Lib.ru/Классика: Будищев Алексей Николаевич. Западня

Алексей Будищев

Западня

(Посвящается нашим спиритам).

В кухне было душно и пахло пригорелым салом. От плиты палило тропическим жаром, несмотря на то, что дверь и окна были растворены настежь. Повар Аверьяныч, худенький и маленький человечек лет пятидесяти, с угрюмым лицом запойного пьяницы, сидел у стола. Он только что отпустил господам последнее блюдо к ужину и, на досуге попивая водочку, рассказывал своей молоденькой женке Марфеньке разные страшные истории о кладах. Аверьяныч вечно бредил какими-то кладами, а когда напивался пьян -- горой Афоном. И тогда он мечтал найти клад и отнести на святую гору икону Пантелеймона-целителя, всю осыпанную драгоценными камнями. Аверьянычу казалось, что после этого тоска, которая вечно сосет его сердце, покинет его, зачахнет и издохнет, придавленная могучей пятою святого целителя. Аверьяныч досказал свою страшную историю и замолчал; в кухню вошла горничная Наташа; она взяла из-под плиты углей для самовара и, вильнув юбками, исчезла в дверях. Марфенька, в это время вязавшая у лампочки какое-то рукоделье, приподняла от работы свое хорошенькое личико и сказала:

-- A y нас, Лука Аверьяныч, в старой бане тоже все неладно. И тоже кто ее знает отчего! Вчера туда кушетку ненужную поставили, например, а сегодня пришли -- она кверху ногами стоит. Караульщик, слышно, ночью в окне огонек видел, -- добавила она уже совсем таинственно.

Марфенька спустила петлю, нахмурила хорошенькие бровки и опять сказала:

-- Кажется, обещай мне миллион и ни за что бы туда ночью не вошла! Ни за прянички!

Повар вытер рукавом жиденькие усы и бородку.

-- Клад там, Марфенька, беспременно клад, -- отвечал он. -- Склеп там, как раз у самых у дверей банных. У самого порога, потому стукнешь палкой, отдается звонко так, ажно гул идет. У-ху-ху-ху, -- сделал повар губами, изображая подземный гул. -- Склеп там, Марфенька, а в склепе беспременно кадушки с золотом. Нечистые и стерегут, забавляются вокруг, всякую мерзость творят. Это бывает!

Аверьяныч налил себе четвертый стаканчик водки. Марфенька вздохнула и передернула круглыми плечиками.

-- Не говорите, Лука Аверьяныч, к ночи страх берет! Не люблю я этих самых... нездешних жителев!

Повар выпил водку.

-- Это бывает. Да, -- снова сказал он. -- В склепе, небось, зеленые крокодилы с огненными глазами лежат; ведьмы, небось, голобрюхие с чертенятами в чехарду играют. Да. З-забавно, -- протянул он, как будто со вкусом.

Странно сказать, а он как будто бы весьма даже любил эту нечистую породу.

Марфенька вздохнула снова.

-- Не говорите, Лука Аверьяныч, к ночи! Во сне еще увидишь этих ночных соблазнителев!

Аверьяныч встал, позевывая.

-- А я, Марфенька, спать к кучеру на сеновал пойду; здесь душно.

Марфенька приподняла от работы личико.

-- Идите, Лука Аверьяныч, идите! -- сказала она что-то уж очень покорно и что-то уж очень сладко.

Повар посмотрел на розовые щечки жены, почесался и невольно подумал: "Ишь, какая она у меня хорошенькая. Цветет точно розанчик; и то сказать, восемнадцать лет бaбенoчке, а я стар, ох как стар. Как бы не барин, и не женился бы. Да! Сам Илья Петрович сватом у неё был; она, говорит, мне родственница, двоюродная крестница; двоюродный братец мой ее крестил".

Аверьяныч снова почесался, взял засаленную подушку и войлок и, шмыгая стоптанными калошами, вышел из кухни, нашептывая:

-- Клад там, беспременно клад околь старой бани; а нечистые стерегут и забавляются. Небось, верхом друг на дружке ездят, пылят, стучат, кувыркаются. Х-химики двоерогие!

Его голос смолк. Марфенька бросила на стол рукоделье, зевнула, потянулась и, вспомнив о чем-то, внезапно улыбнулась и покраснела. Она встала, пересела к окну, вздохнула и стала смотреть на звезды.

А Аверьяныч лежал на сеновале и все еще думал: "Да, вот тоже клад. С голыми-то руками его не скоро возьмешь. Походишь околь и назад ни с чем отойдешь. Для кажного клада нужно особое слово знать". Повар повернулся на другой бок.

Ему не спалось; в голове его от печного жара и водки стучали молоточки; перед глазами точно золотые червонцы мелькали. Внезапно ему пришло в голову: "А что если взять сейчас лопату, пойти к старой бане и копнуть хоть немножко? Может быть, клад-то и не глубоко положен. Это тоже бывает. Другой раз лопатой копнешь и глядь -- корчага с золотом!" Аверьяныч присел на своем войлоке.

-- Может быть, стоит лопатой копнуть, -- шептал он, чувствуя, что в его голове начинает плыть золотой туман от мелькающих перед глазами червонцев. Аверьяныч нащупал рукою калоши, обул их на босые ноги и, как был -- распояской и без шапки, -- слез с сеновала. Затем он нашел у конюшни железную лопату, которою конюх прибирает накопленный за ночь в стойлах навоз, и пошел двором к саду.

Ночь была тихая и темня. Весь двор был погружен во мрак. Скелеты различных строений вырисовывались тут и там угрюмые и молчаливые. Повар взял лопату, как ружье, на плечо, прошел весь двор, обогнул маленький барский домик и вошел в сад. Выходившее из дома в сад окно проливало целые потоки света. Аверьяныч заглянул в комнату. Там за чайным столом сидели Дубняковы муж и жена и недавно нанятый письмоводитель Ильи Петровича (Дубняков служил земским начальником) -- Аграмантов. Илья Петрович, мужчина лет пятидесяти, худой и долговязый, рассказывал, что-то про охоту. Серафима Антоновна, полная, лет под сорок, дама, красивая и хорошо сохранившаяся, качала головкой и закатывала глазки. А Аграмантов слушал и краснел. Аверьяныч подумал: "Ишь пoлyнoщничaют, делать-то им нечего!" и пошел садом. В саду было еще темнее. Только осыпанные цветом яблони, вишни и сирени белели точно в инее. В кустах жимолости, звонко отчеканивая металлические звуки, пел соловей, и Аверьянычу казалось, что эти звуки рассыпались в темной куще берез, как золотые червонцы. Повар двинулся в путь. Скоро он подошел к старой бане, остановился в нескольких саженях от неё и оглядел ее, как человека, сверху донизу. Баня стояла в углу сада на пустыре, старая и давно брошенная, с покосившейся тесовой крышею, обросшей по швам мхом и травкой. Баня глядела на Аверьяныча давно выбитыми окнами и молчала. И Аверьянычу казалось, что она молчит не так, как молчит мертвый, а как-то особенно, лукаво, как человек себе на уме, кое-что знающий и кое-что скрывающий. Повар снял с плеча лопату, взял ее, как ружье, на руку и двинулся к бане, точно готовясь оружием выпытать от неё тайну. Он отмерил от её сгнившего крыльца два с половиной шага, по направлению к саду и стукнул лопатой о землю. Повар не ошибся. В этом месте земля отвечала на стук особенно гулко. Аверьяныч враждебно покосился на баню и вонзил лопату в землю. Он порыл всего несколько минут и вдруг метнулся в сторону, в диком ужасе, едва не выронив лопату и шепча:

-- Свят, свят, да воскреснет Бог!

Дело в том, что земля под лопатою повара внезапно осела, треснула и с гулом провалилась внутрь. Очевидно, перед самым крыльцом старой бани был склеп. Аверьяныч шептал молитвы, дрожал и ждал, что вот-вот из внезапно образовавшегося отверстия выпыхнет дым, потянет смрадом и поскачут черти и старые и малые, всех сортов и видов. Но черти, однако, не появлялись, и Аверьяныч несколько пришел в себя; он подошел поближе к отверстию и заглянул туда. Отверстие было небольшое, не больше аршина в квадрате, и чернело, как чернильное пятно, но повар решительно ничего не увидел в нем. И тогда он стал думать, что ему делать и на что решиться. В конце концов он придумал, пошел к частоколу и наломал гнилых палок. Этими палками он прикрыл образовавшееся от провала отверстие, палки закидал нарванной вблизи травой, а траву слегка посыпал землею. Скрыв таким образом отверстие от постороннего глаза, Аверьяныч подумал: "Теперь никто дыры неувидит, а утречком я приду, рассмотрю в чем дело и увижу, что предпринять. Утречком не так страшно!" Повар снова враждебно покосился на баню и пошел к себе на сеновал, шмыгая калошами и нашептывая: "Ночью нечистой силе вольготней; ночью нечистая сила радуется, кувыркается, барахтается и змеями свивается. Кажного человека ночью одолеть может нечистая сила!"

Между тем там, в доме, Дубняковы уже отпили чай и собирались расходиться по комнатам спать. На прощанье Илья Петрович рассказывал Аграмантову:

-- Да-с, Павел Никитич, много в нашем мире непостижимого! Вот, например, наша старая баня; ночью там огоньки разные видят, звуки странные слышат и тому подобное! Я бы не верил, если бы не видел собственными глазами. Вчера, например, велел поставить туда старую кушетку, хотел баню в склад ненужных вещей обратить. Приказал нести кушетку, никто из прислуги не хочет; боятся в эту баню даже днем войти. Наконец кое-как уломал; поставили кушетку на ножки, как следует; только -- что бы вы думали? Прихожу я сегодня в баню, -- кушетка вверх ножками стоит! То есть, как какой-нибудь акробат! И далее вид у нее, черт ее побери, какой-то озорной! Прямо-таки вид закоренелой скандалистки. А раньше ведь была кушетка, как кушетка, -- добавил он, -- смирненькая!

Аграмантов сделал изумленные глаза.

-- Да что вы?

-- Даю честное слово. А в этой самой бане-с мой дедушка скоропостижно неизвестно отчего умер. Подозревают отраву, да-с! Кроме того, прежде, как говорил мой отец, на этом самом месте был погреб, и в этом погребе одним из приспешников Пугачева был задушен мой прадедушка. Да-с. Так вот-с, если принять во внимание, с одной стороны, поставленную вверх ножками кушетку, а с другой стороны -- покойного пра-дедушку, так оно и выйдет, что, пожалуй, и тово-с. "Ребус"-то, пожалуй, и подальше нас с вами видит!

Серафима Антоновна сделала томные глазки.

-- А вы знаете, Павел Никитич, я "Ребус" выписываю, -- сказала она. -- Я прежде спиритизмом занималась. Медиумом у нас был один акцизный чиновник, интересный такой! Потом его перевели, и я спиритизм бросила, -- пропела она с жеманной печалью.

Илья Петрович кивнул на жену.

-- Вот и она ни за что не пойдет в эту баню.

Серафима Антоновна подтвердила.

-- Ни за что!

Илья Петрович встал и зевнул.

-- Однако пора спать.

Аграмантов тоже встал и начал откланиваться.

Впрочем, первым пошел спать Илья Петрович. И когда он вышел из комнаты, Серафима Антоновна, подошла к Аграмантову и, томно жеманясь, сказала:

-- А вы тоже неужели сейчас спать?

Она минуту подумала и многозначительно добавила:

-- А я долго не буду спать эту ночь; в спальне все окна открыты, а сад цветет так, что голова кружится!

Серафима Антоновна заглянула в самые глаза Аграмантова и вздохнула.

-- Я пойду перед сном погулять в сад. Выходите и вы. Кстати вы прочитаете мне там, помните, то стихотворение Фета, которое вы мне читали на днях. Как это?

Серафима Антоновна пощелкала белыми пальчиками и прочитала нараспев:

-- "Я людям не нужен, и сердце и разум..." Как это там у вас дальше?

Аграмантов сделался пунцовым.

-- Я солгал вам, Серафима Антоновна, это стихотворение не Фета, а мое собственное, но только мне стыдно было сознаться, -- сказал он, впрочем, не без гордости.

Глаза Дубняковой сделались еще ласковее.

-- Так вы поэт? Вот как!

Она осмотрела юношу с головы до пят и добавила:

-- Так вы в сад выйдете?

-- Выйду, Серафима Антоновна, только вот...

Серафима Антоновна снова томно вздохнула, а Аграмантов пошел к себе в комнату. Там он подошел к столу, опустился на стул и, подперев руками голову, подумал: "Начинается! Я влюблен! Сердце мое переполнено блаженством. Серафима Антоновна ухаживает за мною вот уже другая неделя!"

Аграмантов поправил перед зеркалом галстук и пошел в сад. Серафима Антоновна была уже там. Она сидела на скамейке ближайшей аллеи, томно вздыхала и думала о молодом человеке, мысленно уже называя его Полем: "Поль очень мил, -- думала она, -- он такой хорошенький и конфузливый! Все его предшественники были такие мужики, а он милый и образованный. Он даже и галстук со вкусом подвязывает, хотя и не кончил семинарии. Впрочем, он поэт!" Она подняла голову. Павел Никитич подошел к ней, слегка побледневший. Серафима Антоновна обласкала его глазами.

-- Садитесь рядом, -- пропела она как ручеек.

В саду было темно. Соловей пел в кустарнике как бы в изнеможении, точно устал от запаха цветов и вдохновенья. Серафима Антоновна подняла на Аграмантова глаза.

-- Продекламируйте ваше стихотворение.

Аграмантов шевельнулся, поправил галстук и начал с чувством:

-- По старому саду иду я с тоскою,

Беседую с собственной тенью...

От белых черемух черемухой пахнет,

От белой сирени -- сиренью!

Я людям не нужен, и сердце и разум

Я отдал иному теченью...

От белых черемух -- черемухой пахнет,

От белой сирени -- сиренью!

Я людям не нужен! Ненужным иду я

Навстречу жестокому тленью...

От белых черемух черемухой пахнет,

От белой сирени -- сиренью!..

Аграмантов читал певуче и красиво. Серафима; Антоновна вздохнула.

-- Замечательно правдиво!

От белых черемух черемухой пахнет,

От белой сирени -- сиренью...

Замечательно правдиво! И какая масса наблюдательности! -- воскликнула она. -- Да! "От белых черемух черемухой пахнет..." Как это у вас хорошо подмечено! Но только зачем такое уныние -- "Я людям не нужен!" Почему? И потом, мужчинам вы, может быть, и не нужны. Но женщинам? Подумали ли вы о них? Зачем же такая безнадежная грусть?

Аграмантов вздохнул.

-- Ах, Серафима Антоновна, как же я могу быть веселым, если я пессимист? Разве пессимисты когда-нибудь радуются?

Он помолчал, подумал и добавил:

-- Разве когда земля погибать будет, так они обрадуются!

Серафима Антоновна грустно покачала головой.

-- Ах, скажите, пожалуйста. И давно это с вами случилось?

Аграмантов переспросил:

-- Пессимизм-то? С третьего класса училища. Семнадцать лет мне тогда было. А потом и пошло и пошло; дальше больше, дальше больше!

-- А теперь вам сколько лет?

-- Теперь двадцать два.

Серафима Антоновна с боку посмотрела на соседа. "Боже мой, как он молод!" подумала она, вздохнула и прошептала:

-- Прочтите ваше стихотворение еще раз.

Аграмантов откашлялся и начал читать снова.

Но когда оп произнес: "Я людям не нужен, Серафима Антоновна внезапно обхватила его голову руками привлекла молодого человека к себе и прошептала:

-- Поль, милый, ты мне нужен! Мне! Любишь ли ты меня?

Павел Никитич вздрогнула От волос Серафимы Антоновны пахло сильными духами, а её полные руки положительно жгли щеки юноши. В его голове пошел туман. Он припал к губам Дубняковой и прошептал:

-- Люблю, Серафима Антоновна! Давно люблю вас!

Серафима Антоновна положила его голову к себе на грудь.

-- Не зови меня Серафимой Антоновной, зови просто Симой.

-- Люблю вас, Сима, -- прошептал Аграмантов.

-- И не вы, а ты, -- сказала Серафима Антоновна.

-- Люблю тебя, Сима, -- поправился Павел Никитич, чувствуя, что его голова качается на высокой груди обольстительной женщины, как челнок на море.

Серафима Антоновна сняла голову поэта с своей груди. Влюбленная парочка двинулась садом, целуясь и называя друг друга ласковыми именами.

Они очнулись на пустыре около проклятой бани.

-- Пойдем туда! -- кивнул головой поэт на полуразрушенное здание. -- Здесь ты можешь простудиться; становится сыро!

-- Ни за что, -- прошептала Серафима Антоновна, -- разве ты не слыхал, что говорил про эту избушку Илья Петрович.

-- Сима, я умоляю!

-- Ни за что!

-- Но, Сима! Ты же сказала, что я нужен тебе!

Серафима Антоновна согласилась. Они сделали несколько шагов к избушке с выбитыми окнами. И вдруг земля под ними осела. Серафима Антоновна вскрикнула и полетела вместе с Аграмантовым в какую-то пропасть.

Аграмантов сильно ушиб себе спину, но очнулся первый. Кругом него был непроницаемый мрак.

-- Сима, -- жалобно позвал он и услышал:

-- Поль, это ты?

-- Я. Боже, куда же мы попали?

Аграмантов пошарил в кармане.

-- Слава Богу, со мной есть спички, хотя всего две.

Спичка вспыхнула Навел Никитич увидел Серафиму Антоновну. Её волосы были посыпаны землей, а платье перепачкано в глине. Она глядела растерянно и, казалось, плохо понимала, что делается вокруг. Спичка погасла Аграмантов зажег вторую и огляделся. Они находились в каком-то странном помещении, не то могильном склепе, не то погребе с высокими глиняными стенами и таким же потолком. Небольшое отверстие зияло наверху. Выбраться отсюда было невозможно. Последняя спичка погасла в руке Аграмантова. Он со злобой швырнул ее на пол.

-- Поздравляю вас, Серафима Антоновна, мы в том самом склепе, где Пугачев зарезал одного из ваших родственников. Вот куда завели вы меня с вашей любовью! Нам отсюда собственными средствами не выбраться. Завтра придут люди и чем-нибудь нас выволокут. Поздравляю вас. Завтра мне откажут от места! Вот до чего довели вы меня вашей любовью!

Серафима Антоновна жалобно застонала.

-- Поль, как тебе не стыдно! Ты же сам звал меня сюда.

Она хотела еще что-то сказать но Аграмантов ее перебил.

-- Как это я вас звал сюда? Вы меня звали в сад, а я, как честный человек послушался. Я не знал, что ваш сад черт знает с какими фокусами! Благодарю вас, Серафима Антоновна! Завтра мне откажут от места, а я и без того полгода слонялся перед этим без дела. Благодарю вас, Серафима Антоновна!

Серафима Антоновна простонала.

-- Поль, ты совсем не любишь меня, а я согласна любить тебя даже в пропасти.

-- В пропасти, в пропасти, -- передразнил ее Аграмантов, -- действительно в пропасти! Кругом голые стены, а наверху дырка, и в этой дырке кусок неба и три звездочки!

-- Это хвост Большой Медведицы, -- сказала Серафима Антоновна.

Она очень любила звезды.

-- Может быть-с, но только этот хвост не поможет нам выбраться из этой чертовой ловушки. Я погиб, Серафима Антоновна! Завтра меня выгонят из вашею дома! Из училища выгнали, из почтамта выгнали и отсюда выгонят! Иди, Павел Никитич, прозябай, голодай и закладывайся!

Аграмантов захохотал. Серафима Антоновна простонала снова:

-- Поль, не хохочи так дико!

-- А вы, Серафима Антоновна, не рюмьте! Сядемте лучше да подумаем, как бы нам отсюда выбраться собственными силами.

Аграмантов и Серафима Антоновна сели рядом и погрузились в глубокие думы. Между тем Аверьянычу не спалось на его сеновале. Перед его глазами продолжали мелькать золотые червонцы. Он ворочался с боку на бок и шептал:

-- Все нечистая сила и везде нечистая сила. И куда ни плюнешь, на нечистую силу попадешь!

Аверьяныч встал и пошел в сад. Ему хотелось посмотреть, не натворила ли нечистая сила чего-нибудь нового около проклятой бани. Он был страшно удивлен, когда увидел закрытое им отверстие открытым.

-- Ишь разозоровалась нечистая сила! -- прошептал он и пошел к частоколу.

-- Ишь разозоровалась, удержу на нее нет!

Аверьяныч стал ломать частоколы В саду по-прежнему было темно. Кусты цветущей сирени и вишни казались повару белыми шатрами.

-- Ишь, лагерем стала нечистая сила по всему саду, -- прошептал он и, снова прикрыв отверстие гнилыми палками, травой и землею, поплелся к себе на сеновал.

-- Перед зорькой, -- шептал он, -- опять нужно будет понаведаться сюда. Раскроет нечистая сила мою кладовушку!

В то же самое время Илья Петрович внезапно проснулся, когда часы били два... "Как по команде просыпаюсь!" подумал он, поспешно надел халат и туфли и прошел к спальне жены. У двери он послушал; в спальне было тихо. "Спит", поду-мал он и тихохонько прошел в сад. Там на одной из дорожек он остановился, как-то особенно циркнул, послушал и циркнул снова три раза подряд. И тогда из-за кустов сирени к нему выбежала Марфенька. Её хорошенькое личико было бледно; она слегка дрожала, хотя на её плечи была накинута шубейка. Илья Петрович поймал её руки, погрел их в своих, шутя подул на её пальчики и прошептал:

-- Аверьяныч спит?

Марфенька прижалась к груди Ильи Петровича.

-- Спит на сеновале, -- прошептала она, вздрагивая.

-- Ну, и отлично. А ты ему про кушетку рассказывала?

-- Рассказывала.

Марфенька вздрагивала плечами. Илья Петрович крепко обнял ее.

-- И я в доме рассказывал. Ты чего же дрожишь.

-- Боязно, Илья Петрович, больно уж вы много страстей про баню говорите!

-- Да ведь ты же знаешь, что я придумываю это нарочно, чтобы нам не мешали!

Илья Петрович беззвучно засмеялся.

-- Знаю, а все-таки боязно.

Марфенька заглянула в глаза Ильи Петровича доверчиво и послушно. Они двинулись вперед. Илья Петрович шел, придерживая Марфеньку за талию.

А она семенила ножками рядом. Старая баня уже предательски глядела на них своими выбитыми окнами.

-- Чтоб нам не мешали, -- шепотом снова повторил Илья Петрович и вдруг взмахнул руками; Марфенька метнулась в сторону, но было уже поздно. Они провалились куда-то в тартарары. Марфенька завизжала и услышала ответный визг где-то с боку. Она испуганно забилась на земле, близкая к истерике.

-- Что ты, что ты, что ты... -- шептал, не понимая своих слов, Илья Петрович.

Серафима Антоновна узнала голос мужа, подумала: "Все равно скрываться поздно!" и сказала совсем наивным голосом:

-- Это ты, Илья?

-- Что! Ай-ай-ай! -- закричал Илья Петрович, сразу не узнав голоса жены; но он тут же опомнился.

-- Это ты, Сима? Как ты сюда попала? и где я? "Господи, вот влопался-то!" подумал он и услышал:

-- Видишь ли, это старый погреб. Мы пошли гулять в сад вместе с Павлом Никитичем...

-- Как, и Аграмантов здесь? -- перебил ее муж.

-- Здесь, Илья Петрович, вместе с Серафимой Антоновной, -- послышался ласковый голос Аграмантова. -- Пошли мы с Серафимой Антоновной в сад. Только, Илья Петрович, видим: старая баня, и в бане огонек. Мы и думаем: "Дай пойдем и поглядим поближе". Пошли и вдруг провалились. Это, Илья Петрович, тот самый погреб, в котором Пугачев задушил вашего родственникам! Здесь очень интересно, -- добавил он с изысканной сладостью, -- только жаль, спичек нет!

Аграмантов помолчал, но затем Илья Петрович услышал снова:

-- А вы тоже не одни, Илья Петpoвич? Как вы сюда попали?

"Как вы сюда попали! -- подумал Илья Петрович. -- Чтоб тебя дьяволы взяли!"

-- Очень просто, -- добавил он вслух. -- Я искал Симу и пошел в сад. И вдруг вижу около бани кто-то ходит в позе самого отчаянного лунатика. Волосы, представьте себе, растрепаны, а руки представьте себе, вытянуты по направлению к месяцу...

-- Марфенька, -- шепнул Илья Петрович, -- распусти волосы.

-- Боюсь, -- прошептала Марфенька и всхлипнула.

-- По направлению к месяцу, -- повторил Илья Петрович. -- Смотрю, это Марфенька. Я -- к ней. Она сделала несколько шагов ко мне, и вдруг мы, представьте себе, провалились!

"Господи, что я за чепуху горожу!" подумал Илья Петрович, помолчал, подумал и спросил:

-- Неужели же отсюда нет никакого выхода?

Аграмантов вздохнул.

-- Никакого, Илья Петрович; я осмотрел все стены, ужасно высокие стены!

Дубняков долго сидел и думал, и, наконец, вздохнул. Он покачал головой и задумчиво произнес:

-- Скверно! Доплясались мы с тобой, Сима, довертелись, дохороводились! Придут завтра утром рабочие, принесут лесенку и выпустят нас, рабов Божиих на свет белый, на позорище. И пойдут по всему уезду звон, трезвонь, пересуды; грязью нас закидают, имя наше запачкают! Разве скептики поверят, что мы попали сюда неведомо за что и как, игрою какого-то нелепого случая? Разве скептики поверят этому?

Серафима Антоновна вздохнула.

-- Нет, скептики не поверят.

-- Скептики ни за что не поверят, -- подтвердил Аграмантов и добавил: -- скептики и пессимисты.

Все погрузились в молчание. Только одна Марфенька истерически всхлипывала.

Когда Аверьяныч на заре подошел к проклятой бане, он увидел отверстие в земле вновь открытым, а в склепе услышал какой-то говор. Аверьяныч даже взбесился и прошептал:

-- Господи, Боже мой, до чего нечистая сила разозоровалась! Петухи третий раз поют! а она не унимается, и в чехарду играет, и змеем извивается, и женихается.

Аверьяныч брезгливо плюнул.

-- Тьфу, сколько на земле пакости!..

----------------------------------------------------

Источник текста: Сборник "Степные волки: Двадцать рассказов" 2-е издание. 1908 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.

Оставить комментарий Будищев Алексей Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1897 Обновлено: 07/10/2015. 26k. Статистика. Рассказ: Проза Степные волки - Двадцать рассказов	Скачать FB2 Ваша оценка:

Будищев Алексей Николаевич Западня

Алексей Будищев

Западня

Будищев Алексей Николаевич
Западня