Берту Анри
Горбатый

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ГОРБАТЫЙ.

Испанская повѣсть.

1633.

(Соч. Генриха Бертуда.)

Cela est pourtant vrai, ce n'est que
pour eux seuls que ces gens agissent.
(Luis Velez. El Diablo cojuelo.)

Глава I.

Несчастное приключеніе съ Мендозомъ Перецомъ. Кто такой былъ Горбатый. Гдѣ и какъ познакомился онъ съ Мендозомъ.

   Двое путешественниковъ -- одинъ, сидя на лошакѣ, навьюченномъ огромнымъ чемоданомъ; другой, пустивъ прекрасную Андалузскую свою лошадь идти наудачу, -- медленно слѣдовали по дорогѣ, ведущей изъ Валь-дель-Пенаса въ Калатраву. Первый былъ одѣтъ въ ливрею, не столь богатую, сколько красивую, и алая сѣточка, подъ которою были собраны черные его волоса, покрытые вышитою снурками шапочкою, придавала какую-то выразительность его физіогномій; отъ природы не слишкомъ пріятной. Господинъ его, завернувшись въ широкій плащъ, казался погруженнымъ въ свои думы.
   Осень уже проходила; однакожъ солнце еще стремительно разсыпало знойные лучи свои: потому-то взоры слуги часто обращались на гостинницу, находившуюся въ разстояніи не болѣе ста шаговъ; а лошакъ, или чувствуя удары плети, или по врожденному симъ животнымъ инстинкту, почуя мѣсто, гдѣ ожидала его задача овса, тотчасъ пустился рысью. Лошадь послѣдовала его примѣру; но сидѣвшій на ней всадникъ, казалось, не слишкомъ замѣчалъ сію перемѣну.
   "Господинъ Мендозъ Перецъ" -- сказалъ слуга, остановясь передъ гостинницей: "съ самаго отъѣзда вашего изъ Валь-дель-Пенаса вы ничего не кушали. Послушайте вашего вѣрнаго Педро: остановитесь здѣсь на минуту."
   Сказавъ сіе, Педро, не дождавшись отвѣта отъ своего господина, соскочилъ съ лошака. Мендозъ послѣдовалъ ему, не говоря ни слова.
   "Проворнѣй, проворнѣй, добрый хозяинъ," -- кричалъ Педро, входя въ гостинницу: "подавай этому молодому барину все, что у тебя есть получше; да не забудь познакомить насъ съ Валь-дель-Пенасскимъ виномъ, которое, говорятъ, очень не дурно."
   Эти слова, хотя и сказанныя съ довольнымъ напряженіемъ голоса, не произвели однако же того успѣха, который, вѣроятно, имѣли бы они въ другихъ обстоятельствахъ. Въ гостинницѣ примѣтны были замѣшательство и безпорядокъ, обыкновенно происходящія отъ неожиданнаго пріѣзда какого нибудь значительнаго лица. Трактирщица грубымъ и пронзительнымъ голосомъ отдавала двумъ смуглымъ служанкамъ и взрослому малому въ лоскутьяхъ приказанія, противоречившія одно другому; мальчикъ, сидѣвшій у огня, приготовлялся дѣйствовать вертеломъ, тогда какъ трактирщикъ насаживалъ на него курицу, превращенную имъ въ каплуна, которой перья и остатки, еще окровавленные и валявшіеся на землѣ, показывали недавнее убійство.
   Прервавъ это занятіе, и подойдя къ Мендозу: "Г. Кавалеръ," -- сказалъ онъ, бросивъ на него наблюдательный взоръ, который у содержателей гостинницъ обыкновенно опредѣляетъ пріемъ болѣе или менѣе благосклонный для путешественниковъ: "я очень сожалѣю, что весь мой запасъ взятъ тою благородною особою, которой карету вы видѣли у моихъ воротъ. Но если вы будете довольны прекрасною яичницею, настоящею olla podrida, и лучшимъ виномъ, какое только пьютъ въ Ламанхѣ..." --
   "Я буду доволенъ всѣмъ, что вы мнѣ ни дадите," отвѣчалъ Мендозъ съ видомъ невнимательности, и, сѣвъ на деревянную скамью, стоявшую возлѣ стола, налѣво отъ камина, онъ, казалось, нимало не замѣчалъ, что его заставили болѣе часа дожидаться дурной яичницы, которая наконецъ была поставлена передъ нимъ.
   Окончивъ этотъ скромный обѣдъ, онъ приказалъ мальчику позвать своего слугу.
   "Вашего слугу?" отвѣчалъ трактирщикъ: "онъ тотчасъ же, по пріѣздѣ вашемъ, взялъ своего лошака и вашу лошадь, и поѣхалъ искать вамъ квартиру въ Калатравѣ, хотя, впрочемъ, вамъ бы не худо было и у вашего покорнѣйшаго слуги Грегоріо Гонелеца."
   "Поѣхалъ! поѣхалъ съ моею лошадью!" вскричалъ Перецъ, какъ-бы пробужденный отъ страха: "я обманутъ бездѣльникомъ! Найдите мнѣ поскорѣе какую нибудь лошадь, или лошака, все равно: "я поѣду искать этаго плута."
   Перецъ, поискавъ своего кошелька въ дорожномъ поясѣ, тотчасъ догадался, что вѣроломный Педро нашелъ случай украсть и его.
   Трудно было бы описать ужасъ Мендоза и бездушное нахальство, изобразившееся въ ту же минуту на лицѣ Грегоріо. Ему надобно было имѣть дѣло съ молодымъ человѣкомъ, повидимому робкимъ и несвѣдущимъ; почему, надѣясь извлечь себѣ пользу изъ сего случая, закричалъ онъ грубымъ голосомъ: "не думайте, государь мой, что я доволенъ буду однѣми гримасами; вы вѣрно сговорились съ этимъ названнымъ слугою обокрасть меня; но клянусь Св. Григоріемъ, моимъ патрономъ, что этому не бывать; вы не уѣдете отсюда, не заплативъ мнѣ всего до послѣдняго мараведиса; да вотъ кое-что и въ залогъ" -- и тотчасъ схватилъ плащъ, который Мендозъ положилъ возлѣ себя во время обѣда.
   "Что я теперь буду дѣлать?" говорилъ тихо несчастный молодой человѣкъ: "какъ мнѣ возвратиться въ Толедо, безъ денегъ, безъ лошади?... И къ большему уничиженію моему, я долженъ еще сносишь безстыдныя подозрѣнія зшаго негодяя. Несчастная дорога!... Инезилла, Инезилла! въ какую бездну злополучія и страданій повергла меня плачевная любовь моя къ тебѣ!"
   Перецъ, склонясь на столъ, закрылъ лице свое обѣими руками, дабы скрыть слезы, имъ проливаемыя.
   -- "Что здѣсь за шумъ?" сказалъ человѣкъ, вышедшій изъ ближней комнаты. "Развѣ такъ ты, наглецъ, долженъ говорить съ этимъ молодымъ проѣзжимъ, и смѣешь-ли ты употреблять во зло хлопоты, которыя надѣлалъ ему какой-то бездѣльникъ?... Г. Кавалеръ!" примолвилъ онъ, оборошясь къ Мендозу: "я предлагаю вамъ мой кошелекъ, и хіипя не имѣю чести быть съ вами знакомымъ, но надѣюсь, что вы не пожелаете обидѣть меня отказомъ. Не ужели и вы не сдѣлали бы мнѣ такого же предложенія, если бъ я былъ въ подобномъ затруднительномъ положеніи? Нѣтъ; я не сомнѣваюсь въ этомъ; и такъ, умоляю васъ уважить мою просьбу."
   Мендозъ отнялъ отъ лица руки свои и посмотрѣлъ на незнакомца, съ нимъ говорившаго. Это былъ маленькой человѣкъ около 60-ти лѣтъ, неболѣе четырехъ футовъ ростомъ. Природа дала такое странное положеніе его безволосой головѣ, что она, казалось, замѣняла ему грудь. Взоры его были исполнены огня; въ правильныхъ и пріятныхъ чертахъ выказывались умъ и пылкое воображеніе; но въ улыбкѣ таилось что-то чудное. Она походила вдругъ и на улыбку, являющуюся при нанесеніи намъ оскорбленія, душевно нами чувствуемаго, и на судорожное сжиманіе устъ игрока, при взглядѣ на груды золота, бывшія предметомъ алчныхъ его желаній, и переходящія наконецъ въ руки его соперника.
   На лицѣ Мендоза слишкомъ напечатлѣно было, чего стоило ему прибѣгнуть къ пособію незнакомца. Сей послѣдній легко угадалъ, что его безпокоило, и, съ особеннымъ чувствомъ знанія свѣта, симъ вѣрнымъ знакомъ хорошаго воспитанія, продолжалъ такъ: "я живу, Г. Кавалеръ, въ деревенскомъ домикѣ, недалеко отъ Калатравы. Пожалуйте ко мнѣ, провесть нѣсколько дней со мною, пока Алкадъ {Градской Судья въ Испаніи.} возьметъ мѣры къ отысканію ограбившаго васъ плута. Между тѣмъ, вы можете, если вамъ будетъ угодно, послать въ Толедо кого нибудь изъ моихъ людей, который могъ бы доставить вамъ деньги, необходимыя для возвращенія туда."
   Мендозъ пожалъ руку великодушному незнакомцу; и какъ вошедшій человѣкъ сказалъ, что карета Графа Алвареца делла Рибейра была готова, то двое новыхъ друзей сѣли въ нее одинъ возлѣ другаго.
   Грегоріо, съ колпакомъ въ рукѣ, долго слѣдовалъ глазами за блистательнымъ экипажемъ и многочисленною его свитою; и когда уже они скрылись отъ него, тогда онъ съ внутреннимъ самодовольствіемъ обратилъ свои взоры на многолюдную толпу, привлеченную столь рѣдкимъ зрѣлищемъ къ воротамъ его гостинницы.
   

Глава II.

Какія наблюденія сдѣлалъ Д. Алварецъ. Онъ пріѣзжаетъ въ свой замокъ делла Рибейра. Что въ немъ поисходило, и какой разговоръ имѣлъ онъ съ Мендозомъ.

   Между тѣмъ, какъ карета поспѣшно слѣдовала къ замку Д. Алвареца, этотъ господинъ, тщетно дѣлая всѣ усилія, чтобы вывесть Мендоза изъ глубокой задумчивости, въ которую безпрестанно и невольно впадалъ онъ, скоро соскучился смотрѣть въ каретныя дверцы на пустую и скудную деревушку. Съ недовольнымъ видомъ подвинулся онъ въ самую глубину кареты, зѣвалъ, пытался спать, насвистывалъ пѣсню, и истощилъ всѣ средства, употребляемыя путешественниками для избѣжанія скуки, которой они обречены въ дорогѣ. Разсѣянные взоры его остановились наконецъ на молчаливомъ товарищѣ; онъ началъ его разсматривать съ особеннымъ вниманіемъ потому болѣе, что до замка Рибейры было еще не менѣе трехъ миль; и это разсматриваніе, хотя кажущееся слишкомъ ребяческимъ занятіемъ, въ тогдашнемъ бездѣйствіи его, не могло быть имъ пренебрегаемо.
   Синяя бархатная куртка, шитая серебромъ, обрисовывала станъ Мендоза, въ которомъ можно было замѣтить одну чрезвычайную его тонкость. Слѣдуя модѣ того времени, красивыя букли волосъ его разсыпались по плечамъ, и усы едва пробивались на прекрасныхъ устахъ его. Когда большіе, черные, и, полные выразительности, глаза его не были обращены къ небу, то онъ со вздохомъ устремлялъ ихъ на перстень, бывшій у него на лѣвой рукѣ: изъ чего Алварецъ заключалъ, что не одно воровство Педро было причиною тоски его сопутника.
   Можетъ быть, любезные читатели, случалось вамъ самимъ испытывать то затруднительное положеніе и робость, въ которыя вовлекаютъ насъ преклонныя лѣта, честное имя и важное званіе какой нибудь почтенной особы. Тогда краска выступаетъ въ лице: мы не можемъ пользоваться дѣйствіемъ разума; не можемъ говорить ничего; мы страдаемъ, мы мучимся. Точно таково было положеніе Мендоза, когда, по прибытіи въ замокъ, онъ, замѣтивъ свое разстройство, подумалъ, что оно могло предубѣдить въ дурную сторону противу него Д. Алвареца, и заставить сего послѣдняго обвинять его въ невѣжливости. Увеличивая свою вину, онъ желалъ ее исправишь: старался слушать своего хозяина и даже возбуждалъ его вопросы. Но горькія воспоминанія, невольно возвращаясь къ нему, овладѣвали его воображеніемъ, и, обязанный отвѣчать, онъ не слышалъ ни одного слова, сказаннаго ему Алварецомъ, и весьма обрадовался, когда сей послѣдній просилъ у него позволенія удалиться, подъ видомъ усталости отъ дороги.
   Оставшись одинъ въ отведенной ему комнатѣ, Мендозъ далъ совершенную свободу своей горести и предался ей въ полномъ изліяніи сердца. Д. Алварецъ изъ ближней комнаты слышалъ, какъ онъ стоналъ и ходилъ скорыми шагами. Опасаясь, чтобы онъ не дошелъ до какого нибудь отчаяннаго поступка, старикъ пришелъ опять къ нему, и, сѣвъ возлѣ него сказалъ: "Г. Мендозъ! не могу понять, что васъ до такой степени опечалило? Хотя въ ваши лѣта сильныя ощущенія сродны человѣку; во, вѣроятно, горести ваши не столь велики, не столь существенны, какими вы ихъ поставляете. Я уже старъ, имѣю какое нибудь довѣріе, и, если моя опытность, мои совѣты, могутъ...."
   "М. Г.!" прервалъ его Мендозъ: "несчастія мои неисцѣлимы. Если вы удостоите меня выслушаніемъ, то я разскажу вамъ о нихъ. Я не могу иначе изъявить вамъ признательности своей за оказанныя мнѣ одолженія, какъ симъ зникомъ довѣренности, внушенной мнѣ вами. Впрочемъ, хотя и предчувствую тягостное удовольствіе, изливая скорбь свою въ сердце почтеннаго и великодушнаго друга, котораго судьба привела меня нынѣ найти въ васъ; но это одно утѣшеніе, оставшееся еще несчастному Мендозу."
   

Глава III.

Исторія Мендоза. Какъ онъ встрѣтился съ Д. Гарціасомъ и его дочерью. Услуга, оказанная имъ. Причина его отчаянія. Странная философическая система Горбатаго.

   "Я единственный сынъ одного Толедскаго купца. Воспитанный нѣжною Матерью, окруженный отъ колыбели заботами и попеченіемъ обо мнѣ, я совершенно не зналъ тѣхъ непріятностей, которыми заставляютъ дѣтей искупать блага своего воспитанія. Отецъ мой, человѣкъ весьма умный и просвѣщенный, хотѣлъ самъ заняться моимъ образованіемъ, изъ котораго онъ умѣлъ составить для меня нѣкоторый родъ удовольствія, такъ, что небольшія познанія, пріобрѣтенныя мною, не стоили мнѣ ни одной слезы. Съ 18-ти лѣтняго возраста я уже былъ участникомъ отца въ торговыхъ предпріятіяхъ, которыя, благодаря дѣятельности его, были для меня весьма полезны и занимательны.
   "Такимъ образомъ велъ я жизнь тихую, мирную, однообразную, и слѣдовательно счастливую, какъ однажды, вечеромъ, на поворотѣ отдаленной улицы, я увидѣлъ старика и молодую дѣвушку, обижаемыхъ двумя бродягами. Со шпагою въ рукѣ, я бросился на этихъ негодяевъ: одинъ изъ нихъ упалъ подъ моими ударами, другой спасся бѣгствомъ. "Смѣлый Кавалеръ," -- сказалъ мнѣ старикъ: "я странникъ, ѣдущій въ Толедо за весьма нужными дѣлами. Я называюсь Д. Гарціасомъ де Пуэбла; Король, въ награду долговременной моей службы, ввѣрилъ мнѣ управленіе Меридою. Домъ, занимаемый мною, въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда; и какъ убійство, сдѣланное вами при великодушной защитѣ насъ, можетъ навлечь на васъ хлопоты, то прошу васъ поѣхать съ нами."
   "Побуждаемый особеннымъ любопытствомъ видѣть молодую особу, взявшую подъ руку Д. Гарціаса, я согласился на сдѣланное мнѣ предложеніе. но какъ выразить удивленіе и замѣшательство мое, когда эта особа, поднявъ свое покрывало, представила восторженнымъ взорамъ моимъ образъ очаровательной красоты? Нѣтъ, ничто въ мірѣ не можетъ сравниться съ прелестями Инезиллы!-- Ея усладительная улыбка, ея кроткая физіогномія...."
   Мендозъ, слѣдуя обыкновенію влюбленныхъ въ подобныхъ случаяхъ, хотѣлъ нарисовать цѣлый портретъ своей любезной, какъ вдругъ, взглянувъ на Горбатаго, увидѣлъ, что онъ съ трудомъ могъ удерживать свою улыбку; а улыбка Горбатаго, какъ замѣтили мы выше, имѣла нѣчто чудное, приводившее въ робость Мендоза. Послѣ минутнаго замѣшательства, употребленнаго имъ на притворное кашляніе, онъ продолжалъ свою повѣсть сими словами:
   "По возвращеніи моемъ къ отцу, я не скрылъ ничего, со мною случившагося, и нимало не затруднился обѣщать ему что жестокая страсть, внушенная мнѣ Инезиллою, будетъ неизмѣнна. Наконецъ Д. Гарціасъ позволилъ мнѣ посѣщать его, въ продолженіе остальнаго времени пребыванія его въ Толедо; я получилъ уже и согласіе Инезиллы, составлявшее верхъ моего блаженства, и отецъ мой уже готовъ былъ ѣхать къ Д. Гарціасу, чтобы испрашивать для меня руку дочери его, какъ вдругъ Д. Гарціасъ получилъ повелѣніе немедленно оставить Толедо и возвратишься въ управляемую имъ провинцію.
   "Я не замедлилъ послѣдовать за нимъ въ Мериду. Но, повѣрите-ли вы, м. г..? Ни воспоминаніе объ услугѣ, полученной имъ отъ меня, ни жестокая страсть моя, ни слезы Инезиллы, не могли склонишь его на бракъ нашъ. Инезилла, говорилъ онъ, нужна мнѣ при старости лѣтъ моихъ; я не могу обой шиться безъ ея стараній обо мнѣ.-- "О Д. Гарціасъ!" вскричалъ я: "я довольно богатъ: живите вмѣстѣ со мною, переѣзжайте въ Толедо съ вашею дочерью...."
   "Отказаться отъ важной должности, ввѣренной мнѣ Королемъ -- возразилъ жестокій старикъ -- " для. того, чтобы пользоваться милостями зятя? Нѣтъ, Мендозъ, этому никогда не бывать: оставь невозможное намѣреніе!"
   "На другой день я еще намѣревался просить его; но неблагодарный не хотѣлъ уже и видѣться со мною; и я -- оставилъ Мериду. Возвращаясь въ Толедо, оплакивая злополучную любовь свою и самолюбіе Д. Гарціаса, я, по извѣстному непріятному случаю, встрѣтился съ вами: вы такъ милостиво извлекли меня изъ, затруднительнаго положенія, до котораго доведенъ я былъ бездѣльникомъ моимъ слугою."
   "Г. Мендозъ!" сказалъ Графъ делла Рибейра: "я не слѣдую большой части стариковъ, несострадательныхъ къ бѣдствіямъ юношей потому только, что бѣдствія эти не согласуются съ собственными ихъ лѣтами. Не менѣе того, существенна или нѣтъ причина, но страдать отъ того не легче. Вы несчастливы, молодый человѣкъ, это правда; но время усладитъ, я бы сказалъ даже, если бы не боялся быть упрекнутымъ вами въ пустословіи, -- исцѣлитъ весьма скоро вашу горесть.
   "Однако же" -- продолжалъ Графъ: "печаль ваша да не дѣлаетъ васъ несправедливымъ. Вы обвиняете Д. Гарціаса въ самолюбіи: неужели вы менѣе самолюбивы, желая, чтобы старикъ, на счетъ своего благополучія, лишился любимой дочери, для того, чтобы отдашь ее за незнакомца, обольстительныя предложенія котораго внушили этой дѣвицѣ страсть, имъ отвергаемую? Не употребили ли вы во зло правъ гостепріимства? Не обманывали ли вы его за довѣріе, вамъ оказанное?... Но -- не оскорбляйтесь этимъ упрекомъ въ самолюбіи. Это такое чувство, которое природа вселила въ сердца всѣхъ людей. Они дѣйствуютъ только для себя, для себя однихъ; если же и дѣлаютъ иногда добро, то это происходитъ отъ того, что мудрое Провидѣніе снабдило ихъ совѣсть угрызеніемъ, и этою внутреннею, высокою радостію, вознаграждающею ихъ за всякое доброе дѣло. Изслѣдуйте со вниманіемъ пороки, самые гнуснѣйшіе, и добродѣтели, самыя героическія: вы увидите, что источникъ ихъ есть самолюбіе."
   Желаніе Мендоза казаться признательнымъ, или по крайней мѣрѣ вѣжливымъ въ отношеніи къ Д. Алварецу, не могло вывесть его изъ печальной задумчивости; и однако же, какъ только слышалъ онъ мнѣніе, которое не согласовалось съ нимъ, то тотчасъ оспоривалъ оное: столь духъ противорѣчія естественъ человѣку!
   "Нѣтъ!" вскричалъ онъ: "этотъ парадоксъ не правдоподобенъ! Какъ припишете вы самолюбію любовь и дружбу, эти страсти, дѣлающія возможными всѣ пожертвованія, самыя тягостнѣйшія; добродѣтелъ, отказывающую себѣ въ самомъ необходимомъ, и подвергающую опасности жизнь свою для помощи несчастному; славу, которой приносимъ мы въ жертву спокойствіе, богатство, счастіе, самое существованіе наше?..."
   "Любовь!" воскликнулъ Алварецъ, разгорячась: "Есть ли что нибудь самолюбивѣе этаго безразсудства? Не требуемъ-ли мы отъ любимой нами особы, чтобы она отказалась отъ всѣхъ прочихъ страстей? Не ощущаемъ ли мы въ себѣ невольный трепетъ отъ изступленія и боязни, если кто нибудь другой взглянетъ на ту, которую мы любимъ? Дружба!,. Эта одна необходимость наполнять пустоту, вездѣ насъ преслѣдующую, спасаться отъ этой тайной скуки, поселенной въ насъ самою природою, которая заставляетъ насъ искать сообщества людей, безъ коего мы жили бы, какъ одинокіе звѣри. Если мы въ самомъ дѣлѣ добродѣтельны, то это только для того, чтобы испытать наслажденіе, присвоенное добродѣтели. Наконецъ отнимите у славы обольстительные ея лучи, и что останется? Суета!"
   "Какая ужасная система!" сказалъ Мендозъ. "Она изсушаетъ, помрачаетъ душу, и умаляетъ собственное достоинство человѣка. Нѣтъ, сердце мое не можетъ согласоваться съ нею: она слишкомъ ненавистна для того, чтобъ быть справедливою."
   "Сколько этакихъ людей!" продолжалъ Д. Алварецъ: "начни открывать имъ глаза, -- они жалуются, зачѣмъ свѣтъ, слишкомъ ясный, поражаетъ ихъ слабое зрѣніе, и почему они болѣе не находятъ той мечтательной прелести, которою, въ ослѣпленіи своемъ, любили облачать всѣ предметы." -- Г. Мендозъ" -- присовокупилъ онъ съ задумчивымъ видомъ, подводя его къ окну: "мечтанія ваши скоро разсѣются, и тогда міръ представится взорамъ вашимъ, какъ эта деревня, осребряемая луною. Весною, листья покрывали этѣ мрачныя рытвины и эту цѣпь горъ; мелодическія трели соловья очаровывали внимательный слухъ; пастухи приходили плясать на муравѣ, подъ звукъ гитаръ, и пѣть простодушныя свои пѣсни. Теперь настала зима: поля опустѣли, неслышно ни птичекъ, ни пѣсенъ, ни шумнаго Фанданго! Сквозь черныя и обнаженныя вѣтви взоръ погружается въ однѣ страшныя пропасти, или съ ужасомъ останавливается на этѣхъ безплодныхъ и безобразныхъ громадахъ. По молодости и неопытности вашей, вы не вѣрите горестнымъ истинамъ, открытымъ вамъ мною. Что же принадлежитъ до меня, то я почти совершилъ путь моей жизни, и сказанное мною есть плодъ 60-ти лѣтнихъ размышленій, усовершенствованнаго опыта и страданій. Я хочу также разсказать вамъ свою повѣсть, и увѣренъ, что вы, выслушавъ ее, скажете со мною, что пружина всѣхъ дѣйствій человѣческихъ есть одно -- недостойное самолюбіе."
   Сказавъ это, Д. Алварецъ оставилъ Мендоза, и не далъ ему времени отвѣчать. Сей послѣдній, можетъ быть, и не обидѣлся этимъ: ибо немного противорѣчатъ богатому человѣку, который принимаетъ насъ въ свой домъ, сажаетъ за своимъ столомъ, великодушно снабжаетъ кошелькомъ, и который притомъ повелѣваетъ Кавалерами Калатравскими. Такая особа, какъ справедливо говаривалъ ученый Джеронимо Валеріо, никогда не останется въ накладѣ.

(Окончаніе въ слѣдующей книжкѣ.)

   

ГОРБАТЫЙ.

Испанская повѣсть.
1633.

(Соч. Генриха Бертуда.)

(Окончаніе.)

Глава IV.

Въ ней являются два новыя лица, которыя хотя и не играютъ значительной роли, но съ которыми должно познакомиться. Горбатый разсказываетъ свою исторію Мендозу. Его дѣтство. Любовь. Какъ онъ сдѣлался мизантропомъ. Мендозъ возвращается въ Толедо.

   Сны любовниковъ, а особливо любовниковъ несчастныхъ, обыкновенно не бываютъ спокойны и продолжительны. Однако уже довольно разсвѣло, когда Мендозъ проснулся. Онъ долго разсуждалъ о печальныхъ происшествіяхъ, съ нимъ случившихся въ теченіе нѣсколькихъ дней, наконецъ, переставъ размышлять, пошелъ къ Алварецу, котораго нашелъ разговаривающимъ съ двумя Кавалерами, богато одѣтыми, и которыхъ подобострастіе къ Графу, казалось ему рабскимъ и презрительнымъ.-- "Вотъ, любезный гость" -- сказалъ Алварецъ: "Д. Фернандо дель Ліонецъ и Д. Габріэль дель Рибоза, мои дальніе родственники.... и единственные мои наслѣдники." -- Эти слова Горбатаго сопровождались чудною улыбкою, выразительность которой показалась Мендозу еще горьчайшею. Молодой Толедецъ изумился, увидѣвъ, какъ Д. Алварецъ за завтракомъ забавлялся на счетъ самолюбія своихъ родственниковъ, и нимало не оказывалъ имъ того уваженія, которымъ они осыпали его. Впрочемъ они не слишкомъ замѣчали, или притворялись незамѣчающими этаго, и удвоивали увѣренія въ преданности, при разставаніи съ своимъ родственникомъ.
   Сей послѣдній, по уходѣ ихъ, имѣлъ проницательный и ожесточенный взглядъ, и былъ нѣсколько минутъ погруженъ въ глубокую думу. Потомъ, обратясь вдругъ къ Мендозу, какъ бы недовольный тѣмъ, что его видѣли въ этой задумчивости, сказалъ: "Я вчера обѣщалъ вамъ разсказать мои приключенія и хочу сдержать свое слово. Этотъ разсказъ, надѣюсь, будетъ для васъ утѣшителенъ ибо человѣкъ до того самолюбивъ, что онъ даже не столь живо чувствуетъ свои собственныя несчастій, видя кого нибудь другаго несчастнѣе себя.
   "Донна Біанка, мать моя" -- началъ Горбатый: "была изъ бѣднаго, но благороднаго семейства въ Калатравѣ. Плѣненный ея красотою, Испанскій Грандъ Д. Антоніо делла Рибейра тайно женился на ней, и обѣщалъ ей объявить о своемъ бракѣ, какъ только успѣетъ смягчить гнѣвъ своего отца, раздраженнаго сею неровною женитьбою. Вы видите во мнѣ плодъ ихъ союза.
   "Безобразіе, постигшее меня при рожденіи, и происшедшее отъ усилій Донны Біанки скрыть свою беременность, вселило въ отца моего такое отвращеніе ко мнѣ, что онъ отказался навсегда видѣть меня и сдѣлать гласнымъ бракъ свой, доставившій ему горбатаго наслѣдника. Этотъ несправедливый поступокъ столько огорчалъ мою мать, что она чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ, послѣ моего рожденія, скончалась.
   "Д. Рибейра скоро обязался новымъ бракомъ; а я, по приказанію его, былъ отданъ въ монастырь, съ подложнымъ именемъ Педрилло. Тогда, какъ дѣти его отъ второй супруги получали отличное воспитаніе, соотвѣтствовавшее тому званію, котораго отецъ почиталъ меня недостойнымъ, я томился въ постыднѣйшемъ небреженіи о моей участи!.... Одинъ старый монахъ сжалился надо мною, заботился о моемъ младенчествѣ, слабомъ и немощномъ, обучилъ немного по-Латини, сколько самъ зналъ, и приглашалъ меня, когда достигъ я 16-ти лѣтняго возраста, вступить въ духовное званіе. Уже готовъ былъ я послѣдовать сему совѣту, какъ вдругъ узналъ, что я сынъ гранда Испанскаго, и что отецъ мой, благородный Графъ делла Рибейра, звалъ меня къ себѣ. Со слезами разстался я съ добрымъ монахомъ, моимъ благодѣтелемъ. Увы! одинъ онъ любилъ меня чистосердечно.
   "Всѣ дѣти Графа делла Рибейра померли. У него не оставалось для наслѣдованія знатныхъ титуловъ и несмѣтнаго богатства никого болѣе, кромѣ того бѣднаго горбатаго, который былъ брошенъ имъ съ самаго младенчества своего; и какъ дѣло было въ томъ, чтобы имѣніе Графа не перешло въ чужія руки, то та же самая гордость, которая сперва отказала мнѣ даже въ имени моихъ предковъ, сдѣлалась единственною причиною моего вызова.
   "Черезъ годъ по выходѣ моемъ изъ монастыря, отецъ умеръ на рукахъ моихъ; и въ то самое время, какъ я плакалъ близь него, онъ все еще не могъ побѣдить въ себѣ омерзенія, внушаемаго ему безобразнымъ существомъ, котораго онъ никогда не удостоилъ и названіемъ сына.
   "Такимъ образомъ я въ 18 лѣтъ сдѣлался обладателемъ несмѣтнаго богатства и полнымъ властелиномъ надъ самимъ собою. Живя одинокимъ съ самаго младенчества моего, я не имѣлъ ни одного у себя пріятеля; но скоро познакомившись съ Д. Жуаномъ Салцедо, молодымъ дворяниномъ, сиротою, подобнымъ мнѣ, но котораго малое наслѣдіе не соотвѣтствовало высокому достоинству породы, сдѣлался совершеннымъ моимъ другомъ. Мы были неразлучны, и наша пріязнь была извѣстна въ Мадридѣ и при Дворѣ: ибо я оставилъ Калатраву, чтобы поселиться въ столицѣ Испаніи.
   "Скоро сердце мое познакомилось съ новымъ, особеннымъ чувствомъ. Бывъ однажды въ публичномъ зрѣлищѣ, я сидѣлъ возлѣ одной молодой дѣвицы, красоты рѣдкой....
   "Г. Кавалеръ," -- улыбаясь примолвилъ Графъ: "я уже не 20-ти лѣтній юноша, и совершенно исцѣлился отъ своей любви; и такъ не стану описывать вамъ образъ Донны Маргариты, ни разсказывать способовъ, употребленныхъ мною для того, чтобъ ей понравиться, ни препятствій, которыя любовь моя должна была преодолѣвать. Довольно для васъ будетъ знать, что я почиталъ себя любимымъ".
   "Уже дѣлались приготовленія къ нашей сватьбѣ, какъ въ одну ночь, возвратясь въ Мадридъ, послѣ непродолжительной поѣздки, я, движимый нѣжнѣйшею нетерпѣливостію, захотѣлъ взглянуть по крайней мѣрѣ на жилище Донны Маргариты. Какъ удивился я, увидѣвъ дверь ея комнаты растворенною! Иду впередъ, слушаю: громкій смѣхъ поражаетъ слухъ мой. "Милый Жуанъ," -- говорилъ голосъ, слишкомъ знакомый мнѣ: "ты безподобно передразниваешь этаго смѣшнаго чудака, который, по глупой гордости своей, вообразилъ себѣ, что можно полюбить такого урода, какъ онъ. Бѣдность налагаетъ на меня трудную обязанность выдти за него замужъ; но любовь твоя." Я не далъ ей времени окончишь; бросился на нихъ со шпагою въ рукѣ, и готовъ уже былъ поразишь вѣроломныхъ, спасавшихся бѣгствомъ, какъ вдругъ зеркало, стоявшее передо мною, представило мнѣ образъ плачевнаго моего безобразія! Этотъ внезапный видъ въ "одну минуту разогналъ всѣ мои мечты. Я понялъ тогда, что любовь и дружба не существуютъ для творенія безобразнаго, отвергнутаго природою, и вошелъ въ самаго себя. Въ одно мгновеніе я совершенно исцѣлился отъ своей любви, и научился давать друзьямъ настоящую ихъ цѣну.
   "Можетъ быть, другой на моемъ мѣстѣ оплакивалъ бы потерю своихъ мечтаній; но я, напротивъ, я ее одобрялъ. Я презрѣлъ людей, и не заботился скрывать отъ нихъ этаго презрѣнія, которое день ото дня оправдывало мои наблюденія. Я находилъ даже удовольствіе въ томъ, чтобы унижать все, что они называютъ изящнымъ, великимъ, добродѣтельнымъ, обличая самолюбіе во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ и мнѣніяхъ, -- словомъ, я заставлялъ людей видѣть себя такими, каковы они есть.
   "Однако же я никогда не колебался въ томъ, чтобъ быть имъ полезнымъ, если только могъ; подѣйствуя такимъ образомъ, ищу только одного душевнаго наслажденія, одного преимущества, получаемыхъ нашею совѣстію при дѣланіи добраго дѣла."
   Д. Алварецъ долго бы не пересталъ дѣлать оскорбительныхъ своихъ заключеній о людяхъ, если бы не былъ прерванъ пріѣздомъ Алкада. Сей послѣдній объявилъ Мендозу, что Педро былъ схваченъ въ Калатравѣ у честныхъ укрывателей воровъ, и что онъ непремѣнно осужденъ будетъ на галеры. Молодой человѣкъ надѣялся вступитъ во владѣніе по прежнему своимъ чемоданомъ и лошадью; во какъ они служили уличеніемъ въ воровствѣ, то судебная власть не сочла за благо разстаться съ ними, такъ, что онъ никогда уже послѣ того не слыхалъ о нихъ ни слова. Только разъ въ Толедо случилось ему увидѣть одного высокаго, сухощаваго человѣка, котораго называли судьею изъ Калагиравы, какъ онъ съ особеннымъ проворствомъ садился на одну изъ уличительныхъ вещей.
   Спустя два дня, слуга, посланный Мендозомъ въ Толедо, привезъ ему деньги, нужныя для окончанія его пути. Не взирая на настоянія Д. Алвареца, желавшаго склонить его провесть еще нѣсколько дней съ нимъ, молодой Толедецъ поѣхалъ немедленно, принеся вновь совершенную свою признательность почтенному Графу, и щедро наградивъ служителей его.
   

Глава V и послѣдняя.

Въ ней увидимъ, какое посѣщеніе сдѣлано Мендозу. Онъ возвращается въ замокъ делла Рибейра. Причина его отъѣзда. Каковы были товарищи его въ пути. Онъ достигаетъ возможности жениться на Инезиллѣ. Заключеніе.

   Время обыкновенно служитъ необходимымъ лекарствомъ отъ любви. Однако же, хотя и протекло два года послѣ происшествій, разсказанныхъ нами въ предъидущихъ главахъ, нѣжная страсть Мендоза къ Инезиллѣ нисколько не ослабѣла, и слезы орошали лице его всякой разъ, когда одна изъ тѣхъ старыхъ оберегательницъ красоты, которыхъ золото дѣлаетъ чувствительными къ страданіямъ любовниковъ, доставляла ему письмо отъ дочери Д. Гарціаса.
   Однажды онъ увидѣлъ передъ домомъ своимъ остановившуюся карету съ гербомъ Д. Алвареца. Думая, что Графъ, о которомъ не имѣлъ онъ никакаго извѣстія, со времени отъѣзда своего изъ Мериды, хотѣлъ пробыть нѣсколько дней у того, который пользовался его милостями, онъ бросился опрометью къ дверцамъ кареты, приготовясь сдѣлать ему самый лучшій пріемъ. Но къ величайшему его. удивленію, Графа делла Рибейра не было; изъ кареты вышли двое родственниковъ Графа: Д. Фернандо и Д. Габріэль, одѣтые въ траурѣ, съ глубокою, казалось, печалью на лицѣ. Они объявили ему, что ихъ любезный и достойный двоюродный братъ, Д. Алварецъ, умеръ; что онъ сдѣлалъ Мендоза своимъ душеприкащикомъ, и что они убѣдительнѣйше просятъ его ѣхать съ ними въ Рибейро, для освѣдомленія ихъ о намѣреніяхъ покойнаго.
   Мендозъ, удивленный симъ знакомъ довѣренности, почтилъ память Графа чистосердечнымъ сожалѣніемъ, и поспѣшая исполнить послѣднюю его волю, отправился съ двумя упомянутыми господами, которые, въ продолженіи пути, не могли скрывать своей радости, обличавшей ихъ каждую минуту. То сообщали они другъ другу планы улучшеній, предполагаемыхъ ими въ замкѣ, то бесѣдовали объ удовольствіяхъ, ожидающихъ ихъ въ Мадридѣ, съ хорошимъ состояніемъ двоюроднаго ихъ брата. Судя по издержкамъ ихъ, по ихъ великодушному платежу, достопочтенный трактирщикъ, Грегоріо Гонелецъ, пощелкивая пальцами, сказалъ: "клянусь св. Григоріемъ, моимъ патрономъ, что эти господа, всенепремѣнные наслѣдники, и, на мой выборъ, я бы ни о чемъ такъ не сталъ молишься Пресвятой Богородицѣ, какъ о томъ, чтобъ посылала ко мнѣ подобныхъ гостей хоть разъ въ недѣлю."
   Пріѣхавъ въ Рибейро, Мендозъ и его сопутники были встрѣчены Алкадомъ и Нотаріусомъ Метеллино. Д. Фернандо и Д. Габріэль не давали покою ни обоимъ блюстителямъ Правосудія, ни Толедцу, пока не ввели ихъ въ залу, гдѣ должно было вскрыть духовную. Нотаріусъ, въ присутствіи Алкада и многочисленныхъ свидѣтелей, объявилъ, что печать умершаго была цѣла и неприкосновенна. Послѣ чего, онъ, сломавъ ее, громкимъ и самымъ вразумительнымъ голосомъ началъ читать нижеслѣдующее:
   "Я, Алварецъ Антоніо, Графъ делла Рибейра, Дворянинъ Тормозскій, Командоръ и проч., справедливо оцѣняя благородный нравъ достойныхъ моихъ родственниковъ Д. Фернандо дель Люнеца и Д. Габріэля Рибоза, симъ объявляло, что засвидѣтельствованія въ уваженіи, ими мнѣ щедро оказанныя, и многочисленные подарки, которыми они меня обременяли..."
   Здѣсь оба двоюродные брата утерли по слезѣ и сдѣлали смиреннѣйшій поклонъ. Метеллино, прерванный симъ знакомъ чувствительности, продолжалъ, свое чтеніе сими словами:
   ".... И многочисленные подарки, которыми они меня обременяли, не могли меня прельстишь, и что, не имѣя никакихъ правь на наслѣдство по мнѣ, оба сіи Гидалги {Гидалгами называются въ Испаніи Дворяне, происходящіе отъ древняго Христіанскаго племени, т. е, безъ смѣшенія съ породою Евреевъ и Мавровъ.} не получатъ изъ онаго ни одного мараведиса."
   "Я избираю себѣ полнымъ законнымъ наслѣдникомъ Д. Луиса Гарціаса де Пуэбла, Коменданта города и крѣпости Мериды, съ тѣмъ непремѣннымъ желаніемъ моимъ, чтобы онъ, оставивъ провинцію свою, поселился въ Толедо, и чтобы выдалъ въ замужство единственную дочь свою, Инезиллу, за Мендоза Переца, моего душеприкащика."
   Пусть представитъ себѣ читатель бѣшенство Д. Габріэля и Д. Фернандо, ушедшихъ вонъ, проклиная Горбатаго, равно и восторженную радость Мендоза. Не смѣя вѣрить слышанному, онъ взялъ завѣщаніе изъ рукъ Нотаріуса, дабы удостовѣриться въ дѣйствительности своего счастія. Вдругъ румянецъ стыда покрылъ его лице. Онъ прочелъ сіи слова, приписанныя рукою Графа делла Рибейра: "Мендозъ! убѣдился-ли ты теперь, что всѣ люди эгоисты, и что ты самъ подобный имъ самолюбецъ? Я слишкомъ испытывалъ сердце человѣческое, и потому не могу не знать, что въ эти минуты всѣ мысли твои устремлены только къ женитьбѣ, и что ты еще и не подумалъ, не скажу о томъ, чтобы оплакать Горбатаго (ибо тѣхъ никогда не оплакиваютъ, отъ кого получаютъ наслѣдство), но даже и о томъ, чтобы благословить его память."

Изъ La Mode П. Драгомановъ.

"Гирлянда", NoNo 12--13, 1831

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru