Бартенев Петр Иванович
Ф. Н. Глинка. Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Петр Иванович Бартенев

Воспоминания современников о Пушкине, написанные по просьбе П.И. Бартенева и опубликованные им

Ф. Н. Глинка

Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году

   Когда средь оргий жизни шумной
   Меня постигнул остракизм,
   Увидел я толпы безумной
   Презренный, робкий эгоизм.
   Без слёз оставил я с досадой
   Венки пиров и блеск Афин;
   Но голос твой мне был наградой,
   Великодушный гражданин!
   Пускай Судьба определила
   Гоненье грозное мне вновь.
   Пускай мне Дружба изменила,
   Как изменяла мне Любовь,--
   В моём изгнаньи позабуду
   Несправедливость их обид:
   Они ничтожны, если буду
   Тобой оправдан, Аристид!..
   
   Так писал А. С. Пушкин из степей Новороссийских в С.-Петербург к Ф. Н. Глинке, отзываясь на поэтическое приветствие сего последнего, напечатанное вскоре после непроизвольного отъезда Пушкина из северной столицы (С. Отечества 1820 г. сент. No 38)[858]. Стихи эти недавно читаны были Н. В. Путятою в торжественном Собрании Общества люб. Росс. словесности, на 50-летнем юбилее литературной деятельности кн. П. А. Вяземского и Ф. Н. Глинки. Тогда же, и по этому поводу, мы позволили себе обратиться к Ф. Н. Глинке за ближайшими разъяснениями его дружеских сношений с Пушкиным. Ф. Н. Глинка почтил нас письмом, из которого приводятся нижеследующие строки. Приносим глубокую благодарность заслуженному и маститому ветерану нашей словесности. Другие подробности об удалении Пушкина из Петербурга можно найти в нашей книжке: "Пушкин в Южной России". М., 1862, стр. 1--13.
   П. Б.
   
   Познакомившись и сойдясь с Пушкиным с самого выпуска его из Лицея, я очень его любил как Пушкина и уважал как в высшей степени талантливого поэта. Кажется, и он это чувствовал и потому дозволял мне говорить ему прямо на прямо насчёт тогдашней его разгульной жизни. Мне удалось даже отвести его от одной дуэли. Но это постороннее: приступаю к делу. Раз утром выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади)[859] и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж, но обычная (по крайней мере при встречах со мною) улыбка не играла на его лице и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках. "Я к вам".-- "А я от себя!" И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: "Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему на прочтение мои сочинения, уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжёг все мои бумаги". При этом рассказе я тотчас узнал Ф<огеля> с его проделками[860]. "Теперь,-- продолжал Пушкин, немного озабоченный,-- меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шёл посоветоваться с вами..." Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: "Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт, но в душе и рыцарских его выходках -- у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности". Тут, ещё поговорив немного, мы расстались: Пушкин пошёл к Милорадовичу, а мне путь лежал в другое место.
   Часа через три явился и я к Милорадовичу, при котором, как при генерал-губернаторе, состоял я, по высочайшему повелению, по особым поручениям, в чине полковника гвардии. Лишь только ступил я на порог кабинета, Милорадович, лежавший на своём зелёном диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу: "Знаешь, душа моя! (это его поговорка) у меня сейчас был Пушкин![861] Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги; но я счёл более деликатным (это тоже любимое его выражение) пригласить его к себе и уж от него самого вытребовать его бумаги. Вот он и явился, очень спокоен, с светлым лицом, и когда я спросил о бумагах, он отвечал: "Граф! все мои бумаги сожжены! -- у меня ничего не найдётся в квартире; но если вам угодно, всё найдётся здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу всё, что когда-либо написано мною (разумеется, кроме печатного) с отметкою, что моё и что разошлось под моим именем". Подали бумаги. Пушкин сел и писал, писал... и написал целую тетрадь...[862] Вот она (указывая на стол у окна), полюбуйся!.. Завтра я отвезу её к Государю. А знаешь ли?-- Пушкин пленил меня своим благородным тоном и манерою (это тоже его слово) обхождения".
   После этого мы перешли к очередным делам, а там занялись разговорами о делах графа, о Вороньках (имение в Полтавской губернии), где он выстроил великолепный дом, разбил чудесный сад -- он очень любил садоводство -- и всем этим хотел пожертвовать в пользу института для бедных девиц Полтавской губернии.
   На другой день я постарался прийти к Милорадовичу поранее и поджидал возвращения его от Государя. Он возвратился и первым словом его было: "Ну, вот дело Пушкина и решено!" Разоблачившись потом от мундирной формы, он продолжал: "Я вошёл к Государю с своим сокровищем, подал ему тетрадь и сказал: "Здесь всё, что разбрелось в публике, но Вам, Государь, лучше этого не читать!" Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно, а наконец спросил: "А что ж ты сделал с автором?"--Я?.. (сказал Милорадович) я объявил ему от имени Вашего Величества прощение!.. Тут мне показалось (продолжал Милорадович), что Государь слегка нахмурился. Помолчав немного, Государь с живостью сказал: "Не рано ли?.." Потом ещё подумав, прибавил: "Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности отправить его на службу, на Юг!"[863] Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич, с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах), бросился к Оленину; Карамзин, как говорили, обратился к Государыне[864]; а (незабвенный для меня) Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею дорогою, а дело исполнялось буквально по решению".
   Кто таков помянутый здесь Фогель? Фогель был одним из знаменитейших, современных ему, агентов тайной полиции. В чине надворного советника он числился (для вида) по полиции; но действовал отдельно и самостоятельно. Он хорошо говорил по-французски, знал немецкий язык, как немец, говорил и писал, как русский. Молодёжь называла его Библейскою птицею: потому что, кажется, у Сираха сказано: "не говори худого о Властях, ибо Птица (Vogel) перенесёт слова твои!" Во время Семёновской истории[865] он много работал и удивлял своими донесениями. Служил он прежде у Вязмитинова, потом у Балашова, и вот один из фактов его искусства в ремесле.
   В конце 1811-го года с весьма секретными бумагами на имя французского посла в С. П.-ге выехал из Парижа тайный агент. Его перехватили и проводили прямо в Шлиссельбургские казематы, а коляску его представили к Балашову, по приказанию которого её обыскали, ничего не нашли и поставили в сарае с министерскими экипажами. Фогеля послали на разведку. Он разведал и объявил, что есть надежда открыть, если его посадят, как преступника, рядом с заключённым. Так и сделали. Там, отделённый только тонкою перегородкою от нумера арестанта, Фогель своими вздохами, жалобами и восклицаниями привлёк внимание француза, вошёл с ним в сношение, выиграл его доверенность и через два месяца неволи вызнал всю тайну. Возвратясь в С.-П.-г, Фогель отправился прямо в каретный сарай, снял правое заднее колесо у коляски, велел отодрать шину и из выдолбленного под нею углубления достал все бумаги, которые, как оказавшиеся чрезвычайно важными, поднёс министру. Вот какого полёта была эта птица, носившаяся над головою Пушкина! -- Ф. Г.
   

Примечания

   Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году.
   "РА". 1866. No 8--9. Стб. 917--922.
   
   Видный деятель декабристского движения, поэт и публицист Ф. Н. Глинка был горячим поклонником поэзии Пушкина и содействовал облегчению его участи перед ссылкой на Юг в 1820 г. Свои воспоминания Ф. Н. Глинка послал П. И Бартеневу из Твери 3 апреля 1866 г. в виде письма, начинающегося следующим обращением: "Милостивый государь, Пётр Иванович! На письмо Ваше от 21 марта ответил бы сейчас, если б грипп на несколько дней и затем наступившие дни визитов не помешали мне. Я с вами уже вполовину знаком по Вашему прекрасному изданию, которым пользовался прежде в клубе, а теперь выписал для себя и читаю, зачитываюсь и не могу начитаться "Русского Архива". Тем охотнее отвечал б я на ваш запрос, да время ещё не пришло открывать всю подноготную, потому с некоторою сдержанностью я расскажу, сколько можно короче, как дело было". Заканчивалось письмо словами: "Вот всё, милоствый государь, что в ответ на письмо Ваше я мог Вам написать с памятью о делах давно минувших лет и преданьях старины глубокой. С истинным почтением имеет честь быть, милостивый государь, Вам покорно преданным слугою Ф. Глинка".
   На следующий день после получения письма Глинки Бартенев в благодарность отправил ему книгу своего журнала и, по-видимому, просил разрешения опубликовать присланные воспоминания. Ответил Глинка только 12-го, так как 4-го произошло неудачное покушение Д. В. Каракозова на Александра II, о чём прежде всего и говорится в письме. Возвращаясь к пушкинской теме, он пишет: "По желанию Вашему я объяснил дело о Пушкине, как оно было и почему рассказанное мною может объяснить содержание того прекрасного (стихи изумительно прекрасные!) послания, которое адресовал ко мне Пушкин после своего остракизма... Я писал и написал не то, что разносилось слухами, догадками и пересказами, а то, что видел и осязал... Поручаю в распоряжение опытному благоразумию Вашему всё написанное мною (по желанию Вашему) о Пушкине. Как знаете, так и поступите".
   Письма Бартенева к Глинке неизвестны. Ответы Глинки хранятся: первое -- в Отделе письменных источников Гос. Исторического музея, ф. 93, л. 35--42 об., второе -- в ЦГАЛИ, ф. 46 (Бартенев), оп. 1, д. 558, л. 6.
   Бартенев опубликовал воспоминания Глинки в ближайшем же номере своего журнала, снабдив небольшим предисловием и примечаниями.
   В настоящем издании мы перепечатываем текст публикации Бартенева с очень небольшими исправлениями по рукописи Глинки.
   
   [858] Стих. "К Пушкину" написано в 1819 г. Напечатано год спустя с примечанием: "Стихи сии написаны за год перед сим, по прочтении двух первых песней Руслана и Людмилы. Заканчивается стихотворение такими словами: "Следы исчезнут поколений, // Но жив талант, бессмертен гений!""
   [859] Встреча произошла в середине апреля 1820 г. Глинка жил на Театральной площади в доме Анненковой (2-я Адмиралтейская часть, No 121, ныне д. No 16, перестроен).
   [860] О Ф<огел>е см. ниже.
   [861] Уже тогда было что-то магическое в слове Пушкин. Через шесть лет с подобным же восклицанием обратился император Николай Павлович к гр. Д. Н. Блудову: "Знаешь ли, кто был у меня сей час? -- Пушкин!" Ср. Р. Арх. 1865, изд. 2-е, стр. 1249.
   [862] Тетрадь эта не сохранилась.
   [863] Покойный Государь Александр Павлович, заметивший Пушкина ещё в Лицее, выразил свою заботливость о судьбе поэта, послав его на службу к мартинисту Инзову. Мы слышали от П. А. Плетнёва, что выбор Инзова сделан был самим Государем. Известно, что Инзов для Пушкина был скорее старшим другом-наставником, чем строгим начальником.5
   5 Как уже указывалось, мысль послать Пушкина к Инзову принадлежит отнюдь не Александру, а друзьям поэта и графу Каподистрия.
   [864] Марии Фёдоровне.
   [865] Восстание Семёновского полка в 1820 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru