Бартенев Петр Иванович
Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Петр Иванович Бартенев

Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских

(Записано в разное время, с позволения обоих)

   В 1816 году для Карамзина отвели казённый дом в Царском Селе, прямо против Лицейского сада (второй дом от угла)[821]. Бруни, отец знаменитого художника, занимавшийся при дворе реставрациею картин, нарисовал нарочно на стене одной комнаты этого дома портрет Карамзина. Карамзин очень этому удивился и немедленно велел замазать портрет.-- Рядом с ним жил граф Толстой (женатый на Протасовой), который не мало удивлялся, за что Карамзину такая милость.
   Чаадаев познакомился с Пушкиным у Карамзина. Ещё прежде он слышал о нём от своего товарища по Московскому университету А. С. Грибоедова, который хвалил ему стихи Пушкина на возвращение Государя из чужих краёв в 1815 году (этих стихов Пушкин никак не хотел печатать)[822].
   В 1818 г. И. В. Васильчиков сказал Чаадаеву, своему адъютанту: "Вы любите словесность. Не знаете ли вы молодого поэта Пушкина? Государь желает прочесть его стихи, не напечатанные". Чаадаев передал о том Пушкину и с его согласия отдал Васильчикову "Деревню", которая отменно полюбилась Государю (была переписана самим Пушкиным, разумеется, с её последними стихами, которые долго не разрешались к печати)[823].
   Карамзин писал князю Вяземскому от 24 декабря 1817 из С.-Петербурга в Варшаву: "Наш усердный собеседник -- поэт Пушкин, который у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну[824] и теперь проводит у неё вечера: лжёт от любви, сердится от любви, только ещё не пишет от любви. Признаюсь, что я не влюбился бы в Пифию: от её трезубца пышет не огнём, а холодом".
   В другом письме Карамзин писал:
   "Царское Село, 17 мая 1820. А. Пушкин был несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на Свободу и некоторых эпиграмм, дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым месяцев на пять[825]. Ему дали рублей 1000 на дорогу. Он был, кажется, тронут, великодушием Государя, действительно трогательным. Долго описывать подробности; но если Пушкин и теперь не исправится, то будет чёртом ещё до отбытия своего в ад. Увидим, какой эпилог напишет он к своей поэмке!"[826]
   Княгиня Вяземская в 1824 г. ездила в Одессу с сыном Николаем, лет 7-ми. Пушкин очень его любил и учил всяким пакостям.-- "Будь он постарше, я бы вас до него не допустила". В Одессе Пушкин прибегал к княгине Вяземской и, жалуясь на Воронцовых, говорил, что подаст в отставку. Когда решена была его высылка из Одессы, он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека от княгини Вяземской. Иногда он пропадал. Где вы были?-- На кораблях. Целые трое суток пили и кутили.-- Раз, во время прогулки по морю на лодке, он прочитал княгине своего Демона. Он признавался княгине в своей любви к Ризнич и сказывал, что муж отослал её за границу из ревности.
   Когда Пушкин был женихом, свадьба долго откладывалась; княгиня Вяземская по его просьбе ездила к Н. И. Гончаровой и просила скорее кончать. Пушкин отдал своих 25 т. на приданое. Будущего пушкинского тестя, умоповреждённого Николая Афанасьевича Гончарова, княгиня Вяземская видала в церкви у Большого Вознесения в Москве и говела с ним в одно время. Он прекрасно говорил по-французски и любил употреблять отменные выражения. "Je vous fИlicite avec la rИception de la sainte cХne"[827].
   Летом 1826 года князь Вяземский провёл в Ревеле с осиротевшею семьёю Карамзиных. Княгиня оставалась в Москве. Возвращённый Пушкин тотчас явился к ней. Из его рассказа о свидании с царём княгиня помнит заключительные слова: "Ну теперь ты не прежний Пушкин, а мой Пушкин"[828]. К последним праздникам коронации возвратился в Москву князь Вяземский. Узнав о том, Пушкин бросился к нему, но не застал дома, и когда ему сказали, что князь уехал в баню, Пушкин явился туда, так что первое их свидание после многолетнего житья в разных местах было в номерной бане.
   В письме своём к будущей тёще (в Р. Архиве 1873 года)[829] Пушкин говорит: le mot de bienveillance[830] и пр. Князь Вяземский думает, что это относится вот к чему. Зная, что Пушкин давно влюблён в Гончарову, и увидав её на балу у кн. Д. В. Голицына, князь Вяземский поручил И. Д. Лужину, который должен был танцевать с Гончаровой, заговорить с нею и с её матерью мимоходом о Пушкине, с тем, чтобы по их отзыву доведаться, как они о нём думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Лужин поехал в Петербург, часто бывал у Карамзиных и передал Пушкину этот поклон.
   H. Н. Пушкина сама сказывала княгине Вяземской, что муж её в первый же день брака, как встал с постели, так и не видал её. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену, и пришёл к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами.
   Через несколько месяцев, уже в Царском Селе, она пришла к Вяземским в полном отчаянии: муж трое суток пропадает. Оказалось, что на прогулке он встретил дворцовых ламповщиков, ехавших в Петербург, добрался с ними до Петербурга, где попался ему возвратившийся из Польши из полку своего К. К. Данзас, и с ним пошёл кутёж...
   Ещё за месяц или за полтора до рокового дня Пушкин, преследуемый анонимными письмами, послал Геккерну, кажется, через брата жены своей, Гончарова, вызов на поединок. Названный отец Геккерна, старик Геккерн, не замедлил принять меры. Князь Вяземский встретился с ним на Невском, и он стал рассказывать ему своё горестное положение: говорил, что всю жизнь свою он только и думал, как бы устроить судьбу своего питомца, что теперь, когда ему удалось перевести его в Петербург, вдруг приходится расстаться с ним; потому что во всяком случае, кто из них ни убьёт друг друга, разлука несомненна. Он передавал князю Вяземскому, что он желает сроку на две недели для устройства дел, и просил князя помочь ему. Князь тогда же понял старика и не взялся за посредничество; но Жуковского старик разжалобил: при его посредстве Пушкин согласился ждать две недели.
   История разгласилась по городу. Отец с сыном прибегли к следующей уловке. Старик объявил, будто сын признался ему в своей страстной любви к свояченице Пушкина, будто эта любовь заставляла его так часто посещать Пушкиных и будто он скрывал свои чувства только потому, что боялся не получить отцовского согласия на такой ранний брак (ему было с небольшим 20 лет). Теперь Геккерн позволял сыну жениться, и для самолюбия Пушкина дело улаживалось как нельзя лучше: стреляться ему было уже не из чего, а в городе все могли понять, что француз женится из трусости. Свадьбу сыграли в первой половине генваря. Друзья Пушкина успокоились, воображая, что тревога прошла.
   После этого Государь, встретив где-то Пушкина, взял с него слово, что если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав знать ему наперёд. Так как сношения Пушкина с Государем происходили через графа Бенкендорфа, то перед поединком Пушкин написал известное письмо своё на имя графа Бенкендорфа, собственно назначенное для Государя. Но письма этого Пушкин не решился посылать, и оно найдено было у него в кармане сюртука, в котором он дрался. Письмо это многократно напечатано. В подлиннике я видал его у покойного Павла Ивановича Миллера, который служил тогда секретарём при графе Бенкендорфе; он взял себе на память это не дошедшее по назначению письмо[831].
   В 1836 году княжна Марья Петровна Вяземская была невестою (она вскоре и вступила в брак с П. А. Валуевым). Родители принимали лучшее петербургское общество. H. Н. Пушкина бывала очень часто, и всякий раз, как она приезжала, являлся и Геккерн, про которого уже знали, да и он сам не скрывал, что Пушкина очень ему нравится. Сберегая честь своего дома, княгиня-мать объявила нахалу-французу, что она просит его свои ухаживания за женою Пушкина производить где-нибудь в другом доме. Через несколько времени он опять приезжает вечером и не отходит от Натальи Николаевны. Тогда княгиня сказала ему, что ей остаётся одно -- приказать швейцару, коль скоро у подъезда их будет несколько карет, не принимать г-на Геккерна. После этого он прекратил свои посещения, и свидания его с Пушкиной происходили уже у Карамзиных. Княг. Вяземская предупреждала Пушкину относительно последствий её обращения с Геккерном. "Я люблю вас, как своих дочерей; подумайте, чем это может кончиться!" -- "Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду".-- Пушкин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за Смирновою, потом за Свистуновою (ур. гр. Соллогуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама она оставалась ему верна, и всё обходилось легко и ветренно.
   Между тем посланник (которому досадно было, что сын его женился так невыгодно) и его соумышленники продолжали распускать по городу оскорбительные для Пушкина слухи. В Петербург приехали девицы Осиповы, тригорские приятельницы поэта[832]; их расспросы, что значат ходившие слухи, тревожили Пушкина. Между тем он молчал, и на этот раз никто из друзей его ничего не подозревал. Князь Вяземский жил открыто и принимал к себе большое общество. За день до поединка он возвращается домой поздно вечером. Жена говорит ему, что им надобно на время закрыть свой дом, потому что нельзя отказать ни Пушкину, ни Геккерну; а между тем в тот вечер они приезжали оба; Пушкин волновался, и присутствие Геккерна было для него невыносимо. На другой день князь Вяземский с одним знакомым своим Ленским, гуляя по Невскому, встречают старика Геккерна в извощичьих санях. Их удивило, что посланник едет в таком экипаже. Заметя их, он вышел из саней и сказал им, что гулял далеко, но вспомнил, что ему надо написать письма, и чтобы скорее поспеть домой, взял извощика. После они узнали, что он ехал с Чёрной речки, где ждал, чем кончится поединок. Пушкина, как более тяжело раненного, повезли домой в карете Геккерна. Аренд, исполняя желание Пушкина, поехал к Государю, но тот был в театре и долго не возвращался. Прождавши до позднего часа, Аренд оставил ему записку, и уже на другой день привёз к Пушкину письмо Государя.
   Влюблённая в Геккерна, высокая, рослая старшая сестра Екатерина Николаевна Гончарова нарочно устраивала свидания Натальи Николаевны с Геккерном, чтобы только повидать предмет своей тайной страсти. Наряды и выезды поглощали всё время. Хозяйством и детьми должна была заниматься вторая сестра, Александра Николаевна, ныне Фризенгоф. Пушкин подружился с нею и одно время отношения их были так близки, что внушали беспокойство друзьям. (Это же мне говорил и Соболевский, который полушутя напоминал Пушкину, чтобы он держал себя осторожнее с свояченицей.) Раз Пушкин взял у неё какой-то перстень с бирюзою, которая по суеверным толкам предостерегает от внезапной смерти, носил этот перстень и назад ей отдал. Потом взял у неё цепочку, и уже лёжа на смертном одре поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей. Александра Николаевна ни разу не приходила к умиравшему Пушкину одна, но всегда с сестрою. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его, и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала: "Не понимаю, отчего это!"[833]
   Княгиня Вяземская говорит, что Пушкин был у них в доме, как сын. Иногда, не заставая их дома, он уляжется на большой скамейке перед камином и дожидается их возвращения или возится с молодым князем Павлом. Раз княгиня застала, как они барахтались и плевали друг в друга. С княгинею он был откровеннее, чем с князем. Он прибегал к ней и рассказывал своё положение относительно Геккерна. Накануне нового года у Вяземских был большой вечер. В качестве жениха Геккерн явился с невестою. Отказывать ему от дому не было уже повода. Пушкин с женою был тут же, и француз продолжал быть возле неё. Графиня Наталья Викторовна Строганова говорила княгине Вяземской, что у него такой страшный вид, что будь она его женою, она не решилась бы вернуться с ним домой. Наталья Николаевна с ним была то слишком откровенная, то слишком сдержанна. На разъезде с одного бала Геккерн, подавая руку жене своей, громко сказал, так, что Пушкин слышал: Allons, ma lИgitime (Пойдём, моя законная). Мадам NN, по настоянию Геккерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату и гостья бросилась к ней.
   Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спрашивал её, по ком она будет плакать. По том, отвечала Наталья Николаевна, кто будет убит. Такой ответ бесил его: он требовал от неё страсти, а она не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в неё влюблён красивый и живой француз. "Я готова отдать голову на отсечение, говорит княгиня Вяземская, что всё тем и ограничивалось и что Пушкина была невинна". Накануне дуэли, вечером, Пушкин явился на короткое время к княгине Вяземской и сказал ей, что его положение стало невыносимо и что он послал Геккерну вторичный вызов. Князя не было дома. Вечер длился долго. Княгиня Вяземская умоляла Василья Перовского и графа М. Ю. Виельгорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять меры. Но князь вернулся очень поздно. На другой день Наталья Николаевна прислала сказать своей приятельнице, дочери Вяземских, Марье Петровне Валуевой, о случившемся у них страшном несчастии. Валуева была беременна, и мать не пустила её в дом смертной тревоги, но отправилась сама и до кончины Пушкина проводила там все сутки. Она помнит, как в одну из предсмертных ночей доктора, думая облегчить страдания, поставили промывательное, отчего пуля стала давить кишки, и умирающий издавал такие крики, что княгиня Вяземская и Александра Николаевна Гончарова, дремавшая в соседней комнате, вскочили от испуга. Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей: "Vas en campagne, porte mon deuil pendant deux annИes, puis remaries-toi, mais pas avec un chenapan"[834]. Диван, на котором лежал умиравший Пушкин, было отгорожен от двери книжными полками. Войдя в комнату, сквозь промежутки полок и книг можно было видеть страдальца. Тут стояла княгиня Вяземская в самые минуты последних его вздохов. Даль сидел у дивана, кто-то ещё был в комнате. Княгиня говорит, что нельзя забыть божественного спокойствия, разлившегося по лицу Пушкина, того спокойствия, о котором пишет Жуковский[835].
   На одном вечере Геккерн, по обыкновению, сидел подле Пушкиной и забавлял её собою. Вдруг муж, издали следивший за ними, заметил, что она вздрогнула. Он немедленно увёз её домой и дорогою узнал от неё, что Геккерн, говоря о том, что у него был мозольный оператор, тот самый, который обрезывал мозоли Наталье Николаевне, прибавил: "Il m'a dit que le cor de madame Pouchkine est plus beau que le mien"[836]. Пушкин сам передавал об этой наглости княгине Вяземской.
   Пушкина чувствовала к Геккерну род признательности за то, что он постоянно занимал её и старался быть ей приятным.
   На вынос тела из дому в церковь H. Н. Пушкина не явилась от истомления и от того, что не хотела показываться жандармам.
   Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говаривал, что ему подле неё быть унизительно: так мал был он в сравнении с нею ростом.
   Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадонна. У неё глаза были несколько вкось. Пушкин восхищался природным здравым её смыслом. Она тоже любила его действительно. Княгиня Вяземская не может забыть её страданий в предсмертные дни её мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги её доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у неё и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.
    
   Venez m'aider Ю faire respecter l'appartement d'une veuve[837]. Эти слова графиня Юлия Строганова повторяла неоднократно и даже написала о том мужу в записке, отправленной в III-е Отделение, где тот находился по распоряжениям о похоронах. Пушкина хоронили на счёт графа Г. А. Строганова. Митрополит Серафим, по чьим-то внушениям, делал разные затруднения.
   Старик барон Геккерн был известен распутством. Он окружал себя молодыми людьми наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части; в числе их находились князь Пётр Долгоруков и граф Л. С<оллогуб>.
   Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит Вяземскому: "Пойдите, посмотрите, Пушкин о чём-то объясняется с Даршиаком; тут что-нибудь недоброе". Вяземский направился в ту сторону, где были Пушкин и Даршиак; но у них разговор прекратился.
   Княгине Вяземской говорили, что отец и мать Геккерна жили в Страсбурге вполне согласно и никакого не было подозрения, чтобы молодой Геккерн был чей-нибудь незаконный сын. Один из чиновников голландского посольства Геверс открыто говорил, что посланник их лжёт, давая в обществе знать, будто молодой человек его незаконный сын.
   Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от неё, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит её с собою, сажает её в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у неё руку и пр. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему слугу, велела спросить, с кем он тот день уезжает. "Скажи, что сам-третий",-- отвечал Пушкин. -- Услыхав этот ответ, "третьею верно ты",-- заметил князь Вяземский своей жене.
    
   Поэт с радостным нетерпением подъезжал в ямщицком тарантасе к крыльцу Остафьевского дома. "Ну, барин, вот и Остафьево",-- оборачиваясь сказал ямщик. Перед крыльцом стояла мужицкая телега, мешавшая подъехать, и лакей, выбежавший на крыльцо встречать поэта, начал, ругаясь, гнать мужика от подъезда. Тогда радостно взволнованный Пушкин, привскочив на сиденьи, замахал на лакея руками, крича: "Остафьево, Остафьево!" (Оставь его, оставь его!)
   

Примечания

   "РА". 1888. No 7. С. 305--312.
   Принадлежавшие к числу ближайших друзей Пушкина П. А. и В. Ф. Вяземские были для Бартенева одним из важнейших источников сведений о поэте в разные периоды его жизни.
   
   [821] В 1816 г. Карамзин жил в одном из "кавалерских домиков" на Садовой улице -- ныне дом No 9 по Комсомольской улице.
   [822] См. с. 88 наст. изд. [См. с. 86, глава "Александр Сергеевич Пушкин. Материалы для его биографии", прим.[196]. -- Прим. lenok555]
   [823] Стих. "Деревня" было показано Александру I осенью 1819 г. Написано в июле 1819 г. в Михайловском.
   [824] Известная княгиня Ночная (Princesse Nocturne), супруга московского богача князя Сергея Михайловича, жившая с ним врознь. Она писала и печатала по-французски.
   [825] Важное показание. И так ссылка в Екатеринослав к Инзову предполагала и поездку в Крым, красота которого уже тогда была известна государю Александру Павловичу; притом Пушкин высылался не надолго. Вероятно дальнейшие его выходки понудили продлить наказание {Бартенев ошибается. См. с. 136--138 наст. изд. [См. с. 134--136, глава "Пушкин в Южной России", ориентир -- прим. 312. -- Прим. lenok555]}
   [826] "Руслан и Людмила".
   [827] Поздравляю вас с принятием святого причастия (фр.).
   [828] О свидании Пушкина с Николаем 18 сентября 1826 г. см. с. 410--411 наст. изд. [См. с. 406, окончание главы "Воспоминания о Пушкине. Ещё отрывок из неизданных записок Анны Григорьевны Хомутовой". -- Прим. lenok555]
   [829] Письмо от 5 апреля 1830 г. ПСС.-- Т. 14.-- С. 75--76 (фр.), с. 404--405 (перевод).
   [830] благожелательно, благосклонно (фр.).
   [831] Рассказы П. А. и В. Ф. Вяземских о последних месяцах жизни, дуэли и смерти Пушкина содержат ряд важных достоверных сведений, сохраняют значение первоисточников. Однако в них имеются и существенные точности. Ср. с указанными выше работами П. Е. Щёголева и С. Л. Абрамович.
   [832] Имеются в виду А. Н. Вульф и Е. Н. Вревская.
   [833] В литературе, посвящённой последнему периоду жизни Пушкина, не раз возникал вопрос об отношениях поэта с его свояченицей Александрой Николаевной (Александриной) Гончаровой (в замужестве баронессой Фризенгоф), которая, живя в семье Пушкиных с осени 1834 г., взяла на себя ведение хозяйства и воспитание детей. Высказывались утверждения, будто имел место роман, самые близкие, интимные отношения. Однако реальных оснований для этих утверждений нет. Они не выдерживают критики при элементарно добросовестном рассмотрении всего, что мы знаем о Пушкине последнего времени. Несомненно, прав был А. О. Россет, называя их "сплетнями". Известны и источники этих сплетен -- круги, близкие к Геккернам, если не они сами, великосветские враги поэта, особенно И. Г. Полетика. Это одна из многих акций, направленных против Пушкина с целью опорочить его, лишить душевного покоя. Всё говорит за то, что Пушкин питал к свояченице чувства дружбы, доверия и признательности, на которые она имела право. См. названные выше книги П. Е. Щёголева, Н. А. Раевского, С. Л. Абрамович, а также очерк А. А. Ахматовой "Александрина" в кн. Ахматова А. О Пушкине.-- С. 134--147 и 172--174.
   Сестёр Александру и Екатерину Наталия Николаевна в 1834 г взяла к себе против желания Пушкина, чтобы избавить их от тягостного существования в деревенской глуши, под гнётом матери, и ввести в свет. [Возврат к примечанию[682]]
   [834] Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного (фр.).
   [835] Имеется в виду его письмо С. Л. Пушкину.
   [836] Он мне сказал, что мозоль г-жи Пушкиной прекраснее, чем моя (фр.). (Здесь игра слов: cor -- мозоль, corps -- тело.-- Сост.)
   [837] Приходите помочь мне заставить уважать жилище вдовы (или -- вызвать почтение к жилищу вдовы) (фр.).
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru