Lib.ru/Классика: Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич. Суворов, Александр Васильевич

Суворов, Александр Васильевич

(князь Италийский, граф Рымникский), 29-й генерал-фельдмаршал и 3-й генералиссимус.

Князь Александр Васильевич Италийский, граф Суворов-Рымникский, сын генерал-аншефа, сенатора и кавалера ордена Св. Александра Невского, Василия Ивановича Суворова [Суворовы происходят от древней благородной фамилии шведской. Предок их, Сувор, выехал в Россию в 1622 году при царе Михаиле Федоровиче и принял российское подданство. Из второй части Гербовника], родился в Москве 13 ноября 1729 года. Отец его, человек просвещенный и зажиточный, приготовлял сына к гражданской службе, но Суворов с самых юных лет оказывал предпочтение военной: обучался с успехом отечественному языку, французскому, немецкому, итальянскому, истории и философии, и с жадностью читал Корнелия Непота, Плутарха, описание походов Тюрення и Монтекукули; говорил с восхищением о Кесаре и Карле XII, и заставил отца своего переменить намерение. Он был записан в лейб-гвардии Семеновский полк солдатом (1742 г.), продолжая учиться в Сухопутном Кадетском корпусе. Между тем попечительный родитель преподавал ему сам инженерную науку; каждый день читал с ним Вобана, которого Василий Иванович перевел в 1724 году с французского на российский язык по приказанию своего крестного отца, Петра Великого; заставлял сравнивать перевод с подлинником. Одаренный от природы необыкновенной памятью, молодой Суворов знал Вобана почти наизусть. [См. Анекдоты Суворова, издан. г-ном Фуксом, С.-Петербург, 1827 г., стр. 23. Перевод Василия Ивановича остался в рукописи, вероятно, по случаю кончины Петра Великого.]

Еще в юном возрасте Суворов строго соблюдал военную дисциплину. Однажды, стоя с ружьем на карауле в Монплезире, отдал он честь Императрице Елисавете Петровне. Она спросила -- как его зовут? и пожаловала ему крестовик, но Суворов осмелился сказать: "Всемилостивейшая Государыня! Закон запрещает солдату принимать деньги на часах". -- "Ай, молодец! -- произнесла Государыня, потрепав его по щеке и дав поцеловать ее руку. -- Ты знаешь службу. Я положу монету здесь на землю: возьми, когда сменишься". Суворов почитал этот день счастливейшим в своей жизни, хранил дар Елисаветин, как святыню, каждый день целовал его. [См. Собрание разных сочинений г-на Фукса, изд. в С.-Петербурге, 1827 г., стр. 108.]

Медленно возвышался Суворов; современные ему полководцы: Румянцев был полковником на девятнадцатом году от рождения; Потемкин подпоручиком гвардии и камер-юнкером Высочайшего Двора в чине бригадира, на двадцать шестом году своего возраста; Репнин в тех же летах пожалован полковником. Суворов служил капралом (1747 г.); унтер-офицером (1749 г.); сержантом (1751 г.) и только в 1754 году выпущен в армию поручиком; произведен через два года в обер-провиантмейстеры (1756 г.); потом в генерал-аудитор-лейтенанты и имел чин премьер-майора в 1759 году, когда победоносные войска наши в третий раз вступили в Пруссию.

Первым руководителем его на военном поприще был знаменитый Фермор, известный Цорндорфской победой [См. о Ферморе в начале биографии генерал-фельдмаршала графа Петра Семеновича Салтыкова], сражавшийся в 1759 году под предводительством графа Салтыкова. Суворов участвовал в поражении Фридриха Великого при Франкфурте и сказал, когда главнокомандующий повел обратно армию за Одер: "Я бы прямо пошел к Берлину". Столица Пруссии была завоевана только в следующем году генералом Тотлебеном (1760). Суворов служил в то время под его начальством.

В 1761 году любимец славы, будучи подполковником, находился в легких войсках, вверенных генерал-майору Бергу, который прикрывал отступление российской армии к Бреславлю. Под Рейхенбахом Суворов участвовал в поражении прусского генерала Кноблоха; обратил в пепел, в виду многочисленного неприятеля, большой магазин с сеном; потом, с сотней козаков, переправился вплавь через Нейсу при Дризене; перешел ночью шесть немецких миль к Ландсбергу; разбил городские ворота; вошел в город; захватил в плен прусских гусар, там находившихся; сжег половину моста на Варте. Тогда ведено ему тревожить прусский корпус, состоявший под начальством Платена. Суворов, с тремя гусарскими и четырьмя козацкими полками, устремился через Регенсвальд к Колбергу; опередил прусского генерала; ударил, под Фридбергом, из леса на фланговые его отряды, опрокинул их, преследовал под самые пушки неприятельские, захватил двести драгун и гусар; атаковал (в октябре), в окрестностях Старгарда, с саблей в руках, с одним эскадроном драгун и несколькими козаками, батальон корпуса генерала Шенкендорфа; истребил значительное число пруссаков; остальных, загнав в болото, принудил положить оружие; сразился с прусскими драгунами: разбил их, взял два орудия, двадцать пленных и, окруженный многочисленным неприятелем, прорубил себе дорогу; бросил пушки, но не пленных своих. В этот день пруссаки потеряли ранеными и пленными до тысячи человек.

Отважность, быстрота, внезапность еще в то время были принадлежностью Суворова. Он имел разные стычки с неприятелем: разбил полковника де ла Мот-Курбьера, командовавшего авангардом генерала Платена; напал потом на прусскую конницу, взял 800 пленных, захватил фуражиров; ворвался с тремя батальонами в Глогау, под сильным огнем пруссаков; гнал неприятеля на улицах и через мост. Тогда убита под ним лошадь и он сам ранен от рикошета. Вслед за тем Суворов атаковал близ Нейгартена два прусских батальона и часть драгунского полка с двумястами человек; прорубился между драгунами, ударил на батальон принца Фердинанда, положил многих на месте, взял более ста человек в плен. Под ним снова убита лошадь. Эти мужественные подвиги приобрели ему в следующем году (1762) чин полковника Астраханского пехотного полка, расположенного в Новой Ладоге; в 1763 году пожалован он командиром Суздальского полка, также пехотного, сменившего Астраханский. Доказательство, что Суворов выходил из круга обыкновенных полководцев и мог нести всякую службу. Екатерина, при самом начале, постигла его.

Ему было тогда тридцать четыре года. Потемкин, будущий начальник его, служил еще камер-юнкером и не имел значения при Высочайшем Дворе; но в то время как предприимчивый царедворец, впоследствии водитель к победам и утонченный министр, пролагал себе дорогу по паркетам придворным, Суворов приступил к исполнению обдуманного им плана; решился быть единственным, ни на кого не походить: отличался от всех своими странностями, проказами; старался, по-видимому, смешить, не улыбаясь, и в это самое время трунил над другими, осмеивал порочных или вещь предосудительную, получал желаемое или отклонял неприятный разговор; забавлял и колол; не боялся простирать иногда слишком далеко своих шуток, ибо они обратились для него в привычку, удивляли каждого оригинальностью, переливались в сердца солдат, которые говорили о нем с восторгом в лагере и на квартирах, любили его язык и неустрашимость, были веселы, когда находились с ним. Он учредил для детей их училище в Новой Ладоге, выстроил дом на своем иждивении и был сам учителем арифметики.

Держась правила, что солдат и в мирное время на войне, Суворов обучал воинов своих разным маневрам и весьма желал показать им штурм. Мысль эта пришла ему в голову, когда он проходил с полком мимо одного монастыря: в пылу воображения, тотчас составил он план к приступу, и полк, исполняя повеления его, бросился по всем правилам штурма, овладел монастырем. Екатерина пожелала увидеть чудака. Это первое свидание, -- говорил Суворов, -- проложило ему путь к славе. [См. Анекдоты Суворова, изд. г-ном Фуксом, стр. 115.]

Прошло шесть лет по окончании военных действий в Пруссии, и Суворов, с чином бригадира (1768 г.), отправлен, в половине ноября, с величайшей поспешностью к польским границам. Несмотря на едва замерзшие реки и болота, он в месяц прошел с вверенной ему бригадой тысячу верст (238 миль); зимой продолжал обучать солдат стрелять в цель, действовать штыками; совершал с ними ночные переходы, делал фальшивые тревоги. В следующем году (1769) Суворов двинулся к Орше, потом к Минску, командуя авангардом корпуса генерал-поручика Нумерса, которого в скором времени сменил генерал Веймарн. Тогда продолжалась в Польше война конфедератов. Суворов получил приказание идти к Варшаве с Суздальским полком и двумя драгунскими эскадронами; разделил войска свои на две колонны и в двенадцать дней перешел шестьсот верст, явился под Прагой. Он, без пролития крови, отделил от конфедератов два уланских полка, Пелиаки и Корсинского; разбил недалеко от Варшавы Котелуповского; в Литве обоих Пулавских, рассеял их войска, которые состояли из шести тысяч человек; награжден чином генерал-майора (1770 г.).

В апреле (1770) Суворов, переправясь через Вислу с двумя ротами, тремя эскадронами и двумя пушками, пошел ночью к Клементову: встретился с Мошинским, расположившим недалеко от леса тысячу человек конницы в боевой порядок при шести орудиях, и, невзирая на беспрестанную пальбу, опрокинул штыками ряды неприятельские, преследовал поляков, захватил их пушки; разбил вторично, при Опатове, Мошинского, получившего подкрепление; взял в плен до двухсот человек; награжден (в сент.) орденом Св. Анны. Тогда Суворов был болен около трех месяцев, получив сильный удар в грудь о понтон при переправе через Вислу.

Новые победы венчали его в 1771 году. Он выступил в марте из Люблина с четырьмя ротами пехоты, несколькими пушками и с пятью эскадронами; переправился через Вислу у Сендомира; разбил отдельные партии конфедератов, атаковал Ландскрону, овладел городом, несмотря на сильное сопротивление, но не мог взять замка. В этом деле шляпа и мундир Суворова были прострелены пулями. Вслед за тем он вступил неожиданно в город Казимир, захватил в плен лучший польский эскадрон маршала Жабы; рассеял конфедератов, которые несколько дней осаждали три роты его полка в Краснике; переправился вплавь через реку Дунаец; занял Краков; овладел на расстоянии в одну милю от этого города редутом, в котором находились две пушки и сто человек; разбил, обратил в бегство четырехтысячный отряд конфедератов; преследовал их до пределов Шлезии; положил на месте пятьсот человек; взял в плен двести; сразился с Пулавским у Замостья: опрокинул своей кавалерией пехоту его; рассеял недалеко от Красностава отряд полковника Новицкого; награжден военным орденом Св. Георгия третьего класса (авг. 19).

Около этого времени Императрица определила главнокомандующим расположенных в Польше войск, вместо Веймарна, генерал-поручика Александра Ильича Бибикова, начальствовавшего до того полком на Цорндорфском сражении (1758 г.); раненного при Франкфурте (1759 г.); одержавшего совершенную победу при городе Трептау над прусским генералом Вернером (1760); славного впоследствии поражением полчищ Пугачева. Конфедератами управлял тогда известный Косаковский, который волновал умы своими огненными обнародованиями, именовался литовским гражданином и самопроизвольно жалован в маршалы; одевал в черные мундиры формируемые им войска; возмутил все регулярные полки польские; имел в товарищах великого гетмана литовского графа Огинского. Суворов решился сам собою предупредить их соединение и с девятьюстами воинами напал 12 сентября при Столовичах на пятитысячное войско Огинского, разбил его, овладел двенадцатью пушками, гетманским жезлом, многими знаменами, взял в плен более семисот человек, в том числе тридцать штаб- и обер-офицеров и дежурного генерала литовского гетмана. Последний едва успел ускакать от преследовавших его двух козаков, удалился потом в Данциг. Косаковский бежал в Венгрию. Место битвы усеяно было трупами неприятельскими. Поляки потеряли до тысячи человек убитыми; мы лишились только 80 человек; но около 400 было переранено. [Фридрих Великий, упоминая в творениях своих о Столовичском сражении, советовал полякам остерегаться Суворова, чтобы вторично не попасться ему в руки.] Суворов, в чине генерал-майора, награжден (20 дек.) орденом Св. Александра Невского, которого не имели еще главнокомандующий Бибиков и Потемкин, служивший тогда под знаменами Румянцева.

Неожиданное событие постигло Суворова в 1772 году: полковник Штакельберг, человек уже немолодых лет, начальствовал в Кракове и, преданный неге, надеясь на сильное покровительство, лежал у ног прекрасного пола, раболепствовал, думая повелевать. Одна женщина, под видом человеколюбия, уговорила его увести часовых от подземного прохода, сделанного для выбрасывания нечистоты. Французы, высланные в Польшу на помощь конфедератам, составили заговор против беспечного градодержателя и, нарядясь в белую одежду ксендзов, прокрались ночью через оставленное отверстие в Краковский замок с 21 на 22 января. Неусыпные казаки первые приметили обман и произвели стрельбу. Мятежники и заговорщики быстро напали на часовых и всех изрубили. Узнав об оплошности своей, Штакельберг старался сразить неприятеля, но принужден был оставить замок. Главнокомандующий сделал замечание Суворову, который поклялся отомстить французам: немедленно осадил Краков; покушался (18 февр.) взять замок приступом, но не имел успеха; держал его в осаде до половины апреля; сделал в двух местах пролом и принудил на исходе месяца французского коменданта Шоази положить оружие, объявить себя и весь гарнизон пленными. Наказывая французов за употребленную ими хитрость, Суворов заставил их выйти тем самым нечистым проходом, которым они прокрались в замок, а уважая мужественную оборону, возвратил офицерам шпаги, пригласил их к обеду и потом отправил в Люблин. Урон наш в продолжение осады простирался до двухсот человек убитых и до четырехсот раненых. Вслед за тем Суворов овладел Затором (в двенадцати милях от Кракова), велел взорвать тамошние укрепления и взял двенадцать пушек. Императрица изъявила ему свое благоволение в милостивом рескрипте от 12 мая; пожаловала тысячу червонных, а на войско его десять тысяч рублей.

Кончилась война с конфедератами, и Суворов, надеявшийся увидеть берега Дуная, получил другое назначение: перемещен в корпус генерал-поручика Эльмта, которому приказано было идти к границам Швеции. [См. биографию генерал-фельдмаршала графа Эльмта] Он писал тогда к Бибикову из Вильны: "С сожалением оставляю этот край, где желал делать только добро или, по крайней мере, всегда о том старался. Безукоризненная моя добродетель услаждается одобрением моего поведения. Но когда рассматриваю неправедных оскорбителей моей невинности, начинаю свободнее дышать. Как честный человек оканчиваю здесь мое поприще и от них избавляюсь. Женщины управляют здешней страною, как и везде. Мне не доставало времени заниматься с ними, и я страшился их, не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей". [См. Жизнь Суворова, изд. г-ном Глинкой, 1819 г., стр. 47 и 49.]

Суворов -- по собственным его словам -- готовился сражаться среди львов, шел туда, как солдат [Там же, стр. 55], но слава ожидала его не на Севере. Екатерина поручила ему (1773 г.) обозреть финляндскую границу и узнать мнение тамошних жителей о последовавшей перемене в правлении шведском. [В половине 1772 года Густав III сделался почти самодержавным государем, в противоположность коренных законов.] Тогда имел он случай перейти в армию Задунайского, поступил в корпус генерал-аншефа графа Салтыкова. [См. биографию генерал-фельдмаршала графа Ивана Петровича Салтыкова.]

Первый шаг Суворова в пределах Турции был ознаменован победой. Салтыков отрядил его к Туртукаю: он в одну ночь прискакал на почтовых в Негоишт, в три дня осмотрел местоположение, все устроил и, невзирая на приказание Румянцева отступить, решился ослушаться его, овладел (10 мая) Туртукаем, прекратил туркам сообщение между Силистрией и Рущуком, обезопасил отряды, посылаемые от устья Аргиса, и, вместо обыкновенного донесения, уведомил Румянцева стихами:

"Слава Богу! слава вам!

Туртукай взят и я там".

Задунайский представил Императрице оригинальный рапорт как "беспримерный лаконизм беспримерного Суворова"; но вместе должен был предать ослушника суду. "Рим, -- говорил потом Суворов, -- меня бы казнил. Военная Коллегия поднесла доклад, в котором секретарь ее не выпустил ни одного закона на мою погибель; но Екатерина написала: Победителя судить не должно, и я остался в армии на служении моей Спасительнице". [См. Анекдоты Суворова, изд. г-ном Фуксом, стр. 114.] Военный орден Св. Георгия большого креста второго класса увенчал (30 июня) его знаменитый подвиг.

Туртукай, отданный на жертву солдатам, был обращен ими в пепел. С нашей стороны убито 60 человек; ранено 150. Суворов увез десять знамен и шесть медных пушек из числа отнятых у неприятеля; бросил в Дунай восемь тяжелых орудий; овладел 50 судами; укрепил монастырь Негоешти; но, обучая войска свои, несмотря на полученную им контузию в ногу, расстроил здоровье, занемог лихорадкой и отправился в Букарест на излечение.

Герой переменил тогда образ войны: в Польше, усмиряя неприятеля, охранял он селения; в Турции желал, чтобы одно имя его приводило в трепет неверных, и достиг цели своей.

Он снова выступил на поле брани, чувствуя еще чрезвычайную слабость, поддерживаемый двумя солдатами, переправился ночью на правый берег Дуная, овладел, 17 июля, несколькими шанцами неприятельскими, лагерем турецким, 18 медными пушками, 26 лодками. Урон турок простирался до двух тысяч человек; в числе убитых находился храбрый Сари-Мехмет-паша, известный силой и красотой своей. Суворов предал тело его земле с должными военными почестями. Победа эта, одержанная во время неудачного покушения на Силистрию, обрадовала Задунайского: так умел Суворов, пользуясь случаями, соединять славу свою со славой главного предводителя наших войск.

Под Гирсовым ожидало турок, 3 сентября, новое поражение: их войско простиралось до одиннадцати тысяч; Суворов имел: три эскадрона гусар, сто козаков, четыре пехотных полка и несколько орудий. Он заманил неприятеля к укрепленному стану своему, и когда неверные, преследуя бежавших, покушались ворваться на вал, вдруг двинулись штыки русские, опрокинули их, между тем как пехотный полк князя Гагарина, обойдя высоту, напал строем каре на левое крыло турецкое, а барон Розен врубился в ряды мусульман с конницей. Турки, наступавшие строем, по примеру европейскому, и не привыкшие сражаться таким образом, не могли выдержать сильного натиска противников, смешались, приведены были в совершенный беспорядок, обратились в бегство, преследуемые победителями за тридцать верст. Более тысячи человек пало на месте битвы, в том числе двое пашей. С нашей стороны ранено двести человек. Трофеи того дня состояли из восьми пушек, одной мортиры и девяти знамен; в плен взято около ста человек. Суворов произведен был в генерал-поручики.

Он содействовал в 1774 году Каменскому в одержании (9 июня) блистательной победы под Козлуджи над сорокатысячным турецким корпусом. [См. биографию генерал-фельдмаршала графа М. Ф. Каменского.] Два героя сражались единодушно, хотя не любили друг друга: один завидовал славе младшего товарища, другой, чувствуя свое превосходство, тяготился подчиненностью. Вскоре Кучук-Кайнарджийский договор положил (10 июля) конец кровопролитной брани.

Умолкли громы на берегах Дуная и еще продолжались в недрах нашего Отечества: донской козак, служивший в Турецкую войну, бежавший потом в Польшу, укрывавшийся между раскольниками, явился на Яике; начал возмущать тамошних казаков; был пойман, бежал снова на Яик из темницы казанской (1773 г.); дерзнул выдавать себя Императором Петром III и с горстью отчаянных сообщников начал опустошительные свои действия: вступил в Илецкий городок; взял приступом крепость Рассыпную; овладел крепостями: Нижне-Озерной, Татищевой, Чернореченской, Пречистенской, принят в Сакмарском городке с колокольным звоном и дарами; осадил Оренбург; ворвался в крепость Ильинскую; занял крепости Тоцкую и Сарачинскую; потерпел полное поражение от храброго генерал-майора князя Голицына (1774 г.) [Князь Петр Михайлович Голицын, родной племянник славного генерал-фельдмаршала времен Петра Великого, известен уже был военными своими подвигами в Польше против конфедератов; имел орден Св. Георгия 3-го класса. Императрица наградила его Александровской лентой за поражение Пугачева, пожаловала ему две тысячи крестьян, произвела потом в генерал-поручики; но вскоре сделался он жертвой зависти и пал на поединке, в цвете лет и красоты, 11 ноября 1775 года]; бежал за реку Сакмару в степь; собрал новую сволочь; занял Сакмарский городок; возмутил башкирцев; разорил Магнитную крепость; устремился к Карагайской Уральскими горами; обратил ее в пепел; разорил, сжег крепости: Петрозаводскую, Степную, Троицкую; разбит наголову генерал-поручиком де Колонгом и потом Михельсоном [Иван Иванович Михельсон, лифляндский уроженец, тяжело раненный во Франкфуртской битве (1759 г.) и на Кагульском сражении (1770 г.); оказавший в Польше редкие и великие дарования воинские, пожалован за свои подвиги против самозванца: полковником, кавалером Св. Георгия 3-го класса, шефом Кирасирского полка военного ордена и получил еще золотую шпагу, украшенную бриллиантами, тысячу крестьян, значительную сумму денег (1775 г.). Впоследствии удостоен он чина генерал-майора и ордена Св. Александра Невского (1778 г.); произведен в генерал-поручики (1786 г.); служил с честью в Шведскую войну под главным начальством графа Мусина-Пушкина (1788 и 1789 г.); возведен Императором Павлом I в достоинство генерала от кавалерии; управлял при Императоре Александре Новороссийским краем и Белоруссией; получил Андреевский орден (1806 г.); пожалован главнокомандующим Днестровской армии: овладел Суллинским проходом в Дунай (1807 г.); отразил восемнадцатитысячный корпус турецкий, высланный против него из Журжи; разбил под Измаилом Пегливана-пашу; скончался в Букаресте 19 августа 1807 года, оплакиваемый армией как храбрый вождь и добрый начальник; был первый партизан на войне, искусный кавалерист и, одновременно, ловкий царедворец]; удалился к башкирцам; собрал свежее войско: завладел на реке Каме большим дворцовым селом Каракулиным; выжег городок Осу; разорил до основания казенные винокуренные заводы: Ижевский и Боткинский; взбунтовал работников; осадил Казань: ворвался в город, предал его огню и мечу, готовился овладеть крепостью, был обращен в бегство, преследован мужественным Михельсоном; возмутил заволжских жителей; ограбил Цивильск и Курмыш; опустошил: Алатырь, Саранск, Пензу, Петровск и Саратов; умерщвлял везде градодержателей, духовных, чиновников, купцов, дерзавших противиться ему.

В это время Императрица вверила главное начальство над войсками, высланными против Пугачева, графу Петру Ивановичу Панину, который готовился тогда идти навстречу бунтовщикам с вооруженными служителями, намеревался, присоединясь к первой команде, подчинить себя младшему его чином. [См. об этом знаменитом муже в биографии генерал-фельдмаршала графа Петра Семеновича Салтыкова.] Устрашенный именем Панина, самозванец, бывший свидетелем завоевания Бендер, -- бежал из Саратова к Царицыну, преследуемый, теснимый на всех пунктах.

В числе вождей, подчиненных Панину, который в один месяц даровал спокойствие и тишину России, -- находился Суворов. Военная коллегия, еще в продолжение Турецкой войны, вызывала героя на новый подвиг, видя важность возмущения, но Румянцев удержал его в своей армии, чтобы не подать Европе слишком великого понятия о внутренних беспокойствах государства. "Такова была слава Суворова!" -- восклицает Пушкин в "Истории пугачевского бунта" [Часть I, стр. 157]. Кончилась война, и Суворов получил повеление немедленно явиться к графу Панину. Он принял начальство над Михельсоновым отрядом, посадил пехоту на лошадей, отбитых у Пугачева; переправился через реку Волгу в Царицын; взял, под видом наказания, в одной из бунтовавших деревень пятьдесят пар волов и с этим запасом углубился в обширную степь, где нет ни леса, ни воды и где днем ему надо было направлять свой путь по солнцу, а ночью -- по звездам. Там скитался Пугачев. Злодей надеялся еще укрыться между киргизами от заслуженной казни, продолжал обманывать сообщников, но последние лишились терпения и выдали своего предводителя яицкому коменданту Симонову, славному обороной вверенной ему крепости, которую мятежники держали в тесной осаде семь месяцев; отразившему, с горстью людей, два приступа самозванца; утолявшему голод лошадиным мясом, овчинными кожами, костями и, наконец, землей!..

Суворов, поспешая к тем местам, сбился ночью с дороги и вышел на огни; напал неожиданно на ворующих киргизов; рассеял их; прибыл через несколько дней в Яицкий городок; принял Пугачева; посадил его в деревянную клетку на двухколесной телеге; окружил сильным отрядом при двух пушках; не отлучался от него; сам караулил ночью и, в начале октября, сдал в Симбирск графу Панину. В Москве совершилась казнь над самозванцем 10 января 1775 года.

Вскоре в древней столице, осчастливленной присутствием Екатерины, праздновали (10 июля) мир с Портой Оттоманской. Суворов был награжден золотой шпагой, осыпанной бриллиантами, и наименован потом начальником С.-Петербургской дивизии.

Тогда Потемкин, с которым сравнялся было Суворов на поле чести, вдруг предприимчивым умом и отважностью опередил многих, сделался главным вельможей в государстве и, среди неги и роскоши, приступил к исполнению гигантских предприятий относительно изгнания неверных из Европы. Войска наши вступили в Крым под предводительством князя Прозоровского (1776 г.). Явился Суворов и рассеял (1777 г.) скопища хана Девлет-Гирея, преданного Порте; заставил его бежать в Константинополь; содействовал Прозоровскому в утверждении ханом Шагин-Гирея, малодушного и неспособного управлять народом, политическое существование которого исчезло с восстановлением мнимой независимости. Турция готовилась к новой войне. Суворов укрепил правый берег Кубани; сделал также укрепления в разных пунктах полуострова и даже в горах. В начале 1778 года князь Прозоровский отозван в Петербург, и войска, находившиеся в Крыму, были вверены Суворову. Турецкий флот, под предводительством капитан-паши, крейсировал в Черном море, подступил к берегу Крыма, угрожал высадкой и удалился без боя. Между тем неутомимый полководец занялся переселением двадцати тысяч греков и армян в Екатеринославскую губернию. Духовенство содействовало ему; но министры, управлявшие новым ханом, явно восстали против распоряжения, которое уменьшало получаемые ими доходы. Суворов окружил жилище их солдатами, приставил пушку и министры на все согласились. [Победы Суворова, изд. 1809, ч. 2, стр. 23.] В половине 1779 года Порта признала Шагин-Гирея ханом; Суворов выехал из Крыма, вслед за тем присоединенного к Империи. Государыня наградила его труды табакеркой с портретом ее, осыпанным бриллиантами; возложила на него в Петербурге бриллиантовую звезду Александровского ордена, которую сама носила на орденской одежде; назначила командиром Малороссийской дивизии. В 1780 году он осмотрел, по приказанию Императрицы, берега Каспийского моря; переведен был потом в Казанскую дивизию (1781 г.); назначен командиром пятого корпуса, расположенного на Кубани (1782 г.).

Деятельно вспомоществовал Суворов Потемкину в знаменитых предприятиях: ласками, дарами и угощением склонил он нагайских татар к принятию российского подданства (1783 г.); награжден орденом Св. Владимира большого креста первой степени (28 июля); разбил нагайцев, возмущенных Шагин-Гиреем; привел их в повиновение.

Россия наслаждалась миром, и Суворов, обучавший в это время вверенные ему войска Владимирской и С.-Петербургской дивизий, пожалован был генерал-аншефом в 1786 году. Вскоре Императрица предприняла путешествие в полуденный край (1787 г.) [См. об этом путешествии в биографии князя Потемкина-Таврического]; Суворов находился в Малороссии. Она спросила его в Кременчуге: "не имеет ли он какой просьбы?" Заслуженный воин бросился к ногам Государыни и умолял о заплате за нанятую им в том городе квартиру. В тот же день выдано ему из казны, по его показанию, двадцать пять рублей с копейками [См. Анекдоты Суворова, изд. г-ном Фуксом, стр. 177], но вслед за тем удостоился он получить табакерку с вензельным именем Императрицы, осыпанную бриллиантами. Тогда ему были вверены войска, стоявшие в Херсоне и в Кинбурне. Разрыв с Турцией казался неизбежным. Суворов, всегда деятельный и осторожный, укреплял берега Днепра, особливо Буга, на котором было много удобных переправ; приказал заложить перед гаванью Глубокой большую батарею, в двадцать четыре 18-ти и 24-фунтовых пушек, для защиты обоих фарватеров; а на острове под Херсоном построил пять батарей, с меньшим числом пушек, для произведения крестообразного огня; старался также о безопасности полуострова Кинбурнского. Город был окружен ничтожными стенами, земляным гласисом, мелким рвом. Суворов остался в Кинбурне, предвидя нападение.

Турки действительно в самом начале войны намеревались овладеть Кинбурном как слабым укреплением; потом надеялись ворваться в Херсон и Крым; предполагали сжечь корабли наши. Предводимые французскими офицерами, они приплыли, 30 сентября, к Косе и начали укрепляться. Войска Суворова состояли только из 1000 человек, к которым подоспели 4 козачьих полка и еще 1000 человек конницы. Число турок, вступивших на берег, 1-го октября, простиралось до 6 тысяч. Главный предводитель их, Юс-паша, знавший совершенно Кинбурн, решился победить или умереть, велел своим перевозным судам удалиться. Турки начали бомбардировать; но им не отвечали ни одним выстрелом из крепости; копали ложементы -- без всякого препятствия с нашей стороны. Суворов дал приказание действовать, когда неприятель подойдет на двести шагов; назначил сигналом залп со всех крепостных полигонов, находившихся на той стороне, между тем молился в церкви, велел, когда кончилась литургия, петь молебен. В час по полудни турецкий авангард подошел к назначенному расстоянию; сигнал был дан: полковник Иловайский, с двумя козачьими полками и двумя эскадронами легкой конницы, объехав крепость с левой стороны по берегу Черного моря, напал на неприятельские войска, которые состояли из нескольких сот человек, несших лестницы, изрубил их, в том числе Юс-пашу, не хотевшего сдаться. Между тем Орловский пехотный полк, предводимый генерал-майором Реком, сделал вылазку из крепости и устремился на неприятеля с правой стороны, проложил себе штыками дорогу в ложементы, очистил половину оных, под громом шестисот орудий с турецких кораблей. В это время храбрый Рек, опасно раненный, был вынесен за фрунт. Суворов подкрепил сражавшихся батальоном Козловского полка, но со всем тем русские отступили; герой остался впереди с горсткой людей. Мушкетеры бросились выручать своего генерала; под ним убили лошадь; уже один турка готовился поразить его, как был повержен на землю унтер-офицером Новиковым. Наши сражались еще некоторое время, но, подавляемые силой, вынуждены были отступить. Суворов, несмотря на полученную им рану картечью в бок, вывел свежие войска. Отчаянная битва возобновилась в третий раз. Победа казалась на стороне турок, как вдруг подоспели к нашим десять эскадронов легкой конницы, стоявших в тридцати верстах за Кинбурном. День склонился уже к вечеру. Пехота, получив подкрепление, ударила на неприятеля с большим ожесточением; козаки устремились во фланги. Турки, ободряемые дервишами, продолжали нападение, бросались с отчаянием в ряды наши. Суворов был снова ранен пулей в левую руку, но не оставил поля сражения. Вскоре сделалось совершенно темно: в девятом часу присоединились еще триста человек Муромского полка, лишь только прибывшие из Херсона, и решили победу. Турки отступили к морю, оборонялись с полчаса и потом вынуждены были искать спасения в волнах, где погибло их множество. В десять часов все утихло.

Потеря наша убитыми простиралась до двухсот человек, в том числе десять штаб- и обер-офицеров; ранено восемьсот. Из шести тысяч турок, высадившихся на берег, едва десятая часть спаслась от поражения. Императрица, получив донесение князя Потемкина об одержанной победе Суворовым, принесла (17 окт.) благодарение Всевышнему, с пушечной пальбой, и сказала потом приближенным: "Александр Васильевич поставил нас на колени; но жаль, что старика ранили". [См. Памятные Записки Храповицкого в Отечественных Записках г-на Свиньина.] Она собственноручным рескриптом благодарила его, на другой день, за оказанные им и вверенным ему войском мужественные подвиги; изъявила искреннее соболезнование о полученных Суворовым ранах; желала скорого выздоровления и вслед за тем наградила его (9 ноября) орденом Св. Апостола Андрея Первозванного, который он -- по выражению Екатерины -- заслужил верой и верностью [Девиз ордена]; препроводила к нему шесть Георгиевских крестов для раздачи, по собственному его выбору, отличившимся офицерам. Суворов писал (20 декабря) из Кинбурна своей дочери, которая еще воспитывалась в Смольном монастыре: "У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мной лошади мордочку отстрелили: насилу часов через восемь отпустили с театра в камеру. Я теперь только что возвратился; выездил близ пятисот верст верхом, в шесть дней и не ночью. Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры: пропасть! Прости, мой друг Наташа, и проч.".

В 1788 году Потемкин повел вверенную ему армию к Очакову. Еще в апреле месяце Суворов вызывался овладеть этой крепостью, но получил отказ: 28 августа, преследуя турок, сделавших вылазку, он, в жару сражения, с несколькими гренадерскими батальонами ворвался в неприятельский ретраншемент, почти овладел оным, но был ранен пулей, которая попала на два пальца от горла и остановилась в затылке. Тогда несколько сот человек погибли во время беспорядочного отступления.

Герой находился у врат смерти; пуля вынута; он велел везти себя в Кинбурн; занемог горячкой; сделалось воспаление; прибегли к новой операции: вырезали из раны несколько кусков сукна и подкладки от мундира, которых не приметили при первой перевязке. Ожидали кончины страдальца; но благодетельный сон возвратил ему силы, и опасность миновала. Во все время лечения, которое продолжалось три недели, Суворов не лежал в постели; уже начинал выздоравливать, как одна бомба, из числа взорванных от загоревшегося порохового магазина, разбила часть стены той комнаты, в которой он находился: Суворов еще слабый на ногах, хотел выйти и был засыпан множеством щеп, ранен был ими в лицо, в грудь и в колено.

К телесным страданиям присоединились душевные, которые более первых подавляют человека: "Мне странно, -- писал гордый князь Тавриды бесстрашному полководцу, -- что в присутствии моем делается движение без моего приказания пехотою и конницею. Извольте меня уведомлять, что у вас происходить будет; а не так, что даже и не прислали мне сказать о движении вперед". Суворов заговорил, что желает удалиться в Москву для лучшего излечения ран. "Невинность не терпит оправданий, -- отвечал он Потемкину. -- Всякий имеет свою систему -- так и по службе я имею мою. Мне не переродиться, и поздно! Светлейший князь! Успокойте остатки моих дней! Шея моя не оцараплена, -- чувствую сквозную рану, -- тело изломано. Коли вы не можете победить свою немилость, удалите меня от себя. Добродетель всегда гонима. Вы вечны, вы кратки!" Так, стараясь смягчить оскорбленного вельможу, герой напоминал ему о смерти, которая прерывает навсегда земное значение... Потемкин забыл прошедшее, называл Суворова в письмах сердечным своим другом, призывал его снова к Очакову -- черта, похвальная в жизни князя Таврического! Между тем Суворов имел пребывание в Малороссии, восстановлял силы свои и не гонялся за славой, которая ожидала его на каждом шагу с распростертыми объятиями. В начале 1789 года отправился он в С.-Петербург для свидания с дочерью; был отлично принят Императрицей; получил бриллиантовое перо на каску с литерой "К" (Кинбурн).

Новая блистательнейшая кампания ожидала его. Суворов отправился в армию, которой предводительствовал один только Потемкин: Задунайский вложил в ножны меч, испытывая разные неприятности по службе со стороны президента Военной коллегии [Президентом Военной Коллегии был Потемкин], жил тогда на одной мызе в окрестностях Ясс. Там посетил Кагульского героя достойный ученик его, Суворов, который видел в нем бывшего своего начальника, непобедимого вождя и не смотрел на отношения к нему князя Таврического.

Приняв в Берладе от генерал-поручика Дерфельдена вверенный ему корпус, Суворов, по приказанию князя Репнина, начальствовавшего в Молдавии и Бессарабии, вступил в сношения с принцем Саксен-Кобургским, который командовал вспомогательными австрийскими войсками. Он находился в Валахии, не знал еще лично Суворова, но уважал его: вскоре тесная дружба соединила их.

Турецкая армия, под предводительством сераскира, двинулась от Браилова к Фокшанам и угрожала нападением на корпус принца Кобургского. Суворов поспешил к нему и, проходя ближайшей дорогой, горами и лесом, сделал восемьдесят верст в 36 часов. Тогда оба корпуса переправились за реку Стратуш в двух колоннах: авангард состоял из одних австрийцев, чтобы турки не знали о прибытии союзников.

21 июля произошло сражение при Фокшанах, на котором 18000 австрийцев и 7000 русских совершенно разбили 40000 турок; обратили их в бегство; преследовали по двум дорогам: Букарестской и Браиловской; положили на месте до двух тысяч человек; взяли в плен около трехсот; отняли 16 знамен, 12 пушек; овладели богатым лагерем. Император Иосиф наградил принца Кобургского большим крестом ордена Марии-Терезии и прислал Суворову, при лестном рескрипте, табакерку с вензелевым именем, осыпанную бриллиантами. В столице ожидали дальнейших известий о его победах.

Вскоре верховный визирь с шестидесятитысячным войском, переправясь от Браилова через реку Бузео, стал лагерем при деревне Граденешти, на близком расстоянии от австрийцев. Принц отправил нарочного к Суворову, который находился в Берладе. Российский полководец сначала не спешил походом, но, получив второе уведомление, ответил двумя словами: "Иду, Суворов"; полетел на помощь союзникам и 9 сентября, вечером, соединился с ними, в виду неприятельского стана. Принц тотчас пригласил к себе генерал-аншефа; последний велел ему доложить: "Суворов Богу молится". Принц отправил другого посланного. "Суворов ужинает", -- сказал герой. Явился третий и услышал: "Суворов спит". Между тем, не помышляя о сне, деятельный полководец обозревал с высокого дерева местоположение неприятельское и на рассвете явился к принцу Кобургскому, условился с ним о нападении. "Если б в самом начале, -- произнес Суворов генералам, -- пошел я к принцу, мы провели бы всю ночь в толкованиях тактических; мы спорили бы и упустили время".

Союзные войска, в двух колоннах, перешли вечером, 10 сентября, Милков вброд и по наведенным мостам приблизились, в глубочайшей тишине, к крутым берегам Рымника и совершили переправу через эту реку 11 числа, на рассвете.

Русские двинулись вперед в трех линиях: пехота, находившаяся в первой и второй, шла шестью каре; конница двигалась за ними в третьей. Число войск простиралось, как и под Фокшанами, только до семи тысяч человек, при двадцати орудиях. Австрийцы следовали также тремя линиями: девять каре составляли две первые, а конница третью. Всех их было до 18000. Визирь, узнав, что должен будет сразиться с Суворовым, сказал: "Это наверно другой Суворов, потому что первый умер от ран в Кинбурне".

Лишь только русские подошли к неприятельскому лагерю на полторы версты, турки открыли сильный огонь из своих орудий; но солдаты, несмотря на рытвины, затруднявшие артиллерию, быстро продвигались вперед. Между тем конница, бывшая на правом крыле под командой бригадира Бурнашева, начала атаку. Турки, стоявшие на возвышении, зашли лощиной нашим в бок и ударили на каре Шастакова, который также находился на правом крыле. Их было до семи тысяч человек: янычары сидели на одних лошадях со спагами и, приблизясь к русским, тотчас соскочили, напали на противников с ожесточением; но число неверных не устрашило храбрых воинов, предводимых Суворовым: они приняли турок холодным оружием и отбросили назад; янычары спасались от смерти на лошадях спагов и первые падали под саблей нашей конницы. В это время Осман-паша, с 5000 охотников из спагов, потерпел поражение на левом крыле нашем. В неприятельском лагере не найдено ни одной пушки. Когда происходила битва при Тиргокули, принц Кобургский, переправившийся через Рымник, верст на семь ниже Суворова, не успел еще соединиться с ним и находился верстах в четырех. Осман-паша с 15000 человек конницы намеревался возобновить нападение на русских и неожиданно сошелся с австрийцами, был во второй раз обращен в бегство.

Дав отдохнуть войскам, Суворов, в первом часу пополудни, выступил к деревне Боксе. Австрийцы стояли от него верстах в трех; визирь расположился за Крингумеларским лесом на Рымнике, в десяти верстах от союзников. Турки выкопали вдоль по опушке леса шанцы, за которыми намеревались 12 числа оставить тяжелый обоз перед нападением на принца Кобургского; но Суворов не любил откладывать и, между тем как австрийцы вступили в бой с визирем, обошел неприятельские батареи, поставил свои шесть каре полукружьем и повел их скорым шагом к укрепленному лесу. Сильная пальба не остановила бесстрашных: чтобы сберечь людей, Суворов приказал коннице нападать на лес через интервалы между каре. В укреплениях находилось более 15000 янычар; конница турецкая стояла по бокам. Принц Кобургский, отразив шесть сильных атак, также двинул свои полки к лесу. Конница наша быстро перенеслась через рвы и валы и врубилась в толпы янычар: завязался рукопашный бой; турки отчаянно защищались саблями и кинжалами; многие из них изрублены на пушках, которые не хотели покинуть. Стародубские карабинеры, предводимые храбрым Миклашевским, и венгерские гусары первые бросились на неприятеля. Козаки, австрийские уланы и арнауты ударили на турецкую конницу, смяли ее и окружили лес слева и сзади. Устремилась пехота, и в четыре часа соединенные корпусы совершенно овладели лесом. Турки были везде опрокинуты и искали спасения в бегстве. Тщетно визирь убеждал свое войско возвратиться на поле битвы, заклиная алкораном, который держал в руке; наконец, обратил на малодушных два орудия: ничто не помогло. Суворов сам преследовал бежавших по трупам убитых, не давал никакой пощады неприятелю, приказывал рубить всех и запретил брать в плен. Визирь, прогнанный в Браилов, заперся в крепости. Турки лишились убитыми более десяти тысяч человек. Потеря союзников не превышала 600 человек убитыми и 300 ранеными. В числе трофеев было: восемьдесят пушек и сто знамен; весь лагерь, обоз и множество рогатого скота достались победителям. Взятие Белграда Лаудоном и сдача Бендер и Аккермана князю Потемкину были следствием Рымникской битвы.

И здесь, как под Кинбурном, угрожало Суворову поражение: вечером, 11 сентября, принц Кобургский получил с курьером выговор от князя Таврического за то, что понтоны не были готовы, и, будучи имперским князем, находясь на службе римского императора, не считая себя подчиненным российскому фельдмаршалу, чрезвычайно оскорбился; сказал Суворову, "что если б курьер приехал утром, то он не вступил бы в дело с турками". [См. Победы Суворова, ч. 3, стр. 32.]

Екатерина наградила Суворова бриллиантовыми знаками ордена Св. Андрея Первозванного; шпагой, украшенной бриллиантами и лавровыми венками с надписью: "Победителю верховного визиря"; и вслед за тем препроводила к нему диплом на Графское достоинство Российской Империи, с наименованием Рымникским, также орден Св. Великомученика Георгия первого класса (18 окт.). Последняя награда чрезвычайно обрадовала героя. Он писал тогда к дочери своей: "Слышала ли, сестрица [Сестрицею называл Суворов дочь свою, подражая монастыркам. В начале письма именует он ее: Comtesse de deux Empires! Любезной Наташей Суворочкой], душа моя? От моей щедрой Матушки [Императрицы]: рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому; знаки Св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс Св. Георгия. Вот каков твой папинька за доброе сердце. Чуть, право, от радости не умер". Иосиф возвел Суворова в Графское достоинство Римской империи (19 окт.); пожаловал принца Кобургского генерал-фельдмаршалом. Он получил от Екатерины одинаковую шпагу с Суворовым. После одержанной ими победы принц пришел в палатку нашего полководца, сопровождаемый своим штабом, и оба вождя бросились в объятия друг другу.

Австрийцы расположились в Валахии. Корпус принца Кобургского увеличился до сорока тысяч человек. Новый визирь, Юсуф-паша, двинул сильную армию к Рущуку (1790 г.). Суворов поспешил к Букаресту. В это время скончался верный союзник России, император Иосиф II, и Леопольд, постановив перемирие с Турцией, отозвал принца в Венгрию. Он изъявил в письме своем к Суворову душевную скорбь, называл его достойным, драгоценным другом, несравненным учителем; уверял, что не в силах проститься с ним лично; просил о продолжении к нему дружбы, которая одна услаждает военную жизнь его.

Между тем оружие наше торжествовало в Турции: контр-адмирал Рибас овладел Тульчей; брат его вступил в Исакчу, Гудович -- в Килию. Тогда Потемкин глубокой осенью приказал Суворову: взять Измаил во что б то ни стало. За двадцать лет перед тем эта крепость, имеющая семь верст в окружности; восемь бастионов; вал, вышиной в три и четыре сажени; рвы от шести до семи саженей, -- сдалась на условиях Репнину. Турки гордились потом два раза неудачной осадой русских. В 1790 году Измаил, сильно укрепленный французскими инженерами, почитаемый неприступным Турцией и Европой, вмещал в себе тридцатипятитысячный гарнизон, который состоял большей частью из янычар, под предводительством сераскира Аудузлу-паши, старого воина, отказавшегося от визирского достоинства.

Армия Суворова простиралась только до 28000 человек, из которых около половины были козаки. Она расположилась полукружьем в трех верстах от Измаила и занимала почти двадцать верст от одного берега Дуная до другого: в ней свирепствовали разные болезни по причине ненастной погоды, претерпевали недостаток в фураже. Холод увеличивался; Суворов приказал нарезать тростнику, чтобы солдаты могли греться у огня; приготовил лестницы и фашины; обучал ночью войска действовать ими; осматривал местоположение; отражал вылазки; построил батареи в сорока саженях от Измаила, желая обмануть турок правильной осадой; велел стрелять в крепость, откуда также отвечали жестоким огнем, и начертил между тем план приступа. Контр-адмирал Рибас действовал со стороны Дуная: укрепил остров, лежащий против Измаила, построил на нем батареи, бросал бомбы в крепость, сжег и потопил почти всю турецкую флотилию.

7-го декабря Суворов вступил в сношения с сераскиром; два раза убеждал его сдать крепость. Гордый Аудузлу-паша отвечал: "Скорее Дунай остановится в течении своем и небо преклонится к земле, нежели сдастся Измаил". Суворов в третий раз уведомил сераскира, что если в тот же день не выставит он белого флага, то крепость будет взята приступом, а гарнизон сделается жертвой ожесточенных воинов. Паша оставил отзыв главнокомандующего без ответа.

В это время князь Таврический, страшась помрачить неудачей славу оружия русского, вдруг отменил данное приказание и советовал Суворову "не отваживаться на приступ, если он не совершенно уверен в успехе". "Мое намерение непременно, -- отвечал Суворов, -- два раза было российское войско у ворот Измаила -- стыдно будет, если в третий оно отступит, не вошедши в него". Собран был военный совет: бригадир Платов (прославившийся потом в Отечественную войну) первый написал: "Штурмовать". Все то же подтвердили. Суворов вбежал в ставку, перецеловал всех и сказал: "Один день Богу молиться; другой день учиться, в третий день славная смерть или победа!" [См. Русскую Историю С. Н. Глинки, напеч. в 1818 г., ч. 8, стр. 179.]

Ночью с 10 на 11 декабря, перед приступом, Суворов велел изредка бомбардировать крепость, чтобы обмануть турок недостатком пороха и других артиллерийских снарядов; он не сомкнул веждей своих, сидел у огня с несколькими офицерами и ожидал сигнала. В пять часов утра, когда пущена была третья ракета, вдруг шесть колонн, среди которых находился Суворов, сухим путем и три колонны на судах двинулись к Измаилу; первыми тремя, или правым крылом, командовал генерал-поручик Потемкин, двоюродный брат фельдмаршала; левым -- родной племянник князя Таврического генерал-поручик Самойлов. Под начальством последнего находился Голенищев-Кутузов [См. биографию генерал-фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова-Смоленского]. Он предводительствовал шестой колонной. Конница расположилась в одной версте, под пушками крепости, козаки, назначенные для приступа, спешились, укоротили свои пики.

Темнота и туман продолжались до девяти часов утра. Лишь только русские подошли на четыреста шагов, турки открыли сильный картечный огонь, причинивший большое опустошение в рядах наших. Секунд-майор Неклюдов, вызвавшийся с егерями в охотники, первый бросился в ров, наполненный водой, и из глубины оного, без лестниц, с помощью только копий и штыков, взобрался на вал под пушки неприятельские; приказал егерям, к ободрению товарищей, стоявших у рва, выстрелить в промежутки турецкой батареи; вскочил потом на бастион, овладел оружиями и тяжело ранен. [Неклюдов целый год страдал от ран, и Суворов, считая его умершим, не представил о нем. В 1792 году он приехал в Петербург. Екатерина наградила героя измаильского военным орденом Св. Георгия 4-го класса, произвела его из секунд-майоров в подполковники и пожаловала ему двести крестьян. Ныне благополучно царствующий Государь Император произвел престарелого воина из отставного полковника в генерал-майоры и Высочайше повелел ему состоять по кавалерии. Неклюдов скончался в 1839 году.] Генерал-майор Ласси, начальствовавший второй колонной, прежде всех взошел на вал в шесть часов: первая колонна, под командой генерал-майора Львова, и третья, предводимая генерал-майором Мекнобом, должны были его подкрепить, но несколько опоздали. Львов и Мекноб были тяжело ранены, Ласси -- слегка в руку и, продолжая нападение, захватил многие батареи за Хотинскими воротами. Между тем левое крыло действовало с одинаковым мужеством: генерал-майор Голенищев-Кутузов, преодолев сильный картечный и ружейный огонь, овладел бастионом, но в первое мгновение удержан был многочисленными толпами неприятелей, которые сильной вылазкой остановили четвертую и пятую колонны. Ими предводительствовал Безбородко, брат знаменитого канцлера, получивший тогда тяжелую рану. Суворов наблюдал каждый шаг подчиненных ему вождей, немедленно велел поздравить Кутузова комендантом Измаила и прибавил, что он уже отправил нарочного с вестью о покорении крепости. Усилив свои войска Херсонским полком, Кутузов возобновил отчаянную битву, опрокинул янычар и довершил победу штыками. Турки старались взорвать пороховые магазины, находившиеся под валом каждого бастиона, и устремились на лагерь осаждающих, но были отражены русскими со значительной потерей. В восемь часов Суворов овладел крепостными укреплениями с сухого пути и с реки; началось сражение во внутренности города: турки в узких улицах стреляли из окон, оборонялись с ожесточением, между ними было множество женщин, вооруженных кинжалами. Русские вошли в Измаил четырьмя воротами. Сераскир долго защищался в каменном строении и потом пал героем. В четыре часа пополудни крепость была совершенно завоевана. В числе девяти тысяч пленных, сложивших оружие (из которых две тысячи умерли от ран в тот же день), находились: трехбунчужный паша Мустафа, один Султан, сын Сераскиров, Капижди-баша и множество Бим-башей; более четырех тысяч христиан и сто тридцать пять евреев, живших в Измаиле, прибегли к покровительству Суворова. Во время штурма погибло до 26000 турок и татар; в числе трофеев находились: 245 пушек и мортир, 364 знамени, семь бунчугов, два санджака, множество пороху и других военных снарядов, полные магазины съестных припасов для людей и лошадей. Солдатам позволено было грабить, согласно данному обещанию, три дня сряду: они получили в добычу более миллиона рублей и множество прекрасных турчанок. Наших убито на приступе 1880 человек; ранено: три генерал-майора, около 200 штаб- и обер-офицеров и 244 рядовых.

"Гордый Измаил пал к стопам Вашего Императорского Величества", -- донес Государыне Суворов и в то же самое время написал фельдмаршалу: "Российские знамена на стенах Измаила!"

Тогда князь Таврический имел пребывание в Яссах, где, среди блеска и пышности окружавших его, предавался внутренней скорби, страшился пережить свое значение. Он пригласил к себе покорителя Измаила; желал сделать ему почетную встречу; велел расставить по дороге нарочных сигнальщиков и поручил любимцу своему, Боуру, доложить лишь только генерал-аншеф будет подъезжать к городу. Суворов нарочно приехал в Яссы ночью и на другой день отправился к фельдмаршалу в длинной молдавской повозке, заложенной парой лошадей в шорах, с кучером и лакеем, одетых в широкие платья. Проницательный Боур, несмотря на странный экипаж, узнал Суворова, когда он въехал в ворота княжеского дворца, и поспешил уведомить фельдмаршала. Немедленно Потемкин вышел на парадное крыльцо, но не успел сойти с трех ступеней, как увидел перед собой Суворова, обнял его и произнес: "Чем могу я вас наградить за ваши заслуги?" -- "Нет, ваша светлость, -- отвечал поспешно Суворов, -- я не купец и не приехал с вами торговаться. Меня наградить, кроме Бога и Всемилостивейшей Государыни, никто не может". Потемкин переменился в лице, замолчал и пошел в залу. Там Суворов подал ему рапорт. Фельдмаршал принял его с приметной холодностью, и они, сделав несколько шагов в зале, расстались, не говоря ни слова. [См. Анекдоты Суворова, стр. 162--164.]

Суворов явился в Петербург в начале 1791 года. Императрица велела спросить его: "Где желает он быть наместником?" -- "Я знаю, -- отвечал бессмертный полководец, -- что Матушка-Царица слишком любит своих подданных, чтобы мною наказать какую-нибудь провинцию. Я размеряю силы с бременем, какое могу поднять. Для другого невмоготу фельдмаршальский мундир". [См. Анекдоты Суворова, стр. 52.] Но Потемкин, оскорбленный Суворовым, воспрепятствовал ему получить тогда военачальнический жезл: он был награжден званием подполковника лейб-гвардии Преображенского полка и, в память знаменитого его подвига, выбита медаль.

Присутствие Суворова тяготило гордого вельможу, который приготовлял в Таврическом дворце своем волшебный праздник для Екатерины по случаю взятия Измаила и намеревался представить ей пленных пашей. 26 апреля Суворов отправлен в Финляндию с поручением укрепить границу [См. Записки Храповицкого, изд. г-ном Свиньиным]; 28 числа жители Невы стеклись во множестве в великолепные чертоги исполина тех времен, который не воображал праздновать тогда скорый переход свой в вечность.

Удаленный в каменистую Финляндию, Суворов трудился для пользы и безопасности Отечества и называл занятия свои бездействием в сравнении с прежней службой. Между тем Кутузов разбил турок при Бабаде; князь Репнин одержал знаменитую победу при Мачине; Потемкин сошел во гроб; Безбородко подписал славный мир с Портой Оттоманской и вслед за тем Суворов назначен начальником над войсками в Екатеринославской губернии, в Крыму и в новоприобретенных землях, до устья реки Днестра (1792 г.); избрал главной квартирой Херсон, где покоился князь Таврический; получил там (в сент. 1793 г.) следующий рескрипт от Императрицы: "Граф Александр Васильевич! День празднования мира напоминает Нам знаменитые заслуги и дела, коими вы отличились. Всемилостивейше жалуем вам похвальную грамоту, за собственноручным Нашим подписанием, с означением всех ревностных и мужественных подвигов, произведенных вами в продолжение славного и долговременного вашего служения. Во свидетельство Высочайшей доверенности к вашему знанию и вашей справедливости, вверяем вам орден Св. Георгия третьей степени: возложите оный на того, кого почитаете достойнейшим из отличившихся в военном звании. В знак же Монаршего благоволения препровождаем вам эполет и перстень бриллиантовые" [Обе эти вещи были оценены в шестьдесят тысяч рублей].

Суворов занимался укреплением приморских мест Тавриды, между тем как неустройства в Польше и мятежный дух жителей открывали ему новый путь к славе. Служивший под знаменами Вашингтона, Костюшко, призванный соотечественниками из Германии, принял главное начальство, поклялся защищать мнимую независимость или погибнуть. Краков, Варшава и Вильно восстали на русских воинов; генерал Ферзен отступил к прусским границам и потом двинулся к Варшаве со вспомогательным войском, предводимым королем Вильгельмом III. Костюшко успел перехватить парк осадной прусской артиллерии; вспыхнул мятеж в областях, приобретенных Пруссией от Польши; союзники отделились от Ферзена. В это время Екатерина вверила войска свои победителю при Сталовичах. "Я посылаю в Польшу две армии, -- сказала Она приближенным, -- одну армию, а другую -- Суворова".

Садясь в кибитку, Суворов сказал сестре знаменитого нашего адмирала Круза [Александр Иванович Круз, участвовавший (1769 г.) под предводительством адмирала Спиридова в славном истреблении турецкого флота, обессмертил потом свое имя во время Шведской войны в 1790 году: сразился (23 и 24 мая) с герцогом Зюдерманландским, несмотря на превосходное число кораблей неприятельских; заставил его ретироваться; награжден орденом Св. Александра Невского; командовал авангардом Адмирала Чичагова при разбитии шведов 22 июня: выдержал сильный огонь от всего флота их, проходившего мимо него, храбро и мужественно -- по словам главнокомандующего -- поражал неприятеля; награжден орденом Св. Георгия второго класса, а в день мирного торжества -- шпагой, украшенной алмазами. Он получил впоследствии орден Св. Андрея Первозванного от Императора Павла I, будучи главным командиром Кронштадтского флота; скончался в 1798 году, на 72-м году от рождения], которой муж, капитан первого ранга Вальронт, был навечно разжалован в матросы: "Молись Богу: он услышит молитву твою", и полетел в армию (1794 г.). Благоразумными распоряжениями его польские войска были обезоружены на разных пунктах, между тем как наши сосредоточивались в один, около Варкович. Суворов во время похода ехал верхом, чтобы подать собою пример офицерам: сделав в три недели 560 верст, овладел в Кобрине магазином; разбил при Крупчице (6 сент.) семнадцатитысячный корпус Сераковского; положил на месте до трех тысяч человек; обратил его в бегство; сразился во второй раз с ним и Косинским (8 сентября) при Бржеце; овладел всей их артиллерией, состоявшей из 28 орудий; донес Задунайскому: "Корпус Сераковского кончил!". Награжден бриллиантовой петлицей на шляпу и тремя пушками. Между тем Ферзен поразил при Мачевичах (28 сентября) Костюшко; взял его в плен и присоединился, 14 октября, в Станиславове к Суворову с десятитысячным корпусом. [Барон, а потом граф Иван Евстафьевич Ферзен, содействовавший Суворову во взятии приступом Праги, принудил (18 ноября) в Радочине главнокомандующего польского Вавржецкого положить оружие; награжден военным орденом Св. Георгия второго класса; пожалован Императором Павлом I директором Кадетского корпуса, генералом от инфантерии (1798 г.); отставлен с мундиром и в скором времени скончался.] Тогда войска последнего увеличились до семнадцати тысяч, с которыми он пошел к Варшаве и на другой день (15 октября) рассеял при Кобылке пятитысячный отряд неприятельский, взял девять пушек, 400 человек в плен, в том числе одного генерала и 30 штаб- и обер-офицеров; овладел обозом.

Вскоре Суворов подступил к Праге, защищаемой 30000 лучших польских войск и 104 пушками. Отличаясь быстротой и внезапностью, герой осмотрел укрепления, начертил план атаки, разделил войска свои на семь колонн и назначил день приступа -- 24 октября. В пять часов утра была пущена ракета: колонны двинулись, несмотря на сильный крестообразный огонь с разных батарей; по сбитии передних ретраншементов польские войска, построясь в боевой порядок перед вторым и третьим окопами, защищались отчаянно, но мужество их и сильный взрыв магазина с порохом и бомбами не остановили бесстрашных воинов Суворова: в три часа Прага взята в виду столицы Польши, полагавшей на нее всю надежду. Четыре генерала: Ясинский, Корсак, Квашневский и Грабовский с 13540 воинами погреблись под развалинами крепости; в числе пленных были: три генерала, 29 штаб-офицеров, 413 офицеров и 14000 рядовых; до двух тысяч потонуло в Висле и не более тысячи человек спаслось в Варшаву; 104 пушки, множество знамен и орудий разного рода достались победителям. С нашей стороны убито 580 человек; ранено 960. На приступе было 22000 человек, в том числе 7000 человек конницы. Суворов приказал разбить на окопах палатку и отдыхал в ней на соломе!

На другой день явились депутаты из Варшавы. Щадя кровь человеческую и желая победить поляков ужасами войны, Суворов не велел хоронить убитых, дал приказание, чтобы войска находились в готовности. Депутаты проходили в ставку русского военачальника по грудам тел, среди грозного вооружения и дымившихся развалин. Суворов вышел к ним в куртке, без орденов, в каске, с саблей; сбросил последнюю, произнеся: "Мир, тишина и спокойствие!", и с этими словами обнял представителей народа, целовавших его колени. Граф Потоцкий, присланный от короля, желал вступить в переговоры о мире, но Суворов отвечал: "С Польшей у нас нет войны, я не министр, а военачальник: сокрушаю толпы мятежников и желаю мира и покоя благонамеренным". 28 октября прибыли прежние депутаты с предоставлением жребия Варшавы великодушию Екатерины и добродетелям победителя. Король убеждал Суворова немедленно вступить в столицу. Он имел торжественный въезд 29 числа, предшествовал войскам верхом, в простом мундире, без знаков отличия. На берегу Вислы встретил его магистрат, поднесший хлеб-соль и ключи городские. Суворов поцеловал их и, воздев руки к небу, произнес: "Боже! Благодарю Тебя, что эти ключи не так дорого достались, как..." Здесь слезы прервали речь человеколюбивого героя, который обратил горестный взор на развалины Праги. Громкие восклицания "Да здравствует Екатерина! Да здравствует Суворов!" сливались с радостным "Ура" наших воинов. 1376 русских пленных, 500 пруссаков и 80 австрийцев, обреченных на смерть, томившихся в оковах, получили свободу.

Донеся Императрице о новых завоеваниях тремя словами: "Ура! Варшава наша!" -- Суворов, среди полного торжества, вспомнил о Херсонском изгнаннике. "Знаю, -- писал он в Петербург, -- что Матушка-Царица меня наградит, но величайшая для меня награда -- помилование Вальронта".

Екатерина отвечала победителю (19 ноября) также тремя словами: "Ура! Фельдмаршал Суворов!" -- и вслед за тем удостоила его следующим рескриптом: "Вы знаете, что я не произвожу никого чрез очередь и никогда не делаю обиды старшим; но вы, завоевав Польшу, сами себя сделали фельдмаршалом", -- пожаловала ему военачальнический жезл, осыпанный бриллиантами; семь тысяч крестьян около Кобрина и возвратила чин капитана первого ранга Вальронту. Император Франц прислал Суворову портрет свой, украшенный бриллиантами; король Прусский: ордена Черного и Красного Орлов.

В Варшаве Станислав просил Суворова возвратить шпагу одному пленному офицеру: он освободил вместе с ним пятьсот человек; смеялся потом над сделанным подарком королю.

Во всех действиях своих единственный, Суворов праздновал получение фельдмаршальского достоинства следующим образом: приказал поставить в походной церкви несколько стульев соответственно числу лиц, которых он обошел; потом явился в палатку в камзоле, начал перепрыгивать через стулья, именуя поодиночке старших генерал-аншефов: двух Салтыковых (1773 г.); Репнина (1774 г.); Долгорукого (1774 г.); Эльмта (1780); Прозоровского (1782); Мусина-Пушкина (1782); Каменского (1784); Каховского (1784 г.) [Все они, кроме князя Юрия Владимировича Долгорукого и графа Каховского, были потом генерал-фельдмаршалами] и после надел фельдмаршальский мундир, все свои ордена, принял поднесенный ему жезл, велел служить благодарственный молебен, вышел к войску! Тогда в России были только три генерал-фельдмаршала: Разумовский, Задунайский и Рымникский.

Он пробыл целый год в Варшаве; осенью делал смотр полкам, занимал их маневрами; в ноябре (1795 г.) приглашен был в Петербург. В проезд Суворова через Литву и Лифляндию крестьяне выходили толпами на дорогу, чтобы его видеть. Императрица выслала ему навстречу карету; но фельдмаршал въехал в столицу ночью и на другой день пал к стопам Екатерины. Она приказала ему иметь пребывание в Таврическом дворце, где четыре года назад все поклонялись Потемкину.

Три месяца фельдмаршал задержан был в Петербурге, откуда отправился для осмотра пограничных крепостей со стороны Швеции и вслед за тем назначен главнокомандующим восьмидесятитысячной армии, расположенной в губерниях: Брацлавской, Вознесенской, Харьковской и Екатеринославской (1796 г.).

Вскоре Императрица переселилась в вечность, 6 ноября, к неописанной горести россиян, тридцать четыре года блаженствовавших под ее скипетром. Фельдмаршал неутешно оплакивал невозвратную потерю. "Без Матушки-Царицы, -- говорил он со слезами, -- не видать бы мне Кинбурна, Рымника, Измаила и Варшавы!"

По военной части последовали разные перемены. Суворов наименован предводителем Екатеринославской дивизии и получил маленькие палочки для меры кос и буклей солдатских. Не терпя нововведений, он сказал: "Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный русак". [См. Победы князя Италийского, изд. в Москве в 1810 году, ч. 6, стр. 145.] Слова эти, обратившиеся в пословицу, перелетели в столицу в то самое время, как фельдмаршал изложил в письме к Императору, что он скучает своим бездействием. Тогда последовало именное повеление (6 февраля 1797 г.): "За сделанный отзыв фельдмаршалом графом Суворовым Его Императорскому Величеству, что так как войны нет, ему делать нечего, -- он отставляется от службы". [Из Московских современных Ведомостей.]

Суворов, оставляя дивизию, собрал полки; велел сделать перед фрунтом пирамиду из литавр и барабанов; вышел в простом гренадерском мундире, но во всех орденах; приветствовал солдат в самых трогательных выражениях: "Прощайте, ребята! Друзья! Чудо-богатыри! -- сказал он им. -- Молитесь Богу; мы дрались со славою и будем опять вместе"; потом снял с себя знаки отличия, положил их на пирамиду в виде трофеев и произнес: "Настанет время, когда Суворов снова явится среди вас и возьмет назад то, что теперь оставляет вам". Мужественные воины не могли удержаться от слез, расстались с главнокомандующим, как с отцом своим.

Он избрал пребыванием Москву, где имел небольшой дом; но частный майор объявил фельдмаршалу приказание отправиться с ним в деревню, по случаю скорого прибытия Императора в столицу. "Сколько назначено мне времени, -- спросил хладнокровно Суворов полицейского чиновника, -- для приведения в порядок дел?" -- "Четыре часа", -- отвечал майор. "О, слишком много милости, -- продолжал фельдмаршал, -- для Суворова довольно одного часа". Дорожная карета ожидала его у крыльца. "Суворов, едущий в ссылку, -- сказал он, -- не имеет надобности в карете; может отправиться туда в том экипаже, в каком ездил ко Двору Екатерины или в армию". Подвезли кибитку, и майор вынужден был проехать в ней пятьсот верст с фельдмаршалом. [См. Победы князя Италийского, ч. 6, стр. 147 и 148.]

Удаленный в село свое Кончанское (Новгородской губернии, Боровичского уезда), победитель Турции и Польши проводил в бедной хижине остаток знаменитых дней: звонил в колокола; пел на клиросе; читал в церкви Апостол; примирял семейства; соединял юные четы брачными узами; восхищался счастьем крестьян своих; писал свои заметки и с немногими особами, которые посещали его, любил беседовать о делах Европы; смотря на ландкарту, восклицал: "О! Далеко шагает мальчик! Пора унять его!" [См. Историю Рос.-Австр. кампании, изд. г-ном Фуксом, ч. 1, стр. 1 и 2.] Так говорил Суворов о Бонапарте.

Протекло несколько времени, и к опальному явился курьер с рескриптом от Императора. Суворов был тогда в бане, куда велел придти посланному. На пакете было написано большими буквами: "Генерал-фельдмаршалу графу Суворову-Рымникскому". -- "Это не ко мне, -- сказал хладнокровно старый герой, прочитав надпись, -- фельдмаршал при войске, я в деревне". Изумленный курьер тщетно уверял его, что прислан к нему, а не к другому. Суворов решительно отказывался от рескрипта, и нарочный, пропотев довольно долго в бане, отправился обратно в Петербург с чем приехал. Государь не обнаружил досады своей, но с того времени надзор за изгнанником усилен. [См. Победы князя Италийского, ч. 6, стр. 149 и 150 и Сочинения Фукса, изд. 1827, стр. 88.]

Лишась надежды быть полезным Отечеству, Суворов обратился к Императору с просьбой, дозволить ему удалиться в Нилову пустынь [Пустынь эта находится в Новгородской губернии, в 25 верстах от города Белозерска, при речке Соре: монахи подвергнуты основателем оной, преподобным Нилом, строгим отшельническим правилам, а потому она называлась скитом]. "Я намерен, -- писал он, -- окончить там краткие дни в службе Богу. Неумышленности прости, милосердный Государь!" -- Ответа не было: его ожидал лучший жребий!

Еще в государствование Екатерины II Суворов желал идти против французов [Собственные слова его: "Матушка! -- писал он к Государыне по вступлении в Варшаву, -- вели идти против французов"], но Императрица медлила явною войной. Между тем оружие республики торжествовало в Европе, ниспровергало алтари и престолы. Обитая под соломенной крышей, знаменитый полководец начертил (1798 г.) средства остановить и отразить властолюбцев:

"Австрийцы и русские, -- писал он, -- будут действовать против Франции каждые со ста тысячами.

1. Ничего, кроме наступательного.

2. Быстрота в походах, натиск в нападениях, холодное оружие.

3. Не нужна методика; глазомер.

4. Полная мочь главнокомандующему.

5. Нападать и бить неприятеля в поле.

6. Не терять время в осадах, разве Майнц, как пункт для депо. Иногда обсервационным корпусом предпринять блокаду. Брать крепости приступом или штурмом: менее теряешь.

7. Никогда не разделять сил, дабы стеречь разные пункты. Если неприятель их перейдет, тем лучше: он приблизится, чтобы его разбить.

8. Таким образом, нужен только обсервационный корпус на Страсбург; еще один -- летучий -- к Люксембургу. Идти далее, сражаясь, не останавливаясь, прямо до Парижа, как главный пункт, не останавливаясь в Ландау; разве чтобы наблюдать оный, а не для ретирад, о которых никогда не должно мыслить, но для транспортов, и никогда не заниматься пустыми маневрами, контрмаршами или так называемыми военными хитростями, которые годны только для бедных академиков.

9. Италия, Нидерланды последуют легко в Париж. Король Сардинский соединится. В Италии есть еще довольно пылких голов, а остальные вступятся за общее благо. Король Неаполитанский возродится. Англичане очистят Средиземное море. Не мешкать. Ложная осторожность и зависть -- головы Медузины в Кабинете и Министерстве. Суворов и Кобургский родятся как юный Малборуг".

Канцлер князь Безбородко и союзные державы отдали справедливость бессмертным дарованиям Суворова; но план его оставлен без исполнения. [См. Жизнь Суворова, изд. С. Н. Глинкой, стр. 120--122.] Пользуясь бездействием сильнейших государств Европы, республика Французская продолжала свои завоевания, угрожала Австрии. Принц Оранский, назначенный Венским Двором предводителем войск в Италии, скончался; барон Мелас заступил на его место. Император Павел I, не желая приобретений, но имея в виду безопасность Европы и полагая, что другие Монархи последуют его великодушному примеру, двинул (1799 г.) в Австрийские наследственные владения вспомогательный корпус под начальством генерала от инфантерии Розенберга. Французской армией, которая должна была действовать в Германии, предводительствовал Журдан: ему были подчинены Массена и Бернадот. Эрцгерцог Карл вступил в Швабию: в это время Австрия и Англия обратились к Императору Павлу I с просьбой вверить начальство над союзными войсками Суворову. "Вот, русские на все пригождаются", -- сказал Государь графу Растопчину, управлявшему тогда иностранными делами, и, взяв перо, написал следующий лестный рескрипт, исполненный красноречия и высоких чувств: "Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский Император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше -- спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей время, у Меня удовольствия вас видеть. Пребываю вам доброжелательным Павел".

Облобызав рескрипт, Суворов прижал его к ранам своим, немедленно отслужил молебен в сельской церкви и, готовясь к неимоверным подвигам, продолжал отличаться оригинальностью, отдал следующий приказ старосте: "Час собираться, другой отправляться. Поездка с четырьмя товарищами; я в повозке, они в санях. Лошадей осьмнадцать, а не двадцать четыре. Взять денег на дорогу двести пятьдесят рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтоб такую сумму поверил, потому что я еду не на шутку. Да я ж служил за дьячка, пел басом, а теперь поеду петь Марсом".

В Петербурге Суворов повергнулся 18 февраля (1799 г.) к стопам Императора. Подняв престарелого героя, Павел I возложил на него большой крест Св. Иоанна Иерусалимского. "Господи! Спаси Царя!" -- воскликнул тогда фельдмаршал. -- "Тебе спасать Царей!" -- отвечал Император. -- "С тобою, Государь, -- возразил Суворов, -- возможно".

Пользуясь благоволением Царским, бессмертный полководец, который торопился делать добро [Собственное выражение Суворова], исходатайствовал прощение сосланному в Сибирь капитану лейб-гренадерского полка Синицкому, возвратил его несчастной матери, схоронившей шестнадцать взрослых детей и оставшейся без всякой поддержки. Император, согласно желанию Суворова, не велел объявлять в приказах о вторичном принятии его в службу.

Завистники утверждали, что победитель неустроенных войск турецких и польских, утратит всю свою славу перед искусными вождями Франции. Нелепые отзывы доходили до Суворова: он отомстил тайным врагам -- делами.

С молитвой отправился герой на новое поприще, долженствовавшее передать имя его позднейшему потомству. В Митаве посетил он Людовика XVIII. "Тот день почту счастливейшим в моей жизни, -- сказал ему Суворов, -- когда пролью последнюю каплю крови, способствуя вам взойти на престол знаменитых ваших праотцов". -- "Я уже не несчастлив, -- отвечал Людовик, -- ибо судьба отечества моего зависит от Суворова".

В Вену Суворов въехал поздно вечером 15 марта и остановился в доме нашего посла. Зная, что фельдмаршал был враг роскоши, граф Разумовский приготовил для него комнаты без зеркал, картин, драгоценной мебели и бронзы; велел вместо кровати разложить сено: на нем опочил будущий освободитель Италии.

В следующее утро народ обширной столицы австрийской окружил дом графа Разумовского, бежал за каретой, в которой ехал фельдмаршал во дворец. Везде раздавались восклицания: "Да здравствует Суворов!", на которые русский полководец отвечал: "Да здравствует император Франц II!". У окон, даже на крышах теснились зрители. Император принял Суворова с отличным уважением; возвел его на степень римско-императорского фельдмаршала; назначил жалованья в год двадцать четыре тысячи флоринов и восемь тысяч на путевые издержки. В этом новом звании Суворов торжественно присягал в церкви Св. Марка.

Русские вспомогательные войска вступили в Вену. Трогательно было свидание с ними фельдмаршала в Шенбрунне. Полководец приветствовал героев Кинбурна, Фокшан, Рымника, Измаила и Праги, после горестной, долговременной разлуки, словами: "Здравствуйте, чудо-богатыри, любезнейшие друзья мои", -- и слезы показались на мужественных лицах воинов.

Зная медленные действия Гофкригсрата [Главного воинского совета] и сильное влияние на дела его барона Тугута, Суворов испросил позволение относиться во всем непосредственно к самому императору. Тугут, желавший исторгнуть тайну военных предположений, получил свиток белой бумаги: "Вот мои планы!" -- сказал фельдмаршал и убежал от первого министра.

В день своего отъезда из Вены Суворов, садясь в дорожный экипаж, велел принести на золотом блюде сердечко, надел его, в знак благодарности за гостеприимство, на графиню Разумовскую, запер ключом и, положа ключ в карман, уехал.

Согласно мнению фельдмаршала, решено начать военные действия в Верхней Италии. Тогда эрцгерцог Карл принудил Журдана отступить за Рейн. Суворов ехал к армии с величайшей поспешностью, несмотря на темные ночи и дурную дорогу. В Вероне народ отпряг лошадей от кареты его и повез ее на себе до приготовленного для Суворова дворца. Австрийские генералы Мелас и Край явились к нему с рапортами. Ночью город был торжественно освещен: везде горел щит или вензель фельдмаршала, везде воспевали ему похвальные песни.

Суворов сделал смотр австрийским полкам и сказал окружавшим его генералам: "Шаг их хорош: победа!"

Вскоре Розенберг вступил в Верону с двадцатидвухтысячным корпусом. Число императорских королевских войск, вверенных Суворову, простиралось до 66084 человек. [См. Историю Российско-Австрийской кампании 1799 года, ч. 2, стр. 21--23.] 3-го апреля фельдмаршал обнародовал воззвание к италийским народам: приглашал их соединиться под знамена, несомые на брань за Бога и Веру, для восстановления законного правительства; угрожал смертью вероломным и содействующим намерениям Республики.

Неприятель утвердился в многочисленных крепостях Италии, ожидая свежих войск. Суворов счел нужным разделить силы свои, чтобы действовать вдруг против крепостей и отступавшей французской армии; барон Край отряжен был для занятия Бресчии, важнейшего пункта в сообщении с Тиролем: он овладел этой крепостью при содействии храброго князя Багратиона; взял в плен 1064 человека, захватил 46 орудий и получил приказание от главнокомандующего осадить Мантую и Пескьеру. Число вверенных ему войск простиралось до двадцати пяти тысяч человек.

Французской армией предводительствовал в то время генерал Моро, который утвердился на правом берегу Адды. Главная квартира его была близ Кассано, в местечке Инсаго; дивизии Серюрье, около города Лекко, и Дельмаса, у крепости Лоди, составляли левое и правое крылья. Все протяжение Адды, быстрой и широкой реки, имеющей крутые берега, приведено было в оборонительное состояние; пункты, удобные для переправы, охранялись сильнейшими батареями. "И здесь вижу я, -- сказал Суворов, -- перст Провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана [Под словом "шарлатан" Суворов разумел Шерера, который предводительствовал прежде французской армией]. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть".

Авангард нашей армии, предводимый князем Багратионом, двинулся через Бергамо к городу Лекко и, в предместье оного, ударил 15 апреля в неприятеля штыками; поколол до 800 человек; отразил с помощью козаков нападение французов, сосредоточившихся в один пункт; вступил в город, преследовал стрелков, рассыпанных по горам в садах и ущельях. Французы возобновили нападение с большим стремлением, но вскоре подкрепил Багратиона Милорадович с гренадерским батальоном и, несмотря на свое старшинство, великодушно оставил первому главное начальство. Упорное сражение продолжалось двенадцать часов: французы поспешно отступили правым берегом вниз по реке Адде, потеряв убитыми до двух тысяч человек и пленными сто. Фельдмаршал отпустил их в Париж, сказав: "Идите домой и объявите землякам вашим, что Суворов здесь". Наших легло на месте до 135 человек. Между тем австрийцы овладели Кремой и Кремоной.

Средняя колонна союзных войск получила от главнокомандующего приказание переправиться через Адду против Треццо, и сделав решительное нападение на неприятельскую армию, отделить ее левое крыло от центра. Пользуясь беспечностью французов, генерал-квартирмейстер австрийский маркиз Шателер совершил это движение 16 апреля, ночью, по наведенному через реку понтонному мосту. Немедленно упорная битва загорелась: французы имели некоторое время поверхность; но австрийцы, сильно подкрепленные, ударили на неприятеля холодным оружием, ворвались в его левое крыло, смяли, жестоко поразили. Храбрые донские козаки мужественно содействовали им, предводимые походным атаманом Денисовым и полковником Грековым. Сломленная первая линия французская была подкреплена второю; сражение возобновилось, и неприятель был снова опрокинут, обращен в бегство к Милану. Генерал Моро едва спасся от преследовавших его гусар; убито французов более трех тысяч; взято в плен: бригадный генерал, семьдесят штаб- и обер-офицеров и до двух тысяч нижних чинов. Урон союзных войск простирался более тысячи человек. На другой день победители двинулись колоннами к Милану. Денисов первый вступил в столицу Ломбардии. В это время австрийский генерал Мелас разбил французов при местечке Касано; правая колонна, под начальством нашего генерала от инфантерии Розенберга, перешла через Адду в Бривио; Серюрье с остальными войсками своей дивизии укрепился, под защитой артиллерии, при деревне Вердерио. Австрийский бригадный генерал Вукасович первый напал на него (17 апреля) с трех сторон и, подкрепленный Розенбергом, принудил положить оружие: Серюрье и генерал Фрезье, с тремя тыс. войска и восемью пушками, сдались в плен; офицерам позволено возвратиться во Францию, по размене, с условием: не служить против союзных Государей. Чтя превратность счастья в пленном [Собственные слова Суворова. См. Анекдоты его, изд. г-ном Фуксом, стр. 103], Суворов вручил шпагу генералу Серюрье, сказав: "Кто ею так владеет, как вы, у того она не отъемлема". Серюрье просил освободить его войска. "Эта черта делает честь вашему сердцу, -- отвечал фельдмаршал, -- но вы лучше меня знаете, что народ в революции есть лютое чудовище, которое должно укрощать оковами". Потом, обнадежив, что французам не будет причинено никаких обид, произнес стихи Ломоносова:

"Великодушный лев злодея низвергает;

Но хищный волк его лежащего терзает.

Переведите эти стихи французскому генералу, -- продолжал фельдмаршал. -- Я читал их наизусть, по взятии Варшавы, и депутатам польским". -- С этими словами Суворов вышел из комнаты. -- "Quel homme!" [Какой человек! См. Анекдоты Суворова, стр. 179.] -- воскликнул Серюрье.

Император Павел I препроводил к фельдмаршалу портрет свой, в перстне, осыпанный бриллиантами. "Примите его, -- упомянул Государь в рескрипте, -- в свидетели знаменитых дел ваших и носите на руке, поражающей врага благоденствия всемирного". Тогда сын Суворова пожалован был генерал-адъютантом и получил приказание находиться при отце. "Поезжай и учись у него, -- сказал ему Государь. -- Лучшего примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу".

Союзные войска вступили в Милан в день Св. Пасхи. [Накануне взятия Милана Суворов сказал: "Demain j'aurai mille ans". Сочинения г-на Фукса, стр. 89.] Суворов выехал верхом позади свиты своей в австрийском белом мундире и остановился в доме, прежде занимаемом Моро. На другой день фельдмаршал, надев парадный мундир и ордена, украшенные бриллиантами, отправился в великолепной карете между рядов выстроенного войска в соборную церковь миланскую. Громкие восклицания "Ура!" и жителей "Да здравствует Суворов!" приветствовали его на улицах. Католическое духовенство встретило Суворова, при входе в храм, в полном облачении. "Господь да благословит шествие твое, добродетельный полководец!" -- произнес архиепископ. -- "Молитесь, -- отвечал выразительно и важным голосом, на итальянском языке, фельдмаршал, -- да поможет мне Бог спасти ваши храмы и престолы Государей!" -- и, войдя в соборную церковь, преклонил с благоговением колена перед священным жертвенником.

В Милане некоторые австрийские генералы просили Суворова дать отдохнуть войску; но он отвечал им словом вперед и, пробыв в этом городе не более четырех дней, обнародовал воззвание к французам, которое не имело, однако, успеха; составил план дальнейших действий против неприятеля. Армия его, названная "операционной" (кроме войск осадных, предводимых бароном Краем и находившихся также в Венеции), состояла только из 18 тысяч русских и 18 тысяч австрийцев. Оставив 4500 человек под начальством генерала Латермана для блокады миланской цитадели, Суворов предположил перейти По и Тичино и разбить Моро до присоединения к нему Макдональда, идущего из Южной Италии. Между тем эрцгерцог Карл должен был вторгнуться в Швейцарию с севера и теснить со всех сторон Массену, который, покорив Швейцарию, расположил вверенные ему войска, числом до ста тысяч, по левому берегу Рейна до самой Голландии. Тирольская армия, предводимая графом Беллегардом, надлежала присоединиться к итальянской [Австрийские войска, находившиеся под начальством эрцгерцога Карла в Германии и под начальством Беллегарда в Тироле, числом до ста двадцати девяти тысяч человек, оставались тогда в бездействии]; последняя, разбив Макдональда, обязана была занять Турин; осадной армии, по взятии Пескьеры и Мантуи, следовало обложить Тортону; отдельному корпусу графа Клейнау, с подкреплением английского флота, идти для занятия Генуи; русским, английским и турецким войскам, сделавшим высадку в Южной Италии, преследовать Макдональда.

Моро, отступив от Милана, остановился при Александрии на реке Бормиде с собранным им семнадцатитысячным войском. Фельдмаршал повел свою армию к Тортоне, сделал воззвание к обитателям Пьемонта, убеждая их взять оружие на защиту законного государя. Барон Край деятельно продолжал осадную войну, открыл траншеи против Пескьеры. В это время прибыл в Италию великий князь Константин Павлович, сопровождаемый генералом от кавалерии Дерфельденом. Приезд его был ознаменован сдачей осаждаемой крепости: 90 орудий, множество съестных и других припасов, большое количество пороха и флотилия из восемнадцати канонерских лодок увеличили трофеи союзников, которые открыли для себя сообщение с Тиролем и Швейцарией. Вскоре великий князь явился в главную квартиру фельдмаршала, находившуюся в Вогере. 28 апреля храбрый маркиз Шателер покорил эту крепость, ключ Пьемонта. Другая крепость, Пичигетона, сдалась в тот день на капитуляцию фельдмаршалу-лейтенанту Кейму. Между тем Вукасович овладел в Верхней Италии крепостями: Ивреей и Ароной; поселяне везде вооружались против французов, и союзная армия беспрепятственно получала продовольствие из плодородных областей: Феррарской, Болонской и Моденской.

Среди повсеместных успехов, Розенберг, увлекаемый храбростью, сразился 20 апреля при Басиньяно с французами; сбил их передовые отряды, но, стесненный близ Пичетто многочисленным неприятелем, после упорной обороны, продолжавшейся восемь часов, переправился обратно через По, оставил две пушки. В этом деле Милорадович, под которым убиты были три лошади, с малыми силами нанес чувствительный вред противникам: увидя замешательство рядов наших, он схватил знамя, бросился вперед, закричав: "Солдаты! Смотрите, как умрет генерал ваш!" -- и опрокинул французов штыками. Смерть щадила бесстрашного, чтобы он с большей славой пал (1825 г.) за Царя и Отчизну. Розенберг занял крепости Валенцу и Касаль, оставленные неприятелем, а Вукасович -- Веррую; пьемонтцы овладели замком Чевою. Другой ученик Суворова, храбрый князь Багратион, с шестью батальонами и двумя козачьими полками, вступил в генуэзскую крепость Нови; сразился с французами при реке Танаро; положил на месте до 2500 человек; взял в плен 200. Крепость Александрия сдалась генерал-лейтенанту Повалошвейковскому; миланская цитадель -- генералу графу Гогенцоллерну; Феррара (в верхней Италии) -- графу Клейнау. Перед Турином некоторые генералы осмелились представить Суворову затруднения, препятствующие взять этот город. Он рассердился и вскрикнул: "Пустое! Аннибал, прошед Испанию, переправясь через Рону, поразив галлов, перешед Альпы -- взял в три дня Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения" [Анекдоты Суворова, стр. 177].

Вскоре столица Сардинского королевства увеличила завоевания Суворова: Вукасович, начальствовавший передовыми австрийскими войсками, первый вступил в Турин 14 мая, прогнав неприятеля в замок. На другой день фельдмаршал имел торжественный въезд, в сопровождении великого князя, при радостных восклицаниях народа. Получено в добычу 382 пушки, 15 мортир, двадцать тысяч ружей и арсенал, наполненный множеством припасов. Из цитадели, в которую удалился трехтысячный гарнизон французский, беспрестанно сыпались градом бомбы, картечи и каленые ядра. Суворов велел объявить коменданту Фиорелле, что если он не прекратит пальбы, то под выстрелы будут выведены французские пленные. Тишина водворилась. Духовенство католическое, при входе Суворова в кафедральный храм, в угоду ему, благословило его по обряду Греческой Церкви. Турин поднес победителю шпагу, украшенную бриллиантами.

По прошествии некоторого времени главнокомандующий удостоился получить следующий рескрипт от Императора: "Граф Александр Васильевич! В первый раз уведомили вы Нас об одной победе, в другой -- о трех, а теперь прислали реестр взятым городам и крепостям. Победа предшествует вам всеместно, и слава сооружает из самой Италии памятник вечный подвигам вашим. Освободите ее от ига неистовых разорителей; а у Меня за сие воздаяние для вас готово. Простите. Бог с вами. Пребываю к вам благосклонный Павел".

Тщетно генерал Виктор с шеститысячным войском покушался взять замок Чеву: Вукасович и Фрейлих, отряженные Суворовым, принудили французов отступить, овладев 14 пушками и двумя мортирами.

Победы Суворова угрожали границам Франции; но Венский Двор, щадивший войска свои, препятствовал дальнейшим его успехам, предписывал ему: не отваживаться на предприятия слишком отдаленные и не верные; ограничивать действия покорением Мантуи и цитадели Миланской, также обороною завоеванных крепостей. Разные распоряжения Суворова в Пьемонте были уничтожены Римским Императором. Российский Самодержец приказывал фельдмаршалу водворить короля Сардинского в его владениях; Франц II посягал на Пьемонт в вознаграждение понесенных потерь Австрией в продолжительную войну против Франции; отменил составление пьемонтской армии. Гофкригсрат, без всякого сношения с фельдмаршалом, прислал повеление Краю, теснившему французов из области Болонской, возвратиться к осаде Мантуи. [Суворов называл действия Гофкригсрата черепашным шагом. "Ничему путному не бывать, -- писал он к графу Растопчину, -- доколе Тугут не перестанет самовластвовать".] Суворов негодовал и против эрцгерцога Карла, которому -- по словам нашего знаменитого полководца -- давно следовало бы, завоевав Швейцарию, даровать вольность тамошним храбрым народам и, с помощью их, господствовать на Рейне.

Обеспечив правое крыло союзной армии со стороны Альпийских гор, фельдмаршал имел беспрестанное наблюдение за действиями Моро и Макдональда, старавшихся соединиться. Для открытия сообщения с последним Моро отрядил Виктора с десятитысячной дивизией, а сам занял Геную и намеревался идти к Александрии. Главнокомандующий, поручив осаду Туринской цитадели Кейму и предписав Краю поспешить на помощь против Моро, приказал привести в оборонительное состояние крепости Валенцу и Павию и, с 14 русскими батальонами, с полками драгунским австрийским Карачая и козачьим, выступил навстречу французскому генералу. В Александрии Суворов узнал, 4 июня, что армия Макдональда стремится в трех сильных колоннах на Модену и Парму к Мантуе, и немедленно, оставив тяжелые обозы, повел войска свои усиленными маршами к Сен-Джиовани. Тогда прибывший в главную квартиру фельдмаршал-лейтенант Беллегард, который командовал до того в Тироле, принял начальство над осадой Тортонской и Александрийской цитаделей. Ему поручено было также наблюдать за армией Моро: корпус его простирался до девяти тысяч человек; авангардом предводительствовал храбрый Вукасович.

Стремительно шествовал из Неаполя Макдональд, преодолевая все препятствия: он присоединил к своим двум дивизиям еще две, Тосканскую и Виктора, также польский легион Домбровского, увеличил силы до двадцати восьми тысяч; для облегчения похода уменьшил обозы; вытеснил австрийцев из Понтремоли; занял Болонь; принудил Клейнау снять осаду Урбано и отступить к Ферраре; окружил под Моденой графа Гогенцоллерна, сразился с ним, был ранен, отбросил его к Мирандоле; вступил в Пиаченцу; сделал распоряжение к осаде цитадели; готовился подавить пятитысячную дивизию фельдмаршала-лейтенанта Отто: последний, оставив форпосты свои при Требии, принужден был удалиться за реку Тидону и едва держался против шестнадцатитысячного неприятельского войска, как явился Суворов с российским авангардом, предводимым князем Багратионом (6 июня). Козаки ударили на французов в левый фланг; князь Горчаков, подкрепленный великим князем, атаковал правый: сражались более холодным оружием. Кровавая битва продолжалась шесть часов; Багратион содействовал победе. Неприятель отступил к реке Требии, лишась убитыми 600 человек; в плен взято 400.

На другой день (7 июня) союзная армия перешла тремя колоннами вброд через Тидону. Макдональд сосредоточил все свои силы на этой стороне реки Требии, построил в боевой порядок двадцать восемь тысяч человек. Несмотря на невыгодное местоположение, князь Багратион, подкрепленный австрийским генералом Карачаем и козачьими полками Грекова и Поздеева, быстро атаковал холодным оружием левое крыло неприятельское, которое состояло из семи тысяч пехоты и тысячи человек конницы, опрокинул их за реку Требию, положил на месте более 500 человек, отнял две пушки и знамя, взял в плен 600 поляков. Неприятель усилился на этом пункте до пятнадцати тысяч человек: Розенберг подоспел к Багратиону, ударил в штыки и общими силами сбил французов за Требию, истребил 800 чел., увеличил число пленных еще 400 чел. Генерал-лейтенант Ферстер атаковал между тем неприятельский центр, также опрокинул его за реку, положил на месте до 500 человек. Правое крыло французское, состоявшее из десяти тысяч, сразилось с генералом от кавалерии Меласом и после упорной битвы, час продолжавшейся, принуждено было отступить за Требию. Сильная пальба на обоих берегах продолжалась до полуночи. Союзная армия отдыхала на этой стороне реки.

8 июня произошло третье сражение, с большим, против прежних двух, пролитием крови: Макдональд ночью соединился с последними силами своей армии и, имея уже до тридцати трех тысяч против двадцати двух тысяч союзных войск [См. Историю Рос.-Австр. кампании, изд. г-ном Фуксом, ч. 2, стр. 437], начал колоннами переправляться через Требию. Сражение возобновилось в десять часов утра и продолжалось до седьмого пополудни. Домбровский с польским легионом хотел обойти правое крыло наше: Багратион, прежде всех, встретил его штыками; Розенберг, подкрепленный Милорадовичем, атаковал и сломил в линии. Ферстер, который командовал центром союзных войск, принял также в штыки и сабли дивизию Монришара, опрокинул ее и преследовал, между тем как на левом крыле Мелас разбил и обратил в бегство правый неприятельский фланг под начальством Оливье. Несколько раз французы отступали за реку, возвращались оттуда, возобновляли атаку с большим ожесточением и в одном бегстве искали спасения своего. Фельдмаршал, пользовавшийся решительными мгновениями, во время трех дневных битв не сходил с козачьей лошади, забыл преклонные лета, воодушевлял войска своим присутствием, спешил туда, где они начинали только расстраиваться, и тотчас восстанавливал порядок. Макдональд явил себя достойным соперником Суворова: страдая от полученной раны под Моденой, он командовал на носилках; оспаривал победу; собрал военный совет в Пиаченце, объявил ему намерение свое: сразиться с Суворовым в четвертый день, чтобы победить или умереть; но военачальники французские не согласились на это предложение и для блага Республики, для спасения армии требовали отступления. Макдональд вынужден был покориться жестокой судьбе своей. Русские преследовали врагов через реку Нуру. Приказывая сильно и неутомимо гнать бежавшего неприятеля, Суворов требовал, чтобы щадили и миловали покорных. Макдональд удалился с семнадцатитысячным войском в Тосканскую область; потом, сделавшись больным от ран и тягостных трудов, отправился в Париж, приказал армии своей соединиться с Моро.

В эти убийственные дни погибло войска Республики до шести тысяч; в плен взято победителями: 4 генерала, 8 полковников, 502 штаб- и обер-офицера и 11766 нижних чинов; получено в добычу семь знамен и шесть пушек. Союзники потеряли убитыми менее тысячи человек; ранено на их стороне до четырех тысяч, в том числе князь Багратион.

Узнав о походе Суворова против Макдональда, Моро устремился с десятитысячным войском, через Бокетту, Гави и Нови, к Тортоне; занял этот город, перешел через Скривию, сразился с Беллегардом, принудил его отступить за Бормиду и потом предпринял обратный путь, удалился, через Бокетту, в горы, избавив Макдональда посредством этого движения от дальнейшего преследования российского фельдмаршала.

Во время Требийской победы Кейм овладел Туринской цитаделью, в которой найдено: медных мортир 148, пушек 384, гаубиц 30, ружей 40000; столько же тысяч пудов пороха и множество военных снарядов. Союзники имели в своей власти всю реку По. Для осады цитадели Александрийской и Тортоны отправлена была водой артиллерия туринская. Между тем оставшиеся без защиты последние крепости республики, Цизальпинская, Болонь и Форте-Франко, или Урбано, сдались Клейнау и Отто.

Италия, внимая воззваниям Суворова, вооружилась: составились против французов народные армии под предводительством Лагоца и кардинала Руффо. Первый имел под ружьем двадцать две тысячи неаполитанцев; последний более тридцати тысяч вооруженного народа. В числе отдельных предводителей кардинала находился молодой монах по прозванию Фра-Диаволино, до того содержавшийся в тюрьме и загладивший потом вину свою неимоверной храбростью: разбивший неприятеля на берегу Адриатическом, в Пескаре, учредивший блокаду крепостей Капуи и Гаэты. В освобождении от французов королевства Неапольского и Папских владений содействовали Руффо российско-турецкий и английский флоты, которыми предводительствовали Ушаков (подчиненный Суворову) и Нельсон.

Преследовавший Макдональда с легким корпусом граф Клейнау занял Ливорно, крепости Сарцанеллу, Леричи, Сен-Терезу; окружил блокадой крепость Сен-Мария, которую защищал гарнизон из 380 человек. Неприступная цитадель Александрийская, устроенная на высоте и защищаемая с двух сторон рекой Танаро, после сильного сопротивления сдалась графу Беллегарду на капитуляцию. Тогда прибыл в Верону вспомогательный десятитысячный российский корпус, высланный Императором Павлом I к королю Обеих Сицилий. Им предводительствовал генерал-лейтенант Ребиндер, которого, по распоряжению фельдмаршала, сменил генерал Розенберг. Главный корпус наших войск перешел под начальство генерала от кавалерии Дерфельдена. Розенбергу было велено прикрывать осаду Мантуи и на время остановиться при Пиаченце.

Наконец и твердая Мантуя покорилась оружию Императорскому. Десятитысячный гарнизон ее, наполовину больной и израненный, сдался 17 июля на капитуляцию генерал-фельдцейхмейстеру Краю, с тем чтобы оставаться военнопленными в Германии. В крепости найдено более 300 пушек.

Суворов продолжал испытывать разные неудовольствия от Гофкригсрата, который, останавливая полет непобедимого полководца, вязал его -- как изъяснялся он. "Робость Гофкригсрата, -- писал к Императору Павлу I фельдмаршал, -- зависть ко мне, как чужестранному; интриги частных двуличных начальников, относящихся прямо в Гофкригсрат; безвластие мое в производстве операций, прежде доклада, на тысячи верстах, принуждают меня всеподданнейше просить В. И. В. о моем отзыве, ежели сие не переменится. Я хочу кости положить в моем Отечестве и молить Бога за моего Государя".

В это время король Сардинский Виктор-Эммануил прислал Суворову ордена: Анонсиады, Св. Маврикия и Лазаря, диплом на чин генерал-фельдмаршала Королевских войск, также на достоинство князя, с титулом его двоюродного брата (соиsin) и с предоставлением оного из рода в род перворожденным; сверх сего, изъявил желание служить в армии Италийской под его начальством. Император Павел I согласился на получение Суворовым лестных отличий и, уведомляя его о том, изъяснил: "что через это он и Ему войдет в родство, быв единожды принят в одну царскую фамилию, потому что владетельные Особы между собою все почитаются роднею". [См. Историю Рос.-Австр. кампании 1799 г., ч. 3, стр. 268.] За поражение Макдональда фельдмаршал награжден 13 июля портретом Государя, осыпанным бриллиантами, для ношения на груди; а за освобождение всей Италии, в четыре месяца, от безбожных ее завоевателей пожалован (8 авг.) князем Российской Империи с титулом Италийского, который распространен и на его потомков мужского и женского родов. В Англии на всех праздниках пили здоровье: 1) Короля; 2) Императора Российского и 3) избавителя Италии; сочиняли в похвалу Суворову песни. Император повелел фельдмаршалу, в случае продолжения делаемых ему неприятностей от Венского Кабинета, собрать в одно место вверенные ему российские войска и действовать, по обстоятельствам, независимо; но вместе советовал остерегаться союзников, продолжая сношения с английским министерством. Суворов просил наградить генерал-фельдцейхмейстера Края и получил в ответ: "Я ничего ему не дам: потому что император Франц трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю его войск".

Успехи союзников в Италии произвели переворот во французском правительстве: Директоры Республики были сменены; начальство над армией вверено Жуберту, которого Бонапарт называл наследником славы своей. Юный герой, незадолго перед тем сочетавшийся браком, надел на грудь портрет обожаемой им супруги, поклялся именем ее победить или умереть и полетел в Италию. Моро сдал ему начальство и, соединенный с ним тесной дружбой, остался в главной квартире, чтобы вместе отомстить честь французского оружия. Между тем город Сераваль, находящийся у подошвы утесистой горы, после кратковременного бомбардирования отворил ворота Багратиону. Русский авангард, под начальством последнего, занял позицию перед Нови. Вскоре Жуберт и Моро появились на хребтах высоких гор, над обширной равниной, простирающейся до Тортоны и Александрии. "Юный Жуберт, -- сказал Суворов, -- пришел учиться; дадим ему урок".

Выступая из гор с 45 тыс. человек, главнокомандующий французских войск занял выгодное положение по хребту на Нови к Серавале, оставя в тылу Гави. 4 августа начался кровавый бой, шестнадцать часов продолжавшийся. Центром союзной тридцативосьмитысячной армии предводительствовал Дерфельден; правым крылом Край, левым Мелас. Войска Розенберга составляли обсервационный корпус: ему поручено было прикрывать осаду Тортоны и, в случае надобности, подкреплять сражающуюся армию. На рассвете левое крыло неприятельское было сильно атаковано Крайем, который овладел ближайшими высотами; но принужден был уступить превосходным силам французов. Жуберт сам повел на штыках против австрийцев колонну пехоты, стремился, верхом, с нею при восклицаниях солдат: "Да здравствует Республика! Да здравствует Жуберт!" Пуля мгновенно решила блистательную судьбу его; последние слова его были: "Вперед, вперед!.." Моро снова принял начальство. Чтобы облегчить препятствия, встреченные Крайем, князь Багратион сделал атаку на центр неприятельский. Французы начали действовать правым крылом своим в левый фланг Императорских войск, овладели всеми возвышениями в окрестностях Нови, составляющими подошву Генуэзских гор. Там ударил на них генерал-майор князь Горчаков, подкрепленный потом Меласом и Дерфельденом. Вся Императорская армия двинулась вперед. Град ядер и картечи привел в замешательство русские колонны; но, усиленные свежими полками, они снова устремились на смертоносные горы, три раза возобновляли нападения на центр неприятельский, французы, казалось, мстили за смерть Жуберта; колонны Дерфельдена, открывая путь к убийственным высотам под личным предводительством Суворова, которого сопровождал великий князь, как будто наказывали за дерзновенное намерение помрачить славу российского полководца. Моро, Сен-Сир и начальник французского главного штаба Дессоль, видя последние усилия союзной армии, бросились сами против русских с новыми колоннами. С такой же твердостью против левого крыла французской армии, которое получило подкрепление, возобновляли атаку войска Крайя, несколько раз отраженные. Левое крыло союзников сражалось на берегах реки Скривии против Домбровского. Мелас принудил его отступить и снять блокаду Серавали. Нападения на центр французских войск требовали беспрестанных подкреплений с правого их крыла, которое ослабело до того, что не могло сопротивляться стремлению левого крыла соединенных войск. Пользуясь обстоятельствами, Мелас предпринял движение на дорогу между Серавалью и Гави, в тыл правому французскому крылу. Стесненная этим движением республиканская армия не могла сопротивляться нападениям на центр; русские достигли высот; французы начали отступать, склоняясь к левому крылу своему на деревню Пастурану. Там отряды австрийской кавалерии и козаков, под начальством Карачая, довершили нападение на неприятеля, который удалился через Боккету к Савоне, чтобы сблизиться со своими подкреплениями, собранными на границе пьемонтской. Мрак ночи покрыл бегство врагов.

Потеря французов простиралась до двадцати тысяч чел., в том числе убитыми до семи тысяч, пленными более 4600, ранеными более 5000, пропавшими без вести около 4000. В числе пленных находились четыре генерала; пушек взято 39, ящиков со снарядами 54. Союзные войска потеряли убитыми до 1300 чел., ранеными более 4700. Победа при Нови заставила неприятеля заключить капитуляцию о сдаче Тортоны, крепости неприступной, стоящей на высоте скалы, которую ни гаубицы, ни бомбы не достают, стоившей королю Сардинскому пятнадцать миллионов. [Слова Суворова. См. в Анекдотах его, стр. 169.]

Император Павел I повелел (24 авг.) гвардии и всем российским войскам, даже и в присутствии своем, отдавать князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому все воинские почести, подобно отдаваемым особе ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. -- "Князь Александр Васильевич! -- писал Государь к фельдмаршалу. -- Я получил известие о знаменитой победе вашей над упокоенным вами генералом Жубертом. Рад весьма, а тем более, что убитых немного и что вы здоровы. Не знаю, что приятнее? Вам ли побеждать или Мне награждать за победы? Но мы оба исполняем должное: Я как Государь, а вы как первый полководец в Европе. Посылаю награждение за взятие Серавали; а вам не зная, что уже давать, потому, что вы поставили себя свыше награждений, определили почесть военную, как увидите из Приказа, вчера отданного. Достойному достойное. Прощайте, князь! Живите, побеждайте французов и прочих, кои имеют в виду не восстановление спокойствия, но нарушение оного".

Между тем генерал-лейтенант Герман сделал неудачную высадку в Голландии; другой вспомогательный тридцатитрехтысячный корпус под начальством Нумсена, потом генерал-лейтенанта Римского-Корсакова, двинулся в Швейцарию, где эрцгерцог Карл занял Цюрих; третий, пятитысячный, из эмигрантов, под предводительством принца Конде, находился в Волынии.

В то время как Российский Самодержец, желая утвердить спокойствие Европы, восстанавливал веру и низверженных Государей, Венский Двор продолжал противодействовать, достигнув своей цели. Генерал граф Клейнау, долженствовавший, при пособии английского флота, теснить неприятеля на берегах генуэзских, находившийся уже на один переход от Генуи, поступил под начальство фельдмаршала-лейтенанта Фрейлиха, который был отозван от главной союзной армии в герцогство Тосканское; Суворов, по приказанию императора Франца II, сдал начальство над австрийскими войсками генералу Меласу и двинулся со своими полками в Швейцарию. Пьемонт остался во власти союзников. К довершению неприятностей, эрцгерцог, до соединения нашего фельдмаршала с Римским-Корсаковым, удалился из Швейцария в Швабию.

Так кончился знаменитый поход 1799 года, в котором союзники под главным предводительством Суворова выиграли десять сражений, приобрели около трех тысяч огнестрельных орудий, двести тысяч ружей, восемьдесят тысяч пленных и покорили двадцать пять крепостей, лишась убитыми и ранеными только восемь тысяч человек. [См. Заметки Суворова в Истории Рос.-Австр. кампании 1799 г., ч. 3, стр. 490.]

Не отступая от предположенного плана Государь, со своей стороны, предоставил все российские войска в Швейцарии и корпус принца Конде главному начальству Суворова, с тем чтобы эта армия, усиленная швейцарцами, которых вооружала Англия, составив центр австрийских войск эрцгерцога и Меласа, стремилась через Франш-Конте во Францию.

Оставляя Италию, фельдмаршал простился с австрийцами приказом, исполненным признательности. "Никогда, -- упомянул Суворов, -- не забуду я храбрых австрийцев, которые почтили меня доверенностью и любовью; не забуду воинов победоносных, сделавших меня победителем". Неприятная весть об удалении россиян привела в уныние обитателей Пьемонта и Ломбардии.

Русская армия выступила в поход к границам Швейцарии двумя колоннами: первой предводительствовал Дерфельден, второй Розенберг. Полевые орудия отправлены, под прикрытием войска, через Милан и Комо, откуда положено перевезти их на судах. Взамен этих пушек корпус Дерфельдена должен был получить 15 горных, а корпус Розенберга 10. Австрийское начальство обязалось снабдить мулами под орудия и для подвоза провианта. Мелас уверил Суворова, что они выставлены в городе Белинцоне, лежащем у подошвы Сен-Готарда. Быстро шествовал Суворов: в шесть дней совершил переход, для которого нужно было восемь; но в Белинцоне не нашел он обещанных мулов, потерял пять дней, обнадеживаемый австрийскими комиссионерами, и в такой крайности исполнил полезный совет великого князя добавить не достававшее число мулов козачьими лошадьми.

Приближаясь к Альпийским горам, одушевляя россиян чрезвычайными делами, недавно совершенными в Италии, опытный полководец не скрывал от военачальников своих печальных следствий удаления из Швейцарии эрцгерцога; предвидел, что Массена устремится со всеми силами своими на Корсакова, потом на Конде.

Наконец показались грозные утесы и скалы Сен-Готарда, которого вершина возносится выше облаков. Осенняя ненастная погода придавала еще более мрачности дикой громаде. Между солдатами, утомленными от дальних походов, возник ропот на трудный переход. Услышав негодование, Суворов предоставил им избрать любое: беспрекословно повиноваться ему или предать его земле у подошвы Сен-Готарда; велел рыть для себя могилу. "Здесь похороните меня, -- произнес герой, -- вы более не дети мои -- я более не отец вам, -- мне ничего не остается, кроме смерти!" -- Изумленные, растроганные солдаты, зная решительность вождя своего, бросились к нему с громкими восклицаниями "Веди, веди нас!", подняли его на руки. "Вот, -- говорит очевидец Фукс, -- первый шаг Суворова к победам на горах Альпийских!" [История Рос.-Австр. кампании, ч. I, стр. 291.]

В донесении своем Государю от 3 октября (1799 г.) Суворов описал знаменитый переход свой: "На каждом шаге в этом царстве ужаса зияющие пропасти представляли отверстые и поглотить готовые гробы смерти. Дремучие, мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди и густой туман облаков, при шумных водопадах, с каменьями, с вершин низвергавшихся, увеличивали трепет. Там явилась зрению нашему гора Сен-Готард, этот величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают, и другая, уподобляющаяся ей, Фогельсберг. Все опасности, все трудности были преодолены, и при таковой борьбе со всеми стихиями, неприятель, гнездившийся в ущелинах и в неприступных, выгоднейших местоположениях не мог противостоять храбрости воинов, явившихся неожиданно на этом новом театре: он всюду прогнан. Войска В. И. В. прошли чрез темную горную пещеру Урзерн-Лох, заняли мост, удивительною игрой природы из двух гор сооруженный и проименованный Тейфельсбрике [Чертов мост]. Оный разрушен неприятелем; но это не остановило победителей: они связывают доски шарфами офицеров; бегут по этим доскам, спускаются с вершин в бездны, и, достигая врага, поражают его всюду. Напоследок надлежало восходить на снежную гору Биншнер-Берг, скалистою крутизной все прочие превышающую; утопая в скользкой грязи, должно было подыматься против и посреди водопада, низвергавшегося с ревом, и низрывавшего с яростью страшные камни, снежные и земляные глыбы, на которых много людей с лошадьми с величайшим стремлением летели в преисподние пучины, где многие убивались, а многие спасались. Всякое изображение недостаточно к изображению этой картины во всем ее ужасе. Единое воспоминание преисполняет душу трепетом и теплым благодарственным молением к Всевышнему, Его же невидимая, всесильная десница видимо охраняла воинство В. И. В., подвизавшееся Святою Его Верою".

Суворов совершил неимоверный поход среди своего войска на лошади, едва влачившей ноги, в синем обветшалом плаще, который достался ему после отца и был известен под названием родительского, в круглой большой шляпе, взятой у одного капуцина. Ропот воинов, отчаянием исторгаемый, доходил до него: "Старик наш, -- говорили они вслух, -- выжил уже из ума: Бог весть, куда нас завел!" -- Суворов спрашивал: что они говорят? -- Ему отвечали: "Вы слышите сами". -- "Да! -- кричал он. -- Помилуй Бог! Они меня хвалят; так хвалили они меня в Туретчине и Польше". -- И утомленные солдаты хохотали, забывали свою усталость, радостно повторяли слова своего предводителя: Вперед! С нами Бог! Русское войско победоносно. Ура! -- "Здесь нет des belles retirades [Прекрасных ретирад. См. Сочинения г-на Фукса, стр. 179], -- говорил Суворов, улыбаясь приближенным, -- разве в пропастях. -- Одно слово ретирада приводило его в гнев и исступление. Окруженный со всех сторон неприятелем и оставленный союзниками, он повторял: "Не дам костей своих врагам; умру здесь, и иссеките на камне: Суворов -- жертва измены, но не трусости". [Сочинения г-на Фукса, стр. 88, 124 и 178.] Великий князь проводил с фельдмаршалом ночи под открытым небом: иногда, в равнинах только, имели они пристанище в сараях, где в летнее время укрываются от непогоды пасущиеся стада.

Вытеснив французов из горных ущелий, обратив их в бегство сначала к долине Урзерн, потом через Чертов мост за местечко Вазен, к Амстегу, заняв город Альтдорф, Суворов преодолел с войском своим чрезвычайные трудности при переходе через гору Кольмберг, высочайшую после Сен-Готарда. В продолжении этих битв герои его, Багратион и Милорадович, покрыли себя новой славой: последний, найдя в Амстеге сожженный мост, полетел по тлевшим бревнам; спускался на спине с утесистых гор.

Армия вступила в долину Мутен. Здесь фельдмаршал известился от жителей окрестных селений о печальной участи корпусов Римского-Корсакова и фельдмаршала-лейтенанта Готце. Следуя повелениям Гофкригсрата, эрцгерцог оставил Швейцарию в то самое время, когда, соединив силы свои с Римским-Корсаковым и Готце (кои все составили бы до ста тысяч), мог разбить Массену, имевшего под ружьем только шестьдесят тысяч. Французский генерал, узнав о приближении Суворова, решился внезапным нападением отвратить угрожавшую ему опасность: Готце, храбро обороняясь против Сульта, пал при деревне Шаннис героем; Римский-Корсаков, распространивший силы свои в Швейцарии по случаю удаления из оной эрцгерцога, был после упорных битв (14 и 15 сент.) окружен в Цюрихе многочисленным неприятелем, не согласился на постыдные условия и с десятитысячным войском, с 12 орудиями проложил себе дорогу штыками к Эглизау сквозь сорокатысячную армию. [Александр Михайлович Римский-Корсаков, впоследствии литовский военный губернатор, генерал от инфантерии, член Государственного Совета и кавалер орденов Св. Апостола Андрея Первозванного и Св. Владимира первой степени, скончался в С.-Петербурге 13 мая 1840 года, на 87-м году от рождения.] Жители Швейцарии не отважились восстать единодушно: несколько тысяч сражались под знаменами французов и не щадили россиян, пришедших защищать их свободу.

У Суворова оставалось менее двадцати тысяч войска, утомленного от непрестанных сражений и дальних походов, почти без патронов и пороха: он не мог предпринять наступательных действий в открытых равнинах против Массены, втрое сильнейшего, и, вместе с военным советом, решился идти на Гларис горами, открыть себе путь оружием. Неприятель нападал на русских днем и ночью со всех сторон: в мокрую, холодную погоду они должны были подниматься на утесы, покрытые снегом, проходить по тесным болотистым дорогам и, вправо от Глариса, вооруженной рукой пробираться к Коиру. Беспрестанно происходили кровопролитные сражения, на которых воины Суворова всегда оставались победителями: под Мутенталем Розенберг, начальствовавший нашим арьергардом, заманил Массену с 10 тысячами человек в долину, выждал, ударил с тремя тысячами русских в штыки, разбил его, обратил в бегство до самого Швица, потопил более двух тысяч человек, взял в плен: генерал-квартирмейстера Лекурба, двух шефов бригады, одного батальонного командира, 13 офицеров и 1200 рядовых, отбил пять пушек. [Розенберг награжден за этот знаменитый подвиг орденом Св. Апостола Андрея Первозванного.] За Гларисом князь Багратион, командовавший авангардом, подкрепленным генералом Дерфельденом, стремительно напал в дефилеях на Молитора, опрокинул его, положил на месте тысячу человек, взял в плен: шефа бригады, 7 офицеров, 347 солдат, отбил две пушки и одно знамя. Наконец после шестнадцатидневного победоносного странствования по Альпийским горам русские достигли Хура, откуда выступили через Маенфельд и Бальцер в Фельдкирхен.

В достопамятный поход через Швейцарию неприятель потерял: убитыми -- генерала Лягурье, множество офицеров и более четырех тысяч солдат; пленными -- одного генерала, трех полковников, 37 штаб- и обер-офицеров и 2778 нижних чинов; пушек отбито 10, одна мортира и одно знамя. С нашей стороны пало 661 чел., ранено 1369, в том числе генерал-майоры: князь Горчаков, князь Багратион, Курнаков, Харламов и Мансуров. Сын Суворова во все время сражений и погони находился при великом князе, который не переставал одушевлять войско напоминанием о любви к Августейшему его Родителю. Между тем Римский-Корсаков разбил, при деревне Шлате, три дивизии французские: Менара, Лоржа и Гацана; преследовал их кавалерию, прогнал до реки Тура, отбил две пушки, положил на месте до тысячи человек, взял 50 в плен, сосредоточил силы свои на правом берегу Рейна. Принц Конде потерпел поражение при Костнице.

Не теряя еще надежды соединиться с австрийской армией и действовать снова к освобождению Швейцарии, фельдмаршал выступил из Фельдкирхена к Линдау, где получил письмо от эрцгерцога Карла, назначавшего ему свидание в Штоках. Ссылаясь на слабость здоровья, Суворов просил эрцгерцога сообщить ему письменно виды и предположения для дальнейших действий и в присутствии графа Коллоредо (который был прислан с письмом) произнес: "Эрцгерцог Карл не при Дворе, но на войне, такой же генерал, как Суворов, кроме того что последний старее его по своей опытности". Возникшая между обоими полководцами переписка не имела никаких успехов: эрцгерцог настоятельно требовал содействия Суворова, не объявляя ему числа войск, которыми сам намеревался вспомоществовать. Фельдмаршал решился перенести главную квартиру в Аугсбург, где вступил в столь же бесполезные переговоры с австрийским министром князем Эстергази. Вскоре последовало формальное объявление Императора Павла I, что он прекращает общее дело. "Государь, Брат мой! -- писал великодушный Монарх России к Императору Францу II, -- Вашему Величеству должно уже быть известно о последствиях удаления из Швейцарии Вашей армии под начальством эрцгерцога Карла -- совершившегося вопреки всех причин света, по коим оная оставалась там до соединения фельдмаршала князя Италийского с генерал-лейтенантом Корсаковым. Видя войска Мои оставленные и таким образом преданные неприятелю -- политику, противную Моим намерениям, и благосостояние Европы, принесенное на жертву, имея совершенный повод к негодованию на поведение Вашего министерства, коего побуждений не желаю знать, Я объявляю Вашему Величеству с тем же чистосердечием, которое заставило Меня лететь на помощь к Вам и споспешествовать успехам Вашего оружия, что отныне общее дело прекращено, дабы не утвердить торжества в деле вредном. Пребываем с должным к Вам почтением и проч.". [См. Историю Рос.-Австр. кампании, ч. 3, стр. 505 и 506.]

Суворов получил Высочайшее повеление возвратиться в Россию и, читая в будущем, произнес: "Я бил французов, но не добил. Париж мой пункт -- беда Европы!" Признательный к заслугам Государь возвел героя в почетное достоинство Российского Генералиссимуса 29 октября 1799 года. "Побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов Отечества, -- писал к нему Павел I-й, -- не доставало вам еще одного рода славы: преодолеть самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистью против вас вооруженных. Ныне, награждая вас по мере признательности Моей и ставя на вышний степень, чести и геройству предоставленный, уверен, что возвожу на оный знаменитого полководца сего и других веков". -- "Это много для другого, -- произнес тогда Император графу Растопчину, -- а Суворову мало: ему быть Ангелом", -- и велел вылить бронзовую статую его для украшения столицы, в память знаменитых подвигов. Император Франц II препроводил к Суворову орден Марии-Терезии первой степени большого креста, предоставил ему по жизнь звание своего фельдмаршала и сопряженное с оным жалованье. Великий князь Константин Павлович за храбрость и примерное мужество получил от своего Августейшего Родителя титул Цесаревича.

В Праге генералиссимус провел время очень весело (в декабре); завел у себя на банкетах святочные игры: фанты, жмурки, жгуты и проч.; бегал, мешался в толпе подчиненных, с точностью исполнял, что ему предназначалось делать, когда вынимали его фант; пустился в танцы: люди вправо, а он влево; такую -- как изъясняется очевидец Фукс -- причинил кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. Знатнейшие богемские дамы, австрийский генерал граф Беллегард, английский посланник при Венском Дворе лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Кто бы подумал тогда, что Суворов находился у врат смерти?

"Князь! -- писал собственноручно Император к Суворову 29 декабря. -- Поздравляю вас с новым годом и, желая его вам благополучно, зову вас к себе. Не Мне тебя, герой, награждать. Ты выше мер Моих; но Мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел".

Сдав команду генералу Розенбергу, генералиссимус простился в Праге с войсками, горестно и трогательно: солдаты предчувствовали, что не увидят более своего водителя к победам!

В городе Нейтитшен (в Моравии) Суворов желал поклониться праху Лаудона. Приблизившись к надгробному памятнику, он прочел со вниманием латинскую надпись, в которой описаны титул и заслуги знаменитого полководца, и произнес сопровождавшему его Фуксу [Действительный статский советник Егор Борисович Фукс, правитель канцелярии и неразлучный спутник Суворова, управлял также военной канцелярией князя Кутузова-Смоленского в достопамятный 1812 год; скончался в С.-Петербурге 25 марта 1829 года.]: "Нет! Когда я умру, не делайте на моем надгробии похвальной надписи; но скажите просто: Здесь лежит Суворов".

Начало болезни генералиссимуса, называемой фликтеной, оказалось в Кракове: сыпь и водяные пузыри покрыли все тело его. Он поспешил в имение свое Кобрино [Ныне уездный город Гродненский губернии] и там слег в постель, велел отыскать аптечку блаженной памяти Екатерины. -- "Она надобна мне только на память, -- говорил Суворов, не любивший лекарств". Тотчас отправлена была с печальным известием эстафета к генерал-прокурору Обольянинову. Император прислал лейб-медика Вейкарта к больному. -- "Молю Бога, -- писал Он к нему, -- да возвратит Мне героя Суворова. По приезде вашем в столицу узнаете вы признательность к вам Государя, которая, однако, не сравняется с вашими великими услугами, оказанными Мне и Государству". -- Суворов получил облегчение, начал выздоравливать и большую часть времени, по случаю наступившего тогда великого поста, проводил в молитвах, заставлял Вейкарта участвовать в них три раза в день, бить земные поклоны, употреблять самую строгую постную пищу, несмотря на отговорки; велел ему говорить по-русски, хотя он с трудностью изъяснялся на нашем языке; продолжал в церкви петь с певчими, сердился, когда они не согласовались с ним, читал Апостол с великим напряжением голоса, беспрестанно перебегал с одного клироса на другой или в алтарь и молился местным образам. Иногда герой предавался мечтаниям о новой кампании, диктовал ответы на письма знаменитых особ Европы, разговаривал о приготовлениях, которые делались к торжественному въезду его в С.-Петербург.

Наконец доктор позволил ему отправиться в дорогу с тем, чтобы ехать в сутки не более двадцати пяти верст, о чем донесено Государю. Перед отъездом генералиссимус спросил, не забыл ли кого наградить? Он не мог уже путешествовать по своему обыкновению, ехал не в кибитке, а в дормезе, лежа на перине, и в сопровождении врачей; на пути получил Высочайший рескрипт, в котором Государь изъявлял величайшую радость, что вскоре обнимет героя всех веков Суворова. При выезде из Вильно болезнь его вдруг усилилась: великий полководец остановился в бедной хижине, лег на лавку и, прикрытый полотном, с тяжелыми вздохами произносил: "За что страдаю?". В Риге, собравшись с силами, он надел в первый день Пасхи свой фельдмаршальский мундир, все знаки почестей, слушал Божественную Литургию и разговелся у губернатора. -- "Ах! стар я стал!" -- повторял Суворов во время двухнедельного путешествия своего от Риги до С.-Петербурга. Народ везде толпился с нетерпеливым любопытством взглянуть на непобедимого вождя. В Стрельне дормез его был окружен многими жителями столицы, выехавшими ему навстречу: дамы и дети подносили фрукты и цветы; слабым, болезненным голосом благодарил он их и с умилением благословлял детей. Избегая уже всех почестей, генералиссимус желал въехать в Петербург вечером; приблизился, 20 апреля, к триумфальным воротам в десять часов: поднялся шлагбаум, солдаты выступили в ряд без ружей. В Зимнем Дворце были приготовлены для него комнаты: Суворов остановился в доме своего племянника, графа Дмитрия Ивановича Хвостова [На Екатерининском канале, близ церкви Св. Николая. Этот дом принадлежал потом г-ну Болотникову], где от увеличившейся болезни слег в постель. На другой день явился к нему вице-канцлер граф Растопчин с собственноручным рескриптом Людовика XVIII, при котором король французский препроводил к нему орден Св. Лазаря. Суворов лежал в совершенном расслаблении; долго не мог понять, зачем Растопчин приехал; наконец велел прочитать письмо, взял орден, заплакал, спросил о месте, из которого он прислан, и с иронической улыбкой сказал: "Так ли прочитали? Французский король должен быть в Париже, а не в Митаве". Незадолго перед тем курфюрст Баварский Максимилиан-Иосиф прислал Суворову орден Св. Губерта. [Суворов, кроме орденов: австрийского Марии-Терезии, прусских, сардинских, французского и баварского, имел еще польские: Белого Орла и Св. Станислава; желал получить орден Подвязки и намекал о том, посредством спущенного чулка, английскому послу.]

Он уже обедал не в семь часов утра, а во втором пополудни; спал не на сене; часто вставал с постели, садился в большие кресла, в которых возили его по комнате; продолжал, для препровождения времени, заниматься турецким языком; сохранил в памяти все подробности о походах против поляков и турок и забывал названия покоренных им городов и крепостей в последнюю кампанию, также имена генералов, над которыми одержал свежие, блистательные победы. "Для чего, -- говорил Суворов, -- не умер я на полях Италии!"

Тщетны были старания искуснейших врачей; болезнь день ото дня усиливалась и смерть приближалась скорыми шагами. Однажды вошел к больному племянник и сказал ему: "До вас есть дело". -- Окинув его быстрым взглядом, Суворов отвечал твердым и решительным голосом: "Дело? Я готов!" -- Но узнав, что барон Бюллер желал получить из рук его баварский орден Золотого Льва, опустил голову на подушку и слабо, едва внятными словами, произнес: "Хорошо, пусть войдет". [Барон Бюллер, чрезвычайный российский посланник и полномочный министр в Мюнхене, впоследствии сенатор, награжден этим орденом по предстательству Суворова.]

Уговорили Суворова исповедаться и причаститься Св. Тайн. Он исполнил последний долг, как истинный христианин, простился с окружавшими одр его. Наступила ночь: в беспамятстве умиравший произносил слабым голосом разные приказания, как бы находясь с военачальниками в главной квартире, твердил о Генуе, о новых своих военных планах. Бред продолжался и утром, наконец Суворов умолк навсегда... 6 мая 1800 года, во втором часу пополудни, на 72-м году своей жизни.

Огорченный смертью генералиссимуса, Император послал своего генерал-адъютанта утешить родственников и объявить им, что Он наравне с Россией и с ними разделяет скорбь о потере великого человека. Великолепный гроб был поставлен в богато убранный зал, где в продолжение семи дней жители столицы орошали слезами признательности бренные останки.

В назначенный день вельможи, чиновники и все сословия двинулись к Александро-Невской Лавре. Император, окруженный блистательной свитой, ожидал печальное шествие у Публичной библиотеки и, по приближении гроба, снял шляпу, низко и почтительно поклонился праху знаменитого мужа, который прославил Его царствование. У монастырских ворот высокий балдахин затруднил вход дрогам; уже хотели снимать его, как один унтер-офицер, находившийся во всех походах с Суворовым, вскрикнул: "Оставьте! Он пройдет, как и везде проходил". -- Двинулись -- и гроб проехал благополучно.

Останки генералиссимуса покоятся в церкви Св. Благовещения. Долго простая, но красноречивая надпись: Здесь лежит Суворов -- украшала место его погребения. В 1826 году ныне благополучно царствующий Государь Император, в честь непобедимого полководца и для возбуждения в молодых воинах воспоминания о бессмертных подвигах, Высочайше повелеть соизволил (17 авг.) именоваться впредь Фанагорийскому гренадерскому полку (с которым Суворов взял Измаил, разбил при Рымнике визиря) гренадерским Генералиссимуса князя Суворова-Италийского полком.

Князь Александр Васильевич Италийский, граф Суворов-Рымникский, среднего роста, взлизистый, сухощавый, имел лицо покрытое морщинами, большой рот, взгляд быстрый и часто грозный, волоса седые как лунь; был жесток и сострадателен, горд и доступен, снисходителен и склонен к насмешкам; скор во всех своих действиях: никогда не ходил, а бегал; не ездил верхом -- скакал; одарен счастливой памятью: в Турции выучился по-турецки, в Польше по-польски; в Финляндии по-чухонски. Воспитанный среди битв, получив все высшие чины и знаки отличия на бранном поле, он жил в армии как простой солдат, употребляя суровую пищу, хлебал солдатские щи и кашицу, спал на соломе; часто являлся в лагерь в одной рубашке или солдатской куртке, иногда в изодранном родительском плаще, с опущенными чулками и в старых сапогах; был доволен, когда его не узнавали; ездил на неоседланной козацкой лошади и поутру, до зари, пел три раза петухом, пробуждая таким образом войско; при Дворе боялся скользкого паркета, перебегал из угла в угол; был неловок в обращении с женщинами, говорил: "От них мы потеряли рай!" -- дышал лишь славолюбием. Он ложился спать в шесть часов вечера, вставал в два часа пополуночи, купался или окатывался холодной водой, обедал утром в семь часов. Камердинер Прошка уполномочен был отнимать у него тарелку с кушаньем и -- на вопрос: по чьему приказанию он это делает? -- отвечал: "По приказанию фельдмаршала Суворова". -- "Ему должно повиноваться", -- говорил Суворов. [Этому Прошке, всегда пьяному, дерзкому, грубившему господину, король Сардинский Карл-Эммануил прислал две медали, на зеленых лентах, с изображением на одной стороне Императора Павла I, на другой стороне своего портрета, с латинской надписью: "За сбережение здоровья Суворова". Последний снисходил ему потому, что он некогда спас его жизнь.]

Императрица Екатерина II, узнав, что граф Рымникский ездит и ходит в трескучие морозы в одном мундире, подарила ему черную соболью шубу. Суворов принял с должным благоговением дар Монархини, возил его с собой на коленях, но никогда не дерзал -- как изъяснялся -- возлагать на грешное свое тело. Выпарившись в бане, он бросался в реку или в снег и между тем переносил в горнице ужасную теплоту. Однажды правитель его канцелярии Фукс закапал потом донесение, которое докладывал Суворову: "Вот, Ваше Сиятельство, -- сказал он ему, -- я не виноват, а ваша Этна", -- указав на печь. -- "Ничего, ничего, -- отвечал Суворов, -- в Петербурге скажут или что ты до поту лица работаешь, или что я окропил эту бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив". -- В другое время австрийский генерал-квартирмейстер Цах до того распалился в кабинете его, что снял с себя галстук и мундир. Фельдмаршал бросился его целовать, произнеся: "Люблю, кто со мною обходится без фасонов". -- "Помилуйте, -- вскрикнул Цах, -- здесь можно сгореть!" -- "Что делать! -- возразил Суворов. -- Ремесло наше такое, чтоб быть всегда близ огня, а потому я и здесь от него не отвыкаю".

Суворов презирал роскошь, не терпел лести, любил давать милостыню; но здоровому нищему дарил топор, говоря: "Руби дрова, не умрешь с голоду"; присылал несколько лет подряд в С.-Петербургскую тюрьму, от неизвестного, по десяти тысяч рублей на искупление содержащихся за долги [Собрание разных сочинений г-на Фукса, С.-Петербург, 1827 г., стр. 130]; отличался редким бескорыстием; примерным бесстрашием и самоотвержением; во всю жизнь поражал неприятеля многочисленного меньшими силами; был любим, боготворим войском; наказывал солдат, за неисправность, отечески; офицеров -- арестами; никого не погубил: только один раз в жизни вынужден он был удалить полковника, присвоившего себе солдатские артельные деньги, но и тут велел написать просто, что он увольняется за немогузнайство. Генералы Дерфельден, Розенберг, Мелас и другие обращались с ним с некоторой боязнью, страшась его насмешек. Отличаясь благочестием, часто кричал он своим воинам: "Начало премудрости есть страх Господен"; умел беседовать с ними в их вкусе, слоге, языке. Солдаты отзывались: "Наш Суворов с нами в победах и везде в паю, только не в добыче, она вся наша. Он не спит, когда мы спим, не ест, когда нас угощает, и еще в жизни своей ни одного дела не проспал".

Тактика Суворова состояла в трех словах: быстрота, глазомер, натиск. Пехота его действовала штыками, конница саблями. "Ошибки великих полководцев поучительны, -- говорил он, -- за ученого дают трех неученых. Нам мало трех! Давай нам шесть, давай нам десять на одного... всех перебьем, повалим, в полон возьмем. Береги пулю на три дни, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко -- штыком коли крепко. Пуля обмишулится, а штык не обмишулится; пуля дура, штык молодец". В Рымникском сражении, заметив ужасные лица янычар, Суворов тотчас приказал солдатам не смотреть басурманам в лица, а колоть их прямо в грудь.

Он не терпел ретирад и оборонительной войны. "Слов: ретирада (которое произносил всегда зажмурясь и с насмешливым протяжением), дефансив в моем словаре нет", -- повторял Суворов. Генерал Мелас, называвший его "генералом вперед" и которому наш полководец сказал: "Правда, вперед! Но иногда оглядываюсь и назад, не с тем, однако ж, чтобы бежать, но чтоб напасть", теснимый под Требией французами, прислал к нему за повелением: "Куда отступать?" -- "В Пиаченцу", -- отвечал Суворов, приказав таким образом разбить неприятеля и обратить его в бегство. [Суворов называл Меласа: Папа Мелас, Haute Excellence.]

"Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, -- говорил генералиссимус, -- а ты, удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него, как снег на голову; рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться: кто испуган, тот побежден наполовину; у страха глаза большие, один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную. Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед, поравняйся, обгони -- слава тебе! Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами -- Бог перед нами: ура! Орлы русские облетели орлов римских!"

Все русское было близко к сердцу Суворова; любя родину, он часто повторял: "Горжусь, что я россиянин!" Подражавших французам в выговоре и ухватках спрашивал: "Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?". Итальянские простонародные песни чрезвычайно нравились ему, сходствуя несколько с русскими, особенно когда итальянец поет вдали, в чистом поле. Он переписывался с Державиным и Костровым: первый воспел его знаменитые подвиги в бессмертных стихах; Костров посвятил ему перевод свой Оссиана. Книга эта была любимым его чтением [И Наполеон любил читать Оссиана, которого перевел на французский язык Баур-Лормиан]; он брал ее во всех походах. "Оссиан, мой спутник, -- говорил Суворов, -- меня воспламеняет; я вижу Фингала, в тумане, на высокой скале сидящего, слышу слова его: Оскар, одолевай силу в оружии; щади слабую руку. Честь и слава певцам! Они мужают нас и делают творцами общих благ". Но с умом образованным, с начитанностью, Суворов имел предрассудки: не терпел, чтобы за столом его брали соль ножом из солонки; двигали ее с места или ему подавали: каждый должен был отсыпать себе на скатерть соли сколько ему угодно и тому подобное.

Екатерина Великая, желая вывести Потемкина из ошибочного его мнения об уме Суворова, присоветовала ему подслушать их разговор из соседней комнаты. Удивленный необыкновенным остроумием и глубокомыслием Рымникского, князь Таврический упрекнул его, зачем он с ним не беседует таким образом. "С царями у меня другой язык", -- отвечал Суворов. Проказничая в обществах и перед войском, он в кабинете диктовал диспозиции к сражениям, взвешивал в уме своем силы неприятельские, назначал позиции полкам, предписывал им новые действия, чертил сам планы или поправлял ошибки искуснейших своих генерал-квартирмейстеров, Шателера и Цаха, которые за то не сердились, но изумлялись и благодарили его.

Упоминая о корыстолюбии Массены, Суворов присовокуплял: "Не поместятся в тесном гробу его заграбленные им и кровью обагренные миллионы!" О Моро отзывался: "Он меня, седого старика, несколько понимает; но я его больше. Горжусь, что имел дело со славным человеком!" Румянцева называл своим учителем; Петра Великого -- первым полководцем своего века. "Мнение мое о Государе, -- прибавлял он, -- и граф Петр Александрович [Румянцев-Задунайский] удостоил одобрить".

Однажды, разговаривая о самом себе, Суворов сказал окружавшим его: "Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при Дворе надо мною смеялись. Я бывал при Дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества. Если бы я был Кесарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков". [См. Анекдоты Князя Италийского, изд. г-ном Фуксом, стр. 80.] В другое время, когда живописец Миллер явился к нему в Праге (1799 г.) от курфюрста Саксонского, Суворов приветствовал художника: "Ваша кисть изобразит черты лица моего, они видны; но внутреннее человечество мое сокрыто. И так скажу вам, любезный господин Миллер, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего, во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик (тут вскочил на стул); при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим (сел на стул), как и теперь". [См. Собрание разных сочинений г-на Фукса, стр. 136.] Он умолк и сидел неподвижно. Восхищенный Миллер написал прекрасный портрет, хранящийся в Дрезденском музее.

"Суворов, -- передал нам генерал Дерфельден, тридцатипятилетний спутник его, -- пробежал обширное поле Истории всех веков; со вниманием читал, слушал биографии великих мужей, хвалил примеры их величия; но для своей славы проложил новую, дотоль неизвестную тропу. Не имея сановитости и дара слова Румянцева, миллионов Потемкина и одаренный от природы невидною наружностью, он начал играть роль, ни от кого не заимствованную, а самим им для себя сотворенную, и выдержал ее во всех превратностях долговременной жизни: был героем и казался чудаком".

Граф Сегюр справедливо замечает в своих Записках [Т. 3, р. 57.], что Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования сильных завистников.

Потемкин говорил о нем: "Суворова никто не пересуворит".

Моро отзывался о Суворове, что "никто лучше его не умел одушевлять войск, не соединял в высшей степени качеств военачальника; что главные его подвиги в Италии: сражения при Нови и при Требии, особенно марш на Требию, который есть совершенство в военном искусстве". [См. Записки о походе 1813 года, соч. сенатора Михайловского-Данилевского, второе изд., стр. 296.]

В числе почитателей князя Италийского находился бессмертный Нельсон, который писал к нему: "Нет в Европе человека, любящего вас так, как я, не за одни великие подвиги, но и за презрение к богатству. Горжусь тем, что, по уверению видавшего вас в продолжение многих лет, имею сходство с вами ростом, видом и ухватками".

Князь Александр Васильевич был женат на дочери генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского, княжне Варваре Ивановне, от которой имел дочь, княжну Наталью Александровну, вышедшую замуж за обер-шталмейстера графа Николая Александровича Зубова, и сына, князя Аркадия Александровича: он проявлял большие надежды, но преждевременно лишился жизни в волнах Рымника.

Источник текста: Бантыш-Каменский Д. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. -- СПб.: В тип. 3-го деп. Мингосимуществ,1840.

Оставить комментарий Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич (yes@lib.ru) Год: 1840 Обновлено: 24/05/2017. 145k. Статистика. Очерк: История, Биографическая проза Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов	Скачать FB2 Ваша оценка:

Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич Суворов, Александр Васильевич

Суворов, Александр Васильевич

Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич
Суворов, Александр Васильевич