достаточной причины... судите сами."
   -- "Да, ты права! я дуракъ, глупецъ, не умѣлъ сообразить порядочно всѣхъ послѣдствій.... Но куда мы ѣдемъ?" примолвилъ Полковникъ, примѣтя заставу...
   --"На мою дачу, около Грослей, въ Монморанси.... Тамъ мы вмѣстѣ подумаемъ, что намъ предпринять... я знаю свои обязанности... знаю, что я ваша по праву, хотя и принадлежу теперь другому... Но неужли вы желаете, чтобъ мы сдѣлались сказкою Парижа... всей Европы?... Когда вы рѣшите мою участь, я покорюсь вашему приговору, но до того и прежде огласки нашей романической исторій, сохранить свое достоинство.
   "Вы еще любите меня," сказала она, бросивъ на Полковника томный и вмѣстѣ нѣжный взглядъ: "вамъ извѣстно, что мнѣ можно было вступить въ другія обязательства... Почему не ввѣриться благородству вашего характера... Я люблю Г. Феррана, не отъ того, что онъ молодъ и мнѣ нравится: нѣтъ, будь онъ старикъ, я, кажется, несравненно большебъ его любила, и считаю себя въ правѣ любить его... я не стыжусь этого признанія.... Оно васъ оскорбляетъ, но не безчеститъ.... я смотрю на васъ, какъ на отца, какъ на друга, тайный голосъ или доброта ваша; столько разъ мною испытанная, увѣряетъ меня, что вы по великодушію мнѣ проситте эту непріятную для васъ откровенность... Къ чему я стану притворяться?.. могу ли скрыть предъ вами свои чувства: я осмѣливаюсь васъ избрать моимъ судьею, и отдаюсь на вашу волю... Случай оставилъ меня вдовою.... но не матерью, которою я сдѣлалась въ послѣдствіи...."
   Полковникъ движеніемъ руки просилъ жену перестать, и они поѣхали молча. ІІІаберу казалось, что онъ видшггь дѣтей ея,...
   --"Розина!"
   -- "Что такое?"
   -- "Глупо мертвецамъ возвращаться къ женамъ!"
   -- "Отъ чего же! не принимайте меня за неблагодарную: конечно, вмѣсто жены, вы видите мать, и хотя не въ моей власти любить васъ, но я знаю, чѣмъ одолжена вамъ, и готова отвѣчать всею нѣжностію...."
   -- "Розина!" прервалъ Полковникъ съ кротостью: "я не имѣю ни малѣйшаго неудовольствія... и если предлагалъ тебѣ жестокія условія, то изъ мщенія за то, что ты не приняла участія въ моихъ бѣдствіяхъ."
   Графиня покраснѣла... и старикъ, удивленный ея стыдливостью, воображалъ себя счастливымъ, находя въ ней свойства, плѣнявшія его нѣкогда.
   -- "Я все позабуду," прибавилъ онъ съ улыбкою, отражавшею въ себѣ прелестную душу... "я не такъ грубъ, чтобъ сталъ добиваться наружныхъ знаковъ любви, которой не раздѣляють со мною."
   "Въ странномъ требованіи моемъ я находилъ лишь сладость мести.... хотѣлъ быть живымъ угрызеніемъ вашей совѣсти, омрачать ваше счастіе мыслью, позоромъ..."
   Графиня бросила на него взглядъ, столь живо выражавшій признательность, что бѣдный Шаберъ готовъ былъ снова закопаться въ могилу.
   Есть люди съ возвышенными чувствами, допускающими такія пожертвованія: они дорого цѣнятъ каждый взглядъ, каждое слово; обстоятельства, ничтожныя въ понятіи большей части людей, оставляютъ въ нихъ навсегда неизгладимыя впечатлѣнія... Чистыя, благородныя души!
   -- "Обо всемъ этомъ мы поговоримъ послѣ съ покойнымъ духомъ," сказала Графиня.
   Разговоръ принялъ другой оборотъ, и хотя она часто обращалась къ необыкновенному своему положенію прямо или намѣками, но ѣхали они весьма пріятно, припоминая прежній ихъ союзъ и разные случаи, относившіеся къ бывшему Правительству. Графиня умѣла придать воспоминаніямъ особенное очарованіе, набрасывая на нихъ меланхолическую краску, что поддерживало важность настоящей сцены. Она оживляла любовь, не возбуждая ни какихъ желаніи, и открывала первому супругу пріобрѣтенныя ее нравственныя богатства, которыя отчасти должны были составлять и его счастіе.
   Наконецъ окольной дорогой пріѣхали къ парку, въ небольшую долину, отдѣляющую высоты Морганскія отъ красивой деревни Грослей. Тамъ y Графини былъ прелестный домъ, гдѣ Полковникъ, по пріѣздѣ своемъ, увидѣлъ заблаговременно сдѣланныя приготовленія къ принятію ихъ обоихъ.
   Несчастіе увеличиваетъ недовѣрчивость и злобу людей черствыхъ; одаренныхъ же въ полномъ смыслѣ превосходнымъ сердцемъ, дѣлаетъ еще добрѣе; это въ своемъ родѣ талисманъ, коего сила состоитъ въ укрѣпленіи природныхъ свойствъ нашихъ: такъ и Полковникъ, посвященный въ тайны неиспытанныхъ другими страданій, былъ расположенъ къ добру болѣе прежняго. Однако жъ со всѣмъ тѣмъ не могь не спросить y жены:
   -- "Вы ужъ напередъ думали привести меня сюда?"
   -- "Да!" отвѣчала она: "въ случаѣ, если найду въ васъ точно Графа Шабера."
   И расхохоталась такъ чистосердечно, по видимому, что Полковникъ внутренно раскаивался въ своемъ подозрѣніи.
   Графиня три дня была къ нему чрезвычайно внимательна. Своею заботливостью, кротостью и ласкою, она, казалось, хотѣла истребить изъ его памяти все имъ претерпѣнное. Она очаровала его.
   Въ третій день вечеромъ, не смотря на всѣ усилія Графини, черты ея выражала безпокойство; подойдя къ письменному столику, она сняла съ себя носимую передъ Шаберомъ веселую маску, подобно актрисѣ, которая, послѣ утомительнаго пятаго акта, забравшись въ свою ложу, падаетъ полмертвою и кажется непохожею на саму себя.
   Она схватила недописанное письмо и докончила его.
   Графъ Ферранъ, имѣя значительное состоягіе, взялъ къ себѣ, для управленія онымъ, разорившагося Адвоката Дельбека, человѣка ловкаго, удивительно хорошо знавшаго всѣ ябедническіе крючки, и до чрезвычайности смѣтливаго. Записной плутъ понималъ свое положеніе при Графѣ, и для собственной выгоды отлично велъ его дѣла. Онъ надѣялся посредствомъ своего покровителя добиться почетнаго мѣстечка, и настоящимъ поведеніемъ такъ прикрывалъ старые грѣхи, что его считали даже невинно оклеветаннымъ. Но Графиня, по тонкости, свойственной женщинамъ, постигла его, и строго за нимъ наблюдала.
   Она умѣла съ нимъ обходиться, и не разъ пользовалась его совѣтами. Написанное ею письмо адресовано было къ нему; и заключало въ ceбѣ порученіе сходить тайно къ Г. Дервилю, и, ея именемъ выпросивъ акты Полковника Шабера, списать ихъ со всею точностію, a потомъ пріѣхать на ея дачу въ Грослей.
   Едва кончивъ письмо, Графиня услышала по коридору шаги ея мужа, шедшаго къ ней съ безпокойствомъ.
   -- "Ахъ," воскликнула она: "я бы желала умереть! участь моя ужасна..."
   -- "Что съ вами?"
   -- "Такъ, ничего," отвѣчала она и, вставъ, вышла въ другую комнату и послала служанку съ письмомъ къ Дельбеку, приказавъ, по прочтеніи того письма, принесть его назадъ.
   Служанка отправилась, a Графиня сѣла въ саду такимъ образомъ, что Полковникъ тотчасъ ее увидѣлъ.
   -- "Розина," сказалъ онъ: "вы огорчены чѣмъ то?"
   Она молчала.
   Вечеръ былъ тихій, величественный, одинъ изъ тѣхъ, коихъ тайная гармонія сообщаетъ столько, усладительной прелести захожденію солнца, чистый воздухъ вѣялъ свѣжестью; кругомъ царствовало совершенное безмолвіе, которое лишь изрѣдка прерывалось въ углубленіи парка дѣтскими голосами, придававшими какую-то мелодію изяществу мѣстной картины.
   -- "Вы мнѣ неотвѣчаете", сказалъ Полковникъ.
   -- "Мой мужъ..." произнесла Графиня.
   Она остановилась, сдѣлала движеніе и покраснѣвъ, спросила:
   -- "Какъ должна я называть Г. Феррана, говоря о немъ?"
   -- "Называй его своимъ мужемъ, другъ мой," отвѣчалъ Полковникъ съ неизъяснимою добротою. "Вѣдь онъ отецъ твоихъ дѣтей."
   Заслуженный воинъ вздохнулъ,
   -- "Г. Ферранъ!" продолжала она: "спрашиваетъ меня, зачѣмъ я здѣсь.... и что скажу ему, когда до него дойдетъ, что y меня живетъ посторонній..."
   -- "Послушайте", прибавила вдругъ Графиня съ важностію: "рѣшите мою участь, я на все готова...."
   -- "Другъ мой!" сказалъ Полковникъ, схвативъ руки жены своей: "я рѣшился совершенно пожертвовать собою для твоего счастія..."
   -- "Это невозможно!" вскричала она, въ судорожномъ движеніи: "тогда вамъ надобно бъ было отречься отъ самого себя и формальнымь образомъ..."
   -- "Какъ? моего слова вамъ недостаточно?"
   Сцена сія представляла нѣчто торжественное, и въ глубинѣ обѣихъ душъ происходила самая ужасная драма, какую только можно вообразить себѣ.
   Слова: формальнымь образомъ, легли на сердце старика и невольно пробудили подозрѣнія. Онъ устремилъ на жену спокойный, благородный взглядъ, приведшій ее въ краску и заставившій потупить взоры. Полковникъ боялся, что принужденъ будетъ презирать его, тогда, какъ Графиня тревожилась тѣмъ, что раздражила скромность и строгую честность Шабера, коего великодушный характеръ и первобытныя добродѣтели она хорошо знала. Сія мысль, только что въ нихъ зараждавшіяся, омрачали ихъ лица.
   Впрочемъ скоро возстановилось между ними прежнее согласіе. Вдали раздался дѣтскіи крикъ.
   -- "Юлій! не тронь сестры..." громко сказала Графиня.
   -- "Какъ, и ваши дѣти здѣсь!"
   -- "Да... но я запретила имъ васъ безпокоить."
    Старый воинъ понялъ всю тонкость ея поступка, всю прелесть стыдливой женской ловкости, и взявъ Графиню за руку, сказалъ:
   -- "Позвольте имъ прійти сюда."
   Маленькая дочь прибѣжала жаловаться на брата.
   -- "Маменька!"
   -- "Маменька!"
   -- "Это онъ..."
   -- "Нѣтъ, это она."
   Дѣти протянули рученки къ матери и голоса ихъ слились вмѣстѣ... Эта картина была внезапна, восхитительна!...
   --"Вотъ обезславленныя дѣти! они этого еще не понимаютъ," воскликнула Графиня, удерживая слезы.
   -- "Вы, чтоли, заставляете плакать маменьку?" сказалъ Юлій, сердито взглянувъ на Полковника.
   -- "Замолчи!" произнесла Графиня повелительно.
   Дѣти остановились, смотря съ невыразимымъ любопытствомъ на мать и незнакомца.
   -- "Да," вскричалъ Полковникъ, какъ бы договаривая фразу, мысленно начатую: "я долженъ опять зарыться въ могилу... Я уже рѣшился на то..."
   -- "Могу ли я принять такое пожертвованіе?" сказала Графиня. Положимъ, нѣкоторые умирали для спасенія чести своихъ женъ, но они разъ жертвовали жизнью... a вы хотите умирать ежедневно... нѣтъ! это невозможно: если бъ дѣло шло объ одномъ вашемъ существованіи, такъ-бы ничего еще; но отрекшись отъ своего имени, вы должны будете каждый часъ говорить неправду.. подумайте... нѣтъ, я отвергаю это... не будь y меня дѣтей, я бы скрылась съ вами на край свѣта..."
   -- "Но," возразилъ Шаберъ: "развѣ я не могъ бы жить здѣсь, хоть въ той бесѣдкѣ, какъ вашъ родственникъ? Я ни на что не гожусь, какъ старая пушка... миѣ бы хоть немного табаку, да политическій журналъ..."
   Графиня залилась слезами.
   Между нею и Графомъ Шаберомъ происходило великодушное бореніе, однако жъ Графъ вышелъ побѣдителемъ.
   Вечеромъ, видя срою жену, или лучше сказать, мать въ кругу дѣтей, и обольщенныхъ трогательною семейною картиною, на дачѣ, въ тиши, у огонька, онъ рѣшился остаться мертвымъ и, не опасаясь формальнаго отреченія, спросилъ, какъ приступить къ тому, чтобъ упрочить ея благополучіе.
   -- "Дѣлайте какъ хотите," отвѣчала Графиня: "но объявдяю вамъ, что я ни сколько не буду и не должна въ это вмѣшиваться."
   Дельбекъ пріѣхалъ предъ симъ за нѣсколько дней, и слѣдуя словесному наставленію Графини, успѣлъ вкрасться въ Довѣренность Полковника, и такъ въ слѣдующее утро оба они отправились въ Сенъ-Ле-Таверни, гдѣ Дельбекъ приготовилъ у Нотаріуса актъ въ такихъ постыдныхъ выраженіяхъ, что Шаберъ, прочитавши его, опрометью выбѣжалъ отъ Нотаріуса, крича:
   -- "Громы небесные! какъ жестоко я обманутъ!... выдавать меня за самозванца."
   -- "Милостивый государь!" сказалъ ему Дельбелькъ: "я самъ не совѣтую вамъ подписывать: на вашемъ мѣстѣ я по крайней мѣрѣ выгадалъ бы тутъ 10 т. ливровъ ежегоднаго дохода... Графиня не поспоритъ."
   Полковникъ бросилъ поражающій взглядъ на заслуженнаго бездѣльника и, волнуемый тысячью противныхъ чувствъ, скрылся, какъ бы получивъ всю бодрость юности. Онъ снова сталъ недовѣрчивъ, раздражителенъ. Прибѣжавъ въ Гросленскій паркъ сквозь проломъ обрушившейся стѣны, сѣлъ онъ подъ кіоскомъ, откуда видна была дорога въ Сен-Ле, потомъ тихими шагами пробрался къ комнатѣ, сдѣланной на искycственномъ утесѣ, на коемъ находился кіоскъ; аллея усыпана была мягкимъ красноватымъ пескомъ, и сидѣвшая въ той комнатѣ Графиня лицемъ къ дорогѣ не слыхала Полковника, шедшаго съ противоположной стороны; и могъ ли обратитъ ея вниманіе малѣйшій шорохъ, когда она была въ величайшей тревогѣ, занимаясь послѣдствіями своихъ умысловъ. Тотъ также не примѣтилъ надъ собою Графини.
   -- "Ну, что? подписалъ ли онъ?" спросила она Дельбека, увидя его одного, перепрыгнувшаго черезъ заборъ подобно волку...
   -- "Нѣтъ, Ваше Сіятельство, не знаю, что съ нимъ сдѣлалось! старая кляча стала на дыбы."
   Полковникъ, ощутивъ въ себѣ всю силу, перескочилъ въ одно мгновеніе ровъ, отдѣлявшій его отъ достойнаго Адвоката, и влѣпилъ ему двѣ полновѣсныя пощечины, какія когда либо доставалпсь его братіи.
   -- "Прибавь же, что старыя клячи умѣютъ и брыкаться," сказалъ Графъ. Между тѣмъ гнѣвъ его поутихъ, и онъ не могъ уже возвратиться прежней дорогой, a долженъ былъ итти къ кіоску чрезъ ворота парка, и наконецъ вошелъ въ бесѣдку, въ коей зеркальныя стекла представляли плѣнительныя окрестности долины, Графиня сидѣла на стулѣ, сохраняя совершенное спокойствіе, такъ, что по физіономіи нельзя было проникнуть ея мыслей. Она утирала глаза, какъ будто бы предъ симъ плакала, и разсѣянно вертѣла длинную розовую ленту, бывшую на ея бѣломъ платьѣ въ видѣ пояса...
   Не смотря однако жъ на всю увѣренность въ себѣ, она содрогнулась, видя вѣрнаго, праводушнаго воина, стоявшаго вредъ нею со сложенными руками и строгимъ челомъ.
   -- "Сударыня!.." сказалъ онъ, быстро посмотрѣвъ на нее съ минуту, и принудивъ ее покраснѣть... сударыня! я не обременяю васъ проклятіемъ... но... презираю!... Теперь же я весьма радъ, что случай насъ разводитъ... и даже не имѣю желанія мстить вамъ, потому, что не люблю васъ... ничего не хочу отъ васъ... ваши дѣти не будутъ преданы позору... живите спокойно, положась на мое честное слово: оно святѣе маранья всѣхъ вашихъ законниковъ... но стану хлопотать о своемъ имени, которое я, можетъ быть, покрылъ славою. Я не Графъ Шаберъ, a просто бѣднякъ Гіацинтъ, буду искать только мѣста... гдѣ бъ было солнце... и лишь воспоминаніями... прощайте!..!
   Графиня бросилась къ ногамъ Полковника и хотѣла было удержать его за руки, но онъ отпихнулъ ее съ отвращеніемъ, сказавъ:
   "Оставьте меня."
   Графиня сдѣлала неизъяснимый жестъ, слыша, что мужъ ея уходитъ, но по глубокой дальновидности, проистекающей изъ величайшаго злодѣйства и лютаго эгоизма, воображала, что спокойно проживетъ вѣкъ по обѣщанію мужа.
   Шаберъ въ самомъ дѣлѣ скрылся, и долго ни Графиня, ни Дервиль не знали, куда онъ ѣвался; скотникъ обанкрутился и пошелъ въ кучера; можетъ быть, и Полковникъ, довольствуясь малымъ, избралъ какую нибудь въ этомъ родѣ промышленость, или, подобно камню, брошенному въ пучины, попадалъ изъ волны въ волну, чтобъ погибнуть въ безднѣ нищеты....
   Спустя шесть мѣсяцевъ Дервиль, не слыша о Полковникѣ и о Графинѣ Ферранъ, думалъ, что они разошлись полюбовно, и что Графиня изъ мести велѣла заготовить сдѣлку въ другой Конторѣ. Итакъ, однажды утромъ, сосчитавши, сколько выдано имъ денегъ называвшемуся Графомъ Шаберомъ, н сколько истрачено на полученіе актовъ изъ Германіи, написалъ вѣжливое письмо къ его женѣ съ просьбою вытребовать отъ Г. Шабера всю издержанную на него сумму....
   На другой день онъ получилъ отзывъ отъ прежняго собрата, который, до отправленія своего изъ должности управителя Графа Феррана въ Б. Президентомъ Уголовнаго Суда первой инстанціи, отвѣчалъ слѣдующее:
   "Ея Сіятельетво Графиня Ферранъ поручила мнѣ увѣдомить васъ, что кліентъ вашъ совершенно во зло употребилъ вашу къ нему довѣреиность, и что назвавшій себя Полковникомъ Графомъ Шаберомъ самъ сознался въ несправедливомъ подлогѣ по извѣстному вамъ дѣлу,

Имѣю честь быть.... и проч.
Дельбекъ."

   -- "Право мы иногда не умнѣе скотовъ!..." вскричалъ Дервинль. "Будь послѣ этого великодушенъ, человѣколюбивъ... это дѣло Богъ знаетъ, чего мнѣ стоило."
   По прошествіи года, Дервиль, отыскивая знакомаго Адвоката въ полицейской Канцеляріи, вошелъ въ камеру, когда Президентъ дѣлалъ приговоръ о двухъ мѣсячномъ арестованіи, за бродяжничество старика по имени Гіацинта, и объ отсылкѣ затѣмъ въ запасное депо нищихъ... приговоръ, который, по истолкованію блюстителей полиціи, равнялся вѣчному заточенію.
   При имени Гіацинта, Дервиль, посмотрѣвъ на преступника, сидѣвшаго между двухъ жандармовъ на скамейкѣ подсудимыхъ, узналъ своего мнимаго Полковника Шабера.
   Старый солдатъ былъ тихъ, неподвиженъ, почти въ помѣшательствѣ, но при всѣхъ рубищахъ и отпечаткѣ крайности на лицѣ его, оно сіяло благородною гордостью, и взглядъ обличалъ въ немъ философскую твердость, чего, казалось, нельзя бы не проникнуть судьямъ, но въ глазахъ ихъ люди дѣлаются юридическими вопросами, какъ y статистиковъ единицами.
   Когда Полковникъ отведенъ былъ въ арестантскую для отсылки потомъ по назначенію съ ватагой бродягъ, подлежавшихъ еще суду, Дервиль, но праву Адвоката, вышелъ за своимъ знакомцемъ, и нѣсколько времени смотрѣлъ на него; окруженнаго чудными лицами.
   Тутъ представлялось зрѣлище, возобновлявшееся ежедневно, но непосѣщаемое ни законодателями, ни филантропами, ни Живописцами, ни Литераторами. Арестантская, какъ и все, лабораторіи каверзъ, была мрачная, смрадная комната, обставленная деревянными скамейками, почернѣвшими отъ безпрестаннаго сидѣнья несчастныхъ, кои изъ бездны золъ сходились рано или, поздно на сіе временное свиданіе!... Поэтъ сказалъ бы, что свѣтъ стыдится озарить сей ужасный стокъ нечистоты, чрезъ который переправлялось столько злополучныхъ: здѣсь не было мѣста, гдѣ бы не сидѣло воплощенное преступленіе... куда бы не попадался человѣкъ, обезславлеиный первымъ наказаніемъ, и не оканчивавшій поприща на эшафотѣ..... всѣ падающіе на улицахъ, ступаютъ здѣсь на ноги... Одинъ видъ закоптѣлыхъ стѣнъ объяснялъ уже причины многочисленныхъ самоубійствъ, словомъ, эта комната есть, такъ сказать, вступленіе къ площадямъ казни или выставкѣ утопленниковъ.
   Полковникъ Шаберъ сидѣлъ въ кругу людей, съ рѣзкими физіономіями, одѣтыхъ въ ужасную ливрею нищенства, то молчавшихъ, то разговаривавшихъ потихоньку, потому, что мимо ихъ расхаживали часовые, побрякивая объ полъ тесаками.
   -- "Узнаете ли вы меня?" спросилъ Дервиль, подойдя къ нему.
   -- "Да, милостивый государь!" отвѣчалъ Шаберъ, поднявшись.
   -- "Если вы человѣкъ честный," продолжалъ Дервиль тихимъ голосомъ: "то какъ могли остаться въ долгу у меня?..."
   Полковникъ покраснѣлъ, подобно молодой дѣвушкѣ, обвиняемой матерью въ тайной любви..."
   -- "Какъ! Гжа Ферранъ вамъ не заплатила?..." вскричалъ онъ.
   -- "Заплатила!.. она писала ко мнѣ, что вы лжецъ..."
   Полковникъ поднялъ таза, какъ бы призывая небо, съ возвышеннымъ чувствомъ ужаса, отчаянія и упрека.
   -- "Милостивый государь!" сказалъ онъ спокойно, пересиливъ душевное волненіе: "выпросите мнѣ y жандармовъ позволеніе выйти въ Канцелярію, я вамъ дамъ бумагу, по которой вы будете удовлетворены."
   Дервилю стоило сказать одно слово, чтобъ вывесть своего кліента въ Канцелярію. Гіацинтъ написалъ нѣсколько строчекъ, и запечаталъ записку, адресовавъ на имя Графини Ферранъ.
   -- "Отошлите это, и съ вами расплатятся... Повѣрьте," прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія: "если я не засвидѣтельствовалъ вамъ должной признательности за ваше доброе участіе и расположеніе, то тѣмъ не менѣе ее чувствую."
   Старикъ положилъ руку на сердце. -- "Благодарность тутъ... во всей полнотѣ и силѣ.... Но чѣмъ несчастные могутъ доказать ее?"
   -- "Неужто," спросилъ Дервиль: "вы ничего не выговорили въ свою пользу?"
   -- "Ахъ, не напоминайте мнѣ!" отвѣчалъ Полковникъ; "ежели бъ вы знали все презрѣніе мое къ жизни, которою такъ дорожитъ большая часть людей!... Когда подумаю, что Наполеонъ на островѣ Елены, a я скитаюсь по Парижу, возвеличенному имъ, и не могу быть солдатомъ... вотъ мое несчастіе!.."
   Полковникъ пошелъ на свою скамейку. Дервиль удалился. Потомъ послалъ Шаберово письмо къ Графинѣ Ферранъ, которая, прочитавъ его, немедленно уплатила весь долгъ Дервилю.
   Въ половинѣ Іюля 1830 года шелъ я за городъ съ однимъ Адвокатомъ. При входѣ въ аллею, ведущую на большую дорогу къ дому призрѣнія убогихъ, увидѣли мы подъ вязомъ сѣдаго изможденнаго старика съ фельдмаршальскимъ жезломъ нищихъ.
   Сей несчастный одинъ изъ числа 2 т., помѣщавшихся въ домѣ призрѣнія убогихъ, сидя на пнѣ, казалось, все свое вниманіе устремлялъ на сушенье передъ солнцемъ замараннаго въ табакѣ платка, вѣроятно, для того, чтобы не мыть его: весьма обыкновенное занятіе между инвалидами.
   Физіономія старика была привлекательна, онъ былъ въ красномъ балахонѣ, какіе вообще дѣлаются подобнымъ ему гостямъ... ливрея, возбуждающая ужасъ....
   -- "Посмотри, Дервиль..." сказалъ я товарищу.... "не похожъ ли этотъ старикъ на кандитерскую шоколадную фигуру, ... и при всемъ томъ живетъ, даже, можетъ быть, считаетъ себя счастливымъ!..."
   Дервиль, посмотрѣвъ въ лорнетъ, съ видомъ удивленія воскликнулъ:
   -- "О, это цѣлая Поэма!"
   Мы пошли скоро.
   -- "Ты знаешь Графиню Ферранъ?" спросилъ потомъ Дервиль.
   -- "Да, она очень пріятная, умная дама..."
   -- "А этотъ бѣднякъ ея законный мужъ... Графъ Шаберъ, заслуженый Полковникъ... Завладѣвъ принадлежащимъ ему домомъ, безъ сомнѣнія, она помѣстила его сюда за то, что онъ напомнилъ ей нѣкоторые ея недостатки и прежнее званіе горничной, я былъ свидѣтелемъ какъ звѣрски она тогда на него глядѣла..."
   Дервиль, замѣтивъ мое ліобопытство, разсказалъ предшествующую повѣсть съ множествомъ подробностей и искусствомъ, которое для меня было небезполезно.
   На обратномъ пути я предложилъ Дервилю зайти къ Полковнику Шаберу....
   Мы шли аллеей, и на половинѣ дороги встрѣтил его опять сидящимъ на пнѣ. Несчастный, держа въ рукѣ палку, чертилъ ею песокъ.
   -- "3дравствуйте, Графъ Шаберъ", сказалъ ему Дервиль.
   -- "Я просто Гіацинтъ," отвѣчалъ старикъ, "живу въ седьмой палатѣ подъ No 164...." Онъ посмотрѣлъ на Дервиля съ боязливымъ уныніемъ, съ робостію старика и ребенка.
   -- "Вы видите осужденнаго на смерть... онъ не женатъ", проговорилъ Шаберъ послѣ минутнаго молчанія.
   -- "Жалкій человѣкъ!" сказалъ Дервиль. "Не хотите ли денегъ на табакъ?"
   Полковникъ жадно протянулъ руку со всею искренностію ребенка.
   Мы оба дали ему по сто су, и онъ, благодаря насъ безсмысленнымъ взглядомъ, закричалъ:
   "Храбрые воины!..." Потомъ вытянулся, прицѣлился въ насъ, и съ улыбкой скомандовавъ: пали! описалъ по воздуху фантастическій арабескъ.
   "Онъ отъ раны впалъ въ дѣтство," сказалъ Дервпль.
   -- "Кто въ дѣтство!" возразилъ Шаберъ, обративъ на него взоры.-- "О, было время, что онъ не давалъ наступать себѣ на ногу, былъ человѣкъ глубокомысленный, съ воображеніемъ, a теперь... держитъ постъ по Понедѣльникамъ. Вотъ въ 1818 году онъ гулялъ здѣсь же; къ нему подходитъ какой-то офицеръ, коляска его ѣхала поодаль... мы были вдвоемъ... Гіацинтъ, да я... офицеръ разговаривалъ съ кѣмъ-то и увидѣвши старика, сказалъ: онъ вѣрно былъ подъ Росбахомъ; нѣтъ, для этого былъ онъ очень молодъ, и слишкомъ старъ, чтобы быть подъ Іеною, отвѣчалъ я... офицеръ пошелъ своей дорогой, и ужъ больше меня не трогалъ...
   -- "Какая участь! Вышелъ изъ Воспитательнаго Дома, и долженъ умереть въ Домѣ призрѣнія убогихъ, помогавши Наполеону завоевывать Египетъ и Европу!

Пер. Н. Ш<игаева>.

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru