Бородин Иван Парфеньевич
Протоплазма и витализм

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПРОТОПЛАЗМА И ВИТАЛИЗМЪ.

И. П. Бородина.

(Рѣчь, произнесенная *) 28 декабря 1893 года на юбилейномъ собраніи по случаю 25-лѣтія Общества естествоиспытателей при Императорскомъ С.-Петербургскомъ университетѣ).

*) Во избѣжаніе недоразумѣній, я долженъ замѣтить, что рѣчь была произнесена, не будучи написанной. Поэтому за буквальную точность выраженія я ручаться ни въ какомъ случаѣ бы не могъ. Но. и помимо того, моя рѣчь является здѣсь въ печати въ нѣсколько измѣненномъ видѣ, отчасти потому, что я слышалъ много нареканій на ея краткость, отчасти же съ цѣлью сдѣлать ее еще болѣе понятною для большинства.

Мм. гг.!

   Почти полвѣка тому назадъ въ естествознаніи родилось новое понятіе, а въ научномъ языкѣ, соотвѣтственно тому, появилось новое слово, новый терминъ, которому суждено было играть огромную роль въ исторіи человѣческой мысли и произвести своего рода переворотъ въ нашихъ воззрѣніяхъ на природу живыхъ тѣлъ. Терминъ этотъ -- протоплазма. Протоплазмою назвалъ въ 1846 году Моль {Гуго фонъ-Моль, одинъ изъ знаменитѣйшихъ микроскопистовъ, былъ профессоромъ въ Тюбингенѣ съ 1835 г. и до самой смерти своей (1872). На русскомъ языкѣ существуетъ (довольно безграмотный) переводъ его извѣстной книги "Основанія анатоміи и физіологіи растительной клѣточки". Спб. 1865.} азотистую, подвижную, обыкновенно мелкозернистую слизь, находящуюся внутри такъ-называемыхъ клѣточекъ растенія. Что внутренность всѣхъ органовъ растенія разбита твердыми перегородочками на замкнутыя каморочки микроскопической величины, это было извѣстно почти за двѣсти лѣтъ до Моля. Какъ только, во второй половинѣ XVII вѣка, устроенъ былъ крайне несовершенный микроскопъ и, любознательности ради, примѣненъ къ разсматриванію разрѣзовъ растительныхъ частей, такъ сразу же былъ открытъ капитальный фактъ клѣтчатаго строенія растеній. Вмѣстѣ съ нимъ пытливому уму человѣка открылся для изслѣдованія новый міръ. Долгое время вниманіе ученыхъ, однако, всецѣло устремлялось на изученіе самыхъ перегородокъ, необычайнымъ разнообразіемъ своимъ дѣйствительно доставлявшихъ для этого богатѣйшій матеріалъ; въ свойствахъ и строеніи стѣнокъ растительныхъ клѣточекъ думали найти ключъ къ уразумѣнію жизненныхъ явленій растительныхъ организмовъ. Если придержаться сравненія, возникшаго въ умѣ первыхъ же наблюдателей, увидавшихъ клѣтчатое строеніе растенія, и ставшаго затѣмъ почти классическимъ,-- сравненія съ медовыми сотами, то можно сказать, что вплоть до нашего столѣтія интересъ" сосредоточивался на воскѣ, а наполняющій восковыя ячейки медъ почти упускали изъ виду; изучали самую клѣтку, не обращая вниманія на сидящую въ ней птицу. Этимъ медомъ, этою птицею и оказалась впослѣдствіи наша протоплазма. Оба сравненія сильно хромаютъ, однако, въ одномъ существенномъ отношеніи. И медъ, и птица введены были въ клѣтки, предварительно для этой цѣли изготовленныя, введены насильно, тогда какъ плѣненіе протоплазмы добровольное и самая клѣтка, въ которой она закупорена, дѣло собственныхъ ея рукъ. Вѣрнѣе, слѣдовательно, будетъ сравненіе съ улиткою, заключенною въ раковинѣ собственнаго издѣлія. Подобно тому, какъ жизненная суть, очевидно, кроется не въ причудливой раковинѣ, а въ замкнутой въ ней слизистой улиткѣ, также точно и въ растительныхъ клѣточкахъ интересъ долженъ былъ, съ открытіемъ протоплазмы, перейти отъ системы оболочекъ къ живой слизи, населяющей микроскопическія полости растенія. Съ этихъ поръ самое названіе "клѣточки" въ примѣненіи къ живымъ кирпичикамъ, изъ которыхъ слагается зданіе растительнаго организма, становится, въ сущности, анахронизмомъ, хотя и продолжаетъ сохраняться частью по инерціи, частью сознательно, изъ уваженія къ первымъ бойцамъ въ этой новой области естествознанія. Во всякомъ случаѣ, теперь подъ именемъ "клѣточки" разумѣютъ не стѣнку и даже не полость, ею замыкаемую, а живое тѣльце, населяющее послѣднюю. Какъ не всякая улитка снабжена бываетъ раковиною, такъ и не всякая клѣточка непремѣнно закупорена въ оболочку,-- попадаются "голыя клѣточки",-- названіе, въ буквальномъ смыслѣ, конечно, нелѣпое.
   Многимъ можетъ показаться страннымъ, почему ученые, изслѣдуя подъ микроскопомъ внутреннее строеніе растенія съ сознательною цѣлью изучить его жизнь, такъ долго упускали изъ виду важнѣйшее и, описывая мертвую раковину, не замѣчали заключенной въ ней живой улитки. Исторія науки изобилуетъ, однако, примѣрами такого кажущагося ослѣпленія людей, добросовѣстно, нерѣдко жадно искавшихъ истины. Когда эта истина уже обнаружена, когда она усвоена нами, вошла въ плоть и кровь нашего сознанія, она часто представляется намъ простою до очевидности, и мы склонны удивляться той массѣ труда, повидимому, непроизводительно затраченнаго, тѣмъ многочисленнымъ ошибкамъ и окольнымъ путямъ, которые понадобились человѣчеству для того, чтобы ее обнаружить. Не будемъ же строги къ предкамъ, помня, что и насъ дожидаетъ судъ потомства, которое тоже, навѣрное, станетъ удивляться, какъ это мы не замѣчали вещей, о которыхъ вамъ теперь, быть можетъ, и не грезится. Къ тому же, въ разсматриваемомъ нами случаѣ были дѣйствительно обстоятельства, извинявшія мнимую слѣпоту первыхъ микроскопистовъ. Въ настоящее время мы знаемъ, что только очень молодыя клѣточки, по особенной мелкости и нѣжности своей неудобныя для изслѣдованія, наполнены сплошь живымъ содержимымъ, согласно схемѣ медовыхъ сотъ; въ готовыхъ, окончательно развитыхъ частяхъ растенія живая слизь -- протоплазма -- обыкновенно только выстилаетъ совнутри оболочку клѣточки въ видѣ тонкаго слоя, подкладки, который легко было просмотрѣть; въ водянистомъ же сокѣ, наполняющемъ внутренность такой клѣточки, совершенно справедливо отказывались видѣть гнѣздилище жизни. Сверхъ того, въ готовой ткани растенія встрѣчаются цѣлыми группами клѣточки совершенно пустыя, составленныя дѣйствительно изъ одной оболочки; впослѣдствіи уже выяснилось, что это клѣточки мертвыя, добровольно покинутыя обитавшимъ въ нихъ жильцомъ.
   Такимъ образомъ накрыть улитку было въ самомъ дѣлѣ не легко, скорлупка же, приготовленная ею, сама давалась въ руки изслѣдователямъ, невольно приковывая ихъ вниманіе своимъ неистощимымъ разнообразіемъ. Различная форма, величина, толщина, составъ, скульптурные рисунки на внутренней, а иногда и внѣшней поверхности... мудрено ли, что разбѣжались глаза ученыхъ. Вѣдь и теперь въ зоологическихъ музеяхъ мы водимъ сотни и тысячи удобосохраняемыхъ пустыхъ раковинъ рядомъ съ рѣдкими, единичными экземплярами ихъ обитателей, въ спиртѣ оплакивающихъ потерю жизни. Очень ужъ хороши и разнообразны самыя раковины!
   А все же неправильно было бы думать, что до 1846 года такъ-таки и не подозрѣвали существованія улитки, Моль же взялъ да и открылъ ее. Въ дѣйствительности онъ только далъ ей названіе, а главное, указалъ на ея значеніе въ качествѣ гнѣздилища жизни. Намеки же на существованіе живой слизи внутри клѣточекъ имѣлись и раньше. Еще въ семидесятыхъ годахъ прошлаго столѣтія итальянецъ Корти утверждалъ, что у него подъ микроскопомъ въ клѣточкахъ что-то копошится. На его показаніе не обратили вниманія -- попритчилось, вѣрно, пылкому итальянцу! Въ началѣ нашего столѣтія, однако, и хладнокровный нѣмецъ Тревиранусъ объявилъ, что дѣйствительно копошится "жизненный сокъ". Это двигалась въ клѣточкахъ протоплазма.
   Какъ бы то ни было -- улитку, наконецъ, обнаружили, окрестили именемъ протоплазмы и сдѣлали ее достояніемъ науки. Прослѣдимъ теперь, въ самыхъ общихъ чертахъ, дальнѣйшіе шаги этого новорожденнаго понятія на научномъ поприщѣ. Родилась протоплазма, очевидно, подъ счастливою звѣздою. Уже въ самомъ началѣ она вступаетъ въ борьбу съ старшею на пять лѣтъ сестрою своею -- животною саркодою {Саркодою назвалъ въ 1841 году Дюжарденъ сократимую сливъ, изъ которой составлены простѣйшія животныя, напр., инфузоріи. Впослѣдствіи эта слизь оказалась тожественною съ протоплазмою растительныхъ клѣточекъ.} и вскорѣ одерживаетъ надъ нею полную побѣду; даже щепетильные насчетъ всякаго пріоритета нѣмцы отправляютъ саркоду въ архивъ науки. Побѣда эта была равносильна завоеванію цѣлаго царства; съ этихъ поръ не только растительный, но и животный міръ признаютъ главенство протоплазмы и она становится общимъ жизненнымъ субстратомъ,-- отнынѣ всякая жизнь, растительная и животная, безразлично, становится неразрывно связанною съ протоплазмою. Въ своей микроскопической территоріи протоплазма пользуется неограниченною властью; да и неудивительно -- такъ какъ все, что только есть въ клѣточкѣ, создано протоплазмою. Это она изготовила покрывающую ее оболочку, она увеличиваетъ, по мѣрѣ надобности, ея размѣры, придаетъ ей ту или другую форму, утолщаетъ ее и расписываетъ совнутри затѣйливыми узорами, которые такъ давно уже приковывали наше вниманіе и которыми мы до сихъ поръ невольно любуемся. Это она выдѣлила изъ своихъ нѣдръ мягкое округлое тѣльце, вродѣ пузырька, тѣльце, замѣченное учеными лишь въ тридцатыхъ годахъ нашего столѣтія и получившее названіе клѣточнаго ядра. Это она породила такъ часто заключенныя въ ея нѣдрахъ зеленыя зернышки, названныя зернами хлорофилла, отъ которыхъ зависитъ столь распространенный въ растительномъ царствѣ зеленый цвѣтъ всего организма или извѣстныхъ его частей и которыя играютъ такую громадную роль не только въ питаніи растенія, но и въ экономіи природы вообще; эти кормильцы всѣхъ живыхъ существъ, обладающіе секретомъ претворять, при содѣйствіи свѣта, воду и воздухъ въ питательное органическое вещество, ничто иное, какъ обособившіеся и позеленѣвшіе комочки той же протоплазмы. Она же, наконецъ, обладаетъ способностью въ любой своей точкѣ выдѣлять воду, образовать такъ-называемыя вакуоли; и тотъ водянистый сокъ, который наполняетъ почти всю взрослую клѣточку, также одинъ изъ продуктовъ протоплазмы. Но все это уже усложненія, не связанныя существенно съ самымъ понятіемъ о жизни. Въ "голыхъ" клѣточкахъ нѣтъ оболочки, въ очень молодыхъ нѣтъ вовсе водянистаго сока, хлорофильныя зерна свойственны только извѣстнымъ клѣточкамъ не всѣхъ даже растеній и совершенно неизвѣстны животному міру; ядро, правда, чрезвычайно распространено, однако, попадаются отдѣльные примѣры безъядерныхъ клѣточекъ. Только безъ протоплазмы немыслимо никакое живое существо. И вотъ, какъ нельзя болѣе кстати, въ шестидесятыхъ годахъ, извѣстный зоологъ Геккель показываетъ намъ своихъ монеръ; это наипростѣйшія изъ живыхъ существъ, почти безформенные, лишенные всякой видимой организаціи, простые слизистые комочки, составленные изъ наичистѣйшей протоплазмы. А въ довершеніе тріумфа, на днѣ Атлантическаго океана откапываютъ знаменитаго "батибія" (Bathybius Haeckelii) въ видѣ безформеннаго, мѣстами сплошнаго, мѣстами сѣтевиднаго слоя протоплазмы, покрывающаго это дно на необозримомъ протяженіи. Такимъ образомъ обнаруженъ не только жизненный субстратъ, открыта, наконецъ, колыбель, быть можетъ, даже самое зачатіе жизни. Торжество протоплазмы полное! Она царица, царица всѣми признанная! И какого еще царства?.. Царица жизни!
   Да, если протоплазма обладаетъ памятью, она, конечно, никогда не забудетъ эпохи шестидесятыхъ годовъ, не забудетъ блестящей своей молодости, когда она находилась въ апогеѣ своей славы, когда весь сонмъ біологовъ видѣлъ въ ней альфу и омегу жизни.
   Но... видно, нѣтъ на землѣ прочнаго счастья! За шестидесятыми годами послѣдовали семидесятые, за ними восьмидесятые... царица постарѣла и... обаяніе ея стало падать. Періодъ могущества смѣняется періодомъ упадка -- царицу постепенно развѣнчиваютъ.
   Уже въ семидесятыхъ годахъ въ микроскопической территоріи клѣточки начинается неурядица. Одна за другою различныя части клѣточки пытаются освободиться изъ подъ власти протоплазмы. Сигналъ подаетъ клѣточное ядро. Отнынѣ оно не намѣрено болѣе происходить изъ протоплазмы, а объявляетъ себя образованіемъ отъ нея независимымъ. Какъ протоплазма получается не иначе, какъ изъ другой протоплазмы, какъ и клѣточное ядро возникаетъ не иначе, какъ изъ другаго ядра. Протоплазма пробуетъ возражать, ссылается на безъядерныя клѣточки, но въ концѣ концовъ ей приходиться сдаться. Дѣйствительно, при переизслѣдованіи всюду оказывается ядро, а въ нѣкоторыхъ клѣточкахъ, считавшихся безъядерными, даже не одно, а десятки, сотни ядеръ. Оставалась еще нѣкоторая надежда на мельчайшія изъ живыхъ существъ -- на бактеріи. Но тутъ произошло нѣчто невѣроятное. Ничтожныя бактеріи страшно обидѣлись, узнавъ, что ихъ подозрѣваютъ въ безъядерности, когда всѣ прочіе порядочные организмы уже обзавелись ядрами. "Мы-то безъядерны! Да, коли на то пошло, мы, какъ есть, сплошныя ядра, а до протоплазмы намъ и дѣла нѣтъ!" Ну, а знаменитый "батибій", этотъ первообразъ жизни, зарождающійся въ пучинѣ морской? Неужели же и въ немъ оказались ядра? Нѣтъ, не оказались, но судьба его была поистинѣ трагическою,-- онъ самъ не оказался! Монеръ Геккеля хоть въ степени повысили, превративъ ихъ изъ мнимо-безъядерныхъ въ организмы, снабженные ядрами; но съ батибіемъ не поцеремонились, его просто похоронили. Въ 1876 году на съѣздѣ нѣмецкихъ естествоиспытателей въ Гамбургѣ сдѣлали, на глазахъ многочисленной публики, батибія, сдѣлали изъ морской воды при помощи спирта! Мнимая протоплазма оказалась въ дѣйствительности невиннѣйшимъ, но и безжизненнѣйшимъ осадкомъ гипса. Родной отецъ батибія -- знаменитый англійскій зоологъ Гбксли -- уже раньше махнулъ рукою на мертворожденное свое дѣтище и только крестный, Геккель, долго еще носился съ трупомъ крестника, какъ новый Пигмаліонъ, ожидая, не загорится ли искорка жизни въ этомъ мертвомъ гипсѣ.
   Освобожденіе ядра изъ подъ зависимости протоплазмы нанесло послѣдней тяжкій ударъ, отъ котораго она и до сихъ поръ не можетъ оправиться. Интересъ сталъ все болѣе и болѣе сосредоточиваться на ядрѣ, а на протоплазму начали смотрѣть уже съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ. Многіе изъ современныхъ ученыхъ готовы искать всю жизненную суть въ ядрахъ, видѣть въ нихъ однихъ носителей всѣхъ наслѣдственныхъ свойствъ организма, протоплазму же они низводятъ на степень питающей массы, кормилицы ядеръ.
   Однако, и ядро, столь внезапно возвеличившееся изъ ничтожества, ожидалъ, въ свою очередь, сюрпризъ. Неизвѣстно, навѣрное, откуда, повидимому, однако, изъ нѣдръ протоплазмы внезапно явилось въ клѣточкѣ крошечное, едва уловимое при сильнѣйшихъ увеличеніяхъ зернышко, назвалось центрозомою, одѣлось сіяніемъ, расположилось на ядрѣ и объявило, что ядро отнынѣ должно ему повиноваться. И вотъ въ настоящее время изумительныя перегруппировки, совершающіяся внутри ядра каждый разъ, какъ оно дѣлится, т.-е. распадается на; два новыхъ ядра, перегруппировки, которыя мы въ послѣднія двадцать лѣтъ внимательнѣйшимъ образомъ изучаемъ, слѣдя за ними съ благоговѣйнымъ трепетомъ и полнѣйшимъ недоумѣніемъ, оказываются не самостоятельными. Ядро не осмѣливается приступить къ нимъ, пока не будетъ поданъ къ тому сигналъ осѣдлавшею его центрозомою. На этомъ исторія взаимныхъ отношеній ядра и протоплазмы пока обрывается. Удастся ли ядру стряхнуть съ себя новый гнетъ ничтожнаго зернышка, подобно тому, какъ удалось ему освободиться изъ подъ гнета протоплазмы, покажетъ будущее. Надвигающееся двадцатое столѣтіе, безъ сомнѣнія, сдѣлается свидѣтелемъ многихъ новыхъ переворотовъ въ микроскопической территоріи клѣточки.
   Отложеніемъ ядра, однако, не окончились злоключенія протоплазмы. За ядромъ послѣдовали зеленыя хлорофильныя зернышки, до тѣхъ поръ мирно покоившіяся въ протоплазмѣ и не отрицавшія своей зависимости отъ нея. И они не намѣрены больше образоваться изъ протоплазмы. Однимъ бы имъ, вѣроятно, съ послѣднею не справиться, но они соединяются съ оранжевыми зернышками, обусловливающими своимъ присутствіемъ окраску многихъ цвѣтовъ и плодовъ, а, главное, находятъ себѣ могущественныхъ союзниковъ въ лицѣ нѣжныхъ безцвѣтныхъ зернышекъ, которыя давно сидѣли, притаившись, въ протоплазмѣ даже самыхъ молодыхъ клѣточекъ. Всѣ эти зернышки принимаютъ общее имя пластидъ, признаютъ взаимное свое родство, согласны превращаться другъ въ друга, размножаться дѣленіемъ, но возникать изъ протоплазмы они считаютъ для себя унизительнымъ,-- они сами по себѣ и протоплазма сама по себѣ. Словомъ, повторяется исторія возмутившагося ядра и съ тѣмъ же успѣхомъ,-- протоплазмѣ приходится сдаться; власть ея еще болѣе ограничена. А между тѣмъ отпаденіе пластидъ естественно повлекло за собою для протоплазмы новый чувствительный ударъ,-- она потеряла также власть надъ крахмаломъ, веществомъ, чрезвычайно распространеннымъ въ растительныхъ клѣточкахъ, внутри которыхъ онъ лежитъ въ видѣ твердыхъ слоистыхъ зеренъ. А вещество-то какое! Крахмалъ съ легкостью превращается въ сахаръ, сахаръ же затѣмъ можетъ утилизироваться организмомъ для самыхъ разнообразныхъ цѣлей. Въ былые дни могущества своего протоплазма безъ труда строила крахмальныя крупинки сама, но теперь, послѣ возстанія пластидъ, дѣло измѣнилось; отвоевавъ себѣ свободу, они захватили и привиллегію на изготовленіе крахмала.
   Видя все происходящее, даже вода въ клѣточкѣ, и та заразилась общимъ духомъ непокорности и также стала заявлять претензію на самостоятельность. Но она, какъ говорится, хватила черезъ край. Только въ Голландіи возмущеніе воды встрѣчено было съ сочувствіемъ, остальныя же государства Европы нашли ея доводы неудовлетворительными и строптивую воду снова отдали въ распоряженіе протоплазмы.
   Среди всѣхъ этихъ треволненій бѣдная протоплазма едва не лишилась даже своего добраго имени. Нашелся ученый (Страсбургеръ), объявившій, что, коль скоро протоплазма не умѣетъ порождать ядеръ, она недостойна и называться протоплазмою; цитоплазма -- вотъ подходящая ей отнынѣ кличка! Невеликодушный поступокъ этотъ вызвалъ было одобреніе и подражаніе, но теперь начинаетъ просыпаться совѣсть ученыхъ, и есть надежда, что хоть къ предстоящему вскорѣ пятидесятилѣтнему юбилею протоплазмѣ возвратятъ ея прежнее славное имя.
   Преслѣдуемая неудачами внутри своей территоріи, протоплазма рѣшается на отчаянную внѣшнюю экспедицію; она, до сихъ поръ наглухо закупоренная въ ею же изготовленной оболочкѣ, пробиваетъ послѣднюю и пытается завоевать себѣ, такъ-называемыя, межклѣточныя пространства, занять внѣшнюю поверхность собственной оболочки вездѣ, гдѣ такая поверхность имѣется, вслѣдствіе неполнаго смыканія или, вѣрнѣе, позднѣйшаго разобщенія отдѣльныхъ клѣточекъ. Экспедиція эта оканчивается въ общемъ неудачно -- межклѣтная протоплазма вынуждена вскорѣ къ отступленію и снова скрывается внутрь клѣточекъ. Тѣмъ не менѣе, крупный успѣхъ оказывается для нея въ другомъ отношеніи: пробитыя протоплазмою въ оболочкѣ бреши не закрываются болѣе и съ этого момента общая картина клѣтчатаго строенія еще разъ радикально мѣняется. Вмѣсто наглухо замкнутыхъ каморочекъ, обитаемыхъ каждая своимъ жильцомъ, которому предоставлено только смотрѣть на сосѣдей сквозь закрытыя окошечки (утонченныя мѣста оболочки, названныя порами), теперь передъ нами микроскопическія комнатки съ настежь растворенными дверьми, пользуясь которыми всѣ жильцы въ полномъ согласіи подали другъ другу руки. Вмѣсто совершенно разрозненныхъ участковъ живой слизи, копошащихся каждый въ своей клѣтушкѣ, передъ нами отнынѣ во всемъ организмѣ одна общая, связная, составляющая его масса протоплазмы, несмотря на кажущееся разъединеніе системою перегородокъ. Отнынѣ всякое впечатлѣніе, которое коснется одного изъ жильцовъ, можетъ быть передано сосѣдямъ, можетъ распространиться по всей территоріи живаго тѣла, а потому удары судьбы, угрожающіе существованію послѣдняго, могутъ быть отражаемы совокупными усиліями всего населенія.
   Мы изложили пока лишь внѣшнюю исторію протоплазмы. Бросимъ взглядъ на внутреннюю.
   Что за вещество эта живая слизь въ химическомъ отношеніи? Уже при рожденіи на свѣтъ протоплазмы было извѣстно, что она содержитъ азотъ и притомъ въ видѣ такъ-называемаго бѣлковаго вещества, вродѣ бѣлка куринаго яйца. А химія утверждаетъ, что бѣлковыя вещества представляютъ собою самыя сложныя изъ всѣхъ химическихъ соединеній, существующихъ въ природѣ. Едва ли нужно прибавлять, что они встрѣчаются исключительно въ живыхъ тѣлахъ, въ растеніяхъ и животныхъ, такъ какъ вообще весь сонмъ даже неизмѣримо болѣе простыхъ, въ большинствѣ случаевъ, безазотистыхъ веществъ, называемыхъ органическими, мертвой природѣ совершенно неизвѣстенъ, -- она знаетъ только элементы, изъ которыхъ они слагаются, да самыя простыя, наиболѣе устойчивыя комбинаціи ихъ. Постоянное содержаніе бѣлковыхъ веществъ въ протоплазмѣ, необычайная сложность этихъ веществъ, въ связи съ естественно, повидимому, вытекавшею отсюда неустойчивостью ихъ, прекрасно гармонировавшею съ впечатлительностью, отзывчивостью живыхъ существъ, все это не могло не соблазнять ученыхъ и должно было неизбѣжно направить ихъ мысли въ извѣстную сторону. И вотъ, вмѣстѣ съ культомъ протоплазмы создается культъ бѣлка. Протоплазма -- субстратъ жизни, а бѣлокъ -- химическій ключъ къ уразумѣнію жизненныхъ явленій, разъигрывающихся въ этомъ субстратѣ. Протоплазма и бѣлокъ почти отожествляются, становятся чуть не синонимами. Только бы удалось получить искусственно въ лабораторной колбочкѣ бѣлокъ, мечтается ученымъ, и попытка Вагнера кристаллизовать Гомункула въ ретортѣ была бы осуществлена хоть съ другаго конца,-- вмѣстѣ съ бѣлкомъ мы получили бы протоплазму, а съ появленіемъ протоплазмы въ нашей колбочкѣ загорѣлась бы жизнь!
   Въ настоящее время задача искусственнаго полученія бѣлка, какъ выражаются химики, синтетическимъ путемъ почти осуществлена; во всякомъ случаѣ мы наканунѣ ея рѣшенія и возможно, что надвигающемуся двадцатому вѣку мы поднесемъ; какъ цѣнное наслѣдство, созданное нами въ лабораторіи бѣлковое вещество. Но что сталось съ розовыми надеждами на искусственное полученіе этимъ путемъ жизни? Немного найдется теперь людей, продолжающихъ вѣрить въ эту химеру. То послѣдніе могикане, не желающіе сдаваться и закрывающіе глаза на современное движеніе науки, чтобы не видѣть крушенія дорогихъ иллюзій. И все еще мерещится имъ, что хоть гдѣ-то тамъ, на рубежѣ живой и мертвой природы, существо и вещество оказываются синонимами.
   Въ дѣйствительности, однако, по мѣрѣ того, какъ росла вѣра въ возможность искусственнаго полученія бѣлковаго вещества, не увеличивалась, а, напротивъ, слабѣла надежда на полученіе вмѣстѣ съ нимъ хоть искорки жизни. Параллельно съ развѣнчаніемъ нѣкогда могущественной протоплазмы блѣднѣлъ и ореолъ, которымъ, нѣсколько поспѣшно окружили было бѣлокъ. Какъ не оказалось въ дѣйствительности монеръ, т.-е. организмовъ, составленныхъ изъ одной протоплазмы, такъ не оказалось нигдѣ и протоплазмы, составленной только изъ бѣлковыхъ веществъ. Химическій анализъ одного изъ слизевиковъ (миксомицетовъ), организмовъ, стоящихъ на низшихъ ступеняхъ жизни и до сихъ поръ представляющихъ на извѣстной стадіи своего развитія одинъ изъ лучшихъ примѣровъ голой протоплазмы (правда, съ многочисленными ядрами), обнаружилъ необычайную сложность состава живой слизи; предъ нами открылась пестрая смѣсь самыхъ разнообразныхъ веществъ, между которыми бѣлковое собственно въ количественномъ отношеніи отступало на задній планъ. Въ числѣ этихъ веществъ не мало такихъ, которыя, насколько мы до сихъ поръ знаемъ, столь же неизбѣжные спутники жизни, столь же постоянныя составныя части жизненнаго субстрата, какъ и самъ бѣлокъ; всюду передъ нами не одно вещество, хотя бы и необычайно сложное, а нѣчто еще сложнѣйшее -- комбинація многихъ разнообразныхъ веществъ. Естественно должно было возникнуть сомнѣніе, имѣемъ ли мы право произвольно выхватить въ этой комбинаціи одно вещество, хотя бы и сложнѣйшее изъ всѣхъ, и приписать ему исключительно роль фактотума жизни.
   Была, однако, еще другая причина, не мало содѣйствовавшая ослабленію неумѣреннаго и односторонняго культа бѣлка. Долгое время даже ученые, поддаваясь непосредственному впечатлѣнію опыта, думали, что какъ только угаснетъ въ живомъ тѣлѣ жизнь, такъ вещество его само собою неизбѣжно подвергнется разложенію, произойдетъ гніеніе, представляющее, въ сущности, распаденіе именно бѣлковыхъ веществъ. Крайняя неустойчивость этихъ сложнѣйшихъ соединеній такимъ образомъ казалась стоящею внѣ всякихъ сомнѣній. Но съ тѣхъ поръ, какъ геній Пастора открылъ новыя сферы жизни, населивъ землю, воду и воздухъ миріадами мельчайшихъ живыхъ существъ, называемыхъ бактеріями, положеніе дѣла существенно измѣнилось. Мы знаемъ теперь, что никакого стремленія къ саморазложенію послѣ смерти даже бѣлковыя вещества организма не обнаруживаютъ, гніете же есть явленіе, вызываемое исключительно жизненною дѣятельностью бактерій; то, что казалось намъ неизбѣжнымъ послѣдствіемъ, вѣрнѣйшимъ признакомъ смерти, въ дѣйствительности свидѣтельствуетъ о жизни,-- жизни, какъ бы размѣнявшейся на мелкую монету. При обыкновенныхъ условіяхъ, только жизнь въ состояніи разрушить созданное жизнью {Конечно, это справедливо только для обыкновенныхъ, такъ сказать, нормальныхъ природныхъ условій. Само собою разумѣется, что, прибѣгнувъ, напр., къ дѣйствію высокой температуры, мы можемъ съ легкостью и безъ всякаго участія жизни разрушить созданное жизнью, чему лучшимъ доказательствомъ служить горѣніе дровъ въ печи.}. Если прежде мы недоумѣвали, какимъ образомъ жизнь удерживаетъ отъ распаденія крайне неустойчивыя, по общему мнѣнію, вещества организма, постоянно готовыя отвѣчать саморазложеніемъ на сигналъ, даваемый смертью, то теперь мы, наоборотъ, вынуждены искать объясненія тому, отчего эти вещества, сами по себѣ столь устойчивыя, въ организмѣ такъ легко подвергаются характерному для жизненнаго процесса распаденію. Одна изъ гипотезъ, пользующаяся въ настоящее время значительнымъ кредитомъ въ наукѣ, пытается выйти изъ этого затрудненія, допуская въ живыхъ тѣлахъ, сверхъ извѣстныхъ намъ, устойчивыхъ, пассивныхъ бѣлковъ, еще особый, неустойчивый активный бѣлокъ, въ которомъ, будто бы, кроется суть жизненныхъ явленій. Къ сожалѣнію и величайшей досадѣ ученыхъ, однако, этотъ самый интересный бѣлокъ рѣшительно не поддается изслѣдованію по той причинѣ, что обладаетъ, будто бы, изумительнымъ свойствомъ отъ малѣйшаго къ нему прикосновенія пытливаго ума моментально превращаться въ малоинтересный пассивный бѣлокъ; только тронулъ,-- а изъ него и духъ вонъ! Понятно, что гипотеза активнаго бѣлка такого свойства, что ее одинаково нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Разъ это таинственное вещество не можетъ быть ни извлечено, ни даже констатировано въ живомъ тѣлѣ, въ него остается только... вѣрить! Удивительно ли послѣ всего этого, что близкая перспектива искусственнаго полученія бѣлковаго вещества въ лабораторіи и связаннаго съ нимъ рѣшенія сложнѣйшей химической задачи далеко не возбуждаетъ въ сердцахъ современныхъ біологовъ прежняго восторженнаго трепета; они отлично понимаютъ или, по крайней мѣрѣ, смутно предчувствуютъ, что имъ на этомъ величайшемъ торжествѣ химіи будетъ лишь -- въ чужомъ пиру похмелье, такъ какъ съ искусственнымъ полученіемъ бѣлка вопросъ о возможности полученія живаго изъ мертваго не подвинется ни на іоту.
   Отъ химическаго состава протоплазмы перейдемъ теперь къ ея внутреннему строенію, къ ея организаціи. Почти всѣ ученые согласны между собою въ томъ, что протоплазма, несмотря на полужидкую свою консистенцію, должна имѣть опредѣленную структуру. Совершенно невѣроятно, чтобы гнѣздилище жизни имѣло характеръ аморфнаго киселя или клея, хотя бы и очень сложнаго химическаго состава. И вотъ, во всѣхъ государствахъ Европы, участвующихъ въ прогрессивномъ движеніи науки, десятки, если не сотни микроскоповъ, снабженныхъ всѣми новѣйшими ухищреніями современной оптики, сильнѣйшими увеличеніями, разными иммерзіями, анохроматами и т. п., направлены на протоплазму; Смотрятъ въ нихъ пристально и старъ, и младъ, смотрятъ самые опытные микроскописты, посѣдѣвшіе за рабочимъ столомъ, сроднившіеся съ инструментомъ и изощрившіе до нельзя глазъ; десятки, если не сотни самыхъ разнообразныхъ реактивовъ, нейтральныхъ, кислыхъ и щелочныхъ, безцвѣтныхъ и окрашенныхъ во всевозможные цвѣта, полощутъ нѣдра несчастной протоплазмы, а въ результатѣ -- невѣроятный хаосъ другъ друга исключающихъ мнѣній. "Я вижу въ слизи ниточки", говоритъ одинъ. "А я -- не отдѣльныя нити, а цѣлую связную сѣточку", поправляетъ другой. "Это не ниточки, а пластинки! Мыльная пѣна -- вотъ съ чѣмъ можно сравнить строеніе протоплазмы", утверждаетъ третій". "Вся живая слизь разлагается на отдѣльныя зернышки", учитъ четвертый. "Никакого строенія,-- заявляетъ пятый,-- а мнимыя ниточки, сѣтки или пѣна не болѣе, какъ искусственные продукты". Въ довершеніе же хаоса является физикъ и возглашаетъ: "Господа, будьте осторожны! Вы на рубежѣ видимаго даже въ микроскопъ міра, на томъ рубежѣ, гдѣ дѣйствительность и иллюзія сливаются, гдѣ нельзя довѣряться даже собственнымъ глазамъ".
   Остается еще поговорить о любопытной способности протоплазмы къ движенію. Наиболѣе авторитетные ученые открыто сознаются, что, несмотря на массу труда, потраченнаго на изученіе этого явленія, несмотря на цѣлый рядъ нерѣдко крайне остроумныхъ попытокъ подойти къ рѣшенію вопроса, причина движенія протоплазмы остается по прежнему загадочною. Правда, нѣкоторые съ торжествомъ указываютъ на искусственныхъ амёбъ, которыхъ удалось получить, растирая масло съ погашенъ, и т. п. Дѣйствительно, даже опытные микроскописты, глядя на эти маслянистыя тѣла, безпрерывно мѣняющія свои очертанія, не въ состояніи сразу отличить ихъ отъ простѣйшихъ организмовъ и, поддаваясь первому впечатлѣнію, готовы признать ихъ живыми. Рискуя, однако, возбудить негодованіе многихъ, я позволю себѣ касательно этихъ искусственныхъ амёбъ остаться при особомъ мнѣніи. Мнѣ сдается, что будущій безпристрастный историкъ науки поставитъ ихъ на одну доску... съ знаменитыми автоматами Вокансона и Дрозовъ {Вокансонъ построилъ утку, принимавшую пищу и переваривавшую ее, а затѣмъ мальчика, игравшаго на флейтѣ и совершенно правильно передвигавшаго при этомъ пальцами. Автоматъ Дроза старшаго былъ пишущій мальчикъ, а Дроза младшаго -- дѣвушка, игравшая на фортепьяно, слѣдившая глазами за движеніемъ своихъ рукъ, а по окончаніи пьесы встававшая и вѣжливо кланявшаяся публикѣ.}. Самонадѣянный восемнадцатый вѣкъ рѣшалъ задачу прямо съ сложнѣйшаго конца, пытался воспроизвести механически царя созданія, мы -- въ девятнадцатомъ -- начинаемъ скромно съ простѣйшаго и, вмѣсто искусственнаго человѣка, создаемъ искусственную амёбу. Средства, конечно, совершенно различны: тамъ -- сложнѣйшая система колесъ, ставящая въ тупикъ даже опытнаго механика, здѣсь -- простое растираніе масла съ погашенъ. Суть, однако, въ обоихъ случаяхъ та же: искусственное воспроизведеніе внѣшнихъ проявленій жизни при помощи веществъ, ничего общаго съ жизненнымъ субстратомъ неимѣющихъ, созданіе подобія жизни изъ завѣдомо мертваго матеріала. Пускай не говорятъ мнѣ, что сравненіе искусственныхъ амёбъ съ автоматами восемнадцатаго столѣтія неумѣстно или даже... обидно для науки и ученыхъ {Я уже слышалъ подобныя нареканія.}; въ одномъ-де случаѣ преслѣдуется строго научная цѣль, въ другомъ -- мы имѣемъ дѣло съ какими-то игрушками, лишенными всякаго серьезнаго значенія. Теперь, дѣйствительно, эта искусственная утка, эти музыканты-автоматы кажутся намъ пустыми игрушками и мы готовы недоумѣвать, какъ могли серьезные, высокоталантливые, быть можетъ, даже прямо геніальные люди потратить жизнь на ихъ изготовленіе, но нужно заглянуть въ исторію, чтобы узнать, такъ ли смотрѣли на нихъ въ былое время. Нѣтъ, на современниковъ эти игрушки производили глубочайшее впечатлѣніе, "homme-machine" Ляметтри, Одно изъ характернѣйшихъ грубо-матеріалистическихъ произведеній XVIII-го вѣка, въ значительной степени былъ навѣянъ автоматами Вокансона, на которыхъ авторъ ссылался съ особенною любовью, а Дрозъ старшій вмѣстѣ съ своею "игрушкою" (пишущимъ мальчикомъ), угодилъ въ тюрьму по обвиненію въ волшебствѣ, и съ трудомъ выкарабкался изъ когтей испанской инквизиціи, которая, какъ извѣстно, шутить не любила. Хороши же "игрушки"!
   Подводя итоги всему сказанному, окидывая еще разъ бѣглымъ взглядомъ любопытную полувѣковую исторію протоплазмы, мы вынуждены, хотя, быть можетъ, и съ тяжелымъ сердцемъ, сознаться, что жизненный субстратъ представляетъ для насъ по прежнему одинъ сплошной иксъ. "Obscura textura, functiones obscurissimae" {"Темно строеніе, наитемны отправленія".} сказалъ древній анатомъ о человѣческомъ мозгѣ; выраженіе это всецѣло примѣнимо и къ протоплазмѣ. Много мы о ней за это время написали, но весьма мало узнали... достовѣрнаго. По прежнему, какъ и во времена Моля, протоплазма для насъ -- азотистая, подвижная, обыкновенно мелкозернистая слизь, скрывающая въ своихъ нѣдрахъ тайну жизни. Дѣйствительные, несомнѣнные успѣхи касаются исключительно взаимныхъ соотношеній различныхъ частей клѣточки, въ особенности же познанія клѣточнаго ядра. Однако, и эти успѣхи такого свойства, что сулятъ намъ нѣчто, быть можетъ и очень важное, въ будущемъ, но въ настоящемъ представляются скорѣе неутѣшительными, такъ какъ разрушаютъ красивую, простую, построенную было нами схему. Если прежде мы недоумѣвали только на счетъ того, какъ произошла протоплазма, то теперь вынуждены спрашивать себя также, откуда взялись клѣточное ядро, пластиды, центрозомы; вмѣсто одного оборваннаго, теряющагося въ неизвѣстности конца, таковыхъ оказывается уже нѣсколько, а выяснившаяся самостоятельность этихъ различныхъ органовъ клѣточки заставляетъ насъ метаться отъ одного къ другому, отъ протоплазмы къ ядру, отъ ядра къ центрозомѣ, и спрашивать себя: да гдѣ же, наконецъ, кроется самая суть и что же является дѣйствительно носителемъ наслѣдственныхъ свойствъ организма?
   И такъ, повторяю, жизненный субстратъ остается для насъ сплошнымъ иксомъ; дальше слабаго лепета о свойствахъ бѣлковыхъ веществъ, которыми, будто бы, объясняются жизненныя явленія, мы не пошли. Нужно ли говорить, что ничего обиднаго или постыднаго для науки въ этомъ нѣтъ. Вопросъ, очевидно, необычайно сложенъ, гораздо сложнѣе, чѣмъ намъ, быть можетъ, казалось въ началѣ. Нѣтъ также ни малѣйшаго повода приходить въ отчаяніе или складывать руки. Достаточно вспомнить, что мы приступили къ изслѣдованію чуть не вчера, что между нами не мало ровесниковъ протоплазмы или даже людей, на памяти которыхъ она родилась въ качествѣ научнаго понятія. Что значить какихъ-нибудь несчастныхъ полвѣка, когда впереди не только двадцатое, но двухсотое, двухтысячное... столѣтія. Если въ чемъ можно упрекнуть большинство представителей современнаго естествознанія, то развѣ въ томъ, что на столь шаткой почвѣ они, не задумываясь, рѣшаются строить выводы, вполнѣ опредѣленные, выводы необычайной важности касательно сущности жизненныхъ явленій. Чтобы понять этотъ упрекъ, мы должны отъ жизненнаго субстрата перейти къ дѣйствующимъ въ немъ силамъ.

-----

   Почти параллельно съ развитіемъ ученія о протоплазмѣ какъ гнѣздилищѣ жизни, происходило рѣзкое, коренное измѣненіе въ нашихъ воззрѣніяхъ на природу силъ, дѣйствующихъ въ организмахъ.
   Извѣстно, какую огромную роль въ ученіи о живыхъ существахъ играла вплоть до тридцатыхъ, даже сороковыхъ годовѣ нашего столѣтія такъ-называемая "жизненная сила". Она безгранично властвовала въ растеніяхъ и животныхъ. Физика и химія, подчинившія своему господству всю мертвую природу, безусловно пассовали въ живыхъ тѣлахъ. Жизненная сила могла, наперекоръ имъ, творить даже изъ ничего, превращать одни элементы въ другіе. Характернымъ образчикомъ сумбура, господствовавшаго такъ долго въ умахъ по отношенію къ силамъ, дѣйствующимъ въ организмахъ, можетъ служить серьезно предложенный Геттингенскимъ университетомъ въ 1838 году вопросъ, заимствуются ли растеніемъ вещества его золы изъ окружающей среды или приготовляются имъ самимъ изъ воды? И это послѣ того, какъ еще въ концѣ прошлаго столѣтія былъ установленъ великій законъ вѣчности вещества и непревращаемости элементовъ!
   Однимъ изъ важнѣйшихъ оплотовъ витализма издавна служилъ оригинальный химическій составъ живыхъ тѣлъ, нахожденіе въ нихъ множества веществъ, въ мертвой природѣ совершенно не встрѣчающихся. Способность образовать такія "органическія" вещества считалась прерогативою жизненной силы. Понятенъ переполохъ, который должно было произвести искусственное полученіе одного изъ подобныхъ веществъ въ лабораторіи, безъ всякаго участія жизни; то была мочевина, созданная въ 1828 году химикомъ Вёлеромъ. За этимъ первымъ успѣхомъ быстро слѣдуютъ новые, химія побѣдоносно вторгается въ живыя тѣла, на каждомъ шагу тѣсня жизненную силу и, какъ мы уже видѣли, въ настоящее время она не останавливается даже предъ наисложнѣйшею задачею -- искусственнаго образованія бѣлковаго вещества. Съ своей стороны, физика въ сороковыхъ годахъ празднуетъ одну изъ величайшихъ своихъ побѣдъ -- устанавливается законъ сохраненія энергіи, составляющій такую же гордость XIX вѣка, какую законъ вѣчности вещества составлялъ для XVIII. Подобно тому, какъ вещество не можетъ возникнуть или исчезнуть, не можетъ возникать и исчезать въ природѣ также сила; она только преобразуется изъ одной формы энергіи въ другую. Организмы не составляютъ никакого исключенія въ этомъ отношеніи: всѣ силы, въ нихъ дѣйствующія, въ концѣ концовъ сводятся къ солнечному свѣту, поглощаемому и преобразуемому въ зеленыхъ органахъ растеній; жизненной силѣ и здѣсь нѣтъ мѣста. И такъ, и вещество, и силы въ живыхъ тѣлахъ подчинены общимъ законамъ физики и химіи. Ну, а формы, эти безконечно разнообразныя, причудливыя формы растительныхъ и животныхъ организмовъ, а эта поразительная цѣлесообразность во внѣшнемъ и внутреннемъ строеніи, и даже въ физіологическихъ отправленіяхъ, эта удивительная находчивость, умѣнье подлаживаться къ обстоятельствамъ, приспособляться къ внѣшнимъ условіямъ, неужели и это все не болѣе, какъ "хитрая" механика? Да, рѣшительно отвѣчаетъ дарвинизмъ, выдвигая свои принципы борьбы за существованіе и естественнаго подбора,-- это разнообразіе, эта цѣлесообразность выработались сами собою, роковымъ образомъ, путемъ суммированія безконечно малыхъ отклоненій въ теченіи безконечно длинной вереницы вѣковъ. Рухнулъ, казалось, послѣдній оплотъ витализма. И дѣйствительно, жизненная сила изгоняется изъ науки, какъ понятіе, не только безполезное, но положительно вредное, убаюкивавшее, будто бы, мысль физіолога и тѣмъ тормазившее долгое время правильный ходъ естествознанія. На развалинахъ погибшаго витализма водворяется строго механическій взглядъ на живыя тѣла; жизнь отнынѣ ничто иное, какъ необычайно сложная игра физическихъ и химическихъ силъ въ необычайно сложномъ субстратѣ, называемомъ протоплазмою, а организмъ не болѣе, какъ крайне сложный самодѣйствующій механизмъ.
   Пораженіе витализма казалось полнымъ, крушеніе его окончательнымъ. Но это именно только казалось. И вотъ, въ настоящее время мы присутствуемъ при зрѣлищѣ, столь же любопытномъ, сколько неожиданномъ для многихъ,-- витализмъ начинаетъ возрождаться, хотя и въ иной, обновленной формѣ. Къ этому явленію можно относиться, конечно, различно. Одни съ досадою увидятъ въ немъ понятное движеніе къ туманнымъ безплоднымъ дебрямъ блаженной памяти натуръ-философіи, признакъ регрессивнаго метаморфоза научной мысли, другіе, напротивъ, станутъ привѣтствовать его, какъ шагъ впередъ, какъ признакъ оздоровленія и окрѣпленія научнаго мышленія, умѣющаго скептически относиться къ собственнымъ увлеченіямъ. Повторяю, относиться къ возрожденію витализма можно различно, но нельзя отрицать самаго факта. Не какіе-нибудь диллетанты, а серьезные ученые рѣшаются, наперекоръ господствовавшему теченію, заговаривать снова о жизненной силѣ {У насъ въ Россія сигналъ былъ поданъ интересною вступительною рѣчью профессора Коржинскаго въ Томскомъ университетѣ подъ заглавіемъ: "Что такое жизнь?" (Томскъ, 1888.}, а тамъ, гдѣ это ненавистное механикамъ слово не произносится прямо, въ самомъ тонѣ нерѣдко чувствуется нерѣшительность, какъ бы допускающая возможность противоположнаго. Всякій, кто внимательно слѣдилъ за спеціальною литературою въ какой-либо области біологическаго знанія, въ теченіи послѣднихъ 25 лѣтъ, не могъ не замѣтить этой перемѣны общаго тона; нѣтъ прежней увѣренности, безапелляціонности, нѣтъ юношескаго задора шестидесятыхъ годовъ. Да и не въ одной наукѣ замѣтна эта перемѣна.
   И такъ, старушка жизненная сила, которую мы съ такимъ тріумфомъ хоронили, надъ которой всячески глумились, только притворилась мертвою и теперь рѣшается предъявлять какія-то права на жизнь, собираясь воспрянуть въ обновленномъ видѣ. Вмѣсто того, чтобы негодовать или ликовать по этому поводу, гораздо полезнѣе отнестись къ дѣлу возможно хладнокровнѣе, разсмотрѣть ея претензіи и постараться выяснить причины такого возрожденія витализма.
   Я уже сказалъ, что возрождается онъ въ иномъ, обновленномъ видѣ. Въ чемъ же выражается это обновленіе? Въ томъ, что неовитализмъ, какъ его уже называютъ, безусловно признаетъ господство физики и химіи въ живыхъ тѣлахъ, подчиненіе послѣднихъ силамъ мертвой природы. Только подъ этимъ условіемъ, конечно, мыслимо какое бы то ни было возрожденіе,-- прежній витализмъ, рѣшавшійся творить изъ ничего, разумѣется, погибъ безповоротно. Благодаря этой капитальной уступкѣ, неовитализмъ совершенно освобождается отъ постоянно повторявшагося упрека въ томъ, что признаніе какой-то особенной жизненной силы служитъ лишь тормазомъ для успѣховъ физіологіи. Въ подтвержденіе я позволю себѣ сослаться на слова одного изъ наиболѣе видныхъ представителей современной растительной физіологіи -- Сакса. Въ своей извѣстной исторіи ботаники, появившейся въ 1875 году, Саксъ дѣлаетъ сначала обычный упрекъ прежнему виталистическому ученію: "Какъ только встрѣчались затрудненія для физико-химическаго объясненія какого-либо процесса, такъ тотчасъ же предоставлялось жизненной силѣ непонятнымъ образомъ производить соотвѣтствующее явленіе". Но вслѣдъ затѣмъ авторъ прибавляетъ: "При этомъ рѣчь шла отнюдь не о неоднократно обсуждавшемся впослѣдствіи болѣе глубокими мыслителями вопросѣ, не дѣйствуетъ ли въ организмахъ, сверхъ общихъ силъ, которымъ подчинена нерганическая природа, еще какое-либо особое начало. Ибо тщательное изслѣдованіе именно этого вопроса должно было бы привести въ серьезнѣйшимъ попыткамъ полнаго физико-химическаго объясненія жизненныхъ явленій; а вмѣсто того, одного удобства ради, жизненную силу, считавшуюся чѣмъ-то доказаннымъ, заставляли продѣлывать разнороднѣйшія вещи, не давая себѣ труда объяснять, какими способами она ихъ производитъ; допущеніе жизненной силы разсматривалось не какъ подшпоривающая изслѣдованіе гипотеза, а какъ привидѣніе, устраняющее всякую работу мысли".
   И такъ, гипотеза особой жизненной силы не создаетъ ни малѣйшей опасности для поступательнаго движенія науки и даже, наоборотъ, можетъ играть роль возбуждающаго стимула. Интересъ несравненно жгучѣе, когда идетъ борьба двухъ противоположныхъ принциповъ, чѣмъ когда все сводится къ дальнѣйшему развитію одного окончательно восторжествовавшаго, всѣми безусловно признаваемаго принципа. Не могу не замѣтить при этомъ въ скобкахъ, что едва ли общепринятый, повторяемый и Саксомъ упрекъ старому витализму, будто онъ служилъ тормазомъ для научнаго изслѣдованія, безусловно вѣренъ; мнѣ кажется, что въ несомнѣнномъ застоѣ растительной физіологіи въ первой половинѣ нашего столѣтія витализмъ былъ виновенъ лишь въ такой же мѣрѣ, какъ Аристотель въ безплодіи средневѣковой науки, занимавшейся его комментированіемъ. Замѣчательные опыты Гельса, Ингенгуза и Соссюра, относящіеся къ XVII и XVIII столѣтіямъ, достаточно ясно указывали на полнѣйшую возможность физико-химическаго изслѣдованія жизненныхъ явленій, если же эти примѣры затѣмъ оставались долго безъ подражанія, то обвинять въ этомъ витализмъ едва ли справедливо,-- умы были направлены въ другую сторону. Часто говорятъ далѣе, въ видѣ упрека, что жизненная сила всегда являлась лишь убѣжищемъ нашего незнанія. Это, разумѣется, справедливо, но не менѣе справедливо и то, что подобное убѣжище имѣется и у современнаго естествознанія. Въ самомъ дѣлѣ, что такое въ настоящее время протоплазма, какъ не -- складочное мѣсто нашего незнанія! Прежде, чуть что непонятное, говорили,-- это объясняется жизненною силою, теперь же въ подобныхъ случаяхъ принято говорить: это объясняется свойствами протоплазмы. Нужды нѣтъ, что эта протоплазма, какъ мы видѣли, иксъ; тѣмъ лучше даже, тѣмъ легче мысленно надѣлять ее такими или иными свойствами, смотря по требованіямъ механической теоріи. Могутъ сказать -- разница огромная: тамъ какая-то, быть можетъ, даже не существующая жизненная сила, понятіе совершенно отвлеченное, здѣсь же нѣчто, хотя и мало извѣстное, но вполнѣ реальное -- протоплазма. Протоплазма-то, конечно, реальна, да дѣло не въ ней, а въ ея свойствахъ, которыя столь же проблематичны, какъ и жизненная сила. Гипербола и тамъ, и здѣсь. Вотъ почему въ замѣнѣ прежней жизненной силы гипотетическими свойствами протоплазмы едва ли можно видѣть существенный успѣхъ науки. Недаромъ ореолъ жизненной силы сталъ быстро блекнуть именно съ развитіемъ ученія о протоплазмѣ, какъ жизненномъ субстратѣ; это ученіе дало возможность замѣнить прежній способъ выраженія другимъ quasi болѣе научнымъ.
   Механическое воззрѣніе на организмы, отрицающее существованіе въ нихъ какой-либо особой жизненной силы, выставляется обыкновенно какъ продуктъ современнаго естествознанія. Въ дѣйствительности, однако, это столь же несправедливо, какъ и другое, еще чаще высказываемое положеніе, будто естествознаніе дало намъ атомистическую теорію. На самомъ дѣлѣ мы въ обоихъ случаяхъ имѣемъ предъ собою дары философіи, той самой философіи, къ которой съ такимъ нескрываемымъ и незаслуженнымъ пренебреженіемъ относится, къ величайшему сожалѣнію, большинство современныхъ естествоиспытателей. Достаточно заглянуть въ исторію философіи, чтобы видѣть, какъ слабо механическое воззрѣніе на живыя тѣла связано съ фактическими о нихъ свѣдѣніями. Не говоря даже о грубомъ произведеніи XVIII вѣка -- homme-machine Ляметтри, мы уже въ XVII столѣтіи встрѣчаемъ этотъ взглядъ высказаннымъ совершенно опредѣленно Декартомъ; и это въ то время, когда не только не было и помину ни о какой протоплазмѣ, но даже ничего не знали о клѣтчатомъ строеніи организмовъ, когда еще не существовали въ сознаніи человѣка, или, по крайней мѣрѣ, не были прочно установлены основные законы вѣчности вещества и сохраненія энергіи.
   Но, можетъ быть, то, что высказывалось нѣкогда философами въ видѣ простой догадки, современному естествознанію удалось превратить въ прочно установленный, незыблемый фактъ? Изложенная выше исторія протоплазмы можетъ отчасти служить отвѣтомъ на этотъ вопросъ и отвѣтомъ, конечно, не въ положительномъ смыслѣ; основа жизни для насъ по прежнему -- terra incognita.
   Ни одинъ естествоиспытатель не сомнѣвается, конечно, въ томъ, что человѣкъ, хотя бы это былъ самъ геніальный Ньютонъ, сброшенный съ колокольни, полетитъ внизъ совершенно на подобіе бездушной гири Атвудовой машины. Никто не сомнѣвается въ томъ, что благородная кровь Ньютона текла въ его жилахъ совершенно согласно съ законами гидродинамики, какъ въ каучуковыхъ трубкахъ. Всѣ мы убѣждены, что фосфоръ въ мозгу геніальнаго человѣка, тотъ самый фосфоръ, безъ котораго (по знаменитому изреченію Молешотта, приводившему въ трепетъ восторга столько незрѣлыхъ россійскихъ мозговъ {Сознаюсь откровенно, что и мой не составлялъ въ этомъ отношеніи исключенія.}) нѣтъ мысли, рѣшительно ничѣмъ не отличается отъ фосфора любой спичечной головки. Если мы, на основаніи подобныхъ данныхъ, выводимъ заключеніе: слѣдовательно, даже геніальный Ньютонъ подчиненъ дѣйствію физическихъ и химическихъ, или вообще механическихъ силъ мертвой природы, мы, разумѣется, абсолютно правы, сбить насъ съ этой позиціи невозможно, а она открываетъ намъ обширнѣйшее, необозримое поле для опытнаго изслѣдованія; но если мы, совершая логическій скачокъ, дѣлаемъ выводъ: значитъ все, происходящее въ Ньютонѣ, вплоть до блестящихъ проявленій его генія, не болѣе, какъ сложная игра физики и химіи, а самъ Ньютонъ не болѣе, какъ сложнѣйшій автоматъ, то не рискуемъ ли мы очутиться на узкой точкѣ зрѣнія того лакея, для котораго, согласно французской поговоркѣ, не существуетъ великаго человѣка, не существуетъ потому, что онъ видитъ ежедневно лишь простѣйшія будничныя отправленія его жизни.
   Представители чисто механическаго воззрѣнія на жизнь обыкновенно отвѣчаютъ на подобный упрекъ такимъ образомъ. Конечно, мы не доказали и не можемъ доказать неопровержимо, что рѣшительно все въ организмахъ, вплоть до сложнѣйшихъ явленій психической жизни, объясняется, исходя изъ законовъ физики и химіи, но мы ни минуты не сомнѣваемся въ томъ, что это удастся въ будущемъ. Порукою служить намъ вся исторія нашей біологической науки, которая до сихъ поръ представляла лишь сплошной рядъ пораженій витализма; чѣмъ болѣе развивалась физіологія, тѣмъ болѣе удавалось сводить къ физикѣ и химіи такія явленія, которыя приписывались прежде вмѣшательству таинственной жизненной силы. Мнѣ кажется, однако, вполнѣ возможнымъ, вмѣстѣ съ Бунге {Bunge, G. Vitalismus und Mechanismus. Leipzig. Авторъ былъ одно время профессоромъ физіологической химіи въ Дерптѣ, а потомъ въ Базелѣ.}, защищать то положеніе, что исторія физіологіи учить насъ прямо противоположному. "Чѣмъ обстоятельнѣе, разностороннее, основательнѣе мы изучаемъ жизненныя явленія,-- говорить Бунге,-- тѣмъ болѣе мы убѣждаемся, что процессы, которые мы уже полагали возможнымъ объяснять физически и химически, въ дѣйствительности несравненно сложнѣе и пока еще рѣшительно не поддаются механическому объясненію". Не останавливаясь на примѣрахъ, приводимыхъ авторомъ изъ области животной физіологіи, я ограничусь таковыми изъ болѣе знакомой мнѣ -- растительной. Когда открыты были явленія діосмоза, казалось, что вопросъ о поглощеніи веществъ организмомъ становится достояніемъ физики. Но съ дальнѣйшимъ движеніемъ науки все болѣе выяснялось, насколько мало пищи доставляютъ физіологіи опытныя данныя въ этой области, добытыя физиками. Едва успѣло вещество пройти сквозь оболочку клѣточки, какъ его встрѣчаетъ живая протоплазма и говоритъ: стой, вещество, ты двигалось согласно простымъ физическимъ законамъ, теперь подчинись моей власти, теперь я, жизнь, буду рѣшать, пустить ли тебя въ свои нѣдра. Выдвигается такимъ образомъ на сцену неизвѣстная намъ организація живой протоплазмы и вопросъ запутывается до того, что мы меньше прежняго понимаемъ, какъ въ самомъ дѣлѣ проникаютъ различныя вещества въ живое тѣло растенія. Другой примѣръ -- поднятіе сока по стеблю. Ужъ это ли не чисто физическій процессъ? И что же! Несмотря на то, что онъ изучается уже съ XVII-го столѣтія, что занимались имъ не только физіологи, но и присяжные физики, мы въ концѣ-концовъ увидали себя вынужденными и здѣсь прибѣгнуть къ помощи живыхъ клѣточекъ, т.-е. обратиться за содѣйствіемъ все къ той же протоплазмѣ. Если уже въ этихъ и сходныхъ съ ними вопросахъ такъ-называемой физической физіологіи, гдѣ по всѣмъ даннымъ скорѣе всего можно было ожидать полнаго господства физики, послѣднее слово тѣмъ не менѣе остается за таинственною протоплазмою, то что же сказать о той наиболѣе типичной области жизненныхъ явленій, которыя принято теперь называть явленіями раздражимости? Здѣсь эта протоплазма съ ея непонятными намъ свойствами царствуетъ безраздѣльно, физика же въ настоящее время играетъ самую жалкую роль. Правда, мы изслѣдуемъ эту область обычными физическими пріемами, но отвѣты, даваемые намъ организмомъ, до того странны, что кажутся какимъ-то издѣвательствомъ, насмѣшкою надъ физикою. "Я поступаю такъ, какъ нужно, какъ лучше для организма при данныхъ условіяхъ, я сообразуюсь съ обстоятельствами, преслѣдую цѣль, не стѣсняясь въ выборѣ средствъ", вотъ что какъ бы говоритъ намъ организмъ въ отвѣть на физическія пытки, которымъ мы его подвергаемъ. Механики, правда, не унываютъ и здѣсь. Создавъ понятіе о раздражимости, они какъ бы разрѣшили протоплазмѣ дѣлать все, что ей угодно, не прегрѣшая противъ физики. Тамъ, гдѣ нельзя представить строгихъ доказательствъ, тамъ нерѣдко вывозитъ сравненіе. И вотъ, организмы сравниваются съ нашими паровозами и другими механизмами. Какъ въ паровозѣ достаточно ничтожнаго усилія руки, чтобы привести въ движеніе цѣлый поѣздъ, такъ и въ живыхъ тѣлахъ ничтожная причина можетъ вызывать огромныя послѣдствія, какъ бы противорѣча закону сохраненія энергіи. Какъ одно и то же легкое давленіе руки то останавливаетъ паровозъ, то сообщаетъ ему задній ходъ, такъ и въ организмахъ одна и та же внѣшняя сила можетъ въ данномъ органѣ вызывать, смотря по обстоятельствамъ, прямо противоположное дѣйствіе или же не производивъ никакого впечатлѣнія. На этихъ и подобныхъ сравненіяхъ построено все ученіе о такъ-называемой раздражимости. Очевидно, что при такой постановкѣ вопроса онъ уже заранѣе предрѣшенъ въ желательномъ смыслѣ: что бы ни произошло въ организмѣ, какъ бы неожиданно, своеобразно ни отвѣтилъ онъ на нашъ экспериментальный запросъ, мы все будемъ повторять свое: ну да, такъ и есть машина! Клапанъ закрыть, клапанъ открылся, рукоятка повернута въ противоположную сторону! Я невольно спрашиваю себя иногда, какими способами жизненная сила, допустивъ на минуту реальное ея существованіе, могла бы обнаружить свое присутствіе въ живомъ тѣлѣ, открыться намъ, еслибъ даже страстно этого пожелала. Положительно, ей отрѣзаны всякіе для этого пути; кажется, начни она даже кричать намъ изъ душныхъ клѣточекъ -- я здѣсь! мы только вспомнимъ фонографъ и увидимъ въ этомъ лишь новый любопытный случай раздражимости протоплазмы. Сравненіе съ искусственными механизмами, избавляя механика отъ необходимости доказывать, имѣетъ, однако, и свою невыгодную сторону. Убѣжденный виталистъ можетъ не только упорно повторять: comparaison n'est pas raison (сравненіе не доказательство), но онъ можетъ ухватиться за предложенное сравненіе и сказать: я съ удовольствіемъ принимаю его. Всякій механизмъ, помимо вещества и сложнаго строенія, помимо физической силы, приводящей его въ дѣйствіе, является воплощеніемъ мысли создавшаго его человѣка, требуетъ руководства, исправленія. То, что строить механизмъ организма, что управляетъ его дѣйствіемъ, открывая или закрывая, смотря но надобности, тѣ или другіе изъ его клапановъ, то, что безпрерывно исправляетъ неизбѣжныя поврежденія его, это и есть жизненная сила. Какъ механикъ, строя свою машину, не въ состояніи создать ни единаго атома, ни малѣйшей крупицы силы, не можетъ нарушить ни единаго изъ законовъ природы и тѣмъ не менѣе достигаетъ сознательно намѣченной имъ цѣли, также точно и организмы оказываются безусловно подчиненными законамъ вѣчности вещества и сохраненія энергіи, что не исключаетъ, однако, существованія въ нихъ особаго зиждительнаго начала, сознательно или безсознательно, но разумно пользующагося веществомъ и силами мертвой природы, направляя ихъ дѣйствіе къ извѣстной цѣли -- построенію и сохраненію организма.
   Разсмотрѣніе отвѣта механиковъ завело бы насъ слишкомъ далеко, повлекло бы за собою критику дарвинизма, такъ какъ именно принципы послѣдняго и выдвигаются какъ нѣчто, исключающее всякую необходимость въ особомъ зиждительномъ началѣ въ живыхъ тѣлахъ. Покинемъ лучше эту крайне интересную, но еще мало разработанную область явленій раздражимости, и посмотримъ, не доставилъ ли самый ходъ естествознанія въ текущемъ столѣтіи какого-либо оружія виталистамъ. Да, такое оружіе, такой козырь въ рукахъ ихъ несомнѣнно имѣется. Я разумѣю вопросъ о происхожденіи жизни. Если бы наукѣ удалось неопровержимымъ образомъ доказать возможность зарожденія хотя бы наипростѣйшаго живаго существа изъ бездушныхъ веществъ мертвой природы, еслибъ ей удалось уничтожить грань, отдѣляющую въ природѣ живое отъ мертваго, подобно тому, какъ она блестяще стерла границы, раздѣлявшія нѣкогда растительное и животное царства, то пошатнулся бы одинъ изъ важнѣйшихъ оплотовъ витализма. А между тѣмъ представители механическаго воззрѣнія вынуждены сами сознаться, что "вся исторія попытокъ открыть самозарожденіе организмовъ была только рядомъ болѣе и болѣе рѣшительныхъ пораженій" {Тимирязевъ. Историческій методъ въ біологіи. "Русская Мысль", 1892, кн. 10, стр. 148.}. Древніе, какъ извѣстно, въ этомъ отношеніи не стѣснялись, допуская самозарожденіе даже такихъ сложно построенныхъ живыхъ существъ, какъ угри, змѣи или мыши. Мало-по-малу, однако, сфера дѣйствія самозарожденія все съуживалась, а организмы, способные, будто бы, слагаться изъ веществъ мертвой природы, все болѣе и болѣе упрощались, становились все мельче и мельче. Въ XVII столѣтіи, послѣ опытовъ итальянскаго ученаго Реди, перестали зарождаться сами собою мухи изъ гніющаго мяса, въ XVIII столѣтіи та же участь постигла микроскопическихъ инфузорій въ настояхъ; и онѣ, благодаря другому итальянцу -- Спаланцани, получили родителей; наконецъ, уже въ нашемъ вѣкѣ, послѣ блестящихъ опытовъ Пастёра, угасла всякая надежда на возможность самозарожденія даже мельчайшихъ живыхъ существъ -- бактерій. Такимъ образомъ наука все рѣшительнѣе и громче возглашала: живое порождается только живымъ. Я не стану останавливаться подробнѣе на поучительной исторіи ученія о самозарожденіи организмовъ; она достаточно извѣстна и неоднократно излагалась и въ русской литературѣ {См., напр., недавнюю рѣчь профессора Вл. Бѣляева "О первичномъ зарожденіи". Варшава. 1893.}, но не могу не отмѣтить любопытнаго недоразумѣнія, которымъ сопровождался заключительный актъ этой научной драмы. Когда велся знаменитый споръ Пастёра съ гетерогенистами, т.-е. сторонниками самозарожденія, симпатіи всего нашего либеральнаго лагеря, съ покойнымъ Писаревымъ во главѣ, были рѣшительно на сторонѣ Пастёра, а Пуше, Жоли и вообще компанію гетерогенистевъ громили ретроградами, обскурантами и т. п. Вотъ уже истинно "своя своихъ не познаша!" Спохватились тогда, когда уже было поздно, когда яма подъ ногами механиковъ была вырыта и неумолимый скальпель точной науки создалъ зіяющую пропасть между живою и мертвою природою. "Живое изъ мертваго не выводится", -- этими роковыми словами встрѣтило опытное знаніе геніальную механическую гипотезу Дарвина при самомъ рожденіи ея на свѣтъ. Грандіозное зданіе дарвинизма пришлось строить на фантастическомъ фундаментѣ. Въ фантазіяхъ недостатка не было. Одни высказывали и продолжаютъ высказывать убѣжденіе, что самозарожденіе происходитъ и теперь, но намъ не удалось пока уловить условія, при которыхъ оно осуществляется, или мы еще не знаемъ организмовъ, обладающихъ этою способностью. Что же изъ того, что бактеріи не могутъ возникать самопроизвольно? Бактеріи только мельчайшія изъ извѣстныхъ намъ микроскопическихъ существъ, но кто же поручится, что нѣтъ въ природѣ существъ, сравнительно съ которыми ничтожная бактерія является слономъ, существъ, неуловимыхъ никакими микроскопами? Быть можетъ, эти-то незримыя существа и возникаютъ безпрерывно сами собою? Вопросъ переносится такимъ образомъ въ невидимый міръ. Другіе находятъ, что мелкость, наоборотъ, указываетъ уже на извѣстную высоту организаціи, несовмѣстимую съ понятіемъ о самозарожденіи; ужъ если возникнетъ что-либо живое изъ мертваго, то скорѣе нѣчто массивное, но безформенное, вродѣ, напр., Геккелевскаго батибія. Большинство ученыхъ, однако, признаетъ, что въ настоящую эпоху самозарожденія болѣе нѣтъ, но допускаютъ его въ отдаленномъ прошломъ,-- тогда условія на землѣ были совершенно иныя и невозможное теперь могло нѣкогда происходить съ легкостью. Есть и такіе, которые считаютъ возможнымъ не зарожденіе жизни на нашей землѣ, но случайное занесеніе ея съ другой планеты вмѣстѣ съ метеорными камнями {На мой взглядъ гипотеза возникновенія жизни тѣмъ или другимъ путемъ лишь въ отдаленнѣйшую эпоху создаетъ теоріи эволюціи непреодолимыя затрудненія, вслѣдствіе одновременнаго существованія на землѣ организмовъ, съ одной стороны крайне простыхъ, вродѣ бактерій, съ другой -- необычайно сложныхъ, вродѣ позвоночныхъ животныхъ.}, а такъ какъ этимъ путемъ вопросъ по существу не рѣшается, а только переносится съ одной точки вселенной на другую, то допускаютъ, наравнѣ съ вѣчностью вещества, и вѣчность жизни, кочующей по мірозданію, нигдѣ не зажигающейся вновь, но распускающейся изъ случайно занесенныхъ зачатковъ всюду, гдѣ встрѣчаются благопріятныя для жизни условія. Наконецъ, есть даже смѣлые мечтатели, своего рода огнепоклонники, полагающіе, что живая природа предшествовала мертвой и что прототипомъ живаго существа можетъ считаться огонь, тотъ самый огонь, который, какъ всякій знаетъ, вѣрнѣйшимъ образомъ разрушаетъ все живое. Цѣлый рядъ фантазій, взаимно другъ друга исключающихъ.
   Наиболѣе рѣзкимъ выраженіемъ глубокой розни между живыми и мертвыми тѣлами природы, создаваемой положеніемъ "живое получается лишь изъ живаго", можетъ, служить новѣйшая теорія элементарнаго строенія организмовъ, предложенная вѣнскимъ физіологомъ Визнеромъ. Я далекъ отъ того, чтобы придавать ей какое-либо абсолютное значеніе, готовъ даже согласиться съ ея критиками, находящими, что она ничего, въ сущности, не объясняетъ, но я считаю теорію Визнера весьма замѣчательною но послѣдовательности и... безнадежности, если можно такъ выразиться. Авторъ, конечно, пришелъ бы въ ужасъ, еслибъ кто-либо причислилъ его къ виталистамъ. Боже сохрани! Въ своей "Біологія растеній" онъ достаточно ясно подчеркнулъ, что ни въ какую жизненную силу не вѣритъ. И тѣмъ не менѣе ни одинъ виталистъ не могъ бы ярче освѣтить бездну, отдѣляющую живое отъ мертваго. Между тѣмъ какъ мертвыя тѣла сложены изъ атомовъ, связанныхъ въ химическія частицы, протоплазма живыхъ тѣлъ слагается изъ элементарныхъ частицъ, называемыхъ Визнеромъ плазомами, и каждая изъ нихъ уже надѣлена всѣми основными свойствами организмовъ: преемственностью, способностью ассимилировать, расти и размножаться. Другими словами: это значитъ, что не только живое тѣло не можетъ быть получено иначе, какъ изъ живаго же, но и всѣ основныя жизненныя свойства, не выводятся изъ элементарныхъ свойствъ мертвыхъ тѣлъ. И дѣйствительно, даже механикъ долженъ сознаться, что ни одно изъ основныхъ понятій, съ которыми мы работаемъ, изучая организмы, ни ассимиляція, ни ростъ, ни размноженіе, не говоря уже о наслѣдственности, не только незнакомы физику и химику, но и не могутъ быть сведены въ настоящее время къ механическимъ явленіямъ, наблюдаемымъ въ мертвой природѣ.
   Безъ сомнѣнія, ни одно изъ явленій органической жизни не представляетъ механику такихъ необычайныхъ трудностей, какъ индивидуальное развитіе организма и связанная съ нимъ наслѣдственность. Изъ яйца съ его, повидимому, совершенно однородною протоплазмою, при совершенно постоянныхъ внѣшнихъ условіяхъ, въ силу какихъ-то неуловимыхъ внутреннихъ причинъ, шагъ за шагомъ возводится сложнѣйшее зданіе организма. Если я могу понять готовый глазъ въ качествѣ сложнаго физическаго прибора, если я могу прослѣдить постепенное усложненіе его въ цѣпи животныхъ организмовъ, начиная съ простаго пигментнаго пятнышка, то я рѣшительно безсиленъ даже представить себѣ механизмъ развитія этого изумительнаго инструмента. Тутъ никакое воззваніе къ исторіи, никакія тысячелѣтія или милліарды лѣтъ не приносятъ дѣлу механики существенной пользы. Тутъ остается только вѣрить, вѣрить и вѣрить, что и это тоже механика, механика до того "хитрая", что прямо граничитъ съ чудомъ. А между тѣмъ грандіозная попытка механическаго объясненія цѣлесообразности въ органическомъ мірѣ, извѣстная подъ именемъ дарвинизма, зиждется на явленій наслѣдственности, явленіи хотя и несомнѣнномъ, реальномъ, но не поддающемся, до сихъ поръ по крайней мѣрѣ, механическому объясненію. Въ сущности, положеніе вещей въ органической природѣ таково. Передъ нами двѣ исторіи. Одна изъ нихъ, вопреки общему положенію, будто "исторія никогда не повторяется", разъигрывается предъ нами ежедневно, ежечасно, а потому, казалось бы, вполнѣ доступна экспериментальному, а не только описательному изслѣдованію, которое даетъ намъ современная эмбріологія; это -- индивидуальное развитіе организма изъ яйпа или вообще отдѣльной клѣточки. Другая исторія, растянувшаяся на необозримую вереницу вѣковъ, оставившая намъ лишь косвенныя улики своего теченія, а потому доступная лишь гипотетическому объясненію; это -- исторія развитія жизни на землѣ. Казалось бы, что для объясненія гипотетическаго, неподдающагося экспериментальному изученію, слѣдовало бы обратиться къ реальному, доступному; мы же поступаемъ какъ разъ наоборотъ и несомнѣнную, ежедневно протекающую у насъ на глазахъ исторію, подъ предлогомъ, что она плодъ прошедшаго, пытаемся объяснять, исходя изъ туманной и невоскресимой исторіи земли. Для сравнительной морфологіи, для опредѣленія взаимнаго родства формъ такой пріемъ еще можетъ быть полезенъ, но для механики онъ не даетъ ничего и равносиленъ отказу отъ механическаго объясненія, сознанію въ полномъ безсиліи. Кто же усомнится въ томъ, что дѣйствительная механическая причина послѣдовательныхъ измѣненій, сопровождающихъ развитіе цыпленка изъ яйца, должна заключаться въ реальномъ яйцѣ, а не въ миѳической до-Адамовой исторіи курицы.
   Разумѣется, я далекъ отъ мысли считать, на основаніи всего вышеизложеннаго, хоть сколько-нибудь доказаннымъ существованіе въ живыхъ тѣлахъ особаго жизненнаго начала, не выводимаго изъ извѣстныхъ намъ въ мертвой природѣ формъ энергіи, такъ сказать, несоизмѣримаго съ ея механическими силами, но я желалъ бы вынудить, въ свою очередь, и у механика сознаніе, что онъ не въ состояніи опровергнуть существованіе жизненной силы, что его воззрѣніе на организмъ какъ на очень сложный механизмъ, его утвержденіе, будто жизнь не болѣе, какъ игра физико-химическихъ силъ въ протоплазмѣ, не оправдывается современнымъ состояніемъ фактическихъ нашихъ свѣдѣній о живыхъ тѣлахъ, не есть, другими словами, строгій выводъ точнаго знанія, а лишь догматъ вѣры большинства современныхъ естествоиспытателей. Матеріальная основа жизни -- протоплазма -- до сихъ поръ нѣчто совершенно загадочное, живое изъ мертваго получено быть не можетъ, ни одно изъ основныхъ свойствъ живыхъ тѣлъ, какъ ассимиляція, ростъ, раздражимость, размноженіе, механически пока не объяснены, а предъ исторіею развитія организма пассуеть не только механика, но и самое воображеніе. Неужели все это матеріалъ, способный вселить увѣренность въ окончательномъ торжествѣ механическаго принципа? И неужели механизмъ, самъ собою управляющій, самъ себя исправляющій, а, главное, самъ себя строющій, есть нѣчто само собою разумѣющееся?
   Въ дѣйствительности прочно установленнымъ въ настоящее время является только законъ подчиненія живыхъ тѣлъ физическимъ и химическимъ силамъ мертвой природы и, въ сущности, для дальнѣйшаго прогресса науки ничего другаго и не требуется. Еслиже мы, не довольствуясь этимъ, начинаемъ утверждать, будто въ организмахъ дѣйствуютъ только эти силы, или, наоборотъ, признаемъ въ нихъ существованіе особой жизненной силы, мы въ обоихъ случаяхъ изъ области знанія переходимъ въ область вѣры. Доводы за и противъ каждаго изъ этихъ двухъ воззрѣній могутъ казаться однимъ болѣе, другимъ менѣе убѣдительными, смотря по личному настроенію и въ зависимости отъ настроенія эпохи. Возможно, что въ будущемъ механическій принципъ восторжествуетъ окончательно, что живое будетъ выведено изъ мертваго и даже исторія развитія организма станетъ намъ механически вполнѣ понятною. Роли пророка я на себя брать не хочу. Во всякомъ случаѣ это торжество механики, если ему вообще суждено осуществиться, въ чемъ я глубоко сомнѣваюсь, наступитъ еще не скоро, а до тѣхъ поръ механики и виталисты будутъ еще долго гулять по великому саду природы, повторяя одни: "я нигдѣ не вижу жизненной силы", другіе -- "я вижу ее вездѣ". Будутъ, вѣроятно, смѣняться и эпохи, то болѣе, то менѣе благопріятныя каждой изъ этихъ доктринъ. Въ современномъ возрожденіи витализма я склоненъ видѣть здоровый протестъ противъ крайностей матеріализма шестидесятыхъ годовъ, матеріализма, который, въ свою очередь, можно разсматривать какъ реакцію противъ необузданнаго своеволія натуръ-философіи.
   Будемъ же вѣрить, сообразно съ личными склонностями, одни -- въ химико-физическія свойства протоплазмы, которыми объясняются всѣ жизненныя явленія вплоть до генія Ньютона, другіе -- въ существованіе въ живыхъ тѣлахъ особаго начала, не выводимаго изъ силъ мертвой природы, но не будемъ, какъ тѣ, такъ и другіе, смѣшивать областей точнаго знанія и вѣры, не будемъ упрекать другъ друга въ невольномъ, а тѣмъ болѣе въ сознательномъ ослѣпленіи, а, главное, не станемъ смущать юные умы, въ большинствѣ случаевъ приходящіе лишь въ кратковременное соприкосновеніе съ естествознаніемъ въ нашихъ аудиторіяхъ, выдавая за незыблемо установленный, будто-бы, наукою фактъ то, что въ дѣйствительности составляетъ лишь догматъ вѣры современныхъ естествоиспытателей; вмѣсто того, чтобы утверждать съ увѣренностью, что организмъ есть механизмъ, а жизнь -- физико-химическое явленіе, разъигрывающееся въ протоплазмѣ, скажемъ скромно, что живыя тѣла подчинены дѣйствію механическихъ силъ мертвой природы, но жизнь, по прежнему, остается для насъ величайшею изъ тайнъ. Удастся ли наукѣ когда-нибудь сломать всѣ печати, скрывающія эту тайну отъ пытливаго ума человѣка, покажетъ лишь отдаленное будущее, нашъ же догорающій ХІХ-й вѣкъ осѣкся, вскрывая одну изъ этихъ печатей, осѣкся на вопросѣ о происхожденіи жизни.

"Міръ Божій", No 5, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru