Бородин-Нечунаев Кондратий Егорович
В гостях у донбассцев

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ГЛАВПОЛИТПРОСВЕТ

К. БОРОДИН
(К. НЕЧУНАЕВ)

В ГОСТЯХ У ДОНБАССЦЕВ

ЗАПИСКИ ИЗБАЧА-КРЕСТЬЯНИНА

ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРЕДИСЛОВИЕМ

Р. АКУЛЬШИНА
7 ФОТОГРАФИЙ В ТЕКСТЕ

ДОЛОЙ НЕГРАМОТНОСТЬ
МОСКВА 1927 ЛЕНИНГРАД

   

СОДЕРЖАНИЕ

   Предисловие
   Степи донецкие
   Кроторойники
   "Новая Смолянка"
   Спуск в шахту
   Забой
   В шахте
   Опасности
   Девять
   Газы
   Забойщик
   Врубовая машина
   Рабфаковец
   Что делать
   Рабочее жилье
   Коксовые печи
   Ночью
   Химический завод
   Спасательная станция
   Клуб
   На спектакле
   У брошенной шахты
   Забытый рудник
   Пласты угля
   За режим экономии
   Сталинский завод
   Работа завода
   Цеха
   Подвесная дорога
   Домны
   Работа на мартенах
   Рельсопрокатный цех
   "Мертвый" автомат
   Магнитный кран
   Культработа
   Новый рабочий поселок
   Рабочие постройки капиталистов
   Собачники
   Смычка
   Новое в смычке
   Семейный вечер
   Заключение
   

Предисловие

   "то вторая книжка тов. Бородина -- продолжение первой: "У ленинградских и московских рабочих".
   В подробном и длинном предисловии книжка не нуждается. Ее необходимость очевидна. Крестьяне хотят знать правду о жизни рабочих. И эта правда, сказанная крестьянином, а не. навязанная досужими писаками, будет впитана в сознание деревни, как воздух в легкие.
   Мне много раз приходилось беседовать по деревням о рабочем и крестьянине. Это самый больной деревенский вопрос, несмотря на то, что лозунг смычки осуществляется уже не один год и Республика наша -- рабоче-крестьянская.
   Что слышит от крестьян всякий приезжающий из города в деревню?
   -- "Рабочие блаженствуют, а крестьяне страдают".
   О том, как волновали эти разговоры т. Бородина, он подробно говорит в первой книжке. Они не давали ему покоя. И вот он решается на трудное дело: без всяких средств отправляется в длинное путешествие по рабочим местам Советской Республики.
   Рабочие всюду встречают его. как дорогого гостя, рассказывают о своей жизни, показывают свою работу.
   Не легка работа на фабриках и заводах.
   Еще труднее она в подземельи, в шахтах.
   Откровенно и просто пишет тов. Бородин о том, что видел, и можно быть уверенным, что на эту книжечку, как и на первую, горячо откликнутся массы глухих деревень.

Р. Акульшин.

   

Дорогим товарищам-избачам
посвящает Автор

Степи донецкие

   Широким холстом развернулись донецкие степи. Скургузились, как старые овчины.
   Будто на старости лет лицо земли морщины избороздили. Слезятся морщины весенними ручьями, умываются недолговечными, шумными степными речками, а летом пересохнут -- синице напиться негде. Хорошо,-- в прудах воду берегут, а то бы беда.
   Когда-то степи зелеными коврами ковылей одевались, искрами разноцветными сверкали цветы на зеленом океане трав. В далекую старину приволье лугов манило орды кочевников. Паслись в долинах несчетные табуны скота.
   По разломам, водоразделам, степей пролегали дороги древних народов.
   Полчища хозар, печенегов и половцев черными саранчевыми тучами двигались на запад и север.
   В жестоких схватках диких орд с предками -- славянами -- алой кровью обливались зеленые просторы, сабли звенели, жужжали стрелы.
   Знаменитая битва на Калке (Кальмиус) с татарами 700 лет назад разыгралась на этих полях.
   Поросла быльем старина. Только грустные могильные курганы остались. То выстроившись в ряд, то столпившись, как стадо овец, молчаливо говорят они о прошлом.
   Напоминают о былых схватках храбрых витязей и славных богатырей.
   Понастроены заводы на костях былинных героев, шахты нарыты кругом.
   Говорят рабочие:
   -- В Донбассе, брат, вся земля на подпорках подрыта и стойками подперта.
   Сверху вниз, снизу вверх снует рабочий, копошится под землей в поисках огненного корма для городов, фабрик и заводов.
   Как живет здесь рабочий, как и в каких условиях работает над добычей "черного золота", узнаем сейчас.
   

Кроторойники

   Свисток. Семафор. Станция. Приехали. Вот и сердце Донбасса -- Сталино.

0x01 graphic

   Город плачущих домн, где слезинки -- металл расплавленный. Трубы и трубы кругом, как после пожара в тайге, обнаженные стволы дерев. Дымятся верхушки стволов. Облаками гари, черной пеленой окутывает дым небо и землю. Багрово-красным, неподвижным кажется за дымовыми тучами солнце.
   Паутины проволоки протянулись от одних стволов к другим. Скована земля стальными нитями железных дорог.
   Налево поезд, черной змеей, извиваясь, шипит и ползет куда-то. Неустанные гонцы-автомобили бегут степями, по шоссейным дорогам. Тут и там, выше труб, выше каменных стволов, лезут высоченные сопки -- пирамиды. Это -- целые горы щебня и земли, что достается из шахт вместе с каменным углем. Где такая гора, там непременно и старая шахта. Уголь увезли, а гора, как могильный холм, будет служить вечным памятником исчерпанного богатства.
   Как в степи кроторойники -- кучи земли кругом.
   Будем знакомиться с теми норами, что нарыл не крот, а терпеливый труженик -- рабочий.
   Подойдем к одной из многочисленных нор, осмотрим ее снаружи, потом попробуем спуститься в глубину норы и поглядеть, что там делается. Что и как.
   Вот шахта.
   

"Новая Смолянка"

   Закат солнца сквозь дымовые облака и пылинки сажи причудливо горит багровым пламенем. Направо -- шахта в зелени лиственных дерев. На старых постройках тонкая угольная пыль, воздух пропитан запахами кокса и угля. Все кругом выглядит мрачным. Питьевая вода отзывается каким-то маслом.

0x01 graphic

   Щемит сердце от глухого гула и вертящихся колес на шахте. Идешь по земле и думаешь: под твоими ногами работают люди.
   Тридцать с лишним лет прожил я в непроходимых лесах тайги {Тайга -- непроходимый сибирский лес.}, тридцать с лишним лет зимою и летом слушал ее тоскливый шум, навевающий безысходную грусть... И вот теперь, когда меня, как желанного гостя, приветствуют фабричные трубы советской страну, как не вспомнить о суровой колыбели, взлелеявшей меня, сибиряка, однообразными шумами тайги, лютыми морозами, разбушевавшимися метелями...
   Шумят колеса на шахте. Но как непохож этот шум на унылые вздохи тайги.
   Неподалеку заканчиваются новые домики для рабочих. Всех рабочих 2893, да служащих 76, всего без малого 3000 человек.
   Как "Новая Смолянка", так и другие каменноугольные предприятия объединены в Сталинском округе в девять рудоуправлений, входящих в свою очередь в состав двух крупных трестов: Югостали (два рудоуправления) и Донугля (семь).
   В 1924 -- 25 г. в Сталинском округе добыли всего 4,292 тысячи тонн каменного угля, немного больше, чем требовалось по заданию. (В тонне почти 61 пуд. Значит добыли за 1924 -- 25 г.г. почти 260 миллионов пудов).
   

Спуск в шахту

   Глубока "Новая Смолянка". Это одна из крупных и глубоких шахт СССР. Говорят, по глубине (700 метров) она третья в мире. По уклонам, в забоях до 800 метров доходит.
   Начинена газами шахта. Страшнее всего гремучий.
   От одной спички могут взлететь на воздух громадные сооружения. Был тут один раз случай, когда от взрыва даже крышу над стволом шахты сорвало. Это вон ту, где колеса вертятся. Большие могут быть убытки и жертвы. Спуск в шахту -- в помещении под колесами. Зияющая дыра ствола отгорожена железной решеткой. Как будто громадный колодезь перед твоими глазам. Взглянешь туда и жуть охватывает, ничего не видно внизу. Темная бездна. Лучи света туда не проходят. По стволу колодца двигаются две клети -- два узких ящика. Снизу под ними букеты (баки) для воды, каждый на 3000 литров (250 ведер). Одновременно одна клеть шахтой выплевывается, другая проглатывается. Прикреплена клеть к стальным канатам, ползут канаты через колеса, и на вал накручиваются. Вал большой, большой. Машина в тысячу лошадиных сил поворачивает его. С одного конца вала канат сматывается, на другой в то же время наматывается. Стволов-спусков в шахту два. Клети поднимают четыре вагонетки, т.-е. 280 пудов угля. Сама клеть весит 250 пудов с гаком. Значит, больше полтысячи пудов поднимается по стволу.
   Дзинь, дзинь, дзинь и клеть пошла в бездну. Но вот из черной пасти вылетает вторая, и тащит за собою 250 ведер воды.
   Поднялась кверху, зацепилась за рычаг, крышка открылась, и вода рекой с ревом полилась в жолоб. Воду из шахты не выкачивают, а вывозят в этих баках. Много воды внизу, постоянно прибывает она то снизу, то из боковых коридоров, то со стен ствола-колодца.
   Вот подходят с фонариками чумазые рабочие. Фонари у них сильным движением воздуха из трубы, тут же около спуска, "отдувают", чтобы узнать исправны ли. Мигает огонь -- не годен фонарь. Здесь строго за этим следят. Неисправный фонарь -- погибель шахтеру. В мокрую железную клеть-ящик заходят группами рабочие, дверцы захлопываются дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, и клеть, качнувшись слегка, заскользила вниз. Все скорее и скорее летит она в бездну, да что там летит -- -камнем падает в пасть черной глотки. Кажется, что клеть падает раньше тебя, а ты летишь за ней вслед.
   Вот как-бы толчок какой-то, и ты чувствуешь, что клеть стрелой помчалась наверх, но это только кажется, это обман чувств от разности давления воздуха. Клеть попрежнему валится с такой же быстротой в недра земли. Чтобы представить глубину ствола, надо обратить внимание на высоту облаков. В дождливую погоду они плывут приблизительно на высоте 850 метров над землей. Глубина шахты тоже около этого.
   Как будто с облаков срываешься на дно шахты. Молча летят рабочие вниз. Тут не до шуток. Оборвется клеть, никогда больше не увидишь белого света. Недавно был несчастный случай на шахте "Иван" в 18 верстах от Сталино. Сели в клеть вместе с грузом восемь человек рабочих. Сигнальщик-ротозей по ошибке дал сигнал из шахты не на людей, а на груз. Сигналы даются разные: для груза, воды и людей. Людей немного тише поднимают, а груз сильнее. Машина и рванула. Канат был старый, а клеть с грузом. Поехали. Когда клеть была почти наверху, канат лопнул и клеть камнем ухнула в бездну шахты. Четверо рабочих не увидели больше родных. Куски измятого мяса похоронили несчастные жены и дети. Четверо искалечилось, тоже будут не люди. Кому ногу, кому руку оторвало.
   Вот и наша клеть ко дну полетела. Каких-нибудь две минуты скользила она вниз. Перед самым дном все больше замедляла она движенье. Вот мелькнул один проход, это уже выработанный участок. В середине колодца кромешная тьма. Если бы не лампочка -- рядом товарища не увидать. У конца пути слабый свет снизу. Тише, стоп. Вот и вход в адские обители, боковые коридоры. Сигнальщик в непромокаемом костюме, черный, как монах-затворник, в капюшоне, подошел и сверкает равнодушными глазами. Открыл клеть, а вода сверху хлещет, как из ведра, ливнем, потоками по стенам колодца падает на ящик и вниз. Колодезь идет глубже тех катакомб, где мы высадились, саженей на 15 -- 20. Там собирается вся вода из шахты. У входа в шахту ярко светит электрический свет. По воде бегут с угрюмыми лицами рабочие, а тут вагонетки одна за другой с помощью электричества по бесконечному канату тянутся со всей шахты к стволу. Мрачны, сыры и темны проходы шахты. Под ногами хлюпает грязь, как в осеннюю непогодную ночь. Воздуху нет. Он подается сверху по трубе, которая идет возле ствола. В подземных коридорах дует сильный ветер, а проходов тут -- конца нет. Все темные, глухие, электричество только около ствола, около машин и еще в некоторых важных местах. Все остальное во мгле. Лампочка чуть мигает. Хрипят вагонетки. Звякают, лязгают глухо, звуки родятся и тут же умирают.
   -- Эй, берегись, вагонетки идут, -- кричит из тьмы рабочий.
   С хрипом ползут они... Вглядываюсь и вижу -- кто-то измазанный. Ранен. Пришибло сверху камнем по голове, ждет, когда поднимут и отвезут в больницу. Часты здесь несчастные случаи. Где-нибудь ступил неосторожно, задели лохмотья одежды за вагонетку и кончено, как будто и не жил на свете.
   Какие длинные проходы! Километра по три, по четыре, продольные и поперечные.
   Снова мысли о тайге непрошенно в голову лезут. Никогда я не думал прежде об изнурительности труда шахтера. Непроходимая тайга пленом казалась... А вот сейчас -- в темных, грязных коридорах песней колыбельной представляется мне шум столетних сосен под белою пылью метелей...
   По стенам все деревянные столбики, столбики, один возле другого, а сверху слеги, чтоб не осыпалась земля. Иди и зорче оглядывайся. Местами крепи прогнили. Слеги изогнулись, камни висят, выпучились. Не доглядел и -- хлоп головой о выступ. Гляди и под ноги, а то запнешься. По низким проходам, нужно идти скорчившись в три погибели, а в гору еще тяжелее подниматься, да и душно. Чем дальше от ствола, тем меньше воздуха. Он расходится по всем ходам, насыщает забои (забой -- место в котором рабочий киркой выбивает уголь) через маленькие трубы, проложенные по четырехугольным каналам. По этим ходам уж совсем никак нельзя идти, можно только на карачках ползти. Ползет туда рабочий, разбивает камни, откапывает глину, ставит маленькие столбики -- подпорки и доски сверху. Обратно раком выползает. Повернуться нельзя, можно только пятиться. Нагреб, наколупал камня и, как крот, лапами, ногами и руками выгребает его оттуда. На лопате или на санках, пятясь задом, нужно тянуть груз десятки сажен. Мышиные норы, а человек -- крыса. Земля и камень в темной бездне тепленькие, как будто на печке отогревались. Чем глубже, тем теплее земля. А на глубине десятков верст камни и глина растоплены, как руда в домне, или сало в поварешке.
   

Забой

   Вот проход к забоям, низкий, сырой. Свеже-выбранная земля только что подперта стойками. Тут аршинный слой угля. Сидят трое полуголых, черных, как арапы, рабочих. Чахлые лица обливаются потом. Глаза мутны от пыли, налиты кровью. На пот оседает угольная пыль, ест тело. Штаны и лапти в грязи. Воздуху мало, жара. Удушливый, пропитанный вредными газами, воздух давит легкие. Кровь чугунной бадьей бьет в виски. Кирки зловеще сверкают при слабом свете трех маленьких, как лампадки, фонарей.
   Про эти ужасы слышал я там, наверху песню местного рабочего -- поэта:
   

В шахте

             Сто сажен с лишним под землей.
             Двенадцать верст могилы ходы...
             Порой --
                       Треск скреп над головой,
             И падает кусок породы.
             Квершлаг и штрек 1),
                       Вот и забой.
             На четвереньках проползли...
             -- Эй, берегись, над головой
             Надтреснут пласт земли!
                       Пахом-забойщик весь нагой,
                       С размаха бьет киркой в пласты,
                       А смерть кричит над головой:
                       -- Иль я, иль ты!
             Не трусь, Пахом!
             Что есть силы, выбивай кайлом червонцы!
             Ведь из этой глубокой кромешной могилы
             Выйдут наверх кусочки солнца.
   1) Штрек -- подземная галлерея, которая не выходит на земную поверхность. Квершлаг -- галлерея, соединяющая шахту со штреком.
   

Опасности

   Спускается рабочий в шахту, будет бродить десятки верст под землей, а выйдет ли он оттуда, трудно сказать. Везде его ждет либо смерть, либо увечье. Может клеть оборваться, что не редкость для шахты. Может обвал случиться, вагонетка налететь, газы задушить отравой. Притулится иногда рабочий вздремнуть, а газ - угар одурманит голову -- уснет рабочий, но уже не проснется никогда. Нет такого дня, чтоб кто-нибудь не пострадал из этой черной подземной армии. То обожгло, то ранило, а то и совсем прикончило. Вот как воспевает шахтерскую жизнь шахтер тов. П. Гонтеревский:
   

Девять

             Девять ударов сигнала --
             Вниз опустилася клеть,
             В шахте кого-то не стало,
             Кто-то пришел умереть.
   
                       В душном и тесном забое,
                       Кровля обрушилась вдруг.
                       Кончено... Умерло двое,
                       Третьему -- только испуг.
   
             Вывезли трупы, свалили
             Тут же вблизи, у ствола.
             Жены пришли, голосили.
             Каждая бога звала.
   
                       После два гроба досчатых,
                       Алые брызги знамен,
                       Вздохи друзей бородатых,
                       Музыки траурный звон.
   
             Яма. Пришли. Опустили.
             Так же, как всех, как всегда...
             Воинов двух схоронили,
             Рати железной труда.
   
   Только и есть друзья у шахтера -- лампа и двери в проходах. Лампа освещает путь, двери дают доступ воздуху в шахту. Не будь дверей, неправильно бы распределился воздух, не попал бы в забои. Куда надо, туда и пускают двери струю воздуха. Пройдя все проходы продольные и поперечные, он растекается по трубам в забои. Из забоев он снова собирается в большие проходы, наконец идет к другому стволу, где уже машиной вытягивается наверх. Нездоровый этот воздух, с примесью газов и угольной пыли. Сердце и виски колотятся, когда долго им дышишь, а рабочий не вылезает из шахты по восемь часов. Лампа хороший друг, но и опасный враг. Попортилась лампа в забоях, с минуты на минуту жди взрыва гремучего газа или угольной пыли.
   

Газы

   Газ с шипеньем выходит из угля и породы. То он клохчет наседкой, то цыплятами пискает, бормочет каликой перехожим, уркает голубем, журчит, как ручеек. Разными звуками газа оглашается подземелье. Один старый рабочий, проработавший тридцать лет под землей, спрашивал меня:
   -- Ты знаешь, что это здесь шипит и хрюкает? Поди, думаешь -- черти?
   -- Да, похоже на чертей...
   -- Деревенщина... Известно, -- смеется рабочий пыльным скомканным смехом, -- нашел тут чертей... Всю землю насквозь пророй, не найдешь. Это только попы в золотых алтарях выдумывают всякую чепуху. Им там с Христовой кровью не так, как нам с углем. Им не душно. У нас тут, брат, не Христова, а человечья кровь течет. Видел протащили человека с проломанной головой? Чу, слышишь? это газ шипит. Новички, что приходят сюда, сначала боятся в далеких забоях в одиночку. Он ведь, этот газ, бывает еще и шибко вредный. Чуть чего, и задохнешься совсем. Так-то вот пошли мы с одним новичком в забои, от ствола за три километра. Я залез в проход для воздуха, проверить не завалился ли, а новичок-то и остался в забое один. Услышал рокотанье газа, причитанья на разные голоса и почудилось ему будто где-то в земле плачет и стонет засыпанный живой человек, стонет, а вылезти не может, умирает. У нас, ведь, так бывает. Да ты чего глаза-то пучишь? Вот мы сидим, а там где-нибудь рухнут подпорки, аль взрыв, -- засыпало, вот и готово. Воздух не пошел, и крышка. Считай минуты жизни своей.
   -- Тебя засыпало когда-нибудь?
   -- А ты думаешь, за тридцать лет под землей обойдешься без этого? Все бывало. Ну, вот, слушай дальше. Парень -- от этот и схлыздил, струсил, значит... А газ все стонет. Я што-то замешкался. Парень и подумай, что это меня завалило, и душа моя воет жалобно. Ей ведь тоже из шахты не вылезти. Попробуй-ка версту сквозь землю пролезть.
   Слушатели и я засмеялись, а старик продолжал:
   -- Испугался новичок, задрожал, как осиновый лист, да тягу из забоя. Впопыхах за что-то спотыкнулся, хлоп -- и лампа пополам. Тьма. Ползет во тьме, а хода еще не знает хорошенько. Забрался в тупик. Сидит и воет. Я вылез, гляжу нету Фомки, только чуть слышу, как он пищит где то, словно придавленный хомяк. Что, думаю, с ним? И я то испугался. Думаю, пришибло холеру. Пришел, смотрю -- дрожит, меня даже не узнает. -- Чего это ты хлипаешь? -- Так и так... Мне, говорит, почудилось, будто покойники причитают, стонут. Я креститься, они все стонут. Я крест на шее целовать, они все стонут. Христос воскрес, аллилую читаю, а они еще хуже, в разных местах, на разные голоса Лазаря запели. Ну, думаю, теперь мне карачун пришел. Тебя нет. Лампу сломал. Часа два я, наверно, прожил бы, не больше. Умер, аль бы с ума сошел. Почему, дядя, крест-от не помогает? Я его весь исцеловал, изгрыз даже. -- Дурак ты, -- я ему говорю,-- эта побрякушка только старухам вашим помогает, у нас, брат, не открестишься, дудки. Рассказал я ему, откуда этот газ, и почему он так шипит. Ты ведь тоже, поди, не знаешь?
   -- Нет, не знаю.
   -- Это все по науке выходит. Поглядико-сь на уголь-то.
   Рабочий поднес к фонарю кусок угля.
   -- Видишь жилки? Откуда же, мой милый, эти жилки произошли? А все от них же, от листьев, вообще от всякой растительности. Мы целые окаменелые стволы выкапываем иногда. Здесь лес был первобытный, потом земля осела, все залилось водой. Деревья замыло, затянуло песком и глиной. Песок и глина слежались, получился щебень, известняк. Деревья окаменели, а воздух, какой был в них, газом стал. Выйти ему некуда наверх, глина не пропускает, вот и был он пленником миллионы лет. Сжат крепко. После море ушло в другие ямы, а здесь, на земле, стало сухо. Теперь вот он сквозь щели и лезет, и шипит всякими голосами.
   -- Неужели миллионы лет прошло с тех пор, как росли эти деревья?
   -- Вестимо дело, не семь тысяч, как у вас в библии рассказывается. Рази скоро таку толщину песком затянуло? Много ли на дне моря осядет за год мути, что нанесет весной река? Тоньше, чем бумажный лист. Здесь вот над нами земли 800 метров с гаком, это чуть ни верста. Посчитай, сколько тут листов бумажных уложится. Правда хорошая книга? Это наша рабочая библия. Она вернее на деле показывает, сколько лет существует земля, и есть-ли черти в земле. Вот и тот трусишка, про которого я рассказывал, теперь тоже не верит ничему. Теперь для него нипочем причитанье этого газа. Он знает, что и отчего. Но, когда мы не знаем, нам все кажется страшным. Когда кажется, мы крестимся, а нет чтобы толком узнать, в чем дело? Когда все разузнаешь, самому смешно, как мог в такую чепуху верить.
   Крест свой, что целовал тогда, парень давно в соседнюю старую шахту закинул.
   Рабочему и крестьянину не вера в бога, а наука и техника помогут добиться лучшей жизни.
   Я вот на старости лет, а все-таки учиться начал. У нас много стариков учится.
   Старик поковырял киркой уголь и, выпрямившись, гордо обвел нас всех полуслепыми глазами.
   -- Мужики вот ваши все стонут, -- начал другой, рядом сидевший, мускулистый, тоже с мутными глазами, рабочий.-- Чево, дескать, рабочие' низашто деньги получают?! Восемь часов порылся и ходит барином. Едят наш хлеб. А стяни-ко вот кожан-то, да голый возьми и потыркай этой кайлой восемь часов, да потаскай на своих четырках санки с углем по забою до вагонеток. Нечего сказать... Завидная жизнь... За месяц-то выгонишь рублей сорок, сорок пять. Простые рабочие еще дешевле работают. Хуже свиньи уваляешься, измокнешь до костей. Вылезешь, домой идти не можешь. Ветром качает, глаза на свет не глядет. -- С горечью вздохнул рабочий.
   Шахтер Михаил Донбасский такую песнь сложил про рабочих-забойщиков:
   

Забойщик

             Глубоко под землей тридцать кругленьких лет
             Добывает он золото черное.
             Тяжело. Оттого-то и волос уж сед.
             Оттого-то здоровье надорвано.
             Но в руках обушек стиснут крепко еще --
             Не настало для отдыха времячко: --
             Этак годика два порублю. Ничего!
             Подождет еще старости бремячко.
             С ним всегда неразлучны топор, обушек,
             И лопата и лампа рудничная.
             Он в забое зубком забирает "конек",
             Что машина твоя заграничная.
             А окончив работу, спешит "на гора".
             Вечер, солнышко скрылось за лесом.
             В клубе книги, газеты и в шашки игра,
             А не то -- кинофильма, иль пьеса.
   

Врубовая машина

   В главных проходах шахты установлена врубовая машина. Толкачем пробивает она щели и уж после нее рабочие орудуют киркой. Электричество двигает машину. Надавит кнопку рабочий, и тысячи ударов затараторят в минуту. Киркой столько не сделаешь. Десятки рабочих не могут щели кирками пробить. А машиной -- в минуту. Пробило щель, а там и киркой отбивать не трудно.
   Какая жизнь под землей, какое движение! Шипит, стучит, повсюду бродят рабочие, мелькают огоньки фонарей. Углекопы грызут землю. Вагонетки полные угля идут к стволу... То их на себе тащут рабочие, то на конях подвозят или канатом тащут. Подходят ко дну колодца, вставляют в подъемную машину. Машина выхаркивает наверх. Наверху уголь сортируют, насыпают в вагоны, развозят по всем городам.
   Тут же, под землей, для лошадей конюшни построены. Стоят в конюшнях кони чистенькие, справные. Тепло, светло и сухо, свежий воздух подается сверху. Зато работать коням здесь очень трудно. По грязи, в темноте бродят. Привыкли.
   Кончился осмотр, поедем на "гора".
   Вот и снова ствол. Черный сигнальщик в капюшоне безмолвно открыл дверь клети и впустил меня. Вода сверху хлещет, сердце бьется. Дзинь, дзинь, дзинь, и клеть пошла наверх. Невидимые щупальцы потянули ее из нутра земли, из подземной обители. С половины подъема так же, как и при спуске, создается обратное ощущение, будто клеть оборвалась и стремглав полетела в объятия бездны. Кажется, еще минута и клеть вдребезги разобьется на дне шахты. Но это ощущение ошибочное. Вот снова свет, клеть наверху.
   Здравствуй, яркое солнышко!
   

Рабфаковец

   Вечерком в красном уголке рабочие собрались послушать, отпускника рабфаковца.
   В кожаной куртке, в кепке, сдвинутой на затылок, с огнем в глазах, молодой рабфаковец, как заправский профессор, рассказывает с трибуны о том, что дает шахта Союзу, как важен каждый уголек нашей крепнущей советской промышленности.
   Толково, дельно говорит.
   Рабочие ахают:
   -- Смотри-ка, Васька-т как отмачиват. Ай, да ну!
   -- А давно ли лаптем щи хлебал?
   А Васька говорит и говорит, потоком текут складные речи.
   -- Вот будет спец-то, -- шопотом восторгаются рабочие.
   Подвыпивший рабочий из угла, приведенный Васькиным. рассказом в восторг, не может сдержаться:
   -- Молодец, Васька!
   Председатель собрания, комсомолец, деловито звонит в колокольчик.
   А Васька, переступив с ноги на ногу, продолжает:
   -- Какая, товарищи, первостепенной важности стоит теперь перед нами задача?
   Вы слышите голоса деревни, что раздаются кругом. Куда ни пойдешь, куда ни поедешь, на базаре, на станции, в вагоне, в любой деревенской хате, в мирной беседе на свадьбе, в красном уголке, в избе-читальне -- всюду один и тот же разговор преобладает над остальными.
   Разговор этот товарищи о недостаче товаров. Наша деревня оживает, оправляется после голода и разрухи, а товаров для деревни нет.
   Надо дочь замуж выдавать -- дай красного товара -- нехватает; надо на пашню ехать, хлеб сеять -- давай борон, плугов, сеялок, веялок. Страда пришла -- давай жатки, сноповязалки, молотилки -- машин нехватает.
   Надо дом новый, конюшню, теплый скотный двор, хлев строить -- давай топоры, долота, пилы, гвозди -- инструментов нехватает, гвоздей нехватает. Все жалуются на безтоварье.
   Охотник требует ружей, принадлежностей: пороху, дроби, проволоки, чтоб ловить петлями зайцев.
   Сапожнику -- мотки, щипцы, шила. Рыболову -- снасти, крючки, сети нужны. Каждой хозяйке надо новую сковородку, чугунок, чашку, иголок, ниток. На все недостаток. Я сам товарищи, видел, как в деревне чуть не драка была за кусок ситца, за ящик стекла, что привезли в потребилку. Тому надо и тому надо, не знает приказчик, кому дать. Хоть на всех по ленточке дели, по стеклышку коли.
   Пришлось жребий метать.
   Как же быть. У заграницы товары брать не годится. Что ж, заграница наживаться на наш счет будет, а нашим рабочим сложа руки сидеть? С голоду от безработицы пухнуть?
   Пожалуй, иностранные буржуи-то не прочь спустить нам свой товар -- благо им уж его девать некуда -- затоварились. Да все до поры до время. Зависеть от них -- не больно удобно. Самим надо товару достаточно наработать, чтоб в случае чего и без них обойтись... Вот как, дорогие товарищи!
   Теперь выходит, нашей первоочередной задачей что должно быть?
   Из толпы рабочих кричат несколько человек.
   -- Надо дать товаров больше в деревню!
   -- Совершенно правильно дорогие товарищи: надо дать больше товаров в деревню.
   Вы же все хорошо знаете, что наши фабрики и заводы больше того, что они теперь дают, дать не могут.
   -- Что делать?
   Чуть не весь зал рабочих гаркнул:
   -- Новые фабрики строить надо! Машины на новые менять надо!
   -- Ну вот видите товарищи, как ясно для всех нас что надо делать. Так давайте же немедля приступим к этому. Правительство добывает средства на развитие промышленности займами и экономией. Поможем ему бороться с бюрократизмом, излишествами. Усилим свою работу, доведем производство до заграничного уровня, а сами рабочие и крестьяне станем активными строителями социалистического общества.
   Гром аплодисментов покрыл последние слова оратора.
   

Что делать?

   Идем осматривать балаганы...
   В одном из старых рабочих жилищ-балаганов -- в спальне "Новой Смолянки" -- сморщенный и запыленный, как сама земля донбасская, рабочий-откатчик долго толкует со мной и группой рабочих, что нам надо делать, как надо делать и как у нас делается.
   -- Сколько у нас добра лежит, -- восторгаюсь я.
   -- Добра, парень, много лежит.
   -- Как же его добывать и обрабатывать больше теперешнего?
   И снова тот же ответ, что и на собрании:
   -- Ученые силы нужны, техника...
   -- А где эти силы технические взять? -- Само собою,, в народных массах, среди рабочих и крестьян, надо только рабочую спячку сбросить, растрясти вековой сон, паршивую вялость эту, лень, неповоротливость, вытереть сопли, очиститься от вшей, как велел Ильич, да приняться хорошенько за дело --за учебу, быть расторопнее, предприимчивее, практический ум везде применять. Словом, надо американизироваться по всем швам хозяйственного строительства. Политику мы хорошо знаем, усвоили, а по хозяйству еще тянуться и тянуться надо. Вот есть у нас работники -- культпросветчики.
   Сопят, да кряхтят, затылки чешут, как мол, да чего поделашь, бедность, нужда... Денег мало, урезки, да режим экономии силы отбивают.
   Шибко ими я недоволен. Развернуться надо шире. Было время на восьмушке хлеба сидели, дело делали, врага отбивали, а теперь малость поурезали, так и слюни распустили.
   Так вот и сопим все вместе, а много, парень, дела можно сделать, ежели всем за него хорошенько приняться. Мне до-страсти иной раз охота залезть вот на эту гору, и с горы, с высоты крикнуть, что-б во всех углах и закоулках услышали. Что бы все сонливые проснулись. А у нас все еще по старинке: много говорят, пишут много, а на деле -- швах. Надоела нам эта говорильня, слушать не хочется. Какой-нибудь там просветчик или хозяйственник поговорит, поговорит, и думает: много я наработал языком. Нет, милый мой, надо практически подходить к вопросам жизни. Требовать отчеты с самого верху и до низу. Призвать его, говоруна, и спросить: -- А ну-ка, что ты сделал полезного, насколько ты поднял квалификацию, сколько человек ты втянул в учебу, в практику, в работу? -- Нам, рабочим и вам, крестьянам, не только цифры нужны сколько у нас бедноты и неграмотных, сколько машин поломанных и прочее. Это мы уж давно знаем. Нам теперь другие отчеты подавай: что, где, сколько, кем и когда сделано? Сколько не сделано? Почему не сделано? Вот когда мы будем все так тонко учитывать с точки зрения пользы, выгоды, практики, тогда, брат, не укроешься. С плохой работой живо выплывешь наверх, а раз работа плохая -- прощай!
   Мы не настолько богаты, чтобы держать людей за уменье сводить "концы с концами".
   Совсем тогда другая картина будет.
   

Рабочее жилье

   Недостатки рабочего жилья -- это проклятый вопрос повсюду. В спальнях "Новой Смолянки" теснота, скученность. Главное, что и тесных-то спален не хватет. Многим рабочим совсем негде приютиться. Живут кое-как на частных квартирах. Сами спальни в Донбассе по устройству все же значительно лучше, чем, например, московские, прохоровские. Тут, в спальнях, есть деревянные полы, стены поштукатурены. Есть комнатушки для раздевальни и грязного белья. Зло донбасских спален -- неизлечимая парша. Да и как ей заглохнуть? Грязь в спальнях непролазная. Нечистота ужасная. Как вылезет рабочий из забоя, так прямо и валится на постель, на какие-нибудь тряпки. Кровати есть у всех. До революции у прежних хозяев были сплошные нары, полов не было, и штукатурки тоже.
   -- Никак еще не могут многие к чистоте себя приучить,-- говорит сопровождающий меня тов. Самарин. Он старый рабочий с Урала, заведует спальнями.
   -- Ведь в такой спальне уж можно бы чистоту соблюдать, так нет, крепко еще сидит в нас царское наследие, -- как пишет Демьян Бедный:
   
   "Вялые, сонные,
   К лени склонные,
   К благодетельной матушке лени".
   
   Есть и радующие глаз картины. Вот балаган номер 2. Средняя квартира на шестнадцать человек. Порядок, образцовая чистота, стол покрыт красной материей. На столе книжки. Вечером читают, занимаются, поднимают свою квалификацию. На стенах плакаты, картины. Обитатели квартиры получают такое же, как все, жалованье, работают в одних и тех же условиях, а живут совсем по другому. О женских спальнях не приходиться говорить: в них чистота и порядок замечательные. На совещании культработников по вопросу о чистоте особенно налегали на старост квартир и всех остальных культработников тов. Васильев и Самарин. Васильев беспощадно крыл слушателей за безразличное отношение к чистоте, выставлял, как пример, хороших, передовых товарищей, соблюдающих чистоту, призывал кроме того налечь на учебу и смотреть в оба за проведением режима экономии.
   Все рабочее собрание отнеслось вполне сочувственно к проведению кампании по чистоте. Многие заявляли, что они начали понимать, что грязь вредна, что со вшами далеко не уедешь к социализму. Нужно объявить войну вшам и грязи. Постановление хорошее. Но рабочие тут же про себя говорят:
   -- Это у нас часто бывает: пошумим, вынесем резолюцию, тем дело и кончится. Резолюцию пошлем для отчета, а дело к улучшению на шаг не съедет.
   Самим бы следить надо, что сделано по резолюциям, что выполнено. Надо ставить дело по серьезному, а руководителям все время поджигать его. Когда руководители не засыпают, рабочие поддержат и всегда поймут.
   

Коксовые печи

   Тут же, возле шахты, кокосовые печи. Из каменного угля, чтобы сделать его более увесистым, чтобы в нем была больше жару, а места он занимал меньше, делают кокс. Кокс -- топливо жаркое, смолистое. По ученому выражаясь, много калорий тепла содержит в себе.
   Как приготовляется кокс?
   Для этого каменный уголь надо разжечь до красна, но так, чтобы он не перегорел, а потом остудить, т.-е., вытащить из печи и сейчас же залить водой. Уголь станет тяжелым и как бы облитым смолой. Это уже не уголь, а кокс. При горении часть каменного угля улетучивается газами. Сколько же остается каменного угля после обжигания на кокс? Количество кокса зависит от качества угля. Донецкий уголь для коксования -- лучший: из 100 п. донецкого угля получается от 75 до 88 пудов кокса.
   Коксование в 1925 г. увеличилось по Макеевскому району на 1/3, по Сталинскому вдвое. Это увеличение было необходимо, так как увеличилась выплавка чугуна.
   Коксом топят доменные печи для расплавки руды на чугун. Топят мартены (печи, где плавится руда) для расплавки чугуна на железо и сталь. Идет кокс и на другие надобности. Коксовые печи устраиваются из огнеупорного кирпича, в виде большого ящика. В этом ящике ряд перегородок, высотой в рост человека и длиной в два-три человеческих роста. В каждое такое отделение насыпается каменный уголь и нагревается до высокой температуры. Затем электрический кран поршнем моментально выталкивает все содержимое печи на устланную железными плитами платформу. Здесь кокс разваливают длинными клюками и сейчас же начинают обливать водой.
   Пустую печь снова наполняют углем, потом опять уголь выдвигают. Печей несколько. Одну наполняют, другую освобождают.
   Весь ящик с печами называется батареей. Во всей батарее сорок пять печей. Таких батарей четыре. Всего стало быть сто восемьдесят печей. Загрузка на каждую по девяти-десяти тонн. Всего тысяча восемьсот тонн. Работают коксовые печи круглые сутки.
   Всюду жар, дым, газы мешают дышать. Трудно, будто попал в баню, где варят смолу. Грязь, пот; на потное тело оседает дым и пыль. Дым ест глаза, текут слезы, но утирать их некогда, только знай -- шевелись. Не шевелись, а рысью бегай. Уголь из печи вынули, он горит, стало быть портится. Надо скорее залить, а то будет брак. Залили, отгребать надо, таскать, грузить в вагоны, или на склад, да все скорей, скорей, как на пожаре. Только оттащили, а там уж снова открывается заслонка, и снова с помощью крана выбрасывается стопа весом около десяти тонн. Опять разваливай и заливай скорей. Опять забегали рабочие, опять засуетились встревоженные муравьи. Пережидать друг друга, отдыхать некогда. Да и стыдно подводить товарища, который весь в огне. За плохую работу и неповоротливость и начальство по головке не погладит. Вычет из жалованья, а то и расчет. Тут тебе не мамка родная -- не приголубит. Заработная плата понемногу увеличивается (в октябре -- 31 р. в июле--43 р.), производительность труда тоже выросла. На одную шестую больше стал вырабатывать каждый рабочий.

0x01 graphic

Ночью
(Вид с сопки Глея)

   Ночи здесь темные. Небо черное. Угольки-звезды теплются на черном полотне неба. Вздрагивают звезды.
   Только Большая Медведица и Северный Венец тихо глядят, не мигая. Спокойно на небе, зато на земле неспокойно. В какую сторону степи не поглядишь, везде огни. Там, как угли, выброшенные из бани, сверкают фонари. Там зарево багровит небо. Пожар это, или не пожар? Нет, это заводы, шахты, домны, мартены, коксовые печи. Из труб клубами искры летят. Будто прогорела, прорвалась сама земля и подземный огонь бурлит и грозит огнедышащим вулканом. Будто палы сухой травы в весеннюю пору в Барабинских степях Сибири. Будто пожары тайги видны повсюду с высокой горы увала, а меж пожарами охотничьи костры горят. Чу, как будто медведь рычит вдалеке. Нет, то заводский гудок сзывает на работу рабочих. Поднимайтесь, торопитесь к машинам в подземелье. Вон, внизу огоньки замелькали, не Христовы это огоньки-фонарики в страстную неделю это рабочие гуртами в шахту пошли. Туда, в нутро, в подземное царство, на "каторжные работы". Над коксовыми печами клубами дым и огонь. Сплошной пожар. Снуют в огне скорченные тени рабочих с опаленными бровями и ресницами, с обожженными руками и ногами.
   

Химический завод

   Чтобы дым, выходящий из коксовых печей, не пропадал даром (в нем много добра), его тоже используют. Раньше он улетал на ветер, теперь ученые придумали доставать из него различные химические вещества.
   От коксовых печей идут большущие трубы через охладители, где газ температурой в 120 -- 130 градусов жары охлаждается до 25 -- 32 градусов. Потом он идет по разным аппаратам и трубам и в конце концов из этого дыма получается.
   1) смола для приготовления асфальта,
   2) некоторые продукты для приготовления лекарств,
   3) масла для резинового производства,
   4) нафталин, которым одежду посыпают, чтоб моль не ела,
   5) продукты для удобрения земли (сульфаты).
   Из этого, в специально устроенных кабинетах (лабораториях), еще много разных веществ химических приготовляется: Без ученых людей тут шагу не ступишь.
   Рабочих здесь 150 человек. Работают в скверных условиях, потому что воздух от химических веществ ядовитый и душный. Пахнет красками, гарью и нафталином. Все знают, какой вонючий нафталин. А тут много разных химических продуктов, еще более пахучих, чем нафталин. Работа на химическом заводе тяжелая и опасная.
   Недавно полезли двое рабочих на вышку, где часто смертельные газы скопляются. Вышла оплошность, рабочие попали в газ. Надышались и кончено. Одного кое-как откачали на спасательной станции, а другой сразу почернел, как головешка. Пропал человек. Да и тот, которого откачали, недолго прожил. Легкие сожгло у него.
   

Спасательная станция

   На "Новой Смолянке" есть спасательная станция. В опасных случаях отсюда на химический завод и в шахты на выручку прибегают рабочие в масках. Станция на "Смолянке" плохая. Мало приборов и аппаратов. Раньше не особенно заботились о рабочих.
   Замусоленный рабочий-химик рассказывал:
   -- Вот ныне несчастный случай был, двое рабочих задохлись. Сколько всем хлопот, расследований всяких. Почему, да отчего, да как, да кто виноват? Раньше этого не было. Раньше на нас смотрели, как на скотину. Годная скотина пропала, какой-нибудь мастер-спец, так пожалеют, а если наш брат -- "савка", никто и ох, не скажет. Ну, теперь совсем не так. Теперь своя рабочая охрана. Вот и хлопочут. Вот теперь даром это не пройдет. Попало уж кое-кому, да и еще попадет. Спасательная станция у нас никуда не годится. Буржуям она не требовалась, а у нас средств покуда мало, да и аппараты-то эти все за границей делают. Своих-то у нас нет. Надо бы из-за границы выписывать, а заграница, сам знаешь, как нам дает. А что и даст, так ладит три шкуры содрать. Да не денежки, а хлебушка, говорит, подай или уголь этот, или нефть бакинскую. Теперь-то вот получше налаживать стали. Видел там новую большую станцию строят? Это будет не как старая, тут и лаборатория для разных поверок будет, всякие составы химические проверяться
   будут: уголь, газы и воздух, что идет по забоям шахты. Он ведь тоже химическим путем проверяется. Так-то как ты узнаешь, что в нем есть? Может, в нем вредных газов излишек. Ты ведь был в шахте, дышал этим воздухом?
   -- Он гнилым погребом отдает.
   -- Это составы "химические к нему примешались. Надо узнать, сколько и чего там есть, чтобы знать не изменился ли состав воздуха, а если изменился, дознаться откуда попали эти примеси. Тогда живо примут меры, может быть, закроют некоторые проходы. Чаще будут вытягивать плохой воздух с газами или еще что.
   -- А как его для анализа достают?
   -- Берут полную бутылку воды и несут туда, где подозрительный воздух, потом почти всю воду выливают. На место воды в бутылку набирается воздух. В бутылке оставляют немного воды. Закупоривают пробкой, опрокидывают бутылку кверху дном. Оставшаяся вода собирается к горлышку. Сквозь пробку и воду уж не пройдет ни капли другого газа. Бутылку несут в лабораторию и там узнают о составе воздуха. На все знание надо и опыт.
   

Клуб

   В тенистом саду, с дорожками, усыпанными песком, стоит клуб шахты "Новая Смолянка". Кругом аллеи, цветники. Терраса клуба зеленью затянута, вьющимися растениями. Раньше тут один управляющий со своей благоверной прохлаждался, расхаживая по саду, а рабочий близко не мог подойти. Теперь не то, теперь тут по вечерам тысяча рабочих и работниц, рабочей молодежи отдыхают, гуляют после восьмичасовой каторжной работы. Рабочая молодежь одета чисто, особенно работницы. Работницу тут не узнаешь. Там, на откатке угля, или у коксовой печи была запачканная, грязная, смотреть страшно, теперь вымылась, вычистилась, одела другое платье: простенькое, недорогое, но чистенькое. Это не рабыня трусиха, а гражданка с сознанием своего рабочего достоинства. Держит себя скромно. Да и ребята рабочие не то, что у нас в деревне. Матом крыть при девушках не будут. Одна старая работница рассказывала:
   -- Раньше, до революции, у нас среди рабочих были страшные грубости, хулиганство, натравливание одного на другого, кулачные бои, пьянство, матершина. Вечером нельзя было выйти. Хамье кругом, да пьяные рожи похабные песни поют. А теперь погляди-ка вон как ходят, гуляют, по порядку. Вон рабочий и работница под ручку идут. Раньше этот парень хамом был, а теперь вот понял, что хамство нам вред. Думаешь, в церкви уму-разуму научился? Как бы не так. Клуб рабочий разум его перефасонил. Стал на лекции ходить, разные доклады слушать, и выправился парень, стал сознавать себя гражданином. Много еще и теперь есть хамства, но ведь сразу всех не переделаешь. А почин есть и добрый почин, сам видишь.
   А рабочие, работницы, парни, девушки все идут и идут. Шутки, веселый разговор. Смех. Посмотреть приятно.
   Свечерело. Закат слился с пламенем коксовых печей. Звезды загорелись. Свежий ветерок повевает со стороны сада, рабочие пошли в кино. Кино помещается в большом зале театра, на тысячу с лишним человек. Тут же рабочий буфет. За небольшие деньги можно выпить бутылку пива, фруктовки, или чаю. Есть закуска.
   Через кино, клуб и радио рабочие общаются со всем культурным миром, через газету и журнал узнают все новости политики, науки и техники.
   

На спектакле

   Зала преогромная. Народу рабочего целая тысяча. Сцена закрыта занавесом. В зале говор усаживающейся публики. По стенам плакаты с лозунгами:
   "Поддержим английскую забастовку".
   "Братьям-горнякам привет".
   "Крепите смычку города с деревней".
   И много других лозунгов, ежедневно проводимых в жизнь общими силами. Третий звонок. Занавес открыт. Идет пьеса из рабочей жизни. Артисты-рабочие, артистки-работницы. Играют хорошо. Особенно нравятся рабочим частушки. Вот выходят две работницы в платках и сарафанах, румяные и задорные. Рядом с ними парень в лаптях, наяривает на гармошке частушки, и все трое поют:
   
             Мой миленок мармуленок
             На рабфаке учится.
             Из него теперя спец
             Ух, какой получится.

-----

             Не целуй меня взасос,
             Я не богородица,
             От меня Исус Христос
             Все равно не родится.

-----

             Ты играй, играй гармошка,
             Играй разливного,
             Научусь писать в газету,
             Протяну другого.
   
   А вот и вторая парочка вышла, русского под гармошку разделывает. Весело, интересно. Отдыхают труженники.
   

У брошенной шахты

   Голод и разруха после войны вынудили на многих шахтах сократить работу, а некоторые маломощные старые и совсем закрыть. Черные тучи горя и страдания пыльным облаком заволокли сердца старых кротов-шахтеров. Многим тысячам пришлось расползтись по СССР в поисках работы.
   Остыли очаги, заросли бурьяном тропинки шахтеров. Опустели насиженные места. Жизнь тяжелая, горемычная, с нуждой беспросветной сменилась бродяжей тропой...
   Много горя вынес шахтер за время разрухи. Выли бабы и ребятишки в непогоду под дождем. Надо было искать кусок хлеба, а где его найдешь? Куда ни сунься, везде безработица. Красные дни свободы не обошлись без горькой полыни нужды и лишений. Запечатлелись песнями на век когда-то брошенные шахты. Вот одна из этих песен сочиненная Георгием Баглюком:
   

Забытый рудник

             Ой ты, старенький, старенький рудник,
             Ой, ты серый, прогнивший копер.
             Не с тобой ли в дождливые будни
             Затевают сычи разговор?
                       Ты стоишь над зеленою балкой
                       Сиротливый, забытый, пустой,
                       Лишь сычи, да крикливые галки
                       Хороводы ведут над тобой.
             Наклонились железные трубы,
             Но не чинят теперь слесаря.
             Лишь утрами в копченые губы
             Их целует шальная заря.
                       Через балку протоптаны стежки,
                       Прямо, прямо к железным копрам.
                       А не я ли топтал те дорожки,
                       На работу идя по утрам?
             Там продольни, пропахшие гнилью,
             Там забученный черный забой...
             Не они ли меня научили,
             Как бороться с глухою нуждой.
   

Пласты угля

   Разные пласты угля в Донбассе как по толщине, так и по составу и качеству.
   Один из богатейших пластов угля и мощный более других, это семеновский пласт на глубине около 410 метров. Мощность его равна 6 футам, т.-е. двум метрам толщины. Затем идет александровский пласт на глубине около 120 метров. Его мощность равна 5 футам и 10 дюймам. Новосмолянский пласт мощностью в 4 фута.
   В шахте "Новая Чайка", Макеевского комбината, я осматривал пласты угля чуть не в рост человека. Кажется, что тянутся эти пласты без конца. Расположены почти горизонтально. Глядя на них радуешься. Думаешь, какие у нас богатейшие запасы угля. Самую небольшую часть его мы разрабатываем (почти что три с половиной миллиарда пудов). Втрое больше пока не разрабатывается, но вскрыто, подготовлено к разработке, и почти пятьдесять миллиардов пудов еще не тронуто, не вскрыто, лежит в запасе.
   Подумать только, что если бы три с половиной миллиарда пудов угля (который уже разрабатывается) погрузить на платформы по 2400 пудов каждая, так поезд бы растянулся почти на двадцать тысяч километров, -- расстояние примерно от Северного до Южного полюса.
   И другое думаешь -- насколько мы еще бедняки и неучи, добываем черное наше золото первобытным способом. Да и этим-то способом плохо работаем. Мы хозяева. Стоит нам нагнуться и бери, сколько хочешь, все наше.
   Всем и каждому надо стараться, чтобы наука и техника расцветали в советской стране пышными, ароматными цветами.
   

За режим экономии

   Во всех рудниках и заводах проходят собрания рабочих по вопросам режима экономии. Рабочие ухватились за мысль, высказанную товарищем Дзержинским. Приказ Дзержинского пробудил массу. Всюду на собраниях приходилось мне слышать, как рабочие костерят администрацию за соблюдение режима экономии только на словах, а не на деле. Благодаря режиму экономии стали лучше следить за расходом материалов. Урезывают шахты. Где не нужно освещения, уменьшают расход электрической энергии и проч. Много есть и непорядков. Непорядки на складах. По двору завода валяются куски стали, которые можно свободно красть. Сунул обломок стали под полу и неси. В старых карьерах, около Сталина, во рву была когда-то узкоколейная железная дорога. Теперь она заброшена. Валяются рельсы. Надо полагать, что не воруют их только те, кому лень. У нас в деревнях дорожат каждым обломком железа, а тут -- на-те: целые рельсы валяются, ржавеют. Ждут, пока их кто-нибудь не сопрет.
   Недовольны рабочие чересчур высокими ставками специалистов.
   -- Не мешало-бы, -- заявляют они,-- поумерить аппетиты некоторых спецов во имя режима экономии процентов на 40 -- 50.
   Рабочие Макеевского завода и шахт определенно упирали на эти вопросы.
   -- Вы, писаки, кричите во весь рот,-- говорили несколько пожилых, заслуженных рабочих, -- о разных сокращениях, режимах экономии, а вот что-б поубавить аппетиты на царские оклады зарвавшихся спецов -- тут вы помалкиваете. "Красные спецы" часто то же лишнее получают. Раз нужда, да недохватки, так надо всем их терпеть. И средства экономить с низу до верху.
   Пришлось мне напомнить товарищам как Ленин оценивал специалистов. Он говорил:
   "По отношению к специалистам мы не должны придерживаться политики мелких придирок. Эти специалисты -- не слуги эксплоататоров, это -- культурные деятели, которые в буржуазном обществе служили буржуазии и про которых все специалисты всего мира говорили, что в пролетарском обществе они будут служить нам. В этот переходный период мы должны дать им как можно более хорошие условия существования. Это будет лучшая политика, это будет самое экономное хозяйничание. Иначе мы съэкономим несколько сотен миллионов, а можем потерять столько, что никакая затрата миллиардов не восстановит потерянного..."

(Ленин. Речь о партийной программе, том XVI).

Сталинский завод

   Под горкой, в ложбине, развернулся Сталинский металлургический завод. Завод шибко важный. Для крестьянства обязательно нужный. На этом заводе из железной руды плавят в доменных печах чугун. Из чугуна потом в мартеновских печах выплавляют железо и сталь. Из железа всякие нужные крестьянам товары делают: мелкосортное железо, листовое, круглое. Из стали -- рельсы для железных дороги проч. Не перечтешь труб над заводом. Из труб дым колесами по поднебесью катится. Шум от домн и мартен. При зарядках домн клубы искр и огня летят под облака. Грохот воздуходувных машин, лязганье болванок, прокатывающихся на рельсы, скрежет круглой стальной пилы, что режет эти рельсы. Так и свищут миллионы искр. Все сливается в гам, последний то и дело прерывается свистками паровозов, скрипом и стуком вагонных колес. Не знаешь сначала, куда шагнуть, где ступить. Тут вагонетку с горячими, красными стальными брусьями маленький фукалка-паровоз тащит. Тут товарный поезд руду привез. Здесь железо перевозят. Там кран хрипит и ползет куда-то с пятью стами тонн расплавленного чугуна в ковше. Тут кокс жгут, а там вон откатчицы руду таскают в тележках. Гигантские маховики жужжат, как миллионы шмелей. Как стаи маленьких щенят, тявкают ремни. Фыркают машины по две, по три тысячи лошадиных сил. Ничего не разберешь, ничего не поймешь. Голова идет кругом. А рабочие вдоль и поперек завода шмыгают, как рыба в воде. Им нипочем этот шум. Пылью, дымом, грязью кругом все прокопчено, даже инженеры замалеваны, как кроты.
   

Работа завода

   Сталинский металлургический завод выполняет сложные и большие работы по транспорту -- строит части для железнодорожных мостов.
   Все, что нужно для моста, вырабатывается здесь из железа и стали по определенному шаблону, по чертежам строителей и инженеров.
   Из руды выплавляется чугун, из чугуна железо и сталь. Из стали и железа прокатывают болванки, скрепы и основу моста -- листами и длинными полосами.
   Все, что нужно, заготовят здесь, и в разобранном виде повезут на место назначения, к реке. У реки каменьщики. рабочие кладут каменные быки. По льду забивают сваи, на сваях склепывают мост-ферму, или просто, на несколько в ряд поставленных баржах, снастят леса-сваи. На этих сваях склепывают ферму. Пока клепается ферма, в воде выкладываются быки-столбы. Вот столбы готовы. Баржи спустят по течению к столбам. Подплывут они куда надо, стоп,-- и ферма на месте, протянулась через быки от берега к берегу. Мост готов. Положили шпалы и рельсы. Поезжай, машина, вези мужиков, куда надо. Все это опытными инженерами и мастерами, все это рабочими руками сделано.
   Конечно, не так это быстро делается, как написано у меня. Иногда месяцы и годы нужны, чтобы берег с берегом соединить.
   

Цеха

   В пределах округа два больших металлургических завода: Сталинский и Макеевский. Главными цехами того и другого являются:
   1) Доменный,
   2) мартеновский,
   3) мелкосортный,
   4) листопрокатный,
   5) рельсопрокатный,
   6) котельный,
   7) механический,
   8) кузнечный,
   9) деревообделочный.
   Разница между заводами заключается в оборудовании. Сталинский завод, как более старый, оборудован попроще. Здесь пахнет старинкой. Его одно время даже совсем закрыть хотели. Теперь начинают улучшать оборудование, всякие краны и другие работы переводят на электричество, строят новую домну. На Макеевском заводе даже подача кокса в домны производится при помощи машин. И вообще там много хороших и новых приспособлений.

0x01 graphic

Подвесная дорога
(Макеевский завод)

   Как башни старинной крепости, гордо выстроившись в ряд, высятся домны. Далеко, больше чем за километр, коксовый завод. От него к домнам два ряда высоких железных столбов - подпорок. По ним натянута проволока. Один стальной канат укреплен намертво. По нему идут тележки-вагонетки, другой бесконечный все время движется над этим. За него прицепляют тележки с коксом. Под тележками, на столбах, железная сетка натянута, на тот случай, если ком кокса вылетит, или вагонетка сорвется, чтобы не пришибло рабочих и прохожих. Как паук по паутине тянет муху в гнездо, также плывут и тележки одна за другой в домну. На коксовых печах их нагружают и зацепляют за бесконечный канат. Зацепили вагонетку, и пошла она в доменный цех. По одну сторону идут вагонетки с грузом, по другую -- пустые. Дошла вагонетка до первой домны, опрокинулась в воронку и пустая идет дальше, мимо остальных домн, пока не обойдет все. У последней домны повернулась на поворотном кругу и снова пошла на место за коксом. Ни одна вагонетка не опережает, не нагоняет другую, хотя идут под уклон. Нацеплены все на один канат. Встала машина, встал канат -- остановились все сразу вагонетки. Вновь пошла машина, задвигался канат и опять побежали вагонетки. Ни лошадей, ни людей не надо. Дорога не ухабиста, не грязна и ночью можно ездить так же, как днем, а, главное, скоро и никаких задержек.
   

Домны

   Вот и домны: одна, другая, третья, четвертая. А колес-то сколько. Труб с поворотами не перечтешь. Колеса кружатся. Все шуршит, шипит, шумит, фукает. Вон налево, на домну вверх по американскому способу машина в огромном ковше руду на засыпку тащит.
   "Прежде чем засыпать руду в печь, ее тщательно взвешивают. Ученые люди ходят, все в книжечку записывают. Лишнего нельзя допустить в расчете. А то чугун будет плохой, а там и сталь худая выйдет. А ведь делают вещи серьезные, не доглядел мастер, ошибся инженер, перепарили рабочие, вот и выйдет ни то, ни се. А из плохого материала и мост будет плохой. Пойдет поезд с мужиками, провалится мост, ухнут сотни людей в реку. Прощай бабы и ребятишки! Этого допустить никак нельзя. Поэтому везде нужно уменье, опыт, знание дела, прилежность, любовь к своему труду.
   Работа тут адская. Не работа, мученье. Жара, духота, газ, дым, опасность на каждом шагу. Вот откупорили пробку в домне, огненной рекой пошла красная чугунная лава по заранее приготовленному в песке жолобу - канаве. По косогорчику, по канавкам расплывается жидкий металл. Суетятся рабочие: то в ту канаву пустят струю, то в другую. Нальют, эдак, тысяч пять пудов. Брызги огненные летят во все стороны. А рабочие ходят, перешагивают канавы с расплавленной массой.
   Смелы тут рабочие до беды. Ну, а если попала огненная капля в глаз? Тогда кончено -- глаза, как не было. Или оплошал, в канаву ступил, прощай ступня., как бритвой отхватит. Температура расплавленной массы настолько высока, что попадающие в нее предметы не горят, а как-бы моментально испаряются. Камешек бросишь в канаву и мигом он, как воск, растает. На этой работе не задремлешь, позевывать не будешь.
   

Работа на мартенах

   Расплавленный чугун не всегда выливают в формы для охлаждения. Если мартены свободны, чугун наливают в гигантский ковш. Ковш везут на вагонетке и подвозят к крану. Электрический кран зацепляет ковш и везет к мартенам, там поднимает до уровня печного жолоба и выливает в печь. Искры миллионами летят вокруг. Настоящее пекло. Вот вылили в печь. Нужно добавить марганцевой руды и прочих смесей, чтобы можно было начать выварку железа или стали. Качество стали и железа зависит главным образом от того, сколько и чего будет положено в печь и сколько времени будут варить. Закладка в печь и выемка из печи производится с помощью крана. Следят по часам сколько времени варится, потом выливают по нижнему жолобу в формы, из формы краном вытряхивают остывшие болванки. После их везут в прокат на мелкосортное, листовое или какое другое железо.

0x01 graphic

Рельсопрокатный цех

   Стальные болванки привозят и кладут в горн рельсопрокатного цеха. Специальная машина, газогенератор, подает газ для нагревания. До-бела нагретую болванку вынимают из печи электрическим краном. Несколько машин проходит болванка до обжимного стана, где ее начинает стискивать сильнейшая машина. Машину эту двигает другая машина в 3300 лошадиных сил. Раз прошла болванка сквозь стан, два и три раза прошла, с каждым разом все тоньше, все длинее вытягиваясь. Из одного обжимного стана переходит по роликам в другой, наконец, огненно-красной змеей вылетает шипя из обжима в обжим и становится длинной, длинной рельсой. Огненно-красная. Вышла одна, за ней другая, рядом третья. То и дело тянутся огненные паутины взад и вперед по цеху. Откатана, готова. Идет на обрезку. Пила с визгом бешеных собак режет полуостывшую рельсу. Искры сыплются золотыми брызгами. Раз -- и отпилила с одного боку. Подвинули рельсу по роликам в мерку. Ширр... и рельса откатывается обрезанная с большой точностью. Одну длинную нить на две, на три части разрезает пила. Все скрежещет, верещит. Отрезанные рельсы откатываются на охлаждение под навес. Остыли рельсы, можно на обжимных станках выпрямлять. Десяток рабочих возится у станка, так и эдак ее повернут. Мастер, быстро поворачиваясь, и отсюда на рельсу посмотрит и оттуда заглянет. Рядом рабочий стоит, рычаги переводит.
   -- Вот тут надавите, вот здесь нажмите.
   И сколько это возиться с ней надо -- беда. Нужно, чтобы как струнка была, а то железная дорога не примет. Это дело не шуточное. Поезда будут по ней ходить. Мастера тут заправские стоят. С пустой головой сюда нечего соваться.
   

"Мертвый" автомат

   Па рельсопрокатном цехе работает шесть станков по выправке рельс. Тут же стоит автомат, привезенный с Керченского закрытого завода. Автомат диковинный, не у нас делан. На этом автомате рельсы выправляли. Рабочие рассказывают:
   -- Вот, братишка, что она значит -- наука и техника. Видишь вот аппарат по выправке рельс? Стоит он у нас давно, а толку никакого.
   -- А почему так?
   -- Да вот некому направить и в ход пустить. Начинали было, пускали. Ничего не выходит. Раза два пропустит и шабаш.
   -- Неужели некому направить?
   -- Как есть некому. Мы уже бились, бились с ним, ничего не выходит. Где уж нам новый сделать, тут вот готовый пустить знания не хватает, и стоит он, бедняжка, сиротинкой.
   ---А что-ж вы главному инженеру не скажете?
   -- Сам знает. Да где ему? Разве он может за каждой мелочью следить один.
   -- А сколько бы станков заменил этот автомат?
   -- Четыре станка вполне заменил бы и продукция вышла j6bi куда лучше.
   Вот оно что. Как, значит, надо нам тянуться и тянуться до заграничного. Теперь у нас рабочие говорят, что нам не к довоенному уровню надо стремиться, а по американски дело ставить: на коммерческую ногу, да по научному. Даешь американский уровень техники и промышленности. Про американского изобретателя Эдиссона небось все слыхали? Даешь своих советских Эдиссонов!
   На Макеевском заводе имеется до двадцати пяти своих рабочих изобретений. Там свои ученые рабочие и техники каждый день хоть маленькими шагами, а все-таки идут вперед. Тот колесо какое-нибудь новое выдумал, этот автомат завернул или часть у машины новую поставил. Правда, не можем мы еще таких автоматов строить, какой описан выше, но этот автомат должен у нас разжечь страсть к наукам. Неужели мы хуже иностранцев? Неужели мы в своем СССР не найдем силы? Неправда. Сотни тысяч рабочих и крестьян день за днем, ночь и день будут корпеть над учобой, поднимая свою квалификацию по всем отраслям науки и искусства.
   

Магнитный кран

   Вполне готовые рельсы сдвигают на склад. Над этим складом, по верху, на столбах, двигается электромагнитный кран. Это новое достижение техники. Кран недавно здесь установлен. Раньше рельсы руками рабочих грузились. Нелегкая это была работа. Каждая рельса весит около тридцати пяти пудов. Попробуй ее брать, укладывать на тележку, подвозить и грузить в вагон. Теперь не то. Кран работает электричеством. Тележка-мостик катается по слегам на столбах. Под тележкой - мостиком висит люлька. Там сидит рабочий. Под люлькой рама. Под рамой на цепях электромагниты. В них пускается ток по проволоке, соединяющей их с люлькой. Вот мостик под'ехал. Рабочий, что в люльке, нажал рычаг. Электромагниты на цепях спустились и легли на рельсы. Рабочий рычагом включил ток от электромашины. Обе рамки сразу намагничиваются. Рельсы как-бы прилипают к ним. Рабочий опять надавил какой-то рычаг, цепи с электромагнитами стали подниматься. Смотри, смотри, да и рельсы не отстают от них, и впрямь прильнули, как иголки к магниту и держатся, ничем не привязанные. Цапнет их эдак штук пять -- шесть, три---четыре тонны, как пушинку поднимет электромагнит. Рабочий в люльке опять надавил какой-то рычаг, покатился весь мостик в конец по слегам. Приехал, остановился над вагоном - платформой. Легонько цепи спустил. Рельсы на платформу легли, рядышком одна к другой. Выключил ток рабочий, поднял раму наверх. Лежат рельсы, где надо. За новыми поехали. Пока читатель разбирает это по книжке, -- тележка успеет два -- три раза туда и обратно обернуться. Не надо десятков рабочих. Один управляется. Только двое рабочих на платформе стоят, поправляют, чтобы плотнее одна рельса рядом с другой лежала.
   Не гни горба, не ломай спины. Все делает машина. Надо только как сказал Ильич, учиться, учиться и учиться, чтобы уметь все делать самим, и не отставать от заграницы.
   Рабочему надо учиться, чтобы поднять свою квалификацию, быть образованнее, крестьянину надо учиться, чтобы уметь по науке свое хозяйство вести, чтобы оно лучше и больше пользы приносило, чтобы мы богаче жили, да ходили чище.
   

Культработа

   На Сталинском заводе, в доме б. управляющего заводом открыт хороший клуб.
   Комнаты отделаны прекрасно, кругом клуба сад-цветник. Что особенно поражает, так это театр на 1500 человек. Театр на косогорчике, задние скамьи высоко подняты, сцена внизу. Помещение совсем новое, сцена просторная, свету полно. Есть комнаты для артистов. В театре идут дельные пьесы сталинской труппы. И своя рабочая труппа есть. Заглядывают иногда артисты и из белокаменной столицы. Кино не меньше двух раз в неделю.
   Условия для работы хорошие. Но работа все-таки хромает. Плохую работу рабочие объясняют неудачным подбором культработников.
   Многие рабочие жаловались на грубость некоторых местных культверхушек. Есть в клубе один старый рабочий, этот пользуется большой популярностью. Часть же товарищей неумело подходит к массам, оттого и клуб иногда пустует.
   -- У нас часто склока, да подкусыванье, -- с обидой в сердце жаловался один рабочий.-- Шум да гам. Вот в церковь пойдешь, там тишина и спокойствие. Там один к другому, как к брату относится. А у нас что? Вежливости побольше надо.
   Старики-то рабочие еще со старыми замашками и к ним особый подход нужен.
   На Макеевском заводе дело культработы постановлено куда выше. Здесь чувствуется лишь неувязка в работе. Нет хорошего двигателя в работе, нет основного ядра работников. А материалу для работы -- угол непочатый, и все дельный материал.
   Есть и другие болячки и довольно чувствительные.
   Многие рабочие говорили мне о страшной заразе -- карьеризме, подвиливанье, подмазыванье, вышибанье вон неугодных людей. Оттеснят, забьют, заклюют, за борт жизни выбросят, если ты кому не угодил. Грубость еще не изжита. Скверное обращение с рабочими не позабыто.
   Почему рабочие часто не желают итти в клуб? Да потому, что там тоже с ними обращаются по казенному, вот и идут они в пивнушку, свою обиду горькой залить..
   Сознательные массы рабочих стараются всячески исправить хромых и кривых товарищей, и выправить горбы хозяйственников.
   Особенно одобряют рабочие комсомольца т. Жукова. Он поспевает и в комсе работать, и делопроизводство завода ведет, и культработу налаживает.
   -- У нас Жуков -- огонь, -- хвалят старые сознательные рабочие. -- Молодец он у нас, только больно запальчив. Боимся как бы шишек не набил, -- шутят работницы,-- уж больно за все горячо берется.
   Одобряют и электромонтера, старого рабочего, чуть не с возникновения завода работающего, тов. Попова.
   -- Попов дюже дельный парень. Посмотри, какую радию он у нас закатил.
   Верно, радио у них на славу.
   В саду, около вновь строющегося большого театра на тысячу слишком человек, установлены две мачты по 45 метров, тут же антенна натянута. Приемники в шесть и двенадцать ламп.
   Громкоговоритель орет здорово, передавая концерты и речи: Ростова н/Д, Москвы, Харькова и Берлина. Довелось и мне послушать, как т. Микоян в Ростове на с'езде Советов доклад делал, да таково-то чисто отчеканивал. Я заслушался. (Т. Микоян теперь народный комиссар торговли).
   Парк тоже больно хороший. Рядом большие пруды. Воды много. Лодка. Рабочая молодежь, а иногда и старики со старухами катаются.
   -- Вот, старуха, мы с тобой, как буржувазы, по водам катаемся, шутит седой рабочий, вылезая из лодки.
   

Новый рабочий поселок

   В душных, сырых и темных хлевах жил рабочий люд при старом "добром" времени. В грязи и сырости валялись рабочие.
   Никто о них не заботился.
   Чего о них заботиться? Передохнут эти, других бог даст. "Этого добра всегда много".
   При своей рабоче-крестьянской власти не так думают. Рабочему тоже надо пожить по-человечески.
   Много времени и внимания уделяется рабочему жилью в Донбасе, на всех крупных предприятиях строятся новые рабочие дома.
   В некоторых крупных центрах, как Сталино, Макеевка, шахта Чайка и др. целые рабочие поселки создаются и уж большей частью закончены.
   Правда, всех этих новых построек еще далеко не достаточно. Это еще маленькая горсточка. Но хоть горсточка есть, а раньше и думать об этом было нельзя. Горсточку по горсточке земледелец выбрасывает зернышки на ниву из лукошка, а за день, смотришь, целая полоса засеяна.
   Нельзя сразу, одним махом на всю десятину зерно разбросать.
   Год от году, горсточка по горсточке, будут разбрасываться из советского лукошка зернышки,-- рабочие домики, по лицу донбасских степей. Глядишь, за десяток, другой лет совсем изживется жилищный кризис.
   При Сталинском заводе таких зернышек-домиков целый поселек в 145 домов разбросали рабочие руки. В каждом домике не меньше двух квартир.
   Правильными рядами блестят на солнце крыши домов.
   Первый ряд домов вполне закончен, квартиры с удобствами, с водопроводом и электричеством. При каждом домике палисадник.
   В квартирах полы и двери покрашены, стены оштукатурены. Есть несколько домов недостроенных. Весь поселок построен в один год.
   Особенно хороши и удобны заканчивающиеся стройкой общежития -- спальни для одиночек. Небольшие комнаты на семь -- десять кроватей, хорошо отштукатуренные, с паровым отоплением, с обилием света, с канализацией, ванной.
   Пришел с работы грязный, грязное платье в шкаф, а сам в ванну. Вымылся, одел все чистое, иди отдыхай на чистой кровати. При общежитии общая столовая и красный уголок.
   Вот это мало-мальски человеческое жилье.
   

Рабочие постройки капиталистов

   На Макеевском металлургическом заводе старые буржуи, русские и французские, не шибко о рабочих заботились. Хозяевами раньше были тут французские капиталисты и частично русские купцы.
   Сырые, темные сараи строили они для рабочих. Плесень кругом. Внутри только голые нары или топчаны. За чистотой не следили.
   Говорят, что заграничные буржуи лучше любят рабочих. Рабочее жилье сами за себя говорят, как любят рабочий класс эти господа.
   -- Волк волку родной брат, -- говорят старики таежники.
   Одна шкура на всех буржуях.
   

Собачники

   Много отрадного в теперешней жизни, но не мало и ужасного, темного. Не надо закрывать глаза на эти болячки.
   Кошмар жилищного кризиса особенно бросается в глаза в Макеевке.
   Здесь в старых буржуйских сараях живут еще сотни рабочих в самых невыносимых условиях.
   Койка на койку лезет. Сотни людей жмутся в одном помещении. Есть жены с детьми. Вечером здесь все кишмя кишит, точно черви в гнилой бочке с отбросами.
   Духота, голь, нищета, грязь. В таком скопище и речи быть не может о чистоте. Унылы и хмуры здесь рабочие. Некуда деться -- живут. Сердце рвется на части, сил не хватает глядеть на такую картину.
   Провожатый рабочий говорит:
   -- О таком безобразии не молчать надо, а кричать во все горло. Надо скорее находить выход из положения.
   Тут и культработа хромает на обе ноги. Чем занят досуг рабочих?--В "двадцать одно" дуются.
   -- Товарищи, нельзя в деньги, -- говорит сопровождающий меня.
   Несколько кругов, где сидели рабочие старики -- бросили игру. А вон те, молодые, забияки, даже ухом не повели.
   -- Ладно, -- говорят, -- не указывайте, без вашей указки обойдемся.
   Есть сараи, перегороженные на отдельные квартиры, но духоты и грязи в них не меньше.
   -- Да это еще что, это цветики, -- говорит один рабочий,-- ты иди, на собачники полюбуйся.
   -- Какие собачники?
   -- А такие, настоящие...
   Возле стен сараев натисканы разные ящики, старые вагонетки. Наставлены один на другой, переложены досками. Мало-мало забросаны старым листовым железом, что-б дождь не попадал.
   Щели -- окна, как в собачью конуру. Внутри солома, или стружки, а на соломе и на стружках люди.
   -- Это, -- говорят, -- мы на дачи выехали, на летний сезон...
   Жалобы раздаются со всех сторон. Милицией страх как недовольны за грубость. У дверей проходных будок стоит милиция.
   -- Вот беда, на базар нельзя ходить,-- в один голос заявляют работницы.--Базар вон там в Дмитревке. Раньше ходили прямо. Теперь не пускают. Тащись кругом завода по мокроте и грязи в худых опорках. А то и так: одна будка пропускает, другая не пропускает. И никакого толку не добьешься.
   Придешь с работы, устанешь, как скотина, отдохнуть бы за это время, так нет, кругом обходи. .
   Милиция здесь действительно груба, недаром им прозвище дано -- мильтошки.
   На администрацию жалоб меньше.
   -- Директора-то у нас хорошие ребята,-- говорит один из рабочих,-- они сами понимают, что жить человеку так нельзя. Да ведь не перескочишь... Куда деться?
   Правда, постройки вот шибко хорошие затевают, лучше бы попроще, да побольше. Сразу по богатому жить нельзя.
   -- Этот товарищ пишет книгу о рабочих для крестьян,-- говорит сопровождающий.
   -- Да што там, разве он напишет вот о наших собачниках. Небось только об одних новых домах напишет. Про нас они забывают писать. Мы знаем этих, щелкоперов-писарей.
   -- Нет я и о вас напишу.
   -- Попытай, коль напечатают.
   

Смычка

   Рабочие не только на словах говорят о смычке, а и на деле стараются осуществить лозунг партии "Лицом к деревне". Делом осуществления лозунга является рабочее шефство над деревней.
   На всех заводах и на большинстве шахт ведется шефская работа.
   Шефская работа выражается в деле помощи крестьянам культработой: беседы, лекции, доклады, митинги, снабжение деревни литературой, газетами, книгами, журналами; оказывается техническая помощь деревне: установка динамомашин
   налаживание электрического освещения и пр. Обращается внимание на техническое оборудование, и снабжение деревни тракторами.
   Не оставляют рабочие и "русского хлебосольства". Частенько на заводы и шахты приглашают крестьян к рабочему пирогу "на обед".
   Для этого рабочие устраивают семейные вечера, с музыкой, развлеченьями, чаепитием.
   В гости к себе рабочие привозят Мужиков из самых глухих деревень своего округа, больше из бедноты и середняков. Привозят и увозят на своих подводах.
   -- Вот это действительно трудовое братство, -- говорят мужики.
   А когда рабочие приезжают в деревню в гости, или по проведению кампании помощи какой, или праздника, то всегда на своих подводах. И свой хлеб привозят, чтоб не вводить крестьян в излишние хлопоты и расходы.
   Мужики даже обижаются.
   -- Что вы,-- говорят,-- товарищи, нас к себе в гости возите, угощаете, а сами у нас чайку попить боитесь?
   Шефство дало довольно значительные результаты.
   Рабочими Макеевского завода (12.000 рабочих) селу Макеевке (в 4 километрах от завода) 1-го мая 1925 года подарен трактор Фордзон. Оборудовано электрическое освещение, для сельских учреждений дано 200 р. на сооружение памятника; проведены работы по учету неграмотных, проверен кооператив, где последствием проверки были выборы нового правления.
   Село снабжается книгами, газетами и журналами.
   Рабочими Сталинского завода для двух захудалых деревушек куплено два трактора, молотилка с соломотрясом, и много другой помощи оказано. Шефы всегда помогают проводить землеустройство, налаживают работу сельских учреждений, обучили двух крестьян управлять трактором
   Немало помогла также бедной деревне и шахта "Новая Смолянка". Она выдала деньгами 650 р. на проведение электричества.
   Рабочие накопали 400 пудов угля на отопление сельских учреждений, главным образом, школы, что-б не мерзли зимой крестьянские детишки.
   Много помогали крестьянам также и другие шахты Донбасса.
   Рабочие говорят:
   -- Наша шефская помощь -- не благотворительность. Наша помощь только, как опора, как способ научить мужика цепляться за общее дело, за артель.
   Главная соль шефской работы не в подачках.
   Смысл помощи в руководстве по налаживанию техники в деревне, по переустройству деревни на новых началах.
   

Новое в смычке

   Во многих беседах рабочие толкуют об изменении шефской работы.
   Раньше шефская работа производилась урывками, больше единовременными отчислениями из заработка в распоряжение шефской комиссии.
   Это было шибко тяжело. Еще многие рабочие получают малый оклад жалованья, а разных вычислений много. Надо и на свою профессиональную нужду отчислять, на помощь пролетариату международному. Отчисляют на помощь иностранным товарищам, томящимся в буржуазных тюрьмах. Отчисляют на устройство воздушного флота. Всякой беде и горю всегда готовы помочь рабочие. Вот, например, была забастовка горняков в Англии. Все рабочие непременно отчисляли из своих скудных средств на помощь зарубежным братьям. На многих рудниках и заводах отчисляли заработок за целый рабочий день.
   Теперь рабочие решают отчислять крестьянам не вспышками, не урывками, а по плану и хотя это будет маленькая жертва, зато постоянная.
   Организуются, хотя пока еще довольно слабо, общества культсмычки, где рабочие единовременно делают взнос по десять копеек и месячно по пять или по десять копеек. За год каждый рабочий, таким образом, даст 1 р. 20 к.
   Затем эти деньги рабочие намерены распределять не сами непосредственно от каждого завода, а через свои окружные центры, окружные отделы шефского общества Украины, или через банк.
   И помогать не одной какой-то деревне* а по мере сил многим деревням на действительно необходимые нужды.
   Теперь рабочие настаивают, чтоб было распределение сумм на действительные нужды деревни, и в первую очередь тем, кто проявляет желание перестроить хозяйство по новому.
   Скажем, помочь деревне, когда организуется коллективное хозяйство, или артель по улучшению животноводства, по переходу к многополью, или организуется машинное товарищество.
   В таком случае деньги от шефов будут не как жертва, а как подмога.
   Люди начали что-то делать, а сил нехватает. Воз до половины горы дотащили, а вот наверх-то выдернуть, на перевал подняться, не хватает сил.
   Из кожи лезут люди, бьются над делом, ну как таким не помочь? Такая помощь будет и в других развивать самодеятельность, предприимчивость, желание затевать новое, бросать прогнившее старое, дедовское, освещенное поганой стариной.
   А при старом положении зачастую были обратные результаты. Мужики сами ничего не хотят начинать, а ждут от шефа подачки, как манны небесной.
   Авось, шеф поможет, вот он там кому-то помог. Пошли господи и нам такую благодать... А сами палец о палец не ударят, чтобы что то сделать.
   В шефском обществе на "Новой Смолянке" уж 617 членов.
   На Макеевке -- 700 "
   В Сталино такое же примерно количество.
   Правда, это капля в море, если из 12.000 рабочих только 700 объединено в шефское общество.
   Но в этом рабочие винят некоторую малоподвижность культработников.
   Вообще культработа по Донбассу хромает.
   Сознательные рабочие этим недовольны.
   

Семейный вечер с крестьянами

   Уже погасли последние зори. Изредка тишина нарушалась далекими гудками. На западных склонах, сквозь заросль фабричных труб, над колесами шахты мелькала луна -- берестяный кружок.
   Колеса отчаянно вертелись взад и вперед над шахтой. Видно, какая-то горячая работа шла внутри.
   Брызги золотых фонтанов ахали из труб. Свивались искры кумачевым холстом. Холст рвался на лоскутки и ленточками, хлопьями летал вокруг.
   Столапым чудовищем казался завод в ночной темноте. Тысячами глаз моргал он мне.
   Всякий раз, как подходил я к заводу, сердце наполнялось непонятным трепетом. И жутко, и страшно, а тянет.
   Как-будто счастье куется в горнах заводских, плавится в домне с металлом радость моя.
   Вспомнилась мне песня матушки:
   
   "Красна девица доит коровушку.
   Молочко бежит по титичкам,
   Сыро масличко по копытичкам
   Прямо в дойничек, подойничек,
   На пользу всему народу крестьянскому".
   
   Вот оно молоко-то бежит по титичкам-камешкам, по копытичкам-канавам, в дойники-корыта песчаные.
   Молочко это чугун расплавленный. Маслице -- сталь мартеновская.
   Не найдется ни одной избы крестьянской, ни одной хижины в нашем Союзе, где бы не было капелек чугунного молока и железного масла.
   Гвоздь, молоток, сковородка, ухват, топор и лопата -- все отсюда идет. Как подумаешь, -- сердце дрогнет. Вот она где смычка наша. Не может жить рабочий без хлеба. А крестьянин разве может прожить без металлов?
   Нет. Одни у нас интересы, и общие они. Все мы винтики одной машины. Все мы спаяны трудом.
   Скорей и скорей кипи работа на заводах, утоляй, рабочий, крестьянскую жажду металла.
   В раздумьи незаметно я подошел к заводу. Обогнул завод с левой стороны и вошел в рабочий поселок.
   Снуют тени по всем направлениям полутемных улиц. Местами под ногой хлюпает грязь после дождя.
   Шевелятся листочки тополей.
   Сегодня я приглашен на семейную вечеринку к шахтерам. Крестьян из подшефной деревни привезли в гости рабочие в клуб на праздник.
   Там им доклады, музыка, спектакль и кино были, а сейчас группы рабочих развели мужиков, а работницы--баб по домам.
   На квартире пятидесятилетнего шахтера собрались искушенные в подземных боях солдаты черного фронта.
   Много их тут.
   Коренастые, задубелые, косая сажень в плечах. Поседевшие в норах. Уголь пропитал их. Будто все они из угля вылеплены. Разговоры о шахте и шахтерах. Пословицы, прибаски, все связано с углем и шахтой.
   У крестьян -- земля на языке. И полем пахнет речь.
   Незатейливая обстановка комнаты, прибранная заботливой рукой, ласкает глаз и располагает к уюту.
   Я оглядел все кругом.
   Квартира состояла из столовой, спальни и кухни. Хозяин -- простой рабочий. Двадцать лет провел он в шахте.
   Пять лет пробыл на каторге и в ссылке. Участник баррикад и гражданской войны.
   Ни в одном углу комнаты не видно богов, хотя жена кажется верующей женщиной. На божничке, вместо икон, лампа шахтера и молоток со щипцами.
   На стенах дешевые портреты. На первом месте" в венке листьев под электрической лампочкой портрет Ленина, рядом Калинин, Троцкий, Зиновьев, Сталин, Бухарин.
   В спальне молодая дочь шахтера читала "Рабочую газету" и что-то живо с детским беспечным смехом рассказывала рядом с ней сидевшей девушке-крестьянке. Душевность скользила в юных глазах гостьи. Вряд ли она понимала все слова молодой работницы.
   Но казалось, что она хотела все узнать, все постичь.
   На столе, покрытом скатертью, стояли незатейливые закуски и чай.
   Шахтеры и крестьяне были очень внимательны ко мне.
   Расспросам о сибирских таежных крестьянах не было конца. С особенным интересом слушали мои повести о суровой природе, медвежьей охоте, шишковом промысле. Страшно всех заинтересовала новая жизнь и новые порядки при новом быте.
   -- Ты у нас самый дорогой гость, -- приветствовал меня заскорузлый рабочий.
   Когда я уставал отвечать, разговор быстро переходил на международные темы. Забастовка английских горняков волновала крестьян и рабочих.
   Сезонники {Сезонники -- крестьяне, пришедшие на короткий срок в шахты для заработков.} и некоторые мужики спорили:
   -- У самих зубов полон рот, -- а есть нечего говорил мужик.
   -- Свои раны прежде лечить бы, -- вторил сезонник с пушком вместо усов.
   -- Э... друзья, не понимаете еще вы общности интересов,-- доказывал хозяин. -- Не в обиду сказать, зачастую вы, мужики, с нами рабочими не находите общих интересов, общего дела.
   -- Ну, небось смычка крестьян и рабочих, рабочая забота подмогла крестьянину, нам понятна теперь, -- толково говорил бородач.
   Потом разговор перешел на местные темы.
   -- Что это, говорю, у вас богов, папаша, не видно?
   -- Хм, -- ухмыльнулся старик, -- выкурили мы их.
   -- У меня бабенка долго путалась с ними. Не мешал ей. Теперь сама бросила.
   -- Будет, подурачили наши головы попы, -- вступилась жена хозяина.
   Комсомолец Петька не утерпел:
   -- Эх, товарищи, во всех религиях видна классовая подкладка.
   -- А что это за классовая подкладка?
   Дело это простое. Рабочие и крестьяне нищи, изнурены непосильной работой. Как буржуй сохранит их в почтении и безропотности? Нашлись попы -- помощники. Обещают за страдания в короткой человеческой жизни, блаженство вечное, не здесь, на земле, где сами буржуи наслаждаются, а на небе, после смерти.
   Стоит ли устраивать революцию, бороться за лучшую жизнь, когда из-за этого, на том свете потеряешь тепленькое местечко на веки вечные? А, сами-то буржуи не хлопают ушами, наслаждаются, живя за счет рабочего и крестьянина.
   Знают они что нет царствия небесного и устраивают себе царствие земное. Только скоро кончится оно, хоть и дурманят они рабочих, и держат их в темноте.
   -- А как у вас, молодежь? -- полюбопытствовал я.
   -- Молодежь в большинстве не верит, -- отвечал хозяин.-- Хотя антирелигиозная работа у нас слабо идет.

0x01 graphic

   Среди молодежи нет точных знаний о религии. И часто бывает, -- приедет сектант-говорун со своей библией, разведет турусы, -- и повалят к нему.
   Сознательные рабочие хотели бы эту работу поставить ударной. Мешает религия нам, рабов она воспитывает терпеливых, а не свободных граждан, борцов с угнетателями. С религией социализма не построишь. На что социализм на земле нужен, когда на том свете, за все лишения награда будет. Однако преодолеем мы этот дурман!
   Один из крестьян поднял вопрос, что мало внимания обращается на лечение крестьян,
   Вопрос вызвал большой шум.
   Один довольно развитой рабочий с голубыми задорными глазами сказал:
   -- Правда товарищи. Дело это у нас еще шибко слабое. Похвастать нечем, но упомянуть все-таки есть кое о чем. Я сам слышал отчет Исполкома:
   Еще в 1925 году для мужиков нашего округа было приобретено на курортах Крыма, Кавказа, Славянска, Одессы 72 койки и на 1926 г. ассигновано 30.000 руб.
   72 человека сразу из округа могут поехать подлечиться, поправить свое здоровье в лучших курортах.
   Коснулись защиты и женских прав.
   Кто раньше обращал внимание на бабью долю? Курица -- не птица, баба --не человек, -- всегда такая неправда была.

0x01 graphic

   Поговорили и о производственных совещаниях, что рабочий стал по-хозяйски глядеть на свое предприятие, на недостатки указывать. Свои советы подавать, какие лучше порядки завести.
   Далеко за полночь беседа затянулась.
   Так приятна была беседа, так хороши и незабываемы минуты рабочей вечеринки.
   Снежные вихри Сибири, бураны степные не заметут следа моей дороги на фабрику. Я опять пойду по ней и других поведу за собой. Мы должны учиться у рабочих строить новую жизнь и совместными силами крепить ленинскую смычку.
   Погостил.
   Истаяла уставшая вечерняя заря.
   Хмурый восток зажегся румяной улыбкой, и сияющий день трудовой начался.
   На станцию, в тряской колымаге провожали меня два героя угольной рати.
   От стрелки, пыхтя и. сверкая бледными глазами, подходил поезд.
   Братские поцелуи. Рабочие, мозолистыми руками обнимая меня, казалось хотели в моем лице обнять всех тех, от кого я пришел, и сомкнуть стальными мускулами великий круг труда работников глубин земли и беспредельных полей.
   Мощным, как чугун, голосом сказал рабочий вслед уходящему поезду:
   -- Привет мужикам от рабочих. Я стоял с застывшим взором на подножке вагона. Ускоренный ростовский, уносил меня в даль донецких кроторойных степей.
   Вихрились мысли. Опять щемило сердце. Мелькали барские имения. Будили во мне прошлое. Где-то в далекой ночи колыхались отрепья неволи, и каркало злое воронье, заглушая ястребиные писки.
   Вот здесь райки строили себе душители народа, а там в катакомбах дохли неимущие.
   Как ни тяжела еще жизнь рабочего, как ни сера мужичья нива, -- все же мы теперь далеко не те, что были. Сознание, что мы граждане земли, вливает в нас необыкновенные силы. Дает крепость духа и бодрость в борьбе.
   У нас есть клуб и читальня, ликвидация неграмотности. Женщина встала на равную линию с мужчиной, сознает день ото дня свои права.
   Рабочие не лодыри и не блаженствуют за наш счет. Они такие же труженики, как и мы крестьяне.
   В горне заводов рабочие куют общее счастье и молотом пробивают дорогу серпу.
   

Заключение

   Плохое наследие оставили нам баре. Шибко плохое. Разрушили заводы и фабрики, оголодили, осиротили миллионы народа. С плохим приданым, без гроша в кармане вышла замуж советская власть за бедный, ограбленный рабоче-крестьянский люд.
   Царские да купецкие долги получили в подарок на свадьбу от "отцов и отчизны" молодые. Да немало уродов-бюрократов в придачу.
   Скоро ли наладишь, скоро ли поставишь на полный ход такую махину государственного хозяйства?
   Все-то изношенное, захудалое, нет не только скотины, зачастую и хлева-то нет.
   Вот и вынужден рабочий люд жить в берлогах. Но это не вина рабочего, это его беда, с которой он борется. Скоро ли поборет?
   Каждый мужик по себе судить может, как тяжело, как трудно строить да ладить все заново.
   Нет цепей царизма и капитализма, нет плетей колчаковщины и деникинщины, нет фараонов-жандармов.
   Но есть разруха, нужда и недохватки, есть еще большие непорядки.
   Все же рабочий не падает духом. К старому не желает вернуться, тянется вперед, к светлому будущему, и верит, что в тесной смычке с нами, мужиками, рано иль поздно, а вытянет воз из ложбины наверх, на ровное место.
   К довоенному уровню подходим, а там и дальше шагнем. Непременно, обязательно шагнем!
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru