Белинский Виссарион Григорьевич
Переводы в "Молве" и "Телескопе"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Лейпцигская битва
    Изобретение азбуки
    Последние минуты библиомана
    День в Калькутте
    Нынешнее состояние музыки в Италии
    Граф и Альдерман
    Мелкие статьи из Mirore
    Статьи из Revue Etrangère
    Испытание кипящею водою

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БѢЛИНСКАГО.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМѢЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

  

Переводы въ "Молвѣ" и "Телескопѣ".

  
   Великимъ постомъ 1833 г. Бѣлинскій близко познакомился съ редакторомъ "Телескопа" Надеждинымъ (о немъ -- см. въ примѣчаніяхъ къ "Литературнымъ Мечтаніямъ"). Надеждинъ скоро понялъ съ кѣмъ имѣетъ дѣло и уже черезъ годъ предоставляетъ ему всецѣло критическій отдѣлъ своего журнала. Но на первыхъ порахъ Бѣлинскій подвизался въ "Телескопѣ" и составлявшей приложеніе къ нему "Молвѣ" въ качествѣ переводчика. Большинство переводовъ его подписано иниціалами В. Б. или Б., но есть и анонимные. Часть переводовъ самъ онъ называетъ въ письмѣ къ брату отъ 21 мая 1833 г., которое сейчасъ будетъ приведено. Но есть переводы и не указанные имъ или другими и они здѣсь вводятся въ литературный формуляръ Бѣлинскаго въ первый разъ. Констатированіе значительнаго количества переводовъ Бѣлинскаго имѣетъ интересъ не только узко-библіографическій. Оно совершенно разрушаетъ чрезвычайно прочно установившееся мнѣніе, что Бѣлинскому были чужды "иностранные языки". Какъ оно всегда бываетъ, эту славу пустили лучшіе друзья -- Тургеневъ, Кавелинъ. На самомъ дѣлѣ Бѣлинскій плоховато зналъ нѣмецкій яз., но вполнѣ удовлетворительно французскій. Въ дальнѣйшихъ комментаріяхъ мы не разъ будемъ имѣть случай указывать, что послѣдніе годы жизни Бѣлинскій очень много читалъ по-французски. Но и по отношенію къ первымъ годамъ дѣятельности нелѣпо говорить, что онъ былъ "чуждъ" иностранной литературѣ. Цѣлый годъ человѣкъ жилъ переводами съ французскаго въ первостепенномъ журналѣ и вдругъ чуждъ! Въ "Литерат. Мечтаніяхъ" часто встрѣчаются французскія выраженія и цитаты. Прежде, признаться, они насъ коробили. Непріятно было сознаніе, что такой человѣкъ, какъ Бѣлинскій, не только щеголяетъ знаніемъ фран. яз., но еще щеголяетъ въ павлиньихъ перьяхъ, такъ какъ его же закадычные друзья увѣряютъ, что онъ былъ "чуждъ" иностраннымъ языкамъ. Но многочисленность ниже приводимыхъ переводовъ вполнѣ разъясняетъ, почему Бѣлинскій такъ много французитъ въ первомъ крупномъ литературномъ произведеніи. Онъ, можно сказать, всецѣло жилъ въ атмосферѣ французскаго яз., переводя листа 2--3 въ мѣсяцъ и еще больше, конечно, читая для того, чтобы выбрать для перевода ту или другую статью.
   Въ вышеупомянутомъ письмѣ Бѣлинскій пишетъ:
   "Я знакомъ съ Надеждинымъ: перевожу въ Молву и Телескопъ. Вотъ тебѣ перечень моихъ переводовъ: Лейпцигская битва, Изобрѣтеніе Азбуки, Нѣкоторыя черты изъ жизни Доктора Свифта, Послѣднія минуты библіомана, День въ Калькуттѣ (59 и 60 No). Въ Телескопѣ будутъ помѣщены Письмо о музыкѣ и о Богемской эпопеp3;. Сверхъ того еще не напечатаны: Воспитаніе Женщинъ (Карла Нодье), Графъ и Альдермань и Воздушные замки молодой дѣвушки (Юлія Жаненъ). Перевожу я болѣе изъ Revue Etrangиre, нѣсколько изъ Courier du beau monde, Revue de Paris и разную мѣ(е)лочь для Молвы изъ Miroire".
  

12. Лейпцигская битва.

Изъ записокъ стараго солдата.

"Молва" 1833 г. No 33, отъ 18 марта и No 34, отъ 24 марта. Это первый изъ переводовъ Бѣлинскаго въ изданіяхъ Надеждина.

  
   Я люблю, сидя у камина, вспоминать о Лейпцигской битвѣ! И между тѣмъ небо 16 октября 1813 года было сырое, мрачное и холодное небо!
   Но если бы вы знали, какія прекрасныя сцены тамъ происходили!
   Земля была покрыта разбросанными обломками сбитыхъ съ лафетовъ пушекъ, фуръ, пороховыхъ ящиковъ, мертвыми и умирающими, оторванными кровавыми членами, валявшимися около своихъ туловищъ.
   Присовокупите къ тому огромные пожары замковъ, загородныхъ домовъ и, что всего горестнѣе, пожары бѣдныхъ хижинъ! Какое другое смятеніе можетъ съ симъ сравниться? Возьмите любое, напримѣръ, смятеніе Сен-Жермень д'Окссерруа; одѣньте мыслію и воображеніемъ, какъ можно лучше; украсьте багровыми и лоснящимися скулами парижской черни, обставьте вытянутыми, испитыми, мѣдноцвѣтными и зеленоватыми фигурами, на коихъ проступаетъ горькая нищета... Все это розы... Но Лейпцигъ!!! -- Писатель мелодрамъ сошелъ бы съ ума отъ радости при видѣ сихъ ужасовъ. Какой Источникъ вдохновенія нашелъ бы онъ, еслибъ съ самаго жаркаго, но совершенно безопаснаго пункта, развлекаемый только сладостною гармоніею бивуачнаго вертела, могъ созерцать сію грозную драму убійства, опустошенія, кровопролитіи!
   Теперь будете ли спрашивать, почему я люблю, сидя у камина, вспоминать о Лейпцигской битвѣ?...
   И почему тѣ минуты жизни, которыя были для васъ самыми горчайшими, когда душа ваша, пытаемая бѣдствіями, разрывалась на части и приготовляла вамъ безвременно сѣдину и морщины, почему онѣ всего чаще приходятъ на умъ, даже предпочитаются плѣнительнымъ сценамъ удовольствія, радости и счастія, кои мелькали предъ вами во дни вашей юности?
   Почему дитя, которое, родясь слабымъ и недужнымъ, заставляетъ мать свою проводить надъ колыбелью его безпокойныя и раздираемыя тоской ночи, почему преимущественно предъ другими бываетъ предметомъ ея нѣжности, любви, предпочтенія?
   Не мнѣ, старому солдату, разрѣшать метафизическіе вопросы, не мнѣ, который въ возрастѣ, управляемомъ школьною ферулою, уже видѣлъ себя въ училищѣ войны, гдѣ могъ научиться только тому, какъ должно умирать... въ пору, столь богатую добрыми примѣрами!..
   Лейпцигъ! Городъ, исполненный удовольствій для своихъ жителей, городъ счастливый и богатый своею торговлею, равно какъ плодородными и плѣнительными полями, тебя окружающими! Я люблю воспоминать о твоихъ прекрасныхъ улицахъ, о твоихъ великолѣпныхъ домахъ, о цвѣтущихъ здоровьемъ и прелестями женщинахъ, съ нѣжными, голубыми глазами, въ нихъ обитающихъ; но когда настали наши бѣдствія, которыя ты ускорилъ своими обѣтами и измѣною, тогда ты явился чудовищно-вѣроломнымъ; какъ французъ, я проклинаю тебя...
   Теперь, когда ты находишься въ покоѣ, усыпленный наслажденіями мира, когда прошло уже цѣлое поколѣніе, помнишь ли ты еще тотъ день, когда четыреста французскихъ орудій, оцѣпивъ тебя, гремѣли, дабы возбранить доступъ къ стѣнамъ твоимъ?
   Я далекъ отъ намѣренія входить въ описаніе стратегическихъ движеній сей битвы... Скажу только, что изъ пяти баталіоновъ, составлявшихъ нашъ корпусъ, первый полкъ морской артиллеріи, образовавшій собою къ югу длинную боевую дорогу, черезъ нѣсколько часовъ оставалось только девяносто человѣкъ и малое число офицеровъ... Прочіе были взяты въ плѣнъ или перебиты... Вѣчный покой имъ! То были храбрые воины!!!
   Утро 17 числа было отдыхомъ почти для обѣихъ дѣйствующихъ сторонъ.
   18 число было для французской арміи блистательнѣйшимъ днемъ, хотя слава не увѣнчала, какъ во дни бывалые, главу орла, возносившагося надъ нашими знаменами, кои дотолѣ сохраняли дѣвственную неприкосновенность!
   Пусть представятъ себѣ колосса съ Геркулесовскими формами, коего смерть обрекаетъ себѣ въ жертву: пусть вообразятъ себѣ его юность, его мужественную твердость, которая изъ всѣхъ силъ, лицемъ къ лицу, борется съ гробомъ; его продолжительное, смертное томленіе, истощающееся въ ужасныхъ усиліяхъ; его раздирающее душу хрипѣніе, которое ужасаетъ всякое живое созданіе: это будетъ слабымъ, весьма слабымъ изображеніемъ усилій сей битвы!
   Насъ, оставшись отъ ужаснаго кораблекрушенія, присоединили къ бригадѣ, которая не была уже нашею и въ которой мы значили тоже, что нѣсколько сантимъ, присовокупленныхъ къ бюджету.

(До слѣдующаго листка).

  

Лейпцигская битва.
Изъ записокъ стараго солдата.
(Окончаніе).

   Мы напали на Шенфельдъ: то была прелестнѣйшая деревенька, но, клянусь Богомъ, не на этотъ день! Большая, многолюдная, богатая жатвою и зеленью въ весеннюю пору!
   Кто не помнитъ ея огромной колокольни, превращенной въ развалины пожаромъ и ядрами?
   Кто не помнитъ этой великолѣпной аллеи деревьевъ, которая ведетъ къ феодальному замку?
   И мѣ(е)льницу, которая стояла влѣвѣ и которой распростертыя крылья содрогались, когда мимо нихъ пролетало ядро, орудіе смерти; а Богу извѣстно, сколько ихъ тогда пролетѣло!..
   Подлѣ нея былъ раненъ генералъ Кампанъ и поражены на смерть генералы Фридерикъ и Когорнъ, оба славные своей храбростію, а послѣдній сверхъ того грубостью языка и наружности. Когда онъ видѣлъ падающаго человѣка, то не иначе, какъ съ сердцемъ дозволялъ двумъ солдатамъ выходить изъ рядовъ для удаленія несчастнаго отъ новыхъ опасностей. Въ свою очередь, пораженный ядромъ въ бедро и жестокій къ самому себѣ, такъ же какъ къ другимъ, онъ сказалъ, когда бросились поднять его: "оставайтесь на своихъ мѣстахъ и дайте мнѣ здѣсь умереть!"
   Одинъ старый канонеръ получилъ пулю въ грудь и упалъ: его взоръ погасалъ; всѣ думали, что онъ навсегда закрылся для свѣта. Съ нему наклонился его сосѣдъ, чтобы взять у него ружье, ибо свое разлетѣлось у него въ дребезги; тогда издыхающій нашелъ въ себѣ столько силъ, что сказалъ ему: "Товарищъ, ты бы подождалъ немного, пока бы я умеръ!..."
   Вотъ какіе люди командовали и какіе повиновались!.. Наконецъ къ вечеру мы получили приказаніе отретироваться къ Лейпцигу, куда и вступили 19 числа утромъ.
   Подвижные лазареты, повозки генераловъ и маркитантшъ, пѣхотная и конная артиллерія, съ своими пушками, пороховыми ящиками и фурами, кавалерія и инфантерія двигались въ безпорядкѣ, ужасно тѣснясь и мѣшаясь между собою, ища и окликая другъ друга. чтобы соединиться, изрыгая самыя жесточайшія проклятія! Эти люди, изнуренные усталостію и крайностію въ продолженіе трехдневныхъ битвъ, умирающіе отъ голода, съ обезображенными лицами, почернѣвшіе отъ пороха и бивуачнаго дыма, еще нашли въ себѣ довольно силъ, чтобы драться межъ собой на штыкахъ и сабляхъ, оспаривая другъ у друга право взойти на Ислерскій мостъ, какъ будто на томъ берегу находилась Франція, наша прекрасная земля, а по ею сторону Сибирь съ своими пустынями.
   Такъ шли дѣла, когда позади разстроеннаго войска показались русскія дружины съ четырьмя орудіями, которыя начали громить ужасными выстрѣлами эту слишкомъ уже стѣснившуюся массу.
   Добрые лейпцигскіе жители, слишкомъ увѣренные въ своей ненаказанности, осыпали насъ изъ оконъ ружейными выстрѣлами съ немного большею вѣрностью, чѣмъ благородствомъ.
   Мостъ, который непріятели угрожали занять, былъ взорванъ: мы видѣли, какъ обломки его трещали, дробились и летѣли на воздухъ, смѣшанные съ трепещущими членами тѣхъ, кои, за минуту передъ тѣмъ, благословляли судьбу, что могли его достигнуть. Крикъ ужаса, сосредоточившій въ себѣ раздирающія душу прощанія съ родиною и связями, въ ней оставленными, раздавался со всѣхъ сторонъ. Понятовскій бросается на своей прекрасной бѣлой лошади въ рѣку... Но едва благородное животное, покрытое ранами, достигаетъ до половины ея, несчастный исчезаетъ въ влажной безднѣ!...
   Вотъ почему, сидя у камина, люблю я воспоминать о Лейпцигской битвѣ!

Съ Франц. Б.

  

13. Изобрѣтеніе азбуки.

"Молва" 1833 г. No 47 отъ 27 апрѣля и No 48 отъ 22 апрѣля. Статья не подписана, но о ней говорится въ письмѣ къ брату.

  
   Одно изъ индійскихъ племенъ Сѣверной Америки, назадъ тому нѣсколько лѣтъ, представило любопытное зрѣлище цѣлаго ряда остроумныхъ покушеній создать для своего употребленія систему письма и усвоить ее своему нарѣчію. Это предпріятіе имѣло полный успѣхъ, который тѣмъ большую долженъ имѣть для насъ важность, что мы знаемъ, какъ часто въ семъ отношеніи древность была предметомъ безплодныхъ разысканій.
   Американскому Кадму теперь шестьдесять пять лѣтъ отъ роду; онъ человѣкъ съ важною наружностью. Депутація. посланная его народомъ (черокизами) въ Вашингтонъ, доставила ему счастливый случай наблюсти нравы и искусства образованности; а его природный геній были созданъ понять и оцѣнить ихъ.
   Самые умнѣйшіе изъ черокизовъ приписывали сверхъестественную силу орудіямъ, посредствомъ коихъ бѣлые умѣли дѣлать говорящіе листы, бывшіе для нихъ непостижимымъ чудомъ. Все, что разсказывали касательно сего предмета, возбуждало въ нихъ величайшее изумленіе и долгое время было предметомъ постоянныхъ размышленій Зесквагіама (Seequahyam). Одаренный умомъ менѣе легковѣрнымъ и болѣе проницательнымъ, чѣмъ его собратія, онъ рѣшился проникнуть сію тайну и его усилія были увѣнчаны совершеннымъ успѣхомъ. Боль въ ногахъ, принудившая его оставаться въ своей хижинѣ въ продолженіе цѣлаго года безвыходно, уединеніе, въ которомъ онъ находился, и бездѣйствіе, къ которому былъ принужденъ, удивительно пособили ему въ этомъ случаѣ, дозволивъ безъ всякаго помѣшательства предаться изысканію средствъ доставить своимъ соотечественникамъ благодѣтельный даръ письма.
   Онъ началъ тщательно раздѣлять всѣ звуки своего языка. Это первое дѣйствіе было не безъ трудностей, по причинѣ различныхъ оттѣнковъ произношенія, которые такъ многочисленны во всякомъ еще не утвержденномъ опредѣленными правилами нарѣчіи. Чтобы исполнитъ сіе съ возможнымъ совершенствомъ, онъ заставлялъ свою жену и дѣтей повторять эти опыты. Когда онъ почиталъ себя совершенно убѣдившимся въ справедливости своихъ наблюденій, то занимался тѣмъ, какъ выразить сіи звуки знаками. Сперва онъ выбралъ для сего фигуры птицъ и различныхъ животныхъ и придалъ каждой изъ нихъ идею звука. Но вскорѣ, найдя эту систему слишкомъ затруднительною, оставилъ сіи изображенія и изобрѣлъ другіе знаки.
   Сначала онъ выдумалъ ихъ до двухъ сотъ; но послѣ, увидя, что такое число дѣлало письмо слишкомъ сложнымъ, уменьшилъ ихъ до шестидесяти, при помощи своей дочери, которая раздѣляла всѣ его труды. Потомъ, рѣшительно остановившись на этомъ числѣ, онъ исключительно занялся усовершенствованіемъ изобрѣтенныхъ имъ фигуръ, чтобы сдѣлать ихъ удобными для начертанія и различенія. Сперва у него не было никакихъ инструментовъ, кромѣ ножа и гвоздя, которыми онъ вырѣзывалъ знаки сіи на корѣ; по впослѣдствіи времени узналъ онъ чернила и перья; и съ тѣхъ поръ труды его очень облегчились.
   Но главнѣйшее затрудненіе предстояло ему въ томъ, чтобы убѣдить своихъ соотечественниковъ принять его изобрѣтеніе. Глубокое уединеніе, въ коемъ Зесквагіамъ жилъ въ продолженіе долгаго времени, возбудило въ черокизахъ подозрѣніе. Они смотрѣли на него, какъ на колдуна, занятаго дьявольскимъ искусствомъ и имѣющаго дурныя намѣренія на счетъ своихъ соотечественниковъ.

(До слѣдующаго листка).

  

Изобрѣтеніе азбуки.
(Окончаніе).

   Американскій философъ не допустилъ себя дойти до отчаянія и обратился къ отличнѣйшимъ по своему вліянію мужамъ своего племени. Увѣдомивши ихъ объ открытіи имъ великой тайны, подобно бѣлымъ, оковывать слова черезъ письмо, онъ просилъ ихъ, чтобы они сами ознакомились съ его изобрѣтеніемъ. Въ ихъ присутствіи его дочь, бывшая до того времени единственною его ученицею, написала произнесенныя ими слова; и всѣ они были приведены въ большое удивленіе, когда она прочла ихъ потомъ. Тогда Зесквагіамъ просилъ ихъ, чтобы ему было дозволено выбрать изъ своего племени нѣсколько молодыхъ людей, которымъ бы онъ могъ сообщить свою тайму. Хотя подозрѣнія на его счетъ еще не были совершенно истреблены, по несмотря на то, ему довѣрено было нѣсколько учениковъ. Но прошествіи немногихъ мѣсяцевъ онъ извѣстилъ, что ученики сіи въ состояніи подвергнуться публичному испытанію. Ихъ всѣхъ развели въ разныя стороны и получили неоспоримыя доказательства ихъ знанія: они всѣ умѣли оковывать слова и, подобно бѣлымъ, дѣлать говорящіе листы. Радость племени была жива, какъ всѣ страсти дикихъ. Назначенъ былъ торжественный праздникъ, котораго героемъ, разумѣется, былъ Зесквагіамъ. Черокизское племя гордилось, что владѣетъ человѣкомъ, который, казалось, отъ самаго Великаго Духа получилъ его божественныя качества.
   Зесквагіамъ не ограничился изобрѣтеніемъ азбуки. Онъ изобрѣлъ также знаки для чиселъ и вмѣстѣ первыя четыре ариѳметическія правила, для коихъ придумалъ и названія.
   Тотъ же самый дикарь сдѣлался живописцемъ, силою собственнаго своего генія. Никогда не видавши кистей, онъ надѣлалъ ихъ изъ шерсти дикихъ животныхъ. Его рисунки были грубы, по показывали больныя способности. Механическія искусства также не были ему чужды. Онъ былъ кузнецомъ въ своемъ племени и потомъ сдѣлался мастеромъ золотыхъ дѣлъ. Очень понятно, какъ пребываніе въ такомъ городѣ, каковъ Вашингтонъ, было выгодно для подобнаго генія. Вырѣзали пуансоны его азбуки, и теперь Нью-Ечотская газета, называемая Черокизскимъ Фениксомъ, издается въ два столбца, изъ которыхъ одинъ печатается на черокизскомъ языкѣ, буквами, изобрѣтенными американскимъ Кекропсомъ, а другой на англійскомъ. Первый листъ сей газеты показался въ половинѣ февраля 1828 года.
   Зесквагіамъ въ Соединенныхъ Штатахъ извѣстенъ болѣе подъ англійскимъ именемъ Джорджа Гнесса (George Gness). Онъ происходитъ не отъ чистой крови дикихъ: а есть, какъ англичане называютъ, полу-кровь (half-blood). Благодаря ему, соотечественники его теперь могутъ читать и писать на своемъ языкѣ, что прежде было невозможно. Такимъ образомъ изобрѣтеніе Зесквагіама будетъ имѣть важное вліяніе на образованіе черокизовъ, коихъ, вѣроятно, не замедлятъ скоро исключить изъ числа дикихъ.
  

15. Послѣднія минуты библіомана.
"Молва" 1833 г., No 50 отъ 27 апрѣля и No 51 отъ 29 апрѣля.

   Вы, которые называете меня своимъ другомъ, съ радушіемъ пожимаете мою руку, съ пріятною и благосклонною улыбкою приглашаете занять мѣсто за вашимъ столомъ, у вашего камина, знаете ли вы, что я такое? Можете ли вы повѣрить, что я причинилъ смерть старцу, который любилъ меня, какъ сына, расточалъ предо мною услуги и осыпалъ меня нѣжнѣйшими ласками? Но -- это преступленіе -- я учинилъ его!...
   И однакожъ я убилъ этого человѣка не на дуэли; ибо, повторяю вамъ, онъ былъ убѣленъ сѣдинами и его характеръ былъ самый кроткій и мирный. Я убилъ его не во время Іюльской Революціи, ибо онъ не былъ ни жандармомъ, ни королевскимъ гвардейцемъ. Я убилъ его не въ возмущеніи; ибо, когда на улицѣ кипѣло возмущеніе, мы оба рачительно запирались въ своихъ квартирахъ; сверхъ того, я не составлялъ части національной гвардіи, а онъ, достойный человѣкъ, сходилъ съ ума только отъ старыхъ книгъ.
   Однимъ вечеромъ я пришелъ къ нему, и надѣялся, по обыкновенію, застать сидящимъ въ восторгѣ надъ какимъ-нибудь изданіемъ пятнадцатаго вѣка, какъ напримѣръ: надъ изданіемъ Виргилія, напечатаннымъ въ Римѣ, in-folio, Свенгеймомъ и Панмарцомъ, въ 1469 году; или Лукана, вышедшимъ изъ той же типографіи, въ то же самое время; или наконецъ надъ какимъ-нибудъ Эльзевиромъ, котораго еще не обгрызло время. Бѣдный человѣкъ! онъ былъ боленъ такъ, что не могъ вставать съ постели. Меня ввели въ его спальню.
   -- Какъ! вы въ такомъ состояніи! Что съ вами случилось?
   -- "Ничего, почти ничего, мой добрый другъ!" отвѣчалъ онъ мнѣ, протягивая пылавшую отъ лихорадки руку. "Вы знаете, какъ я слабъ и одышливъ; вчера я пошелъ къ моему старому другу Фан-Прету въ Королевскую Библіотеку, просидѣвъ тамъ съ десяти часовъ до четырехъ, я надорвалъ себѣ поясницу, сличая мое изданіе Сентъ-Денисскихъ Хроникъ, Парижъ, Пакье Бономъ, 1476, три тома, in-folio, готическимъ шрифтомъ, съ хранящимся въ Библіотекѣ экземпляромъ. Мое несравненно лучше!" присовокупилъ онъ съ дѣтскою радостію. "Но я съ удовольствіемъ вижу, что вы находитесь въ добромъ здоровьѣ; вы свѣжи и такъ же хорошо сбережены, какъ и мой Эвтропій, Римъ (Георгъ Лаверъ), 1471, in-folio. Ну! что вы скажете мнѣ новенькаго? Ходили ли вы вчера на продажу у Сильвестра? За сколько онъ продалъ Champion des Dames Мартина Франка, Парижъ, Gaillot-du-Pré, 1530, in 8°, въ фіолетовомъ сафьянѣ, lettres rondes?"
   -- За 75 франковъ, отвѣчалъ я ему.
   -- "Я такъ и думалъ. И когда вообразить, что тотъ же самый экземпляръ, въ каталогѣ Лавальера подъ No 2795, продавался прежде не менѣе, какъ по двадцати пяти ливровъ девятнадцати су! Вотъ какъ вѣкъ отъ вѣка утроивается цѣна на книги. Какъ поживаетъ М. R...?"
   -- Онъ умеръ вчера вечеромъ, отвѣчалъ я.
   -- "Боже мой! Что вы мнѣ говорите? Я истинно огорченъ этимъ; онъ былъ превосходный человѣкъ и отлично зналъ толкъ въ старыхъ книгахъ. Ну, вотъ и еще готовая къ продажѣ библіотека! Наконецъ я могу достать себѣ Cymbalum Mundi Бонав. Деперье, Парижъ, Jehan Morin, 1537, который уже десять лѣтъ ищу и великолѣпный экземпляръ котораго, принадлежащій ему, блисталъ прежде въ кабинетѣ Геньята, при продажѣ коего дошелъ до 350 ливровъ, потомъ въ кабинетѣ герцога де Лавальеръ, откуда перешелъ въ руки Тильярда за 120 ливровъ".
   И старый библіоманъ устремилъ на меня глаза, блиставшіе отъ радости.
   -- Кстати о Cymbalum Mundi, сказалъ я ему; вы знаете, что нашъ ученый другъ хочетъ выдать у Сильвестра его новое изданіе, пріумноженное ключемъ, нигдѣ не напечатаннымъ, и комментаріями Variorum. Такъ какъ я помогаю ему въ этомъ трудѣ, то и прошу васъ оказать мнѣ услугу....
   -- "Все, что вамъ угодно!" отвѣчалъ онъ съ благосклонностью.
   -- Вотъ въ чемъ дѣло. Вы одни владѣете изданіемъ этой книги, напечатаннымъ въ Ліонѣ Бенуа Бонненомъ, 1538, въ маленькую осьмушку, готическимъ шрифтомъ; не можете ли вы довѣрить ее мнѣ дня на три; мнѣ нужно сдѣлать въ ней кой-какія справки; я буду беречь ее со всѣми попеченіями, какія только можете вы вообразить.
   Я ожидалъ отвѣта, но ни слова. Лицо старика нахмурилось и поблѣднѣло ужаснымъ образомъ; его губы сжались, какъ будто для того, чтобы противопоставить оплотъ напору огорченія, которое возбудила въ немъ моя нескромная просьба; его глаза еще болѣе высказывали нравственную борьбу, которая ниспровергла все существо его. Устрашенный симъ, я хотѣлъ позвонить; но онъ удержалъ меня за руку.
   -- "Другъ мой, это ничего! сказалъ онъ мнѣ. Всякому другому я отвѣчалъ бы рѣшительнымъ отказомъ; но вы иное дѣло, я ни въ чемъ не могу вамъ отказать. Возьмите требуемую вами книгу въ моей запертой библіотекѣ, третью на право, на второй полкѣ, заверните ее тщательно въ бумагу по причинѣ ея переплета, который есть chef-d'oeuvre Дезеля, и доставите ее мнѣ въ назначенное время".
   Я благодарилъ его чувствительнѣйшимъ образомъ, ибо понималъ всю великость принесенной имъ мнѣ жертвы, которой просилъ у него единственно по обязанности, безъ всякой надежды на успѣхъ.

(До слѣдующаго листка).

  

Послѣднія минуты библіомана.
(Окончаніе).

   На другой день утромъ я принялся за это твореніе; и вотъ когда я дѣлалъ свои справки, перенося глаза съ драгоцѣннаго остатка древности, въ половину раскрытаго, на мою копію -- котъ мой (проклятое животное!) вспрыгнулъ на бюро и ступилъ на библіографическую драгоцѣнность своею лапою, не знаю чѣмъ-то запачканною. Для чего, презрѣнный, не ступилъ онъ ею на какую-нибудь другую вещь! на мою книгу, даже на мое лицо! Я бы въ половину тѣмъ огорчился. Онъ покрылъ неизгладимымъ пятномъ второй листъ книги. Обезумѣвъ и трепеща отъ ужаса, я сбросилъ ударомъ кулака проклятое животное въ окошко и по старинной школьной привычкѣ началъ пробовать листокъ языкомъ, какъ вдругъ постучались у моей двери. Это былъ служитель моего друга библіомана; онъ принесъ мнѣ письмо слѣдующаго содержанія:
   "Мой милый Францискъ! Есть одно двойное латинское слово, которое начинается съ С и М и которое безпокоитъ меня гораздо болѣе, нежели Choiera Morbus. Это Cymbalum Mundi, которое вы взяли у меня вчера вечеромъ. Ради Бога пришлите мнѣ его; ибо, признаюсь вамъ откровенно, съ тѣхъ поръ какъ я разстался съ моею книгою, здоровье мое часъ отъ часу становится хуже. Сжальтесь надъ слабостію библіомана, и приходите ко мнѣ во всякое свободное для васъ время".
   Это письмо совершенно лишило меня ума: я вошелъ въ свой кабинетъ и святотатственною рукою вырвалъ оскверненный листокъ, потомъ отдалъ слугѣ книгу. Я предполагалъ вознаградить его потерю, подаривъ ему одну не менѣе драгоцѣнную книгу, когда онъ узнаетъ о своемъ несчастіи. Увы! онъ слишкомъ рано узналъ объ немъ!
   Въ тотъ же самый вечеръ я пошелъ къ нему, чтобы навѣдаться о его здоровьѣ. Несчастный старикъ былъ при послѣднемъ издыханіи. Увидѣвши меня, онъ приподнялся заговорить со мною; но снова упалъ, не могши произнести ни одного слова; оборотился ко мнѣ и показывалъ пальцемъ на то мѣсто, гдѣ недоставало листа въ Сутbalum Mundi, которое тогда лежало у него на колѣнахъ развернутое. Подлѣ него у изголовья плакали двѣ его дочери и старая-женщина, на которой онъ былъ женатъ, несмотря на ея. бѣдность, безобразіе и необразованность, потому только, что она называлась Анною Гуттенбергъ и была родомъ изъ Майнца.
   Послали за приходскимъ священникомъ; онъ пришелъ. Въ одной рукѣ держалъ онъ златообрѣзный молитвенникъ, а другою опирался на изголовье умирающаго, чтобы тихимъ голосомъ обратить къ нему слово примиренія. Библіоманъ былъ неподвиженъ; но вдругъ съ усиліемъ протянулъ ослабѣвающую руку къ книгѣ священника, раскрылъ ее и съ любопытствомъ, померкшими взорами разсматривалъ ея заглавіе; потомъ его рука снова упала и онъ испустилъ слабый вздохъ. Священникъ пощупалъ у него пульсъ: Библіоманъ былъ мертвъ.
   Букинисты, переплетчики, его жена и дѣти много оплакивали его; но я всѣхъ болѣе.

Фр. Мишель.

16. День въ Калькуттѣ.

"Молва" 1833 г., No 59 отъ 18 мая и No 60 отъ 20 мая.

   Въ четыре часа утра носильщикъ паланкина будитъ васъ; и звуки его гортаннаго голоса раздаются надъ вашею постелью "Sahib! Sahib! (баринъ! баринъ!) Четыре часа!" Ежели вчерашній балъ не истощилъ вашихъ силъ, ежели попеченіе о здоровьѣ вы предпочитаете пріятностямъ сна, то встаете. Солнце уже блеститъ; ваша арабская лошадь бѣжитъ легкою рысью по песку, еще орошенному утреннею росою; вы проѣзжаете съ полмили, до тѣхъ поръ, пока достигнете точки соединенія, куда обыкновенно съѣзжаются Набабы для разговоровъ. Тамъ разсуждаютъ о достоинствѣ Бордосскаго вина, о послѣдней дуэли, о послѣднемъ обѣдѣ; не ищите въ этихъ разговорахъ ни ума, ни силы, ни пріятности, ни новости. Индійская жизнь огрубляетъ понятія и превращаетъ въ чувственныя наслажденія всѣ мысленныя, душевныя и тѣлесныя дѣйствія. Изрѣдка развѣ двое офицеровъ, подвигнутыхъ ревностію, соперничествомъ, самолюбіемъ или необходимостію сколько-нибудь оживить свое существованіе, лишенное всякой драматической занимательности, останавливаются подъ большимъ фиговымъ деревомъ, которое посвящено дуэлямъ и котораго старый пень служилъ подпорою не одному трупу. Бьетъ шесть часовъ и всѣ расходятся.
   Наслаждаться прогулкою, быть на воздухѣ, пробѣгать долины, становится невозможно. Пылающій шаръ выкатывается на небеса: лучи, дождимые подобно раскаленнымъ стрѣламъ, гонятъ прогуливающихся. Нѣтъ спасенія отъ непріятеля, который никого не щадитъ, который печетъ и коптитъ европейцевъ и каждый годъ присылаетъ намъ цѣлые баталіоны инвалидовъ. Бѣдный англичанинъ колетъ бока своей лошади шпорами, и весь покрытый мыломъ, достигаетъ своего жилища, гдѣ слуга его, индусъ, ожидающій у воротъ, помогаетъ ему слѣзть съ лошади, отводитъ въ конюшню задыхающагося бѣгуна. И вотъ обширныя шелковыя занавѣси, опахало, движимое привычною къ сей работѣ рукою, темная и прохладная комната представляютъ собою единственное убѣжище, куда удаляется несчастный британецъ. Эластическія подушки стонутъ подъ его тяжестію; онъ падаетъ обезсиленный и спитъ или, лучше сказать, дремлетъ до восьми съ половиною часовъ, неспособный къ труду, неспособный даже мыслить.
   Въ восемь съ половиною часовъ онъ купается въ банѣ; и это самая величайшая роскошь въ сей странѣ. Здѣсь трутъ и умащаютъ его члены, изможденные зноемъ, прежде чѣмъ принялись за какую-нибудь работу. Завтракъ, состоящій изъ пилава и чаю, подается въ девять съ половиною часовъ. Паланкинъ готовъ; англо-индіецъ приказываетъ нести себя въ свою контору; по прибытіи, онъ тотчасъ освобождается отъ суконнаго платья, которое такъ тяготитъ его, надѣваетъ клееные панталоны и кафтанъ, заставляетъ слугу обмахивать себя пункагомъ {Большое подвижное опахало. Примѣч. автора.} и такою цѣною пріобрѣтаетъ золото, которое даетъ ему правительство въ замѣну здоровья и самой жизни. Бьетъ два часа. Второй обѣдъ отрываетъ его отъ сихъ скучныхъ занятій. Это самый любимый обѣдъ, это минута, въ которую почитаютъ себя вполнѣ счастливыми, потому что могутъ оставить рабочій столъ, счеты и цифры, чтобы наслаждаться бѣлымъ пивомъ, холоднымъ Бордосскимъ, индійскими плодами, которые покрываютъ роскошный столъ, и индусскими рагу, которыхъ число и изысканность составляютъ достоинство обѣда.
   Праздный человѣкъ убиваетъ, какъ можетъ, время, которое должностной человѣкъ употребляетъ на исполненіе своихъ обязанностей. Дѣлаютъ визиты, играютъ на бильярдѣ, обѣгаютъ лавки, болтаютъ съ дамами. Ежели первая ограда, которою окружены всѣ дома, заперта, то, значитъ, туда не должно входить, хозяйка дома никого не принимаетъ. Если-жъ вы найдете эту ограду отворенною, то идете во внутренность дома; вашъ путь лежитъ поръ мрачною аркою, гдѣ ваши носильщики заставляютъ своды повторять ихъ шаги; и если приворотникъ не воспротивится вашему входу, то вы достигаете внутренней двери. Тамъ принимаетъ васъ камердинеръ съ торжественною фигурою и важною поступью, объявляетъ другому служителю о прибытіи барки-сагиба {Иностранный gentleman. Примѣч. автора.} и, идя, звенитъ кольцами своей цѣпи изъ слоновой кости, на которой виситъ его серебряный кинжалъ. Вы входите въ тѣнистую прихожую, откуда слышите пріятный и нѣжный голосъ хозяйки, которая спрашиваетъ о вашемъ имени. Индусъ произноситъ ваше имя, какъ умѣетъ, лишаетъ его двухъ или трехъ гласныхъ буквъ и обогащаетъ пятью или десятью двоегласными. Наконецъ вы садитесь передъ идоломъ востока, привезеннымъ изъ глубины запада, дабы занять диваны баядерокъ и султаншъ.

(До слѣдующаго листка).

  

День въ Калькуттѣ.
(Окончаніе).

   Въ глубинѣ комнаты, едва озаренной самымъ кроткимъ сумракомъ, подъ тысячью складокъ безпрестанно колеблемаго пункага, отдыхаетъ молодая англичанка. Надобно чѣмъ-нибудь заняться: счастливы отсутствующіе, если какой-нибудь новый романъ, какое-нибудь новое опредѣленіе, какая-нибудь фантазія правительства, прыбытіе или кораблекрушеніе какого-нибудь судна даютъ болтунамъ средство убывать время. При недостаткѣ этихъ необходимыхъ матеріаловъ нравы, привычки сосѣда, предпріятія такого-то жениха, намѣренія такого-то набаба подвергаются самому строгому разбору; нѣтъ ни одного кокетства, ни одной усмѣшки, ни одного досаднаго слова, которое бы не служило текстомъ для комментаторовъ. Заставляютъ вступать въ бракъ такихъ особъ, которыя ненавидятъ другъ друга; описываютъ дуэль двухъ человѣкъ, которые любятъ другъ друга какъ братья; дама защищаетъ мужчинъ; мужчина защищаетъ женщинъ; множество репутацій приносится въ жертву на алтарѣ, который праздность и легкомысліе во всѣхъ странахъ посвящаютъ паркетной клеветѣ. Иголка изъ слоновой кости, управляемая бѣленькою ручкою, которая отъ уединенной и праздной жизни становится еще бѣлѣе, быстро пробѣгаетъ по кружеву или кисеѣ; и ея дѣятельность соперничествуетъ съ дѣятельностію саккада, который характеризуетъ это свиданіе съ глазу на глазъ. Наконецъ разстаются довольные другъ другомъ: и хозяйка сосѣдняго дома, которая съ верандага своего балкона подсматривала движенія своихъ сосѣдей, вечеромъ сама воздаетъ имъ съ лихвою то, чѣмъ они ссужали своихъ друзей. "Я не знаю", -- говоритъ она томнымъ голосомъ -- "что за важныя дѣла привели капитана Моркета къ лади Прессмитсъ: онъ провелъ съ нею нынѣшнимъ утромъ цѣлые три часа, между тѣмъ какъ ея мужъ находился въ своей конторѣ".
   Въ шесть часовъ тиранъ индустанскаго неба и земли, солнце, теряетъ свою силу; тѣни увеличиваются; его послѣднее сіяніе струится шафранными лентами по западному горизонту. Стукъ движущихся колесъ, шумъ, которому подобнаго не представляетъ ни одинъ городъ на земномъ шарѣ, начинаетъ слышаться. За глубокою тишиною жаркаго дня слѣдуетъ ужаснѣйшій хаосъ и живѣйшая дѣятельность: тысячи колясокъ въ два, въ четыре колеса, въ одну, въ шесть лошадей, переѣзжаютъ большія улицы сего города дворцовъ. Маленькій пегуанскій пони галопируетъ подлѣ бѣгуна Арабской породы, который однимъ шагомъ переходитъ болѣе пространства, чѣмъ сосѣдъ ого своимъ галопомъ. Женщины въ открытыхъ коляскахъ, всадники богато одѣтые, хотятъ выказать себя и посмотрѣть на другихъ. Даже и тѣ, которыхъ здоровье, лѣта или характеръ отдаляютъ отъ этихъ суетныхъ мыслей, принуждены вмѣшиваться въ шумную толпу, которая жмется на единственномъ Калькутскомъ гуляньи, гдѣ еще можно найти прохладу и хорошо усыпанныя пескомъ аллеи. Часъ обѣда наконецъ прогоняетъ гуляющихъ; и эти мѣста, недавно наполненныя блистательными экипажами, остаются пусты; едва увидишь нѣсколько прогуливающихся любителей свѣжаго ночного вѣтерка, внимательныхъ наблюдателей надъ тѣмъ и выходящими изъ всякихъ границъ нравами, коихъ соблазнительность вполовину освѣщается вечерними сумерками. Между тѣмъ обѣдаютъ; но желудки, изнуренные жаркою атмосферою и употребленіемъ горячихъ напитковъ, почти не бываютъ въ состояніи дѣлать честь этому безполезному обѣду. Никто не дотрогивается до мяса, которое обременяетъ столъ; бараньи ноги и горы рыбъ остаются неприкосновенными. Передъ десертомъ съ большимъ шумомъ приносятъ служители серебряные и перламутровые генкали, ароматическій паръ сгущаетъ воздухъ, и вмѣсто всякаго разговора при васъ остается однообразное перекатываніе воздуха, обращающагося въ длинныхъ индійскихъ трубкахъ. Изъ столовой сіи гигантскія орудія переносятся въ залу. Ихъ шумъ исчезаетъ подъ звуками фортепіано и препятствуетъ вамъ вслушиваться въ слова пѣнія. Если вы недавно изъ Европы, то вамъ покажется чудеснымъ это отдѣленіе, меблированное съ такимъ богатствомъ, съ такимъ изящнымъ вкусомъ, наполненное блѣдными женщинами, блистающими въ алмазахъ, набитое курящими автоматами и прохлаждаемое однимъ или двумя рабами, обнаженными съ головы до ногъ и вооруженными огромными опахалами. Бьетъ десять съ половиною часовъ и всѣ расходятся. Таковъ калькутскій день! Таковы удовольствія этой двусмысленной жизни, этого земноводнаго существованія, которое пожираетъ столько умовъ, разрушаетъ столько людей съ крѣпкимъ сложеніемъ и для того только доставляетъ индійскимъ англичанамъ кучи рупіевъ, чтобы отнимать у нихъ средства наслаждаться ими!
  

21. Нынѣшнее состояніе музыки въ Италіи.
(Письмо энтузіаста).

"Телескопъ" 1833 г. No 13, стр. 80--92 и No 14, стр. 212--230.

Цензур. разрѣшеніе 5 окт. 1833 г. и 2 ноября 1833 г.

   Ты удивленъ, любезный другъ, моимъ молчаніемъ объ итальянской музыкѣ и упрекаешь меня, что я забылъ въ своихъ письмахъ искусство, долженствующее составлять главную прелесть очаровательной страны, гдѣ я теперь путешествую!.. Забыть ее!... Могу ли я забыть музыку?.. Мою жизнь, мою кровь, мой воздухъ, которымъ я дышу?... О! я слишкомъ много объ ней думалъ во время моихъ поѣздокъ, предпринятыхъ именно по любви къ искусству, и могъ бы гораздо лучше наслаждаться всѣми пріятностями сего очаровательнаго сада Европы, если бы не помнилъ великихъ музыкальныхъ потрясеній, отъ коихъ еще билось мое сердце и съ которыми мнѣ должно было разстаться по ту сторону горъ, что я зналъ уже прежде. Не спѣши обвинять меня въ предубѣжденіи: увѣряю тебя, что въ семъ отношеніи я невиненъ. Богу извѣстно, съ какимъ жаромъ хватался я за обманчивую надежду встрѣтить что-нибудь достойное удивленія, какъ скоро сія надежда мнѣ представлялась.
   Во Флоренціи хвалились мнѣ оперою Беллини: і Monteechi ed і Capelli (Capuletti?). По словамъ каждаго, это было что-то совершенно въ новомъ родѣ, исполненная свѣжести и выразительности композиція, которой формы не имѣли ничего общаго съ формами Россини; Беллини былъ геній самостоятельный, далекій, очень далекій отъ толпы подражателей славнаго Пезаріота!.. И вотъ я побѣжалъ въ Пергольскій театръ, чтобы услышать сію до такой степени превознесенную партитуру. Уже я представлялъ себѣ съ восхищеніемъ истинную оперу Ромео, достойную генія Шекспира.-- Боже мой! Какой прекрасный предметъ! говорилъ я самъ съ собою, заранѣе трепеща отъ удовольствія; какъ здѣсь все нарисовано для музыки!... Во-первыхъ, блистательный балъ въ домѣ Капулета, гдѣ посреди вихрящагося роя красавицъ, юный Монтегю въ первый разъ примѣчаетъ sweetest Juliet, коей вѣрность должна была стоить ему жизни; потомъ эти яростныя сшибки на Веронской улицѣ, гдѣ кипящій Тибальдъ первенствуетъ, какъ геній гнѣва и мести; эта невыразимая ночная сцена на балконѣ Джюльетты, гдѣ оба любовника тихо лепечутъ гимнъ любви нѣжной, сладостной и чистой, какъ лучъ того ночного свѣтила, которое смотритъ на нихъ съ дружественною улыбкою; острыя шутки безпечнаго Меркуціо; простодушная болтливость старой кормилицы; важный характеръ пустынника, тщетно старающагося хотя нѣсколько успокоить сіи порывы любви и ненависти, коихъ неистовство отозвалось даже до его скромной кельи... потомъ ужасная катастрофа, упоеніе счастія въ схваткѣ съ безуміемъ отчаянія, сладострастные вздохи, перемѣнившіеся въ смертное хрипѣніе, и наконецъ торжественная клятва двухъ враждебныхъ фамилій, слишкомъ поздно заклинающихся на трупахъ своимъ несчастныхъ дѣтей погасить ненависть, которая заставила пролить столько крови и слезъ!.. И мои текли также при одномъ воспоминаніи сей глубоко трогательной драмы!
   Я вошелъ и увидѣлъ передъ сценою родъ длинной и тѣсной кишки, набитой музыкантами. Такое расположеніе гармонической массы было слишкомъ неудобно для произведенія эффекта. Это не предвѣщало ничего хорошаго; но такъ какъ уже начинали, то я не имѣлъ времени предаваться своимъ опасеніямъ. Веберъ сказалъ гдѣ-то: "прежде чѣмъ поднимутъ занавѣсъ, оркестръ производитъ нѣкоторый шумъ, и это въ Италіи называютъ увертюрою". Въ самомъ дѣлѣ, оркестръ, хромая, то на правую, то на лѣвую ногу, добрался кое-какъ до конца самой ничтожной ткани общихъ мѣстъ, перемѣшанныхъ съ crescendo, коихъ не терпятъ даже варварійскіе органы {Неудачный переводъ словъ orgue de Barbarie -- шарманка. Нельзя особенно винить за этотъ промахъ Бѣлинскаго: вѣдь и многоученый редакторъ, такъ хваставшій своими лингвистическими познаніями и постоянно испещрявшій свои статьи иностранными словечками, не замѣтилъ куріезной ошибки и пропустилъ ее. C. B.} и которыя для музыкальнаго уха то же, что теплая вода для запекшагося отъ жажды горла Гайландскаго {Гайландскій -- неудачный переводъ англ. слова Highland -- горная Шотландія. С. В.} охотника. Между тѣмъ разговоры не умолкали и на оркестръ никто не обращалъ вниманія. Итальянскіе артисты не придаютъ никакой важности сему нѣкоторому шуму, который называютъ увертюрою; публика, говорятъ они, никогда ее не слушаетъ. Дилетанты-жъ съ своей стороны увѣряютъ, что не будутъ никогда слушать этихъ симфоній, потому что онѣ недостойны ихъ вниманія. Но я съ своей стороны твердо увѣрился, что если бы композиторы сочиняли настоящую инструментальную музыку, то публика не больше бы оказывала къ ней вниманія, и если бы dilettantи въ свою очередь сдѣлались внимательнѣе, maestri не лучше-бъ стали исполнять свое дѣло. Будемъ продолжать. Опера начала раскрываться; хоры показались мнѣ изрядными и голоса довольно звучными; тутъ было около 12 мальчиковъ, коихъ contralti производили превосходное дѣйствіе. Персонажи явились одинъ за другимъ и почти всѣ пѣли фальшиво, кромѣ двухъ женщинъ, изъ коихъ одна, высокая и крѣпкая, играла роль Джюльетты, а другая, худощавая и низенькая -- роль Ромео.
   Вотъ уже въ третій или четвертый разъ, послѣ Зингарелли и Ваккаи, нововводитель Беллини опять написалъ роль Ромео для женщины!.. Но, ради Бога, неужели рѣшено уже навсегда, что любовникъ Джюльетты непремѣнно долженъ являться на сцену лишеннымъ принадлежностей своего пола?.. Неужели можетъ быть ребенкомъ тотъ, кто въ три удара пронзилъ сердце яростнаго Тибальда, героя фехтовальнаго искусства, и послѣ того, разбивъ горделивою рукою входъ къ гробницѣ своей любезной, простеръ мертвымъ на ступеняхъ монумента вызвавшаго его графа Пари?... А его отчаяніе въ минуту изгнанія, его мрачное, ужасное спокойствіе при извѣстіи о смерти Джюльетты, его судорожный бредъ послѣ принятія яда -- неужели всѣ сіи волканическія страсти могутъ прозябать въ душахъ кастратовъ?...
   Можетъ быть, не думаютъ ли, что музыкальный эффектъ двухъ женскихъ голосовъ чрезвычайно силенъ?... Въ такомъ случаѣ къ чему тенора, басы, баритоны? Такъ заставляйте играть всѣ роли чрезъ soprani или contrфlai., Даже Моисей и Отелло менѣе покажутся нелѣпы съ такимъ свирѣльнымъ голосомъ, чѣмъ этотъ Ромео. Но дѣлать нечего! надобно было рѣшиться слушать; можетъ быть, думалъ я, расположеніе піесы вознаградитъ меня.
   Но какая досада!!! Въ libretto нѣтъ ни бала у Капулета, мы Меркудіо, ни болтливой кормилицы, ни важнаго и спокойнаго отшельника, ни сцены на балконѣ, ни высокаго монолога Джюльетты, когда она принимаетъ отъ пустынника склянку, ни дуо въ кельѣ между изгнаннымъ Ромео и безутѣшнымъ пустынникомъ... нѣтъ Шекспира, словомъ, нѣтъ ничего... твореніе самое недостаточное, искаженное, обезображенное, изуродованное!-- А въ музыкѣ, гдѣ двойные хоры фамилій Монтегю и Капулетовъ? Гдѣ страстные порывы двухъ любовниковъ, взрывы оркестра, живописные рисунки инструментаціи, новыя пронзающія душу мелодіи, смѣлыя группы аккордовъ, оцвѣтляющихъ картину, неожиданныя модуляціи; гдѣ музыкальная драма; и драматическая музыка, которыя-бъ должны были родиться отъ такой поэзіи?.. Рѣшительно ничего подобнаго и не бывало въ томъ, что я слышалъ въ Пергольскомъ театрѣ... О! если бы я имѣлъ несчастіе написать подобное произведеніе, то каждую ночь, посреди ужасныхъ видѣній, являлась бы мнѣ раздраженная тѣнь Шекспира, грозящая местію за оскверненіе своего высокаго творенія!
   Однакожъ я долженъ присовокупить, что между симъ богатствомъ нищеты нашелъ я истинно прекрасную мысль, которою былъ живо тронутъ. Въ концѣ одного дѣйствія, оба любовника, разлученные насильно своими раздраженными родителями, вырываются изъ удерживающихъ ихъ рукъ, и, бросаясь въ объятія одинъ другого, восклицаютъ: "Мы увидимся на небесахъ!" Музыкантъ доложилъ на слова, выражавшія сію мысль, фразу, исполненную живого, страстнаго и порывистаго движенія, а не общее мѣсто, которое поется въ одинъ голосъ двумя персонажами. Эти два голоса, сливаясь вмѣстѣ, какъ символъ совершеннаго единенія, сообщаютъ мелодіи необыкновенно возбуждающую силу; и я не знаю, отъ рамъ ли, въ кои вставлена сія фраза, и отъ способа ея выраженія, или отъ странной внезапности неожиданно соединяющихъ въ ней голосовъ или наконецъ отъ самой ихъ мелодіи, только, признаюсь, что я былъ сильно потрясенъ и съ восторгомъ аплодировалъ. Вотъ куда иногда можетъ забраться хорошая мысль! Такъ какъ я рѣшился выпить чашу до дна, то попробовалъ выслушать еще Весталку Паччини. Хотя то, что я зналъ объ ней, уже предсказывало мнѣ, что она не имѣетъ ничего общаго съ героическимъ, высокимъ идеаломъ Споншини, кромѣ названія; но я все никакъ не ожидалъ того, что услышалъ. Послѣ нѣсколькихъ минутъ тяжкаго вниманія, я долженъ былъ воскликнуть подобно Гамлету: "Это полынь!" и не будучи болѣе въ состояніи глотать ее, вышелъ изъ театра въ половинѣ второго дѣйствія, топнувъ такъ сильно ногою въ полъ, что въ продолженіе нѣсколькихъ дней чувствовалъ боль въ большомъ пальцѣ.-- Бѣдная Италія!.. Бѣдная Италія!.. Но, по крайней мѣрѣ, скажешь ты, хотя въ церквахъ-то музыкальное великолѣпіе должно быть достойно тѣхъ обрядовъ, съ коими соединяется? Бѣдная Италія!.. Нѣтъ, мой другъ, ничего не бывало: и это также мечта! Впослѣдствіи ты узнаешь, какую музыку сочиняютъ въ Римѣ, въ столицѣ христіанскаго міра; теперь выслушай то, что я слышалъ своими собственными ушами, въ продолженіе моего пребыванія во Флоренціи.
   Это было вскорѣ послѣ возмущенія въ Моденѣ и Болоніи; оба сына Лудовика Бонапарта принимали въ немъ участіе; ихъ мать, королева Гортензія, бѣжала съ однимъ изъ нихъ, а другой, юный Наполеонъ, испустилъ духъ въ объятіяхъ отца. Всѣ прославляли его погребальную службу: церковь была вся обита чернымъ; и величественная картина священниковъ, катафалковъ, факеловъ, располагала не столько къ важнымъ и печальнымъ мыслямъ, сколько къ воспоминаніямъ, возбуждаемымъ въ душѣ именемъ и родствомъ того, кого отпѣвали. Игралъ органъ или, лучше сказать, органистъ (прости мнѣ сіе concetto!). Это несчастное подобіе человѣка, этотъ орангутангъ развернулъ реестръ маленькихъ дудочекъ и рѣзвился пальцами вверху клавишъ, насвистывая небольшія веселенькія арійки, какъ дѣлаютъ крапивнички, когда, сидя на садовомъ тынѣ, забавляютъ сами себя при блѣдныхъ лучахъ зимняго солнца. О, Бетховенъ!.. Гдѣ та великая душа, тотъ глубокій гомерическій умъ, который написалъ sinfonia eroica, la marcia funebre sulla morte d'un eroe, и столько другихъ дивныхъ музыкальныхъ созданій, кои исторгали слезы и сокрушали сердце!.. Наполеонъ Бонапартъ!.. такъ назывался и онъ!.. Это былъ его племянникъ!.. почти его внукъ!.. умершій въ двадцать лѣтъ!.. Его мать съ послѣднимъ дѣтищемъ бѣжала въ Англію! Франція для нея возбранена навсегда... Франція, гдѣ она видѣла столько славныхъ для себя дней...
   Мой умъ, углубляясь въ минувшее, представлялъ ее веселою юною креолкою, танцующею на палубѣ корабля, несшаго ее въ древній свѣтъ изъ новаго, простою дочерью госпожи Богарне, потомъ усыновленною дочерью повелителя Европы, Королевою Голландскою и наконецъ изгнанного, забвенною, осиротѣвшею, отчаянною матерью, царицею безъ владѣній и пристанища... Великій Боже! я не Бетховенъ: но мнѣ кажется, еслибъ я былъ на мѣстѣ безсмысленнаго наемника, который въ сей печальной церемоніи видѣлъ конечно одну только заказную работу, то подъ моими руками колоссальный инструментъ произвелъ бы что-нибудь другое, чѣмъ небольшія веселенькія арійки.
   Въ Генуѣ, когда я туда пріѣхалъ, давали Агнессу Паэра, оперу въ родѣ Чимарозовскихъ, съ округленными и, можетъ быть, слишкомъ уже округленными формами, но, несмотря на то, изобилующую счастливыми и выразительными мелодіями. Впечатлѣніе холодной скуки, которымъ сія опера меня отягчила, происходило, вѣроятно, отъ чрезвычайно дурного исполненія, ослаблявшаго ея красоты. Сначала я замѣтилъ, что инструментировка благоразумнаго и скромнаго Паэра до такой степени была задавлена какимъ-то кузовомъ, что за громомъ сего проклятаго инструмента совершенно терялся оркестръ, который былъ написанъ не такъ, чтобъ остаться безъ эффекта. Это, безъ сомнѣнія, сдѣлано было въ подражаніе похвальной привычкѣ извѣстнаго рода людей, кои, будучи неспособны что-либо дѣлать, почитаютъ себя предназначенными все передѣлывать или поправлять, и которые своимъ орлинымъ взглядомъ тотчасъ примѣчаютъ, чего не достаетъ въ какомъ-нибудь произведеніи. Гжа Ферлотти пѣла роль Агнессы (но очень остерегалась играть ее). Ничего не можетъ быть пошлѣе, нелѣпѣе и несноснѣе ея игры; на горестное безуміе своего отца она отвѣчала съ непоколебимымъ хладнокровіемъ и совершенною безчувственностію. Смотря на нее, какъ она едва употребляла нѣкоторые жесты и пѣла безъ всякой выразительности, вѣроятно изъ опасенія утомиться, можно было подумать, что она не болѣе разу дѣлала репетицію своей роли. Игрой своей она напомнила мнѣ забавную критику Бонарденя въ Les Frères Féroces. Альтаморъ кричитъ вамъ ужаснымъ голосомъ: "Бѣги скорѣе собрать моихъ вассаловъ!" а вы идете точно такъ, какъ будто бъ онъ вамъ сказалъ:
   "Другъ мой, ты идешь прогуливаться въ эту сторону; если встрѣтишься тамъ съ моими вассалами, то скажи имъ, что я ихъ спрашиваю".-- Оркестръ показался мнѣ гораздо лучше флорентинскаго; что маленькая и очень невинная труппа; но скрипки играютъ правильно, а духовые инструменты довольно вѣрно соблюдаютъ тактъ. Кстати о скрипкѣ: ты знаешь, что Пагаиини Генуезецъ. Въ то время, какъ я скучалъ въ его родномъ городѣ, онъ приводилъ въ восторгъ весь Парижъ. Проклиная злую судьбу, лишившую меня счастія его слышать, я старался по крайней мѣрѣ получить отъ его соотечественниковъ какія-нибудь относящіяся до него свѣдѣнія: но Генуезцы, какъ и всѣ жители торговыхъ городовъ, равнодушны къ изящнымъ искусствамъ. Они съ совершеннымъ хладнокровіемъ говорили мнѣ о необыкновенномъ человѣкѣ, котораго Германія, Франція и Англія принимаютъ съ восторгами изумленія. Я спрашивалъ о домѣ его отца: и мнѣ не могли показать его. Также искалъ я въ Генуѣ храма, пирамиды, или, по крайней мѣрѣ, колоссальнаго монумента, воздвигнутаго въ память Колумба; по нигдѣ даже бюстъ великаго человѣка, открывшаго новый міръ, ни разу не поразилъ моихъ взоровъ, въ то время какъ я блуждалъ но улицамъ неблагодарнаго города, который видѣлъ его рожденіе и котораго онъ составилъ славу.

(Окончаніе слѣдуетъ).

  

О нынѣшнемъ состояніи музыки въ Италіи.
(Письмо энтузіаста).

(Окончаніе).

   Изъ Генуи я отправился въ Римъ. Ты легко можешь повѣрить, что, проѣзжая опять черезъ Флоренцію, я не чувствовалъ ни малѣйшей охоты снова побывать въ Пергольскомъ театрѣ. Воспоминаніе о претерпѣнныхъ мною страданіяхъ было еще слишкомъ свѣжо; и я думалъ, что принятая мной должность наблюдателя была уже совершенно выполнена въ семъ отношеніи. Сверхъ того, вездѣ говорили съ живѣйшимъ восторгомъ о праздникѣ del Corpus Domini, который въ это время долженъ былъ праздноваться въ Римѣ. Я очень спѣшилъ быть тамъ и пустился въ дорогу къ папскимъ владѣніямъ, со многими Флорентинцами, коихъ влекла туда та же причина. Дорогою только и говорили, что о чудесахъ, кои представятся нашему удивленію. Эти господа развернули передо мною великолѣпную картину первосвященнической тіары, епископскихъ митръ, ризъ, блистающихъ крестовъ, золотыхъ одѣяній, облаковъ ѳиміама и пр. и пр. "Ma la musica?" -- "Oh, signore, lei sentira un coro immenso".-- Потомъ они снова обращались къ облакамъ дыма, раззолоченнымъ одѣяніямъ, блистающимъ крестамъ, гулу колоколовъ и пушекъ. Но Робинъ все возвращался къ своему... "La musica -- спрашивалъ я опять -- la musica di questa ceremonia?" -- "Da vero, signore, lei sentira un coro immenso".-- Ну, какъ не быть огромному хору... послѣ всего этого! Я уже мечталъ о музыкальномъ великолѣпіи религіозныхъ обрядовъ храма Соломонова; мое воображеніе, болѣе и болѣе распаляясь, заставляло меня ожидать даже чего-то похожаго на гигантскую пышность древняго Египта... Проклятая способность, дѣлающая изъ нашей жизни безпрерывный оптическій обманъ!... Безъ ней, можетъ быть, я былъ бы восхищенъ грубою и нестройною фистулою осьмнадцати кастратовъ, заставившихъ меня выслушать самый глупый и нелѣпый контра-пунктъ: безъ ней, можетъ быть, я не огорчился бы такъ, не нашедши въ процессіи ciel Corpus Domini толпы молодыхъ дѣвушекъ въ бѣлыхъ одѣяніяхъ, съ чистыми и свѣжими голосами, съ лицами, сіяющими религіознымъ чувствомъ, возсылающихъ къ небесамъ благочестивые гимны, гармоническія благоуханія сихъ живыхъ, дышущихъ розъ! Безъ этого несчастнаго воображенія, сіи двѣ группы утиныхъ кларнетовъ, ревущихъ трубъ, грубыхъ оглушительныхъ барабаномъ и скоморошныхъ дудокъ, не взбѣсили бы меня своею нелѣпою какофоніею. Правду сказать, на этотъ случай не мѣшало бы вовсе уничтожить самый оргамъ слуха. И это въ Римѣ называется военною музыкою. Если бы такимъ концертомъ сопровождали стараго и пьянаго Силена, сидящаго на ослѣ и преслѣдуемаго толпою грубыхъ Сатировъ и нечистыхъ Вакханокъ, это было бы прекрасно; но святѣйшее таинство Евхаристіи, иконы Богоматери!!!... Какъ можетъ позволять это папа?.. Да, мой другъ, если ты хочешь получить настоящее понятіе объ этомъ безумномъ шаривари, равно какъ представить себѣ всѣ эти композиціи во вкусѣ Паччняи, о которыхъ столько натрубили по свѣту, то ступай въ улицу Сент-Оноре, къ лотерейной конторѣ, когда тамъ объявляютъ о выигрышѣ терны или кватерны; тамъ, право, не услышишь ничего хуже.
   По несчастію, я не былъ въ Римѣ въ продолженіе страстной недѣли; и потому, не слыхавъ славнаго Miserere, ничего не скажу тебѣ объ немъ. Однакожъ, судя по тому, что говорили мнѣ люди со вкусомъ и чувствомъ, оно должно быть истинно прекрасно и оригинально, должно производить такой величественный эффектъ, съ коимъ ничто въ Европѣ не можетъ сравниться; я вѣрю этому съ благоговѣніемъ. Сверхъ того Miserere Аллегри нынѣ напечатано; не нужно снова прибѣгать къ великому труду Моцарта, который списывалъ его, во время исполненія, несмотря на большой штрафъ, положенный за такое похищеніе. Я читалъ его въ Парижѣ съ чувствомъ глубокаго уваженія и удивленія. Это одинъ изъ тѣхъ циклопическихъ монументовъ музыки, предъ которыми самое время безсильно. Оно написано единственно для массы голосовъ, безъ аккомпанимента, безъ мелодическихъ украшеній, почти безъ всякой мелодіи. Весь эффектъ происходитъ отъ медленной послѣдовательности: аккордовъ. И такъ что могутъ сдѣлать ему разныя усовершенствованія инструментировки, капризы моды и своенравіе пѣвцовъ?... Кажется, сіе музыкальное сокровище римскихъ церквей, въ продолженіе цѣлаго года, бережется съ намѣреніемъ для страстной недѣли. Въ самомъ дѣлѣ, до сего времени я не нашелъ здѣсь кромѣ, ничего такого, что бы, по моему мнѣнію, заслуживало быть упомянутымъ. Маленькіе хоры, составленные изъ пятнадцати человѣкъ, оперныя аріи, пѣтыя во время божественной службы, со всѣмъ причтомъ оффиціальныхъ руладъ, безъ органа, съ финальными кабалеттами и кадансами, и увертюры изъ Ченерентолы и Цирюльника, игранныя на органѣ: всѣ эти миленькія штучки, кажется, не показываютъ ни религіознаго направленія, рѣзко выражающагося въ искусствѣ, ни большой возвышенности въ идеяхъ художниковъ.
   Что касается до Римскихъ театровъ, то я желалъ бы уволить себя отъ необходимости говорить тебѣ о нихъ; ибо нѣтъ ничего труднѣе, какъ безпрестанно повторять одну и ту же критику и громоздить другъ на друга эпитеты; жалко, смѣ;шно, никуда негодно, особенно когда дойдетъ до того, что и сіи прилагательныя окажутся недостаточными. Пѣвцы вообще владѣютъ голосами довольно звучными и тою способностію вокализаціи, которая преимущественно предъ всѣми народами характеризуетъ Итальянцевъ; но исключая г-жу Ушеръ, Нѣмецкую примадонну, которая имѣетъ величайшія достоинства, какъ пѣвица и комическая актриса, и г. Сальватора, особенно отличающагося въ ролѣ Фигаро, всѣ они не выходятъ изъ-за черты посредственности. Г. Картони, который не принадлежитъ къ театру и котораго прекрасный басъ раздается только въ концертахъ и церквахъ, также долженъ, по моему мнѣнію, относиться къ числу тѣхъ артистовъ, коихъ талантъ образованъ и система довольно вѣрна. Гжа Марини, которая принадлежитъ къ тому же числу, соединяетъ съ пріятнымъ контральто истинную чувствительность и способность производить впечатлѣнія, усугубляемыя еще болѣе ея прекрасною физіономіею, исполненною благородства и меланхоліи. Всякій разъ, когда я имѣлъ случай ее слушать, чистое и простое пѣніе ея сильно меня трогало, несмотря на негодную музыку, которую она пѣла; ибо мода заставляла ее пѣть піэсы невѣроятнаго стиля. Россини мало поютъ въ Римскихъ гостиныхъ; тамъ предпочитаютъ ему подражателей его подражателямъ. Обратимся къ театру: здѣшніе хоры относятся къ тому же разряду, какъ хоры Парижскихъ театровъ Nouveautés или Vaudeville, которые степенью ниже Комической Оперы, въ отношеніи къ цѣлости, жару и вѣрности. Оркестръ, почти также величественный и грозный, какъ армія принца де Монако {Неудачный переводъ: prince de Monacco -- есть, конечно, князь Монакскій. С. В.}, обладаетъ безъ исключенія всѣми достоинствами, кои обыкновенно называются недостатками. Чтобы дать тебѣ понятіе, какимъ образомъ онъ составленъ, я скажу тебѣ, что въ театрѣ Валле число віолончелистовъ простирается до... одною... который одинъ исправляетъ сверхъ того ремесло ювелира и можетъ еще почесться гораздо счастливѣе одного изъ своихъ собратій, который занимается должностью набивальщика соломенныхъ стульевъ. Большой театръ Аполлона снабженъ не лучше {Однакожъ я имѣлъ случай замѣтить здѣсь инструментальное богатство, котораго, думаю, не находится ни въ какой другой сторонѣ. Въ Zadig e Astartea, оперѣ Ваккаи, которая ниже всякой критики, бываешь пріятно изумленъ, видя два толстые кузова, изъ коихъ одинъ находится на сценѣ, гармонически поддерживаемый полковымъ барабаномъ, а другой въ оркестрѣ. Такъ какъ сіи оба друидическіе инструмента почти никогда не били вмѣстѣ, то несчастные слушатели могли почесть себя перенесенными въ какой-нибудь осажденный городъ и слушающими, какъ пушки съ валовъ отвѣчаютъ на артиллерію осаждающихъ.}; и въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, когда узнаешь, что плата симъ несчастнымъ за каждый разъ не превышаетъ трехъ паоли (тридцати трехъ су), въ чемъ я былъ удостовѣренъ лично однимъ изъ нихъ. Вотъ какъ народъ сей, столько музыкальный, любитъ и уважаетъ музыку!...
   Жители Римскихъ горъ совершенно не знаютъ, что такое искусство; но, несмотря на то, они оставили во мнѣ пріятное воспоминаніе своими сельскими пѣснями. Въ Субіако я былъ разбуженъ однажды самою странною серенадою, какую только случалось мнѣ слышать. Одинъ ragazzo (парень), надѣленный весьма здоровыми легкими, изо всѣхъ силъ оралъ любовную пѣсню подъ окошками своей ragazza, съ аккомпаниментомъ огромной мандолины, волынки и маленькаго желѣзнаго инструмента, похожаго на треугольникъ и называемаго здѣсь stimbаlo. Его пѣніе или, лучше сказать, оранье, состояло изъ трехъ или четырехъ нотъ въ нисходящей прогрессіи и оканчивалось продолжительнымъ стономъ, восходящимъ отъ чувствительной ноты до тонической, безъ всякаго отдыха. Волынка, мандолина и стимбало звучали, подъ непрерывный тактъ вальса, двумя аккордами, въ правильной и однообразной послѣдовательности, коей гармонія наполняла паузы, дѣлаемыя пѣвцомъ послѣ каждаго куплета. Потомъ, давая волю своей фантазіи, онъ снова начиналъ орать во все горло, нимало не безпокоясь о томъ, согласенъ ли ревъ, испускаемый имъ такъ мужественно, съ гармоніей, издаваемой въ то же самое время инструментами; да и сіи послѣдніе не больше безпокоились о томъ. Можно было сказать, что онъ пѣлъ при шумѣ моря или каскада. Но, несмотря на грубость сего концерта, я не могу выразить, какъ много доставилъ онъ мнѣ удовольствія. Отдаленіе и перегородки, черезъ которыя звукамъ должно было переходить, дабы достигнуть до меня, ослабляя несогласіе, смягчали грубые порывы горнаго голоса... Мало-по-малу однообразная послѣдовательность этихъ маленькихъ куплетцовъ, прерываемыхъ такими жалобными и такими правильными паузами, погрузила меня въ нѣкоторый родъ полу-сна, исполненнаго самыхъ пріятныхъ грезъ; и когда вѣжливый ragazzo, высказавшій все до чиста своей возлюбленной, отрывисто кончилъ свою мелодію, мнѣ показалось, что у меня вдругъ недостало чего-то существеннаго... Я все еще слушалъ... Мои мысли такъ сладостно лелѣялись шумомъ, съ коимъ такъ было дружно свыклись!... Пересталъ одинъ -- и нить другихъ порвалась... и я до самаго утра пробылъ безъ сна, безъ мечтаній, безъ мыслей...
   Въ римскихъ владѣніяхъ есть еще одинъ музыкальный обычай, который и готовъ почесть за остатокъ древности. Говорю о piferari. Такъ называются бродящіе музыканты, которые при наступленіи праздника Рождества Христова сходятъ съ горъ маленькими толпами, отъ четырехъ до пяти человѣкъ, и, вооруженные волынками и piferi (родъ гобоя), даютъ набожные концерты предъ образами Мадонны. Въ семъ случаѣ они обыкновенно одѣваются въ широкіе плащи изъ темноцвѣтнаго сукна и носятъ остроконечныя шапки, употребляемыя разбойниками, такъ что на всей ихъ наружности отпечатлѣвается какая-то мистическая дикость, исполненная оригинальности. Я проводилъ цѣлые часы, смотря на нихъ въ Римѣ, когда они, слегка наклоня къ плечу голову, съ благоговѣйною любовію устремляли свои блистающіе живѣйшею вѣрою глаза на Святую Мадонну, въ такомъ же неподвижномъ положеніи, какъ образъ, коему поклонялись. Волынка, вторимая большимъ pifero, играла баса и производила гармонію въ двѣ или три ноты; выше ея двойное pifero средней величины {Это не тотъ ли инструментъ, о которомъ намекаетъ Виргилій:
   . . . . . . . . . . ."Ite per alta
   "Dimdyma, ubi assuetis biforem dat tibia cantum?"} экзекутировало мелодію; сверхъ того два маленькія и коротенькія pifero дребезжали трели и кадансы, наводили грубый мотивъ потопомъ странныхъ украшеній. Послѣ веселыхъ припѣвовъ, слишкомъ долго повторяемыхъ, симфонію достойно оканчиваетъ важная, медленная молитва, въ совершенно патріархальномъ духѣ, исполненная самаго истиннаго выраженія. Когда стоишь близко, то звукъ дѣлается такъ сильнымъ, что едва можно выносить его; но въ нѣкоторомъ отдаленіи сей странный оркестръ производитъ пріятное, трогательное и поэтическое дѣйствіе, при которомъ, даже самые неспособные къ подобнымъ впечатлѣніямъ люди не могутъ оставаться нечувствительными.
   -- Итакъ, скажешь ты мнѣ, вотъ все, что нашелъ ты примѣчательнаго. относительно музыки. въ древней столицѣ міра? Волынки, мандолины, piferari? Это не слишкомъ большая инструментальная. роскошь!
   "Увы, любезный другъ, это сущая правда!.. Рима нѣтъ болѣе въ Римѣ; онъ весь въ Парижѣ, въ Берлинѣ, въ Вѣнѣ, даже въ Лондонѣ! Во всей Европѣ есть театры, концерты и религіозная музыка, достойныя вниманія и даже удивленія друзей искусства; вездѣ, кромѣ Рима!
   -- И однакожъ, туда посылаетъ французскій институтъ своихъ отличнѣйшихъ композиторовъ? -- "Да, туда. Но Институтъ въ семъ отношеніи руководствуется важными причинами. Въ самомъ дѣлѣ, его цѣль, безъ сомнѣнія, должна быть та, чтобы отнимать у молодыхъ композиторовъ время, замедлять ихъ успѣхи, затруднять первые шаги на ихъ избранномъ поприщѣ, погашать ихъ жаръ, отдаляя ихъ отъ главныхъ разсадниковъ искусства, обрѣзывать имъ крылья, если они имѣютъ ихъ, словомъ, уничтожать ихъ, сколько возможно... А какое мѣсто изгнанія можетъ быть благопріятнѣе Рима, при подобныхъ видахъ {Нельзя не войти въ голову подобной мысли, когда видишь, какъ настоятельно виновники сего установленія требуютъ его исполненія, несмотря на возраженія многихъ извѣстныхъ особъ, несмотря на повторяемыя увѣдомленія безпристрастныхъ людей, посѣщавшихъ Римъ, несмотря на посмѣяніе, коему подвергаетъ ихъ сіе нарушеніе всѣхъ законовъ здраваго смысла въ глазахъ цѣлой Европы. Посылайте въ Римъ живописцевъ, скульпторовъ, архитекторовъ: ничего не можетъ быть лучше. Но композиторовъ!!! Римляне сами первые надъ симъ смѣются.}?...
   Отыщи между столицами Ломбардіи, Неаполитанскаго Королевства, Сардиніи, Франціи, Австріи, Англіи, Баваріи, Пруссіи, Великихъ Герцогствъ Гессенскаго и Саксен-Веймарскаго, Швеціи, Даніи, отыщи самую анти-музыкальную, самую скудную великими артистами, самую запоздалую въ искусствѣ: тогда развѣ будешь принужденъ отдать пальму первенства владѣніямъ Папы! Итакъ, Институтъ имѣетъ тысячу причинъ, избирая сіи послѣднія. Онъ очень основателенъ въ семъ случаѣ; его девизъ есть девизъ Мольеровыхъ лекарей: "хотя бы больной долженъ былъ и умереть отъ того, но мы ни на іоту не отступимъ отъ предписаніи древнихъ!" Впрочемъ довольно о семъ печальномъ предметѣ.
   Однажды, лежа на солнцѣ, какъ ящерица, но ящерица, которая скучаетъ, я перебиралъ мысленно всѣ прелести моей отсутствующей богини музыки, и вдругъ рѣшился оставить вѣчный городъ и переѣхать въ Неаполь. По крайней мѣрѣ, тамъ я долженъ былъ надѣяться получить вознагражденіе за столько непріятностей. Сверхъ того, море имѣетъ для меня столько могущественныхъ очарованій! Я чувствую себя такъ счастливымъ, когда блуждаю по морскому берегу, прислушиваясь къ мягкому шороху его зеленой одежды въ минуты тишины, или когда съ высоты скалы привѣтствую гремящую артиллерію его раздраженныхъ валовъ, разбивающихся о преграды, кои земля противупоставляетъ ихъ ярости!... А Везувій! этотъ бѣдный, старый Везувій! Ты поймешь, съ какимъ благоговѣйнымъ впечатлѣніемъ готовился я его привѣтствовать! Съ нѣкотораго времени онъ очень мучится одышкою и жестокость его кашля заставляетъ страшиться близкаго, ужаснаго кризиса... Онъ скоро совершится!
   Но оставимъ это. Шумъ волнъ и ревъ волкана могъ бы заставить меня позабыть пѣніе Баккабадати и Тамбурины; а это было бы непростительною съ моей стороны неблагодарностію. Войдя въ Сан-Карло, я, въ первый разъ, въ продолженіе моего пребыванія въ Италіи, вздохнулъ благовоннымъ воздухомъ музыки. Оркестръ показался мнѣ очень хорошимъ въ сравненіи съ тѣми, которые до того времени я слышалъ. Духовые инструменты можно слушать безъ опасенія; съ ихъ стороны нечего страшиться; скрыпачи довольно искусны и віолончелисты играютъ очень хорошо; но только ихъ слишкомъ мало. Очень недавно убѣдились въ лживости системы, вообще принятой въ Италіи, употреблять віолончелей меньше, чѣмъ контрабасовъ. Разыгрываніе увертюры изъ Вильгельма Теля на театрѣ Сан-Карло подало къ тому случай. Первое andante этой симфоніи написано для пяти главныхъ віолончелей, аккомпанируемыхъ всѣми прочими, раздѣленными на примы и секунды; но въ первомъ Неаполитанскомъ театрѣ ихъ вс123;хъ было только шесть.
   Равнымъ образомъ я упрекнулъ бы капельмейстера за крайне непріятный стукъ смычкомъ, которымъ онъ билъ по своему налою; но меня увѣряли, что безъ того музыканты, которыми онъ дирижировалъ. затруднялись бы иногда слѣдовать за тактомъ... Нечего было отвѣчать на это; ибо, и въ самомъ дѣлѣ, можно ли требовать отъ оркестровъ такой стороны, гдѣ инструментальная музыка совершенно неизвѣстна, того, что можно требовать отъ берлинскихъ, дрезденскихъ или парижскихъ оркестровъ? Хоры до крайности слабы; но я очень увѣренъ, что ихъ можно привести въ состояніе пѣть въ четыре голоса. Soprani не должны-бъ были употребляться раздѣленными на примы и секунды, ни даже отдѣленными отъ теноровъ, кои они должны всегда удвоять на октаву {Это дѣлаетъ для меня вѣроятнымъ способъ, которымъ, какъ увѣряли меня, былъ выполненъ въ Неаполѣ, назадъ тому нѣсколько лѣтъ, Requiem Моцарта. Не имѣя ни женщины, ни дитяти, ни кастрата для soprani и contralto, вздумали замѣнить ихъ басами и тенорами. Но такъ какъ, въ слѣдствіе сего, дисканты были понижены также на октаву, то пѣніе уже перестало быть пѣніемъ, contralto сдѣлался настоящимъ басомъ, средніе голоса самыми высокими; и въ семъ ниспроверженіи всякой гармоніи консонансы съ квинтой должны были производить диссонансы съ квартой, девятыя разногласили съ секундами, октавами, унисонами, и пр. и пр. Если, читая мое письмо, тебя брала охота употребить восклицаніе Доминуса Сампсона, то я думаю, выраженія: удивительно на сей разъ было бы недостаточно, и ты, какъ добрый учитель, узнавъ о преступленіи контрабандистовъ, воскликнулъ бы: ужасно!!!}.
   Г-жа Боккабачати обладаетъ прекраснымъ талантомъ, который, можетъ быть, заслуживалъ бы ей большую извѣстность, нежели какою она пользуется. Г-жа Ранзы-Дебеньи имѣетъ голосъ сухой и грубой, и, кажется, находится совсѣмъ въ другихъ обстоятельствахъ, чѣмъ первая. Но Тамбурини, Тамбурини... вотъ такъ человѣкъ!.. Прекрасная поступь и пріемы, удивительный голосъ, совершенная метода, невѣроятная легкость, сила, пріятность... всѣмъ этимъ обладаетъ онъ въ высочайшей степени!..
   Въ театрѣ del Fondo играютъ оперу буффу съ жаромъ, съ огнемъ, съ brio, коими я былъ очарованъ. Во время моего пребыванія давали въ немъ фарсъ Донизетти: Театральныя Приличія и Неприличія. Это не что иное, какъ наборъ общихъ мѣстъ, безпрерывный грабежъ Россини; но партитура очень хорошо аранжирована на libretto и очень меня позабавила. Донизетти перевернулъ калейдоскопъ; ноты сами сложились въ затѣйливый рисунокъ: вотъ и все!
   Здѣсь я кончу, любезный другъ, рядъ моихъ наблюденій. Вотъ въ какомъ состояніи нашелъ я искусство въ Италіи! Цѣлые томы вышли бы, еслибъ кто вздумалъ писать о причинахъ, сдѣлавшихъ его неподвижнымъ въ землѣ столь прекрасной, между тѣмъ какъ исполинскими шагами идетъ оно въ прочихъ странахъ Европы; но ты требовалъ отъ меня только исторіи моихъ собственныхъ впечатлѣній, и я вручаю ее тебѣ, при всей неполнотѣ ея. Впрочемъ я не видалъ ни Милана, ни Венеціи. Въ такомъ случаѣ, какъ въ дѣлѣ сомнительномъ, благоразумнѣе и добросовѣстнѣе предполагать въ томъ, чего не знаемъ, высокія достоинства: и потому мы можемъ себя утѣшать воображеніемъ, что обѣ сіи столицы богаты оригинальными композиторами, вдохновенными органистами, драматическими пѣвцами, сильными и одушевленными оркестрами, энергическими, исполненными жара, остроумія и легкости, хорами; наконецъ дилеттантами, которые столько любятъ искусство, что артисты могутъ жить, не исправляя ремесла набивальщиковъ соломенныхъ стульевъ.

Съ франц. В. Б.

  

22. Графъ и Альдерманъ.

   Въ цитированномъ уже (стр. 155) письмѣ къ брату отъ 21 мая 1833 г. Бѣлинскій включаетъ въ число своихъ переводовъ статью "Графъ и Альдерманъ". Это, повидимому, ошибка или описка. Въ No 14, стр. 249--257, дѣйствительно есть статья "Англійскіе нравы. Графъ и Альдерманъ", но (какъ подъ всѣми статьями, взятыми изъ иностр. журналовъ) подъ нею стоитъ отмѣтка: (New Montly Magazine). По-англійски Бѣлинскій не зналъ, слѣдовательно, переводъ ему принадлежать не можетъ.
  

25. Мелкія статьи изъ Mirore.

   Почти въ каждомъ No "Молвы" 1833 г. (выходила въ этомъ году три раза въ недѣлю) помѣщались не подписанныя "Разныя разности", "Разныя извѣстія", "Иностранныя извѣстія", статейки подъ отдѣльными заглавіями, занимавшія обыкновенно половину послѣдней страницы. Очевидно, въ составъ ихъ входила та "разная мѣ(е)лочь для Молвы изъ Mirore", о которомъ говорится въ письмѣ къ брату.
  

26. Статьи изъ Revue Etrangère.

   "Перевожу я болѣе изъ Revue Etrangère", пишетъ Бѣлинскій брату. Очень возможно поэтому, что ему принадлежатъ и переводы 2 статей въ "Молвѣ" 1833 г. ("Женщина, одержимая черною немочью" No 110 и "Ужасное злодѣйство" No 125) и одной въ "Телескопѣ" (No 15, біографія герцога Рейхштадтскаго), подъ которыми стоитъ помѣтка "Revue Etrangère" и "R. Е.".
  

27. Испытаніе кипящею водою.
(въ 700 году).

"Телескопъ" 1833 г. No 21 стр. 62--59. Цензурное разрѣшеніе отъ 6 февр. 1834 г.
(Журналъ выходилъ очень неаккуратно).

Этотъ переводъ нигдѣ не указанъ.

  
   Самая варварская и самая ужасная изъ всѣхъ нелѣпостей, коими были ознаменованы Средніе вѣка, безъ сомнѣнія, есть та, которая могла доводить до погибели людей невинныхъ, какъ будто бы виновныхъ, и лишать ихъ болѣе, нежели жизни; ибо ихъ память оставалась запятнанною въ глазахъ потомства. Однакожъ, таковымъ часто долженствовало быть слѣдствіе гибельнаго употребленія этихъ судебныхъ испытаній, освященныхъ, въ древнія времена, названіемъ Божьяго суда. Изобрѣтенныя варварствомъ, принятыя невѣжествомъ, поддерживаемыя изувѣрствомъ, онѣ въ продолженіи многихъ вѣковъ, оскверняли собою юридическія лѣтописи Галловъ. Когда грубый и фанатическій Кельтъ хотѣлъ удостовѣриться въ вѣрности своей супруги, то клалъ на щитъ свое дитя, черезъ нѣсколько дней послѣ его рожденія, и такимъ образомъ предавалъ его на волю волнъ въ полной увѣренности, что Шельда или Рейнъ поглотили бы плодъ незаконной любви и непремѣнно возвратили бы законное дитя нѣжности цѣломудренной матери, которая съ тоскою ожидала его въ нѣкоторомъ разстояніи на рѣкѣ. Таковъ былъ самый древнѣйшій Божій судъ въ Сѣверныхъ странахъ. Салическій законъ, введенный франками, допускалъ и другіе, между коими стоитъ въ первомъ ряду испытаніе кипящею водою, которымъ преимущественно мы должны здѣсь заняться {Самыя употребительнѣйшія судебныя испытанія были семи родовъ: 1-е Дуелью, 2-е Крестомъ, которое состояло въ томъ, что обоихъ противниковъ заставляли, стоя на ногахъ, держать руки въ простертомъ положеніи передъ крестомъ, и упадавшій прежде терялъ свой процессъ. 3-е холодною водою, въ которую повергали обвиненнаго, совершенно связаннымъ; онъ былъ объявляемъ невиннымъ, если уходилъ на дно, и виновнымъ, когда всплывалъ на верхъ. Аббатъ де Флери (de Fleury) говоритъ, что это былъ вѣрный способъ находить всѣхъ невинными, а Вольтеръ думаетъ, что это было истинное средство погублять, какъ виновныхъ, всѣхъ тѣхъ, которыхъ легкія заключали въ себѣ столько воздуха, сколько было нужно онаго для того, чтобы сдѣлать ихъ тѣло легче количества той воды, въ которую ихъ погружали. 4-е горячею водою. 5-е огнемъ это испытаніе дѣлалось различнымъ образомъ: то должно было держать въ рукѣ раскаленное желѣзо, то проходить по горячей желѣзной полосѣ; иногда же надобно было надѣвать на руки желѣзныя перчатки, вынутыя изъ горячей печи. Отъ этого-то испытанія произошла пословица: я готовъ положитъ руку въ огонь. 6-е Клятвою. 7-е Причастіемъ, подвергавшійся сему послѣднему испытанію, принимая дары, былъ обязанъ сказать громкимъ голосомъ: да будетъ мнѣ тѣло Господа моею испытаніемъ. Эта формула послужила также началомъ поговоркѣ, употребляемой въ народѣ: да будетъ мнѣ это ядомъ. Были и другіе роды судебныхъ испытаній, которые употреблялись очень рѣдко, каковы: испытаніе ячменнымъ хлѣбомъ, горькими плодами, освященнымъ сыромъ и проч. Всѣ эти обычаи -- продолженіе невѣжественной жестокости и фанатическаго изувѣрства -- почти совершенно уничтожены, по крайней мѣрѣ въ святыхъ мѣстахъ (dans les lieux saints), предписаніемъ четвертаго Латранскаго собора, бывшаго въ 1215 году. Но можно сказать, что обыкновенные и чрезвычайные вопросы, въ которыхъ наши трибуналы подвергали испытаніямъ, были варварствомъ и сумасбродствомъ, почти столь же великимъ, какъ судебныя формулы, въ коихъ упрекаютъ Средніе Вѣка.}.
   Это испытаніе производилось просто: обвиненнаго заставляли опускать руку въ большой котелъ, наполненный кипящею водою, чтобы достать кольцо, гвоздь или камень, который туда клали. Всѣ эти вещи долженствовали предварительно быть освящены. Были причины, для коихъ погружали руку до кисти; самый важнѣйшій грѣхъ заставлялъ ее опускаться до локтя; а въ Формулахъ de saint Dunstan даже сказано, что иногда руки погружались въ воду на цѣлый аршинъ (de la longueur d'une aune). Когда преступникъ вынималъ изъ котла руку, тогда, въ присутствіи священниковъ и народа, судья завязывалъ ее въ сумку, къ которой прикладывалъ свою печать, и ежели, по прошествіи трехъ дней, на испытываемомъ членѣ не оказывалось никакого знака обжоги, то обвиненнаго провозглашали невиннымъ.
   Привиллегіи всегда соединялись съ невыгодами; люди низшаго класса, въ случаѣ испытанія, должны были подвергаться оному сами, дворяне же могли производить его черезъ другихъ; и, несмотря на свою увѣренность въ Божіемъ правосудіи и собственной невинности, они всегда избѣгали онаго; ничто не ускользаетъ отъ изобрѣтательности. Тогда были паціенты по званію, которые жглись за богатыхъ, также какъ въ древности находились плакальщицы по найму, которыя, за извѣстную плату, брали на себя обязанность оплакивать родственниковъ знатныхъ людей.
   Такъ какъ испытаніе кипящею водою было слишкомъ жестоко, то законъ смягчилъ суровость онаго. Онъ позволилъ обвиненному выкупать свою руку съ согласія его обвинителя. Обвинитель, получивъ извѣстную сумму, назначенную закономъ, могъ удовольствоваться присягою нѣсколькихъ свидѣтелей, которые объявляли, что обвиняемый не учинялъ преступленія. Это средство было употреблено для того, чтобы обѣ партіи, одна отъ страха, возбуждаемаго ужаснымъ испытаніемъ, а другая въ надеждѣ полученія вѣрнаго и настоящаго удовлетворенія, прежде суда оканчивали свои ссоры и взаимную ненависть.
   Это испытаніе кипящею водою было особенно назначаемо при обвиненіи въ нарушеніи цѣломудрія. Около 860 года Королева Титберга, невѣстка Императора Лотаря, Карломанова (слѣдовало сказать Карла Великаго -- Charlemagne. С. В.) внука, обвиненная въ любовной интригѣ съ своимъ братомъ, бывшимъ монахомъ и поддіакономъ (sous-diacre), наименовала сподвижника, который подвергея за нее испытанію кипящею водою въ присутствіи многочисленнаго двора. Онъ вынулъ благословленное кольцо, не претерпѣвши никакой обжоги, и королева снова начала пользоваться почестями, свойственными царскому сану, и вступила въ права своего супружества. Спустя шестнадцать лѣтъ послѣ сего, когда умеръ Людовикъ Германскій, оставивши Германію Людовику, своему второму сыну, Карлъ Лысый, думавшій, что его братъ не могъ располагать Германіею, хотѣлъ захватить ее себѣ. Людовикъ пытался преклонить и убѣдить своего дядю; не успѣвши въ этомъ, онъ доказалъ свое наслѣдственное право тройнымъ Божіимъ судомъ. Десять человѣкъ подверглись испытанію холодною водою, десять другихъ кипящею водою и десять раскаленнымъ желѣзомъ: всѣ они выдержали ихъ съ равнымъ успѣхомъ.
   Эти два факта, взятые изъ тысячи, ясно доказываютъ, что тайны, нынѣ вообще употребляемыя фиглярами, которые показываются народу въ пылающихъ печахъ или съ раскаленнымъ желѣзомъ въ рукахъ {Г-жа де Севинье приводитъ въ своихъ письмахъ одинъ очень примѣчательный фактъ въ семъ родѣ: "Сюда пришелъ вчера мальчикъ изъ Вигре. Я тотчасъ узнала въ немъ бывшаго лакея Г. Гулянжъ. Онъ показалъ мнѣ бумагу, въ которой изложено было все, что онъ могъ дѣлать посредствомъ огня: онъ владѣетъ секретомъ того человѣка, о коемъ вы слышали въ Парижѣ. Изъ тысячи вещей, которыя всѣ равно чудесны, и которыя я не понимаю какъ допускаютъ, но причинѣ ихъ послѣдствій, я остановилась только на одной маленькой, которая очень скоро дѣлается: это искусство, съ коимъ онъ бралъ въ ротъ десять или двѣнадцать капель "сургуча, совершенно растопленнаго, съ такимъ же спокойствіемъ, какъ будто бы это была вода, и безъ малѣйшей гримасы на лицѣ; а его языкъ послѣ этой операціи остался въ такомъ же положеніи, въ какомъ находился и прежде оной. Я очень много слышала объ немъ, но видѣть это такъ близко и у себя въ комнатѣ -- это привело меня въ большое удивленіе... Понимаете ли вы, что есть родъ мази, коею можно натереться и съ увѣренностію лить себѣ въ ротъ сургучъ, глотать кипящее масло и ходить по раскаленнымъ полосамъ желѣза? Что же послѣ сего всѣ наши чудеса?.." (Lettres, t. 5-e).}, были уже и тогда извѣстны, и чѣмъ болѣе дѣлались необходимыми, тѣмъ въ большую приходили извѣстность. Таково, по крайней мѣрѣ, мнѣніе Вольтера; Монтескье думалъ иначе: "кто не видитъ, говоритъ онъ, что грубая и мозолистая кожа рукъ такого народа, который безпрестанно занимался оружіемъ, не должна получать отъ горячаго желѣза или кипящей воды такого сильнаго впечатлѣнія, которое бы могло сохраниться черезъ три дня послѣ испытанія? Что же касается до женщинъ, то онѣ подвергались испытаніямъ только за неимѣніемъ сподвижниковъ; руки женщинъ рабочихъ могли сопротивляться горячему желѣзу; дамы же никогда не имѣли недостатка въ рыцаряхъ, которые бы взялись защищать ихъ; а въ націи, въ которой не знали роскоши, вовсе и не было средняго сословія". Къ мнѣніямъ этихъ двухъ знаменитыхъ людей мы рѣшаемся присоединить третіе, которое кажется и проще и справедливѣе: дѣло въ томъ, что всякій разъ, когда только осужденные выходили побѣдителями изъ испытаній, они были благопріятствуемы людьми, на коихъ лежала обязанность приводить въ исполненіе экзекуцію. Въ самомъ дѣлѣ, обряды судопроизводства, долженствовавшіе предшествовать испытанію, чудеснымъ образомъ способствовали обману: никто не могъ войдти въ церковь, какъ скоро туда приносился огонь для вскипяченія воды, или раскаленія желѣза, кромѣ священника, обязаннаго присутствовать при испытаніи, и того, который подвергался оному. И такъ только одного человѣка надобно было подкупить; благосклонность, или корыстолюбіе превращали предосторожности для воспрепятствованія обмана, въ приготовленіе къ свершенію онаго. Все то, что выдавали за превосходящее силы природы, было утверждено безъ основанія, принято по суевѣрію, разпространилось по суетности и глупости, а иногда по изувѣрскому благочестію. Очень просвѣщенъ и очень смѣлъ былъ тотъ, который отказался отъ испытанія огнемъ, отговариваясь тѣмъ, что онъ ни шарлатанъ, ни колдунъ, и отвѣчалъ своему Архіепископу, дѣлавшему ему самыя усильныя просьбы: "что онъ охотно понесетъ раскаленное желѣзо, если только его Высокопреосвященство, облаченный въ свою эпитрахиль, подастъ ему оное въ руки". Прелатъ не оказалъ ни малѣйшей готовности къ сей церемоніи, говоря, что не должно искушать Бога, и испытаніе не состоялося.
   Не смотря на то, горе, горе обвиненнымъ, которыхъ преслѣдовали сильные враги! Испытаніе въ такомъ случаѣ исполнялось во всей его жестокости и подкупъ тогда способствовалъ только къ тому, чтобы сдѣлать мнимый Божій судъ еще рѣшительнѣйшимъ и убійственнѣйшимъ. Сколько невинныхъ погибало тутъ! Сколько постыдныхъ пожертвованій плодовъ происковъ или заблужденій! Мы могли бы въ семъ случаѣ привести множество примѣровъ, но мы ограничимся слѣдующимъ, который достоинъ большаго участія. Онъ извлеченъ изъ одной хроники XIII вѣка, найденной и переведенной однимъ любителемъ Французскихъ древностей, и которую ученый А. Троньонъ (Trognon), бывшій профессоръ исторіи, имѣлъ намѣреніе издать въ свѣтъ {Отрывокъ изъ этой любопытной хронинки былъ помѣщенъ въ Globe въ 1824 году.}. Этотъ-историческій отрывокъ относится не только къ нашему предмету, но и къ той прекрасной странѣ, которая служила вмѣстѣ и колыбелью Французской Монархіи и гробомъ ея первыхъ Королей {Хильдерикъ умеръ и былъ погребенъ въ Турые въ 485 году; его гробъ былъ открытъ 27 Мая 1653 года; это самый древнѣйшій Французскій памятникъ изъ всѣхъ извѣстныхъ. Тьерри I былъ погребенъ въ 690 году въ Saint-Vaast d'Arras, который былъ имъ основанъ; а Хилѣдерикъ, послѣдній изъ Меровинтовъ, окончилъ свое поприще въ Аббатствѣ de Saint Bertin, de Saint-Omer подъ монашескимъ клобукомъ.}.
   Пипинъ толстый царствовалъ, подъ именемъ Палатнаго Мера, въ Нестріи и Австразіи; онъ держалъ подъ опекою Государей Франкскихъ, которые отъ своего монархическаго сана пользовались только однимъ именемъ и тѣнью владычества. Тьерри I (Thierry) оставилъ послѣ себя двухъ сыновей, Клодовика III (Clovis) и Хильдеберта III {Хильдеберта III Мезерай (Mezeray) и многіе другіе называютъ Хильдебертомъ Вторымъ. Онъ умеръ въ 711 году, 28 лѣтъ отъ роду, и былъ погребенъ въ Saint-Etienne de Coucy. Здѣсь очень кстати замѣтить, что имена нашихъ первыхъ Королей весьма неправильно пишутся; должно ставить точку между двумя первыми буквами: С. Hilderic, С. Lovis, С. Hildebert, С. Hiperic; ибо предшествующая буква С есть начальный звукъ Германскаго слова Conig, Король. Антикваріи, объясняя древнія надписи и хартіи, почли за должное соединять эту литеру съ именами Королей.}, которые, подобно ему, пользовались только пустымъ королевскимъ титломъ. Хильдебертъ былъ третьимъ призракомъ царской власти, надъ коимъ Пипинъ оказывалъ верховное могущество. Этотъ молодой и несчастный Король жилъ затворникомъ въ нѣкоторыхъ изъ многочисленныхъ Королевскихъ домовъ, которые, во время владычества Государей перваго поколѣнія, покрывали собою прекрасныя поля плодоносной Бельгіи. Тамъ проводилъ онъ въ бездѣйствіи свои дни, окруженный рабами и прислужниками, коихъ главная должность безъ сомнѣнія состояла въ томъ, чтобъ быть шпіонами при своемъ повелителѣ и отдавать отчетъ въ самыхъ малѣйшихъ его поступкахъ. Пипинъ не удовольствовался тѣмъ, что похитилъ у него власть: онъ лишилъ его даже и этой великолѣпной свиты, которая поражаетъ воображеніе полуобразованнаго народа и возбуждаетъ въ немъ уваженіе къ верховному главѣ, когда сей показывается передъ нимъ. Въ его царствованіе придворные сановники перестали сопровождать Короля: подлые льстецы могущества -- они становились въ ряды свиты Палатнаго Мера. Хильдебертъ являлся въ народъ только одинъ разъ въ году; его всегда старались показывать народу не иначе, какъ въ телѣгѣ, везомой быками, въ экипажѣ, который былъ предоставленъ однѣмъ женщинамъ и возбуждалъ смѣхъ въ этомъ вѣкѣ, когда сами цари выѣзжали только верхомъ на лошади. Однакожъ Хильдебертъ въ своемъ уединеніи поселилъ глубокое уваженіе и любовь къ себѣ, въ маломъ числѣ окружавшихъ его служителей, которые дали ему названіе справедливаго. Одна молодая дѣвушка, по имени Клодзинда, такъ привязалась къ нему, что возбудила къ себѣ подозрѣніе въ придворныхъ сановникахъ. Эта прекрасная Нестрійка (Neustrienne), которую помѣстили къ нему для того, чтобы еще болѣе обезсилить его, напротивъ покушалась воскресить его упадшій духъ. Одаренная душею высокою и благородною, она питала мысли, гораздо возвышеннѣйшія, нежели какія дозволяли ей ея полъ и состояніе; посреди любовныхъ наслажденій она старалась оживлять преждевременно увядшее сердце своего царственнаго любовника и напомнить ему священныя обязанности его сана. Можетъ быть она была уже близка къ успѣху въ своихъ намѣреніяхъ, какъ безпокойный Пипинъ приказалъ наблюдать за нею: онъ вскорѣ совершенно узналъ всю истину. Съ сей минуты ея погибель была рѣшена; Гислемаръ, Палатный Графъ, получилъ приказаніе обвинить ее въ томъ, что она развратила и околдовала Короля Франковъ. Ее предали власти духевенства, вѣдомству коего принадлежало все, что относилось до волшебства. Случай показался важнымъ: провозгласили Божій судъ и испытаніе кипящею водою было опредѣлено. Въ сосѣдствѣ печальнаго Хильдебертова двора возвышался богатый монастырь de Blangiacum {Blangiacum, нынѣ Blangi, лежащій на рѣкѣ Тернуазской (de Ternoise) въ Артуа, между городами Сент-полемъ, Бетюнемъ (Bйthune) и Лилльерами (Lillers), заключалъ въ себѣ женскій монастырь, основанный въ 685 году одною набожною госпожею, по имени Берта. Послѣ смерти своего мужа она посвятила себя здѣсь Богу съ двумя дочерями своими, Гертрудою и Деотилою. Это аббатство было разрушено Норманами и снова возстановлено для монаховъ въ XII столѣтіи.}, Теруанскаго эпископства, лежавшаго на границѣ земли Атребатовъ (des Atrebats) и Мореновъ (Morins); это мѣсто было назначено для судебнаго испытанія, день котораго былъ торжественно возвѣщенъ во всѣхъ земляхъ, подвластныхъ Пипину {Не въ одномъ только Артуа употреблялись судебныя испытанія; они были въ силѣ во всѣхъ земляхъ Сѣверной Франціи и Южной Бельгіи. Законъ 1111 года, установленный Baudouin à la Hache, двѣнадцатымъ Фландрійскимъ Графомъ, гласилъ: "раны и ушибы должны наказываться казнію возмездія, если только обвиненный защищаясь не былъ избитъ но его тѣлу, что онъ обязанъ доказать испытаніемъ водою и горячимъ желѣзомъ". Находится еще регламентъ Турнесской общины (de la commune de Tournei), 1187 года, которымъ повелѣвается, "что если кто либо будетъ обвиненъ въ убійствѣ, и сего обвиненія не могли бы доказать вѣрными свидѣтельствами, то таковый обязанъ доказать свою невинность испытаніемъ холодною водою".}.
   Этотъ день, говоритъ вышеупомянутая хроника, ожиданный съ большимъ нетерпѣніемъ, наконецъ наступилъ. Обширный дворъ, чрезъ который былъ входъ въ монастырь, былъ избранъ мѣстомъ, на коемъ долженъ былъ изрѣчься достопамятный приговоръ небеснаго правосудія: пространство, вѣроятно, очень тѣсное для безчисленной толпы, которая со всѣхъ сторонъ стеклась на это зрѣлище. Въ самомъ дѣлѣ, рѣдко случается, чтобы народу удавалось быть свидѣтелемъ столь любопытной сцены, и чернь, всегда жадная къ новостямъ, въ этотъ разъ была привлечена сюда еще и тѣмъ, что было торжественнѣйшаго въ судѣ, нисходящемъ, такъ сказать, изъ трибунала самого Бога. Сверхъ того молва, какъ обыкновенно, всегда нелѣпая и дерзкая, распустила на счетъ Клодзинды странные слухи; по однимъ она была волшебница, пришедшая изъ Гунискихъ лѣсовъ, ростомъ вдвое выше обыкновенной мѣры, и съ глазами василиска; по другимъ она произходила отъ гнуснаго жидовскаго племени, и покушалась, съ однимъ единоплеменнымъ съ нею медикомъ, обрѣзать молодаго Короля Хильдеберта и обратить его въ жидовскую вѣру; иныя, сострадая къ ней, тихо говорили, что она была невинною жертвою знатныхъ людей, потому что Герцогу Пипину было предсказано его астрологами, что она была бы второю Брюнегильдою, и что съ нею возстало бы снова могущество Королей изъ дома Клодовика, Эти и подобные симъ слухи, занимая умы людей, заставляли ихъ стекаться въ Blangiacum не только изъ мѣстечекъ и окружныхъ городовъ, но и изъ за-сорока миль разстоянія. Туда шли даже нѣкоторые жители Тюроньенскихъ и Ремуазскихъ земель, привлекаемые любопытствомъ; они не страшились ни трудностей пути, ни жестокаго зимняго холода и стремились увеличивать собою безчисленное множество сбѣжавшагося въ сіи мѣста народа.
   "Въ монастырскій дворъ впустили столько народу, сколько могло тамъ помѣститься; но гораздо значительнѣйшее число оставалось снаружи, усилясь войти, или, по крайней мѣрѣ, глазами и ушами узнать что нибудь о произходящемъ въ оградѣ. Нѣкоторые вскарабкались на дерева, откуда они могли видѣть, хотя и не ясно, часть сего достопримѣчательнаго зрѣлища. На самомъ же дворѣ были разставлены скамьи изъ дубоваго дерева, на коихъ должны были засѣдать эпископы сосѣдственныхъ эпархій съ прочимъ духовенствомъ, равно какъ и знатные люди, долженствующіи быть свидѣтелями Божіяго суда. Между сими почетными сѣдалищами и деревянными сваями (des pieux), которые были тѣсно сжаты въ видѣ палисада, для воспрепятствованія напору многолюдства, простиралось довольно широкое пространство, которое было мѣстомъ, назначеннымъ для Клодзинды. Подъ котломъ, въ который обвиненная долженствовала погружать свою руку, былъ наваленъ хворостъ для поддержанія огня; при этомъ видѣ нѣкоторые отворачивали взоры свои, другіе же напротивъ того устремляли ихъ туда съ жадностію и любопытствомъ.
   "Послѣ довольно продолжительнаго ожиданія звукъ колокола возвѣстилъ, что началась обѣдня. Монастырская церковь, смежная со внутренностію монастыря, не могла быть отворена для народа: туда впустили только духовныхъ и дворянъ, кои составили собою не маловажную толпу. Аббатисса Амальбержъ могла одна изъ всѣхъ женщинъ Blangiacum показаться глазамъ публики и присутствовать при этой церемоніи. Она заняла мѣсто недалеко отъ ступеней алтаря, на возвышенномъ сѣдалищѣ, а Клодзинда была поставлена на колѣна въ смиренномъ положеніи ниже ея.
   Церковь, наша августѣйшая мать, въ своей нѣжной предусмотрительности постановила нѣсколько церковныхъ обрядовъ и частныхъ молитвъ для обѣдни, которая должна была совершиться передъ Божіимъ судомъ. Енископъ Камеракумскій (de Gameracum), которому надлежало отправлять службу по его Митрополитскому сану, началъ оную, обратившись къ Господу съ тремя молитвами, въ коихъ, напоминая ему о слабости грѣшника, просилъ, что бы онъ укрѣпилъ ее своимъ всемогуществомъ; потомъ, пропѣвши священныя слова церковнаго устава и показавши всѣмъ присутствующимъ тѣло агнца безъ пятенъ, онъ подозвалъ обвиненную, и прежде нежели допустилъ ее къ причастію, произнесъ слѣдующія слова: "Именемъ Святыя Троицы, Святаго Евангелія и Святыхъ мощей, обрѣтающихся въ сей церкви, я заклинаю тебя не приближаться къ сей трапезѣ Христа и Искупителя нашего, ежели ты сдѣлала или посовѣтывала то, въ чемъ тебя обвиняютъ". И такъ какъ она молчала и оставалась на ступеняхъ алтаря, то онъ далъ ей вина и хлѣба съ сими словами: "Да будутъ тѣло и кровь Господа твоимъ испытаніемъ". И когда обѣдня была кончена, всѣ въ торжественномъ порядкѣ приблизились къ мѣсту суда.
   "Въ ту самую минуту, когда духовенство и знать заняли свои мѣста, при восклицаніяхъ толпы, показалась та, которую всѣ ожидали, и внезапно настало безмолвіе, какъ будто бы всѣ пожелали молчать, чтобъ лучше разсмотрѣть осужденную. Ея видъ не взволновалъ присутствующихъ никакимъ непріязненнымъ впечатлѣніемъ, и хотя многіе возбуждены были противъ нея ненавистію, но не смотря на то, въ сію минуту, казалось, почти всѣми овладѣла жалость. Клодзинда была одѣта въ бѣлую тунику изъ толстаго льва, изъ подъ коей выказывались ея обнаженныя руки. Ея длинные и черные волосы, не утвержденные ни на какомъ мѣстѣ, спускались многочисленными косами гораздо ниже пояса. Ея чело было блѣдно, но спокойно, и ея лазурные глаза блистали почти ангельскою чистотою. Наконецъ, промежутокъ времени, болѣе трехъ мѣсяцевъ, почти заживилъ рану, причиненную ей на щекѣ горячимъ желѣзомъ, и каждый сознавался, что незадолго передъ симъ временемъ ея красота долженствовала быть чудесною. Въ такомъ видѣ Клодзинда приблизилась медленными шагами, что придало ея высокой таліи нѣкоторый видъ величія. Чернь, увидѣвъ ее, забыла нелѣпые слухи, далеко распространенные молвою, и преклонилась къ другимъ, болѣе благопріятнымъ для осужденной. Въ самомъ дѣлѣ, говорили, что ночью, наканунѣ сего дня, какая-то старая женщина тайно посѣщала ее и предлагала ей мази и эссенціи, которыя предохранили бы ея руку отъ дѣйствія кипящей воды; къ этому присовокупляли еще, что многіе, а между ними одинъ еретикъ-церковнослужитель, были уже спасены этимъ средствомъ; но что Клодзинда рѣшительно отвергнула сію хитрость, которая и въ самомъ дѣлѣ заставила бы почесть ее колдуньею, и чрезъ которую она обманула бы и Бога и людей.
   "Когда Клодзинда дошла посреди тѣснаго круга до мѣста испытанія, то невольникъ, приставленный къ котлу, подложилъ подъ него новую вязанку хворосту, который тотчасъ и затрещалъ съ великимъ шумомъ. Услышавъ сіе, многіе почувствовали, что ледяной холодъ пробѣжалъ по ихъ членамъ, и даже сама молодая дѣвушка, повидимому, испытывала нѣчто подобно, такъ что это выказалось на минуту на ея челѣ. Но сіе впечатлѣніе изчезло съ быстротою молніи, и она тотчасъ съ тихимъ выраженіемъ благоговѣнія преклонилась предъ благочестивымъ Епископомъ, который приближался къ ней, чтобы произнести священныя слова заклинанія бѣсовъ. Держа въ своей рукѣ Распятіе и Евангеліе, онъ пропѣлъ сначала короткую литанію, коей вторили многіе изъ церковнослужителей, потомъ благословилъ и заклялъ воду, которая начинала кипѣть. Послѣ сего онъ произнесъ молитву, коей, какъ обыкновенно тогда водилось, призывалъ Бога, освободившаго невинную Сусанну отъ позорнаго обвиненія и спасшаго отъ пылающей печи трехъ Израильскихъ отроковъ; за симъ заставилъ молодую дѣвушку приложиться къ Распятію и Евангелію, и бросивши въ мѣдный котелъ маленькое колечко, которое обвиненная должна была вынуть, воротился къ своему сѣдалищу. Тогда послышалось какое-то стенаніе, какъ будто-бы пробѣжавшее между зрителями.
   "Епископъ подалъ знакъ съ своего мѣста, и Клодзинда, произнеся тихимъ голосомъ Отче нашъ и осѣнивши свое чело знаменіемъ креста, сдѣлала шагъ къ котлу. Взоры всѣхъ въ эту минуту были устремлены на нее; всѣ едва могли переводить духъ. Если бы Самъ Богъ изрекъ въ Своемъ всемогуществѣ собственнымъ своимъ голосомъ свой судъ, то бы и Онъ былъ выслушанъ не съ большимъ безмолвіемъ, исполненнымъ ужаса. Наконецъ, испытаніе началось: рука молодой дѣвушки погружается въ кипящую воду; нѣсколько минутъ она ищетъ кольца, которое по своей малости ускользаетъ отъ пальцевъ, старающихся схватить его и тотчасъ вдругъ вынуть. По неподвижному лицу Клодзинды всѣ думали, что Господне чудо готовилось свершиться надъ нею, и что вода не жгла ея; но когда она показала свою руку, въ половину поврежденную, тогда крикъ ужаса раздался по всему собранію и каждый отворотилъ голову. Однакожъ она, не изъявляя ничѣмъ другимъ своихъ страданій, какъ еще большею блѣдностію на челѣ, тотчасъ возвысила голосъ, и -- хотя тогда и не было въ обыкновеніи, чтобы женщина витійствовала передъ народомъ -- вся эта толпа замолчала, какъ будто бы по единодушному желанію внимать словамъ ея. "Благородные мужи, -- сказала она, -- нѣтъ, я не удостоилась того, чтобы Господь совершилъ въ мою пользу чудо; но я была достойна того, чтобы Онъ вложилъ въ меня бодрость къ перенесенію сего испытанія. И такъ я не скажу, что бы эта вода не обожгла меня; нѣтъ: она обожгла меня, и я страдаю, и я погибаю. Но какой же здѣсь надо мною судъ Божій? Невинною или преступною онъ объявляетъ меня? Послушайте меня, благородные мужи, я скажу вамъ истину, ибо только одни подлецы и трусы умѣютъ лгать. Король Шильдебертъ увидѣлъ меня и насильно привлекъ на свое ложе; онъ хотѣлъ сдѣлать меня своею супругою, и я видя, что онъ есть не что оное, какъ дитя, хотѣла, чтобы онъ былъ мужемъ; видя его рабомъ, я хотѣла, чтобы онъ былъ королемъ. Развѣ я отравила его, толкуя ему, что великому Клодовику не прилично проводить свою жизнь въ одномъ занятіи ѣдою и спаньемъ? И вотъ, однакожъ, все мое колдовство! За эту вину злые люди похитили меня и обезобразили такимъ образомъ. Кто подослалъ ихъ? Это знаетъ Богъ да Герцогъ Пепинъ. За эту вину я была увлечена въ судъ, какъ какая нибудь распутная женщина или колдунья. Назовете ли ни меня этимъ именемъ теперь, видя какъ я тверда сердцемъ и исполнена довѣренности къ Божію правосудію? Я невинна! я невинна!.." И когда она хотѣла повторить этотъ вопль въ третій разъ изо всей своей силы, -- ея голосъ вдругъ прервался и она упала безъ чувствъ. Аббатисса Амальберасъ принуждена была приказать перенести ее во внутренность монастыря, когда уже никакая помощь не могла возвратить ее къ жизни.
   "Собраніе, особенно епископы и дворяне, было различно колеблемо происшедшимъ. Нѣкоторые, повѣривъ словамъ молодой дѣвушки, и тронувшись жалостію къ ея страданіямъ, говорили, что Господь оправдалъ ее, снабдивъ силою перенести столь безтрепетно такую ужасную боль; другіе утверждали, что объ этомъ не должно судить такимъ образомъ и что испытаніе было противъ нея, потому что ея рука была повреждена горячею водою. Особенно Палатный Графъ, Гислемаръ, кричалъ громкимъ голосомъ и съ величайшимъ негодованіемъ, что она своей притворной добродѣтелью играла Богомъ и людьми, что осмѣлилась ложными рѣчами обносить блистательнѣйшаго Герцога Пепина, что она была волшебница, развратная тварь и совсѣмъ этимъ клеветница, достойная всего гнѣва святыхъ епископовъ. "И, присовокупилъ онъ, -- я не знаю, что препятствуетъ намъ побить ее каменьями". Многіе, казалось, раздѣляли эту ярость и съ воемъ требовали, чтобы виновная была имъ предана для исполненія надъ нею Божіяго правосудія. Уже началъ подниматься ропотъ, безпрестанно увеличивающійся, какъ Аббатисса Амальберасъ объявила епископамъ, что она никогда не допуститъ, чтобъ были нарушены права ея монастыря, и чтобы изъ ея покрова была исторгнута глава, предоставленная покровительству патрона сего мѣста. "Если Графъ Гислемаръ -- прибавила она -- хочетъ учинить въ нашемъ жилищѣ насиліе, то пусть не позабудетъ того, что случилось съ Эброиномъ и его оруженосцами, когда они угрожали своими руками достопочтенной Анстрюдѣ, Аббатиссѣ Лодюнюма."
   "Однакожь благочестивый Епископъ Камеракумскій, переговоривши нѣсколько минутъ съ своими собратіями, всталъ и объявилъ, что Божій судъ не можетъ совершиться въ сей день надъ умирающею женщиною; что она должна быть предоставлена власти Аббатиссы Амальберасъ, которая держала ее въ своемъ судѣ и наказала бы ее сообразно съ ея преступленіями, низведя въ рабское состояніе и осудя вертѣть жерновъ, или опредѣливъ на другія низкія службы, если только она возвратится къ жизни и что такимъ образомъ было бы удовлетворено правосудіе Божеское и человѣческое. Когда это было сказано, то всѣ начали расходиться; и нѣкоторые злые люди, надѣясь, что осужденная будетъ предана мученіямъ и поражена смертію, удалились недовольными. Но гораздо большее число веселилось тѣмъ, что ей было дано время загладить свои грѣхи и окончить жизнь въ покаяніи.
   "Пророкъ говоритъ мамъ, что Богъ оказываетъ жалость къ юному агнцу, котораго только что остригли, смягчая для него жестокость зимняго вѣтра: не благоволитъ ли Онъ въ своей безконечной благости сдѣлать тоже самое для неутѣшной Клодзинды!, Такъ какъ для нее въ семъ мірѣ осталось только стенать и плакать, то Онъ поспѣшитъ извлечь ее изъ онаго и переселить въ міръ лучшій. Въ самомъ дѣлѣ, силы ея, ослабѣвшія отъ долговременнаго страданія, тотчасъ истощились, и послѣдній часъ наступилъ для нея на другой же день послѣ ужаснаго суда. Хотя ея душа и все еще была занята обольщеніями земной любви, хотя она все еще изъявляла сожалѣнія о Королѣ Шильдебертѣ, за котораго возсылала обѣты, чтобы онъ превозмогъ своихъ враговъ, -- однакожъ умерла съ истиннымъ и ревностнымъ благочестіемъ; и такъ какъ она простила всѣмъ, причинявшимъ ей зло, и принесла въ даръ Господу все, что могла ему отдать, то-есть: свои слезы и молитвы, -- то позволительно думать, что она была приобщена къ вѣчному блаженству. Многіе по заслугамъ въ своей жизни были святѣй ея, но мало было столь несчастливыхъ, какъ она: въ такомъ родѣ написалъ я ей эпитафію, которая, къ сожалѣнію, изгладилась теперь изъ моей памяти".
   Таковъ обыкновенно былъ печальный конецъ тѣхъ обвиненныхъ, которые не принадлежали къ привиллегированному классу; а число первыхъ было гораздо значительнѣе числа послѣднихъ! Если бы мужественная Клодзинда была благородною и могущественною принцессою, то чудо совершилось бы, и ея невинность была бы провозглашена съ торжествомъ; но часто говорятъ, человѣческіе законы всѣхъ вѣковъ похожи на работу паука: мелкія мухи въ нее попадаются, а большія свободно пролетаютъ сквозь нее...

Съ Франц. В. Б.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

немецкий язык для колледжей басова
Рейтинг@Mail.ru