Боборыкин Петр Дмитриевич
Париж в 1881 году

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПАРИЖЪ ВЪ 1881 ГОДУ.

(До и послѣ выборовъ).

III.
Великіе люди на бульварахъ.-- Луиза Мишель.-- Женская наука.-- Чего ждать отъ новаго министра просвѣщенія?-- Возвращенные коммунары.-- Борьба города съ центральной властью.

   Вы сидите на бульварѣ вечеромъ и пьете неизбѣжный, парижскій мазагранъ. Осенняя ночь тепла: Все залито свѣтомъ шаровъ Яблочкова. Густая толпа движется вверхъ и внизъ. Вечерній воздухъ пронизываютъ крики:-- L'assassinat de М-r Gambetta par Louise Michel. Dix centimes, deux sous!
   Это продаютъ памфлетный листокъ; но выкрикиваютъ заглавіе серьезнымъ тономъ, такъ что иной иностранецъ могъ бы въ самомъ дѣлѣ подумать, что нѣсколько часовъ передъ тѣмъ теперешній первый министръ палъ жертвою политическаго фанатизма...
   Вотъ такіе факты ежедневной парижской "blague" показываютъ, какъ парижанинъ способенъ относиться къ свободѣ слова и къ самимъ идоламъ внутренней политики. Какой бы тайной властью ни пользовался человѣкъ въ теперешнее время, ему уже нельзя претендовать на то, чтобы съ его именемъ никто не осмѣливался обращаться слегка. Пресса черезчуръ развилась, чтобы можно было теперь требовать особеннаго отношенія къ той или иной личности. Точно также и какая-нибудь Луиза Мишель дѣлается предметомъ ежедневной парижской "благи". Все, что держится за. бульварную жизнь Парижа, не долюбливаетъ выходокъ непримиримой партіи; въ особенности, когда роль народнаго трибуна возьметъ на себя женщина, да еще безобразная собой. По этой части, свободомысліе французовъ пошло еще очень недалеко. Но фактически женщина можетъ, не смотря на то, что она еще до сихъ поръ не имѣетъ избирательныхъ правъ, поступать, какъ ей угодно. Мы, русскіе, любимъ распространяться на эту тему, негодовать на то, что французы такъ отстали въ женскомъ вопросѣ. Но вотъ вамъ одинъ фактъ, въ которомъ нѣтъ ничего исключительнаго: онъ долженъ немножко посмягчить наши протесты. Училась въ парижской медицинской школѣ русская дѣвица Скворцова. Она была не единственная; но остановимся сначала на ней. Дѣвица Скворцова не могла бы у насъ поступить ни въ одинъ русскій университетъ и ни на какой факультетъ. Она даже не могла бы выдержать или, лучше сказать, быть допущенною до экзамена на такъ называемую "зрѣлость". А во Франціи и Скворцова, и Ѳедорова, и Семенова, и какая-нибудь Дюранъ или Дюпаркъ можетъ быть допущена до экзамена на степень баккалавра, безъ чего, какъ извѣстно, на французскіе факультеты не принимаютъ. Вотъ она поучилась пять-шесть лѣтъ, и ей даютъ степень доктора безъ всякихъ возраженій и систематическихъ противодѣйствій. Есть-ли у насъ что-нибудь подобное? Развѣ женщины не находятся еще у насъ, въ дѣлѣ высшаго образованія, въ какомъ-то неопредѣленномъ, двойственномъ положеніи? Учатся онѣ на частныхъ курсахъ, не имѣютъ ни факультета, ни настоящаго прочнаго слушанія лекцій; дипломовъ имъ не даютъ, и даже въ медицинской практикѣ, гдѣ онѣ проходятъ одинъ и тотъ же курсъ съ мужчинами, не желаютъ до сихъ поръ приравнять ихъ. Наша дѣвица Скворцова не только получила степень доктора, но, защищая диссертацію, вызвала сочувственное обращеніе къ себѣ первой парижской знаменитости, профессора Шарко, избрана была тотчасъ членомъ медицинскаго общества; а этой чести Ée успѣваютъ добиться по цѣлымъ годамъ и профессора, и опытные практиканты.
   Стало быть, въ принципѣ права женщины на высшее умственное развитіе признаны. И какъ бы разные забавники парижской прессы ни потѣшались надъ тѣми женщинами, которыя выступаютъ въ роли общественныхъ дѣятелей, все-таки вы чувствуете, что времена перемѣнились; теперь нужно съ этими женщинами бороться. Пока еще есть одна такая Луиза Мишель -- въ непримиримомъ лагерѣ, да двѣ-три женщины въ радикально-республикаискомъ. Отъ нихъ нельзя еще требовать ни чувства мѣры, ни настоящаго пониманія своей роли; но уже и теперь радикальныя идеи согласимы съ болѣе мягкими формами. Еще одна генерація,-- и мыслящія, дѣятельныя женщины въ своихъ рѣчахъ, протестахъ, брошюрахъ, статьяхъ не будутъ прибѣгать къ банальной фразеологіи, повторять все одно и то же, раздражать безъ всякой надобности пугливаго буржуа. Но съ поднявшими голову женщинами каждому вожаку внутренней политики надо будетъ считаться. Если Жюль Ферри, сдѣлавшій довольно много для народнаго образованія, съ его болѣе широкимъ отношеніемъ къ образованію женщины, не пользовался все-таки популярностью, то отъ Гамбетты и, его министровъ потребуютъ, конечно, въ десять разъ больше. Всякая французская женщина, освободившая свой умъ, сильнѣе мужчинъ ненавидитъ клерикаловъ и вліяніе духовенства на школу и семью. Тутъ нуженъ такой свободный мыслитель, какъ теперешній министръ народнаго просвѣщенія Поль Веръ, пугающій консерваторовъ своимъ дарвинизмомъ. Уже послѣ выборовъ видно было, что если Гамбетта попадетъ въ первые министры, то портфель народнаго просвѣщенія онъ поручитъ человѣку въ родѣ этого радикально-мыслящаго ученаго, охотника до публичныхъ чтеній, до бесѣдъ съ толпой. Еро конференція (вскорѣ послѣ выборовъ) на щекотливую тему "вѣры и научнаго принципа", происходила подъ предсѣдательствомъ Гамбетты. Всѣ монархическія, клерикальныя и фальшиво-охранительныя газеты, разумѣется, возмутились тогда, и не только возмутились, но стали безпощадно травить этого будущаго министра народнаго просвѣщенія, выставляя его шарлатаномъ, фразеромъ, циникомъ, исчадіемъ новѣйшаго безвѣрія. Тогда,-- а давно ли это: какихъ-нибудь три съ половиной мѣсяца назадъ,-- такой смѣлый протестантъ во имя научныхъ принциповъ еще не стѣснялся министерскимъ портфелемъ; теперь онъ, уже прихвативъ и портфель духовныхъ дѣль, считаетъ нужнымъ успокоивать то большинство, которое необходимо его пріятелю Гамбеттѣ, желаетъ поддерживать конкордатъ, и принужденъ такъ или иначе ладить съ своей духовной командой. Такъ будетъ еще очень долго, до тѣхъ поръ, пока умственный строй народной французской массы, а въ особенности мелкой и крупной буржуазіи, не пройдетъ чрезъ обновленную школу, не очистится отъ всѣхъ теперешнихъ немощей.
   Между выборами и образованіемъ новаго министерства случился и рядъ скандаловъ въ партіи парижскихъ непримиримыхъ. Впервые возвращенные изъ ссылки, и каторжной работы, помилованные коммунары начали мыть передъ всей публикой свое грязное бѣлье. Конечно, это было на руку врагамъ не однихъ только "интрансигентовъ", но и всей республики. Впечатлѣніе было дѣйствительно тягостное на томъ разбирательствѣ, гдѣ обличался въ измѣнѣ Люлье, игравшій роль во время осады Парижа войсками Тьера. Врядъ ли когда-либо кого-нибудь подвергали такой нравственной пыткѣ въ присутствіи огромнаго сборища враждебно настроенныхъ зрителей7 Этимъ сейчасъ воспользовались хроникеры и публицисты консервативной прессы, и превратили все дѣло въ какой-то шабашъ демагогіи. Намъ можно, глядя со стороны, отнестись и къ такимъ фактамъ вполнѣ объективно. Можетъ быть, бывшимъ коммунарамъ и всѣмъ ихъ единомышленникамъ несовсѣмъ выгодно было для самихъ себя устраивать подобное разбирательство; но что-же оно въ сущности дало? Прежде всего доказательство тому, что формальное правительство вело борьбу съ осажденнымъ Парижемъ самыми возмутительными средствами: подкупами, коварствомъ и трусливой кровожадностью. Вѣдь и культъ Тьера, еще недавно очень распространенный во Франціи, былъ также большой фальшью или большимъ недомысліемъ. Парижанъ нисколько нельзя обвинять за то, что они не очень-то сладко относятся теперь къ памяти маленькаго великаго человѣка. Я говорю о парижанахъ не тѣхъ кварталовъ, которые считали Тьера своимъ избавителемъ. Исторія будетъ писаться не трусливыми буржуа, а людьми широкихъ принциповъ и безпристрастной обработки фактовъ. Городъ Парижъ, въ лицѣ людей, страстно чувствующихъ его безусловныя права и самобытное развитіе, долго не въ состояніи будетъ простить тѣмъ, кто ставилъ доктринерство выше самой ихъ жизни. И въ доказательство того, что теперь и полубуржуазная масса иначе относится къ вопросу о коммунѣ и о высокихъ патріотическихъ заслугахъ Тьера -- исторія съ его статуей въ Сенъ-Жерменѣ не вызвала вовсе общаго негодованія.
   -- Невѣроятное легкомысліе! воскликнутъ, можетъ быть, многіе. Но теперь надо добиваться того, чтобы непримиримые примирялись, а не ожесточались.
   Немало попадается патріотовъ, восклицающихъ:
   -- "Вотъ вамъ еще примѣръ черной неблагодарности и легкомыслія! Тьера уже забыли или позволяютъ безнаказанно оскорблять его память. Великій патріотъ, очистившій Францію отъ нѣмецкаго захвата! Самъ Гамбетта назвалъ его когда-то, въ порывѣ гражданскаго одушевленія: le libérateur du territoire. И вотъ какъ отплачиваемъ мы за такіе патріотическіе подвиги!"
   На взглядъ многихъ, такія обвиненія совершенно основательны. Но жизнь націй не состоитъ въ повтореніи однихъ и тѣхъ же мотивовъ. Теперь Франція, въ лицѣ тѣхъ, кто додумался до лучшихъ идеаловъ соціальнаго устройства -- знаетъ, что умиротвореніе послѣ коммуны было только внѣшнее, формальное, стоившее потоковъ крови, что патріотъ, выплатившій съ такой аккуратностью и быстротой эпическіе пять милліардовъ, не въ состояніи былъ вдохнуть новую душу въ измученное тѣло Франціи. Онъ жилъ и умеръ политиканомъ, защитникомъ благой середины, упорнымъ государственникомъ -- централистомъ, продолжавшимъ монархическую традицію въ званіи президента. Вовсе не одни коммунары и крайніе непримиримые разсуждаютъ теперь такъ. Да и вообще, еслибы возвращенные послѣ амнистіи изгнанники и ссыльно-каторжные могли побольше отрѣшаться отъ своего мундира, держать себя попроще, пріобрѣтать вліяніе путемъ постоянной, но ловкой борьбы, не дѣлая, конечно, унизительныхъ уступокъ, они, въ теченіе одного года, повліяли бы на внутреннюю политическую жизнь Парижа несравненно больше. Парижъ, какъ городъ, не переставалъ быть во враждѣ съ притязаніями центральной власти. Было это при всѣхъ правительствахъ, и только вооруженная реакція удерживала представительство Парижа отъ его вѣковыхъ освободительныхъ поползновеній. Въ муниципальные совѣтники и будутъ всегда попадать крайніе радикалы. Тѣ изъ возвращенныхъ коммунаровъ, которые не хотятъ довольствоваться бранью въ газетахъ, трескучими рѣчами на мелкихъ сходкахъ, словомъ, показываніемъ кукиша въ карманѣ, начали дѣйствовать легальнымъ путемъ. До сихъ поръ имъ еще не удалось проникнуть въ представительство; нѣкоторые изъ нихъ баллотировались въ муниципальные совѣтники и не попали въ число избранныхъ. И этому удивляться не слѣдуетъ. Даже самый "красный" Парижъ, самые демократическіе его округа чувствуютъ себя теперь иначе, чѣмъ передъ возстаніемъ 18-го марта 1871 года. Все это поумнѣло и выросло послѣ такихъ жертвъ, послѣ ужасовъ тьеровскихъ репрессалій. Любой рабочій, искренно желающій, чтобы пролетарій былъ обезпеченъ въ своемъ матеріальнемъ и нравственномъ быту, скажетъ вамъ:
   -- "Мы знаемъ, что изъ ссылки и каторжной работы вернулось много хорошаго народа, но они уже не создадутъ ничего; они прожили десять лѣтъ въ отчужденіи, сдѣлались или узкими фанатиками, или же устали. Пускай они сами присмотрятся къ тому, что теперь нужно, сами послужатъ нашимъ интересамъ, а о прежней роли нечего имъ и мечтать".
   И такіе бывшіе коммунары уже есть. Каторга, ссылка, жизнь эмигранта отрезвили ихъ. Они вернулись не ренегатами, но людьми, изощрившими свое гражданское чувство и умственный анализъ. Диктаторскія и демагогическія замашки улеглись въ нихъ. Они знаютъ теперь, чего можно и чего нельзя достигнуть революціонной агитаціей. Они видятъ, что неустанная работа надъ поднятіемъ самосознанія въ народной массѣ даетъ прочные плоды только въ связи съ участіемъ такъ называемыхъ руководящихъ классовъ. А Парижъ почти отрѣшился отъ всякихъ національныхъ и мѣстныхъ предразсудковъ. Каждый человѣкъ съ идеями, съ энергіей, съ истинной любовью къ общему благу, долженъ рано или поздно выдвинуться. Не выберутъ васъ одинъ, два раза въ представители города, выберутъ на третій или на четвертый разъ. Не нужно теперь для этого ни ценза, ни каменныхъ домовъ, ни титуловъ. Примѣръ самый доказательный, это -- безвѣстный молодой человѣкъ, родомъ полякъ, изъ русской Польши, Сигизмундъ Крыжановскій, попавшій не только въ предсѣдатели муниципальнаго совѣта, что соотвѣтствовало бы мэру города Парижа (еслибъ ихъ опять возстановили); но выдвинутый на выборахъ, какъ серьезный противникъ Гамбетты. Кто же этотъ Сигизмундъ Крыжановскій, принявшій въ Парижѣ имя Лакруа? Бывшій employé въ парижской ратушѣ. Его прошедшее даже несовсѣмъ безукоризненно въ радикальномъ смыслѣ. Консервативныя газеты обличали его въ томъ, что онъ при Наполеонѣ III воспитывался на бонапартистскій счетъ въ одномъ изъ лицеевъ Парижа. Взялъ онъ не талантомъ трибуна, не эффектами политической пропаганды, а просто дѣльностью, знаніемъ вопросовъ городскаго хозяйства, умѣньемъ вести систематическую борьбу съ притязаніями и захватами центральной власти. И если званіе мэра города Парижа, прославленное въ революціонной исторіи Франціи, будетъ опять возстановлено (что весьма возможно при Гамбеттѣ), то такой Сигизмундъ Крыжановскій, еще недавно безвѣстный молодой полякъ, принявшій французскую натурализацію, сдѣлается хозяиномъ "столицы міра".
   И вотъ съ такими-то людьми, какъ Лакруа и вообще дѣловитые борцы за самостоятельность и кровные интересы города Парижа, и нужно установившимся коммунарамъ вступить въ честный и добровольный союзъ. Новое министерство, конечно, будетъ иначе дѣйствовать въ своихъ отношеніяхъ къ городу или къ общинѣ, къ этой коммунѣ, какъ ее все-таки приходится называть, говоря о Парижѣ.. Но Гамбетта можетъ столкнуться съ общиной города Парижа, быть можетъ, очень скоро. Столкновеніе будетъ сильнѣе и ярче, чѣмъ въ послѣднія десять лѣтъ при Тьерѣ и Макъ-Магонѣ, и при министрахъ Жюля Греви. Послѣ выборовъ въ августѣ, душевная связь между тайнымъ диктаторомъ Франціи и рабочей массой Парижа (а ея около милліона) нарушена. Изъ одного духа оппозиціи центральному правительству, Парижъ, въ лицѣ своего муниципальнаго совѣта, будетъ выбирать въ президенты такихъ людей, какъ Лакруа, лично ненавистныхъ Гамбеттѣ. Вотъ на этомъто оселкѣ тайный диктаторъ, сдѣлавшійся явнымъ первымъ министромъ, и покажетъ: дѣйствительно-ли его любовь къ родинѣ -- любовь человѣка, который ставитъ сущность выше формы, не боится соціальныхъ реформъ, не пробавляется только постоянными компромиссами между якобинскими замашками и собственными диктаторскими поползновеніями. Не нынче -- завтра ^городъ Парижъ и новый первый министръ должны потягаться.
   

IV.
Вчерашніе и нынѣшніе люди.-- Луи-Бланъ и Рошфоръ.-- Чего ждетъ Парижъ?

   Все дѣло для настоящаго момента и заключается въ борьбѣ "вчерашнихъ" личностей съ личностями "нынѣшними". Эти "вчерашніе" не одного возраста; есть и очень старенькіе, есть и средніе, и даже новые, но все-таки добивающіеся роли на основаніи своего прошедшаго, а не того, что они теперь дѣлаютъ. Успѣхъ, громкая роль, личныя испытанія -- все это бываетъ отрезвляющей школой только для крошечнаго меньшинства. Обыкновенно-же человѣкъ упорно остается тѣмъ, чѣмъ судьбѣ угодно было побаловать efco когда-то, или тѣмъ, что ему вдолбили другіе, когда у него кипѣла кровь или колобродилъ мозгъ.
   Возьмемъ двѣ личности, характерныя именно для этого обобщенія, и возьмемъ ихъ за самое послѣднее время, передъ министерствомъ Гамбетты. Это -- Луи-Бланъ и Рошфоръ.
   Луи-Бланъ -- все равно, что Викторъ Гюго въ литературѣ, только другихъ размѣровъ и меньшей популярности. Прочтите любое стихотвореніе Виктора Гюго, написанное нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, и возьмите что-нибудь, написанное двадцать пять -- тридцать лѣтъ назадъ, даже нѣсколько больше, съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ республиканцемъ:-- это все однѣ и тѣ же идеи, одинъ и тотъ же подъемъ чувства, одна и та же фразеологія. А если вы выдѣлите мыслителя-моралиста, то можете спокойно брать любую его вещь, написанную пятьдесятъ лѣтъ назадъ и больше; это все тотъ-же фразистый деизмъ, все та-же трескучая игра въ моральныя антиноміи; творческій аппаратъ дѣйствовалъ неустанно и блистательно, но мозгъ, въ своихъ ассоціаціяхъ идей, вовсе не двигался, а если и двигался, то только во второстепенной работѣ подробностей. При этомъ, чѣмъ натура крѣпче, сочнѣе и нервнѣе въ хорошемъ смыслѣ, тѣмъ постоянство это будетъ прочнѣе.
   Точно то же и Луи-Бланъ, политическій мыслитель и дѣятель. И онъ, наравнѣ съ Викторомъ Гюго, застылъ въ своемъ деизмѣ сороковыхъ годовъ; голова его не чувствовала надобности въ освѣженіи. Казалось-бы, чего-же удобнѣе, проживъ восемнадцать лѣтъ въ Англіи, изучивъ языкъ и литературу этой страны, переработать и свои философскія воззрѣнія? Одна опытная англійская психологія излѣчила-бы Луи-Блана отъ кузеновскаго прекрасномыслія. Но онъ занимался совсѣмъ другимъ: писалъ исторію великой революціи, слѣдилъ за общественной и политической жизнью Англіи; какъ писатель, дошелъ до полнаго своего развитія; какъ изгнанникъ-радикалъ укрѣплялся въ своихъ идеалахъ, ничѣмъ не поступился и, послѣ паденія имперіи, пріѣхалъ въ Парижъ такимъ-же человѣкомъ, въ мыслительномъ и политическомъ отношеніи, какимъ засѣдалъ въ февральскую республику въ Люксембургскомъ дворцѣ. Его идеалы и до сихъ поръ еще очень широки для Франціи, особенно по части соціальныхъ реформъ; но еслибъ Луи-Бланъ былъ даже и помоложе, онъ не въ состояніи уже былъ-бы сдѣлаться настоящимъ вожакомъ движенія. Онъ жилъ и живетъ у себя въ кабинетѣ и въ палатѣ своими вчерашними идеями, формулами и мечтаніями. То, что Франція пережила съ войны по настоящій моментъ, для него есть только доказательство какихъ-нибудь собственныхъ теорій и воззрѣній. Такіе люди не могутъ уже переработываться подъ натискомъ дѣйствительной жизни, и даже въ своей партіи, въ парламентской группѣ, они играютъ роль какихъ то священныхъ сосудовъ или бюстовъ. Ихъ ставятъ на почетное мѣсто, дѣлаютъ ихъ предсѣдателями совѣщаній и коммиссій, подъ шумокъ подсмѣиваются надъ ними, говорятъ:
   -- Ужь его не передѣлаешь. Это почтенная руина.
   А руина еще совсѣмъ не такъ дряхла. Луи-Бланъ -- маленькій, нервный человѣчекъ, сохранившій до сихъ поръ всѣ свои симпатіи и антипатіи, при случаѣ даже ехидный и пылкій. Но ему нельзя не носиться съ своимъ profession de foi и съ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ тридцать лѣтъ тому назадъ. Участвуя въ самыхъ горячихъ вопросахъ, держа знамя очень радикальной программы, онъ все-таки уже не нынѣшній дѣятель, и никто не пойдетъ прямо по его стопамъ. Молодые люди, представляющіе собою то, чѣмъ онъ былъ сорокъ лѣтъ назадъ, гораздо менѣе метафизики: они въ философіи сторонники научнаго закона; они не мечтаютъ по книжкамъ, а хотятъ крупныхъ реформъ путемъ изученія жизни. Сообразите же, какъ торжествующая политика, какъ программа, хотя бы тогоже самаго Гамбетты мало еще отвѣчаетъ на потребности истинно радикальныхъ французовъ, если и Луи-Бланъ изображаетъ уже собою теоретическаго старичка, а вѣдь онъ (прочтите его книги и брошюры по политическимъ и соціальнымъ вопросамъ) гораздо шире, смѣлѣе и послѣдовательнѣе, чѣмъ тотъ агломератъ изъ разныхъ компромиссовъ съ прибавкой умѣреннаго якобинства, какой практикуетъ теперешній первый министръ Франціи. Гамбетта, сравнительно съ людьми въ родѣ Луи-Бдана, потому только не вчерашній человѣкъ, что онъ не стѣсняется программой, что онъ именно экспериментируетъ надъ живыми людьми, какъ бы ни объяснять его дѣятельность -- патріотизмомъ или непомѣрнымъ личнымъ честолюбіемъ на подкладкѣ итальянскаго двоедушія.
   Живетъ въ Парижѣ и менѣе старый человѣкъ, почти ровесникъ Гамбетты, его первый и непримиримый врагъ. Вы сами, конечно, подсказали имя Рошфора. Проходя по Avenue de l'Opéra, я привлеченъ былъ разъ въ одномъ эстаминомъ магазинѣ двумя каррикату рами, которыя попадали въ нервъ минуты. На двухъ большихъ листахъ, какой-то безвѣстный рисовальщикъ, съ несомнѣннымъ талантомъ, набросалъ нѣсколькими размахами карандаша и акварельной кисти двѣ типичныя фигуры: одну толстую, пузатую, другую -- худощавую, какъ жердь. Онъ ихъ повернулъ лицомъ одну къ другой и обѣ одѣлъ въ костюмы временъ директоріи. Самый выбора костюмовъ чрезвычайно удаченъ: теперешнее республиканское время во Франціи не есть время суровыхъ нравовъ и ужасовъ террора, разноцвѣтные фраки директоріи больше идутъ къ нему. Въ толстой фигурѣ каждый узнавалъ Гамбетту, въ худой -- Рошфора. Они смотрятъ другъ на друга въ лорнетъ. Гамбетта, какъ и Рошфоръ, въ трехъугольныхъ шляпахъ съ кокардами, и оба опираются на сучковатыя палки, какія тогда носили, такъ называемые, incroyables. На Гамбеттѣ фракъ съ зелеными полосами и жилетъ, испещренный красными изображеніями фригійскаго колпака, короткіе трехцвѣтные панталоны и такой-же трехцвѣтный большой галстухъ. Подъ жилетомъ цѣпь и на цѣпи колоколъ, въ какой онъ звонилъ въ званіи президента палаты. Только, вопреки тогдашней модѣ, у него сильно сѣдѣющая борода. И Рошфоръ сохранилъ свою мефистофелевскую бородку. Фракъ на немъ кровянаго цвѣта, паиталоны и чулки темныхъ цвѣтовъ. Итакъ они стояли другъ противъ друга въ вызывающей позѣ, точно выхваченные изъ какой-нибудь оперетки въ родѣ La fille de М-me Angot. Всегда кто-нибудь глазѣлъ на эти каррикатуры, но не покупалъ. Черезъ нѣсколько дней прохожу опять мимо магазина и вижу обоихъ благопріятелей. Они мнѣ понравились; я купилъ ихъ за баснословно дешевую цѣну: только въ Парижѣ и возможно что-нибудь подобмое. Безвѣстный рисовальщикъ, работающій на эстампныя и писчебумажныя лавки, сдѣлалъ Рошфора менѣе каррикатурнымъ, а въ жизни не знаю, кто болѣе пригоденъ для смѣхотворнаго изображенія: теперешній первый министръ, несмотря на его претензіи, дурной вкусъ и диктаторскія замашки, или журналистъ, допекающій своего врага ежедневно и чуть не ежечасно?
   Я давно знаю Рошфора, столько же, сколько и Луи-Блана, т. е. съ конца шестидесятыхъ годовъ, когда онъ былъ уже
   эмигрантомъ, Помню:-- пришелъ я къ нему въ Брюсселѣ и засталъ за писаніемъ номера "Lanterne"; тогда этотъ журналъ еще гремѣлъ на весь міръ и проникалъ во Францію въ большомъ количествѣ. Рошфоръ былъ на высотѣ своей репутаціи, но уже началъ терять почву. Безусловно силенъ онъ былъ только нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ, живя въ Парижѣ, не разлучаясь съ бульваромъ; въ Брюсселѣ ему уже пришлось повторяться. Въ немъ нашелъ тогда нервнаго, довольно добродушнаго и очень тщеславнаго памфлетиста, въ частной жизни простаго, имѣвшаго что-то студенческое. Помню, что съ нимъ жила его дочь, дѣвочка лѣтъ четырнадцати, блондинка, очень красивая, прижитая имъ, кажется, съ какой-то англичанкой. И тогда не трудно было предсказать, что этотъ человѣкъ не призванъ играть настоящую политическую роль. Остроуміе и безпощадно-ѣдкое политическое благированіе подняли его. Депутатомъ онъ не выказывалъ никакихъ талаитовъ; потомъ, во время осады, опять-таки попалъ не на свое мѣсто. Едва-ли не самая серьезная полоса его публицистической жизни,-- это роль журналиста во время коммуны: въ немъ тотда сказывалась, рядомъ съ привычкой во чтобы то ни стало острить, съ повтореніемъ неразборчивыхъ пріемовъ памфлетиста, порядочная доля здраваго смысла и, главное, независимости. Этотъ человѣкъ не любитъ ни передъ кѣмъ преклоняться и, не будь онъ непримиримый и радикалъ, онъ давнымъ давно подвергнулъ-бы очистительной критикѣ и многіе звонкіе лозунги устарѣлаго якобинства. Нечего доказывать, сколько въ этомъ человѣкѣ живетъ упругой нервности: онъ это доказалъ, когда бѣжалъ изъ ссылки. Житье эмигрантомъ въ Европѣ вставило его опять въ неблагодарнѣйшія рамки памфлетиста, удаленнаго отъ мѣста дѣйствія, отъ настоящей политической и соціальной арены. Какъ романистъ, онъ не пошелъ дальше обыкновенной беллетристической манеры. Романы свои писалъ онъ не какъ художникъ, любящій изящное творчество, а какъ человѣкъ, желающій во что бы то ни стало возбуждать любопытство публики, не говоря уже о чисто матеріальной необходимости жить перомъ.
   Вернули его въ Парижъ; онъ и пріѣхалъ въ него со всѣми своими вчерашними ненавистями, замашками, прибаутками, дурными привычками безконтрольнаго памфлетиста, который можетъ разсыпать брань, издѣвательство, даже клевету направо и налѣво. По натурѣ онъ остался тѣмъ же. Въ немъ сидитъ житель латинской страны и посѣтитель кафе большихъ бульваровъ, вивёръ, любитель картинъ и карточной игры, но обязанный, въ силу своего прошедшаго, а, главное, въ силу мозговаго темперамента, во что бы ни стало держаться на высотѣ самой яркой "непримиримости". Тщеславіе не умерло, а даже усилилось. Какъ человѣкъ, который всегда говорилъ только отъ собственнаго лица, онъ, разумѣется, выбралъ своей исключительной мишенью не группу людей, не цѣлую партію, не извѣстный строй идей, а первѣе всего человѣка же, личность, раздражавшую его своей фактической властью, своимъ быстрымъ и всепоглощающимъ обаяніемъ.
   Одинъ изъ передовиковъ "Фигаро" передавалъ въ подробностяхъ свой разговоръ съ Рошфоромъ по возвращеніи его въ Парижъ, въ мастерской живописца-реалиста, писавшаго его портретъ къ послѣдней ежегодной выставкѣ. Кстати сказать, портретъ этотъ оригиналенъ, но совсѣмъ не хорошъ. Легитимистъ и клерикалъ, занимающійся въ "Фигаро" изображеніемъ во весь ростъ современныхъ знаменитостей, съ видимымъ сочувствіемъ относится къ Рошфору, какъ къ натурѣ, и въ этомъ ничего нѣтъ удивительнаго, даже и для отъявленнаго ретрограда. Можно очень легко допустить, что Рошфора, какъ человѣка аристократическаго происхожденія, обратившагося въ радикализмъ, съ другимъ воспитаніемъ, съ тонкимъ, язвительнымъ умомъ, истиннаго любителя искусствъ, литературы, врага всякой грубой фразы и поддѣлки (правда, не въ себѣ, а въ другихъ) должна глубоко возмущать натура Гамбетты: итальянско-гасконскаго типа, шумная, съ пріемами выскочки, съ рѣчами, полными общихъ мѣстъ, а, главное, съ постояннымъ поддѣлываніемъ подъ то, что выгодно. Рошфоръ сидѣлъ съ Гамбеттой за однимъ столомъ, когда они были членами правительства народной обороны. Онъ его могъ достаточно изучить тогда.-- Онъ и повторяетъ каждому, кто съ нимъ заводитъ объ этомъ рѣчь, какъ тогда этотъ самый первый министръ, желающій на дипломатическихъ вечерахъ имѣть внѣшность и пріемы барски-воспитаннаго сановника,-- грубо поддѣлывался подъ якобинскій тонъ, приходилъ на засѣданія умышленно грязнымъ, употреблялъ въ разговорахъ грубыя и циническія выраженія, игралъ, словомъ сказать, въ трибуна 93-го года. А самъ Рошфоръ и въ своей внѣшности, и въ пріемахъ, и въ туалетѣ, даже въ полемикѣ остался однимъ и тѣмъ же, съ того момента, какъ онъ сталъ издавать красненькія книжки, доводившія Наполеона III и его супругу до истерики. Эта антипатія сама по себѣ естественна; но вотъ въ чемъ сказывается вчерашній человѣкъ. Рошфоръ не привезъ съ собою ни изъ Каледоніи, ни изъ европейскихъ городовъ, гдѣ онъ доживалъ свой эмигрантскій срокъ, обновленнаго міровоззрѣнія. Онъ не отрезвился; онъ все еще вѣритъ въ то, что можно посредствомъ благерства, личнаго остроумія и безцеремоннаго обращенія съ фактами, съ людьми, ихъ честью и добрымъ именемъ -- вести плодотворную политическую и общественную борьбу. Онъ глубоко ошибается. Поэтому его пѣсенка въ сущности пропѣта. Встрѣтили его въ Парижѣ съ энтузіазмомъ; газета, заведенная имъ, пошла сейчасъ же полнымъ ходомъ, но черезъ нѣсколько мѣсяцевъ она превратилась въ чисто памфлетный органъ, не опасный ни для консервативныхъ партій, ни для тѣхъ министерствъ, какія находятся во власти. И отчего же Рошфоръ не знаетъ себѣ удержу: постоянно повторяетъ однѣ и тѣ же выходки, вѣритъ каждой сплетнѣ, печатаетъ завѣдомо-ложныя извѣстія, пускаетъ въ ходъ всевозможныя безцеремонныя обличенія и принужденъ безпрестанно оговариваться, сознаваться въ чистѣйшихъ выдумкахъ или же упорно и нахально поддерживать всякій вздоръ? Отчего? Оттого, что онъ уже вчерашній человѣкъ, такой же, какъ Луи-Бланъ, только помоложе. Онъ вѣритъ въ свои прежніе пріемы, бывшіе пригодными четырнадцать -- пятнадцать лѣтъ тому назадъ. Онъ не отрѣшился даже отъ замашекъ бреттёра-журналиста; онъ все еще возится съ дуэлями, оскорбленіями, вызовами, со всей этой нечистоплотной и смѣшной трескотней, не чувствуя, что она есть наслѣдіе прежнихъ нравовъ, что всѣмъ этимъ промышлялъ и бонапартовъ режимъ, что онъ во всемъ этомъ только выученикъ или собратъ какого-нибудь Поля-де-Кассаньяка, да еще съ той разницей, что у Кассаньяка неизмѣримо больше выдержки. Кассаньякъ состоитъ изъ мышцъ, а Рошфоръ изъ возбужденныхъ, болѣзненныхъ нервовъ. Эта сторона всегда вліяла на его жизнь. Многіе находятъ, что онъ даже серьезно разстроенъ, объясняютъ психическими аффектами разныя его выходки; я это слышалъ и не отъ однихъ журналистовъ враждебнаго лагеря, а отъ людей очень достовѣрныхъ.
   Вотъ вамъ два типическихъ человѣка, одинъ изъ февральской революціи, другой изъ эпохи Наполеонова погрома. Парижъ не пойдетъ ни за тѣмъ, ни за другимъ: онъ ждетъ новыхъ людей,-- и они найдутся...

П. Боборыкинъ.

"Наблюдатель", No 2, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru