Березин Николай Ильич
В когтях халифа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мучения и пытки пленного европейца у фанатиков Судана.

  

Н. И. Березинъ.

Въ когтяхъ халифа.

Мученія и пытки плѣннаго европейца у фанатиковъ Судана.

СЪ ИЛЛЮСТРАЦІЯМИ.

ВТОРОЕ ИЗДАНІЕ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія т-на "Общественная Польза", Б. Подъяческая, 39.
1912.

  

ГЛАВА I.
Новый пророкъ.

   Почти въ самой серединѣ Африки лежитъ страна Дарфуръ или Дарфоръ. Лѣтъ двѣсти тому назадъ это была сильная держава туземнаго султана, которому принадлежали многіе окрестныя страны. Но правители сосѣдняго Египта, завоевавъ Нубію, присоединили въ 1874 г. къ Египту также и Дарфоръ и Экваторіальную провинцію. Эта провинція охватывала всѣ земли, лежащія по верховьямъ рѣки Нила до самаго озера Альбертъ-Ньянца. Хотя правители Египта не могли установить въ этой далекой и полудикой странѣ твердаго управленія, такъ что ихъ чиновники нерѣдко сильно обижали и разоряли народъ своими поборами, но все-таки страна эта понемногу становилась цивилизованной. Въ большихъ городахъ селились египетскіе и европейскіе купцы, а въ главномъ городѣ Хартумѣ жили даже консулы европейскихъ державъ, особые чиновники, служба которыхъ заключается въ томъ, чтобы оказывать всякое содѣйствіе и защиту людямъ своей страны. Такимъ образомъ европейскіе купцы и путешественники часто ѣздили по странѣ и въ случаѣ чего-либо всегда могли расчитывать на поддержку и покровительство. Вдоль многихъ дорогъ былъ даже проведенъ телеграфъ и ходила правильная почта. Арабскія мечети и христіанскія миссіонерскія церкви и школы при нихъ понемногу измѣняли дикіе и жестокіе обычаи жителей на лучшіе, и хотя разныя племена этой страны питали давнюю вражду другъ къ другу, однако египетское правительство все-таки успѣвало поддерживать порядокъ и спокойствіе. Такимъ образомъ казалось, что эта обширная и довольно многолюдная область съ плодородной землей и разными природными богатствами понемногу превратится въ такую, гдѣ люди будутъ жить лучше, чѣмъ они жили прежде, какъ почти внезапно фанатическое ученіе взволновало всю страну и на много лѣтъ ввергло ее въ жестокую борьбу и страданія.
   Вотъ какъ это случилось:
   На востокѣ среди мусульманъ всюду ходитъ легенда, что въ концѣ вѣковъ непремѣнно долженъ появиться изъ рода пророка Мохамеда человѣкъ, который поддержитъ мусульманскую вѣру и дастъ окончательную побѣду правдѣ. Онъ привлечетъ къ себѣ истинно вѣрующихъ, воцарится надъ всѣми мусульманскими странами и назовется Махди. Тогда передъ концомъ міра придетъ Деджаль или антихристъ и вступитъ въ борьбу съ Махди, но будетъ побѣжденъ и низверженъ въ преисподнюю. Въ священной книгѣ мусульманъ, въ Коранѣ, ничего не сказано о такомъ Махди. Эта сказка или легенда ходитъ изъ устъ въ уста, и когда людямъ становится почему-либо труднѣе жить, когда наступаетъ голодъ и заразныя болѣзни, какія-либо вредныя явленія природы, или несправедливость усиливается среди нихъ, они жадно начинаютъ желать перемѣны къ лучшему, и сказка эта оживаетъ среди суевѣрныхъ и невѣжественныхъ жителей мусульманскихъ странъ. Вѣру въ нее сильно подогрѣваетъ еще религіозный и племенной фанатизмъ. Полудикіе жители многихъ мусульманскихъ странъ, куда проникли европейцы, не любятъ ихъ. Съ одной стороны они видятъ, что европейцы превосходятъ ихъ своими знаніями и силами, которыя позволяютъ европейцамъ властвовать надъ ними и получать изъ этой власти выгоды, а съ другой стороны они хотятъ вѣрить, что ихъ вѣра самая лучшая, и что уже по одной этой причинѣ не европейцы, а они, "правовѣрные", должны быть господами на землѣ. Къ этому надо еще прибавить, что европейцы нерѣдко настолько презираютъ туземцовъ, что позволяютъ себѣ обращаться съ ними грубо, жестоко и всевозможными средствами извлекаютъ изъ нихъ выгоды. Такимъ образомъ не вѣра вызываетъ эту вражду, а притѣсненія и всякія несправедливости и жестокости. Въ вѣрѣ же угнетенные люди часто находятъ опору для своего негодованія и ненависти, и чѣмъ такіе люди невѣжественнѣе, тѣмъ болѣе ненависть ихъ неразборчива и слѣпа. Это и есть фанатизмъ. Такой фанатизмъ часто еще подогрѣвается племеннымъ различіемъ.
   Все это случилось и въ восточномъ Суданѣ, Здѣсь въ 1881 вспыхнуло возстаніе, поднятое Мохамедомъ Ахмедъ ибнъ Аблуллахи. Этотъ Мохамедъ родился въ Донголѣ, въ бѣдной, почти безвѣстной семьѣ, члены которой, однако, утверждали, что они происходятъ по прямой линіи отъ самого пророка Мохамеда. Отецъ его вскорѣ умеръ, и мальчикъ, уже умѣвшій читать Коранъ и писать, продолжалъ поучаться мудрости своей религіи у одного извѣстнаго въ то время учителя. Возмужавъ, онъ поступилъ въ секту Саманіа, во главѣ которой стоялъ ученый Шейхъ Мохамедъ Шерифъ, и вскорѣ уже у послѣдняго не было вѣрнѣе и прилежнѣе ученика, какъ молодой Мохамедъ.
   Оставаясь въ сношеніяхъ со своимъ учителемъ, Мохамедъ поселился на маленькомъ островѣ Абба среди Бѣлаго Нила. Здѣсь онъ выкопалъ себѣ въ крутомъ берегу рѣки пещеру и жилъ настоящимъ отшельникомъ, нерѣдко по нѣскольку дней не принимая пищи и не показываясь на свѣтъ. Приношенія сосѣдей и милостыня проѣзжавшихъ по рѣкѣ лодочниковъ и купцовъ доставляли средства къ жизни ему самому и ученикамъ, которые стали вскорѣ собираться вокругъ него. Вскорѣ одно ничтожное обстоятельство поссорило Мохамеда съ его учителемъ. Этотъ послѣдній, собираясь отпраздновать какой то семейный праздникъ, разрѣшилъ на этотъ случай пляски и пѣніе. Молодой отшельникъ возсталъ противъ этого и былъ, конечно, призванъ къ отвѣту разгнѣваннымъ старикомъ. Онъ явился и просилъ прощенія въ самыхъ униженныхъ выраженіяхъ, но учитель, желая предупредить дальнѣйшіе случаи непослушанія, прогналъ его и даже исключилъ изъ своей секты. Пораженный этой строгостью, отшельникъ ушелъ, но затѣмъ, надѣвъ себѣ на шею шебу, -- деревянную вилку, въ которой въ Суданѣ водятъ невольниковъ, и, посыпавъ себѣ главу пепломъ, въ одеждѣ кающагося вновь явился къ своему учителю, умоляя о прощеніи. Отвергнутый вновь, онъ въ состояніи полнаго отчаянія вернулся на свой островъ. Новая попытка къ примиренію тоже не имѣла успѣха:
   "Прочь отъ меня, измѣнникъ, презрѣнный донголецъ!" -- крикнулъ ему Мохамедъ Шерифъ, "ты, не боящійся Бога и оскорбляющій его ставленниковъ; правду видно говоритъ пословица, что донголецъ -- чортъ, обтянутый кожей человѣка. Ступай, тебѣ нѣтъ прощенія во вѣки вѣковъ!"
   Молча, со склоненной головой и на колѣняхъ выслушалъ отшельникъ Мохамедъ Ахметъ эту суровую рѣчь. Медленно поднялся онъ съ земли, глотая слезы обиды и гнѣва, и удалился. Вернувшись домой, онъ послалъ одного изъ своихъ учениковъ къ начальнику другой секты или ордена, прося принять его въ число членовъ и получилъ немедленное согласіе. Между этими мусульманскими монашескими орденами существовало извѣстное соперничество, и вотъ почему глава второго ордена такъ охотно принималъ къ себѣ отверженнаго Мохамедъ Ахмета. Прослышавъ объ этомъ, старый учитель, послалъ увѣдомить отшельника, чтобы тотъ явился къ нему для примиренія, но тутъ роли перемѣнились, и Мохамедъ Ахметъ гордо отвѣтилъ, что не чувствуетъ за собой никакой вины, прибавивъ въ насмѣшку, что присутствіе такого презрѣннаго донгольца, какимъ былъ онъ, могло бы омрачить свѣтлое собраніе, окружающее великаго ученаго.
   Это ничтожное событіе имѣло громадныя по слѣдствія. Никогда еще не бывало, чтобы подчиненный ордену шейхъ осмѣлился отвергнуть прощеніе своего духовнаго отца и наставника. Слава объ отшельникѣ, который возсталъ на защиту чистоты вѣры и потерпѣлъ за это поруганіе, разнеслась по всему Судану. Хитрому Мохамедъ Ахмету это только и было нужно.
   И вотъ на островъ Абба, на поклоненіе святому мужу, стали стекаться толпы народа. Приходили бѣдные, приходили и богатые; богатые являлись съ дарами, которые онъ тутъ же на ихъ глазахъ раздавалъ бѣднымъ. Это еще болѣе увеличило стеченіе народа, и такъ какъ ни одинъ бѣдный не уходилъ отъ него безъ подачки, то слава о его святости, безкорыстіи и любви къ бѣдному народу распространилась всюду. Вскорѣ этотъ ловкій человѣкъ предпринялъ путешествіе въ Кордофанъ съ цѣлью развѣдать, насколько велика слава и почтеніе къ нему среди народа. Здѣсь онъ вошелъ въ сношеніе съ разными лицами и вскорѣ сталъ распространять чрезъ нихъ грамоты, въ которыхъ убѣждалъ правовѣрныхъ ополчиться на защиту вѣры.
   Въ это время къ нему присоединился нѣкто Абдуллахи, человѣкъ, котораго судьба вскорѣ вознесла изъ нищеты и униженія до высшей точки могущества и славы. Это былъ нищій безграмотный арабъ. Отецъ его со всей семьей отправился на богомолье въ Мекку, но добравшись до Нила, захворалъ и передъ смертью завѣщалъ сыну выполнить это намѣреніе, а въ случаѣ невозможности -- поступить въ какой-нибудь монашескій орденъ. Прослышавъ о святости отшельника съ острова Абба, Абдуллахи рѣшилъ отправиться къ нему и упросить принять его въ члены братіи. Много лѣтъ спустя этотъ Абдуллахи, теперь уже Абдуллахи ибнъ Сеидъ-Мохамедъ Халифетъ эль-Махди, всемогущій халифъ и намѣстникъ пророка на землѣ, развалясь на рѣзномъ ангаребѣ {Деревянный низкій диванъ, на которомъ въ Суданѣ сидятъ, скрестивъ ноги.}, покрытомъ пальмовой циновкой, разсказывалъ въ своемъ дворцѣ въ Онъ-Дерманѣ среди безмолвія ночи плѣнному Златану-пашѣ любопытную повѣсть своей юности:
   "Ахъ, какое тяжелое это было для меня время. Я пустился въ путь, и все мое имущество состояло изъ одного осла, спина котораго была въ добавокъ ко всему поранена, такъ что я даже не могъ ѣхать на немъ верхомъ. Одежда моя состояла изъ одной бумажной рубахи. Наше племя пользовалось дурной славой, и потому, когда я спрашивалъ встрѣчныхъ, гдѣ мнѣ найти Махди, котораго тогда называли еще просто Мохамедъ Ахметомъ, то люди подозрительно осматривали меня и задавали мнѣ вопросъ, что мнѣ отъ него надо. Въ одной деревнѣ у меня едва не отняли осла. Блуждая часто безъ дороги, пропитываясь милостыней, я наконецъ добрался до Махди, и когда узрѣлъ его свѣтлое лицо, то забылъ всѣ свои страданія. Я видѣлъ только его, слышалъ только его и долженъ былъ собрать все свое мужество, прежде чѣмъ рѣшился сказать ему слово. Я разсказалъ ему о своей семьѣ, описалъ свое положеніе и во имя Бога и Его пророка умолялъ принять меня въ.число его учениковъ. Онъ снизошелъ до меня и подалъ мнѣ руку, которую я благоговѣйно поцѣловалъ и тутъ же принесъ ему клятву въ вѣрности. И я сдержалъ ее, пока смерть, которая ждетъ всѣхъ насъ, и къ которой правовѣрный долженъ быть всегда готовъ, не настигла дорогого учителя"!
   "Послѣ этой клятвы, -- продолжалъ свой разсказъ всемогущій халифъ, -- Махди поручилъ меня своему ученику Али: -- "вы теперь братья, -- сказалъ онъ, -- помогайте другъ другу и уповайте на Бога. Ты же, Абдуллахи, слушайся брата".-- И вотъ мы жили вмѣстѣ въ тѣсной соломенной хижинѣ, гдѣ на ночь едва помѣщались оба; днемъ мы работали и творили постъ и молитву. Внезапно я тяжело захворалъ. Названный братъ заботился обо мнѣ. Онъ ходилъ каждый день на рѣку за водой и приносилъ мнѣ пищу. Однажды вечеромъ онъ не явился, и вскорѣ я узналъ отъ братіи, что на рѣкѣ его схватилъ крокодилъ и, хотя сбѣжавшіеся люди кинулись на чудовище, но успѣли вырвать изъ пасти его лишь изувѣченный трупъ -- Богъ да сжалится надъ нимъ и да проститъ ему его прегрѣшенія!"
   "Этотъ случай обратилъ на меня, презрѣннаго, вниманіе Махди. Однажды вечеромъ онъ вошелъ въ мою убогую хижину. Я былъ такъ слабъ, что не могъ подняться. Онъ сѣлъ у моего изголовья и подалъ мнѣ чашу изъ тыквы съ прохладительнымъ питьемъ:-- "пей, -- сказалъ онъ, -- это тебя подкрѣпитъ, уповай на Бога." -- Вскорѣ посланные имъ ученики перенесли меня въ хижину по сосѣдству съ его соломенной кровлей. Съ тѣхъ поръ какъ я принялъ питье изъ его рукъ, я сталъ быстро поправляться. Съ этой поры я видѣлъ Махди ежедневно. Онъ былъ свѣтъ моихъ очей, миръ моей души.-- "Уповай на Бога!" -- говорилъ онъ мнѣ часто. Вскорѣ онъ сталъ навѣщать меня, бесѣдовалъ со мной и наконецъ открылъ мнѣ великую и таинственную истину: самъ Богъ назначилъ ему быть Махди и посвятилъ его въ этотъ санъ въ присутствіи пророка и святыхъ. Но и безъ его словъ я уже давно догадался, что онъ посланникъ Божій, ожидаемый учитель -- махди эль Монтесеръ!"
   Такъ разсказывалъ плѣнному Златину-пашѣ халифъ Абдуллахи о томъ, какъ загорѣлась эта искра, отъ которой вскорѣ полъ-Африки запылало страшнымъ пожаромъ.
   Всеобщее поклоненіе мало по малу пробудило въ душѣ честолюбиваго Мохамедъ Ахмета широкіе замыслы. Понемногу онъ сталъ открывать своимъ ученикамъ свое великое назначеніе возстановить попранное ученіе пророка и просилъ у нихъ содѣйствіе себѣ, рабу божьему, которому это предписано свыше. Такъ какъ Абдуллахи былъ родомъ изъ далекаго Дарфора, то Мохамедъ Ахметъ ловко разсчиталъ, что черезъ него ему открывается возможность получить помощь и поддержку изъ этой отдаленной области. Съ этой цѣлью онъ приблизилъ его къ себѣ и отличалъ среди другихъ учениковъ.
   Обширныя связи и тайныя сношенія съ разными туземными шейхами, купцами и даже лицами, поставленными во главѣ разныхъ областей самимъ правительствомъ, позволили будущему пророку собрать точныя свѣдѣнія о настроеніи народа. Онъ хорошо зналъ, что простой бѣдный народъ сильно ожесточенъ противъ египетскихъ чиновниковъ, которые за большія взятки взваливали все бремя налоговъ съ богатыхъ на бѣдныхъ. Сверхъ того при сборѣ податей эти чиновники, обходя вмѣстѣ съ отрядами солдатъ селенія, взимали съ жителей гораздо болѣе, чѣмъ слѣдовало по закону. Этотъ избытокъ они дѣлили между собою и смотрѣли сквозь пальцы на грабежи и своевольство солдатъ. Бѣдному человѣку невозможно было найти правосудіе на нихъ, потому что чиновники не давали хода жалобамъ, или же кади, туземные судьи, бывшіе за одно съ ними, приговаривали жалобщиковъ къ суровымъ наказаніямъ. Кромѣ мѣстныхъ чиновниковъ на службѣ у правительства было не мало европейскихъ офицеровъ. Махди зналъ, что туземные солдаты были недовольны ими, роптали на суровую дисциплину и запрещенія обычныхъ поборовъ. Такъ какъ онъ выставлялъ себя защитникомъ бѣднаго народа противъ чиновниковъ и дружившихъ съ ними богатыхъ купцовъ и шейховъ, а безъ содѣйствія этихъ послѣднихъ онъ не могъ разсчитывать на успѣхъ своихъ замысловъ, то онъ съумѣлъ склонить ихъ на свою сторону, частью увѣщаніями, основанными на вѣрѣ, частью обѣщаніями поставить ихъ во главѣ разныхъ областей, гдѣ отцы и дѣды ихъ еще недавно были независимыми султанами. Сюда примѣшалось еще одно обстоятельство. Египетское правительство, во главѣ котораго стояли чиновники изъ европейцовъ, упразднило рабство. Между тѣмъ магометанская религія разрѣшаетъ его, и жители Нубіи, Сенаара, Дарфора и Кордофана, проживая по сосѣдству съ густонаселенными негритянскими областями по верхнему Нилу, съ давнихъ поръ привыкли получать оттуда толпы рабовъ, которые пасли скотъ и воздѣлывали поля. Арабскіе работорговцы извлекали изъ этой торговли большіе барыши. Поэтому запрещеніе такой торговли возбудило сильное неудовольствіе противъ египетскаго правительства не только среди торговцевъ рабами, но и среди разныхъ арабскихъ племенъ, жившихъ земледѣліемъ и скотоводствомъ.
   Это неудовольствіе противъ правительства и ненависть къ чиновникамъ вызывали тамъ и сямъ мелкіе возстанія и безпорядки, которые всегда удавалось легко подавить, потому что все населеніе восточнаго Судана дѣлилось на многія арабскія племена. Эти племена находились всегда во враждѣ другъ съ другомъ: грабежи сосѣдей, уводъ скота, завладѣніе пашнями и урожаемъ не прекращались между ними никогда и, продолжаясь съ давнихъ поръ, вызывали вѣчную вражду. Можно ли было какъ-нибудь соединить эти племена и побудить ихъ, забывъ вражду и ссоры, единодушно возстать противъ притѣснителей? Можно было, и ловкій Мохамедъ Ахметъ нашелъ это средство.
  

ГЛАВА II.
Возстаніе Махди.

   Слухи о стеченіи богомольцевъ на островъ Абба, о тайныхъ проискахъ и намѣреніяхъ Мохамедъ-Ахмета достигли вскорѣ до египетскаго губернатора Реуфъ-паши въ Хартумѣ. Онъ, конечно, понялъ, что можетъ произойти изъ того, и рѣшилъ такъ или иначе захватить отшельника и сдѣлать его безвреднымъ. Не желая волновать народъ, онъ послалъ на островъ Абба одного своего чиновника съ пароходомъ, поручивъ ему уговорить Мохамедъ Ахмета пріѣхать добровольно въ Хартумъ. Явившись къ отшельнику, этотъ чиновникъ повелъ рѣчь издалека, сталъ говорить о толкахъ и волненіяхъ въ народѣ и въ заключеніе пригласилъ Мохамедъ Ахмета отправиться съ нимъ на пароходъ и затѣмъ въ Хартумъ, чтобы оправдаться передъ пашой. Не успѣлъ чиновникъ окончить свою рѣчь, какъ Мохамедъ Ахметъ въ дикой ярости вскочилъ съ земли и, ударивъ себя въ грудь рукой, гордо и властно вскричалъ:
   "По милости Бога и пророка я господинъ этой земли! Никогда нога моя не будетъ въ Хартумѣ, и никакія силы не заставятъ меня дать отвѣтъ кому-либо на землѣ! Передай это своему пашѣ"!
   Испуганный чиновникъ пытался вкрадчивыми рѣчами успокоить новаго пророка, но тщетно. Махди былъ уже оповѣщенъ тайными друзьями о намѣреніяхъ наши и теперь, подготовивъ все и уговорившись со своими послѣдователями, открыто поднялъ мятежъ. Едва чиновникъ уѣхалъ какъ Махди разослалъ во всѣ концы пословъ съ грамотами, въ которыхъ просилъ своихъ тайныхъ приверженцевъ быть готовыми начать "джихадъ" -- войну за вѣру, и тотчасъ вооружилъ своихъ приближенныхъ.
   Черезъ нѣсколько дней пароходъ "Измаилія" высадилъ на островъ Абба отрядъ египетскихъ солдатъ, которому было приказано схватить бунтовщика силой. Темною ночью солдаты, раздѣлившись на два отряда, двинулись по топкой болотистой почвѣ острова, покрытой камышомъ и высокой травой, къ селенію Махди. Но предупрежденный вновь своими друзьями, онъ уже заранѣе покинулъ со своими учениками и послѣдователями соломенныя хижины и ожидалъ врага, притаившись за стѣною густой растительности. Наканунѣ онъ разсказалъ своимъ послѣдователямъ, что ему было видѣніе: самъ пророкъ спустился къ нему съ неба, приказалъ ему взяться за оружіе въ защиту вѣры и предсказалъ вѣрный успѣхъ, а тѣхъ, кто падетъ въ бою, обѣщалъ на крыльяхъ ангеловъ унести въ рай. Этими разсказами Махди до такой степени разжегъ въ своихъ послѣдователяхъ религіозный фанатизмъ, что они, какъ тигры, едва сдерживали себя, ожидая сигнала кинуться на врага.
   Между тѣмъ солдаты, проплутавъ нѣкоторое время по незнанію дороги, наконецъ, добрались до селенія и, полагая, что враги, не подозрѣвая ничего, мирно спятъ подъ соломенными кровлями, открыли огонь, но, не видя ничего въ темнотѣ, поражали своихъ же, подкравшихся съ другой стороны. Воспользовавшись этимъ смятеніемъ, воины Махди выскочили изъ засады, съ дикимъ ревомъ кинулись на смущенныхъ солдатъ, и черезъ нѣсколько мгновеній безчеловѣчной рѣзни солдаты кинулись въ разсыпную, преслѣдуемые по пятамъ разъяренными махдистами. Лишь немногіе изъ нихъ спаслись на пароходъ, капитанъ котораго, до смерти испуганный этой катастрофой, немедленно отплылъ прочь
   Ликуя собрались побѣдители вокругъ своего вождя. Почти никто изъ нихъ не палъ въ свалкѣ, лишь самъ Махди получилъ легкую рану, которую ему сейчасъ же перевязалъ ни на шагъ не отстававшій отъ него Абдуллахи, дабы послѣдователи, которые считали своего пророка неуязвимымъ, не замѣтили ея.
   Несмотря на этотъ успѣхъ, люди колебались пристать къ пророку, опасаясь наказанія. Оставаться на островѣ было небезопасно, и потому Махди съ толпой своихъ послѣдователей двинулся вглубь Кордофана.
   На пути къ нему приставали новые приверженцы, но вліятельные купцы и шейхи продолжали колебаться. Между тѣмъ по небрежности правителей, отряды войскъ, посылаемые въ догонку за уходящей толпой мятежниковъ, терпѣли пораженіе за пораженіемъ. Эти удачи позволяли приверженцамъ пророка распространять невѣроятные разсказы о чудесахъ толпы ангеловъ, спускаясь съ неба, прогоняли враговъ, вражескія пули безъ вреда падали у ногъ махдистовъ или возвращались назадъ, поражая преслѣдователей, святые и самъ пророкъ являлись и бесѣдовали въ тиши ночей съ Махди, подавая ему совѣтъ и помощь. Удалившись въ неприступныя горы, Махди разсылалъ во всѣ стороны гонцовъ, волнуя народъ и призывая его къ священной войнѣ. Зная жадность и религіозный фанатизмъ арабовъ, онъ сулилъ однимъ четыре пятыхъ будущей добычи, другимъ -- мученическій вѣнецъ и вѣчныя радости рая. Но положеніе его было очень опасное. Люди его были плохо вооружены и, уходя съ женами, съ дѣтьми, со всѣмъ скарбомъ отъ непріятеля, они терпѣли голодъ и лишенія.
   Правда, къ нему приносили подарки и разныя приношенія, но онъ продолжалъ раздавать ихъ тѣмъ бѣднякамъ, которые отовсюду стекались къ нему въ надеждѣ на помощь. Между тѣмъ на его изнуренный, изголодавшійся отрядъ двигалась шеститысячная армія египтянъ. Армія эта, заранѣе увѣренная въ побѣдѣ, шла не соблюдая никакихъ предосторожностей, и вотъ въ одну ночь, когда солдаты залегли спать, даже не укрѣпивъ своего лагеря, полунагіе, изнуренные болѣзнями, но доведенные проповѣдями пророка до бѣшенства махдисты ворвались въ него.
   Трудно изобразить картину дикой сумятицы и рѣзни, продолжавшейся до утра. Паша, начальникъ отряда и другіе офицеры были полуодѣтые заколоты на порогѣ палатки. Кругомъ валялись трупы, пронзенные копьями, кровь, дымясь, струилась по землѣ, въ чащѣ лѣса кругомъ раздавались вопли настигаемыхъ жертвъ, и съ одного конца лагеря до другого перекатывались побѣдные крики махдистовъ, съ торжествомъ грабившихъ и тащившихъ во всѣ стороны добычу.
   Всѣ дикіе и полудикіе народы приписываютъ удачу помощи сверхъественной силы. Что же подумали полуцивилизованныя племена Судана, когда разнеслась вѣсть, что безвѣстный нищій, отшельникъ, съ горстью голодныхъ оборванныхъ приверженцевъ одерживалъ одну побѣду за другой? И такъ, стало быть, онъ въ самомъ дѣлѣ пророкъ, ожидаемый Махди эль Монтесеръ, и говорилъ истину, внушенную свыше, когда призывалъ правовѣрныхъ къ возстанію.
   Шесть тысячъ скорострѣльныхъ ружей, пушки, запасы зарядовъ, лошади и верблюды, даже деньги -- все было у него теперь въ рукахъ, и какъ одинъ человѣкъ поднялся весь Кордофанъ. Щедро раздавая направо и налѣво подарки шейхамъ разныхъ племенъ, Махди привлекалъ ихъ къ себѣ и чрезъ нихъ распространялъ пламя возстанія все дальше и дальше. Одно племя за другимъ съ женами и дѣтьми приходили къ нему. Шайки его приверженцевъ, подкрѣпленные мѣстными жителями, всюду избивали египетскіе гарнизоны, забирали скопленные въ складахъ оружіе и запасы и избивали всѣхъ, кто еще оставался вѣренъ правительству. Кочевыя племена арабовъ, заслышавъ о войнѣ и грабежѣ, приходили издалека и сливались съ высоко поднявшейся волной мятежа. Прежніе работорговцы, преступники, всякіе разорившіеся люди толпились въ станѣ Махди, стараясь извлечь какую-нибудь выгоду изъ этихъ событій; и всѣ эти люди заодно съ полоумными фанатиками и ближайшими друзьями Махди изо всѣхъ силъ раздували религіозныя чувства толпы, которую только съ помощью этой силы можно было воодушевить на дальнѣйшую борьбу. А борьба была еще не кончена.

[]

   Теперь, когда весь Суданъ былъ объятъ возстаніемъ, египетское правительство поняло всю опасность этого движенія. Но даже опасеніе потерять весь Суданъ не заставило правителей дѣйствовать обдуманно. Наскоро была собрана армія въ 10.000 человѣкъ, во главѣ которой былъ поставленъ англичанинъ Гиксъ-паша съ кучкой европейскихъ офицеровъ. Къ арміи былъ присоединенъ обозъ изъ 6000 верблюдовъ съ запасами боевыхъ снарядовъ и съѣстныхъ припасовъ, такъ какъ предстояло идти по разоренной странѣ. На свое несчастье Гиксъ-паша выбралъ дорогу, которая шла по лѣсистой мѣстности, гдѣ было мало воды и армія его не могла какъ слѣдуетъ развернуться. Утромъ 4 ноября 1883 г. Гиксъ-паша покинулъ лагерь, гдѣ солдаты его провели ночь, страдая отъ жажды. Войско его выстроилось четвероугольникомъ, помѣстивъ въ средину весь обозъ и больныхъ, но не прошло оно по густому лѣсу и мили, какъ было окружено 100.000 арміей махдистовъ, которые прорвали ряды солдатъ, вторглись въ средину колонны и, приведя всѣхъ и все въ смятеніе, произвели настоящую бойню. Лишь немногіе европейскіе офицеры и часть турецкой конницы, столпившись вокругъ ствола гигантскаго баобаба, храбро защищались отъ напиравшихъ со всѣхъ сторонъ враговъ. Но что могла сдѣлать эта кучка! Опьяненные побѣдой, разъяренные видомъ крови, махдисты или дервиши, словно звѣри кидались впередъ, и градъ тонкихъ копій съ широкимъ лезвіемъ вносилъ страшное опустошеніе въ ряды сопротивлявшихся, пока не палъ послѣдній воинъ. Тамъ и сямъ среди порохового дыма виднѣлись кучки солдатъ, которые, сгрудившись, дорогой цѣной продавали свою жизнь. Коварные враги предлагали имъ пощаду, но едва лишь они складывали оружіе, какъ жаждавшіе новыхъ убійствъ и новой крови дервиши съ остервенѣніемъ кидались на безоружныхъ и рубили этихъ "невѣрныхъ собакъ" безъ пощады. Головы офицеровъ, отдѣленныя отъ туловищъ, были поднесены въ окровавленныхъ фартукахъ самому Махди. Мало кто спасся изъ этой рѣзни.

[]

   Трудно описать то дикое великолѣпіе, съ которымъ Махди и его побѣдоносныя полчища совершили свой тріумфальный въѣздъ въ Эль-Обеидъ, столицу Кордофана. Всюду, гдѣ онъ проходилъ, люди падали передъ нимъ ницъ, какъ предъ божествомъ. Отъ береговъ Краснаго моря и до границъ Вадаи все подчинилось ему, и всѣ удивлялись человѣку, совершившему столько чудесъ.
   Послѣднимъ крупнымъ успѣхомъ возстанія Махди было взятіе города Хартума, столицы всѣхъ египетскихъ областей Судана. Этотъ городъ стоитъ при сліяніи Бѣлаго и Голубого Нила и, благодаря такому выгодному положенію, служитъ главнымъ складомъ для товаровъ, привозимыхъ сюда изъ Даръ-Фора, Кордофана, Сеннара, Бахръ-Газала и Экваторіальной провинціи. Потому то въ немъ много жителей, значительная часть которыхъ купцы, ведущіе торговлю съ Египтомъ. Здѣсь же мѣстопребываніе губернатора и его чиновниковъ, стоятъ войска, и живутъ консулы европейскихъ державъ, обязанныхъ вступаться за интересы европейскихъ служащихъ, путешественниковъ и купцовъ. Словомъ, Хартумъ самый большой и важный городъ на Нилѣ внѣ Египта.
   Когда возстаніе Махди приняло обширные размѣры, египетское правительство, не зная, что предпринять, рѣшило вызвать изъ Англіи и назначить главнымъ правителемъ областей Судана Гордона-пашу, англійскаго генерала, который нѣсколько лѣтъ до того занималъ эту должность и сумѣлъ своею храбростью, прямотою и защитой бѣдной части населенія отъ притѣсненія чиновниковъ заслужить любовь жителей Судана. Прибытіе Гордона-паши внушило всѣмъ надежду на лучшее будущее и вдохнуло въ гарнизонъ мужество, которое уже начало колебаться въ виду разныхъ разсказовъ о дервишахъ и ихъ вождѣ. Городъ былъ плохо укрѣпленъ, солдатъ и запасовъ было собрано мало, и единственное спасеніе заключалось въ своевременномъ прибытіи подкрѣпленій. Въ надеждѣ на нихъ многіе жители, и въ томъ числѣ консулы европейскихъ державъ, остались въ городѣ, рѣшивъ выдержать осаду. Вскорѣ вдали показались первые ряды дервишей; толпы ихъ прибывали съ каждымъ днемъ, пока плотное кольцо вражескаго войска не облегло со всѣхъ сторонъ городъ. Гарнизонъ ободряемый Гордономъ-пашей, успѣшно отбилъ нѣсколько яростныхъ приступовъ, но дни проходили за днями, припасы подходили къ концу, а помощь не приходила. Въ тщетной надеждѣ толпились жители несчастнаго города ежедневно на берегу Бѣлаго Нила, ожидая, что вотъ вотъ мелькнетъ вдали дымокъ приближающихся пароходовъ, раздадутся свистки и запестрѣютъ на палубѣ красные мундиры англійскихъ солдатъ. Вскорѣ наступилъ голодъ. со всѣми его ужасными послѣдствіями, надежды защитниковъ таяли, а вмѣстѣ съ этимъ падало мужество гарнизона. Словамъ Гордона уже не вѣрили, въ мрачномъ отчаяніи люди ожидали неизбѣжную участь и опустили руки. Голодная стража по ночамъ плохо держала караулъ, изнуренные солдаты не чинили поврежденій, причиняемыхъ непріятельскими снарядами, среди нихъ уже начинала подымать голову измѣна. Наступила зловѣщая ночь съ 25 на 26 января.
   Городъ лежалъ при рѣкѣ, и стѣны его подходили къ самому берегу. Въ мѣсяцы, когда воды Нила вздымались высоко надъ обычнымъ уровнемъ, мѣсто это было неприступно. Но въ это время года уровень рѣки падалъ, берега обнажались, и въ городъ было нетрудно проникнуть, обойдя по колѣно въ водѣ городскія укрѣпленія. Къ несчастью защитники города почему-то никакъ не ожидали нападенія съ этой стороны, но враги послѣ нѣсколькихъ тщетныхъ попытокъ взять городъ, взобравшись на его стѣны, вскорѣ замѣтили это слабое мѣсто и рѣшили воспользоваться ошибкой гарнизона.
   Во мракѣ наступающаго утра сильный отрядъ дервишей безъ шума подошелъ къ берегу, вошелъ въ рѣку и, обогнувъ стѣны ворвался въ городъ, въ то время какъ остальная часть нападающихъ кинулась на стѣны съ цѣлью привлечь на себя вниманіе гарнизона. Эта уловка вполнѣ достигла цѣли. Увидѣвъ врага въ тылу, солдаты въ паническомъ страхѣ толпами устремились прочь, открывъ дорогу врагу; другіе бросали оружіе и сдавались, умоляя о пощадѣ. Отборная часть дервишей кинулась во дворецъ, гдѣ жилъ Гордонъ-паша, и гдѣ по распространившимся среди нихъ слухамъ, будто бы были сложены несмѣтныя сокровища.
   Во мгновеніе ока слуги, спавшіе въ переднихъ комнатахъ, были перебиты, и кучка нападавшихъ ворвалась въ покой Гордона-паши. Здѣсь наверху крутой лѣстницы ихъ встрѣтилъ Гордонъ и его вѣрный слуга. Говорятъ, что онъ отчаянно сопротивлялся и лишь послѣ того, какъ отъ руки его пали передніе ряды убійцъ, и вся лѣстница была залита потоками крови и покрыта трупами, ожесточеннымъ врагамъ удалось мѣткими ударами копій поразить обоихъ защищавшихся смѣльчаковъ на смерть. Съ яростнымъ воемъ повлекли они трупъ ненавистнаго англичанина внизъ, и здѣсь острымъ ножомъ отдѣлили голову отъ туловища, которую понесли показать Махди и его халифамъ. Обезглавленный трупъ былъ отданъ на растерзаніе фанатиковъ, и цѣлыя толпы ихъ вонзали въ него свои копья и мечи, пока тѣло героя не превратилось въ безформенную массу.
   Звѣрства, учиненныя въ городѣ побѣдителями, не поддаются никакому описанію. Они давали пощаду лишь рабамъ, которыхъ разсчитывали продать. Всѣ остальные жители были перерѣзаны, а если кому удалось сохранить жизнь, то лишь благодаря какому-нибудь особо счастливому случаю. Рабы, присоединившись къ врагамъ, указывали имъ, гдѣ скрыты сокровища ихъ господъ и заодно изобрѣтали мучительныя пытки и казни съ цѣлью выпытать, гдѣ хранятся деньги. Каждый домъ представлялъ арену ужасныхъ сценъ насилія и звѣрства. Греческій консулъ Леонтиди сдался на честное слово кучкѣ враговъ, приведенныхъ его должниками, но едва онъ положилъ оружіе, какъ былъ изрубленъ въ куски. Австрійскій консулъ былъ заколотъ собственнымъ слугой, трупъ его вытащили на улицу и при кликахъ собравшейся толпы облили спиртомъ и, посыпавъ табакомъ, зажгли. Но участь избѣжавшихъ рѣзни была, пожалуй, печальнѣе судьбы убитыхъ. Едва дервиши овладѣли домами горожанъ, какъ они принялись шарить въ нихъ въ поискахъ за спрятанными сокровищами. Сколько несчастныхъ погибло отъ ужасныхъ пытокъ и истязаній, которыми надѣялись выжать изъ нихъ тайну! Съ особенной яростью охотились дервиши на свѣтлокожихъ египтянъ и европейцевъ. Ихъ избивали на улицахъ даже въ послѣдующіе дни, когда глашатаи Махди уже прокричали на площадяхъ пощаду и миръ несчастному городу.
   Ужаснѣе всего было то, что два дня спустя послѣ взятія Хартума на рѣкѣ загремѣли залпы пушекъ: это были два парохода съ англійскимъ отрядомъ, спѣшившимъ на помощь Гордону. Но было поздно, и имъ не оставалось ничего иного, какъ удалиться, оставивъ городъ, а съ нимъ и весь Суданъ во власти Махди. Впрочемъ Махди вскорѣ умеръ, и санъ его подъ титуломъ халифа занялъ тотъ самый нищій арабъ Абдуллахи, который много лѣтъ тому назадъ пришелъ къ нему изъ Даръ-Фора на островъ Аббу.
   Когда пламя возстанія, поднятое Махди, охватило весь Суданъ, въ немъ жило не мало европейцевъ. Одни изъ нихъ успѣли во-время ускользнуть въ Египетъ, но нѣсколько человѣкъ, путь которымъ оказался отрѣзанъ, попались въ когти фанатиковъ. Нѣкоторые изъ нихъ для спасенія жизни принуждены были принять магометанство и съ разными унизительными обрядами признать Махди. Австрійскій офицеръ Златинъ, управлявшій съ титуломъ наши Даръ-Форомъ, послѣ храбраго сопротивленія долженъ былъ положить оружіе и сдаться на милость побѣдителей. Въ одеждѣ дервиша, строго выполняя обряды новой вѣры и тщательно отстраняя отъ себя всякое подозрѣніе въ сношеніяхъ съ врагами пророка, онъ былъ зачисленъ въ гвардію халифа и проводилъ цѣлые дни у воротъ его дворца или бѣжалъ за конемъ деспота во время его торжественныхъ выѣздовъ. Нерѣдко халифъ бесѣдовалъ съ нимъ наединѣ, разсказывая превратности своей жизни, но случалось, что этотъ коварный и подозрительный тиранъ по навѣту недруговъ ссылалъ его закованнымъ въ темницу, объ ужасахъ которой мы узнаемъ отъ другого узника ея. Такъ прошло семь долгихъ лѣтъ, пока счастливое бѣгство не избавило Златина отъ власти тирана. Многимъ другимъ европейцамъ также удалось бѣжать, какъ ни тщательно стерегли ихъ слуги халифа, но немало ихъ умерло въ цѣпяхъ или отъ тоски и лишеній. Самое удивительное это то, что нашлись люди, которые изъ корысти или изъ любопытства, въ надеждѣ на свою счастливую звѣзду, сами отдали себя въ руки враговъ, о лютой враждѣ которыхъ имъ было хорошо извѣстно.
   Одинъ изъ европейцевъ, проживавшихъ въ Египтѣ, нѣкто Карлъ Нейфельдъ, жестоко поплатился за легкомысленную неосторожность, которая увлекла его въ страну дервишей. Онъ заплатилъ за нее долгими годами заключенія въ смрадной темницѣ среди нечеловѣческихъ лишеній и самыхъ позорныхъ униженій. Онъ не могъ бѣжать, такъ что оковы пали съ него не ранѣе, какъ египетское войско, разбивъ полчища дервишей, овладѣло Омъ-Дерманомъ, гдѣ Нейфельдъ двѣнадцать лѣтъ протомился въ тяжкомъ заключеніи.
   Случилось это слѣдующимъ образомъ:
  

ГЛАВА III.
Экспедиція.

   Въ началѣ 1887 г. какой-то кордофанскій купецъ предложилъ Нейфельду отправиться вмѣстѣ съ нимъ въ Кордофанъ, гдѣ можно было въ это время забрать почти даромъ большія партіи камеди или гумми, покинутыя ихъ владѣльцами на произволъ судьбы. Камедь есть вещество, изъ котораго приготовляютъ обыкновенный, всѣмъ извѣстный клей гумми-арабикъ; она выдѣляется изъ коры растущихъ въ Суданѣ и Аравіи акацій послѣ дождливаго времени, когда наступаетъ засуха. Туземцы собираютъ куски камеди и продаютъ ее купцамъ, сбывающимъ камедь въ Европу, гдѣ она требуется въ большомъ количествѣ на ситцепечатныя и другія фабрики.
   Это опасное предпріятіе сулило такія большія выгоды, что Нейфельдъ пренебрегъ всѣми увѣщаніями и, надѣясь на свою предусмотрительность и счастье, рѣшилъ сдѣлать попытку. Въ это же время египетское правительство собиралось тайно отправить одному арабскому шейху, по имени Водъ Салеху, который со всѣмъ своимъ племенемъ остался вѣренъ правительству и велъ борьбу съ махдистами, транспортъ оружія и аммуниціи. И вотъ Нейфельдъ рѣшилъ присоединиться со своими людьми къ каравану, который долженъ былъ встрѣтиться съ людьми Водъ Салеха въ пустынѣ для передачи оружія. Экспедиція Нейфельда состояла, кромѣ обоихъ компаньоновъ, изъ проводника Хассиба эль Габу, служившаго шпіономъ у египетскаго правительства, арабскаго писца Эліаса служительницы Хассины, араба Али эль-Амина и четырехъ людей, всего десять человѣкъ. Въ такомъ числѣ на крѣпкихъ, выноссливыхъ верблюдахъ они надѣялись прокрасться въ Кордофанъ черезъ пустыню, лежащую къ западу отъ Нила, не опасаясь мелкихъ шаекъ махдистовъ или дервишей, могущихъ попасться и.мъ на пути. Особенное вниманіе они обратили на верблюдовъ и на запасы воды, такъ какъ могло случиться, что имъ придется итти съ мѣсяцъ, избѣгая источниковъ и колодцевъ, около которыхъ легче всего было наткнуться на враговъ. При самомъ выступленіи каравана Нейфельдъ встрѣтилъ одного своего пріятеля изъ числа туземцевъ, который нарочно пріѣхалъ сообщить ему, что проводникъ Габу двуличный человѣкъ, который за деньги готовъ услужить другу и недругу. Но это предостереженіе не измѣнило намѣренія Нейфельда. Опасность всегда имѣетъ въ себѣ нѣчто притягательное, внушая увѣренность въ свои силы.
   Компаньонъ Нейфельда, купецъ Хогалъ, закупалъ верблюдовъ; онъ еще не успѣлъ раздобыть достаточное число ихъ, какъ люди Водъ Салеха уже выступили въ походъ. Самому Нейфельду не очень то хотѣлось итти вмѣстѣ съ ними, такъ какъ обремененные верблюды арабовъ двигались гораздо медленнѣе его собственныхъ, и сверхъ того, эти храбрые люди вовсе не собирались избѣгать шаекъ дервишей, которыхъ они ненавидѣли и надѣялись не мало истребить на своемъ пути. Однако проводникъ Габу успѣлъ убѣдить Нейфельда присоединиться къ людямъ Водъ Салеха, обѣщавъ нагнать его вмѣстѣ съ Хогаломъ въ пустынѣ. Онъ далъ ему проводника Хассана, который долженъ былъ довести караванъ до источниковъ, называвшихся у арабовъ Селима. Рано утромъ 1 апрѣля 1887 г. караванъ въ числѣ 64 вооруженныхъ людей и 160 нагруженныхъ верблюдовъ, переправился на лѣвый берегъ Нила, и Нейфельдъ выступилъ въ свое путешествіе въ Суданъ, которому суждено было окончиться лишь черезъ 12 лѣтъ.
  

ГЛАВА IV.
Въ пустынѣ безъ воды.

   Прошло два дня, а Габу съ верблюдами не было видно. Нейфельдъ утѣшалъ себя мыслью, что проводникъ нарочно задержалъ свое отправленіе, чтобы дать каравану отойти подальше и затѣмъ гнать верблюдовъ во всю мочь съ цѣлью испытать ихъ силы и бѣгъ. Недѣлю спустя караванъ, согласно разсчетамъ, долженъ былъ быть уже у источниковъ. Ночью 7 апрѣля были высланы развѣдчики, которые, дѣйствительно, отыскали источники, не встрѣтивъ тамъ ни одной души. Утромъ весь караванъ расположился около нихъ; когда въ полдень люди сидѣли за ѣдой, съ юго-восточной стороны послышался вдругъ звукъ выстрѣла. Одинъ изъ развѣдчиковъ, возвратившійся вскорѣ послѣ того, разсказалъ, что онъ встрѣтилъ въ пустынѣ кучку людей съ верблюдами, около 20 человѣкъ, которые и выстрѣлили по немъ, но безъ успѣха. Сейчасъ же былъ созванъ совѣтъ. Измаель, начальникъ людей Водъ Салеха, былъ того мнѣнія, что эта шайка представляла собой развѣдчиковъ болѣе сильнаго отряда. Измаель рѣшилъ двинуться впередъ. Нейфельдъ, который со своими немногими людьми не могъ ни остаться при источникахъ, ни вернуться назадъ, былъ принужденъ послѣдовать за нимъ. На совѣтѣ было рѣшено избрать путь черезъ пустыню, такъ какъ въ ней меньше всего угрожала опасность наткнуться на дервишей. Такъ и сдѣлали. Прошло нѣсколько часовъ, какъ Нейфельду стало казаться, что караванъ идетъ по ложному пути. Караванъ тотчасъ остановился, и Нейфельдъ, вынувъ карту, убѣдился что его предположеніе оказалось справедливымъ. Но проводникъ Хассанъ упорно отрицалъ это. "Я -- говорилъ онъ съ громкимъ смѣхомъ, -- никогда не ѣздилъ по бумагѣ (подъ бумагой онъ подразумѣвалъ карту), я ходилъ по пустынѣ, я проводникъ и отвѣчаю за васъ. Ваша дорога ведетъ въ пустыню Эль-Этрунъ {Извѣстная пустыня на западъ отъ Нила, покрытая особой горькой солью.}, и если вы всѣ погибнете тамъ отъ жажды, то позоръ ляжетъ на меня, ваша же бумага не разинетъ рта, чтобы замолвить слово за меня!"
   Арабы умѣютъ говорить весьма горячо и убѣдительно, и краснорѣчіе Хассана рѣшило вопросъ въ его пользу. Люди Водъ Салеха не знали этихъ мѣстъ, и имъ оставалось только положиться на Хассана.
   Цѣлый день гнали они верблюдовъ на юго-востокъ. Хассанъ велъ ихъ по каменистой пустынѣ, на почвѣ которой караванъ не оставлялъ слѣдовъ. На слѣдующій день въ 12 часовъ жара стала невыносимой, и караванъ остановился на краткій роздыхъ, послѣ чего спѣшно двинулись дальше. Ночью Нейфельдъ, взглянувъ на компасъ, замѣтилъ, что караванъ отклонился слишкомъ къ востоку, къ Нилу, гдѣ можно было опасаться встрѣтить враговъ. Во время ночной остановки онъ сообщилъ свои сомнѣнія Измаелю, но Хассанъ снова успѣлъ убѣдить того, что по части знанія дорогъ онъ не уступитъ никому. Обыкновенно проводники направляютъ свой путь по пустынѣ, руководствуясь звѣздами и мало заботясь о такихъ пустякахъ, какъ страны свѣта. Утромъ, когда восходящее солнце позволило опредѣлить направленіе пути болѣе правильно, всѣмъ стало ясно, что сомнѣнія Нейфельда были справедливы. Но упрямаго араба трудно было сдвинуть съ мѣста. Онъ увѣрялъ, что прекрасно знаетъ дорогу и что онъ нарочно сворачивалъ ночью въ сторону, чтобы запутать преслѣдователей, а что теперь де они пойдутъ уже по вѣрному пути. Возгорѣлся горячій споръ, едва не кончившійся дракой, ибо мнѣнія раздѣлились. Тогда Нейфельдъ посовѣтовалъ выслать развѣдчиковъ, чтобы они нашли настоящій караванный путь. Хассанъ увѣрялъ, что этотъ путь лежитъ на востокъ, Нейфельдъ и другой арабъ, Эль Аминъ, указывали на западъ. Тогда оба спорившіе рѣшили выйти на развѣдки, и когда вечеромъ они вернулись, -- Хассанъ послѣ Амина, -- причемъ Аминъ не нашелъ дороги, Хассанъ торжествующе заявилъ, что онъ нашелъ и даже встрѣтилъ слѣды каравана, прошедшаго по ней всего нѣсколько часокъ тому назадъ. Дѣло снова едва не дошло до драки, но успѣхъ Хассана привелъ къ тому, что караванъ, вопреки мнѣнію Амина и Нейфельда, повернулъ на востокъ и, дѣйствительно, вскорѣ пересѣкъ какой-то караванный путь со свѣжими слѣдами верблюдовъ. Тѣмъ не менѣе среди людей господствовало какое то глухое безпокойство, и они одинъ за другимъ приходили къ Нейфельду, чтобы посовѣтоваться съ картой. Тогда начальникъ каравана Измаель, замѣтивъ эту тревогу, снова выслалъ развѣдчиковъ на востокъ, которые, вернувшись къ вечеру, донесли, что караванъ находится вблизи Нила, а не около того источника на западѣ, гдѣ долженъ былъ быть по уговору съ шейхомъ. Это извѣстіе совершенно ошеломило всѣхъ. Снова вытащили карту, и Хассану пришлось выслушать горькую истину, что "бумага" знаетъ больше его. И вотъ по каравану распространилась ужасная тревога, почти отчаяніе. Никто не понималъ, что произошло: измѣна или ошибка. Съ одной стороны угрожала гибель отъ жажды въ пустынѣ, въ которой заблудился караванъ, съ другой ихъ ожидала смерть отъ меча враговъ. При поспѣшномъ отъѣздѣ отъ источниковъ Селимы многіе не успѣли какъ слѣдуетъ наполнить мѣхи водой, и она была уже на исходѣ.
   Опять собрался совѣтъ, на которомъ высказывались различныя мнѣнія. Въ концѣ концовъ было рѣшено, что Измаель съ частью людей пойдетъ быстрымъ ходомъ на югъ и постарается найти настоящую дорогу, а остальной караванъ медленно пойдетъ слѣдомъ и черезъ 5 часовъ остановится ждать его. Ко всѣмъ злоключеніямъ присоединилась еще жестокая песчаная буря, которая превратила день въ черный мракъ, запорошила караванъ пескомъ и еще усилила жгучія страданія жаждавшихъ влаги людей. Наступила ночь, а Измаеля не было. Люди взяли изъ верблюжьихъ вьюковъ кое какія ненужные вещи и поддерживали съ ихъ помощью костеръ, яркое мерцаніе котораго могло бы привести заблудившагося Измаеля къ лагерю, а когда огонь догорѣлъ, они каждыя пять минутъ давали залпы изъ ружей. Наконецъ Измаель и его люди явились. Они также пострадали отъ песчаной бури и лишь благодаря сигналамъ успѣли отыскать лагерь. Лицо Измаеля выдавало сильнѣйшую скрытую тревогу, которую онъ тщательно старался подавить. Немедля онъ распорядился погасить тлѣющіе остатки костра, крѣпко привязать вьюки къ сѣдламъ верблюдовъ и тщательно вычистить ружья, въ дула и затворы которыхъ набило бурей песокъ и пыль. Встревоженный Нейфельдъ, отозвавъ его на мгновеніе въ сторону, услыхалъ отъ него лишь одно, но ужасное слово: "измѣна!" Осмотрѣвъ весь караванъ, Измаель подалъ знакъ къ выступленію, не обращая ни малѣйшаго вниманія на Хассана.
  

ГЛАВА V.
Нападеніе изъ засады.

   Въ дорогѣ Эль-Аминъ по секрету сообщилъ Измаелю и Нейфельду, что по его твердому убѣжденію Хассанъ намѣренно сбилъ ихъ съ пути, самъ отлично зная, куда онъ завелъ караванъ, такъ какъ Эль-Аминъ замѣтилъ, какъ Хассанъ дѣлалъ какіе то разсчеты надъ чертежомъ, который онъ нарисовалъ на пескѣ.
   Все это казалось невѣроятнымъ, такъ какъ Габу и Хассанъ оба принадлежали къ тому же племени шейха Водъ-Салеха, которое вело ожесточенную борьбу съ дервишами и которому теперь доставлялось нужное оружіе. Что могло заставить ихъ рѣшится на такую вѣроломную измѣну? Вѣдь при встрѣчѣ съ дервишами люди Водъ-Салеха бились бы до послѣдней капли крови, и предатели и преданные одинаково должны были пасть въ этой отчаянной схваткѣ. Болѣе того: предатели получили бы первую пулю въ сердце отъ своихъ же соплеменниковъ. По этому Нейфельдъ не соглашался съ мнѣніемъ Эль-Амина и отклонилъ его совѣтъ немедленно повернуть своихъ верблюдовъ къ Нилу и попытаться вернуться назадъ, прикинувшись въ этой вражеской землѣ простыми, мирными купцами.
   На шестой день караванъ наткнулся на какую то дорогу, и, посовѣтовавшись съ картой, Нейфельдъ предложилъ идти по ней. Караванъ двигался все время по дну высохшаго потока, по арабски вади, по которому послѣ дождей струятся воды, пока не изсякнутъ въ пескахъ. Такъ какъ въ этомъ оврагѣ можно было еще надѣяться найти воду, въ которой и люди и животныя крайне нуждались, то было рѣшено идти дальше по прежнему пути. Добравшись до ключей, напоивъ верблюдовъ и наполнивъ мѣха, надо было углубиться въ пустыню къ западу, чтобы поскорѣе удалиться изъ предѣловъ вражеской земли.
   На этой стоянкѣ закололи захромавшаго верблюда и хорошенько подкрѣпились мясной пищей. Рано утромъ выслали на развѣдки одного араба, но онъ не вернулся, и въ тщетномъ ожиданіи его караванъ потерялъ цѣлый день. Утромъ слѣдующаго дня караванъ выступилъ въ путь и вскорѣ наткнулся на межевые камни, которые обнаружили, что до источника оставалось всего нѣсколько часовъ пути. Оставивъ грузовыхъ верблюдовъ подъ надзоромъ 4-хъ человѣкъ на мѣстѣ, всѣ двинулись на бѣговыхъ верблюдахъ быстрымъ шагомъ къ источникамъ. Это было единственнымъ спасеніемъ, ибо люди страшно страдали отъ жажды. Раздобывъ воды, они надѣялись еще въ ту же ночь вернуться назадъ.
   Въ полдень показались вдали холмы, окружавшіе ключи. Эль-Аминъ съ двумя арабами двинулся впередъ на развѣдки. Едва остальные поровнялись съ первымъ холмомъ, какъ вдали раздался звукъ выстрѣла. Полагая, что это Эль--Аминъ подаетъ имъ сигналъ поторопиться, всѣ быстро двинулись впередъ. Внезапно выстрѣлы участились, и загремѣла настоящая перестрѣлка. Пули съ жалобнымъ жужжаніемъ неслись надъ головами людей; въ то же время вдали показался Аминъ со своими людьми. Они бѣшенно неслись назадъ, изо всѣхъ силъ погоняя верблюдовъ. Ружейный дымокъ, взвивавшійся изъ за гребня ближайшаго холма, обнаружилъ, гдѣ находились враги. Нейфельдъ на бѣломъ статномъ верблюдѣ съ богатымъ сѣдломъ и въ яркой одеждѣ и тюрбанѣ находился нѣсколько впереди другихъ, представляя превосходную цѣль для нападавшихъ. Возлѣ него находился Хассанъ. Быстро повернувъ верблюда, чтобы вернуться къ своимъ, онъ увидѣлъ, какъ Хассанъ рухнулъ съ сѣдла на песокъ. Крикнувъ находившемуся вблизи Эліасу, чтобы тотъ помогъ Хассану взобраться на верблюда или по крайней мѣрѣ заставилъ верблюда лечь, чтобы онъ своимъ тѣломъ прикрылъ раненаго, Нейфельдъ попытался сдѣлать тоже самое со своимъ верблюдомъ, но тотъ упрямился, испуганный выстрѣлами и суматохой. Нейфельдъ успѣлъ только разслышать слова Эліаса, указывающаго на Хассана: "манетъ халасъ" (совершенно мертвъ)! Въ это время люди Водъ Салеха уже соскочили со своихъ склонившихся на песокъ верблюдовъ и, прикрываясь ихъ горбатыми тѣлами, заряжали ружья. Между тѣмъ залпы гремѣли одинъ за другимъ, но пули летѣли мимо, не задѣвая никого, такъ что, кромѣ Хассана, никто еще не былъ раненъ. Тогда оставивъ вьючныхъ верблюдовъ въ закрытомъ мѣстѣ, люди каравана развернутымъ фронтомъ, съ ружьями въ рукахъ кинулись впередъ и, миновавъ ближній холмъ, увидѣли наконецъ непріятеля. Это была кучка дервишей, числомъ до 50. И вотъ загорѣлась перестрѣлка, длившаяся минутъ пять, и когда изъ людей Водъ Салеха пало двое, а у враговъ восемь человѣкъ, дервиши, не переставая стрѣлять залпами, подобрали раненыхъ и стали отступать, оставивъ на мѣстѣ боя двухъ верблюдовъ.

[]

   Впереди всѣхъ людей Водъ Салеха былъ Дарбъ эсъ Сафаи. Подбѣжавъ къ оставленнымъ верблюдамъ, онъ увидѣлъ полные водой мѣхи, свѣшивавшіеся съ ихъ горбовъ. "Мойе лилъ атсхапъ! Аллахъ Керимъ! (вода для жаждущихъ, Богъ милостивъ), -- радостно закричалъ онъ товарищамъ, трепещущей рукой развязывая узлы на драгоцѣнныхъ сосудахъ, добытыхъ съ бою. И вотъ всѣ, покидавъ оружіе, какъ безумные, кинулись къ нему, и вокругъ воды загорѣлась отчаянная борьба; каждый злобно отталкивалъ сосѣда, стремясь протискаться впередъ и урвать хоть глотокъ. Тщетно вожди старались водворить порядокъ, уговаривая людей, пробывшихъ такъ долго въ пустынѣ безъ единой капли воды, не опиваться теперь ею. Все было тщетно: хриплые крики и отчаянные удары далеко разносились среди безмолвной пустыни изъ кучки людей, гдѣ каждый руками и зубами старался урвать себѣ свою долю. Въ это мгновеніе раздался крикъ: "Дервиши возвращаются!". Дѣйствительно, изъ за ближняго холма появилась толпа человѣкъ въ полтораста. Бѣглымъ шагомъ, съ оружіемъ въ рукахъ, они съ дикой энергіей, усвоенной дервишами, стремились впередъ. Собравъ своихъ людей, Нейфельдъ приказалъ трубить тревогу, но за дикими криками и шумомъ борьбы ничего нельзя было разслышать. Кое кто, понявъ опасность, схватился за оружіе, раздалось нѣсколько выстрѣловъ, но было уже поздно. Набѣжавъ на кучку людей Водъ Салеха, дервиши кинулись въ рукопашную, и въ наступившей сумятицѣ стало невозможно отличить друзей отъ враговъ. Но среди криковъ и шума борьбы ясно раздавался голосъ вождя дервишей, кричавшаго своимъ людямъ: "Помните приказаніе, поймайте его живымъ". Выбравшись изъ свалки съ двумя своими спутниками, Нейфельдъ кинулся прочь, но у подножія холма дервиши нагнали ихъ и успѣли схватить писца Эліаса, котораго немедленно принялись обыскивать, кидая косые взгляды на Нейфельда, который въ это время успѣлъ укрыться за большой камень, гдѣ, разложивъ патроны и револьверъ, приготовился дорого продать свою жизнь. Измаель которому, подобно Нейфельду, благополучно удалось, ускользнуть въ сторону, подбѣжалъ къ ближайшему верблюду и, крикнувъ Нейфельду, чтобы тотъ попытался сдѣлать тоже самое, поскакалъ прочь. Занятый. приготовленіемъ къ оборонѣ, Нейфельдъ не замѣтилъ исчезновенія служанки Хассины, бывшей все время при немъ, и когда онъ рѣшился послѣдовать совѣту Измаеля, было уже поздно. Дервиши, схватившіе Эліаса, уже приближались къ нему, а впереди ихъ бѣжала Хассина, размахивая руками и краснорѣчиво объясняя имъ что-то. Затѣмъ, повернувшись къ Нейфельду, она крикнула ему, чтобы онъ сдался, такъ какъ дервиши получили приказаніе не дѣлать ему вреда. Нейфельдъ колебался, и такъ какъ враги продолжали наступать, то онъ поднялъ ружье и прицѣлился въ ближайшаго. Тѣ остановились. Хассина снова повторила прежнее, и дервиши въ подтвержденіе ея словъ выпустили заряды на воздухъ и побросали ружья на песокъ. Кинувъ взглядъ вокругъ себя, Нейфельдъ увидѣлъ кучку людей Водъ Салеха, толпившихся вдали со связанными руками. Враги были предъ нимъ, и ни откуда нельзя было ожидать помощи. Что оставалось дѣлать? Положивъ оружіе, онъ медленно спустился съ холма и вступилъ въ ряды дервишей, встрѣтившихъ его словами: Эль-кафиръ, эль кафиръ! (невѣрный, невѣрный). Одинъ изъ нихъ замахнулся на него своимъ длиннымъ суданскимъ мечёмъ. Нейфельдъ посмотрѣлъ ему пристально въ глаза и сказалъ: "Это ли честное слово, внушаемое вашимъ пророкомъ, ты, -- собака, лгунъ и нечистый?" Нейфельдъ, несмотря на сильное волненіе, отъ котораго дрожали даже пальцы его рукъ, помнилъ хорошо, что только отчаянно смѣлое, но вмѣстѣ съ тѣмъ спокойное и полное собственнаго достоинства поведеніе можетъ внушить дервишамъ почтеніе къ нему. Дѣйствительно, разсчетъ его оказался вѣрнымъ: еще не затихли слова его рѣчи, какъ подошелъ другой дервишъ и остановилъ своего товарища словами: "Что ты дѣлаешь? Развѣ ты забылъ приказъ нашего повелителя?" Послѣ того Нейфельда повели къ начальнику или эмиру, который задалъ ему нѣсколько вопросовъ: кто онъ и зачѣмъ пришелъ въ ихъ страну, и затѣмъ, обратившись къ своимъ людямъ, громогласно заявилъ имъ: "Это наша, котораго нашъ повелитель велѣлъ схватить живымъ. Слава Аллаху, онъ невредимъ!" Отведя своего плѣнника въ сторону, эмиръ сказалъ: "Я вижу, ты хочешь пить!" послѣ чего онъ приказалъ своимъ людямъ обмочить кусокъ хлѣба въ водѣ и подалъ его Нейфельду со словами: "Ѣшь, тебѣ вредно пить теперь воду."
   Итакъ Нейфельдъ и большая часть людей Водъ Салеха были въ плѣну. Теперь стало ясно, что вѣроломные проводники намѣренно водили караванъ по пустынѣ, мучая его жаждой и предупреждая о его движеніяхъ враговъ. Очевидно, дервиши, дождавшись удобнаго момента для засады, нарочно кинули въ добычу истомленному жаждой каравану верблюдовъ съ водой, разсчитывая этимъ способомъ отвлечь ихъ силы отъ защиты. Какъ мы видѣли, разсчетъ этотъ оказался вѣрнымъ.
  

ГЛАВА VI.
Первые дни въ плѣну.

   Перевязавъ своихъ плѣнныхъ, дервиши первымъ дѣломъ обыскали ихъ. Шарили всюду: въ карманахъ, во всякихъ складкахъ платья. Всю найденную добычу они подѣлили по установленнымъ правиламъ, а именно отдѣлили часть въ казну халифа, а остальное взяли себѣ. Но такъ какъ они знали, что люди Водъ Салеха везли транспортъ оружія, а этого груза на мѣстѣ не оказалось, то было приступлено къ допросамъ. Плѣнные отнѣкивались отъ всего. При этомъ допросили и Нейфельда: кто онъ такой, зачѣмъ онъ явился въ ихъ страну. Послѣ краткаго отдыха дервиши по приказанію своихъ эмировъ пустились на поиски и, разумѣется, въ скоромъ времени открыли складъ и верблюдовъ каравана. Подкравшись къ спавшимъ глубокимъ сномъ стражамъ, они безъ сопротивленія связали ихъ и затѣмъ въ дикомъ безпорядкѣ ринулись на добычу. Каждый старался урвать себѣ львиную долю и пряталъ наиболѣе цѣнныя вещи либо у себя въ платьѣ, либо въ пескѣ подъ камнемъ. Имъ не очень то хотѣлось дождаться правильнаго дѣлежа, такъ какъ эмиры отбирали при этомъ подъ разными предлогами лучшую и большую часть добычи себѣ. Въ вещахъ Нейфельда нашли сумку съ письмами, о которыхъ его немедленно разспросили. Прочесть ихъ эмиры не могли по незнанію языка и потому сдѣлали видъ, будто повѣрили объясненіямъ Нейфельда.
   -- Я купецъ, -- говорилъ онъ, -- и здѣсь только дѣловыя письма и бумаги.
   Но такъ какъ среди писемъ было нѣсколько такихъ, которыя могли бы выдать его сношенія съ египетскимъ правительствомъ, то ночью онъ попытался вытащить ихъ тайно отъ своихъ стражей. Эта попытка не удалась.
   Утромъ шайка дервишей направила свой путь къ городу Донголѣ. Обращеніе ихъ съ плѣннымъ Нейфельдомъ становилось все болѣе дерзкимъ. Это не обѣщало ничего хорошаго и сильно безпокоило Нейфельда, и безъ того пребывавшаго въ сильной тревогѣ. Онъ рѣшилъ при первомъ же удобномъ случаѣ внушить своимъ врагамъ уваженіе къ себѣ или покончить дѣло разомъ. Утромъ какой-то молодой дервишъ съ зловѣщей убыбкой промолвилъ ему:
   -- Аллахъ справедливъ, Аллахъ милостивъ, если онъ пожелаетъ, -- завтра мы увидимъ бѣлаго невѣрнаго въ шебѣ, и наши очи насладятся его страданіями.
   Эта угроза значила вотъ что: шею плѣннаго вставляютъ въ вилообразный сукъ дерева такъ, что глотка придавливается къ мѣсту развѣтвленія; правую руку жертвы привязываютъ свѣжевырѣзанными ремнями къ стволу вилки, и вскорѣ, когда кожа начинаетъ высыхать отъ теплоты рукъ, ремни врѣзаются въ тѣло, причиняя невыносимыя страданія; на затылкѣ сучья шебы стягиваютъ, сдавливая горло до такой степени, что плѣнный едва въ состояніи дышать. Затѣмъ его гонятъ, подбодряя рукояткой меча или концомъ копья. Мучители наслаждаются страданіями жертвы и смѣются, если несчастный свалится съ ногъ и, задыхаясь, съ налитымъ кровью лицомъ и выпятившимися изъ орбитъ глазами, пытается освободиться или вдохнуть больше воздуху. Возможность испытать подобное истязаніе ужасала Нейфельда и, воспользовавшись удобнымъ мгновеніемъ, онъ сильнымъ ударомъ кулака сбилъ съ ногъ своего мучителя, схватилъ его заряженное ружье и, направивъ дуло его на дервишей, рѣшилъ лучше пасть въ неравномъ бою, чѣмъ стать жертвой ихъ изувѣрства. Но дѣло не дошло до крови. Одинъ изъ эмировъ, вѣроятно вспомнивъ наказъ привести "пашу" живымъ, мановеніемъ руки остановилъ Нейфельда.
   -- Постой, постой!-- сказалъ онъ. Узнавъ въ чемъ дѣло, онъ пытался успокоить разгнѣваннаго плѣнника.
   -- Ты не будешь зажатъ въ шебѣ, это недоразумѣніе, намъ приказано доставить тебя живымъ и цѣлымъ. Затѣмъ, обратившись къ толпѣ, эмиръ сказалъ: "передайте его мнѣ".
   Замѣтивъ колебаніе этихъ послѣднихъ, Нейфельдъ быстро взвелъ курокъ и, приставивъ ружье къ землѣ, обратилъ его на себя. Въ то же время онъ обратился съ рѣчью къ толпѣ и объявилъ, что если его не передадутъ эмиру и не станутъ обращаться съ нимъ почтительно, то онъ предпочтетъ покончить съ собой на мѣстѣ. Эмиръ снова вмѣшался:
   -- Если вы не отдадите его мнѣ, и онъ что нибудь учинитъ съ собой, то я умываю руки!
   -- Бери, бери его, и пусть онъ не приближается больше къ намъ, пусть его дурной сѣрый глазъ не смотритъ на насъ такъ зловѣще.
   Суевѣрные арабы очень бояться порчи отъ "дурного" глаза. Разгнѣванный взоръ свѣтлоокаго европейца наводитъ на нихъ особенный страхъ. Вотъ почему они такъ охотно сбыли съ рукъ непокорнаго плѣнника.
   Въ числѣ разныхъ захваченныхъ вещей были табакъ и сахаръ. Табакъ дервиши сожгли, такъ какъ Махди строжайше воспретилъ куреніе его, а сахаръ, до котораго арабы большіе охотники, они тайно отъ эмировъ раскололи на куски и разсовали по карманамъ. Но на послѣднемъ водопоѣ, передъ вступленіемъ въ городъ, многіе не устояли передъ искушеніемъ, и потихоньку помакнувъ кусочки сахара при питьѣ въ воду, съ удовольствіемъ сосали его. Это обстоятельство не ускользнуло отъ зоркаго глаза эмировъ, они приступили къ тщательному обыску своихъ людей. На сцену явился курбачъ, плеть изъ кожи носорога, и у кого нашли хоть что нибудь, тѣ получили по 80 здоровыхъ ударовъ по спинѣ. Выполнивъ операцію, значительно обогатившую ихъ, эмиры повели людей и погнали плѣнныхъ въ городъ.
   Здѣсь прибытіе этой шайки, возвѣстившей немедленно о плѣненіи "паши", вызвало цѣлое волненіе. Сейчасъ же сбѣжалась толпа, и такъ какъ люди въ Суданѣ всегда при оружіи, то по крайней мѣрѣ съ четверть часа черная публика увеселяла себя тѣмъ, что съ разными свирѣпыми криками, скакала кругомъ плѣннаго "паши", размахивая надъ его головой длинными мечами и направляя ему въ грудь свои острыя копья. Затѣмъ Нейфельда заперли въ комнату и подвергли допросу. Въ то же время шла расправа съ пойманными арабами шейха Водъ-Салеха. Желая произвести сильное впечатлѣніе на Нейфельда, дервиши вывели его на площадь, гдѣ должна была произойти казнь. Въ знакъ того, что онъ плѣнный, ему надѣли на шею желѣзное кольцо съ цѣпью.
   На площади между тѣмъ разыгрывалась слѣдующая сцена: мѣстный кади, должно быть духовное лицо, употреблялъ все свое краснорѣчіе, чтобы убѣдить плѣнныхъ принять вѣроученіе Махди. Ему возражалъ отъ лица своихъ товарищей Дарбъ-эсъ-Сафаи. Не слушая увѣщаній, кидалъ онъ своему противнику въ лицо одно оскорбленіе за другимъ; въ заключеніе онъ прокричалъ:
   -- Мы слѣдовали за своимъ шейхомъ на коняхъ и не хотимъ бѣгать за вами пѣшими. Мы готовы умереть, и потому казните насъ.
   Ихъ отвели въ сторону, заставили выкопать неглубокую канаву и поставили передъ ней на колѣни, связавъ имъ руки за спиной. Эсъ-Сафаи попросилъ, чтобы его казнили послѣднимъ: онъ хотѣлъ посмотрѣть, какъ будутъ умирать его люди и ободрять ихъ въ этотъ ужасный часъ. Палачъ подошелъ и однимъ взмахомъ широкаго и длиннаго меча снималъ одну голову за другой, шагая черезъ трупы и откидывая ударомъ ноги головы въ яму. Лишь одинъ изъ приговоренныхъ вскочилъ, какъ бы пытаясь бѣжать, но Эсъ-Сафаи крикнулъ ему: "становись на колѣни, развѣ не видишь, что эти негодяи смотрятъ на насъ".
   Послѣ казни предводители дервишей занялись Нейфельдомъ. Въ присутствіи его они подняли жаркій споръ, что съ нимъ дѣлать. Одни хотѣли задержать его, чтобы съ его помощью изготовить какія то письма; другіе, настаивая на томъ, что онъ агентъ правительства, предлагали тотчасъ же казнить его, а голову послать въ Египетъ, чтобъ тамъ знали, какъ слуги Махди обращаются со шпіонами, посылаемыми въ ихъ страну. Ни одинъ преступникъ не слѣдилъ, вѣроятно, за рѣчами своихъ судей съ такимъ безпокойствомъ, съ какимъ Нейфельдъ наблюдалъ выраженія лицъ спорщиковъ. Онъ понималъ кое-что изъ ихъ криковъ и ловилъ каждое слово, стараясь догадаться, въ какую сторону клонится рѣшеніе его участи, и еслибы его ожидала позорная казнь, то онъ готовился, собравъ всю свою силу, броситься на ближайшаго эмира, задушить, разорвать его ногтями и лучше погибнуть въ свалкѣ, чѣмъ фигурировать на площади предъ толпой зѣвакъ, сбѣжавшихся поглядѣть, какъ будутъ рѣзать "проклятаго турка".
   Наконецъ главный предводитель постановилъ отослать Нейфельда къ халифу, и еще въ ту же ночь его подъ конвоемъ семи стражей отправили въ путь.

[]

  

ГЛАВА VII.
Допросъ и пытки.

   Въ четвергъ 5 мая около полудня караванъ съ плѣннымъ Нейфельдомъ вступилъ въ Омъ-Дерманъ, не возбудивъ вначалѣ ничьего любопытства. Но вскорѣ распространилась молва о прибытіи "плѣнныхъ", и на базарѣ уже тысячи народу толпились кругомъ верблюда Нейфельда, такъ что процессія съ трудомъ проложила себѣ путь до мѣста близъ могилы Махди, предназначеннаго для общихъ молитвъ правовѣрныхъ. Здѣсь.
   Нейфельда посадили подъ навѣсъ, а двое изъ стражей отправились увѣдомить обо всемъ халифа. Вскорѣ къ Нейфельду приблизилось нѣсколько человѣкъ изъ свиты халифа и въ томъ числѣ Златинъ-паша, который успѣлъ шепнуть ему по нѣмецки: "будьте вѣжливы, скажите имъ, что вы нарочно прибыли къ Махди, чтобы принять его вѣру, и не говорите со мной". Затѣмъ послѣдовалъ вопросъ:
   -- Зачѣмъ ты сюда пришелъ?
   -- Затѣмъ, что не могъ поступить иначе, -- отвѣтилъ Нейфельдъ.-- Я оставилъ Египетъ и пустился въ торговое путешествіе, а не затѣмъ, чтобы сражаться, но твои люди схватили меня, и привели сюда. Чего же вы еще спрашиваете меня?
   При этихъ словахъ Златинъ спрятался за спины своихъ товарищей и знаками старался дать понять плѣнному, чтобы онъ выражался болѣе почтительно и покорно. Но Нейфельдъ былъ такъ раздраженъ непривычной для него дерзостью этихъ дикарей и утомленіемъ пути, что не могъ подавить своего гнѣва. Еще долго разспрашивали его, считая за военнаго пашу, объ египетскихъ войскахъ, ихъ расположеніи, передвиженіяхъ, числѣ, о крѣпостяхъ и т. д. и на все получались довольно фантастическіе отвѣты. Покачавъ головой съ видомъ недовѣрія, эмиры наконецъ отошли отъ плѣннаго, предоставивъ его любопытству толпы.
   Съ плѣннаго сорвали одежду, въ замѣнъ которой ему дали старый солдатскій китель и бумажные штаны, затѣмъ крѣпко связали ему ноги и навѣсили на шею кольцо съ длинной тяжелой цѣпью. Ночью народъ кучками приходилъ поглазѣть на него. Кругомъ все время раздавался зловѣщій ревъ умбая -- громадныхъ трубъ, сдѣланныхъ изъ цѣльнаго выдолбленнаго слоноваго клыка. Какая то женщина съ дикимъ крикомъ и пѣньемъ долго плясала передъ плѣннымъ, движеньями и жестами изображая какія то сцены. Возлѣ плѣннаго сидѣла, горько плача навзрыдъ, его служанка Хассина, къ которой Нейфельдъ, наконецъ, обратился съ вопросомъ, что все это означаетъ. Изъ отрывистыхъ словъ ея онъ понялъ, что умбая звучатъ всю ночь, если на слѣдующій день предстоитъ казнь -- этими звуками правовѣрные приглашаются присутствовать при ней, а пляшущая женщина изображала завтрашнія мученія Нейфельда передъ и во время казни и тѣ пытки, какимъ онъ въ качествѣ невѣрнаго подвергнется въ аду. Кто-то изъ стражи подтвердилъ слова Хассины, и Нейфельдъ съ любопытствомъ осужденнаго къ смерти слушалъ самое описаніе казни. Онъ представлялъ себѣ залитую народомъ площадь, отряды дервишей, звуки роговъ и барабановъ, эмировъ, палача и себя въ качествѣ главнаго дѣйствующаго лица этого представленія, и въ головѣ его назрѣвала мысль ни въ какомъ случаѣ не дать этимъ варварамъ насладиться такимъ зрѣлищемъ.
   На восходѣ солнца къ плѣнному приблизился дервишъ и связалъ ему пальмовой веревкой руки ладонями внутрь. Затѣмъ онъ взялъ палочку и такъ крѣпко закрутилъ съ ея помощью веревку, что волокна ея глубоко врѣзались въ мясо. Какую страшную боль испытывалъ Нейфельдъ, можно представить себѣ изъ того, что раны отъ этой операціи долго не заживали и оставили на рукахъ навсегда жестокіе рубцы. Отъ невыносимой боли на всемъ тѣлѣ плѣннаго выступилъ холодный потъ и, когда онъ уже не въ состояніи былъ скрывать испытываемаго мученія, его вытолкали изъ шалаша для потѣхи толпы. Съ обнаженной головой стоялъ онъ подъ палящими лучами солнца, кругомъ бѣсновалась тысячная толпа, ревъ которой въ соединеніи съ звуками роговъ производилъ ужасающее впечатлѣніе на человѣка, измученнаго утомительнымъ путешествіемъ и безсонною ночью, проведенной въ ожиданіи ужасной казни.
   Нейфельдъ думалъ, что уже наступилъ его послѣдній часъ. Изнемогая отъ боли, опустился онъ на колѣни и, нагнувъ голову, ожидалъ смертельнаго удара, но его снова заставили подняться на ноги, вѣроятно, съ цѣлью продлить наслажденіе, доставляемое этимъ зрѣлищемъ толпѣ. Нѣсколько дервишей, вооруженныхъ копьями и мечами, начали съ нимъ зловѣщую игру: они подскакивали, замахнувшись мечемъ или копьемъ, какъ бы собираясь нанести ударъ, опять отпрыгивали, снова приближались, и все это время два трубача, съ трудомъ сдерживая тяжелыя умбая, оглушительно трубили въ самыя уши несчастной жертвы.
   Между тѣмъ веревки, причинявшія такое мученіе Нейфельду, растянулись, кожа вспухла, и вмѣстѣ съ этимъ прекратилась боль, которая не давала ему возможности владѣть собой. Вѣстникъ, посланный отъ халифа, спросилъ его:
   -- Слышалъ ли ты звуки умбая?-- шутка, которую халифъ продѣлывалъ со всѣми истязуемыми, приказывая дуть имъ въ самыя уши. Дождавшись утвердительнаго кивка, онъ продолжалъ:
   -- Халифъ рѣшилъ отрубить тебѣ голову.
   -- Убирайся къ своему халифу, -- крикнулъ доведенный до безумія Нейфельдъ, -- и скажи ему, что ни онъ, ни пятьдесятъ такихъ халифовъ, не могутъ снять даже волоса съ моей головы безъ воли Божіей. Голова моя упадетъ, если того захочетъ Богъ, а не твой халифъ!
   Вѣстникъ ушелъ и вскорѣ вернулся съ отвѣтомъ:
   -- Халифъ измѣнилъ свои мысли, тебѣ не отрубятъ голову, а повѣсятъ на крестѣ, какъ вашего пророка Аисса энъ Небби (Іисуса).
   Съ этими словами онъ приказалъ стражѣ увести плѣнника на время приготовленія къ казни въ шалашъ. Нейфельдъ былъ близокъ къ потерѣ сознанія: голова его, казалось, готова была разлетѣться въ куски отъ оглушающаго рева умбая, вспухшія руки ныли невыносимо. Множество мухъ носилось кругомъ, садилось на раны, запуская жало въ язвы, и мучили его такъ же тяжко, какъ жгучіе лучи солнца, съ утра обливавшіе его обнаженную голову палящимъ зноемъ.
   Прошелъ часъ, приготовленія къ торжественному распятію на крестѣ пришли къ концу, но приговоренный къ казни не могъ итти. Его посадили на осла и повезли на лобное мѣсто. Два дервиша поддерживали справа и слѣва изнеможеннаго Нейфельда, не давая ему свалиться. Но вмѣсто креста на лобномъ мѣстѣ возвышалась висѣлица. Стража сняла Нейфельда съ осла и поставила на низенькую скамеечку. Надъ головой его качалась готовая петля. Еще нѣсколько мгновеній, и всему конецъ. Собравъ остатки мужества, Нейфельдъ поднялъ правую ногу, пытаясь подняться на скамейку самъ, но собственное безсиліе и тяжелыя цѣпи помѣшали этому.
   Въ это время выступилъ впередъ высокій, черный кади Халифа.
   -- Нашего повелителя плѣнило твое мужество, и вотъ онъ разрѣшаетъ тебѣ самому родъ смерти.
   -- Иди къ халифу и скажи, что казнь онъ можетъ назначить самъ, но если онъ въ самомъ дѣлѣ хочетъ оказать мнѣ милость, то пусть покончитъ со мной поскорѣе, потому что солнце жестоко печетъ мнѣ голову.
   -- Сейчасъ, сейчасъ ты умрешь, -- отвѣтилъ кади. Но кѣмъ ты хочешь умереть -- правовѣрнымъ мусульманиномъ или кафиромъ (невѣрнымъ)?
   Эти проволочки до того взбѣсили Нейфельда, что онъ крикнулъ кади въ лицо:
   -- Вѣра не одежда, чтобъ ее снимать сегодня и бросать завтра!
   Лицо кади исказилось отъ злобы, но не успѣлъ онъ отвѣтить, какъ на мѣсто прибылъ всадникъ, протискавшійся сквозь толпу, и шепнулъ кади нѣсколько словъ.
   -- Будь счастливъ, -- сказалъ кади, обратясь къ Нейфельду, -- ты не умрешь, халифъ въ неизреченной милости своей пощадилъ тебя!
   -- Зачѣмъ же? Развѣ я просилъ о пощадѣ?-- спросилъ Нейфельдъ, твердо увѣренный, что вся эта сцена не болѣе, какъ новая игра кошки съ мышью.
   Но вмѣсто отвѣта его снова посадили на осла и повезли къ прежнему шалашу. Вѣроятно кто-нибудь увѣдомилъ халифа, въ какомъ ужасномъ, состояніи были руки плѣнника, и въ своей неизреченной милости онъ послалъ человѣка съ приказаніемъ снять веревки. Плѣннику принесли въ изобиліи пищу, но онъ отказался отъ нея, предоставивъ ее своимъ мучителямъ палачамъ. Онъ даже заставилъ себя улыбнуться, когда одинъ изъ нихъ сталъ жаловаться ему, что не можетъ ѣсть, потому что губы и щеки его, день и ночь трубившія въ умбая, распухли и потрескались до того, что не даютъ ему ѣсть.
   На другой день Нейфельда снова привели къ нѣсколькимъ кади, среди которыхъ находился Златинъ-паша и, какъ потомъ оказалось, самъ халифъ Абдуллахи. Здѣсь Нейфельду представили захваченное при немъ и написанное на англійскомъ языкѣ письмо генерала Стифенсона и спросили, не это ли фирманъ (указъ) о назначеніи его, Нейфельда, пашой областей, въ которыхъ господствовалъ халифъ.
   -- Нѣтъ, это совершенно частное торговое письмо, -- отвѣтилъ Нейфельдъ.
   Златинъ, которому приказали перевести тутъ же письмо, разумѣется перевелъ его такъ, что содержаніе письма подтверждало показаніе Нейфельда. Затѣмъ допросчики допросили Нейфельда, не желаетъ ли онъ написать письмо родственникамъ, но когда онъ согласился, то халифъ приказалъ написать письмо по арабски, а Нейфельду дали только подписать его. Справедливо опасаясь, что въ письмѣ написано совсѣмъ не то, что онъ желалъ бы написать, Нейфельдъ вмѣсто подписи нацарапалъ внизу по нѣмецки: "Все вранье", послѣ чего письмо отправили съ нарочнымъ въ Египетъ.
   Это былъ послѣдній допросъ. Послѣ него плѣннаго отвели назадъ въ его шалашъ и черезъ нѣкоторое время сняли цѣпи и сказали, что переведутъ въ тюрьму.
   Своимъ спасеніемъ Нейфельдъ, кромѣ собственнаго присутствія духа и мужества, которое, дѣйствительно, произвело сильно впечатлѣніе на халифа, слѣдившаго за всѣми истязаніями Нейфельда изъ окна своего дворца, обязанъ Златину-пашѣ. Златинъ, находясь самъ въ сильномъ подозрѣніи, осторожными совѣтами надоумилъ халифа попытаться обратить Нейфельда въ истинную вѣру, заключивъ его въ тюрьму Тамъ, дескать, онъ образумится и подъ руководствомъ кади вскорѣ признаетъ истины вѣры и перейдетъ въ махдизмъ.

[]

  

ГЛАВА VIII.
Въ тюрьмѣ.

   Тюрьма, въ которой Нейфельду предстояло протомиться нѣсколько лѣтъ, представляла низкое помѣщеніе въ 30 квадратныхъ футовъ. Крыша поддерживалась толстыми каменными столбами, стѣснявшими и безъ того ничтожное помѣщеніе. На дворѣ Нейфельду наложили на ноги тяжелыя цѣпи, позволявшія ему передвигаться только мелкими шагами и то съ большимъ трудомъ. На шею снова повѣсили большое тяжелое кольцо, отъ котораго на грудь спускался обрывокъ громадной цѣпи. Затѣмъ его толкнули подъ низкіе своды и указали мѣсто у задней стѣны между двумя истощенными, какъ скелеты, заключенными. Они, оказалось, были больны оспой и лежали на грязномъ полу, повидимому, безъ признаковъ сознанія. Кромѣ нихъ, на грязномъ полу топталось и валялось еще около 30 человѣкъ. Въ крышѣ было сдѣлано нѣсколько отверстій, должно быть для провѣтриванія, но воздухъ въ этомъ ужасномъ помѣщеніи обновлялся хоть нѣсколько, лишь когда на мгновеніе отпиралась тяжелая желѣзная дверь.
   Въ тюрьмѣ стояла такая невыносимая вонь и духота, что Нейфельдъ вскорѣ почти лишился сознанія и видѣлъ и помнилъ только какъ сквозь сонъ, что вечеромъ къ нимъ втолкнули еще цѣлую толпу, послѣ чего въ тюрьмѣ на всю ночь воцарился страшный шумъ: гремѣли и звенѣли цѣпи, стоны больныхъ и умирающихъ сливались съ бормотаньемъ молившихся, но всѣ эти звуки покрывали страшныя ругательства и проклятія. Мѣста для заключенныхъ было такъ мало, всѣ такъ жаждали протискаться къ стѣнѣ или столбу, гдѣ можно было, по крайней мѣрѣ, прислониться спиной къ опорѣ, что всю ночь въ тюрьмѣ шла глухая "борьба". Сильныя со страшными проклятьями отталкивали слабыхъ, били. цѣпями направо и налѣво, топтали упавшихъ и больныхъ; упавшіе кусались и царапались, хватали шагавшихъ за ноги, валили ихъ, стонали, кричали. О снѣ нечего было и думать. Духота достигла такой степени, что когда утромъ струя свѣжаго воздуха ворвалась въ открытыя ворота. Нейфельдъ лишился чувствъ. Его вынесли на дворъ, но едва онъ пришелъ въ себя, какъ сторожа загнали его обратно въ тюрьму, "чтобы онъ привыкъ къ ней". Первые три. дня прошли для него въ состояніи какого-то лихорадочнаго безумія, и руки и ноги болѣли отъ тяжести цѣпей. На четвертый день къ нему прислали Хассину, чтобы она приготовила ему пищу и омыла ему тѣло. Всѣ эти дни Нейфельдъ не ѣлъ ничего, не выпилъ даже глотка воды.
   Когда Нейфельду было, наконецъ, позволено; сидѣть на дворѣ, онъ понемногу познакомился со своими сотоварищами по несчастью, но это знакомство требовало большой осторожности, потому что заключеннымъ подъ страхомъ наказанія плетьми запрещалось болтать другъ съ другомъ. Обыкновенно заключенные жадно накидывались на всякаго вновь прибывшаго, въ надеждѣ получить отъ него свѣдѣнія, но отвѣчать имъ надо было весьма осторожно: между ними было не мало шпіоновъ, нарочно посаженныхъ сюда халифомъ, и всякій ропотъ на тюремныя порядки, на правленіе, на халифа или надежда бѣжать, прорвавшаяся въ разговорѣ, или, что еще хуже, упованія на египетское правительство и его войска немедленно передавались халифу и вызывали казни и наказанія. Были между заключенными и добровольные шпіоны, которые надѣялись облегчить этимъ способомъ собственную участь. Въ числѣ содержавшихся въ тюрьмѣ было много солдатъ, захваченныхъ въ плѣнъ при взятіи Хартума. Они проводили здѣсь день за днемъ, недѣля за недѣлей, годъ за годомъ, уповая на выручку правительства, за которое они проливали кровь; но время проходило, и большая часть ихъ погибли на висѣлицѣ, или сгнили въ этой темницѣ. Въ пестрой толпѣ сновали на дворѣ темницы рабы, сосланные сюда своими господами за какую-нибудь продѣлку, всякіе преступники, ждавшіе казни, плѣнные, какъ Нейфельдъ, или же люди, часто богатые и знатные, впавшіе въ немилость у халифа; этихъ послѣднихъ, библейскихъ хлѣбодара и виночерпія, ожидала либо казнь, либо возвращеніе милости халифа, смотря по тому, какъ вспомнитъ о нихъ этотъ деспотъ -- въ минуту гнѣва или подъ веселую руку; у нихъ были родственники и друзья, но были и враги, и интриги тѣхъ и другихъ, пересѣкаясь, приносили имъ либо смерть, либо свободу. Такъ между другими въ тюрьмѣ сидѣлъ шейхъ Хамадъ энъ Нилъ, извѣстный по всему Голубому Нилу проповѣдникъ. Онъ попалъ въ тюрьму за то, что пользовался большимъ вліяніемъ въ народѣ и былъ тѣмъ страшенъ халифу. Онъ не вмѣшивался въ дѣла правленія и зналъ только свой коранъ, такъ что противъ него трудно было поднять какое-либо обвиненіе. Тѣмъ не менѣе халифъ, которому непремѣнно хотѣлося упечь этого человѣка въ тюрьму, нашелъ выходъ: онъ подослалъ людей, которые тайно зарыли въ домѣ шейха табакъ, куреніе котораго было запрещено Махди, а потомъ донесли на него. Судьи, бывшіе слѣпымъ орудіемъ въ рукахъ халифа, конечно, осудили его, а его большое имущество было взято въ казну. Спустя полгода жизни въ этой смрадной темницѣ, шейхъ до такой степени ослабѣлъ, что халифъ выпустилъ его на волю, но едва онъ оправился, какъ былъ снова схваченъ и умеръ въ тюрьмѣ.
   Нерѣдко Нейфельда, покрытаго ранами и язвами, опухшаго и почти безъ сознанія отъ приступовъ лихорадки, сажали на осла или верблюда и возили по городу на показъ прибывавшимъ къ халифу арабскимъ племенамъ. Глашатаи кричали на распѣвъ: "вотъ большой турецкій паша, котораго прислали, чтобы отнять у халифа его владѣнія, взгляните, правовѣрные, какъ Богъ наказываетъ враговъ халифа!" Эта комедія должна была внушить союзникамъ халифа, высокое мнѣніе о его могуществѣ и подкрѣпить ихъ вѣрность. Однажды его взгромоздили на верблюда и повезли на площадь. Заключенные, полагая, что его везутъ на казнь, прощались съ нимъ и увѣщевали молиться Богу и быть мужественнымъ.
   Тяжелыя цѣпи отъ неровнаго хода верблюда качались и били плѣнника по ногамъ, вскрывшіяся раны разболѣлись, такъ что, когда, наконецъ, Нейфельда привезли на площадь, онъ безпомощно склонился съ верблюда, не слыша и не видя, что происходитъ кругомъ. На площади происходилъ парадъ. Самъ халифъ въ блестящемъ вооруженіи присутствовалъ тутъ же. Онъ подскакалъ къ Нейфельду и спросилъ, что съ нимъ. Узнавъ, въ чемъ дѣло, онъ милостиво приказалъ снять на эту ночь съ плѣннаго тяжелыя цѣпи и замѣнить ихъ легкими.
   Въ дѣтской наивности этотъ деспотъ хотѣлъ съ одной стороны поразить "пашу" видомъ своихъ готовыхъ къ бою полчищъ, а съ другой -- показать своимъ воинамъ знатнаго плѣнника. Желая знать мнѣніе Нейфельда о своемъ войскѣ, халифъ послалъ къ нему съ этимъ порученіемъ одного изъ своихъ приближенныхъ. "Много людей, но мало дисциплины", сказалъ Нейфельдъ, рискуя поплатиться за такой отвѣтъ головой.
   Вскорѣ вся исторія съ Нейфельдомъ перестала представлять новинку, халифъ почти забылъ о плѣнномъ, занявшись другими дѣлами, и жизнь въ тюрьмѣ потянулась съ утомительнымъ однообразіемъ постоянныхъ страданій.
   Дворъ тюрьмы, называвшейся Умъ-Хагаръ, былъ обнесенъ колючей изгородью въ 6 футовъ высоты. По нему разгуливало 30 сторожей, вооруженныхъ курбачами. Во главѣ ихъ стоялъ черный суданецъ, Идрисъ-эль-Сайеръ. Въ прежнія времена этотъ Идрисъ былъ извѣстнымъ разбойникомъ и воромъ. Онъ любилъ разсказывать о своихъ былыхъ злодѣйствахъ въ поучительныхъ цѣляхъ: вотъ, дескать, какого злодѣя Махди сумѣлъ обратить на истинный путь, и не только обратилъ, но вручилъ ему ключи отъ тюрьмы, гдѣ содержались воры, убійцы и разбойники!
   Обыкновенно онъ являлся въ тюрьму, садился съ ногами на ангаребъ и гнусавымъ голосомъ разсказывалъ лицемѣрную. повѣсть своего обращенія. Эту повѣсть онъ обыкновенно заканчивалъ жалобами на собственную бѣдность, что было ничѣмъ инымъ, какъ скрытымъ призывомъ къ пожертвованію ему болѣе или менѣе значительныхъ суммъ.
   Выжимая соки изъ заключенныхъ, Идрисъ эль-Сайеръ тратилъ эти деньги на разныхъ знахарей и на подкупъ приближенныхъ халифа, заботясь о томъ, какъ бы не потерять свое доходное мѣсто. Этотъ Идрисъ, такъ же, какъ и всѣ суданцы съ халифомъ во главѣ, былъ страшно суевѣренъ. Онъ сдѣлалъ 30 досокъ и каждый день писалъ на нихъ по стиху изъ корана особыми чернилами, которыя составлялъ изъ смѣси угля или сажи съ гумми-арабикомъ и благовонной водой. Какъ только молитва была написана, Идрисъ тщательно вымывалъ руки, бралъ большой сосудъ и старательно смывалъ въ него съ доски слова молитвы, а затѣмъ выпивалъ эту грязь. Если при этой операціи на землю упадала хоть одна капля, въ которой сидѣло имя Аллаха или что-нибудь прикосновенное къ нему, Идрисъ производилъ операцію сначала. На домъ къ нему ходили всякіе прорицатели, въ руки которыхъ въ концѣ-концовъ переходили деньги заключенныхъ.
   Много ловкости и много денегъ надо было имѣть Идрису, чтобы усидѣть на своей должности. Какъ строго не охранялъ онъ заключенныхъ, но они то и дѣло убѣгали изъ тюрьмы. Происходило это слѣдующимъ образомъ.
   Тюремщики жили со своими семьями, рабами и рабынями въ домахъ возлѣ тюрьмы, которые они выстроили себѣ руками заключенныхъ. Большинство этихъ господъ составили себѣ вымогательствами у заключенныхъ кругленькое состояніе, а потому держали нѣсколько женъ и не мало рабовъ. Но такъ какъ подъ руками у нихъ были еще даровые рабочіе въ видѣ ввѣренныхъ ихъ надзору заключенныхъ, то они забирали неважныхъ изъ нихъ къ себѣ домой, гдѣ тѣ принимали. участіе въ домашнихъ работахъ.
   Какъ всегда въ мусульманскихъ домахъ, гдѣ рядомъ живетъ нѣсколько женъ, изъ которыхъ каждая старается занять первое мѣсто, семейная жизнь состояла изъ постоянныхъ ссоръ, дракъ и перебранокъ. На этомъ заключенные и строили свои планы бѣгства. Замѣтивъ, что какая-нибудь изъ женъ терпитъ угнетеніе или побои отъ другихъ, заключенный, работавшій въ домѣ, старался особенно угодить ей: онъ таскалъ ея котлы и горшки, приносилъ ей воду, сколько бы разъ его ни посылали за ней, словомъ, дѣлалъ все возможное, чтобы обратить на себя вниманіе и заслужить ея состраданіе; затѣмъ онъ выкладывалъ ей свои жалобы, но при этомъ старался дать понять ей, что ея положеніе въ сущности гораздо хуже его. Понемногу хитрецу удавалось склонить угнетенную женщину къ бѣгству съ нимъ вмѣстѣ. Обыкновенно она изыскивала средства къ тому, и въ одинъ прекрасный день оба исчезали: преступникъ изъ тюрьмы, а жена изъ дома тюремщика-мужа. Но этимъ дѣло не кончалось. За бѣгство колодника тюремщикъ былъ въ отвѣтѣ, и вотъ какъ онъ выходилъ изъ этого затрудненія.
   Главный тюремщикъ подавалъ халифу ежемѣсячный отчетъ о поведеніи колодниковъ; при этомъ, ссылаясь на доброе поведеніе и замѣтное исправленіе такихъ-то и такихъ то, Идрисъ замолвливалъ за нихъ словечко, и халифъ, очень заботившійся, чтобы въ народѣ шла слава о его добротѣ, давалъ такому заключенному помилованіе. Какъ только изъ тюрьмы исчезалъ колодникъ, а изъ дому одного изъ тюремщиковъ которая-либо изъ женъ, тюремщикъ уже зналъ, что ему дѣлать. Онъ докладывалъ халифу о добромъ поведеніи бѣжавшаго и исхлопатывалъ ему свободу, которою тотъ уже давно самовольно пользовался. Боже упаси, если бы халифъ узналъ о бѣгствѣ заключеннаго -- не сносить тюремщику головы, и тюремщику оставался одинъ этотъ исходъ. Какъ только помилованіе оглашалось, бѣжавшій выходилъ на Божій свѣтъ вмѣстѣ со своей сообщницей, шелъ къ первому кади и вѣнчался съ нею. Такимъ образомъ онъ пріобрѣталъ свободу и жену, а угнетенная женщина -- новаго, болѣе добраго мужа. Тюремщикъ, отъ котораго она бѣжала, скрѣпя сердце долженъ былъ молчать, ибо еслибы онъ поднялъ исторію, то бѣглецъ обвинилъ бы его въ обманѣ халифа, а за это полагалась смерть, потому что халифъ разъ навсегда объявилъ, что его нельзя обмануть, такъ какъ онъ постоянно видится съ пророкомъ Магометомъ и умершимъ Махди, которые открываютъ ему все.
   Если нельзя было бѣжать такимъ способомъ, то выдумывали другое. Каждый день на восходѣ солнца ворота тюрьмы отворялись, и тюремщики гнали стадо заключенныхъ къ ближнему берегу Нила. Тамъ несчастные колодники заходили въ воду, кто по колѣно, кто по грудь, и обмывали свои раны. Въ это же время на берегъ собирался всякій народъ -- одни, чтобы помыться, другіе за водой или съ цѣлью переправиться на другой берегъ. Заключенный, намѣревавшійся бѣжать, старался незамѣтно отъ зазѣвавшейся стражи вмѣшаться въ такую толпу, и такъ какъ онъ по одеждѣ и по цѣпямъ не отличался отъ обыкновенныхъ рабовъ, которыхъ ихъ господа за какой нибудь проступокъ заковывали въ цѣпи и въ такомъ видѣ посылали съ порученіями, то онъ своимъ видомъ ни въ комъ не возбуждалъ подозрѣнія. Втеревшисъ въ уличную толпу, онъ старался улизнуть въ какой нибудь переулокъ и шелъ къ ближнему кузнецу, который, польстившись на желѣзо его цѣпей, снималъ ихъ съ него и оставлялъ себѣ. Стража, по небрежности даже не пересчитывавшая заключенныхъ, загоняла ватагу ихъ обратно въ тюрьму и хваталась бѣглеца, когда уже слѣдъ его простылъ, Чтобы не отвѣчать за бѣгство, Идрису оставалось только дать о бѣжавшемъ добрый отзывъ и выпросить ему прощеніе, а какъ только это совершалось, бѣглецъ выходилъ изъ убѣжища и спокойно разгуливалъ по улицамъ передъ самымъ носомъ своихъ недавнихъ мучителей.
   Такъ какъ, изъ тюрьмы стали бѣгать ужъ слишкомъ часто, то Идрисъ придумалъ выстроить кругомъ ея каменную стѣну и не пускать заключенныхъ на рѣку. За все время этой постройки жизнь въ тюрьмѣ была еще сносна. Утромъ колодники читали, согласно уставу Махди, общую молитву -- ратисъ. Всѣ послѣдователи Махди должны были заучить эту длинную молитву наизусть и имѣть при себѣ писаный экземпляръ ея. Махди и его послѣдователи возлагали на эту молитву особенное упованіе; они утверждали, что въ бояхъ съ врагомъ падали только тѣ дервиши, которые позабыли прочесть ее или же не имѣли при себѣ списка ея въ качествѣ талисмана. Затѣмъ въ теченіе дня читались еще три молитвы, за которыми при наступленіи ночи должна была слѣдовать еще молитва, но такъ какъ тюремщики загоняли въ это время свое стадо въ Умъ-Хагаръ, то воздухъ потрясали не звуки молитвы, а разнообразныя ругательства и проклятія, вой, крики и звуки бича. Загнавъ толпу въ тюрьму, сторожа запирали ворота и переставали совершенно заботиться о томъ, что тамъ происходило. А то, что тамъ творилось, не поддается никакому описанію. 250--280 человѣкъ, скованныхъ цѣпями, топтались на тѣсномъ пространствѣ нѣсколькихъ десятковъ квадратныхъ футовъ. Тюрьму никогда не чистили, и потому скопище грязи, разнообразныхъ человѣческихъ отбросовъ и множество разгоряченныхъ въ душномъ пространствѣ человѣческихъ тѣлъ, покрытыхъ грязными лохмотьями, съ тысячами кишѣвшихъ въ нихъ насѣкомыхъ, создавали такую зловонную духоту и тѣсноту, что о снѣ нечего было и думать. Люди, которые днемъ чувствовали себя хоть нѣсколько людьми, которыхъ сближало общее несчастіе, превращались ночью въ ярыхъ звѣрей, и эта ужасная тюрьма становилась ночью ареной самыхъ дикихъ и безчеловѣчныхъ преступленій. Всякій, кто не былъ такъ слабъ, что могъ еще шевельнуть рукой, злобно толкалъ своихъ сосѣдей, стараясь сохранить свое мѣсто. И что это было за мѣсто! Обѣими руками сгребалъ онъ кругомъ себя грязь и швырялъ ее отъ себя, другіе дѣлали тоже самое, боролись, кусались, царапались, били цѣпями, направо и налѣво, и эта невообразимая свалка длилась всю ночь, сопровождаясь криками избиваемыхъ, стонами и бредомъ больныхъ и умирающихъ, да дикимъ рычаньемъ и проклятіями доведенныхъ до безумія. Кто падалъ и попадалъ подъ ноги толпѣ, уже не вставалъ живымъ: жалобный крикъ его о помощи замиралъ среди адскаго шума, звона цѣпей и проклятій, а еслибы и нашелся еще человѣкъ, готовый помочь ему, то и этотъ рисковалъ быть раздавленнымъ толпой. Утромъ, когда двери растворялись, пропуская первыя лучи дневного свѣта, на полу темницы тамъ и сямъ были видны растоптанные и до неузнаваемости обезображенные трупы несчастныхъ, погибшихъ въ эту ночь. Если шумъ становился слишкомъ адскимъ, то сторожа растворяли двери и, стоя въ нихъ, били заключенныхъ плетьми по головамъ съ такой силой, что число жертвъ, забитыхъ до смерти, доходило въ такую ночь до 7--8 человѣкъ. Или же эти негодяи брали пукъ соломы, зажигали ее и кидали въ густую толпу, и затѣмъ быстро запирали двери, не заботясь о томъ, что происходитъ за ними. Эти ужасныя ночи въ тюрьмѣ представляли настоящій адъ: безъ сна, безъ покоя, въ дикой злобѣ и безуміи люди проводили много часовъ и считали мгновенія въ ожиданіи наступленія дня, когда можно будетъ дохнуть свѣжимъ воздухомъ и вздремнуть гдѣ нибудь въ уголкѣ двора.
  

ГЛАВА IX.
Попытка къ бѣгству.

   Попавъ въ эту ужасную тюрьму, и день и ночь вращаясь среди разныхъ злодѣевъ и несчастныхъ, отрѣзанный отъ всякихъ сношеній не только съ близкими, но даже съ людьми своей расы, Нейфельдъ естественно только и думалъ о своемъ освобожденіи. Кромѣ него въ Омъ-Дерманѣ жило нѣсколько европейцевъ, попавшихъ въ руки дервишей. Но они были болѣе благоразумны, чѣмъ Нейфельдъ: не обладая его упрямствомъ и вспыльчивостью, они наружно приняли религію Махди, одѣлись въ джубу -- кафтанъ съ нашитыми на него разноцвѣтными лоскутками -- исполняли положенныя пять молитвъ и, благодаря этому, жили, хотя и подъ надзоромъ, но все же въ городѣ, на свободѣ, а не въ тюрьмѣ. Такъ какъ сношенія между Суданомъ и Египтомъ не прекращались, потому что многіе купцы получили отъ халифа дозволеніе продолжать свою торговлю съ египтянами, то съ караванами туда и назадъ ходило много. всякаго рода людей. Съ помощью ихъ родные и близкіе плѣнныхъ европейцевъ имѣли возможность сноситься съ ними, соблюдая, конечно, всевозможныя предосторожности. Обыкновенно бѣгство устраивалось такимъ образомъ: родственники или близкіе нанимали въ Каирѣ какого нибудь вѣрнаго, рекомендованнаго имъ араба, пріѣзжавшаго въ Каиръ въ качествѣ проводника каравана или мелкаго торговца, и чрезъ посредство его входили въ переписку съ плѣннымъ Въ этомъ дѣлѣ надо было соблюдать величайшую осторожность, потому что шпіоны халифа сновали всюду. Въ первое время письма вкладывались въ выдолбленное древко копья, зашивались въ одежду, но впослѣдствіи, когда дервиши научились разыскивать эти документы въ такихъ мѣстахъ, приходилось подыматься на самыя хитрыя штуки. Такъ однажды переписка велась черезъ вьючнаго осла: маленькое письмецо, закатанное въ воскъ, вкладывалось въ небольшую рану, которую дѣлали ослу, разрѣзавъ ему кожу на шеѣ; рана черезъ нѣсколько дней заживала, и оселъ съ вьюкомъ благополучно доносилъ вѣсть по назначенію; тамъ рубецъ надрѣзали, вынимали письмо и вкладывали такимъ же способомъ отвѣтъ. Самое бѣгство происходило слѣдующимъ образомъ. Въ пустынныхъ мѣстахъ на пути бѣгства разставляли нѣсколько постовъ здоровыхъ быстроногихъ верблюдовъ съ проводниками. Въ условленное время бѣглецъ скрывался изъ дому, обыкновенно ночью, пробирался за городъ, гдѣ его ждалъ проводникъ съ двумя верблюдами, садился и, какъ вѣтеръ, мчался всю ночь до ближайшаго поста, гдѣ его ждали свѣжіе верблюды и проводники. Мѣняя верблюдовъ, бѣглецъ быстро добирался до границъ Египта. Если отсутствіе его изъ мѣста побѣга замѣчалось всего черезъ нѣсколько часовъ, то и въ такомъ случаѣ догнать его было уже невозможно, потому что у погони не было заготовлено свѣжихъ верблюдовъ, а телеграфа махдисты не знали. Самый опасный моментъ заключался въ переправѣ черезъ Нилъ. Для этого въ условленномъ мѣстѣ рѣки заранѣе ставились люди съ надутыми мѣхами. Привязавшись къ мѣху, бѣглецы въ удобный моментъ переплывали рѣку, скрывались гдѣ нибудь въ камышахъ и, выждавъ ночь, на готовыхъ верблюдахъ мчались дальше.
   Для такого бѣгства требовалась немалая сумма денегъ, потому что арабы рѣшались быть пособниками въ этомъ дѣлѣ лишь за очень хорошую плату; вѣдь въ случаѣ неудачи ихъ ожидала вѣрная смерть, и не только ихъ, но и ихъ родственниковъ и сосѣдей -- за то, что не донесли во время объ умыслѣ своего родича.
   Нейфельду было очень трудно, почти невозможно бѣжать этимъ способомъ. Дервиши все еще считали его тайнымъ агентомъ египетскаго правительства и боялись выпустить изъ своихъ рукъ, опасаясь, какъ бы онъ не сообщилъ египетскому правительству о положеніи ихъ дѣлъ. Кромѣ того халифъ, раздраженный упорствомъ этого нѣмца, вбилъ себѣ въ голову во что бы то ни стало совратить его въ религію Махди. По всѣмъ этимъ причинамъ за нимъ слѣдили особенно строго. Кромѣ того, у него не было близкихъ людей въ Каирѣ, которые приняли бы участіе въ его печальной участи. Тѣмъ не менѣе такая попытка все-таки состоялась.
   Въ прежнія времена Нейфельдъ имѣлъ по своимъ торговымъ дѣламъ сношенія съ арабомъ, по имени Нуръ эдъ-Динъ, изъ племени Кабабишъ. Узнавъ о стрясшемся надъ Нейфельдомъ несчастьи, этотъ арабъ рѣшилъ помочь ему бѣжать. Нуръ эдъ-Динъ выступилъ въ путь и послалъ увѣдомить о своихъ планахъ Нейфельда. Но посланный, несмотря на всѣ уловки, не успѣлъ проникнуть въ тюрьму. Тогда Нуръ эдъ-Динъ по своемъ прибытіи въ Онъ-Дерманъ самъ попытался войти въ сношенія съ плѣннымъ. для чего подлаживался къ главному тюремщику, а когда это не удалось то онъ пошелъ на базаръ и нарочно затѣялъ тамъ драку. Его, конечно, схватили за такое безчинство и потащили къ кади, тотъ приговорилъ его къ заключенію въ тюрьму. Хитрецу только этого и надо было. Прибывъ въ тюрьму, онъ столкнулся тамъ съ Нейфельдомъ, который радостно кинулся ему навстрѣчу; но Нуръ эдъ-Динъ холодно поцѣловалъ его -- а въ Суданѣ поцѣлуй есть условный знакъ молчанія, -- и равнодушно прошелъ мимо. Однако еще въ тотъ же день Нуръ эдъ-Динъ успѣлъ шепнуть Нейфельду: "я пришелъ по твоему дѣлу, будь остороженъ и попытайся получить разрѣшеніе спать внѣ Умъ-Хагара на дворѣ".
   Въ теченіи цѣлыхъ двухъ недѣль заговорщики не смѣли перекинутся словомъ, притворяясь, будто не знаютъ другъ друга. Придумавъ себѣ какія то болѣзни, Нуръ эдъ-Динъ получилъ подъ этимъ предлогомъ разрѣшеніе посовѣтоваться съ "бѣлымъ человѣкомъ". Въ Суданѣ европейцевъ, между прочимъ, считаютъ врачами, и потому подобное желаніе не возбудило никакихъ подозрѣній.
   Добившись свиданія, Нуръ эдъ-Динъ разсказалъ Нейфельду слѣдующее:
   Встрѣтившись въ Египтѣ съ Габу, тѣмъ самымъ арабомъ, который предалъ Нейфельда и людей Водъ-Салеха, Нуръ эдъ Динъ заподозрилъ его въ измѣнѣ, тѣмъ болѣе, что Габу предложилъ ему сдѣлаться шпіономъ; и у махдистовъ, и у египтянъ и служить "и нашимъ, и вашимъ".
   Родичи Габу, и въ томъ числѣ самъ Нуръ эдъ-Динъ, уже давно косились на него и опасались какъ бы не пострадать самимъ за его продѣлки въ качествѣ его сообщниковъ, но такъ какъ кромѣ подозрѣній у нихъ не было никакихъ доказательствъ, то они не знали, что дѣлать. Тогда то Нуръ эдъ-Динъ придумалъ слѣдующую штуку. Глубоко ненавидя и желая погубить Габу, онъ рѣшилъ пробраться въ Омъ-Дерманъ, устроить бѣгство Нейфельда и привезти его въ Египетъ, гдѣ Нейфельдъ явился бы живымъ доказательствомъ измѣннической дѣятельности Габу, и того немедленно присудили бы къ повѣшенію или разстрѣлянію. Такимъ образомъ не сочувствіе къ Нейфельду, а главнымъ образомъ жажда отомстить Габу за гибель своихъ родичей; побудила Нуръ эдъ-Дина ринуться въ это опасное предпріятіе.
   И вотъ заговорщики принялись за дѣло. Черезъ мальчика, который ежедневно приносилъ Нуръ эдъ-Дину пищу въ тюрьму, онъ распорядился разставить въ пустынѣ верблюдовъ и приказалъ купить оружіе и заряды, которые его помощники должны были зарыть въ извѣстномъ мѣстѣ въ пустынѣ, недалеко отъ города. Какъ только это будетъ готово, шестеро его людей, составлявшихъ стражу при первыхъ верблюдахъ, должны были пробить въ ночь, когда имъ будетъ данъ знакъ черезъ дежурившаго у тюрьмы человѣка, стѣну тюрьмы, выходившую къ рѣкѣ. Послѣднія распоряженія, предстояло дать немедленно, какъ только заключенные узнаютъ, что верблюды съ добрымъ запасомъ воды готовы. Выбравшись черезъ дыру въ стѣнѣ изъ тюрьмы, бѣглецы намѣревались спуститься къ берегу Нила, къ заранѣе сложенной тамъ рыбачьей сѣти и, волоча сѣть, точно рыбаки, заглушить звонъ цѣпей Нейфельда. Добравшись до ближней хижины, они должны были сѣсть на ожидавшихъ ихъ верблюдовъ и мчаться двѣнадцать часовъ до ближайшаго заготовленнаго поста. Въ случаѣ погони они придумали увертку. Заготовивъ на томъ берегу старую лодку и поставивъ на берегу нѣсколькихъ вооруженныхъ людей, они приказали имъ при приближеніи стражи палить въ эту лодку съ такимъ видомъ, точно бѣглецы именно на ней только что переправились черезъ Нилъ. Погоня кинулась бы въ ту сторону по ложному слѣду, а бѣглецы тѣмъ временемъ успѣли бы ускакать далеко.
   Но не успѣли они довести своихъ приготовленій до конца, какъ Нуръ эдъ-Динъ захворалъ лихорадкой, и къ своему ужасу Нейфелидъ замѣтилъ въ его болѣзни всѣ симптомы тифа. Можно себѣ представить, съ какимъ усердіемъ ухаживалъ Нейфельдъ за больнымъ варилъ ему цѣлые дни чай изъ листьевъ тамаринда, финиковъ и разныхъ корней, стараясь побороть болѣзнь. Можетъ быть, Нуръ эдъ-Динъ и поправился бы, но къ несчастью мысль, что ему не удастся отомстить Габу, до такой степени волновала и безпокоила его, что болѣзнь приняла дурной оборотъ, и черезъ нѣсколько дней онъ, дѣйствительно, скончался на рукахъ Нейфельда. Въ ту же ночь Нейфельдъ самъ сильно заболѣлъ лихорадкой. Хассина принялась его лѣчить разными туземными средствами, которыя привели къ тому, что паціентъ очнулся изъ полубезсознательнаго состоянія и въ страшной слабости лишь на тринадцатый день. О бѣгствѣ нечего было и думать. Люди Нуръ эдъ-Дина, лишившись вождя, потеряли отвагу: они участвовали въ предпріятіи ради него и той награды, которую онъ имъ обѣщалъ. Теперь, когда онъ умеръ, а Нейфельдъ не имѣлъ ни денегъ, ни средствъ сноситься съ ними, они естественно уклонились отъ этого опаснаго дѣла, распустили верблюдовъ и разсѣялись сами.

[]

  

ГЛАВА X.
Голодъ. Наказаніе плетьми.

   Грабительская система управленія халифа скоро принесла свои плоды. 1889 годъ отличался своею сухостью, выпало мало дождей, и въ странѣ произошелъ неурожай. На рынкѣ цѣны на хлѣбъ и другіе припасы росли съ каждымъ днемъ, и народъ началъ волноваться. Тогда халифъ разослалъ своихъ людей во всѣ стороны закупать по назначенной цѣнѣ зерно. Но цѣна эта была очень низка, и едва люди, у которыхъ были запасы, узнали въ чемъ дѣло, какъ сейчасъ же попрятали зерно въ землю и притворились нищими. Прежде всего ужасы голода начались въ малоплодородной сѣверной области Бербера. Не имѣя запасовъ, эмиры халифа размѣстили свои полчища по разнымъ деревнямъ, а эти храбрые воины, пользуясь своей силой, принялись отнимать у несчастныхъ земледѣльцевъ и то немногое, что еще оставалось у нихъ. Толпы голодающихъ устремились въ Омъ-Дерманъ, надѣясь прокормиться тамъ какой нибудь работой. Но здѣсь только богачи еще обѣдали каждый день, бѣдные же уже начали помирать съ голоду. По улицамъ слонялись блѣдныя тѣни людей, тѣла которыхъ состояли буквально изъ одной кожи да костей. Они рылись на дворахъ, на улицахъ, за городомъ, откапывая и подбирая съ земли всякіе отбросы, которые пожирали съ жадностью умирающихъ отъ голода людей: старые, не успѣвшія сгнить шкуры подохшихъ животныхъ, поджаренныя на огнѣ, составляли завидное блюдо; старыя кости, истолченыя и сваренныя съ водой въ видѣ каши, кожаная обивка ангаребовъ (дивановъ) -- все шло въ дѣло и пожиралось съ жадностью. У кого еще сохранились силы, грабили и воровали все, что могли; словно стая степныхъ стервятниковъ накидывались эти толпы на лотки базарныхъ продавцовъ и пожирали добычу подъ градомъ ударовъ и проклятій; иного душили, выжимая изъ его глотки похищенное, а онъ, барахтаясь въ толпѣ, съ выпяченными на выкатъ глазами и высунутымъ языкомъ, спѣшилъ проглотить лакомый кусокъ, хотя бы за это пришлось расплатиться жизнью. Въ тишинѣ ночей на улицахъ попадались кучки людей, женщинъ съ растрепанными волосами, мужчинъ и дѣтей съ дико сверкавшими взорами, которые, точно шакалы, безшумно копошились возлѣ какого нибудь дохлаго осла, поѣдая его съ кожей и внутренностями. По улицамъ все чаще и чаще попадались трупы умершихъ отъ истощенія. Грудныя дѣти съ плачемъ ползали по тѣламъ умершихъ матерей, тщетно отыскивая пищу, пока какая нибудь прохожая женщина сжалившись, не подбирала такого сироту. Родители, не зная чѣмъ прокормить дѣтей, продавали ихъ въ вѣчное рабство, даже отдавали даромъ, умоляя только взять ихъ и сохранить имъ жизнь. Одну женщину привели къ судьѣ, обвиняя ее въ томъ, что она убила и съѣла собственнаго ребенка -- но что могъ сдѣлать судья и палачъ, если голодная смерть черезъ два дня избавила отъ меча правосудія эту несчастную помѣшанную. Мертвыхъ перестали хоронить, пока халифъ не издалъ приказъ, что всякій, оставившій трупъ валяться возлѣ своего дома, платится за это своимъ имуществомъ. Но эта мѣра привела только къ тому, что люди стали по ночамъ подбрасывать трупы своимъ сосѣдямъ. По рѣкѣ ежедневно плыли разлагающіяся тѣла погибшихъ отъ голода земледѣльцевъ, заражая воду и воздухъ. Многія семьи, не видя ни откуда спасенія, замуравливались въ собственномъ домѣ. и въ гробовой тишинѣ ожидали приближенія смерти, которая нависла надъ всей страной. Вскорѣ началось открытое людоѣдство, такъ что послѣ заката солнца люди боялись выйти изъ дому, чтобы не пасть жертвой такой шайки. Одинъ эмиръ вопреки предостереженіямъ вышелъ вечеромъ съ цѣлью навѣстить друга; но ни другъ, ни семья не дождались его: голова его была найдена потомъ за городомъ, тѣло же было уже давно съѣдено.
   Ужасное бѣдствіе тянулось нѣсколько мѣсяцевъ, пока не выпали дожди и не вызрѣлъ новый хлѣбъ на поляхъ. Но долго еще помнили жители Судана этотъ голодъ. Многія арабскія племена вымерли чуть не сплошь, оставшіеся въ живыхъ разорились до тла. Сколько несчастныхъ родителей, продавшихъ своихъ дѣтей изъ состраданія къ нимъ въ рабство, работали потомъ цѣлые годы, горбомъ зашибая копѣйку, чтобы выкупить и вернуть себѣ любимаго сына или дочь. Чѣмъ лучше и благороднѣе были люди, тѣмъ сильнѣе пострадали они отъ этого бѣдствія; безсовѣстные и звѣрскіе, не гнушавшіеся грабежомъ и убійствомъ, не чувствовавшіе отвращенія къ мясу своихъ ближнихъ, пережили его и увеличили собою число дурныхъ людей въ странѣ.
   Можно себѣ представить, какъ страшно отозвался этотъ голодъ въ тюрьмѣ, гдѣ влачилъ свое существованіе Нейфельдъ. Колодники должны были содержать себя сами; у кого не было родныхъ и денегъ, тотъ питался отъ даяній сотоварищей по заключенію. Но что могли они удѣлить ему, если Идрисъ эль-Сайеръ отбиралъ изъ присылаемыхъ запасовъ львиную долю себѣ и своимъ домочадцамъ?
   Обычная пища заключенныхъ состояла изъ ассиды. Ассида представляла собою густую, невкусную и непитательную кашу изъ грубосмолотаго суданскаго проса. Но зато, проглотивъ порцію этой пищи, заключенный чувствовалъ нѣкоторую тяжесть въ желудкѣ и не жаловался на голодъ. Иногда родственникамъ удавалось всучить заключенному потихоньку отъ Идриса ломоть бѣлаго хлѣба, немного сыру или масла, а то и горсть кофе.
   Положеніе Нейфельда было хуже другихъ заключенныхъ, и ему пришлось бы погибнуть отъ голода, еслибы немногіе плѣнные европейцы не посылали ему пищи. Въ числѣ ихъ старый католическій священникъ, патеръ Орвальдеръ, и старая гречанка Каттарина приняли въ немъ особенное участіе. Патеръ подкупалъ сторожей и такимъ образомъ проникалъ въ тюрьму, а когда у него не бывало денегъ, онъ притворялся, будто слыхалъ, что Нейфельдъ при смерти, и умолялъ впустить его, чтобы въ "послѣдній разъ передъ смертью" увидѣть его. То онъ самъ былъ при смерти и желалъ проститься съ Нейфельдомъ, то онъ приводилъ больныхъ для излеченія врачу Нейфельду, словомъ, изобрѣталъ тысячи средствъ, чтобы проникнуть въ тюрьму. Въ складкахъ одежды онъ приносилъ ему пищу, но дороже пищи были его увѣщанія не терять мужества и надѣяться на лучшее будущее. Жизнь Нейфельда въ тюрьмѣ была такъ ужасна, что лишь этимъ благодѣтельнымъ посѣщеніямъ и заботамъ друзей онъ обязанъ тѣмъ, что не лишился разсудка. Особенно цѣнна была эта поддержка во время голода! хотя цѣны на хлѣбъ и другіе припасы поднялись высоко, и у плѣнныхъ было мало денегъ, тѣмъ не менѣе Нейфельдъ получалъ каждый день свою пищу или по крайней мѣрѣ часть ея, оставленную ему жадными тюремщиками. Но даже эта ничтожная порція служила для другихъ заключенныхъ яблокомъ раздора. Едва въ дверяхъ тюрьмы появлялась фигура Хассины, несшей пищу своему господину, какъ изъ разныхъ угловъ съ земли вскакивало 30--40 живыхъ скелетовъ, скованныхъ цѣпями; въ припрыжку, перегоняя и опрокидывая другъ друга, скакали они наперерѣзъ Хассинѣ, насколько у кого хватало силъ, накидывались на нее и старались вырвать пищу. Тщетно тюремщики хлестали ихъ курбачами до крови: многіе съ жадностью прилипали къ разсѣченнымъ плетью ранамъ и сосали собственную кровь, чтобъ хоть этимъ обмануть голодъ. Нѣсколько разъ случалось, что несчастные сбивали съ ногъ Хассину, хватали на лету падавшіе куски и поѣдали ихъ на глазахъ Нейфельда, которому оставалось только надѣяться на завтрашній обѣдъ. Во избѣжаніе подобныхъ несчастій была придумана слѣдующая хитрость: Хассина купила на рынкѣ шкуру газели и сдѣлала изъ нея мѣшокъ, который вѣшала подъ платье. Въ этомъ мѣшкѣ она приносила пищу, а для отвода глазъ несла часть ея въ рукахъ или въ большой чашкѣ на головѣ. Съ громкимъ крикомъ, размахивая кулаками и лавируя изъ стороны въ сторону, пробиралась она черезъ облѣплявшую ее со всѣхъ сторонъ толпу голодныхъ, подбѣгала къ своему господину и, улучивъ минуту, тайно передавала ему мѣшокъ.
   Не слѣдуетъ, однако, думать, что заключенные жили, какъ дикіе звѣри, не чувствуя состраданія другъ къ другу. Напротивъ, въ это тяжелое время многіе, у кого были средства, покупали пищу своимъ сотоварищамъ по несчастью. Такъ одинъ изъ колодниковъ, Махмудъ Надъ Саидъ, ежедневно утромъ и вечеромъ покупалъ порцію ассиды и молока на 30--40 заключенныхъ. Другіе также дѣлились, чѣмъ могли, стараясь смягчить страданія своихъ ближнихъ. Только одни сторожа не оставили своихъ привычекъ и продолжали даже въ мѣсяцы самаго ужаснаго голода и дороговизны урывать себѣ большую долю пищи заключенныхъ.
   Многіе изъ несчастныхъ, дойдя до крайней степени отчаянія отъ истощенія и жестокости тюремщиковъ, потерявъ всякую надежду на спасеніе, сами обрекали себя на смерть. Они ложились на землю и безропотно ждали смерти. Каждый день изъ тюрьмы выносили восемь, девять труповъ людей, погибшихъ отъ голода и дурного обращенія; тѣла ихъ бросали въ Нилъ. За время пребыванія Нейфельда въ тюрьмѣ, въ ней нашли смерть нѣсколько тысячъ человѣкъ, но число заключенныхъ не уменьшалось, такъ какъ "милосердіе" халифа посылало ежедневно въ тюрьму все новыя и новыя жертвы.
   Около этого же времени Нейфельду пришлось перенести унизительное варварское наказаніе плетьми. Одинъ изъ тюремщиковъ, вообразивъ почему-то, что у Нейфельда должны быть деньги, вздумалъ вытянуть изъ его кармана нѣкоторую сумму. Обычнымъ пріемомъ въ этомъ случаѣ являлись разныя прижимки и стѣсненія, и такъ какъ другіе заключенные выгружали какъ разъ въ это время суда на Нилѣ, то тюремщикъ приказалъ Нейфельду принять участіе въ этой работѣ. Обыкновенно, если заключенный почему-либо рѣшался не повиноваться тюремщику, то садился на землю и отказывался двинуться съ мѣста. Нейфельдъ, конечно, поступилъ такимъ же образомъ. Тюремщикъ попытался вогнать его въ дверь тюрьмы, но при этомъ приблизился къ Нейфельду настолько близко, что тотъ однимъ ударомъ свалилъ его съ ногъ. Внѣ себя отъ ярости сторожъ побѣжалъ къ Идрису и изложилъ ему всѣ обстоятельства дѣла.
   Идрисъ немедленно явился на мѣсто дѣйствія и потребовалъ выполненія приказанія, а когда Нейфельдъ пожаловался ему на корыстолюбіе сторожа, Идрисъ изо всей силы ударилъ его сафарогомъ (метательнымъ орудіемъ въ видѣ плоской дуги). Билъ онъ съ такой силой, что сафарогъ сломался, а Нейфельдъ, потерявъ сознаніе, повалился на-земь; тутъ подскочили другіе сторожа, растянули его на землѣ и по приказанію Идриса принялись стегать курбачами. Идрисъ назначилъ 500 ударовъ, но, замѣтивъ при шестидесятомъ ударѣ, что истязуемый лежитъ на землѣ безъ признаковъ жизни, онъ испугался, какъ бы не отвѣтить предъ халифомъ за смерть Нейфельда, и остановилъ бичующихъ. Но въ душѣ тюремщикъ затаилъ злобу и рѣшилъ при первомъ удобномъ случаѣ проучить упрямаго нѣмца. Этотъ случай не заставилъ себя долго ждать. Нейфельду удалось купить у сторожей маленькую глиняную хижину во дворѣ тюрьмы. Въ ней онъ проводилъ ночи и такимъ образомъ былъ избавленъ отъ всѣхъ ужасовъ Ум-Хагара. Конечно, онъ долженъ былъ платить Идрису за такую вольность опредѣленную сумму. Но сторожа, не зная, что заключенные уже купили себѣ это право у Идриса, обыкновенно взимали съ нихъ плату за дозволеніе провести ночь не въ Ум-Хагарѣ. Разумѣется, доходы Идриса не могли не сократиться вслѣдствіе выдачи сторожамъ этихъ денегъ, и онъ это сейчасъ же замѣтилъ. Однажды ночью Идрисъ внезапно явился въ тюрьму и произвелъ ревизію. Замѣтивъ этотъ "безпорядокъ", онъ накинулся на сторожей, а тѣ, уже получивъ съ колодниковъ мзду, извернулись передъ нимъ тѣмъ, что заключенные будто бы отказались повиноваться имъ, а они не могли справиться съ ними. Началась экзекуція. Сторожъ, врагъ Нейфельда, накинулся на него и ударами плети погналъ его въ тюрьму. Къ счастью, Нейфельдъ накинулъ на ночь толстое платье, такъ что на этотъ разъ избіеніе не оставило слѣдовъ на кожѣ.
   Въ третій разъ при подобномъ же случаѣ Нейфельдъ получилъ 150 ударовъ. Другіе заключенные обыкновенно начинали просить прощенія у палачей въ самомъ началѣ наказанія. и палачи ограничивались въ такихъ случаяхъ. двадцатью ударами. Но такъ какъ Нейфельдъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы унизиться до воплей, слезъ и просьбъ, то ожесточенные его упорствомъ и молчаніемъ палачи били изо всѣхъ силъ, приговаривая: "Станешь ты кричать? Или твое сердце и башка такъ же тверды, какъ черное желѣзо?" Стиснувъ зубы, съ крѣпко сжатыми губами, лежалъ истязуемый Нейфельдъ на землѣ, употребляя всѣ усилія воли, чтобы не издать ни звука. Удары сыпались градомъ, плети, какъ змѣи, извивались въ воздухѣ и впивались въ разсѣченное тѣло, сдирая кожу и мясо клочьями. Но ужаснѣе, чѣмъ физическая боль, было нравственное мученіе: европеецъ христіанинъ терпѣлъ, такое униженіе отъ невѣжественныхъ варваровъ, черныхъ рабовъ халифа, ставшихъ теперь его повелителями!
   Высшей мѣрой наказанія была тысяча ударовъ по спинѣ, поясницѣ и груди. Большая часть несчастныхъ, подвергавшихся этой карѣ, не выдерживали истязанія и умирали подъ плетями, такъ что въ концѣ экзекуціи палачи хлестали уже по трупу.
  

ГЛАВА XI.
Жертвы халифа.

   Тюрьма, въ которой страдалъ Нейфельдъ, была такое мѣсто, куда могъ попасть всякій. Въ пестрой толпѣ колодниковъ можно было встрѣтить бѣглыхъ рабовъ, фальшивыхъ монетчиковъ, воровъ, людей, подозрѣваемыхъ въ шпіонствѣ, военноплѣнныхъ, словомъ, людей, совершившихъ самыя разнообразныя преступленія. Но въ ихъ средѣ часто можно было встрѣтить и богатыхъ купцовъ, угодившихъ въ тюрьму только потому, что халифъ, позарившись на ихъ деньги, приказалъ своимъ кади засудить ихъ по какому-нибудь ложному доносу. Попадались здѣсь знатные шейхи арабскихъ племенъ, заподозрѣнныхъ въ измѣнѣ, и весьма нерѣдко въ тюрьму попадали самые знатные сановники и приближенные халифа, впавшіе въ немилость по проискамъ противниковъ. Иногда, если у нихъ была сильная заручка, имъ удавалось благополучно ускользнуть изъ этого царства скорби, страданія и смерти, но чаще всего ихъ постигала жалкая участь. Захвативъ власть благодаря своей холопской покорности Махди, халифъ старался удержать ее въ своихъ рукахъ, подобно всѣмъ мелкимъ восточнымъ деспотамъ, истребляя всѣхъ, кто могъ стать его соперникомъ. Онъ держалъ около себя много шпіоновъ и охотно выслушивалъ рѣчи людей, старавшихся въ своихъ видахъ очернить того или другого человѣка, стоявшаго поперекъ ихъ пути. Не было ничего проще, какъ навлечь на себя подозрѣніе деспота. Никакія достоинства и заслуги не спасали человѣка, на котораго пало подозрѣніе халифа. А такъ какъ этотъ тиранъ былъ хитеръ, то онъ всегда умѣлъ придать своимъ преслѣдованіямъ и казнямъ видъ справедливости. Онъ самъ не творилъ суда надъ арестованными; эту непріятную обязанность онъ взваливалъ на своихъ кади (судей), которыхъ выбиралъ изъ числа самыхъ подлыхъ, трусливыхъ и угодливыхъ людей. Кади до суда разузнавали у родственниковъ халифа, какое рѣшеніе было бы желательно ихъ повелителю и затѣмъ, конечно, поступали соотвѣтственно его волѣ, тѣмъ болѣе, что въ разныхъ лжесвидѣтеляхъ, шпіонахъ и доносчикахъ не было никогда недостатка.
   Такимъ образомъ за 12 лѣтъ плѣна передъ Нейфельдомъ послѣдовательно промелькнулъ цѣлый рядъ лицъ, которые передъ казнью проводили нѣкоторое время въ ужасной тюрьмѣ халифа.
   Изъ числа этихъ несчастныхъ особенно ужасна была участь главнаго казначея халифа -- Ибрагимъ Адлана. Жестокое и нелѣпое правленіе невѣжественнаго халифа (онъ былъ до того невѣжествененъ, что даже не умѣлъ читать и писать по-арабски) ввергло страну въ тысячи бѣдствій: земли пустѣли, люди разбѣгались, торговля упала почти совсѣмъ, и потому доходы халифа становились съ каждымъ годомъ все скуднѣе и скуднѣе. А между тѣмъ ему приходилось содержать большую армію и хранить всегда въ запасѣ громадное количество предметовъ военнаго снаряженія: пушки и ружья, снаряды къ нимъ, порохъ, свинецъ, листовую мѣдь для патроновъ и многое другое. Кромѣ внѣшнихъ враговъ: египтянъ, итальянцевъ, абессинцевъ и разныхъ арабскихъ племенъ, напиравшихъ на него со всѣхъ сторонъ, халифу постоянно грозили возстаніемъ внутренніе враги; честолюбивые, жадные шейхи, собственные эмиры, наконецъ, родственники Махди, которые считали его похитителемъ власти, принадлежавшей по всѣмъ правамъ имъ. При такомъ положеніи дѣлъ отсутствіе денегъ въ пустомъ казначействѣ представляло главную опасность. Халифъ скрѣплялъ всю свою, на живую нитку сотканную державу только деньгами: разсыпая подарки направо и налѣво. онъ подогрѣвалъ этимъ вѣрность своихъ приближенныхъ, на деньги содержалъ войско, деньгами же подкупалъ враговъ и умасливалъ непокорныхъ шейховъ, въ ожиданіи случая схватить ихъ и казнить. По этой причинѣ въ должности главнаго казначея, искусство котораго заключалось въ томъ, чтобы не давать изсякнуть золотой рѣкѣ, струившейся въ казну халифа, надо было держать человѣка умнаго и способнаго.
   Такимъ человѣкомъ и былъ чрезвычайно даровитый, но на свое несчастіе честолюбивый Ибрагимъ Адланъ. Онъ былъ очень богатъ, имѣлъ много помѣстій, рабовъ, много вліятельныхъ родственниковъ и отлично зналъ Суданъ. Въ короткое время онъ принялъ цѣлый рядъ разумныхъ мѣръ и, вѣроятно, привелъ бы дѣла въ порядокъ, если бы халифъ и его родня не погубили его. Чувствуя свою силу и, зная, какъ нуждался въ немъ халифъ, Ибрагимъ Адланъ сталъ слишкомъ гордиться своимъ положеніемъ: онъ считалъ себя вторымъ лицомъ въ странѣ послѣ халифа. Тому это кололо глаза и, по наущенію своего брата Якуба, ненавидѣвшаго Адлана, халифъ рѣшилъ покончить съ этимъ опаснымъ человѣкомъ.
   Ибрагимъ Адланъ обладалъ открытымъ, честнымъ характеромъ, неохотно соглашался съ жестокими мѣрами халифа, и не одинъ несчастный избѣгъ гибели, благодаря его вліятельному заступничеству. Кромѣ того онъ былъ щедръ, а потому слава о его добротѣ и справедливости шла по всему Судану. Воспользовавшись его отсутствіемъ, враги успѣли нашептать халифу, будто бы Ибрагимъ Адланъ нажилъ свое состояніе тѣмъ, что въ качествѣ главнаго казначея умѣлъ удерживать часть налоговъ въ свою пользу и такимъ образомъ грабилъ самого халифа. Они указывали, что благодаря богатству, вліяніе его въ странѣ усилилось до того, что грозитъ затмить личность халифа. Къ несчастію, порученіе, данное въ это время Адлану, было такого рода, что не вызвало въ немъ сочувствія, и потому онъ выполнилъ его небрежно.
   Но хитрый деспотъ не далъ замѣтить Ибрагиму свое неудовольствіе и первые дни не трогалъ его. Однажды утромъ, пригласивъ Ибрагимъ Адлана къ себѣ, халифъ сталъ въ самыхъ грубыхъ словахъ упрекать его въ измѣнѣ и злоупотребленіи его, халифа, довѣріемъ. Ничего не подозрѣвая и полагаясь на свое вліятельное положеніе, Ибрагимъ Адланъ забылъ, что въ странѣ халифа всякій подданный не болѣе какъ рабъ, котораго можно раздавить однимъ ударомъ пяты, и сталъ оправдываться въ самыхъ гордыхъ выраженіяхъ:
   -- Халифъ, ты меня упрекаешь? Много лѣтъ служилъ я тебѣ вѣрно и покорно, но сегодня выскажу всю правду въ глаза! Ты отвратилъ отъ себя сердца поданныхъ тѣмъ, что осыпалъ особыми милостями своихъ родственниковъ и свое племя и наполнилъ всю страну неправдою. До сего дня я старался объ успѣхѣ твоихъ дѣлъ, но такъ какъ ты склонилъ слухъ свой рѣчамъ моихъ враговъ и особенно брата своего Якуба, моего злѣйшаго врага, преслѣдующаго меня клеветою, то я объявляю тебѣ, что не могу больше служитьтвоей державѣ!
   Въ первое мгновеніе халифъ просто остолбенѣлъ, а затѣмъ сильно испугался. Вѣдь еще никто и никогда не смѣлъ говорить ему такія дерзости. Значитъ, Адланъ имѣетъ много приверженцевъ; можетъ быть, онъ уже подготовилъ все, чтобы свергнуть его, халифа! Подавивъ свои чувства, халифъ сказалъ:
   -- Я слышалъ твои слова и хочу подумать объ этомъ, иди поэтому, а завтра я дамъ тебѣ отвѣтъ.
   Ибрагимъ Адланъ удалился, но еще прежде чѣмъ нога его переступила порогъ комнаты, халифъ про себя изрекъ ему смертный приговоръ.
   Еще въ тотъ же день вечеромъ халифъ пригласилъ на тайное совѣщаніе обоихъ подчиненныхъ халифовъ, всѣхъ своихъ кади и своего брата Якуба, и спустя нѣсколько минутъ гонецъ бѣжалъ уже за Ибрагимъ Адланомъ.
   -- Ты обвинялъ брата Якуба, -- торжественно началъ свою рѣчь халифъ, -- въ томъ, что онъ клевещетъ на тебя, ты осмѣлился утверждать, будто я отвратилъ сердца поданныхъ отъ себя. Но знаешь ли ты, несчастный, что Якубъ моя правая рука и мое правое око? Знаешь ли ты, что не я, а ты, измѣнникъ, ожесточалъ моихъ друзей и поданныхъ противъ меня, и теперь, вдобавокъ ко всему, хочешь погубить моего брата? Но Богъ справедливъ, и ты не избѣгнешь его праведнаго гнѣва!
   Съ этими словами халифъ подалъ знакъ стражѣ, заранѣе поставленной за дверьми, схватить Ибрагимъ Адлана и отвести его въ тюрьму.
   Не промолвивъ ни одного слова въ свою защиту, Ибрагимъ Адланъ, съ гордо поднятой головой, твердымъ шагомъ удалился изъ собранія. Онъ не хотѣлъ доставить своимъ врагамъ удовольствія прочесть на своемъ лицѣ страхъ или хоть тѣнь смущенія.
   Немедленно затѣмъ халифъ приказалъ своимъ писцамъ обыскать домъ Ибрагимъ Адлана и провѣрить казну. Въ карманѣ платья у Ибрагимъ Адлана нашли бумажный свитокъ, покрытый какими то іероглифическими надписями, сдѣланными сокомъ шафрана -- жидкостью, которой суданцы приписываютъ какую-то таинственную силу. Это былъ просто амулетъ, потому что Ибрагимъ Адланъ былъ такъ же суевѣренъ, какъ послѣдній погонщикъ верблюдовъ. Но такъ какъ Махди строго запретилъ колдовство и сверхъ того въ этой надписи какимъ-то образомъ прочли его имя рядомъ съ именемъ халифа, то судьи обвинили Ибрагимъ Адлана въ злыхъ чарахъ противъ ихъ повелителя.
   Судьи, послушныя орудія халифа, обвинили несчастнаго министра финансовъ въ трехъ преступленіяхъ: въ ослушаніи, измѣнѣ и колдовствѣ, и, конечно, приговорили его къ смерти.
   Передъ казнью Ибрагимъ Адлана, обремененнаго тяжелыми цѣпями, привели въ темницу и кинули въ одну изъ низкихъ глинобитныхъ хижинъ. Всѣмъ колодникамъ было строжайше запрещено заговаривать съ нимъ. Но Нейфельду удалось ночью пробраться къ нему. Раздвинувъ широко ноги, чтобы звяканье цѣпей не выдало его сторожамъ, Нейфельдъ вползъ въ хижину Ибрагима.
   -- Что случилось?-- шепотомъ спросилъ онъ несчастнаго узника.
   -- Уходи, уходи, -- послышался ему въ отвѣтъ тихій шепотъ Ибрагима, -- не разговаривай со мной; меня схватилъ большой песъ, и если ты не уйдешь, то онъ хватитъ за ногу и тебя!
   Больше онъ не сказалъ ни слова, какъ ни старался Нейфельдъ выразить ему свое сочувствіе. Утромъ мальчикъ, слуга Адлана, проходя мимо хижины Нейфельда снова шепнулъ ему: "Не говори съ моимъ господиномъ, не то ты услышишь звуки умбая!" Цѣлый день мальчикъ ходилъ отъ Адлана домой и обратно.
   -- Что ты дѣлаешь? -- спросилъ его Нейфельдъ.
   -- Я жгу бумаги, не говори съ моимъ господиномъ, -- былъ отвѣтъ.
   Дѣйствительно, всякіе разговоры съ осужденнымъ повели бы къ тому, что шпіоны халифа обратили бы на это вниманіе и заподозрили бы какое-нибудь сообщничество.
   На четвертый день утромъ заключенные увидали Адлана, скованнаго по рукамъ и ногамъ, выходящимъ изъ хижины. Сторожа подвели его къ наковальнѣ, гдѣ кузнецъ снялъ съ него цѣпи. Всѣмъ было ясно, что это означало: цѣпи снимались съ осужденнаго въ день казни. Увидѣвъ ихъ, Ибрагимъ Адланъ крикнулъ громкимъ голосомъ:
   -- Вотъ насталъ мой день! Но не бойтесь, я мужчина и не скажу и не сдѣлаю ничего такого, чего я долженъ былъ бы стыдиться. Прощайте!
   Этими словами онъ успокоивалъ тѣхъ изъ заключенныхъ, которыхъ подозрѣвали въ связяхъ и знакомствѣ съ нимъ.
   Подъ глухой ревъ умбаевъ шагалъ Ибрагимъ Адланъ впереди громадной сбѣжавшейся толпы на базарную площадь. Спокойно поднялся онъ на ангаребъ, самъ надѣлъ петлю себѣ на шею и, отказавшись отъ предложеннаго ему палачами питья, оттолкнулъ ногой скамью и повисъ на воздухѣ, какъ каменное изваяніе, не двинувъ ни однимъ мускуломъ, пока душа не отлетѣла отъ тѣла. Только поднятый палецъ правой руки показывалъ, что онъ скончался, какъ правовѣрный мусульманинъ, съ мыслью о Богѣ и его пророкѣ.
   Толпа, втайнѣ сочувствовавшая казненному, долго не расходилась, и, несмотря на строгій запретъ халифа, въ городѣ во многихъ домахъ раздавались вопли и причитанія надъ умершимъ. Халифъ отдѣлался, какъ онъ думалъ, отъ опаснаго врага; на самомъ же дѣлѣ среди поданныхъ стало однимъ способнымъ человѣкомъ меньше, и чѣмъ больше избивалъ халифъ такихъ людей, тѣмъ неизбѣжнѣе приближалъ онъ къ себѣ часъ собственной гибели.
   Рядомъ съ зданіемъ Умъ-Хагара помѣщалось другое небольшое сооруженіе, которое заключенные прозвали Бинтъ-Умъ-Хагаръ, т. е. "дочь Умъ-Хагара". Эта клѣтка предназначалась для осужденныхъ на голодную смерть. Много людей окончило свою жизнь въ этой кельѣ. Въ числѣ ихъ былъ храбрый и очень даровитый полководецъ халифа Цеки Тамель. Цеки выигралъ ему не одно сраженіе, но халифъ, опасаясь, какъ бы Цеки съ преданными ему солдатами не возсталъ противъ него, послушался враговъ полководца и вызвалъ его въ столицу. Посовѣтовавшись со своимъ братомъ Якубомъ, халифъ рѣшилъ избавиться отъ Цеки. Однажды утромъ Якубъ пригласилъ къ себѣ для совѣщанія ничего дурного не ожидавшаго Цеки. Едва Цеки переступилъ порогъ его дома, какъ на него кинулись четыре вооруженныхъ дервиша, свалили его послѣ ожесточенной борьбы на земь и, вырвавъ изъ рукъ его мечъ, связали по рукамъ и ногамъ. Въ такомъ видѣ его вытащили на дворъ, гдѣ стояли два ожесточенныхъ врага, завидовавшихъ его славѣ, -- самъ Якубъ и Ахметъ Воледъ-Али.
   -- Ну ты, герой, -- нагло крикнулъ ему Якубъ, -- гдѣ жъ твоя хваленая храбрость?
   -- Я возвысилъ тебя своею рукою, -- добавилъ съ своей стороны Ахметъ, -- и я же теперь буду тебя судить. Я благодарю Бога за этотъ день, когда вижу тебя передъ собой!
   Скрипя отъ злобы зубами, Цеки хрипло отвѣтилъ имъ:
   -- Меня предали, на меня напали врасплохъ, измѣннически; но если бы вы попались мнѣ въ открытомъ полѣ, я бы изрубилъ сотню такихъ трусовъ, какъ вы. Я знаю, что меня ждетъ смерть, но когда я умру, вы съ своимъ халифомъ станете съ огнемъ искать людей, которые могли бы замѣнить меня, и не найдете!
   По знаку Якуба солдаты съ ругательствами и побоями повлекли Цеки въ тюрьму, гдѣ на него наложили столько цѣпей, что онъ не могъ шевельнуться. Затѣмъ его бросили въ Бинтъ-Умъ-Хагаръ, замуравили отверстіе и предоставили его голодной смерти. Такой же участи подверглись всѣ близкіе къ Цеки начальники и эмиры.
   Другой жертвой халифа, погибшей въ Бинтъ-Умъ-Хагарѣ, былъ кади Ахметъ. Покорно и раболѣпно исполнялъ онъ всѣ приказанія халифа, хладнокровно приговаривалъ всѣхъ неугодныхъ халифу къ казни, лишенію имущества или изгнанію, лицемѣрно толковалъ и извращалъ въ его пользу всѣ божескіе и человѣческіе законы. Но такія низкія и холопскія души, какъ Ахметъ кади бываютъ преданы своимъ повелителямъ лишь ради собственныхъ выгодъ или изъ страха. Черная совѣсть ихъ и лукавый умъ направлены только на собственныя выгоды, и они при первой возможности, если это можно сдѣлать безъ опасности для себя, готовы совершить всякое гнусное преступленіе, могущее обогатить или возвысить ихъ. Зная о желаніи халифа избавиться отъ Цеки, кади Ахметъ, по совѣту Якуба, не мигнувъ глазомъ, осудилъ того на страшную казнь голодной смерти. По какой то непонятной случайности самъ онъ, спустя короткое время, погибъ такой же жалкой смертью. Поводомъ къ тому послужило мошенничество этого судьи: онъ вошелъ въ тайныя сношенія съ фальшивыми монетчиками и пользовался значительной выгодой отъ ихъ продѣлокъ. Узнавъ объ этомъ, халифъ страшно разсердился, но не на то, что Ахметъ совершилъ такое преступленіе, а на то, что онъ обкрадывалъ его, халифа. Внѣ себя отъ гнѣва деспотъ крикнулъ:
   -- Пусть его накажутъ, какъ наказали Цеки!
   И вотъ закованнаго въ цѣпи Ахмета втолкнули въ Бинтъ-Умъ-Хагаръ. Сперва ему подавали въ отверстіе, слабо освѣщавшее эту "пещеру смерти" хмурымъ свѣтомъ, скудную пищу, но спустя десять мѣсяцевъ стража поставила возлѣ узника, уныло скорчившагося въ углу своей темницы, кувшинъ воды, и затѣмъ его. замуровали, какъ Цеки. Въ теченіе долгихъ дней изъ этой гробницы не слышно было ни одного звука. Страшное безмолвіе царило въ зловѣщемъ зданіи. Когда, спустя 43 дня, сторожа отвалили камни отверстія въ полной увѣренности найти внутри склепа высохшій, какъ мумія, трупъ Ахмета, когда они подошли къ распростертому на землѣ мертвому, они въ ужасѣ отскочили прочь и кинулись вонъ: Ахметъ былъ еще живъ! Истощенныя мышцы вмѣстѣ съ кожей тѣсно облипали кости несчастнаго, вполнѣ напоминавшаго скелетъ. Онъ лежалъ безъ сознанія, открывъ глаза, которые ничего не видѣли. Слабо бившійся пульсъ и едва замѣтное дыханіе показывали, что послѣднія искры жизни еще тлѣли въ этомъ трупѣ.
   Когда объ этомъ случаѣ донесли халифу, его охватилъ какой-то суевѣрный страхъ, и онъ приказалъ вернуть Ахмета къ жизни, давая ему пищу и воду малыми порціями. Однако, несмотря на тщательный уходъ, тѣло Ахмета не могло выдержать этого возврата къ жизни и, спустя нѣсколько дней, его не стало.
   Но Бинтъ-Умъ-Хагаръ недолго стояла пустой. Уже вскорѣ въ ней поселился новый узникъ. Это былъ тоже кади -- Хуссейнъ Водъ Зарахъ, который угодилъ сюда по совершенно другой причинѣ: онъ отказался приговаривать къ смерти людей, руководствуясь однимъ желаніемъ халифа или Якуба. Вначалѣ ему также изрѣдка подавали въ оконце пищу и воду, затѣмъ замуровали, и, такъ какъ онъ не обладалъ богатырскимъ сложеніемъ и живучестью Ахмета, то скончался уже на 22 день своего голоднаго заключенія.

[]

   Звѣрская злоба халифа, питаемая подозрительнымъ страхомъ, обрушивалась не только на отдѣльныхъ людей, но на цѣлыя племена. Такъ племя арабовъ Батахинъ навлекло на себя его гнѣвъ тѣмъ, что, разоренное налогами и безцѣльными переходами, отказалось исполнить новое подобное приказаніе. Эта непокорность такъ разгнѣвала его, что онъ немедленно приказалъ перехватать ихъ и привести къ себѣ. Дѣйствительно, вскорѣ 67 несчастныхъ арабовъ съ женами и дѣтьми были приведены въ Омъ-Дерманъ и брошены въ тюрьму въ ожиданіи суда. Созвавъ своихъ кади, которыхъ халифъ предварительно увѣдомилъ о своихъ желаніяхъ, онъ изложилъ имъ обстоятельства дѣла. Конечно, всѣ кади, какъ одинъ человѣкъ, осудили несчастныхъ.
   -- Какое же наказаніе полагается за ослушаніе?-- спросилъ халифъ.
   -- Смерть!-- отвѣтили судьи.
   Отпустивъ вѣрныхъ исполнителей своей воли, халифъ лично занялся приготовленіями къ казни.
   На базарной площади были поставлены три висѣлицы, и не успѣли правовѣрные окончить свою послѣобѣденную молитву, какъ зазвучали умбаи и большой боевой барабанъ -- знакъ, служившій гвардіи халифа сигналомъ къ выступленію. Окруженный многочисленной свитой, халифъ выѣхалъ на площадь, сѣлъ на низкомъ ангаребѣ, а кругомъ него справа и слѣва расположились его приближенные.
   Вскорѣ появились и осужденные, всѣ со связанными назади руками, въ сопровожденіи стражи. Жены и дѣти ихъ съ воплями и криками бѣжали сзади и по бокамъ, но халифъ приказалъ отогнать ихъ въ сторону, и, призвавъ главнаго палача, шепотомъ отдалъ ему свои приказанія. Несчастныхъ раздѣлили на три партіи: людей первой партіи повѣсили, второй партіи палачи рубили головы, а третья почему то была пощажена -- каждому изъ этой партіи отрубили правую руку и лѣвую ногу.
   Халифъ спокойно остановился подъ висѣлицей, грозившей рухнуть подъ тяжестью несчастныхъ казненныхъ. Близъ него копошились въ лужѣ собственной крови несчастные съ отрубленными руками и ногами. Но ни одинъ изъ нихъ не издавалъ ни стоновъ, ни звука жалобы. Призвавъ одного изъ своихъ кади, принадлежавшаго къ этому несчастному племени, халифъ сказалъ ему, показывая рукой съ зловѣщей улыбкой на кучку несчастныхъ:
   -- Можешь взять своихъ соплеменниковъ къ себѣ домой.
   Кади отъ страха трепеталъ и не могъ вымолвить ни слова. А халифъ спокойно поскакалъ дальше, объѣхалъ висѣлицы и остановился передъ рядомъ неподвижно распростертыхъ тѣлъ, обезглавленныхъ рукою палача. Всѣ они встрѣтили смерть мужественно, не жалуясь на неизбѣжную участь. Многіе изъ нихъ, не желая показать себя трусами, умирали съ какимъ нибудь изреченіемъ на устахъ: "Смерть суждена всякому!" "Смотрите, сегодня насталъ для меня праздникъ!" "Кто не видалъ смерти храбраго, смотри на меня", и т. д.
   Довольный зрѣлищемъ своего правосудія, ѣхалъ халифъ къ себѣ во дворецъ и по дорогѣ послалъ гонца объявить женамъ и дѣтямъ казненныхъ свободу.
   Можетъ быть, кто нибудь подумаетъ, что этотъ халифъ былъ какой-нибудь исключительный, жаждавшій крови злодѣй; что царство его было царствомъ особеннымъ, гдѣ поданные особенно страдали отъ неправосудія судей, своеволія сильныхъ и произвола господина? Нѣтъ, государство халифа было обыкновенное восточное государство, и порядки въ немъ представляли обычное теченіе дѣлъ для всякой мусульманской державы. Не нѣсколько лѣтъ, какъ въ странѣ дервишей, а десятки и сотни лѣтъ все, подобное описанному, творилось въ Марокко и Алжирѣ, въ Турціи, Персіи, въ Хивѣ и Бухарѣ, въ Индостанѣ, пока европейцы, завоевавъ или хотя бы проникнувъ въ эти страны, не останавливали явныя злодѣянія правителей. Жители Востока имѣютъ свои понятія о законѣ и правленіи, и ихъ нисколько не возмущаютъ эти сцены дикаго произвола и кровопролитія, они не знаютъ лучшаго и хладнокровно, покорно судьбѣ ожидаютъ свою участь. Царство, основанное Махди, могло бы просуществовать сотни лѣтъ, еслибъ халифъ не ввергнулъ своихъ жителей въ разореніе, не предалъ ихъ голоду, и еслибы рядомъ не было египетскаго правительства, отъ котораго жители восточнаго Судана видѣли въ прежніе годы больше справедливости и законности. Чѣмъ далѣе царствовалъ халифъ, тѣмъ сильнѣе росло въ сердцахъ его поданныхъ желаніе, чтобы египетское правительство снова овладѣло Суданомъ.
  

ГЛАВА XII.
Освобожденіе изъ тюрьмы. Фабрикація пороха. Снова въ тюрьмѣ.

   Прошло нѣсколько томительныхъ лѣтъ, а Нейфельдъ все еще томился въ тюрьмѣ. Послѣ неудачной попытки къ бѣгству, послѣ казни Адлана, не разъ хлопотавшаго у халифа за Нейфельда, несчастный плѣнникъ почти потерялъ всякую надежду на освобожденіе и былъ близокъ къ помѣшательству. Но какъ разъ въ это время случилось происшествіе, благодаря которому Нейфельду на время удалось избавиться отъ ужасовъ тюремнаго заключенія.
   Всѣ жители Судана по своему невѣжеству очень суевѣрны. Между прочимъ, у нихъ, какъ и у многихъ другихъ народовъ, существуетъ вѣра въ разныхъ мелкихъ духовъ, называемыхъ вездѣ на Востокѣ "джины". Эти джины носятся по воздуху, могутъ вселяться въ разные предметы, въ звѣрей и людей и даже въ цѣлыя племена. Предметы и существа, вошедшія въ сношенія съ джинами, пріобрѣтаютъ, конечно, благодаря имъ, сверхъестественныя силы и могутъ творить разныя чудеса. И хоть такихъ чудесъ никто никогда не видалъ, но вѣра въ возможность ихъ держится такъ прочно, что выбить ее изъ суданца невозможно никакими силами. Этимъ объясняется, конечно, и вѣра въ Махди, который, по словамъ своихъ фанатическихъ приверженцевъ, могъ превращать песокъ въ порохъ, претворять пыль въ свинецъ и превращать простые металлы въ драгоцѣнные.
   Когда торговля въ Суданѣ упала, и золото уплыло изъ страны, такъ что наступилъ недостатокъ въ деньгахъ; когда египетское правительство, запретивъ ввозъ въ него пороха, свинца и оружія, отрѣзало страну отъ купцовъ, поставлявшихъ эти товары, въ Суданѣ наступилъ недостатокъ этихъ вещей, въ которыхъ. халифъ страшно нуждался, такъ какъ его со всѣхъ сторонъ окружали враги, готовые обрушиться на его державу. Понятно поэтому, почему въ это время явилось много шарлатановъ, которые увѣряли, что могутъ творить такія чудеса. Въ числѣ ихъ былъ нѣкто Шуейбо, убѣдившій халифа въ томъ, что онъ съ помощью джиновъ умѣетъ превращать мѣдь въ серебро. Конечно, нашлись люди, которыхъ этотъ мошенникъ обманывалъ не разъ; они обличали его въ обманѣ, но ловкій проходимецъ сумѣлъ одержать верхъ, сославшись на то, что, дескать, джины отказали ему на этотъ разъ въ помощи по той причинѣ, что его довѣрители проявили слишкомъ мало вѣры въ нихъ, въ джиновъ. Халифъ повѣрилъ, приказалъ выдать ему потребныя вещества и отвелъ ему для опытовъ тюрьму, гдѣ Шуейбо въ особой хижинѣ производилъ свои заклинанія. Онъ разрѣшилъ Идрису и нѣкоторымъ заключеннымъ присутствовать при своихъ опытахъ, которые пока ограничились тѣмъ, что Шуейбо закопалъ въ землю кучку мѣдныхъ монетъ и ежедневно творилъ надъ ними никому непонятныя заклинанія. Затѣмъ онъ созвалъ любопытныхъ, снялъ землю, и взорамъ всѣхъ представились вмѣсто мѣдныхъ серебряныя монеты. Однако лишь половина ихъ испытала это чудесное превращеніе, что Шуейбо объяснилъ тѣмъ, что джины работали тихо, потому что, получивъ мало пищи, испытывали голодъ. Джиновъ стали кормить изысканной пищей, но, несмотря на то, въ слѣдующій разъ чудесное превращеніе не произошло вовсе, вѣроятно, потому, что запасъ серебряныхъ монетъ у Шуейбо истощился. Смущенный Идрисъ обратился за совѣтомъ къ Нейфельду.
   -- Если у тебя много денегъ, то лучше бы ты кормилъ посытнѣе заключенныхъ, чѣмъ давать ихъ шарлатану, фокусамъ котораго въ нашей странѣ не повѣрили бы даже дѣти, -- сказалъ ему Нейфельдъ.
   Идрисъ разозлился и приказалъ отколотить Шуейбо плетьми. Во время этого наказанія шарлатанъ не только не издалъ ни одного стона, но еще смѣялся Идрису въ лицо, а послѣ того сказалъ ему:
   -- Серебряные джины покинули меня, не знаю почему, но за то ко мнѣ прилетѣли другіе джины, которые могутъ превращать свинецъ въ золото. Они порхали между тѣломъ и плетьми, такъ что мнѣ не только не было больно, но напротивъ, было очень пріятно лежать подъ плетьми!
   Эта рѣчь такъ поразила Идриса, что онъ немедленно снова повѣрилъ обманщику, вытянулъ съ помощью Небби Кидра изъ подчиненныхъ приличную сумму денегъ и вручилъ ее Шуейбо для производства дальнѣйшихъ опытовъ.
   Эти опыты обманщикъ производилъ въ домѣ Идриса, для чего ему дали плавильные горшки, раздувательные мѣхи, много свинцу и разныхъ другихъ вещей, а сверхъ того приставили двухъ рабовъ. Чтобы Шуейбо не утаилъ часть будущаго золота, Идрисъ приставилъ наблюдать за нимъ своего сына Фараха. Шуейбо принялся за дѣло, сталъ что-то плавить, и когда изъ горшка повалилъ дымъ, онъ показалъ Фараху на днѣ его красноватый налетъ. Фарахъ на мгновеніе ушелъ, оставивъ Шуейбо бормотать свои заклинанія, а когда онъ вернулся и поднялъ крышку горшка, то увидѣлъ въ немъ желтую блестящую массу, испускавшую густой дымъ. Тутъ Шуейбо увелъ его прочь, чтобы "не мѣшать джинамъ работать". Фарахъ побѣжалъ увѣдомить Идриса и кади объ успѣхѣ превращенія свинца въ золото, ибо самъ своими глазами видѣлъ это золото. Идрисъ прибѣжалъ, запыхавшись, съ сіяющей физіономіей, но когда всѣ трое заглянули въ горшокъ, тамъ не оказалось ничего. Тогда Шуейбо обвинилъ Фараха въ кражѣ этого золота. Поднялся дикій споръ, обыскали Фараха, потомъ всѣхъ заключенныхъ, потомъ принялись бить Фараха плетьми, спрашивая, куда онъ спряталъ сокровище. Идрисъ потребовалъ повторенія опыта въ собственномъ присутствіи. Джины, конечно, куда-то улетѣли, и Шуейбо былъ больно высѣченъ и выгнанъ. Послѣ оказалось, что онъ получилъ какія-то капли отъ хранителя аптеки халифа, за что тотъ угодилъ въ тюрьму. Здѣсь, познакомившись съ Нейфельдомъ, этотъ человѣкъ увидѣлъ, что Нейфельдъ знаетъ кое-что изъ химіи, а такъ какъ халифъ очень нуждался въ это время въ селитрѣ для фабрикаціи пороха, то знанія Нейфельда могли оказаться полезными въ этомъ дѣлѣ. Этотъ случай помогъ Нейфельду выбраться изъ тюрьмы. Конечно, ему и въ голову не приходило помогать халифу въ изготовленіи средствъ для борьбы съ бѣлыми, но, видя, какъ Шуейбо водилъ за носъ суданцевъ, ничего не понимавшихъ въ такихъ дѣлахъ, онъ рѣшилъ сдѣлать то же самое, разъ этимъ путемъ можно было избавиться отъ ужасовъ Умъ-Хагара.
   Цѣлыхъ три года занимался Нейфельдъ въ разныхъ мѣстахъ "добываніемъ" селитры, все время помышляя о бѣгствѣ. Въ это время ему удалось войти въ сношенія съ однимъ арабомъ по имени Абдалла. Этотъ арабъ прибылъ въ Омъ-Дерманъ именно затѣмъ, чтобы помочь Нейфельду бѣжать. Къ сожалѣнію, родственники Нейфельда обѣщали Абдаллѣ за освобожденіе нѣкоторую сумму денегъ, но добавили, что если ему почему либо не удастся увести Нейфельда, а вмѣсто него онъ освободитъ кого либо изъ другихъ плѣнныхъ европейцевъ, то получитъ треть этой суммы. Абдалла прибылъ въ Омъ-Дерманъ, повертѣлся здѣсь и увидѣлъ, что Нейфельда освободить трудно, такъ какъ для этого нужны верблюды и оружіе, и сверхъ того Нейфельдъ работалъ все время подъ бдительнымъ надзоромъ. Тогда, не желая лишаться вознагражденія за понесенные труды, Абдалла рѣшилъ освободить Россиньоли, жившаго на свободѣ въ городѣ. Это бѣгство удалось не безъ нѣкотораго комическаго происшествія: бѣглецы двигались черезъ пустыню на ослѣ, на которомъ ѣхалъ Россиньоли. Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ города Россиньоли, измученный зноемъ пустыни, лишился мужества и, сойдя съ осла, отказался двигаться дальше. Абдалла принялся его уговаривать, но испуганный человѣкъ твердилъ одно: "ты ведешь меня на смерть, не хочу!" Абдалла не зналъ, что ему дѣлать: возвратиться въ Омъ-Дерманъ значило быть повѣшеннымъ халифомъ; ѣхать одному въ Египетъ? Но тамъ никто не повѣритъ его разсказу, и онъ можетъ даже пострадать за то, что бросилъ спутника въ пустынѣ; сверхъ того преслѣдователи, найдя Россиньоли въ пустынѣ, стали бы продолжать преслѣдованіе, и Абдалла не ушелъ бы отъ ихъ быстроногихъ верблюдовъ на своемъ ослѣ. Вся эта сцена разыгралась возлѣ большого дерева. Не говоря ни слова, Абдалла подошелъ къ нему, отломилъ здоровый сукъ и принялся колотить Россиньоли, пока тотъ отъ боли и страху не согласился повиноваться ему. Прибывъ въ городъ Берберъ, принадлежавшій дервишамъ, глупый Россиньоли вмѣсто того, чтобы скрываться, гулялъ по улицамъ и разсказалъ нѣкоторымъ знакомымъ о своемъ бѣгствѣ съ Абдаллой. Къ счастью, у послѣдняго нашлись деньги, съ помощью которыхъ онъ убѣдилъ этихъ людей помолчать нѣсколько часовъ, пока бѣглецы не выберутся изъ города. Съ трудомъ выбрались они изъ города и достигли, наконецъ, Египта, причемъ Абдалла всю дорогу снова долженъ былъ колотить Россиньоли и тащить его впередъ чуть не силой. Послѣ этого онъ хотѣлъ отправиться за Нейфельдомъ, но въ Омъ-Дерманѣ уже узнали, кто увелъ Россиньоли, Абдалла не рѣшился рискнуть жизнью и остался въ Египтѣ. Около этого же времени бѣжалъ патеръ Орвальдеръ съ двумя сестрами милосердія своей миссіи, а вскорѣ послѣ того и Златинъ-паша.
   Всѣ эти событія повели къ тому, что Нейфельда, чтобы и онъ не бѣжалъ, снова водворили въ тюрьму.
   -- Вѣроятно я сошелъ на время съ ума, -- разсказываетъ объ этомъ времени самъ Нейфельдъ. Я по цѣлымъ днямъ безсмысленно слонялся изъ угла въ уголъ, ни съ кѣмъ не разговаривалъ и не смотрѣлъ ни на кого. Я встряхнулся нѣсколько только послѣ того, какъ, приблизившись однажды къ наковальнѣ, на которой заковывали и расковывали заключенныхъ, услыхалъ плачъ какого-то человѣка. Это былъ Ибрагимъ-паша Фаузи, любимецъ Гордона. Его заковывали. Я сталъ упрекать его въ томъ, что онъ ведетъ себя, какъ дитя, и старался убѣдить его вести себя, какъ подобаетъ мужчинѣ, и это умственное усиліе помѣшало порваться въ моемъ умѣ той тонкой нити, которая соединяла разумъ съ безуміемъ. Вѣроятно, видъ чужихъ страданій успокоилъ меня, и я, подобно ребенку, который, самъ нуждаясь въ уходѣ и ласкѣ, изливаетъ всю свою нѣжность на куклу, сталъ заботиться о Фаузи и такимъ образомъ удалился на нѣсколько шаговъ отъ пропасти безумія, на краю которой безъ сомнѣнія стоялъ.
  

ГЛАВА XIV.
Свобода.

   Остальные годы своего плѣна Нейфельдъ провелъ, работая по порученію халифа надъ разными машинами. Эти работы производились либо въ арсеналѣ, либо въ разныхъ другихъ городскихъ зданіяхъ и даже за городомъ, и потому узникъ меньше чувствовалъ тягость своего положенія. Онъ могъ свободно разговаривать съ разными людьми, видѣлъ больше жизни вокругъ себя, и ему казалось, что теперь легче было бы бѣжать изъ царства халифа, опостылѣвшаго ему до послѣдней степени. Но благопріятный случай не представлялся, и Нейфельдъ то фабриковалъ селитру и порохъ, то придумывалъ разныя машины для изготовленія патроновъ или возился надъ исправленіемъ механизмовъ испорченныхъ пароходовъ. Всѣ эти работы Нейфельдъ выполнялъ не серьезно. Онъ такъ сильно ненавидѣлъ жестокаго халифа и его слугъ, вынесъ такъ много мученій и страданій отъ ихъ дикаго изувѣрства и суевѣрія, что теперь съ чисто дьявольской хитростью старался возможно больше напортить имъ, дѣлая видъ, будто усердно трудится на пользу халифа, словно искренне желалъ ему побѣдить и истребить всѣхъ враговъ.
   Бѣгство Златина-паши не прошло безслѣдно. Какъ зорко не стерегъ халифъ Златина, ему все-таки удалось бѣжать, а такъ какъ онъ былъ офицеръ, зналъ хорошо военное дѣло и долго жилъ среди махдистовъ, то отлично узналъ всѣ несовершенства правленія халифа и его арміи. Всѣ эти свѣдѣнія Златинъ сообщилъ англичанамъ, которые уже успѣли въ это время овладѣть Египтомъ. Англичанамъ очень хотѣлось вновь завоевать Суданъ, но, не зная силъ халифа, они боялись неудачи. Разсказы Златина внушили имъ увѣренность, и вотъ большое и хорошо выученное войско ихъ стало приближаться къ владѣніямъ халифа. Войско шло сухимъ путемъ, а по Нилу англичане пустили небольшія военныя суда, которыя съ большимъ трудомъ перетащили черезъ пороги.

[]

   А у халифа между тѣмъ всѣ запасы приходили къ концу. Въ эту страну европейцы не пропускали ни пороху, ни свинцу, ни ружей, ни пушекъ и снарядовъ къ нимъ. Кромѣ того въ казнѣ не было денегъ, народъ былъ разоренъ, и лучшіе полководцы либо пали въ бою, либо погибли отъ руки палача. И вотъ халифъ, утопая, сталъ хвататься за соломинку: Нейфельдъ долженъ былъ дѣлать ему порохъ и патроны; а какіе-то шарлатаны добывали изъ камней золото. Халифъ былъ такъ же невѣжественъ и суевѣренъ, какъ какой-нибудь Идрисъ, и легковѣріе его еще возросло отъ сознанія надвигающейся опасности. Скоро въ народѣ пошли разные толки. Гонцы каждый день, даже каждый часъ приносили халифу свѣжія новости о приближеніи англичанъ, и онъ подолгу сидѣлъ, совѣтуясь со своими приближенными, или уходиль въ мечеть, построенную надъ прахомъ Махди, и молился тамъ въ надеждѣ, что духъ усопшаго вдохновитъ его. Халифъ пытался снова раздуть среди народа пламя религіознаго фанатизма, которое пылало во всемъ Суданѣ во времена Махди. Но тщетно! Обездоленный и притѣсняемый народъ проклиналъ его жестокое правленіе и съ тайной надеждой и радостью ожидалъ прибытія англичанъ. Всюду, на базарѣ, въ кофейняхъ, даже въ тюрьмѣ появилось множество шпіоновъ халифа. Они заводили разговоры, какъ будто сами желали гибели халифа, а затѣмъ предавали жертвы его палачамъ. Нейфельдъ, который время отъ времени попадалъ снова въ тюрьму, страдалъ отъ нихъ особенно сильно, потому что они старались выпытать у него, какимъ образомъ можно было бы подъ видомъ дружбы безнаказанно проникнуть въ лагерь англичанъ и затѣмъ внезапно напасть на него.
   Морозъ подиралъ по кожѣ Нейфельда, когда онъ воображалъ себѣ, какъ 75,000 воиновъ халифа, подкравшись во мракѣ ночи къ лагерю маленькой англійской арміи, словно голодные, кровожадные тигры врываются въ него и, махая своими острыми мечами и копьями, вносятъ въ ряды солдатъ ужасъ и опустошеніе. Съ какой душевной мукой прислушивался онъ къ слухамъ, какой радостью билось его сердце, когда онъ слышалъ о пораженіяхъ дервишей, и какъ онъ страшился, когда узнавалъ о разныхъ планахъ халифа, которые могли бы погубить его избавителей.
   Вскорѣ послѣ того предъ халифомъ съ видомъ покорности судьбѣ предсталъ его лучшій полководецъ Османъ Дигна.
   -- Какія вѣсти несешь ты мнѣ, и какъ идутъ дѣла правовѣрныхъ?-- мрачно спросилъ его халифъ.
   -- Господинъ, -- отвѣтилъ Османъ Дигна, -- я отпустилъ ихъ души въ рай!
   -- Зачѣмъ же ты не отправился съ ними?-- снова спросилъ халифъ, поблѣднѣвъ отъ гнѣва и тайнаго страха.
   -- Богъ не пожелалъ того, онъ еще оставилъ мнѣ работу, и когда она будетъ выполнена, онъ призоветъ меня къ себѣ!
   Вскорѣ за Османомъ появились бѣглецы съ поля битвы. Они разсказывали ужасы о "чертяхъ" и "молніи", которые англійскія суда выкидывали изъ жерлъ своихъ пушекъ, и легковѣрный народъ, принимавшій довѣрчиво росказни халифа о побѣдахъ его войскъ, узналъ, наконецъ, всю правду. Тщетно халифъ распространялъ черезъ своихъ людей сказку, будто это несчастіе постигло его солдатъ за нечестіе, тщетно распускалъ онъ въ народѣ чудесные разсказы о божественныхъ видѣніяхъ, о пророкѣ и Махди, обѣщавшихъ халифу послать своихъ ангеловъ, чтобы они однимъ дуновеніемъ истребили его враговъ на большой равнинѣ Керрери близъ Омъ-Дермана. Люди и даже сами дервиши плохо вѣрили этимъ баснямъ, и всѣ со страхомъ ожидали конца.
   Халифъ придумывалъ одно средство спасенія за другимъ. То онъ приказывалъ приготовить длинную и тяжелую цѣпь и протянуть ее черезъ рѣку Нилъ, чтобы англійскія военныя суда не могли подняться до города. Но изготовленная съ большимъ трудомъ цѣпь порвалась отъ собственной тяжести и затонула. То онъ хотѣлъ заложить на днѣ рѣки мины съ порохомъ и взорвать суда при ихъ появленіи, но эти мины взрывались раньше и убивали и увѣчили слугъ халифа, работавшихъ около нихъ, или же эти слуги тайно приходили къ Нейфельду и спрашивали его, какъ сдѣлать, чтобы мина не взрывала. Эти люди служили халифу, пока сила была на его. сторонѣ. Теперь же, когда они предвидѣли торжество его враговъ, имъ хотѣлось сдѣлать какъ-нибудь такъ, чтобы англичане не обвинили ихъ послѣ своей побѣды во враждебныхъ дѣйствіяхъ и не казнили ихъ. Всякій заботился о себѣ, и измѣна, предательство, трусость разливались вокругъ халифа незримымъ широкимъ потокомъ.
   Старое пророчество говорило, что рѣшительное сраженіе произойдетъ на равнинѣ Керрери. Здѣсь будутъ уничтожены всѣ невѣрные и вмѣстѣ съ ними погибнутъ всѣ, кто колебался и сомнѣвался въ успѣхѣ халифа; всѣ, кто останется живъ, соединятся воедино, и имъ, какъ избраннымъ, покорится весь міръ. Народъ, по приказанію халифа, толпами собирался на молитву, призывая на помощь Аллаха, но въ тайнѣ многіе готовили своихъ женъ и дѣтей съ наиболѣе цѣннымъ имуществомъ къ поспѣшному бѣгству. Появилось много фанатиковъ; съ пѣной у рта проклинали они на базарахъ невѣрныхъ и въ яркихъ краскахъ описывали ожидавшія ихъ адскія муки. Одинъ изъ сторожей, впавшій въ такое состояніе, мучилъ Нейфельда своими разсказами, какъ его "братьямъ", англійскимъ офицерамъ, выколятъ глаза, чтобы они не видѣли "славы его господина", какъ ихъ приведутъ въ Сайеръ въ цѣпяхъ, и онъ, отстегавъ ихъ плетьми, броситъ ихъ въ Бинтъ Умъ Хагаръ, гдѣ они умрутъ отъ голода. Думалъ ли этотъ изувѣръ, что черезъ нѣсколько дней онъ будетъ съ жалобнымъ визгомъ ползать у ногъ главнокомандующаго англійской арміей, умоляя о пощадѣ своей гнусной жизни.
   Идрисъ, блѣдный отъ волненія, нѣсколько разъ совѣтовался съ Нейфельдомъ, какъ ему быть, когда англичане войдутъ въ городъ.
   -- Если ты будешь хорошо обращаться со мной и сумѣешь охранить нашу жизнь отъ безумныхъ покушеній, то я, пожалуй, замолвлю за тебя словечко у своихъ "братьевъ", -- сказалъ ему Нейфельдъ, а Фаузи-паша разсказалъ Идрису для лучшаго назиданія про двухъ тюремщиковъ въ Каирѣ: одинъ изъ нихъ обращался съ заключенными хорошо, а другой жестоко мучилъ ихъ. Когда пришли англичане, жестокій тюремщикъ убѣжалъ за море, но англичане настигли его и тамъ, привезли назадъ и повѣсили посреди той самой тюрьмы, гдѣ онъ тиранилъ колодниковъ. Идрисъ зарубилъ себѣ эту исторію на своемъ черномъ, плоскомъ носу.
   Восемь дней сидѣлъ халифъ въ мечети, совѣтуясь съ пророкомъ Магометомъ и Махди. Наконецъ, когда гонцы принесли ему вѣсть о приближеніи непріятеля, онъ приказалъ трубить на утро сборъ своимъ войскамъ и послалъ ихъ подъ предводительствомъ оставшихся вождей за городъ, сражаться съ англичанами. Войско его составляло полчище изъ 75--80,000 конныхъ и пѣшихъ дервишей, вооруженныхъ съ ногъ до головы. Оставшимся въ городѣ мужчинамъ халифъ роздалъ ружья и приказалъ стрѣлять во всякаго, кто вздумаетъ бѣжать къ англичанамъ.
   Всю ночь лилъ страшный дождь, такъ что дервиши выступили въ поле мокрые и унылые, но халифъ немного ободрилъ ихъ, разсказавъ о своемъ новомъ видѣніи: этою ночью къ нему спустились съ неба пророкъ и Махди и предсказали ему исходъ сраженія; души павшихъ съ вѣрою пойдутъ въ свѣтлый рай, между тѣмъ какъ легіоны чертей разорвутъ въ клочки души невѣрныхъ. Въ то время какъ дервиши еще передавали другъ другу эту удивительную повѣсть, вдали на рѣкѣ показался дымъ -- это шли къ городу военныя англійскія суда.
   Глухое волненіе царило въ тюрьмѣ. Сторожа сидѣли безмолвно, не заботясь о заключенныхъ. Заключенные подымались среди двора на ципочки, стараясь заглянуть что дѣлается за стѣнами тюрьмы и за городомъ. Вотъ раздались какіе-то глухіе, рокочущіе звуки -- это прогремѣли первые выстрѣлы съ англійскихъ судовъ.
   -- Ѣдутъ! Ѣдутъ! Вотъ они плывутъ уже мимо города!-- кричалъ мальчикъ, котораго Нейфельдъ послалъ на башню, чтобы наблюдать за ходомъ сраженія и передавать о видѣнномъ. Въ то-же мгновеніе всѣхъ бывшихъ на дворѣ тюрьмы обдало градомъ осколковъ и окутало пылью. Это ядро ударило въ стѣну тюрьмы и ввалило ее внутрь зданія, наполовину раздробивъ въ куски. Словно капли воды, брызнувшей въ полъ, кинулись заключенные въ стороны и забились въ углы, гдѣ ихъ не могли достигнуть снаряды. По воздуху несся страшный гулъ, и со всѣхъ сторонъ раздавались такіе крики, вопли и стоны, словно адъ раскрылъ свои двери и выпустилъ на волю всѣхъ своихъ обитателей. Эти крики неслись изъ города, гдѣ снаряды производили страшное опустошеніе среди рыхлыхъ глинобитныхъ построекъ.
   Безмолвные отъ страха заключенные переглядывались другъ съ другомъ, ожидая ежеминутно гибели. Вотъ высоко надъ крышами быстро проносится какое-то бѣлое облако -- это граната; она лопается со страшнымъ трескомъ, разсыпая во всѣ стороны свои осколки; за ней несется другая, третья... Замѣтивъ, что снаряды летѣли высоко надъ тюрьмой, Нейфельдъ выскочилъ изъ своей засады и быстро, насколько позволяли короткія и тяжелыя цѣпи, выбѣжалъ на средину двора. Здѣсь онъ съ радостнымъ крикомъ подскакивалъ вверхъ, словно хотѣлъ поймать и прижать къ своей груди каждое изъ этихъ разрушительныхъ орудій. Забывъ всякую осторожность, онъ въ какомъ-то неудержимомъ порывѣ радости кричалъ своимъ испуганнымъ товарищамъ, что "братья" его услыхали мольбы объ освобожденіи, что они явились теперь за нимъ, взломаютъ двери тюрьмы и даруютъ свободу всѣмъ, всѣмъ заключеннымъ. Нейфельдъ смѣялся, гикалъ и пѣлъ, посылая вѣстникамъ смерти поцѣлуи по воздуху.
   Возможно, что его убило бы какимъ-нибудь осколкомъ, вѣдь одна изъ гранатъ, пробивъ куполъ сосѣдней мечети, ворвалась внутрь ея и убила 72 человѣка, искавшихъ здѣсь спасенія въ молитвѣ. Возможно, что его растерзали бы закованные въ цѣпи дервиши, которые въ безсильномъ бѣшенствѣ гремѣли своими оковами въ ближнемъ отдѣленіи тюрьмы. Къ счастью Идрисъ, предвидѣвшій такую возможность, заблаговременно отдѣлилъ ихъ, оставивъ на свободѣ только Нейфельда, Фаузи-пашу и другихъ "друзей правительства".
   Вскорѣ въ тюрьму прилетѣли вѣсти о сраженіи. Разсказывали, будто два англійскихъ судна потоплены, а вся армія перерѣзана и разсѣяна дервишами, повѣствовали о разныхъ подробностяхъ, и снова, конечно, фантазировали о толпахъ ангеловъ съ мечами, о заколдованныхъ пуляхъ, падавшихъ невредимо у ногъ правовѣрныхъ.
   Вѣсти эти поразили Нейфельда, словно громъ. Онъ совершенно остолбенѣлъ и былъ бы не въ состояніи вынести этого быстраго перехода отъ бѣшеный радости къ самому глубокому отчаянію, еслибы, къ счастью, его горе не прорвалось глубокими рыданіями и слезами.
   Ночью въ городѣ послышалось какое то движеніе: тысячи ногъ бѣглымъ шагомъ двигались по улицамъ, словно все новыя и новыя толпы бѣжали черезъ городъ, удаляясь все въ одну и ту же сторону. Это бѣжали дервиши, спасаясь отъ настигавшихъ ихъ англійскихъ войскъ. Спѣшно забѣгали они въ городъ, забирали женъ, дѣтей и самое цѣнное имущество и стремились дальше на югъ въ уединеніе пустыни.
   Вначалѣ халифу, дѣйствительно, донесли о гибели судовъ и пораженіи его враговъ.
   Обрадованный этими вѣстями, онъ воскликнулъ: Эдъ-динъ-мансуръ -- вѣра побѣждаетъ! и приказалъ на радостяхъ палить изъ пушекъ.
   Но вскорѣ прибыли другіе гонцы, и стало извѣстно, что не суда затонули, а наоборотъ, укрѣпленія дервишей взорваны снарядами, что одно изъ ядеръ не пощадило даже святыни -- надгробной мечети Махди, пробивъ ея куполъ, что другое ядро разрушило священный мимбаръ (кафедру) и михрабъ (нишу) мечети, осквернивъ самую гробницу.
   Испугавшись этихъ вѣстей, многіе изъ дервишей и жителей города кинулись въ пустыню.
   Ночью въ ряды дервишей прискакала осѣдланная лошадь, вырвавшаяся изъ англійскаго лагеря, и такъ какъ еще до этого халифъ разсказывалъ, будто видѣлъ пророка на бѣломъ конѣ впереди небесныхъ воинствъ, поражавшихъ невѣрныхъ, то дервиши страшно перепугались, вообразивъ, что это и есть лошадь пророка, пригнанная чарами невѣрныхъ.
   Страхъ разлился по ихъ рядамъ, и по крайней мѣрѣ треть всего полчища разбѣжалась, пользуясь темнотой ночи.
   -- Пророчество исполнится, хотя бы у меня осталось только пять вѣрныхъ воиновъ, -- упрямо возразилъ халифъ, когда братъ его Якубъ принесъ ему извѣстіе о бѣгствѣ его доблестныхъ воиновъ.
   Но и оставшіеся теряли мужество, видя, какъ халифъ всю ночь со стонами молился, стоя на колѣняхъ на коврикѣ и призывая Божество. Должно быть эта молитва подкрѣпила его, потому что утромъ онъ явился среди своихъ полчищъ со свѣтлымъ лицомъ и разсказывалъ о новыхъ видѣніяхъ.
   Вѣсти смѣняли другъ друга съ такой быстротой, волнуя душу то страхомъ, то надеждой, что Нейфельдъ плохо помнилъ событія послѣдняго дня своего плѣненія.
   Въ ушахъ его гремѣли неистовыя проклятія запертыхъ въ Умъ-Хагарѣ узниковъ, которые метали безчисленныя проклятія на главу сына поганаго пса Абдалла Нейфельда и грозили разорвать его на клочки, попадись онъ имъ только въ руки.
   -- Пусть только твои братья покажутся въ Омъ-Дерманѣ, и мы кинемся тогда на тебя и высосемъ изъ тебя кровь! Погоди, погоди!-- кричали они хриплыми голосами. Положеніе было ужасное. Никто не зналъ, что происходило подъ городомъ, кто беретъ верхъ -- англичане или дервиши, и что будетъ дальше. Въ такомъ невыносимомъ томленіи прошла ночь въ тюрьмѣ.
   На разсвѣтѣ снова началась канонада, сопровождаемая адскими воплями и криками, затѣмъ внезапно раздался такой страшный взрывъ, что весь городъ закачался на своемъ основаніи, и всѣ считали себя уже погибшими, какъ вдругъ гулъ внезапно прекратился, смѣнившись звуками залповъ.
   "Я послалъ мальчика, -- разсказываетъ Нейфельдъ, -- взобраться на крышу Умъ-Хагара и посмотрѣть, что происходитъ, и что дѣлаютъ суда. Мы думали, что это они посылаютъ въ насъ свои грохочущіе снаряды, но мальчикъ донесъ, что суда стоятъ неподвижно, и что на нихъ не видно огня выстрѣловъ. Мы внимали рокоту залповъ и судили по этому, что англичане стоятъ крѣпко, и вмѣстѣ съ этимъ крѣпли наши надежды. Незачѣмъ было даже просить мальчика докладывать намъ, двинулись ли суда впередъ и стрѣляютъ ли они -- мы могли слѣдить за ходомъ сраженія по грому орудій и слѣдовавшимъ затѣмъ паузамъ тишины. Эти звуки походили на ревъ волнъ, одна за другой разбивавшихся о скалистый берегъ... Иногда вѣтеръ относилъ въ сторону грохотъ пушекъ, и мы слышали тогда ружейную трескотнія дервишей, звуки ружей которыхъ мы хорошо различали отъ англійскихъ. Вотъ наступила продолжительная тишина, за ней снова послышался страшный грохотъ, и мы подумали, что это штурмъ крѣпости".
   Такъ слѣдили заключенные за превратностями боя, догадываясь о ходѣ его по однимъ только звукамъ и грохоту выстрѣловъ. Уже много часовъ провелъ Нейфельдъ въ этомъ томительномъ волненіи; онъ не могъ болѣе выносить этого ужаснаго состоянія ожиданія, и чтобы хоть сколько нибудь успокоиться, взялъ у сосѣда книгу и принялся размалевывать ее красными и черными рисунками. Этой успокаивающей работой онъ занимался до полудня, когда его позвали, чтобы оказать помощь двумъ раненымъ. У одного пуля засѣла подъ кожей на темени, у другого въ рукѣ. Взявъ свой единственный хирургическій инструментъ, представлявшій простой перочинный ножикъ, Нейфельдъ взрѣзалъ раненымъ кожу и выдавилъпули.
   Европеецъ не выдержалъ бы боли отъ такой операціи, но дервиши вынесли ее легко. Вѣдь эти люди менѣе чувствительны, они живучи, какъ кошки. Перевязавъ раны своихъ паціентовъ, Нейфельдъ потребовалъ отъ нихъ, чтобы они разсказали ему о сраженіи.
   -- Сейчасъ, -- сказалъ одинъ изъ плѣнныхъ, -- наши стремглавъ бѣгутъ въ городъ, и впереди всѣхъ несется халифъ. Братъ его Якубъ убитъ, и съ нимъ погибло множество правовѣрныхъ.
   Вотъ какъ было дѣло: на зарѣ сынъ халифа шейхъ эль-Динъ рѣшилъ напасть на англичанъ со своими стрѣлками и всадниками. Халифъ и братъ его Якубъ должны были находиться позади, чтобы подкрѣпить его воиновъ. Воины шейхъ эль-Дина смѣло кинулись впередъ на чернѣвшій среди равнины четырехугольникъ египетской арміи. Не чувствуя усталости, бѣжали они, не обращая вниманія на ядра, которыя вырывали изъ ихъ рядовъ десятки жертвъ, подбрасывая и взрывая тѣла людей и лошадей на воздухъ. Но лишь только нестройная толпа дервишей приблизилась къ рядамъ англійскихъ войскъ, какъ оттуда, словно изъ какой-нибудь адской печи, стали вылетать тучи пуль, выпускаемыхъ изъ скорострѣльныхъ ружей. Англійскіе солдаты знали, что если только они допустятъ дервишей добѣжать до нихъ и ворваться въ ихъ ряды, судьба сраженія будетъ рѣшена. Поэтому ряды ихъ посылали залпъ за залпомъ съ такой скоростью, что стволы и металлическія части ружей накаливались, и ихъ нельзя было держать въ рукахъ. Тогда запасные солдаты отдавали имъ свои ружья и остужали горячіе стволы холодной водой. На дервишей сыпался такой градъ пуль, что черезъ нѣсколько минутъ обширная равнина была усѣяна бѣлыми пятнами павшихъ дервишей. Наконецъ нападавшіе не выдержали, и шейхъ эль-Динъ долженъ былъ увести своихъ людей за песчаные холмы.
   Когда халифъ увидѣлъ пораженіе воиновъ шейхъ эль-Дина, онъ приказалъ Якубу со своимъ отрядомъ двинулся впередъ и вмѣстѣ съ оставшимися воинами шейхъ эль-Дина произвести рѣшительное нападеніе. Самъ халифъ сошелъ съ верблюда и стоялъ на коврикѣ изъ шкуры бѣлаго барана, вознося къ небу моленія о побѣдѣ своихъ воиновъ. Въ шесть рядовъ окружала его гвардія тѣлохранителей, и въ то время, какъ солдаты его сотнями падали подъ пулями враговъ, этотъ обманщикъ совѣщался съ пророкомъ и Махди.
   Якубъ съ блестящей толпой эмировъ и тѣлохранителей несся во главѣ своего отряда, всѣми силами стараясь ободрить ихъ къ жаркому натиску. Колеблясь, неслось позади его большое развѣвающееся знамя махдистовъ. Нѣсколько разъ падало оно, подхватываемое изъ рукъ пораженнаго знаменосца, но, наконецъ, градъ пуль навалилъ надъ пятымъ павшимъ знаменщикомъ цѣлую груди труповъ, а мѣткое ядро, взорвавшись у ногъ быстро мчавшейся лошади Якуба, подбросило его и еще нѣсколькихъ эмировъ высоко въ воздухѣ. Ничто не могло уже остановить дикаго бѣгства махдистовъ. Въ безумномъ страхѣ стремились они толпами, обтекая, словно волны скалу, кучку тѣлохранителей, въ серединѣ которыхъ все еще стоялъ на колѣняхъ молившійся халифъ.
   -- Чего ты сидишь тутъ! Бѣги, всѣхъ убиваютъ!-- крикнулъ ему одинъ эмиръ, протолкавшись сквозь толпу тѣлохранителей. Но халифъ продолжалъ сидѣть на своей шкуркѣ -- онъ не слышалъ, не видѣлъ, не понималъ, что такое происходило вокругъ него. Тогда эмиръ съ помощью тѣлохранителей насильно приподнялъ ослабѣвшаго властителя на ноги. Словно очнувшись изъ какого-то оцѣпененія, халифъ кинулся бѣжать, отказываясь сѣсть на коня или на верблюда; лишь когда онъ нѣсколько разъ споткнулся и упалъ, эмиру удалось взгромоздить его на подвернувшагося осла, и гордый халифъ, намѣстникъ пророка и Махди, "щитъ вѣры", волоча ноги по землѣ, жалко затрусилъ на своемъ осликѣ, котораго дервиши подгоняли ударами мечей.
   Все бѣжало и мчалось въ безумномъ страхѣ. Въ безпорядочной толпѣ бѣгущихъ всѣ были равны, и не одинъ дервишъ кричалъ своему повелителю въ самое ухо:-- Абдуллахи, гдѣ жъ побѣда, которую ты намъ обѣщалъ?
   Ворвавшись съ толпой бѣглецовъ въ городъ, халифъ остановился на молитвенной площади. Пославъ слугъ собрать своихъ женъ и дѣтей, онъ приказалъ бить въ боевые барабаны и трубить въ умбая, чтобы воины собрались вокругъ него. Но тщетно! Никто уже не слушалъ его, всѣ заботились о себѣ, и злополучный тиранъ одиноко сидѣлъ на своей шкуркѣ, не зная, что предпринять. Жители города, тайно сочувствовавшіе врагамъ его, подходили къ нему, нѣкоторые дразнили его, спрашивая, не усѣлся ли онъ на ту шкурку, на которой по мусульманскому закону казнятъ полководцевъ, проигравшихъ сраженіе. Покинутый всѣми, халифъ крикнулъ своего секретаря и въ отчаяніи спросилъ его, что дѣлать?
   -- Помолись еще, -- насмѣшливо сказалъ тотъ, -- можетъ быть, Богъ пошлетъ тебѣ побѣду!
   И вотъ этотъ человѣкъ, надъ которымъ уже смѣялись его собственные слуги, вновь принялся молить Бога. Но вскорѣ, замѣтивъ, что никто не слѣдовалъ его примѣру, халифъ вскочилъ на ноги и принялся во всю мочь кликать своихъ слугъ. Двое какихъ-то арабовъ изъ толпы бѣгущихъ приблизились къ нему, и халифъ послалъ ихъ за городъ взглянуть, далеко ли враги. Бѣглымъ шагомъ кинулись эти два посланца впередъ, но не отбѣжали они и ста саженей, какъ, завернувъ за уголъ, наткнулись на главнокомандующаго египетской арміей Китченера. Онъ со своимъ штабомъ въѣзжалъ въ городъ въ качествѣ побѣдителя. Услышавъ эту тревожную новость, халифъ, словно преслѣдуемая въ своей норѣ лиса, юркнулъ въ потайную дверь своего дворца, быстро переодѣлся въ рваную одежду и вмѣстѣ съ отставшими бѣглецами кинулся изъ города въ пустыню. Если бы англичане явились на мѣсто дѣйствія пятью минутами раньше, они застали бы еще халифа сидящимъ съ видомъ отчаянія и покорности судьбѣ на своемъ коврикѣ среди пустой площади Омъ-Дермана.
   Солнце опустилось уже подъ горизонтъ и наступала ночь, а заключенные въ тюрьмѣ не знали еще объ этихъ всѣхъ событіяхъ. Они слышали грохотъ барабановъ и ревущія звуки умбай, которыми халифъ въ послѣдній разъ призывалъ своихъ воиновъ къ бою, видѣли суда англичанъ, медленно плывшіе по рѣкѣ, и тучу пыли, среди которой маршировали на городъ батальоны египтянъ. Идрисъ не зналъ, что предпринять: бѣжать ли, слѣдуя примѣру своего повелителя, или ожидать прибытія враговъ. Нейфельдъ посовѣтовалъ ему запереть ворота тюрьмы, направить ружья сторожей на толпу заключенныхъ дервишей, съ ревомъ пытавшихся выломать двери Ум-Хагара, чтобы вырваться на волю, и быть готовымъ отдать ключи тюрьмы первому, кто ихъ потребуетъ: Китченеръ или халифъ. При этомъ Нейфельдъ не забылъ напомнить ему повѣсть Фаузи-паши о повѣшенномъ въ Каирѣ тюремщикѣ.
   Но вотъ за стѣнами тюрьмы раздались привѣтственные клики: это жены и дочери англичанъ привѣтствовали вступавшихъ въ городъ соотечественниковъ. За нѣсколько минутъ передъ этимъ Идрисъ выстроилъ заключенныхъ въ рядъ, поставивъ Нейфельда съ ближняго края. Теперь онъ внезапно появился предъ ними; онъ былъ блѣденъ, колѣни его дрожали, и слабымъ трепещущимъ голосомъ онъ сказалъ Нейфельду:
   -- Твои братья англичане пришли! Сирдаръ (главнокомандующій) спрашиваетъ тебя, или скорѣе!
   Кузнецы бросились снимать съ Нейфельда цѣпи, и ему казалось, что прошло десять, сто лѣтъ, прежде чѣмъ они кончили свою работу. Онъ плакалъ безъ слезъ; померкшимъ отъ невыразимаго волненія взглядомъ всматривался несчастный плѣнникъ, для котораго наконецъ-то пробилъ часъ освобожденія, въ толпу людей передъ собою. Онъ очнулся изъ своего оцѣпенѣнія, лишь когда слуха его коснулись звуки англійской рѣчи -- первые европейскіе звуки послѣ долгихъ, долгихъ лѣтъ плѣна.
   -- Вы -- Нейфельдъ? Какъ вы себя чувствуете?-- послышался голосъ, звукъ котораго показался Нейфельду райскимъ напѣвомъ. Въ то же время отъ толпы отдѣлилась стройная фигура, черезъ мгновеніе сердечно сжимавшая въ своей рукѣ дрожащую руку освобожденнаго плѣнника. Это былъ главнокомандующій египетской арміей, сирдаръ Китченеръ.

[]

   Нейфельдъ не помнилъ, что пролепеталъ его языкъ въ отвѣтъ на этотъ вопросъ, въ отвѣтъ на ласковый ударъ по плечу. Взглянувъ на цѣпи, отягощавшія еще ноги плѣннаго, сирдаръ промолвилъ:
   -- Нельзя ли снять ихъ немедленно. Я долженъ оставить васъ пока и двинуться дальше. Идите, Нейфельдъ, изъ этой тюрьмы, вы свободны.
   Въ то же мгновеніе множество рукъ протянулось къ нему, и полувлекомый и полунесомый ими Нейфельдъ повиновался приказанію сирдара. Словно въ туманѣ припоминается ему, что какой-то англійскій офицеръ соскочилъ съ коня, еще покрытаго пѣной, и поднялъ взволнованнаго плѣнника въ сѣдло, затѣмъ этотъ офицеръ, не обращая вниманія на собственную усталость, повелъ въ поводу коня прочь отъ тюрьмы. Съ такимъ же вниманіемъ относились къ нему всѣ другіе: каждый наперерывъ торопился оказать ему какую-нибудь услугу, выразить въ простыхъ, искреннихъ словахъ свою радость, видя его вырваннымъ изъ когтей халифа, цѣпко державшихъ свою истомленную жертву въ теченіе 12 лѣтъ. Корреспондентъ одной большой англійской газеты не могъ видѣть равнодушно цѣпей, все еще болтавшихся на ногахъ Нейфельда; онъ побѣжалъ куда-то, долго искалъ кузнецовъ и подходящихъ орудій и успокоился не ранѣе, какъ послѣднія звенья тяжелой цѣпи со звономъ спали съ ногъ освобожденнаго узника.
  

Заключеніе.

   Спустя нѣсколько дней Нейфельдъ выѣхалъ изъ Омъ-Дермана въ Египетъ, чтобы оттуда отправиться на родину, въ Европу. Описать то состояніе, какое онъ испытывалъ въ первые дни послѣ освобожденія -- невозможно: его надо пережить; самому. Съ трудомъ привыкалъ Нейфельдъ вновь къ удобствамъ цивилизованной жизни; все ему казалось новымъ, такъ давно не испытывалъ онъ ничего подобнаго. Послѣ этихъ первыхъ дней свободы его ждали встрѣчи съ родными и близкими: какъ сильно измѣнились ихъ черты за это время, какъ страшно измѣнился онъ самъ! Двѣнадцать долгихъ мучительныхъ лѣтъ провелъ этотъ несчастный среди жестокихъ варваровъ, скользя надъ бездной отчаянія и безумія, грозившаго поглотить его, ослабѣвшаго духомъ и тѣломъ.
   Но рѣдко случается, чтобы радость и счастье приходили къ человѣку безъ всякой тѣни горя или бѣдствія. Такъ было и здѣсь.
   За время своего плѣна Нейфельдъ могъ лишь очень рѣдко посылать вѣсти о себѣ; его родные точно также узнавали очень мало о немъ. Между тѣмъ черезъ разныхъ купцовъ, проводниковъ и бѣглецовъ въ Каирѣ распространились совершенно невѣрные разсказы о томъ, какъ ему жилось въ плѣну. Узнать, а тѣмъ болѣе доказать правду часто бываетъ очень трудно. Люди, видѣвшіе Нейфельда работающимъ въ арсеналѣ за изготовленіемъ пороха и машинъ для производства патроновъ, видѣли только то, что происходило передъ ихъ глазами. Они не знали какъ и съ какою цѣлью работалъ Нейфельдъ. До нихъ не доходили разсказы о неудовольствіи халифа и разныхъ начальниковъ Нейфельда, когда они видѣли, какъ долго и безплодно возился онъ надъ этими вещами, портя безъ мѣры и числа лучшіе запасы халифа. Они не могли знать, сколько разъ Нейфельда гоняли за это въ тюрьму. И вотъ въ ихъ пересказѣ создалась легенда о томъ, что Нейфельдъ, обратившись въ истаго махдиста, вмѣстѣ съ этими злѣйшими врагами цивилизаціи придумывалъ средства для лучшей гибели своихъ братьевъ европейцевъ. Разсказывали даже, будто онъ сражался въ рядахъ дервишей противъ англійской арміи въ рѣшительномъ бою подъ Омъ-Дерманомъ, будто, увидя бѣгство халифа и пораженіе его полчищъ, онъ тайно вернулся съ поля битвы въ тюрьму и, надѣвъ оковы, лицемѣрно притворился несчастнымъ мученикомъ халифа. Такія извѣстія были даже напечатаны въ нѣкоторыхъ европейскихъ газетахъ, а по прибытіи Нейфельда въ Каиръ среди европейцевъ нашлись и такіе люди, которые насмѣшливо поздравляли его съ "успѣшной фабрикаціей пороха", которымъ дервиши должны были перестрѣлять англійскихъ солдатъ, съ "прекрасными чертежами и планами укрѣпленій для халифа", наконецъ, удивлялись "ловкости, съ какою онъ ускользнулъ съ поля битвы въ тюрьму". Вначалѣ все это казалось Нейфельду просто шуткою, но вскорѣ онъ убѣдился, что многіе на самомъ дѣлѣ думаютъ о немъ такъ.-- Сердце разрывалось во мнѣ на части, -- говоритъ Нейфельдъ, -- когда послѣ всѣхъ испытанныхъ мною мученій я былъ принятъ своими братьями по крови какъ какой-нибудь презрѣнный. Я, который гордо противостоялъ своимъ мощнымъ врагамъ и призывалъ на свою голову смерть, желалъ теперь смерти больше, чѣмъ въ худшія минуты моего плѣна. Я былъ теперь между земляками, но преслѣдованія ихъ въ сочетаніи со всѣми ужасами, какіе я вынесъ раньше, сломили меня. Къ счастью для себя, я захворалъ и впалъ въ безсознательное состояніе, а когда очнулся изъ него, то былъ уже въ средѣ друзей.
   Конечно, Нейфельдъ могъ бы доказать, что всѣ эти росказни не болѣе, какъ чистѣйшая ложь -- живъ былъ Идрисъ, его жестокій тюремщикъ, живы были многіе другіе обитатели Омъ-Дермана, знавшіе, какъ Нейфельдъ проводилъ время въ когтяхъ халифа, но все же возвращеніе его въ объятія родной культуры было омрачено этими тяжелыми событіями.
   Но что же сталось съ бѣжавшимъ въ пустыню халифомъ?
   Собравъ остатки еще вѣрныхъ ему племенъ, Абдуллахи укрылся съ ними въ недоступныхъ дикихъ областяхъ южнаго Судана. Но вѣра въ его могущество и въ его чары сильно пошатнулась, и число его приверженцевъ не увеличивалось.
   Однако, спустя годъ послѣ своего бѣгства изъ собственной столицы, халифъ рѣшилъ попытаться смѣлымъ и внезапнымъ нападеніемъ взять Омъ-Дерманъ обратно. Въ это время какъ разъ началась война англичанъ съ бурами, такъ что англичане должны были отправить часть войскъ изъ Египта въ Южную Африку. Время, стало быть, было удобно.
   Но халифъ ошибся въ своихъ разсчетахъ.
   Если бы онъ, наученный горькимъ опытомъ, пріобрѣлъ хорошія ружья и пушки и научилъ своихъ дервишей сражаться по-европейски, то весьма возможно, что онъ одержалъ бы верхъ. Но насколько онъ былъ лживъ, коваренъ и жестокъ, настолько же былъ глупъ и близорукъ. Съ толпой тѣхъ же дервишей онъ кинулся на англійскій отрядъ полковника Уиндгейта, и въ этой послѣдней схваткѣ не на животъ, а на смерть египетскія войска нанесли ему окончательное пораженіе: рядами падали дервиши подъ градомъ пуль англійскихъ солдатъ, снова и снова кидались они впередъ, но лишь для того, чтобы усѣять новыми тѣлами поле сраженія. Когда халифъ увидѣлъ ничтожную кучку уцѣлѣвшихъ у него воиновъ, онъ понялъ, что судьба его рѣшена, и рѣшилъ раздѣлить общій жребій. Слѣдуя восточному обычаю, онъ приказалъ своимъ слугамъ разостлать на пескѣ пустыни свой молитвенный коврикъ, опустился на немъ на колѣни и въ молитвѣ ожидалъ приближенія смерти. Вскорѣ пули, свистѣвшія мимо него, положили конецъ и его жизни. Кругомъ него, колѣнопреклоненные, погибли такимъ же образомъ его знатные приверженцы. Лишь одинъ изъ нихъ, Османъ Дигна, искалъ спасенія въ бѣгствѣ и ускакалъ съ кучкой всадниковъ. Тысячи труповъ покрывали поле битвы, тысячи живыхъ дервишей съ женами, дѣтьми и скотомъ попали въ руки побѣдителей, а немногіе, спасшіеся послѣ гибели халифа, уже не думали о сопротивленіи.
   Такъ кончилось это возстаніе. Но если бы оно произошло нѣсколько вѣковъ тому назадъ, то исторія записала бы въ своихъ лѣтописяхъ любопытную повѣсть о новомъ великомъ мусульманскомъ пророкѣ и многочисленныхъ, наслѣдовавшихъ его царство халифахъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru