Богданов Александр Александрович
Дневниковые записи об аресте и пребывании во внутренней тюрьме ГПУ с приложением писем на имя председателя ГПУ Ф. Э. Дзержинского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Неизвестный Богданов. В 3-х книгах. Кн. 1.: А. А. Богданов (Малиновский). Статьи, доклады, письма и воспоминания. 1901--1928 гг.
   М.: ИЦ "АИРО--XX", 1995
   

Дневниковые записи об аресте и пребывании во внутренней тюрьме ГПУ с приложением писем на имя председателя ГПУ Ф. Э. Дзержинского

25 октября 1923 г.

Пять недель в ГПУ
(8 сентября -- 13 октября 1913 года)

   У меня сохранилось от моего дела два заявления Дзержинскому, одно из них -- довольно обстоятельное, сыгравшее, кажется, центральную роль в происшедшем до сих пор. Протоколы допросов, к сожалению, имеются только в самом деле, также и ряд других заявлений. Кто знает, сохранится ли все это для будущего? Поэтому я решил, дополнив эти два документа по свежей памяти краткими объяснениями, постараться сберечь их до того времени, когда опубликование станет возможным и допустимым, и создадутся условия для беспристрастного суждения о всем деле.
   В ночь на 8 сентября 1923 года я был арестован по ордеру ГПУ после тщательного обыска. Были взяты два незначительных письма и одно, мое же, неизвестно кем перепечатанное, не знаю как ко мне попавшее письмо (60). Его кто-то забыл в моей книге "Сибирских Огней" (61). По содержанию оно было вполне легально, только перепечатано крайне нелепо: без моего имени и с пометкой "Только для членов партии". Я, конечно, тут же его признал своим. Оно мне было в моем деле полезно, устанавливая мою принципиальную аполитичность, и до некоторой степени, намечая мои взгляды на современное развитие, грубо искаженные в литературной травле, которая велась против меня эти годы.
   Причин ареста я не знал, но у меня возникло предположение, что была прослежена и ошибочно понята только что мной созданная организация "физиологического коллективизма", для опытов повышения жизнеспособности людей методом обменного переливания крови. Основываясь на этой догадке, я тотчас после ареста послал Ф. Э. Дзержинскому (62) письмо соответственного содержания. Догадка была ошибочна, но не вполне: в центре означенной организации, у доктора Малолеткова (63), был сделан такой же обыск, и так же оставлена засада. Дзержинского, по-видимому, не было тогда в Москве: мне потом сказали, что письмо "отправлено" к нему.
   Меня посадили во Внутренней тюрьме ГПУ, в камере 49, с арестантом, обвиняемым по уголовному делу, и 5 дней держали на одинаковом с ним положении: без книг, без письменных принадлежностей, без прогулок, и без допроса, против чего я в двух заявлениях протестовал.
   В среду, 12-го, мне сделали чисто анкетный допрос (кто я, и пр.) и начали улучшать условия, которые постепенно были доведены приблизительно до уровня "Крестов" в мое последнее пребывание там, в 1905--6 годах.
   В четверг, 13-го, был допрос по существу у Агранова (64), Особоуполномоченного. Обвинение в организационной и идейной связи с группою "Рабочая Правда" (65). Дали три издания "Рабочей Правды", из которых я раньше видал только одно ("Р. П." No 2), лишь несколько минут, бегло просматривал. Дело в том, что еще в апреле -- мае до меня доходили слухи о намерении тех, кто вел против меня литературную кампанию, связать меня с "Р. П."; и это внушило мне такое отвращение, что не было желания знакомиться ближе с этими изданиями.
   В "Р. П." No 2 имелась целая статья (за подписью "Леонид" (66)) и куски других статей (особенно "Платформы), написанные в моей терминологии, частью представлявшие почти мозаику из отдельных мест моих работ. Мне легко было показать, что это писал не я, а какой-то неопытный подражатель: рука довольно неумелая, мысли резко расходящиеся с моей неоднократно выраженной, частью и печатно зафиксированной позицией.
   Следователи (Агранов, Славатинский) настаивали на том, что я все-таки ответственен за "Р. П.", как явных "богдановцев". Я отвечал, что ответственен не более, чем Плеханов (67) и Ленин за их теоретических последователей -- Мясникова (68) с "Рабочей Группой", или Маркс за меньшевизм, или основатели меньшевизма за "максималистскую" позицию Троцкого (69), Дана (70), Мартынова (71) в 1905 году.
   Они, однако, настаивали, что должно же быть в моих идеях что-то, специально подходившее для "Рабочей Правды" и привлекавшее этих противников РКП. После некоторых размышлений, я пришел к теории, которая, как полагаю, вполне убедительно и ясно раскрывает основы такого тяготения "Р. П." к моим идеям, а также бесцеремонного отношения ко мне лично (см. ниже, в письме к Дзержинскому, цитату из протокола). Этим, собственно, следствие по существу и заканчивалось.
   Вопросы конкретно-фактического характера касались либо людей мне близких и заведомо для меня непричастных к "Рабочей Правде", либо мне не известных, либо таких, о которых я мало что мог сказать. Были данные "внешнего наблюдения", которые мне без труда удалось разъяснить. Спрашивали также об организациях, которые я совсем мало знал, как "Октябрь мысли", или круги преподавателей Свердловского Университета (72).
   В общем, следствие, на мой взгляд, велось добросовестно, -- на первом же допросе от меня не скрыли и противоречивости своих данных. Но понятие о моей точке зрения и вообще о моих взглядах у следователей имелось частью смутное, частью извращенное; в общем, оно соответствовало тому, что было написано в сикофантских статьях Я. Яковлева (Эпштейна (73)), и что разными путями инсинуировалось в газетной травле (*).
   Когда все было разъяснено и допросы, естественно, исчерпались, а меня продолжали держать в тюрьме, я обратился к Дзержинскому с заявлением, которое у меня сохранилось, и здесь приводится.
   

Начальнику ГПУ
Ф. Э. Дзержинскому

члена Социалистической Академии
А. Богданова

Заявление

   После своего ареста я обратился к Вам с заявлением, которое не было основано на знакомстве с сутью моего дела. Теперь она стала мне ясна, и я позволяю себе вновь к Вам обратиться.
   Меня обвиняют в мелкой подпольной работе, направленной против РКП, и ведущейся под фирмою группы "Рабочая Правда". Обвинение для меня психологически позорящее -- совершенно независимо от того, как смотреть на эту группу. Ибо оно означает вот что:
   Старый работник, с многолетним политическим стажем и опытом, уклонился от великой борьбы, когда она разгоралась, когда она охватила пламенем всю его страну, когда его товарищи изнемогали под тяжестью сверх сил, под жестокими ударами со всех сторон; в такое время он предпочел идти своим путем, работать в иной области, где не звучал набат к "сбору всех частей" -- в области культуры и науки.
   Одно из двух: или этот человек -- презренный дезертир, или он имел серьезные и глубокие основания так поступать.
   Но вот, когда буря затихла, когда жизнь стала входить в свои рамки, когда главные жертвы принесены, а дело культуры и науки вновь занимает свое нормальное место в жизни,-- именно тогда этот человек украдкою пробирается на арену политики, и начинает, анонимно, во мраке!-- что-то делать... Не важно, что. Но где же те "серьезные и глубокие основания", которые удержали его в безопасной дали от пожара? Значит, их не было?
   Тогда нет оправдания, и приговор ясен.
   Основания были и остались, серьезные и глубокие. Работник не изменял и не отдыхал; он тоже делал дело, по его полному и продуманному убеждению необходимое для мировой революции, для социализма; он тоже взял на себя задачи по масштабу сверх человеческих сил. И он не мог поступать иначе, потому что в этом деле, в этих задачах он был одинок, и некому было его сменить, некому его заменить.
   Идея пролетарской культуры... Да, может быть, теперь, в нашей крестьянской, нищей и голодной стране, она стала несвоевременна; может быть, наш малочисленный, истощенный героической борьбою с врагами и разрухою, пролетариат обречен лишь ощупью и частицами творить эту культуру, пока не наберется сил для сознательного созидания и собирания ее элементов. Но остается непреложным фактом, что в первые, страшные годы борьбы лозунг этот, даже смутно понимаемый, одушевлял бойцов, сознание себя носителями новой, высшей культуры усиливало их веру в себя.
   А теперь лозунг разнесся по всему коммунистическому миру; и спросите коммунистов немецких, английских, итальянских, чехословацких -- полезен ли он им в их деле?
   Всеобщая организационная наука. Разве всеобщая разруха, разве мировая дезорганизация не говорят сурово и властно об ее необходимости? И когда нашему рабочему классу силою вещей пришлось взяться за организацию всей жизни страны, разве не было самым трагическим в его положении то, что ему пришлось это делать ощупью, да с помощью специалистов старой науки, которая сама никогда не ставила задачи в целом? И разве мыслима всеобщая научная организация мирового хозяйства в социализм без выработанного орудия -- всеобщей организационной науки?
   Выступает с жестокой настоятельностью вопрос об едином хозяйственном плане. Спросите наших ученых -- специалистов -- профессоров Громана (74), Базарова (75), самого руководителя Госплана Кржижановского (76), -- нужна ли и полезна ли для решения этого вопроса организационная наука?
   Вот две задачи. Никто другой не брал их на себя. Но и от давши им главную долю своих сил, я вел все время непосредственную работу для Советской России: просветительную, как автор учебников, которые применяются сотнями тысяч, которые издаются и Госиздатом, и комитетами РКП; лекторскую и профессорскую,-- пока это мне позволяли. Работал и тут, конечно, не меньше любого из одобряемых и поощряемых спецов.
   За последние годы прибавилась третья задача. Благодаря исследованиям английских и американских врачей, делавшим многие тысячи операций переливания крови, стала практически осуществима моя старая мечта об опытах развития жизненной энергии путем "физиологического коллективизма", обмена крови между людьми, укрепляющего каждый организм по линиям его слабости. И новые данные подтверждают вероятность такого решения.
   Вот три задачи. Прав я или не прав в их постановке, но для меня они -- все.
   И этим рисковать, этим жертвовать ради какого-то маленького подполья?

-----

   Однако обвинение возникло не случайно. Его основа -- поистине беспримерное использование некоторыми авторами "Рабочей Правды" моего литературного достояния. Целые статьи или куски [из] них сплошь написаны в моих словах и выражениях, либо составлены прямо из обрывков, взятых в разных местах моих работ. Если бы я писал это, мой поступок нельзя было бы назвать иначе, как безумным доносом на самого себя.
   Опытный литератор легко отличил бы упорное подражание от оригинала. Но, конечно, следователи не обязаны быть опытными литераторами, и их предположения были естественны. Если же Вы спросите у И. И. Степанова (77), хорошо знающего мою руку, то он скажет Вам, что я, конечно, не способен писать так тускло, повторять так стереотипно свои старые фразы, делать явные ошибки против правил популяризации, даже стилистики.
   Но мне удалось показать нечто более важное. Как раз там, где всего грубее внешнее подражание, мысли наиболее резко расходятся с тем, что я постоянно высказывал и печатно, и публично, и в бесчисленных разговорах с товарищами. И это особенно по вопросу о движущих силах революции, о реальной основе Советской власти и РКП.
   А о том, что основной вывод "Рабочей Правды" -- призыв к образованию новой рабочей партии -- противоречит многократно выраженному мной убеждению, что теперь по объективным условиям не может быть иной партии, кроме существующей, -- следователям было уже известно.
   Думаю, мне удалось в общем убедить их; и вопрос, на котором они затем всего больше настаивали, был такой: почему же именно "Р. П." так привержена к моим словам и схемам, почему она так упорно хочет обосноваться на них?
   Мне самому понадобилось время, чтобы решить этот вопрос; и вот как я на него следователям ответил:
   "Напомню о своем положении за последние три года. Я подвергался не десяткам, а, полагаю, сотням нападений со стороны влиятельных лиц, а то и влиятельных кругов, -- в официальных документах, публичных выступлениях, в газетных, журнальных статьях, целых книгах. Я как-то сказал, что журнал "Под знаменем марксизма" (78) издается наполовину против меня, бывший при этом Ш. М. Дволайцкий (79), сам один из ближайших сотрудников этого журнала, поправил меня: "Не наполовину, а вполне". Мои попытки отвечать не печатались; да и немыслимо было бы на все ответить. Вокруг меня создавалась отравленная, враждебная атмосфера... Только она сделала возможным возникновение моего дела. И она же для него создала материал, -- толкнуло кого надо, к "богдановщине".
   Существовали элементы брожения, недовольные ходом вещей, порядком, партией. Они, конечно, искали идеологии для себя. И вот, они видят человевка, которого преследуют; кто? те самые, в ком для них воплощаются стимулы их недовольства, кого они считают врагами своих стремлений. Что может быть проще и логичнее вывода: "А, вот он, должно быть, и есть тот, у кого мы найдем, что нам надо". Читают, изучают, истолковывают применительно к своим настроениям. Думают обратиться к нему, но он, оказывается, забронировался в роли теоретика, исследователя -- в "аполитичности". Практически -- политических указаний получить у него нельзя, а его оценка текущего развития только расхолаживает: "нет объективных условий для создания новых политических сил, не может быть иной партии, кроме той, какая существует". Ну, что же, -- думают они, -- в этом мы без него обойдемся. Используем, что нам подойдет, и уж используем полностью, -- нечего с ним церемониться; а задачи сумеем поставить сами, какие мы находим правильными.
   Тут все объясняется: и "приверженность к богдановщие", и варварски-бесцеремонное, ни с чем не считающееся использование, и самое понимание, резко противоречащее моим действительным идеям. Так же не случайно все это, как и то, что люди, действительно понимающие, а не просто использующие мои идеи, сколько я таких знаю, идут либо, подобно мне, в науку, либо в строительно-творческую практику жизни.
   Молодость узка и фанатична: "С Богдановым церемониться нечего; наше дело дороже; получить такого мученика для нашего дела (хочет он, или не хочет) это выгодно!" И при всей их теоретической и литературной незрелости, это, в смысле политического инстинкта, оказывается не так уж наивно... Если я не сразу понял эту связь фактов, то лишь потому, что давно не думал о политической линии.
   Так случилось, что одинокий работник науки, -- одинокий, как немногие, -- оказался между молотом и наковальней: одни давно стремятся "добить" его как ненавистного мыслителя, другие -- не прочь подставить его под удары, потому что это им далеко не вредно. Интересы сошлись. Но будет великой несправедливостью, которую заклеймит суд истории, если оба эти плана удадутся".

-----

   Меня спрашивали, почему я раньше не отмежевался откровенно от этой группы, раз до меня давно уже доходили слухи о намерении моих противников связать меня с нею. Но как ответить на темные слухи? Ведь прямо и открыто никто ничего не говорил. И разве не были ответом по существу мои заявления об отказе от участия в активной политике? Да и не верилось мне в реальность угрозы, и не хотелось думать о таких вещах, поглощенному своими задачами. Даже после ареста не на этом сначала остановились мои предположения.
   И вот, я дал все объяснения, как думаю, исчерпывающие; но мое положение остается прежнее. Не допускаю мысли, чтобы в Советской России, в ее центре, человек и работник мог оставаться лишенным свободы по условиям только формальным и канцелярским. Значит, есть еще какие-то сомнения? В таком случае обращаюсь к Вам с просьбой допросить меня лично.
   Я ничего не могу сказать против Ваших следователей. Они ведут дело, очевидно, по выработанной технике; они внимательны и корректны. Но у Вас есть два преимущества в этом случае.
   Во-первых, Вы уже знаете меня, и лицом к лицу, сразу поймете.
   Во-вторых, хотя та враждебная атмосфера, которая вокруг меня создалась, захватила, вероятно, и Вас, но Вы, по самому своему положению легче сможете от нее отвлечься. Ибо Вы знаете, что действуете на открытой арене истории, которая наш общий судья.
   То, чего я добиваюсь, есть строгая справедливость, и ничего больше. Если она будет оказана, я буду рад не только за свое дело и за себя, но также за Ваше дело и за Вас.

А. Богданов.

   27 сентября 1923 г."
   
   Дзержинский вызвал и допросил меня в тот же день. С самого начала обнаружилось, что у него о моей точке зрения не более ясное и столь же ложное понятие, как у следователей. "Если Вы считаете нашу революцию революцией передового капитализма, то Вы все равно наш враг, ибо это нас подрывает и дает опору нашим противникам". Когда я сказал, что такого мнения у меня никогда не было, он предложил мне сформулировать мои основные взгляды на мировую и русскую революцию. После часового разговора его отношение ко мне стало совсем иным. Он предложил мне письменно изложить сказанное и обещал освободить "в пределах одной недели". Раньше, по его словам, он не мог "по соображениям дел ГПУ". Был, впрочем, в конце вопрос о том, чтобы мне "жить вне Москвы", но к этому вопросу он обещал вернуться позже.
   Я написал довольно большой доклад, в общем то же, что в моих тезисах "Мировая война и мировая революция" (80) и "Судьбы пролетарской культуры". К этому я прибавил книжку нового издания "Начального курса политической экономии" с главой о русской революции и военном коммунизме.
   Дзержинский приказал давать мне свидания и позволил сказать жене о его обещании. На второе свидание жена пришла очень взволнованная. От Енукидзе (81), который со Смидовичем (82) за меня хлопотали, до нее дошло сообщение, что против меня есть показания какого-то субъекта, который якобы утверждал, что сам видел и слышал меня на конференции "Р. П". Она написала по этому поводу письмо Дзержинскому. На свидании она успела кой-что шепнуть обо всем этом. Рассказ, по-видимому, был нужен специально для того, чтобы мои старые товарищи не приставали к ГПУ Со мной об этом никакого и разговора не было. Я уверен, что в применении таких методов Дзержинский ни при чем. Его искренность во мне не возбуждала и не возбуждает никаких сомнений.
   Тем не менее, так как неделя прошла, а меня не освобождали, я обратился к Дзержинскому со вторым сохранившимся у меня заявлением, которое привожу.
   

Председателю ГПУ Ф. Э. Дзержинскому

арестованного члена
Социалистической Академии
А. Богданова

Заявление

   Вы отозвались на мою просьбу о личном допросе; это показывает, что Ваше отношение к моему делу не основано ни на голом формализме, ни на предвзятости, какая могла бы быть навеяна враждебною мне атмосферою.
   В субботу, 19/IX я послал Вам возможно подробный доклад о моих взглядах по поставленным Вами вопросам, в понедельник, 1/Х -- мою книжку, изданную для масс как элементарнейший учебник. Из этих данных Вы, я думаю, могли убедиться, что я объективно никогда не был врагом Советской власти, что я не был им субъективно, Вам может сказать каждый из наших общих старых товарищей, имевших общение со мною за это время.
   Ввиду всего этого, позволяю себе напомнить Вам тот момент нашего разговора, который заключал в себе определенное обещание с Вашей стороны, связанное с недельным сроком. Пишу это заявление ровно через неделю по окончании разговора; дойдет до Вас оно, разумеется, позже. Я, конечно, понимаю, что в Вашем выражении был оттенок приблизительности (даже, помнится, слово "около"), и заранее извиняюсь, если беспокою Вас напрасно; Вы поймете мою невольную настойчивость. Всякое слово человека, занимающего Ваше социальное положение, вещь серьезная, и если что-нибудь изменилось, если явились новые моменты в моем деле, они должны быть мне предъявлены.
   В этом я позволяю себе всецело полагаться на Вас.
   
   4 октября 1923, 7 часов вечера

А. Богданов.

   
   Через два дня Агранов передал мне ответ Дзержинского: обещание остается в силе, но со временем у него не вышло, придется ждать еще. Очевидно, он встретил сопротивления, каких не ожидал (а я ожидал).
   Прошла еще неделя, и я был освобожден, без высылки. Не знаю может быть, на последнее имел некоторое влияние аргумент, высказанный мною в конце доклада Дзержинскому: всякие дальнейшие репрессии против меня должны объективно вести к закреплению, в глазах всей публики, моей фирмы за "Рабочей Правдой".
   С освобождением был связан характерный эпизод. Накануне ночью, в 12-м часу (в тюрьме тушили огни в 10 часов) меня вызвали к Агранову, и он любезно сообщил мне, что завтра я буду освобожден утром же, в 11--12 часов. Я заметил, что в тюрьме, как я слышал, освобождают только вечером. Агранов ответил, что если выполнять все формальности, то это так бы и вышло; но для меня все будет сделано спешно, в неформальном порядке, и тут же отдал об этом распоряжение Славатинскому.
   На другой день после срока проходил один час за другим, а об освобождении не было помину. В 3 часа я пришел к мысли, что надо мной решили на прощание устроить маленькое издевательство, и написал в этом смысле спешное заявление на имя Агранова и Славатинского. А к 4 1/2, размышляя о том, что я в сущности, в руках не ГПУ, которое только аппарат, а в руках врагов, которым до оправданий и аргументов, конечно, нет дела, я пришел к выводу, что ночная сцена со всеми любезностями (хотели даже ночью же известить мою жену, да не было телефона), была, по всей видимости, садистической комедией, что меня и не думают освобождать, а хотят довести до поступков, которые дали бы повод к более сильным репрессиям. Я написал к 5 ч. негодующее заявление на имя следователей и жалобу Дзержинскому, -- его я, разумеется, на участие в таком деле способным не считал. Если бы дело еще затянулось, я бы, вероятно, разгромил камеру, чтобы найти выход волнению, которое угрожало меня задушить (артериосклероз, аневризма, переутомленное сердце). Но в 5 ч. меня вызвали "с вещами". Я вышел из тюрьмы больным, тогда как утром, несмотря на бессонную ночь, был совершенно здоров.
   Через 2 дня, 15, Агранов вызвал меня для объяснений. Он был оскорблен за себя и за ГПУ. Я ему ответил, что, конечно, я теперь знаю об ошибочности моего предположения, -- но при общей нелепости происшедшего и подчеркнутых обещаниях оно было возможно, даже естественно; таким оно казалось и моему сожителю по камере (политический, по делу "Рабочей группы"), человеку со стороны; и наиболее пострадавшим был все-таки я -- эти 5 часов обошлись мне дороже, чем, вероятно, лишние 5 месяцев тюрьмы. Он сказал, что инцидент будет считаться исчерпанным и больше меня беспокоить не станут.
   В ночном разговоре мне было заявлено, что следствие выяснило мою непричастность к делу "Рабочей Правды" -- у меня было только "окружение" в смысле таких элементов, и использование с их стороны.
   Формально, однако, дело не закончено, на этом основании тюрьма отказывалась выдать мои вещи.
   На мой взгляд, роль ГПУ в этом деле пассивная, -- ответственность, конечно, не на нем. Оценку всего дела даст будущее.
   
   25 октября 1923.

А. Богданов.

   * Тем более не имели они понятия обо мне как о личности. Они настойчиво убеждали меня назвать из приходившей ко мне со всякими запросами, как к своему учителю, молодежи тех, кто проявлял рабоче-правдинские и близкие к ним тенденции. Не раз убеждали.
   
   РЦХИДНИ. Ф. 259. Оп. 1. Д. 2. Автограф.
   

Приложение:

Особоуполномоченному, ведущему дело арестованного члена Социалистической Академии А. А. Богданова

Заявление (к допросу 13 сентября 1923)

   Вы поставили мне следующие вопросы:
   1. Не являюсь ли я автором или редактором некоторых произведений группы "Рабочая Правда"?
   2. Если и нет, то не являюсь ли я скрытым идейным руководителем этой группы, направляющим, так или иначе, ее работу, хотя бы в целом?
   Ввиду того, что мои прежние открытые заявления о моей беспартийности, "аполитичности", предрешали с моей стороны отрицательный ответ, Вы поставили еще вопрос:
   3. Как вообще примирить с этими выражениями тот несомненный факт, что я печатно и письменно и устно часто высказываюсь по вопросам, безусловно имеющим политическое значение?
   Вы мне пояснили, что поставить все эти вопросы Вас заставляет, во-первых, то обстоятельство, что страницы изданий "Рабочей Правды" полны фактических цитат из моих работ и изложением, хотя бы в других словах, моих идей; во-вторых, что у Г.П.У имеются сведения о том, что некоторые члены "Рабочей Правды" приходили ко мне советоваться, именно как члены "Р. П.", т. е., чтобы получать политические директивы. Вы, однако, не скрыли от меня и того, что у Вас есть сведения, указывающие, как будто, на мое расхождение с "Р. П." в основном пункте -- по вопросу о том, возможно ли и нужно ли теперь образование особой "рабочей партии", сведения, что я неоднократно высказывался против этого. Именно выяснение того, что же верно из этих двух несогласующихся информации, и составляет, сказали Вы, центральный пункт расследования.
   Я указал на свое слабое знакомство с изданиями "Р. П.", причем пояснил, что мне уже несколько месяцев приходилось слышать о намерении тех, кто ведет против меня кампанию, повесить мне на шею группу "Р. П."; но именно это внушило мне иеличайшее отвращение ко всей этой истории -- мне прямо противно было о ней думать, -- оттого и не читал. Вы предоставили мне для ознакомления следующие издания:
   1) "Рабочая Правда", прокламация к рабочим, от мая 1923, -- 9 страниц на пишущей машинке;
   2) "Раб. Пр.", орган, No 2, за май 1923, -- 23 стр. на пиш. маш.;
   3) "Обращение к революционному пролетариату России", без указания даты,-- 11 стр. на мимеографе (?)
   В своем объяснении начну с третьего Вашего вопроса, как логически предварительного.
   Я -- член Социалистической Академии, программа которой охватывает "изучение истории, теории и практики марксизма и рабочего движения". Очевидно, сюда входит исследование по-литических явлений во всей их широте, их тенденций, их вероят-ного развития. Однако, Социалистическая Академия считается не политической, а научной организацией.
   Заниматься политикой значит -- организовывать политичес-кие силы и руководить ими. Если бы я это делал, мои заявления об "аполитичности" были бы лицемерием и ложью. Но я -- ис-следователь социальных процессов во всем их масштабе; ана-лиз политических условий, их основ и тенденций их развития входит, как часть, в мою научную задачу. Политические деяте-ли каких угодно направлений могут как угодно пользоваться результатами моего анализа -- это уже не мое, а их дело.
   Но почему-то именно на Ваших анализах обосновывают вредные политические выводы, -- возражаете Вы. Это означает только то, что они плохо используются. "Почему бы Р. К-П. не использовать их лучше?", -- сказал я. Вам это показалось несерьезным; но я говорил серьезно, и имел право на это. Раз-ве повредило бы Р. К. П., если бы она использовала в свое вре-мя мой анализ военного коммунизма, данный мною печатно в 1917--18 гг.? А мой анализ глубокого различия, и даже противоренчия интересов "служащей" интеллигенции с рабочим клас-сом? Когда в "Правде" И. Иванов выступил с попыткой отож-дествить и слить эту интеллигенцию с пролетариатом, тов. Е. А. Преображенский нашел это опасным и вредным, и возра-жал с точки зрения, приблизительно совпадающей с моей. Ког-да для Генуэзской конференции я дал анализ, экономический и политический, Версальского договора со всем антантовским мироустроительством, то потом тов. Г. М. Кржижановский гово-рил мне, что мой доклад для Советской делегации был полез-ным и ценным. А в прошлом, скажем, до революции -- сколько раз большевизм пользовался моими анализами... Да и после, нередко бывало, что серьезные и ответственные коммунистиче-ские деятели не находили вредным спрашивать мое мнение по интересующим их политическим вопросам.
   И, помимо своих печатных и публичных выступлений, я счи-тают себя обязанным всякому, ищущему у меня того, что как ученый и исследователь -- я дать могу, -- посильное научное освещение объективных социальных условий и их тенденций, -- s этом не отказывать. Мне совершенно безразлично, что в числе их могут оказаться "молодые люди", которые затем, "как члены Р. П.", сделают свои выводы, которые окажутся или будут признаны вредными.
   Но если бы они, или кто другой, пришли ко мне, как члены политической организации, с просьбой дать для нее директивы, я бы ответил:" Этого не могу, это не мое дело, я аполитичен". И у Вас есть вполне объективное доказательство, что я именно так в подобных случаях отвечаю. Это -- мое письмо, конфискованное при обыске и кем-то, без моего ведома, в нелепой форме напечатанное (без моего имени и "только для членов Р. К-- П."). Там, в ряду запросов моего корреспондента, дело шло даже еще не о "директивах", а всего только об оценке некоторых политических фактов, но требующей более детального вхождения в специально политические темы, -- корреспондент мой отнюдь не был одним из "молодых людей", о каких Вы говорите, т. е., которые могли бы искать директив для организаций: он был всего лишь лояльным членом Р. К. П. И все-таки я ему ответил, насколько я помню, так (письма у меня теперь нет): "на некоторые вопросы ответить не могу, не компетентен по своей аполитичности; на прочие отвечу, поскольку сумею". И дальше я попробовал дать беглый анализ мирового политического положения с его тенденциями и вероятностями. Письмо было частное и, как видно из него, посланное с товарищем, следовательно, на цензуру, не рассчитанное, т. е. именно письменный по форме частный разговор с хорошим товарищем.
   Никакой исследователь не ответственен за те выводы, которые кем-либо другим будут сделаны из его анализов -- раз он сам этих выводов не делал. Не ответственен, даже если бы эти выводы на самом деле из них следовали: ведь имеет он право ошибаться и быть непоследовательным. Но что значит "на самом деле"? Какие выводы из анализов Маркса сделали меньшевики? А среди них были могучие теоретические головы -- и сколько! Плеханов, Мартов, Аксельрод, Потресов и т. д. А на Западе -- Каутский, Гильфердинт и пр. Выводы, значит, и они могли сделать неправильные. А мне говорят: из Ваших анализов какие-то "молодые люди" делают "вредные" выводы; очевидно, эти выводы, "на самом деле" из них следуют. Что же, эти молодые люди идеальные логики? Или мои идеи обладают такой кристальной ясностью, неизмеримо превосходящей ясность идей Маркса, что выводы все получаются сами собой логически правильные?
   Дело в том, что политические выводы сами по себе из теоретических изложений и анализов вовсе не "следуют", логически из них не выводятся, это не научная, антимарксистская точка зрения. Политические выводы делаются людьми из окружающей действительности, воспринятой через призму классового мышления и классовых интересов, а затем еще через призму группового, и даже личного политического темперамента. Теории, анализы служат лишь средством оформления и закрепления этих выводов, и конечно, по мере надобности приспособляются к ним, а то и насилуются для них.
   Так обстоит дело. Исследователь вообще и принципиально не ответствен за чужие выводы из его идей.
   Перехожу к выяснению, почему еще более в частности я не могу отвечать за выводы "Р. П." Я успел бегло просмотреть данные мне материалы, и констатирую:
   1. С литературной стороны -- это произведения людей молодых, литературно незрелых, даже в пропаганде и популяризации неопытных. Спросите любого беспристрастного компетентного человека из старых коммунистов-писателей, можно ли даже заподозрить руку Богданова в их авторстве. Какой самовлюбленный идиот стал бы цитировать себя самого так много и в таких обычных своих терминах, как они цитируют меня? И какое самоубийственное настроение заставило бы меня так ежеминутно "подписываться" в нелегальных листках? Не сумел бы Богданов сказать то же самое в совершенно иных выражениях? И неужели так трудно отличить стиль людей действительно молодых и начинающих от стиля старика-писателя, которым они в данное время увлекаются?
   Вот пример. "Платформа коллектива Рабочей Правды" в No2 органа почти в самом начале (стр. 16--18) дает огромную "улику": больше чем на двух страницах исключительно в моих точных выражениях, взятых из разных мест, обзор... всего развития человечества. Спросите же у компетентных людей, какой опытный популяризатор позволит себе такую грубую ошибку, как обзор на двух страницах всего "что было, есть и будет"? Что вынесет широкий, хотя бы и не серый читатель, из этого молниеносного бега через эволюцию человечества? И на что нужно это читателю компетентному?
   Несведение концов с концами здесь нередко. Пример: энергичное требование рационализации производства, уменьшения бюрократизма в хозяйстве, привлечения иностранных капиталов -- и страстная атака, более жестокая, чем справедливая, на "производственников" или "красинцев", которые именно это отстаивают. Тут же, в этой атаке, явное незнакомство с историей партии: "Нет, тов. Красин, кандидатского экзамена в члены ЦК вы не выдержали, но торопитесь!" (орган, No 2, статья "Группировки", стр. 11). Тов. Красин был членом ЦК и всех большевистских центров, и стоял в первом ряду их деятелей; на нем, главным образом, в целом ряде лет держалась "материальная база" большевизма -- его финансы и техника. Только неопытные, не знающие люди могут говорить так о "кандидатском экзамене".
   II. Со стороны содержания.
   Беглый анализ обнаруживает в данных произведениях четыре элемента их формирования.
   1. Большой и искренний, но юношески "левый" революционный темперамент.
   2. Описание окружающей действительности -- жизни рабочего класса, разных его организаций, Р. К. П. в том числе,-- описание не научно отвлеченное, не какое-нибудь статистическое, а явно взятое из непосредственных наблюдений, воспринятых через призму означенной "революционной левизны".
   3. Пройденная школа марксизма.
   4. Так называемая "богдановщина".
   Из этих четырех элементов первым -- надо ли доказывать? -- я отнюдь не располагаю. Не в "левых увлечениях" меня обвиняли за эти годы, а в чрезмерной "правизне", в "своеобразном меньшевизме" (Бухарин), в тяготении к теоретической "келье под елью" (он же).
   Вторым -- не более того. С жизнью фабрики, профсоюзов, партии я вообще близко эти годы не соприкасался, связь с массами имел раньше только через Пролеткульты. Но и от них отошел с осени 1921 г., когда определилась партийная кампания против меня, и я увидел, что могу компрометировать Пролеткульты своим сотрудничеством. Поневоле ушел я в "келью" Социалистической Академии.
   Третий, конечно, у меня есть, как есть и у коммунистов, и у меньшевиков.
   Четвертый -- я сам всегда рассматривал, как развитие и продолжение третьего; но, во всяком случае, он на моей ответственности. Итак, из четырех формирующих элементов системы "Рабочей Правды" я отвечаю за один. И поэтому мне предлагают отвечать за целое. Благодарю.
   В меньшевизме три таких элемента: 1) оппортунистический социальный темперамент; 2) широкий материал знакомства, с конкретной действительностью, непосредственного и научного, -- материал, конечно, воспринятый и подобранный через призму оппортунистической природы; 3) долгая и основательная школа марксизма. Маркс отвечает за один из трех элементов. Почему не за целое? Или потому что он "за пределами досягаемости"?
   Вы просили меня записать мою фразу: "Меньшевики использовали марксизм, "Рабочая Правда" марксизм плюс "богдановщину". Что можно с этим сделать, и почему я ответствен больше, чем Маркс?" Вам, вероятно, сравнение показалось диспропорциональным. Но дело, ведь, идет не о величинах, а о формальном соотношении; оно же, скорее, для меня более благоприятно, чем для Маркса в данном случае, -- или, по меньшей мере, оно однородно. Впрочем, и пропорция -- огромное историческое течение меньшевизма и маленькая группа "Р. П.", Маркс и Богданов -- вряд ли уж так несообразны. Или -- или... Отвечаем оба -- или ни тот, ни другой.
   III. Со стороны отношения взятых у меня посылок с выводами "Р. П." Вам уже известно, что главный вывод -- призыв к созданию новой особой "Рабочей партии" -- не мой. Со времени образования "Рабоче-Коммунистических" партий в Германии, в Голландии, меня не раз спрашивали, что я думаю о возможности или вероятности образования подобной партии у нас. Первым спрашивал, помнится, тов. Schüller, представитель нем. Arbeitere Kommunistische Partei до ее выхода из Коминтерна (5). Ему, как и многим, позже, другим, я отвечал, что не вижу никаких объективных данных для этого, и что многое говорит прямо против такой вероятности, -- что, по-моему, иная партия, кроме Р.К.П., у нас теперь невозможна.
   Но мне на ряде примеров легко показать, что и самое пользование моими посылками, и особенно моими методами, у них часто таково, какое довольно естественно для молодых революционеров, пылких и неопытных, еще мало дисциплинированных научно, -- для меня же совершенно невозможно.
   Так, в статье "Новая буржуазия" (орган, No 2, стр. 5--8) дается описание выработки "новой буржуазии" из организаторской интеллигенции; за основу берется мое описание подобного рода тенденций на Западе, картина эта прямо переносится на Россию, и автор находит даже, что у них наиболее "отчетливая картина" такого оформления. При этом в поле зрения автора только две силы -- "спецы" и "пролетариат"; все прочие у него выпали, а с ними все своеобразие нашей обстановки; крестьянство, все перевешивающая масса, с ее хозяйственными и сильными внутри ее кулаческими тенденциями; столь многочисленная, также, к сожалению, буржуазия спекулятивная и "нэпманская", широкие деклассации, и пр. Мыслимо ли, чтобы я выполнил, или хотя бы допустил под своим "руководством" такой анализ? У нас-то, как раз, наиболее запутанная и сложная, а не "наиболее отчетливая" картина; я сам считал себя до сих пор не в силах выполнить ее анализ, и много раз ясно мотивировал этим отказ высказаться по такого рода запросам.
   По вопросу о роли и значении пролетарской культуры. В прокламации к массам дело изображается так, что благодаря "прежнему пренебрежению" большевиков к культурной работе рабочий класс и партия оказались "не подготовлены к организации власти и хозяйства на своих, социалистических началах", и "пришлось прибегнуть к помощи опытных людей" -- спецов, а затем им подчиниться. Такая, чисто идеологическая концепция понятна у молодого, пылкого революционера, но кто поверит, что я на нее способен? Да если бы большевики все были десять раз "впередовцами" и "пролеткультовцами" с самого начала партии, и то они на сотую даже долю не избегли бы и не предотвратили "неподготовленности", и применения "спецов" и пр. (Прокламация, стр. 3).
   В той же прокламации, немного ниже: "Директор-коммунист хотя бы из рабочих, постепенно превращался в выжимателя рабочего пота, гнавшегося не за удовлетворением интересов рабочих, а за развитием "производства"". Оставляя в стороне невозможную для меня стилистическую ошибку неопытного литератора ("пота, гнавшегося), я боюсь, что это место бьет, между прочим, и по мне лично. Именно, я все время утверждал, что при всеобщей разрухе производства "удовлетворение интересов рабочих", к сожалению, но по необходимости должно подчиняться интересам развития производства.
   Пишу все это отнюдь не для полемики с группой "Р. П.": бороться с ней -- не мое дело, не для того я "аполитичен". Но, я думаю, все это непреложно удостоверяет ее политическую независимость от моего руководства, и мое право не отвечать за нее.
   Курьезное представление обо мне хотят дать те, кто уже три года ведет против меня ожесточенную кампанию, завершившуюся (пока!) моим арестом. Инициатор оформления идеи пролетарской культуры, мировой не только по внутреннему смыслу, но уже теперь -- и по фактическому охвату: вы, ведь, найдете "Пролеткульты" и в Германии, и в Италии, и в Чехословакии, услышите дискуссию о пролетарской культуре в Америке, Канаде и Австралии, увидите книги, написанные о ней коммунистами в Англии. Бывший основатель какой ни на есть, но философской школы "эмпириомонизма". Автор первых работ по всеобщей организационной науке, идея которой, пусть даже неверная, по внутреннему смыслу, во всяком случае, мирового масштаба, этого логически отрицать невозможно. Автор идеи "физиологического коллективизма", планов обновления и укрепления жизни людей путем их обмена тем, чем они физиологически обмениваться могут -- их крови; идея пусть фантастическая (ведь, опыты для ее проверки прерваны моим арестом, а что они могут дать, неизвестно), -- но, во всяком случае, не в квадратный сантиметр по размеру. Не говорю уже о мелочах -- о годах работы в большевистских центрах, о работе экономиста-популяризатора и экономиста-исследователя, о социалистических романах и пр. Наконец -- пусть все это один "бред величия",-- просто одно только: человек, которого стоит ответственнейшим силам, партийным и теоретическим, систематически травить в прессе и в журналах, и в целых книгах (таких за последние месяцы вышло не меньше трех), и в публичных выступлениях... Все это... -- и лидер маленькой подпольной группы, пусть даже очень милых и симпатичных молодых революционеров, группы, ведущей маленькую подпольную работу с помощью гектографа, мимеографа и пр.
   Нет уж -- кто этому поверит? Или -- или...
   Не только возможно, но и вероятно, что все это останется на деле "словами, словами и словами". Не для того же травили три года, не для того столько времени подготовляли почву... Решает соотношение материальных сил; а для апелляции -- только суд истории, он не близко.
   Ну, что же! По крайней мере, лестно. И я с гордостью приму тот высший знак отличия, тот "орден", который дается единицам в веках. Его носили до меня такие люди, как Галилей, которому дал его мир католический, как Роберт Майер, которому дал его мир мещанский. Мне, может быть, придется получить его от общества.
   

Особоуполномоченному, ведущему дело
члена Социалистической Академии
А. А. Богданова

Заявление

   При сегодняшнем (15/IX) допросе Вы в конце несколько конкретизировали свой вопрос, не может ли именно моя "идеология" служить наиболее подходящим и естественным исходным пунктом для таких платформ, как "Рабочая Правда". Вы указали на мой анализ роли организаторской интеллигенции на Западе, с ее тенденцией к захвату господства; перенеся это на Россию, "Р. П." объявила Р.К-П. партией организаторской интеллигенции, которая, мол, и господствует, захватив власть под фирмою Р.К-П.
   Отвечаю: тут нет моей "идеологии", а только -- моя терминология. Взяты мои выражения, но не мои идеи, не результаты моего анализа. Результаты эти высказаны мной и публично, в докладах, и в печати.
   1) В докладе Социалистической Академии ("Общественно-научные тенденции новейшего естествознания") я констатировал, что на Западе организаторская интеллигенция нащупывает пути к господству, начинает, полусознательно, формировать идеологию для этого, -- но и только; нельзя даже сказать и того, чтобы она сейчас уже прямо шла к этому господству: реально она там в загоне, на что мною и было указано (это даже вызвало возражение тов. Ерманского). Стенограмма доклада и прений существует в Социалистической Академии, есть и у меня дома. Прибавлю, что видные коммунисты, возражавшие мне, признавали фактическую правильность анализа в основном, реальную наличность указанных мною тенденций.
   2) Относительно же русской интеллигенции я всегда утверждал, что она в организаторском смысле гораздо ниже западной, что она "некультурна", как я писал в статье "Судьбы рабочего класса в русской революции" ("Новая Жизнь", 1918, январь, кажется, от 18-го и 20-го); писал это по поводу ее саботажа. И потому представлять ее движущей силой или руководительницей революции, с моей точки зрения, немыслимо. Если бы эта интеллигенция лежала в основе Р.К.П., не только 6 лет, но и шесть месяцев, Советская власть не продержалась бы.
   3) Относительно силы, на которой базируется Р.К.П. и с нею Советская власть, я в упомянутой статье ("Судьбы рабочего класса") пользовался термином "рабоче-солдатский блок". Это соответствовало обстановке конца 1917 г. Но солдатчина была, ведь, только военно-организованным крестьянством (в главной своей массе): блок, значит, рабоче-крестьянский. Летом 1918 г., в не напечатанной по запрещению моего сотрудника, Ив. Ив. Степанова, главе большого "Курса политической экономии" (глава эта у меня сохранилась) я определял "коммунистический блок", как созданное потребностью в военном коммунизме объединение пролетариата, трудового крестьянства и низов трудовой интеллигенции (низов, но не высшей, по преимуществу "организаторской" интеллигенции). К новому изданию того же "Курса" (т. II, вып. 4) глава о "военном коммунизме" была уже тов. Степановым разрешена; в ней подробнее излагается теория "коммунистического блока"; книга сейчас печатается в Госиздате, но рукопись этой главы ("Военно-экономические формации") имеется и у меня дома. Всего же проще, и, быть может, окажется достаточным взять вышедшее в августе в Госиздате новое издание "Начального курса политической экономии в вопросах и ответах". Там теперь введена глава о "Военном коммунизме"; в ней объясняется, что когда положение вещей требует военного коммунизма, а господствующие классы, по культурной слабости и исторической неподготовленности, неспособны преодолеть свои инстинкты и провести минимум коммунистических мер, тогда трудовые низы объединяются в коммунистический блок и их свергают. В Парижской Коммуне такой блок был образован рабочими и шедшей за ними городской мелкой буржуазией; в России -- пролетариатом, трудовым крестьянством и примкнувшими низами трудовой интеллигенции; выясняется, что этот блок и был все время движущей силой революции, базой Советской власти и Р.К.П.
   Как видите, "Р. П." здесь вовсе и не принимает моей "идеологии", а развивает свою. За чужие идеи я отвечать не могу; отвечаю, конечно, за термин "организаторская интеллигенция", но преступным его не считаю.
   Итак, здесь мои идеи оказались, напротив, недостаточной и неподходящей исходной точкой для инкриминируемой платформы.
   

Особоуполномоченному, ведущему дело
Члена Социалистической Академии
А. А. Богданова

Заявление

   Дополнение. В параллель "крайним" выводам, которые пыталась-- как я показал, неправильно -- обосновать на моих позитивных анализах группа "Рабочая Правда", я привел Троцкого, который в 1906 г. сделал из меньшевизма максималистские выводы. Но я забыл дополнить эту историческую справку напоминанием, что тогда лидеры меньшевиков вообще приняли эти выводы, и проводили их в газете "Начало", в частности не кто иной, как Дан. Это не помешало им потом опять приспособить доктрину меньшевизма к крайней умеренности. Так мало идеологическая доктрина определяет выводы. Она -- орудие, которое может быть употреблено для самых разных целей. Многие коммунисты долго считали Новую Экономическую Политику несовместимой с доктриной коммунизма. А потом они же убедились, что несовместимости нет.
   И я заявляю, [что] всякий марксист, знающий, чем определяются практические выводы и задачи людей, и какую подчиненно-служебную роль играет тут идеология, должен признать полной несправедливостью, когда на теоретика хотят возложить ответственность за чужие попытки использования его теорий для выводов, которых сам он никогда не делал, а в данном случае -- и сделать не мог бы без грубой непоследовательности.
   Лично я был всегда настолько уверен в очевидности этой истины, что при том беглом минутном просмотре брошюры "Р. П.", о котором я говорил раньше тов. Агранову, и написал в сегодняшнем допросе, я потерял всякий интерес к этой брошюре и желание внимательнее рассмотреть ее, когда увидел, что ее выводы -- не мои, и противоречат моей точке зрения. Явное "цитирование" моих фраз и мыслей казалось мне при этом чистейшим "идеологическим" пустяком. И я перестал думать об этом, внушавшем мне отвращение вопросе.
   Перед следствием "цитирование" ставит дилемму: ребяческое писание "под Богданова", или -- уже не ребяческий, а прямо безумный -- донос Богданова на самого себя. Не специалистам, может быть, и не легко отличить упорного подражания от мастера (да простят мне это гордое выражение, мое право на него признал такой человек, как М. Горький); к счастью, есть простое и непреложное обстоятельство, решающее вопрос. Именно там, где всего беспощаднее злоупотребление моими терминами и фразами, мысли стоят в самом резком противоречии с моими, что я всегда и открыто высказывал, печатно или публично. Яркая иллюстрация -- статья во 2-м номере "Р. П." об организаторской интеллигенции в России, подписанная, помнится "Леонид" (даже псевдоним взят из моего романа); статья, сплошь написанная в моих выражениях, но как я показал, разобрав ее с двух сторон в первом и во втором допросе, сплошь противоречащая и моему методу -- брать соотношения классов в целом, не позволяя себе игнорировать всей их сложности, и моему взгляду на русскую интеллигенцию, как самую жалкую и организаторски -- отсталую, и моему пониманию "коммунистического блока", как основы Советского строя и РКП. Какая еще тут может быть неясность?
   Но в другом моменте неясность, пожалуй, была -- конечно, небольшая. Ваша настойчивая, повторная постановка вопроса,-- почему же "Р. П." так тяготеет именно к моим терминам и схемам, -- заставила меня усиленно думать над этим; и я пришел к новым заключениям, которые представляются мне такими простыми, ясными и исчерпывающими, что, очевидно, только по недостатку размышления они не пришли мне в голову раньше.
   Я, в сущности, предполагал, что дело просто в привлекательности моих идей, но возможно, что тут была ошибка. Допустим, что они истинны; это новое не значит, что они должны быть привлекательны; чаще бывает напротив. И противников у них не случайно же гораздо больше, чем сторонников, а поскольку дело касается "Р. П.", то обнаруживается и весьма не полное, и частью прямо извращаемое понимание этих идей, -- что же тогда сказать об их "привлекательности" самих по себе? И я стал искать другой основы, более объективной.
   Напомню о своем положении за последние три года. Я подвергался не десяткам, а полагаю, сотням нападений со стороны влиятельных лиц, а то и влиятельных кругов -- в официальных документах, в публичных выступлениях, в газетах, журналах, статьях, целых книгах. Я как-то сказал, что журнал "Под знаменем Марксизма" издается наполовину против меня; бывший при этом Ш. М. Дволайцкий, сам один из ближайших сотрудников этого журнала, поправил меня: "не наполовину, а вполне". Мои попытки отвечать не печатались, да и немыслимо было бы на все ответить. Вокруг меня создавалась отравленная, враждебная атмосфера... Только она сделала возможным возникновение моего дела и она же для него создала материал, толкнула кого надо, к "богдановщине".
   Существовали элементы брожения, недовольные ходом вещей, порядками, партией. Они, конечно, искали идеологии для себя. И вот, они видят человека, которого преследуют; кто, те самые, в ком для них воплощаются стимулы их недовольства, кого они считают врагами своих стремлений. Что может быть проще и логичнее вывода "а, вот он, должно быть, и есть тот, у кого мы найдем, что нам надо". Читают, изучают, истолковывают применительно к своим настроениям. Думают обратиться к нему. Но он, оказывается, забронировался в роли теоретика, исследователя, -- в "аполитизме". Практически -- политических указаний получить от него нельзя, а его оценка текущего развития только расхолаживает: "нет объективных условий для создания новых политических сил, не может быть иной партии, кроме той, какая существует". Ну, что же, -- думают они, -- в этом мы без него обойдемся. Используем, что нам подойдет, и уже используем полностью, -- нечего с ним церемониться; а задачи сумеем поставить сами, какие мы находим правильными.
   Тут все объясняется: и "приверженность к богдановщине", и варварски -- бесцеремонное, ни с чем не считающееся, использование и самое произвольное понимание, резко противоречащее моим действительным идеям. Так же не случайно все это, как и то, что люди действительно понимающие, а не просто использующие мои идеи, сколько я их знаю, идут либо, подобно мне, в науку, либо в строительно-творческую практику жизни.
   Молодость узка и фанатична. "С Богдановым церемониться нечего; наше дело дороже; получить для нашего дела такого мученика, хочет он или не хочет, это выгодно". И, при всей их теоретической и литературной незрелости, это, в смысле политического инстинкта, оказывается не так уже наивно... Если я не сразу понял эту связь фактов, то потому, что давно не думал по политической линии.
   Так случилось то, что одинокий работник науки -- одинокий, как немногие, -- оказался между молотом и наковальней: одни давно стремятся "добить" его, как ненавистного мыслителя, другие -- не прочь подставить его под удары, потому что им это далеко не вредно. Интересы сошлись. Но будет великой несправедливостью, которую заклеймит суд истории, если оба эти плана удадутся.
   
   23 сентября 1923 г.

А. Богданов

   

Особоуполномоченному, ведущему дело
члена Социалистической Академии
А. Богданова

Заявление

   На прошлой неделе мне было дано два свидания, и было обещано следующее дня через 4. Прошло больше недели, свиданий нет,-- по-видимому, они прекращены; писем тоже не было.
   Очень просил бы Вас разъяснить, является ли это репрессией (как обыкновенно бывает), и если да, то чем она вызвана.

А. Богданов

   11 октября 1923, 5 1/2 вечера
   

Постановление

   Я, Начальник 12-го Отделения СОГПУ -- СЛАВАТИНСКИЙ, рассмотрев 13-го октября 1923 г. материалы следственного дела за No 20482 на гр. БОГДАНОВА-МАЛИНОВСКОГО, Александра Александровича и, усматривая из таковых, что дальнейшее содержание его под стражей не вызывается условиями следствия, -- ПОСТАНОВИЛ: гр. БОГДАНОВА-МАЛИНОВСКОГО из-под стражи освободить, а дело следствием продолжать.
   СПРАВКА: БОГДАНОВ-МАЛИНОВСКИЙ арестован 7-го сентября 1923 г. и содержится во Внутренней Тюрьме ГПУ.
   Начальник 12-го Отделения СОГПУ:
   "13" октября 1923 года
   

Примечания:

   60. Имеется в виду письмо, написанное А. А. Богдановым 24 ноября 1920 г. и напечатанное под заголовком "Письмо т. Н. к т. H. H." по тексту копии, снятой 24 марта 1921 г. Как утверждает сам Богданов, "письмо было частное, на цензуру не рассчитанное, т. е. именно письменный по форме частный разговор с хорошим товарищем". В письме Богданов отвечает на вопросы неизвестного по поводу его программы Рабоче-Крестьянского университета и дает свою оценку общественно-политической ситуации и перспектив развития России после мировой войны и революции.
   61. "Сибирские огни" -- литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал советских писателей РСФСР и Новосибирской организации писателей. Выходит с 1922 г. в г. Новосибирске.
   62. Дзержинский Ф. Э. (1877--1926), деятель польского и российского революционного движения с 1895 г. Много лет провел в тюрьмах и ссылках. С 1917 р. председатель ВЧК--ГПУ--ОГПУ и нарком внутренних дел в 1919-- 23 гг. Одновременно в 1921 г. -- нарком путей сообщения, с 1924 г. председатель ВСНХ СССР.
   63. Малолетков С. Л. (1863--1942), по профессии врач, с 1926 г. заместитель директора на научной и учебной части в Институте переливания крови. А. А. Богданов познакомился с ним на фронте в 1914 году, вместе с ним и др. начал производить опыты по обменному переливанию крови.
   64. Агранов Я. С. (1893--1939) -- в 1912--14 гг. -- эсер; в большевистской партии с 1915 г. В 1919--20 гг. секретарь СНК. С мая 1919 г. работал особоуполномоченным при Президиуме ВЧК.
   65. "Рабочая Правда" -- группа, существовала в 1923 г. как объединение членов РКП (б), не согласных с линией руководства партии. При анализе положения дел в партии и в стране члены группы использовали отдельные мысли и формулировки А. А. Богданова, что и послужило формальной причиной для его ареста. В сентябре 19,23 г. Пленум ЦК РКП(б), заслушав доклад Ф. Э. Дзержинского, констатировал, что "Рабочая группа" и "Рабочая Правда" ведут антисоветскую и антикоммунистическую работу, и признал участие в этих группах и содействие им несовместимых с принадлежностью к РКП.
   66. Псевдоним взят из романа А. А. Богданова "Красная Звезда".
   67. Плеханов. Г В. (1856--1918), теоретик российского и международного рабочего движения, философ, пропагандист марксизма. С 1875 г. народник, один из руководителей "Земли и воли", "Черного передела". С 1880 г. в эмиграции. Организатор группы "Освобождение труда", один из основателей РСДРП и газеты "Искра". После 1903 г. один из лидеров меньшевизма. В годы первой мировой войны -- оборонец. В 1917 г. вернулся в Россию, поддерживал Временное правительство. К Октябрьскому перевороту отнесся отрицательно.
   68. Мясников Г. И. (1889--1945) -- состоял в большевистской партии с 1906 г., работал в Перми, с 1921 г. -- в Петрограде. Позднее организатор "Рабочей группы", обвинявшей ЦК РКП (б) в антирабочей политике, требуя свободы внутрипартийных группировок. Летом 1923 г. призывал к всеобщей политической стачке. Эмигрировал за границу. В 1945 г. вернулся в СССР. Был арестован органами НКГБ и в октябре 1945 г. осужден к расстрелу.
   69. Троцкий (Бронштейн) Л. Д. (1879--1940), в социал-демократическом движении с конца 90-х гг., после П съезда РСДРП меньшевик. В 1905 г. председатель Петербургского Совета рабочих депутатов, принимал активное участие в редакции газеты "Начало". Позднее разделял взгляды ликвидаторов. В период первой мировой войны занимал центристскую позицию. Вернувшись из эмиграции, вступил в группу социал-демократов интернационалистов ("новожизненцев"). На VI съезде РСДРП(б) вместе с межрайонцами был принят в партию. Один из организаторов Красной Армии и обороны страны в годы гражданской войны. В 1929 г. по обвинению в антисоветской деятельности выслан из СССР.
   70. Дан (Гурвич) Ф. И. (1871--1947), по профессии врач; в социал-демократическом движении с 1894 г., с 1895 -- член, а с 1896 г. -- один из руководителей Петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", участвовал в транспортировке "Искры". Один из лидеров меньшевизма, член новой редакции "Искры". В 1905 г. входил в редакцию газеты "Начало", сотрудничал в легальных ликвидаторских журналах "Дело жизни", "Наша Заря", редактировал "Луч". Перед войной выслан в Сибирь, выступал с оборонческих позиций. После Февральской революции 1917 г. -- член Исполком Петроградского Совета, ВЦИК 1-го созыва, в 1918--1920 гг., работал врачом в органах Наркомздрава. В 1922 г. выслан за границу. Принимал участие в создании Социалистического Интернационала, редактировал "Социалистический вестник". В 1941--1947 гг. издавал в США журнал "Новый путь" -- орган меньшевиков-эмигрантов.
   71. Мартынов (Пиккер) А. С. (1865--1935), в революционном движении с 1884 г., народник, с 190Ö г.-- один из идеологов "экономизма", с 1903 г. меньшевик. В 1905 г. отходил от официальной позиции меньшевиков по отношению к Петербургскому совету рабочих депутатов; сотрудничал в газете "Начало" и др. В 1907--1912 гг. -- член ЦК РСДРП, с 1923 г. -- член РКП(б). В дальнейшем на журналистской работе.
   72. Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова -- первое учебное заведение в РСФСР для подготовки советских и партийных кадров, созданное в 1919 г. на базе курсов агитаторов и инструкторов при ВЦИК, школы советской работы и упраздненного Московского Пролетарского университета. В результате дальнейших преобразований с 1978 г. -- Академия общественных наук (АОН) при ЦК КПСС. В 1992 г. АОН при ЦК КПСС прекратила свое существование.
   73. Яковлев (Эпштейн) Я. А. (1896--1939) -- член большевистской партии с 1913 г. После Февральской революции 1917 г. на партийной работе на Украине. С 1926 г. -- зам. наркома РКИ, с 1929 г. -- нарком земледелия СССР, с 1934 г.-- зав. сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП (б), член ЦК ВКП (б), член ЦКК партии и член ЦИК СССР.
   74. Громан В. Г. (1874--1932) -- русский экономист и статистик. В социал-демократическом движении с 90-х гг., с 1905 по 1907 гг. -- меньшевик. После Февральской революции 1917 г. выступал за "планомерную организацию народного хозяйства и труда" по образцу государственно-монополистической организации экономики Германии. В 1918 г, -- председатель Северной продовольственной управы, в дальнейшем на научной работе. Отрицал объективные закономерности построения социализма, считал социалистическое строительство продуктом субъективной воли советского государства, выступал за полную свободу рыночных отношений, считал закономерностью экономики состояние равновесия. Теории Громана были подвергнуты критике в ходе дискуссии о сущности и методологии социалистического планирования в 20-е годы. В 1931 г. за антисоветскую деятельность осужден.
   75. См. примечание No 2.
   76. Кржижановский Г М. (1872--1959), в революционном движении с 1893 р. Один из руководителей Петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", агент "Искры", с 1903 г. большевик, член ЦК РСДРП. В 1920 г. председатель комиссии ГОЭЛРО, с 1921 г. Председатель Госплана. В 1929 г. академик АН СССР. В 1930--32 гг Председатель Глав-энерго и руководитель Энергетического института.
   77. См. примечание No 3.
   78. "Под знаменем марксизма" -- ежемесячный философский и общественно-экономический журнал, выходил в Москве с января 1922 г. по июнь 1944 г.
   79. См. примечание No 23.
   80. См. наст, сб., ч. II, док. No 10.
   81. Енукидзе А. С. (1877--1937), член РСДРП с 1898 г., большевик. Революционную работу вел в Баку, Тифлисе, Ростове-на-Дону. В 1917 г. на 1-м Всероссийском съезде Советов был избран от большевиков во ВЦИК. После Октябрьской революции 1917 г. до 1918 г. -- зав. военным отделом ВЦИК, с 1918 по 1937 гг.-- член Президиума и секретарь Президиума ВЦИК и ЦИК СССР.
   82. Смидович П. Г. (1874--1935), деятель российского революционного движения, член РСДРП с 1898 г., с 1902 г. -- агент "Искры". Участник 3-х революций, член Московского ВРК, в 1918--19 гг. -- председатель Моссовета, с 1924 г.-- в ЦИК СССР, в 1921--22 гг. член ЦКК партии, член Президиума ВЦИК и ЦИК СССР.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru