Белый Андрей
Переписка с советскими издателями и писателями в 1920-1930

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Минувшее: Исторический альманах. 15.
   М.; СПБ.: Atheneum: Феникс. 1993.
   

ПЕРЕПИСКА А.БЕЛОГО С СОВЕТСКИМИ ИЗДАТЕЛЯМИ И ПИСАТЕЛЯМИ В 1920-1930

I

Письма по поводу напечатания книги
"Ритм как диалектика и "Медный всадник""

а

[до 15 апреля 1928]

К Издательству ["Никитинские субботники"]
(Для читающих рукопись, или ее набирающих.)

   Взяв из "Издательства" рукопись, я нашел ее в беспорядке; 1) чертежи не были вместе; 2) "приложение" было всунуто в середину текста.
   Смысл всей работы -- в вычислениях; отчетливость чертежей, построенных на месячных, изнурительных вычислениях, должна быть безукоризненна. Эта книга взывает к тщательному набору, к тщательному воспроизведению схем и системы обозначений. Взяв рукопись для исправления, я нашел ее в хаотическом виде, несмотря на то, что для цензуры даны отдельные экземпляры.
   Обращаю внимание издателей на то, чтобы они бережнее обходились с текстом, без чего они сами себе затруднят работу издания.

Андрей Белый

   РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.21. На письме карандашом рукой П.Н. Зайцева написано: "1928. "Никитинские субботники"". См. схожее по содержанию письмо No 22 Белого Зайцеву.
   В сентябре 1928 рукопись книги "Ритм как диалектика и "Медный всадник"" была взята из изд-ва "Никитинские субботники" и передана в "Федерацию". 27 октября Белый подписал договор с ней. В этой же единице (Л. 11-18) есть и длинное письмо Белого от весны 1929 С.Я. Штрай-ху, в то время работающему в "Федерации", о гранках книги. В своих воспоминаниях о Белом (С.572) Зайцев пишет: "Знал, что, получая для авторской корректуры гранки, Борис Николаевич приходил в полное отчаянье, так плохо был сделан набор". В письме (машинопись, с примечаниями Зайцева) Белый писал:
   

b

Уважаемый тов. Штрайх!

   Позвольте мне Вам высказать несколько чисто принципиальных соображений о методе набора и корректурной правки моей книги "Ритм как диалектика", без усвоения которых техническим аппаратом людей, ведающих выпуском книги, она не может появиться в свет, ибо она в том виде, в каком ее набирают и правят, -- бессмыслица. Я очень прошу обратить внимание на мои слова, ибо в том виде, в каком я получил корректуры, я не могу править их; и -- впредь отказываюсь; или пусть меня на время набора книги возьмут в Издательство на должность корректора.
   Что было бы, если б учебник алгебры набирали так, что обращали бы внимание на слова, а формулы воспринимали бы как какое-то "трень-брень". Тогда алгебра перестала бы быть алгеброй, а стала дичью. /.../
   Что было бы, если бы наборщики отказались понимать корректурные знаки, традиционно принятые; не понимали бы, что значит: /, V, V и т.д.
   Тогда вообще книг нельзя было бы набрать.
   Все это я должен высказать, ибо 1) наборщики не набрали верно ни одного метрического знака, тоже принятого всеми народами в столетиях, как "-- `", "-- ' --" и т.д., а корректор, тщательно правя слова, относился к обозначениям, четким в рукописи, как к какому-то "трень-брень", т.е. ни одна метрическая формула не поправлена.
   Книга же моя в тексте есть лишь пояснение знаков, к набору которых надо Н-А-И-С-Т-Р-О-Ж-А-Й-Ш-Е отнестись.
   Ведь ошибка в одной только формуле аннулирует смысл десятков словесных страниц.
   Ставится знак вопроса: возможно ли в 20-м веке напечатать книгу по стиховедению (в 15-м, 16-м, 17-м, 18-м, 19-м веках это было возможно; вдруг -- стало невозможно). /.../
   Если нет наборных знаков, надо уведомить автора, условиться в обозначении недостающих знаков, чтобы автор в первую голову оповестил читателей /.../ читать-то будут читатели, ведающие метрические формулы: они ведомы всякому курсанту.
   Если написано -- (удар над чертой), то и надо набирать так; если "--'" (удар после черты), то опять таки надо так набирать; нельзя смешать "--`--" с "--`".
   В наборе все это смешано; ни единой ошибки в формуле не исправил; автор получил корректуры без полей и схватился в ужасе за голову: если не понимают четко написанных традиционных знаков, он не может даже и исправить. /.../
   Книги по стиховедению и доселе печатаются; формулы набирают и по сие время. Стало быть набор и небрежность корректора -- "небрежность" или сознательное игнорирование "смысла", ибо в книге, посвященной математическим вычислениям, метрические формулы суть Ф-О-Р-М-У-Л-Ы, где каждый значок, его размер, положение, где количество одинаковых значков играет роль большую, чем словесный текст (который лишь комментирует формулу).
   У меня написано ---- (т.е. 5 неударных), набирают -- "---", "--", "-----",(совершенно бессмысленно), а корректор, сверяя, не считает количество знаков; и получается: автор, написав "--'", говорит о пэоне (знак пэона), а в тексте стоит "---", т.е. трибрахий (нечто другое). Так набирать нельзя, ибо все равно; так набранное рассыплется; автор не может допустить превращение формул в "трень-брень".
   И будто трудны эти знаки? Они стары как мир; в каждой типографии имеются; надо только иметь глаза и понимание не большее, чем понимание корректурных знаков. /.../
   Вообще надо точно видеть, что стоит в тексте, а не фантазировать знаками /.../; если наборщики отдаются фантазиям, путают знаки, /.../ то надо им внушать, что набирается не "трень-брень", а книга, посвященная формулам и вычислению. И уж, конечно, корректору надо с особою пристальностью разобрать набор, сверив с текстом форму знаков, их количество, их группировку. Самое удивительное в том, что корректор, правя слова, относится к формулам, как к какому-то птичьему чириканью; если он в первый раз встречается с метрическими знаками, то тем педантичнее он должен вникать в оригинал.
   Если же он возлагает корректуру (т.е. искоренение "гор бессмыслиц") на автора, то он должен озаботиться аршинными полями, а не узкой каемочкой /.../
   Это чисто принципиальные соображения -- вот почему:
   1) Автор не может, зачеркнувши весь набор и не имея возможности исправить, посвящать "томы" комментарий набору.
   2) Книга не может печататься, если ни наборщики, ни корректора не вникнут в начертания и организацию весьма простых знаков, принятых во всех странах уже века, и имеющихся всюду, ибо книги по стиховедению выходят в России.
   Извиняюсь, если вынужден писать Вам в тоне сетований; но надеюсь, что Вы внушите корректору, что и мне, и ему, и И[здательст]ву будет легче, если он осмысленней отнесется к правке формул, очень простых, очень четко написанных. /.../
   

II

Письмо в изд-во "Никитинские субботники"

[18 декабря 1928]

   Многоуважаемый товарищ корректор, Просматривая корректуру и видя ряд вопросительных знаков я полагал, что они суть выражения Вашего недоумения. Спасибо за внимание, но ряда вопросов в свою очередь не понимаю я; и мог бы присоединить к Вашим вопросам свои вопросы.
   Что касается до цифр, стоящих после каждого стихотворения, то это -- года написания; их объяснение -- в предисловии; года написания сопровождают стихи; это обычай от Пушкина до нашего времени, имеющий свое значение для историков поэзии.
   Переиздание книги, вышедшей в первом издании 20 лет назад, тем более обязывает автора ставить года написания, а года в скобках -- года ретуши, правки; в предисловии объяснено, что 08 значит 1908 год, а не 1808, ибо мне не сто лет. Раккурс -- экономии набора.
   Главное, все объяснено.
   Другие же вопросительные знаки мне вовсе непонятны; они относимы не к ошибкам руки, глаза, ремингтона, а уже относятся к непониманию либо слов, либо синтаксиса; я их зачеркивал просто, ибо как это мне объяснять выражение "сереет часовой" (т.е. человек, одетый в серую шинель)1; ведь тогда надо объяснять и выражение "чернеет галка"; или что означают знаки вопроса, сопровождающие слова "верши", "бивни"! Неужели незнание русского языка: "верши" -- плетенки для ловли рыб, а "бивни" -- боковые длинные зубы2; сравнение размоин мергелового слоя с "бивнями" -- это, что ли, смущает? Но тогда смущает всякая метафора вообще, как "упал в обморок", ибо обморок не яма, куда падают, а состояние; и "форма знания" -- метафора, ибо она -- не гончарная форма.
   Что означает вопрос при слове "шинуаз", как не незнание, что 20 лет назад еще танцовали кадриль, где была фигура, называемая "шен шинуаз" (китайская цепь)3.
   Остальные знаки вопроса того же типа: если они относятся не к корректуре, а к "своеобразному" отношению к знакам препинания и синтаксису автора. Знаки препинания и синтаксис в пределах общих норм варьируются; и сами эти нормы -- результат изучения приемов живого и художественного стиля; у Толстого "точка с запятой" стоит там, где Пушкин ставил точку, а у меня "тирэ" и две точки подчас заменяют голосовую паузу и оттенок "потому что"; когда "потому что" нет, что вполне правильно и вытекает не из незнания синтаксиса4; а из настолько им овладения, что следствием этого является обогащение русского синтаксиса, который искони развивали художники слова.
   Я очень благодарен вопросам лишь в том случае, что они суть знаки внимательного отношения к корректуре.
   Но если они суть критические замечания на полях или поправка моего синтаксиса, то я должен сказать, что я знаю, что делаю, ибо более четверти века пишу и более четверти века изучаю словарь и синтаксис русского языка; и, печатая свои книги, порой даю ряд указаний заранее, на что обращать внимание, ибо заранее знаю, что когда напишешь "шкапа" наберут "школа", напишешь "Кант", а наберут "Конт", ибо и наборщики, и корректора имеют тенденцию поправлять автора от "газетного языка", который 1/100 лишь русского языка; только этим объяснимо непонимание слова "взадуй"5, ибо и корректор и газетный работник не сидели годами над "Словарем русского языка" Даля и не знают, что от всякого глагольного выражения возможно словопроизводство; и говорят: ударилась "вслезь", стала "взаверть"; крестьянин поймет, что значит "взадуй", а испорченный укороченным словарем газет -- не поймет; еще сто лет назад Пушкин гнал учиться языку "у просфирни" аристократов (это значило тогда: "ближе к народу")6; вот я и учусь: и сознательно употребляю народные слова, и никогда не напишу безграмотного "представляет "из себя"", а "собою", потому что "из себя" выражение, несвойственное русскому языку7.
   Знаки вопроса я зачеркнул, а это пространное объяснение написал для того, чтобы Вы, товарищ корректор, успокоились относительно моей грамотности.
   Ряд строк очень неразборчиво набран; надеюсь, что в тексте книги будет не так.
   Примите уверения в совершенном уважении

Андрей Белый

   P.S. Считаю нужным заметить, что моя правка, необходимая для книги, всюду карандашом (черным), а не чернилами.
   
   (РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21). Машинопись. В конце машинописи стоит: "Оригинал П.З." Имеется и примечание П.Н. Зайцева: "Бор. Ник. передал мне это письмо (оригинал) в незапечатанном конверте 18 декабря вместе с корректурой "Пепла". Он был сильно раздражен пометками корректора (?) на гранках "Пепла" и подозревает иную руку. Письмо переписано с сохранением орфографии. П.Зайцев". О подготовке переработанного издания "Пепла" в ноябре 1928 см прим.2 к письму Зайцева Белому от 1 ноября 1928. Книга вышла в 1929.
   1 См. четвертую строку одиннадцатой строфы стихотв. "Бегство": "Опять просерел часовой" (Пепел. 1929. С.22).
   2 "Близ речки ставят верши" (IV, 1 стихотв. "Поля", 1908) (Пепел. С. 118). "Как желтые, грозные бивни, / Размытые в россыпь полей, -- / С откосов оскалились в ливни / Слои вековых мергелей" -- вторая строфа четвертой части стихотв. "Бродяга" (1906-1908) (Пепел. С.31).
   3 См. первые две строки второй строфы стихотв. "Праздник" (1908): "Контредансом, контредансом, / Завиваясь в "шинуаз"..." (Пепел. С.93).
   4 "Не из" дважды подчеркнуто.
   3 См. вторую строку пятой строфы стихотв. "Россия" (1908/1925): "Тучи -- взапуски. Небо -- взадуй..." (Пепел. С. 14).
   6 После слова "аристократов" есть примечание Зайцева: "(интеллигентов было написано и зачеркнуто: сверху надписано: аристократов. П.З.)".
   7 "Из себя" и "собою" -- дважды подчеркнуто.
   

III

Письмо по поводу напечатания романа "Маски"

Глубокоуважаемая товарищ Колесникова,

   Книгоиздательство "Зиф" просило меня сократить в романе "Маски" текст, чтобы он не превышал 25 печ. листов.
   В настоящее время это сокращение я произвел.
   По среднему подсчету в ремингтонном тексте было 654 страницы (не считая страниц с заглавием глав); считая печ. лист 40 000 букв в среднем за 23 страницы ремингтона, я насчитал в среднем 28 печ. листов и 10 страниц, т.е. 28 1/2 в среднем печ. листов. После сокращения по моему подсчету в 95 страниц ремингтонного текста осталось 549 страниц, т.е. 23 20/23 печ. лист: будем считать 24 печ. листа (не считая заглавий 10 глав).
   Ввиду интонационного принципа романа ("Маски" поэма, написанная дактилем, имеющая строчки и лишь для экономии места расставленная прозой). -- во многих местах расстав интонационных фраз уничтожен; главные паузы, подчеркивающие интонацию, остались; на счет уничтожения расстава -- главная экономия в тексте; но есть и сокращения.
   Ввиду особенности романа, я считал невозможным уничтожить всецело принцип расстава, ибо это для автора значит: написать вторично роман уже до последней точки художественно измеренный и взвешенный. Но полагаю, что экономия 23 20/2з печ. листа вместо 28 1/2 бывшего текста достаточная; ибо ведь контракт на 25 печ. листов. А здесь их меньше.
   Обращаюсь к Вам с покорной просьбой передать при сдаче рукописи в набор заведующему техникой печатанья мое письмо с указанием, как набирать, ибо экземпляр, над которым я работал, весь испещрен знаками (уничтожение расстава, правка текста, сокращения), а я не во всех знаках уверен. Кроме того: самое начертание строк (места с расставом) без указаний автора, как набирать и с чем считаться, представит некоторые затруднения. Опыт печатания моей ритмической прозы в "Федерации", в "Никит. Субботниках" показал: с объяснительным письмом набор идет гладко, а без -- ужасная путаница, вводящая в ненужный расход по исправлению корректуры; автор зарезан, если правила расстава и набора в принципе не объяснить заведующему печатанием.
   Итак, сердечно прошу Вас при сдаче рукописи передать письмо Заведующему техникой набора и при всех случаях до окончательного выпуска книги сохранить правленный экземпляр, ибо он -- уникум: я десять дней работал над ним. И перенос правки на имеющийся у меня экземпляр отнял бы у меня еще 10 лишних дней, которые заняты тем, что я спешно готовлю Вам "Начало века".
   Кстати о "Начале века".
   Рукопись готова на 3/4; в последней четверти недописано страниц 50; и вся она взывает к переработке. Ввиду слабого здоровья, ужасной усталости и 10-ти дней, вырванных у "Начала века" для переработки романа "Маски", я боюсь, что хвостик рукописи не успею докончить к 15 декабря (срок подачи по контракту); я просил бы отсрочить, обязуясь в крайний срок до 15 января 31 года представить рукопись.
   Если бы даже я и справился к 15-му декабря, ремингтонистка моя не успела бы набрать.
   Если кончу ранее 15 января работу, -- представлю.
   Осенью на случай опоздания на месяц я говорил об отсрочке с тов. Соловьевым; и он в принципе охотно шел на месячную отсрочку.
   В крайнем случае я мог бы представить 3/4 текста в готовом виде к 15-ому декабря без окончания, которое в переработке.
   Извиняюсь за столь длинное письмо.
   Остаюсь с уважением

Борис Бугаев (А.Белый)

   Кучино. 24 ноября 30 г.
   
   (РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21; машинописная копия). В единице есть и машинописная копия письма заведующему набором романа "Маски", с датой 24 ноября 1930. В нем Белый настаивает на важности принципа ритма и расстава в своей прозе и приводит много примеров, как нужно и как нельзя печатать текст романа. В письме он пишет:
   
   Считаю нужным поставить Вас в известность о некоторых приемах при наборе и правке моего романа "Маски", без которых и Вам, и мне не избежать лишних хлопот; мои указания продиктованы опытом. Печатая роман "Москва" (первый том) в "Федерации", я делал те же указания.
   1) Роман "Маски", не проза, а стихи, написанные размером '---/-'- - (дактилем), где каждый слог имеет звуковой эффект, так что слова "скорей", "видней" (два слога - -` / - 0 не звучат, как "скорее", "виднее" (---), где три слога. Подчиняя текст размеру, я произвольно для размера ставлю слова то сокращенными ("столетье"), то ставлю их без сокращения ("столетие"). Очень часто наборщики совсем не считаются с окончанием слов; и набирают, не вчитываясь в текст; тогда авторская правка сводится к перенабору всего; приходится делать тысячи лишних поправок, ибо нарушать ритм, значит калечить роман, а переправлять все равно, что набирать заново; это и дорого "Издательству", и лишний труд корректору, и рабочим.
   Вот почему я оговариваю заранее это необходимое условие текста: все внимание обращать на окончание слова; я пишу то "Иван Иваныч", то "Иван Иванович"; были случаи, что корректора выравнивали по одному принципу: то все по "ыч", то по -- "ович".
   Принцип здесь не формальный, а музыкальный: принцип произношения автором; набирать так, как стоит; коли "Сергевна" -- "Сергевна", а коль "Сергеевна", то "Сергеевна". Опыт с печатанием прошлых романов опять таки для избежания ненужных усилий заставляет меня оговорить и это.
   2) На иных двусмысленных словах я ставлю ударение "под боком"; или при первом упоминании фамилии ставлю "Тителев", чтобы не прочли "Титёлев".
   3) Стихи пишут расставом слов: короткими строчками; для экономии лишь места я сливаю строчки в непрерывность строки; но там, где стоит интонационный подчерк (голосовое подчеркивание), я выделяю интонацию графически; в предлагаемом тексте она во многом сокращена; и расстав строк упрощен; они слиты в непрерывную строку прозы; все же в ряде мест остался расстав; и опять-таки: опыт показал, что необходимо оговорить набор расстава: набирать его так, как набирают строфы стихов, сохраняя расстав автора, т.е. УЗОР СТРОК (начертательный) [следуют примеры. -- Публ.].
   Пишу это потому, что без оговорки наборщики часто, либо не считаясь с расставом, сливают его, нарушая интонацию автора; автор на это не может итти; для него это все равно, что набирать текст -- без знаков препинания; расстав слов для него -- пауза, особый, им введенный, знак интонации, падающий, подчеркивающий читателю куски фразы, как в строчке стихов.
   Иногда же наборщики, сохраняя расстав, произвольно меняют начертание строк; получается деформация; это то же, что строчки
   
   "Мой дядя самых честных правил,
   Когда не в шутку занемог" --
   
   расставить:
   
   "Мой дядя самых честных правил, когда не'
   В
   Шутку занемог"...
   
   Совершенно меняется интонация.
   Когда я печатал свои худож[ественные] произведения в "Федерации" или в "Никитинских Субботниках", я, отдавая рукопись, делал эти указания, ибо опыт показал: без них терпит, или АВТОР, или "ИЗДАТЕЛЬСТВО": "АВТОР" -- уничтожая, все им написанное; "ИЗДАТЕЛЬСТВО" -- перебирая заново текст.
   Форма моих романов вся рассчитана на рассказывающего автора, который передает свой голос расставом слов и ритмом (напевом). /.../ Извиняюсь, уважаемый товарищ, что удручаю Вас всеми этими подробностями; но набирать роман-поэму в 25 листов печатных -- не шутка /.../
   P.S. За оглавление "главок" я не стою; не стою за то, чтобы заглавие глав печаталось на отдельном листе; непременно на заглавном листе отметить, что "Маски" -- 2-ой том "Москвы".
   

IV

Переписка вокруг издания "Начало века"

   В начале 1931 рукопись "Начала века" была сдана в Государственное издательство художественной литературы (ГИХЛ) и долгое время оставалась там без движения. Осенью Белый получил следующий ответ на не дошедшее до нас письмо свое Василию Ивановичу Соловьеву (1890-1939), первому директору ГИХЛ'а:
   

Многоуважаемый Борис Николаевич!

   Простите, что с опозданием отвечаю на Ваше письмо.
   С первых же строк должен совершенно категорически заверить Вас, что решительно никаких оснований допускать мысль о каком-то особом (очевидно, отрицательном) отношении к Андрею Белому быть не может.
   Мы с интересом взялись за издание Ваших "Масок". Первые гранки Вы уже получили. В ближайшее время будет послана очередная порция, но что издание подвигается не так быстро, как бы это хотелось Вам и нам, объясняется обидим напряжением в издательском и полиграфическом деле.
   Точно так же и "Начало века" задерживается сейчас только редакцией. Думаю, что во второй половине ноября мы сможем договориться с Вами об окончательном тексте и тогда книга пойдет в производство немедленно.
   Надеюсь также, что Ваша работа над Гоголем даст нам возможность получить и эту обещанную рукопись своевременно.
   Если Вы извинялись за нервный тон письма, то я прошу извинения за сухой тон, но еще раз разрешите заверить, что мы делаем все возможное, чтобы Ваши книги вышли в наикратчайший срок.

С приветом,
[подпись Соловьева]

   (РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.340). Можно датировать письмо в связи с упоминанием гранок романа "Маски", которые Белый начал получать в октябре 1931: см. записку -- Л. 14 в этой же единице хранения.
   3 ноября 1931 Белый писал В.П. Полонскому: "7 месяцев рукопись лежала зарезанной цензурой, пока В.И. Соловьев ее не передал другому цензору, нашедшему, что книга вполне цензурна, но требует ретушей" (РГАЛИ. Ф.1328. Оп.1. Ед.хр.39; письмо опубл. с невероятным количеством ошибок в кн. "Перспектива-87" -- М., 1988. С.500). Белый занимался "ретушами" в феврале-мае 1932. 5 мая он представил в издательство первую часть заново "отремингтонированного" текста и написал И.А. Сацу, ранее сформулировавшему издательские требования к книге:
   

Глубокоуважаемый Игорь Александрович,

   я внимательно прошелся по списку Ваших указаний мне; и все, что мог, сделал, чтобы книга выглядела приемлемой; кроме того: я всюду особенно подчеркнул, 1) что описываемые факты отделены от нас 25-летием, 2) что приводимые мои макетцы взглядов -- отнюдь не показ моего "credo", a показ юношеских стремлений, часто курьезной путаницы, которой я не разделяю в настоящее время; 3) я "овнятил" кажущееся невнятным, что, увы, повело к разжевыванию и иногда к удлинению текста.
   Легче всего мне было изменить текст в смысле "цензурном"; но Вы не представляете себе, сколько возни мне пришлось затратить, чтобы художественно впаять новые варианты так, чтобы не видно было спешных и в художественном смысле пустых заплат.
   И тут была работа адская: я справился только с двумя главами; надеюсь к 10-му справиться с и 2-ой половиной; но раньше не могу; ведь изменение в одном месте взвевает изменение в 10 местах; рукопись моя стала и так во многих местах трудной для набора; ведь ужасно править по ремингтонному тексту; ряд страниц пришлось переписать от руки: что могла, переписала жена; частью переписывал я (у меня рука хуже). Машинки -- нет; отдавать в переписку и нет времени, и дорого.
   Но я надеюсь, что теперь текст не внушает недоумений.
   Чтобы подчеркнуть установку автора, я написал объяснительное предисловие; кроме того: ради архитектоники кое-что перенес из одного места в другое; и нумерация страниц стала иной. На всякий случай указываю Вам список страниц с изменением текста. Очень прошу передать тов. Копяткевичу, что через 3-4 дня принесу и обе последние главы; сегодня сдаю 1/2 работы. Медлительность от вынужденной художественной переработки, вытекающей из вставок; иначе рукопись будет в заплатах. Надеюсь, что вторично мне не придется производить этой усидчивой работы, -- тем более, что дел уйма; и главное: я должен отложить Гоголя, с которым так много возни.
   Обращаю Ваше внимание на следующие места. Стр. 1-15 (предисловие); стр.31, стр.51-70 (почти заново писанный отрывок "Студент Кобылинский", отводящий Эллиса от марксизма); стр.106; стр. 140-141, стр. 173-184 (в этой новой главке я соединил в одно ряд поправочных указаний, мне сделанных, руководствуясь тем, чтобы отделить прошлое от настоящего).
   Таковы поправки в первой главе.
   "Глава вторая".
   Начало второй главы пришлось все заново переработать, чтобы нужные изменения, указанные политредактурой, не казались заплатами; Вам или Елене Валериановые придется пробежать от стр. 185-222, от 207-219, 223-226; но полагаю, что теперь многие моменты всей книги объяснятся сами собой при помощи этих переработок (отношение к Мережковским, в частности); далее: в главках, рисующих чету Мережковских, обратите внимание на заплатки (вписки рукой) на страницах: 271, 273, 289, 290, 291, 292, 295, 297, 300, 301.
   Кроме того поправки 313, 340 (Боборыкин), 350, 353-354, 362, 368.
   Бели Вы пробежите отмеченные здесь страницы, то Вы увидите, какая кропотливая работа; это уже не снимание "пылинок", а в некотором смысле переработка книги в другую тональность; с правкой 3-ьей и 4-ой главы я тоже кончил; остается пересмотреть и художественно ретушировать. Надеюсь, что 9-10-го все будет готово.
   Остаюсь искренне уважающий и готовый к услугам.

Б.Бугаев

   P.S. Передайте Елене Валериановне содержание этого письма.
   
   (РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.131). Большой кусок из письма был опубликован А.В. Лавровым в комментариях к переизданию воспоминаний в 1990, с.556-557). В ГЛМ Ф.7. Оп.1. Ед.хр.35 также находим следующую записку, написанную на измятом клочке бумаги:
   

Глубокоуважаемый Игорь Александрович,

   я сдал рукопись "Начало века" т. Мартиросову. Вас -- не было. Остаюсь готовым к услугам

Борис Бугаев

   В ходе напечатания книги Белый получил предложение от редактора "Нового мира" опубликовать отрывки в журнале. Поздней весной 1933 он был вынужден писать Сацу:
   

Дорогой Игорь Александрович,

   я узнал от тов. Мартиросова, что у Вас рукопись моя "Начало Века". Ее еще сдавали в ремингтон. Ввиду того, что уже 1 1/2 месяца назад И.М. Тройский просил доставить ему рукопись, а В.И. Соловьев просит, чтобы текст рукописи был в последней редакции, то мне крайне необходимо, чтобы скорей был ремингтон и чтобы я мог перенести правку на рукопись, предназначаемую для "Нового Мира"; нельзя ли скорей ее вернуть. Остаюсь искренне уважающий

Б.Бугаев

(ГЛМ. Ф.7. Оп.1. Ед.хр.35).

   Два фрагмента из книги появились в No 7-8 журнала, а книга наконец вышла в свет во второй половине ноября 1933, почти через три года после того, как Белый сдал рукопись в издательство.
   

V

Белый -- В.В. Вишневскому

Глубокоуважаемый тов. Вишневский*,

   Я просто в отчаянии, что проклятый грипп (следствие простуды на вечере 15-го) приковал меня к дому, -- да так, что неуверен, смогу ли его ликвидировать к 22-ому. А я так мечтал послушать Вашу пьесу. Но -- не моя вина. Заключен дома; сижу с температурой; и, конечно, завтра было бы большим риском быть на Вашем чтении.
   Верьте, до чего это мне грустно.
   Остаюсь искренне опечаленный с глубоким уважением

Борис Бугаев (А.Белый)

   Москва. 18-го янв[аря] 33 г.
   * Простите, отчества Вашего не знаю.

(РГАЛИ. Ф.1038. Оп.1. Ед.хр.2621).

   В январе 1933 Белый участвовал в обсуждении структуры группкома ГИХЛ'а и был выбран в культурно-просветительскую секцию. 15 января состоялось его выступление в Доме Герцена с докладом "Гоголь и "Мертвые души" в постановке Художественного театра". На следующий день он заболел (прения были отложены до 26 января), из-за чего не мог присутствовать на чтении "Оптимистической трагедии" Всеволода Витальевича Вишневского (1900-1951).
   

VI

Письмо в издательство "Федерация"

В издательство "Федерация"

   Мне неприятно, что несколько гриппов и ряд дел, которые считал для себя обязательной нагрузкой в общественном порядке (6 отданных вечеров), две статьи для И.М. Тройского и т.д. уже полтора месяца выбили меня из рабочей колеи (работы для "Федерации") до такой степени, что с месяц я, главным образом, болею, а не работаю; иначе я бы во-время обратился к Вам с соответствующим заявлением, т.е. с просьбой о трехмесячной отсрочке срока подачи рукописи (считая ее до 1 апреля); повторяю: с ноябрьского пленума мне буквально не дают работать в Москве; я же работаю медленно, т.е. -- художественно.
   Не далее, как дней 8 назад, я говорил у И.М. Тройского с тов. Цыпиным о том, что нуждаюсь в отдыхе и прошу его, как заведующего "Федерацией", разрешить мне отсрочку. Он дал мне понять, что просимая отсрочка -- пустяк, не требующий размышлений.
   Но и в пустяках я требователен к себе, -- хотя бы для того, чтобы не получать заявлений вроде полученного.
   Сейчас я 1) едва двигаюсь (полубольной), 2) нахожусь при больной жене, в условиях, недопустимых для работы (без жилплощади, телефона и т.д.); мне даже нет возможности явиться самому в "Федерацию", ибо человек -- не машина, -- тем более, что я полагал, что объяснение, данное т.Цыпину, уже объяснение, а не формальное его выявление -- не слишком великая вещь, когда человек болен.
   К сожалению, я ошибся; поправлюсь, то поспешу исправить ошибку.
   Кроме того: считаю нужным заявить, что из 3000 рублей (25%), которые "Федерация" должна была мне уплатить при подписании договора (прошло 6 1/2 месяцев), я не дополучил 1200 рублей, которые мне нужны, чтобы восстановить силы свои и жены и смочь выполнить обязательство -- и при отсрочке; 4/5 работы мной выполнено уже 1 1/2 месяца назад.
   И: кроме того: я серьезно прошу "Федерацию" меня обеспечить бумагой и для ремингтона, и для писания (ибо я все черновики, многочисленные, пишу сам); до сих пор по ордерам "Федерации" или не выдавали бумаги, или давали негодную для работы.
   А дежурить днями при бумаге -- значит: не работать, этой роскоши я себе позволить не могу.
   Обязательство выполняемо при наличии бумаги, а коли ее не получаешь, то -- как же его выполнить?

Борис Бугаев (Андрей Белый)

   Москва. 18 февраля 1933 года.
   
   P.S. В присланном мне уведомлении неразборчива подпись, а потому отвечаю безлично. Разговаривая на днях с т.Цыпиным, я полагал, что разговариваю с Заведующим издательством "Федерация".
   P.P.S. Сообщаю, что мое имя и отчество

Б-о-р-и-с Н-и-к-о-л-а-е-в-и-ч

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21)

   Машинопись с пометами Зайцева. В конце письма Зайцев приписал следующее:
   
   Поводом для письма Бор[иса] Ник[олаевича] была официальная бумажка от и-ва "Федерация", написанная на бланке издательства:

13 февраля 1933 г.

А.БЕЛОМУ.
Уважаемый товарищ!

   Согласно заключенного 22/VIII договора за No1208 Вы должны были к 1/II-33 г. сдать из-ву 1 том Ваших мемуаров. До сего времени никакого материала мы от Вас не получали.
   Просьба поторопиться со сдачей рукописи и сообщить о причинах задержки ее.

Зав. из-вом Л.Шмит [Лазарь Шмит,
отчество его не помню. П.З.]
Секретарь Н.Свешникова

   К этому Зайцев дал другое примечание:
   
   ПРИМЕЧАНИЕ: 19 февраля 1933 г., когда я зашел к Бор.Ник. в Долгий, он -- с криком -- жаловался на издательство "Федерация". Показал мне полученную из канцелярии из-ва официальную бумажку, совершенно канцелярского, а не редакционного порядка. Бумажка всем своим тоном, содержанием -- и -- формой вызвала у него крик боли и негодования. Ответом на эту бумажку и является письмо Бор. Ник. Бугаева.
   "Н.Свешникова" -- техническая секретарша редакции из-ва "Федерация", это Нина Алексеевна Свешникова, работавшая еще в "Круге", при Воронском и Тихонове Ал.Ник. и хорошо знавшая Бор.Ник., хорошо и внимательно к нему относившаяся. Она знала, что Андрей Белый -- это Борис Николаевич Бугаев. Но она выполняла поручение начальства...
   

VII

Письмо Н. H. Накорякову, директору ГИХТРа

Москва, 33 года.
15 августа.

Глубокоуважаемый Николай Никандрович,

   Спешу Вам ответить на запросы ГИХЛ'а о том, имеются ли у меня книги, которые я мог бы предложить Вам в течение 33-34 годов. Последний запрос был от 3-го августа.
   Проживая на отдыхе в Коктебеле, я не мог на него ответить. Спешу Вас уведомить, что я мог бы предложить ГИХЛ'у издать трилогию моих воспоминаний: "На рубеже двух столетий" (последнее издание разошлось в месяц), "Начало века" (когда первое издание исчерпается) и 3-й том "Между двух революций". Последний том был дан мною "Федерации" в прошлом году летом, когда в ГИХЛ'е не было бумаги (до Вашего руководства ГИХЛ'ом, при тов.Копяткевиче).
   Чувствуя себя связанным с ГИХЛ'ом, я конечно отдал бы эту книгу Вам, уведомив "Федерацию" об этом -- при условии, если сам ГИХЛ выплатит "Федерации" 3000 рублей, данные ею в прошлом году в виде аванса мне. Это меня тем более устроило бы, что заведующий институтом Физметодов лечения в Коктебеле, д-р Славолюбов констатировал глубочайшее нервное истощение у меня и советовал мне на несколько месяцев воздержаться от лит-работы и всякой нагрузки, о чем имеется у меня свидетельство доктора.
   В ожидании Вашего ответа, остаюсь готовый к услугам

Борис Бугаев

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21. Машинописная копия)

   

VIII

Письмо в ГИХЛ по поводу "Мастерства Гоголя"

Глубокоуважаемая Клавдия Павловна,

   корректура книги "Мастерство Гоголя" была готова еще 1-го сентября; но посыльная девушка из "ГИХЛ'а" к сроку не явилась за ней; опоздание -- не по моей вине; ввиду болезни и всяческих "режимов" я пока сижу дома1; и возвращаю корректуру через посредство П.Н. Зайцева. Повторяю: опоздание -- не по моей вине. Примите уверение в совершенном уважении

Борис Бугаев Москва.

   3 сент[ября] 33 года.

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21)

   О книге "Мастерство Гоголя" см. прим.4 к письму No 65 Белого Зайцеву.
   1 28 августа 1933 Б.В. Томашевский писал М.С. Волошиной из Ленинграда: "Проезжая через Москву, посетили Бугаевых, Борис Николаевич все еще не оправился и по предписанию невропатолога посажен на строгий режим. Работать ему не позволено" (Пушкинский Дом. С.230). 16 сентября Белый писал Томашевским: "И в Москве я продолжаю заниматься тем же организованным бездельем, предписанным доктором, взявшим в ежовые рукавицы" (Там же. С.236).
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru