Бета Борис
Обстоятельство сердца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Борис Бета. Собрание сочинений. Том 1. Муза странствий
   

Обстоятельство сердца

0x01 graphic

   Мы прожили здесь два месяца -- я с папой, а Соня с Татьянкой. Однажды -- это было, кажется, в субботу, -- Соня пришла к нам и сказала, что встретила на улице Леву Ручьева. Их дивизион пришел сюда на формирование и Лева обещал зайти к нам. Земляк... Мне сразу вспомнились все наши вечеринки, пикники в лугах, рубановские тройки, фанты, -- ведь все же Лева был когда-то ко мне неравнодушен.
   Он пришел к нам в воскресенье. Я что-то делала, мастерила сама воротничок, когда хозяйка сказала, что нас спрашивают. Я вышла и увидела Леву. Он был в полушубке с шашкой поверх, в очках, улыбался, скалил свои хорошие зубы. Мы поцеловались, вернее, -- я его поцеловала, отчего он все-таки смутился, но я вовсе не хотела смущать его -- просто прижала к груди всех дорогих и далеких... За руку я повела его за собой к нам в комнату.
   -- Тише, -- сказала я вполголоса, запирая за нами дверь, -- за ширмой -- папа...
   Он положил на стул папаху и удивительно мохнатые рукавицы, стал расстегивать портупею, а я стала расстегивать крючки полушубка.
   -- Ну, как живете, Natalie? -- спросил он, разоблачаясь, называя меня почему-то этим французским именем.
   -- Да ничего. Служим. Папа прихварывает, стареет... Голубчик, наверное, вы не прочь закурить? Но вот в чем дело -- мы с папой обедаем в гарнизонном собрании и...
   -- Вот пустяки, -- ответил он, прохаживаясь на своих длинных ногах, протирая очки. -- Я только что обедал, так что не извольте беспокоиться.
   -- Ну, садитесь, -- усадила я его на свой диван и села с ногами в угол. -- Ну, рассказывайте, кто есть из наших тут, что поделывали это время?
   Он, осваиваясь, осматриваясь, уселся глубже, прислонился к подушкам и начал рассказывать.
   Не скажу, чтобы я по-прежнему была неравнодушна к Леве, голос его меня не взволновал; нет, я просто обрадовалась, как новому свидетелю прошлого, которое последнее время казалось подчас только старинной сказкой: Лева был живым доказательством того, что вправду было когда-то солнечное веселое время, запахи лугов, букеты сирени, горелки перед террасой... Что ж, мы любим свое прошлое, и разве это грешно? Пусть оно мертво, но и мертвые дороги нам, как ты, моя бабуся...
   
   Лева пришел к нам через три дня, и мы вместе отправились к Соне. Пили чай, потом Соня со своей неизменной белой козой на плечах кроила; около стола же сидел Лева, рассматривая фотографии, а мы с Татьянкой сели на кровать грызть орехи.
   -- Узнаете, Лева? -- спрашивала Соня.
   -- Да, что-то знакомое... -- ответил неуверенно Лева.
   -- Да ведь это Наташа с сестрой! Правда, она не была прежде такой задумчивой?
   Я смотрю на их тени, на длинный Левин профиль, на сетчатую тень отблеска очков, на лохматую мальчишечью голову Сони над высокими, с козой, плечами. Танюша прижимается ко мне, вздыхая. Лева, покашливая, перебирает фотографии...
   Он пришел к нам и третий и четвертый раз; иногда они садились с папой в безик, я грела на спиртовке чай, посвистывая штопала перчатки, пришивала пуговицы к папиным рубашкам... Стояли все время морозы. Только однажды мы собрались в кино. В один вечер у Сони, Лева стал нам показывать забавные карикатуры из дивизионной жизни; я тотчас узнала многих, мне не знакомых, но замеченных мною здесь на улицах, в гарнизонном собрании, у нас в управлении.
   -- Кто это рисовал? -- спросила Соня.
   -- Ремер. Вы, наверное, знаете такого, Андрея Ремера?
   -- Он нашинский? -- спросила я.
   -- Да, пожалуй. Учился, правда, давно, в первой гимназии, потом уехал в Питер в корпус, учился там еще в какой-то гимназии, а потом в университете.
   -- Ну, едва ли такого упомнишь, -- ответила Соня, -- ведь мы сами из бродячих. А он что -- славный мальчик?
   -- Интересный парень, -- ответил Лева, -- то есть не физически интересен, а по характеру... хотя, и наружность у него не из уродских.
   -- Приведите-ка его как-нибудь к нам, -- решила почему-то Соня, и Лева обещал.
   
   Прошли еще полторы недели, морозы продолжались; Лева был всего два раза у Сони, в последний раз мы встретились там, он принес деньги и просил нас сделать ему пельменей. Спирт мы могли достать через Каминского и получилась бы настоящая вечерка.
   -- Я приведу Ремера, -- сказал Лева.
   -- Это художника-то? -- спросила Соня.
   -- Вот именно он самый. Споем, спляшем, надо веселиться, черт возьми, -- сказал Лева, поднимаясь во весь свой высокий рост. -- А то пылью покроемся.
   Наши пельмени почему-то все откладывались. Мы с Соней готовились к балу в городском театре, к благотворительному базару. Соня шила мне черное шелковое платье. В субботу, -- было очень морозно, звездно, -- я пришла к шести к Соне и, войдя, не раздевшись, к ней в комнату, увидела Леву за столом, а около печки незнакомого мне офицера.
   -- А вот и Natalie, -- отозвалась Соня несколько не своим голосом, как всегда в тех случаях, когда она хочет не ударить лицом в грязь, наклоняясь над моим платьем на столе.
   Лева поцеловал мне руку, он был в полушубке, как и его приятель.
   -- Разрешите представить вам, -- сказал Лева, -- художник Ремер.
   Я прошла через комнату, он шагнул мне навстречу, и я увидела вблизи его бледное, как будто грустное лицо, гладко причесанные волосы. Он склонился, но руки мне не поцеловал.
   -- Почему вы не раздеваетесь? -- спросила я, сразу вспоминая это лицо, этого Ремера, там, в нашем городе, в последнее лето, его серый костюм и клетчатую иностранную каскетку, походку с одной рукой в кармане; только глаза его были тогда пронзительнее...
   -- Ах, Наташа, уговори хоть ты раздеться гостей!
   -- Ну сейчас... -- ответила я негромко и в перчатках стала расставлять портупею на груди. Я знала, что портупея не тут расстегивается, что ему придется все равно расстегивать пояс, но я сообразила это в первое мгновение, желая просто прикоснуться к нему, чувствуя, что все-таки он смущен моей смелостью. Он слабо улыбнулся.
   -- Вы очень добры, -- сказал он, -- но это немножко не так. Если позволите...
   Но я сама уже расстегнула его пояс, и он начал отстегивать крючки. Я помогла стянуть ему с плеч полушубок -- вернее, придержала глаза на его улыбке, тайно радуясь его заметной неловкости. Раздевшись, он опять встал к печи -- и шагнул ко мне, но поздно: Лева принял от меня шубу. Я оправила галстук и волосы, такие же лохматые, как и у Сони, чувствуя, что он рассматривает и одобряет мой английский стиль, что он тоже помнит наши встречавшиеся полтора года назад на улице взгляды -- мой внимательный, его пытливый, а иногда рассеянный; что же, ведь он мне снился несколько раз со своими особенностями, еще более странный, загадочный в томительных снах, -- кажется, умирал за меня, -- и вот я могу с ним воочию разговаривать. Но я стала около Сони обсуждать внимательно мелочи платья -- пусть он сам разговорится, если он этого хочет. Немного погодя меня поставили в платье на стол, Соня зажгла еще свечу.
   -- Мамзель Пакэн, -- отозвался он от своей печи, не то насмешливо, не то просто добродушно, но Соня и его позвала для совета относительно длины и правильности платья. Я настаивала, не возвышая голоса, что платье должно быть коротким, короче, чем предполагает Соня, поддерживаемая Левой. Он склонил голову, молчал, два раза коснулся пальцами подола.
   -- Мне кажется, -- сказал он, улыбнувшись, -- короче вашего и длиннее, чем вы думаете.
   Посмотрел на меня и глаза блеснули вишневым кроличьим отливом. Я покачала головой; потом я стояла на полу и они двое возились около меня на коленях, опять подкалывая юбку -- и я улыбнулась Соне. Лева во второй раз помог взойти на стол, а он, Ремер, начал смотреть фотографии и курил. Я заметила, когда он обернулся на зов Сони, ту рассеянность в его глазах, как и полтора года назад, может, острее... Что же, возможно, любовь, какая-нибудь путанная; я отчасти похожу на даму его сердца.
   -- До свиданья, -- сказала я, протягивая ему руку со стола, и он опять не поцеловал ее, поцеловал Соне, но заметив, конечно, что Лева целует руки нам обеим.
   -- Только не будьте таким скучным в следующий раз, -- сказала я ему на прощанье.
   -- Постараюсь, -- ответил он, склоняя глад<ко причесанную голову>.
   

0x01 graphic

   Еще три дня этих адских морозов, -- и ангина. Никогда еще наша голубая комната не казалась мне такой печальной, и тягостным -- уединением с папиной старостью. Я пробовала развлекаться пасьянсами и опять мешала карты, вытирала фотографии, задумала какое-то чудовищное панно. На обеденное время, оставшись без папы одна, я почему-то принималась гадать на бубнового короля, -- это началось так случайно; бубновому королю выходили деньги, хлопоты в казенном доме, и все время ложилась настойчиво на его сердце червонная дама. Но могла ли я быть этой дамой?..
   Все эти дни я боялась, что налеты не исчезнут к нашему концерту. Поручик Лухманов прислал два напоминания, -- сам он это время был в урочище. Ни разу, как назло, не зашел Лева.
   И вот -- этот день. Я еще в постели потянулась за зеркальцем, обозрела в него испытующе, -- краснота была очень слабой; глотать не больно, -- чудно! -- я стала потягиваться.
   В семь часов вечера я пошла к Соне -- одеваться в театр.
   Было очень звездно, безветренно -- мне показалось, что много теплее, чем в последний мой выход. Соню я застала уже одетой, с густо напудренным носом и подбородком. Мы обе, должно быть, сильно волновались в этот вечер, предчувствуя, и с первых же слов начали ссориться. Я теперь не сумела бы ответить, о чем мы пикировались -- в общем, наконец я прослезилась и заявила, что ни в какой концерт я не пойду. В это время в двери послышался осторожный стук и Левин голос.
   
   Мы вышли втроем. Я увидела луну, которая показалась мне такой светлой, голубой снег, запах резеды почему-то, и мне захотелось петь. В театре, там, где кассы, прохаживались какие-то застенчивые офицеры в полушубках, отогревались извозчики, кто-то покупал билеты... Мы разделись, платки в рукавах повисли вместе с шубами на вешалке. Левин полушубок был приметен прорехой...
   Что же дальше? Я всегда любила эту говорливую сумятицу, замедленное беспокойство, блеск глаз, которые у всех кажутся острыми, щеголеватость, прически, духи... Мы прошли в нашу ложу и уселись с Соней на передние стулья. Мне казалось, что я очень интересна, но воодушевление этим как-то сразу колебалось, и мне делалось тоскливо-туманно. Но и эта тоска была радостна... Вот я почувствовала и напряженно оглянулась, -- Ремер склонился перед Соней и целовал ей руку; потом он здоровался со мной -- я обратила почему-то внимание на казачий поясок на его коричневой гимнастерке.
   -- А почему нет Владимира Григорьевича? -- спросила я.
   -- Не могу вам этого объяснить, -- ответил он, улыбнувшись, пожимая плечом.
   -- Вы не знаете Лухманова? -- спросила Соня, поправляя мельком волосы.
   -- Нет, не знаю, -- ответил он.
   -- Это наш сегодняшний спутник, -- стала объяснять Соня. -- Но, очевидно, его задержали в батарее... Но садитесь, Андрей, -- это ничего, что я зову вас просто Андреем?
   -- Ради Бога, -- ответил он медленно.
   Мне все первое действие, -- я никак не могла вникнуть, что там началось, -- казалось, что вечер этот будет таким же монотонным, как дома. Но в антракт Ремер пошел со мной по коридору.
   -- Вам не кажется, -- спросил он, мягко ступая, звякая шпорами, -- что мы все-таки помним друг друга?
   Я заметила свое движение бровями, и ответила без усилия:
   -- Да, я помню вас.
   -- Странное дело, вы мне казались француженкой, или, вернее, -- немкой, интернированной из столиц. А вы просто оказываетесь русской барышней, да и притом родственницей моих родственников!
   -- Значит, Лева вам родственник? -- спросила я, оглядываясь, встречая его внимательный взгляд, замечая свежую царапину на подбородке.
   -- В том-то и дело, что родственник, и мы, -- не правда ли? -- легко могли бы познакомиться. Ведь у нас все-таки нашлось бы о чем поговорить?
   -- Я люблю охотиться, -- ответила я, желая почему-то как можно скорей заговорить с ним просто. -- Я и Ольга Медзаблоцкая, кузина Левы, очень часто ездили в Слепнево...
   -- Постойте, постойте, -- заговорил он и даже коснулся моей руки, -- но вы ли были это?.. Да, мы приехали с Всеволодом, -- вы его знаете? -- очень рано пошли купаться и нам пришлось ждать; потом из купален вышли и побежали по левой лестнице к роще две барышни -- не вы ли это были?
   Антракт кончился, а мы все ходили и никак не могли кончить наших воспоминаний. Мне стало казаться, что это опустевшее фойе с мягкими скамьями вдоль белых стен, с матовыми бра, -- проходная перед голубой гостиной там, у нас в собрании, дома; что за окнами -- ночь июльской луны, что мы, не ложась спать, а только переодевшись, поедем на восходе с Ремером на нашей тройке за реку, в луга, в Слепнево...
   
   И больше мы не встречались. Я как-то спросила Леву, где его художник, но он мне ничего не ответил, начав восторгаться Сониными акварелями. Только месяц спустя я узнала некоторые причины, сначала не поняв их, его отсутствия. Как-то, заговорив случайно с Лухмановым о Ремере, я увидела в ответе лухмановскую лукавую улыбку.
   -- Почему? -- спросил он. -- А потому, что у него закрылся левый глаз...
   -- Ну, так что же? -- недоумевала я.
   -- Да ничего! Но он находит, по-видимому, что это ему мало идет, а посему лег в госпиталь.
   Мне стало грустно и неловко, хотя я еще не поняла причины этого внезапно опущенного века над добрым, внимательным глазом, -- и я отошла от Лухманова.
   

Комментарии

   Впервые: Голос Родины (Владивосток). 1921. No 449 (3 апреля). Иллюстрации Г. Комарова, гравированные на дереве П. Любарским, взяты из указанного изд.
   Мамзель Пакэн -- Подразумевается блиставшая в 1910-х гг. французская художница-модельер Ж. Пакен (1869--1936), первая знаменитая женщина-кутюрье и основательница собственного модного дома; была удостоена ордена Почетного легиона.
   ...гладко причесанную голову -- В оригинальной публ. после слова "гладко" по вине наборщика вторгся посторонний текст; восстановлено по смыслу.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru