Будищев Алексей Николаевич
Бедный паж

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Будищев

Бедный паж

I.

   -- Володя Гофман! Ау! -- Зоя Ипатьевна перегнулась с балкона, зажмурилась от ослепительного солнца и, сделав у губ из ладоней рупор, опять звонко выкрикнула:
   -- Ну, Володя же Гофман! Вам же говорят, черт вас побери! С каких это пор вы перестали меня слушаться? И разве не вы обещали мне в прошлом году быть моим верным пажем? Володька Гофман! Ну же! -- еще раз и уже с раздражением выкрикнула она, припадая грудью к старым, рассохшимся и потому качавшимся перилам.
   Юноша, ехавший верхом на буром иноходце по дороге в село Сильвачево, повернул лошадь мордой к балкону и трижды махнул студенческой фуражкой с ярко голубым околышем, радушно раскланиваясь. С дороги ему хорошо было видно все лицо молодой женщины и ее прекрасные лучистые серые глаза. И, приветливо махая фуражкой, он сладко думал, жмурясь, как от солнца, от той радости, которая просыпалась в нем: "Как она хороша!"
   -- Фи, противная Гофманка, -- кричала между тем женщина, капризно выпячивая губы.
   -- Мне некогда, Зоя Ипатьевна, -- с седла крикнул студент, -- я спешу в Сильвачево. Отец послал...
   -- За полольщицами? -- спросила Зоя Ипатьевна и снова с раздражением выкрикнула:
   -- Это мой вам ультиматум: если вы сейчас к нам не заедете, то никогда уж больше не заезжайте! Слышали?
   -- Право же мне очень, очень некогда, -- крикнул Гофман и прижал руку к сердцу. -- Как же быть? -- проговорил он затем в задумчивости, шевельнув белокурыми бровями. -- Как же быть?
   Еще дед Володи быль простым колонистом- немцем, но впоследствии разжился и арендовал все огромные имения купцов Анисимовых. И эта простая, здоровая кровь немецкого мужика сказывалась в Володе очень ярко в его спокойных голубых глазах, в белокурых по-ребячьи волосах, в румяных щеках, в его, пожалуй, излишней полноте. Он казался моложе своих двадцати лет, и на его губах и подбородке не было заметно даже юношеского пуха.
   Сейчас он все раздумывал в нерешительности, и розовая краска заливала его щеки.
   -- Ну, Володька же! -- властно долетело до него из-за низких кустов шиповника, кое-где уже распускавшего золотисто-желтые и нежно-розовые цветы.
   Володя тронул поводья, повертывая иноходца на извилистую тропку, поднимавшуюся к полуразрушенной усадьбе, мимо плетневых овчарен с снятыми крышами, мимо подпертых слегами амбарчиков, кривобоких, готовых развалиться.
   "У-у, как бедно они живут, -- думал Володя. -- С каждым годом все хуже"...
   Старая седомордая собака хрипло тявкнула на него с завалинки. Зевласто закричал петух. Свинья шла из сада через поваленный плетень.
   "А конюшни и каретный сарай Протурьев на слом продал", -- подумал Володя и привязал иноходца к ветле.
   Балкон был так дряхл, что по нем было страшно ступать, и Володя нерешительно придерживался за перила, взбираясь по кривым ступеням. Зоя Ипатьевна, смеясь прекрасными серыми глазами, говорила ему сверху:
   -- Я имела дерзость тешить себя нарядной мечтою, что вы влюблены в меня. Да, да, вы, вы, Гофманка! А вы, кажется, охотно готовы променять меня на каких-то скверных полольщиц!
   Володя вспыхнул. Даже его брови стали розовыми. Боком и неловко он протянул руку молодой женщине.
   -- Ну, не краснейте же так ужасно, Гофманские капли, -- закричала на него Зоя Ипатьевна, -- право же, я не собираюсь целовать вас насильно.
   Стуча высокими полевыми сапогами, на балкон поднялся из сада муж Зои Ипатьевны, Протурьев, высокий и грузный, но, несмотря на свою грузность, порывистый в движениях. Его мягкая рубаха с огромным отложным воротником а lа Шекспир была завязана артистическим бантом, а лицо выбрито как у актера.
   -- Он все так же, как и прежде, краснеет? -- спросил он жену, кивая на Володю.
   -- Все так же, -- воскликнула та, сверкнув великолепными зубами.
   Протурьев улыбнулся бритыми губами, поздоровался с Володей и запел на мотив из "Кармен", дирижируя хлыстом:
  
   "Тор-реадор, дор, дор, дор.
   Ешь помидор, ешь помидор!"
  
   -- А вы за полольщицами ехали? В Сильвачево? -- спросил он затем, бросив пение.
   -- Я собственно... -- замялся Володя.
   -- Проса плохи? Везде они, батенька, плохи, -- сказал Протурьев. И опять зазевал звонким баритоном, махая в такт хлыстом:
   -- Ешь помидор, ешь помидор!
   -- Не гуди, Котик, -- крикнула ему Зоя Ипатьевна. И, повернувшись к Володе и ласкою сияя глазами, она добавила:
   -- Съездить в Сильвачево и нанять там полольщиц сможет и наш рабочий Григорий, а потому Гофманские капли пусть остаются у нас обедать и вообще проведут у нас весь день. Так?..
   -- Видите, собственно, -- сказал Володя, -- но я еду не за полольщицами. Отец, собственно, посылает со мною Сильвачеву за хлеб тысячу рублей...
   Брови Володи опять стали розовыми.
   -- Ого, как вы богаты, -- воскликнула Зоя Ипатьевна. -- Но, во всяком случае, вы можете посидеть у нас до вечера. Ведь так?
   -- Я, собственно... -- смешался Володя.
   -- Он может! -- Зоя Ипатевна захлопала в ладоши.
   -- Ваш батюшка все богатеет, а мы все беднеем, -- вздохнув, сказал Протурьев.
   -- За эту зиму мы проели молотильный сарай, молотилку, две веялки, все скоропашки, каретник и конюшни... -- грустно добавила Зоя Ипатьевна.
   -- А как же вы будете обрабатывать поля? -- спросил Володя смущенно.
   -- Сдаем землю в аренду крестьянам, -- вздохнул Протурьев, -- подесятинно...
   -- Крышка скоро Протурьевым, Володечка, -- вздохнула и Зоя Ипатьевна. -- Вот место мужу обещали в Пронском уезде, страховым агентом, да что уж! -- отмахнулась она рукою.
   -- Голос-злодей меня предал, -- воскликнул Протурьев, -- я, ведь, смолоду в оперу готовился! А пришлось хозяйничать! Ну какой черт я хозяин! "На-а-а во-о-здушном а-а-ке-ане", -- опять запел Протурьев, размахивая хлыстом.
   Зоя Ипатьевна в упор глядела на Володю опечалившимся глазами. Тот молча сидел, боясь пошевелиться, ощущая на себе ее взор, как неведомую ласку, от которой все-таки делалось страшно.
   Солнце вышло из-за вершин тополей и радостно заливало весь балкон. Мягкими волнами вливался сладковатый запах шиповника. От яркого освещения глаза Зои Ипатьевны казались совсем прозрачными и такими ясными, точно им было понятно все, все земные и небесные тайны. Слегка побледнев, Володя глядел на нее боковым взором, замирая и мучаясь. Такими нежными казались ее губы, и вся она так походила на прекрасную богиню, на неведомое властное божество.
   -- Володя, -- вдруг шепнула она, в то время, как Протурьев все еще что-то гудел себе под нос. -- Мой бедный паж...
   Володя, весь вспыхнув, замер и ждал, что скажет она сейчас. Но она глядела на него уже молча. А потом отвернула голову и задумалась, будто совершенно забыв о небрежно брошенной ласке.
   -- Вот она думает, -- вдруг заговорил Протурьев, пожевав мятыми, бритыми губами и кивая на жену, -- она думает, что я гожусь на какую-нибудь службу. А я не могу нацарапать простой записки в пять строк без того, чтобы у меня не заломило от мигрени в висках. Какой уж я тут служака! Если мне даже и дадут какое-нибудь местишко, то все равно через полгода протурят! Где же будут держать такую калечь? Вам хорошо, молодой человек, -- повернулся Протурьев лицом к Володе, -- ваши предки были простые и здоровые немецкие мужики, и они не надрывали своих мозгов в, непосильной работе, вот почему ваша голова свежа, как только что налившееся яблочко. Н-да. Эхе-хе-хе, молодой человек, а каково вот мне! Мои предки износили все свои мозги и оставили мне в наследство одни мозоли, из которых не выцарапаешь ни одной идейки! Вот, если бы мне не изменил голос! "Ешь помидор! Ешь помидор!" -- вдруг заорал Протурьев во все горло. На его одутловатых, бритых щеках еще отчетливей обозначились малиновые жилы. Он вдруг приложил руку к глазам и всхлипнул.
   -- Зоя, бедная Зоя! Что только тебя ожидает! Бедность, почти нужда! -- выговорил он.
   Он опять всхлипнул, закрывая ладонью оба глаза, засопел носом, и на его губы неряшливо потекли слезы и слюни.
   "Пьян он немного", -- подумал о нем Володя.
   -- Зачем только ты замуж за меня вышла! -- совсем слезливо промычал между тем Протурьев и стал искать платок по карманам пиджака, а потом отмахнулся рукой и пошел с балкона в дом, стуча сапогами, хлюпая носом и закрывая ладонью глаза.
   -- И в комоде ни одного носового платка нет, -- послышался бабий голос, -- я весь комод перерыла!
   -- Мы скоро даже сморкаться будем в старую газету! -- горестно воскликнул голос Протурьев.
   Зоя Ипатьевна развела руками и вздохнула.
   -- Вот видите, Володечка, какая у меня приятная жизнь, -- оказала она с печальной гримасой.
   И опять вздохнула. Иволга закричала в саду. В вершине тополя зашумел ветер.
   Зоя Ипатьевна встала с своего места, будто в задумчивости прошлась по балкону и остановилась рядом с Володей.
   -- Бедный паж мой, видите какая моя жизнь? -- опять спросила она и, вскинув руки, вдруг крепко обняла Володю за шею.
   Ее губы нежно коснулись щеки Володи. Он сразу же задохнулся и в его глазах все потемнело, точно заволакиваясь угарными туманами. Он слабо простонал. Но тут же мягкое и теплое объятие расторгаюсь. Володя сразу увидел и небо, и солнце, и зеленые вершины тополей. Протурьев стоял в дверях и, неистово размахивая хлыстом, зевал.
   -- Вы-ы мне писс-а-а-ли! не а-а-тпирайтесь!..
   Розовые туманы все еще ходили в глазах Володи.
   Зоя Ипатьевна стояла близко и задумчиво смотрела в сад. Володя остро ощущал теплоту ее ласкового тела, казавшегося таким податливым, мягким и благодатным. Были грустны ее глаза.
   -- Не а-а-тпирайтесь, -- неистово орал Протурьев, дикими взмахами хлыста пытаясь изобразить весь оркестр.
   "Идиот", -- думал о нем Володя, краснея.
  

II.

   Деревенская девочка, топоча босыми ногами и придерживаясь руками за перила, вошла на балкон.
   -- Барыня дома? -- спросила она. -- Или, бишь, вон она! Мамка сказала, -- перевела она глаза на Зою Ипатьевну, -- иди, скажи барыне, Петруньку, мол, лошадь убила!
   -- Моего крестника? Петрушеньку? -- горестно воскликнула Зоя Ипатьевна.
   Так и вспыхнули ее красивые глаза.
   -- У нее полдеревни крестников, -- пояснил для Володи Протурьев.
   -- Да, -- кивнула девочка хорошенькой мордочкой, -- твово крестника, Петрушеньку, лошадь убила... сивый мерин...
   -- До смерти? -- опять горестно воскликнула Зоя Ипатьевна.
   -- Нет, помирает он вот четвертый день, -- сказала девочка. -- Лежит на печке и помирает... Плачет...
   -- Ты знаешь их манеру выражаться, -- повернулся Протурьев к жене. -- Не убила, а ушибла Петруньку лошадь... только и всего...
   -- Постой, я сейчас, -- сказала Зоя Ипатьевна девочке и исчезла с балкона.
   Девочка закусила губами указательный палец и стояла, потупив глаза.
   Протурьев, раздувая щеки, напевал что-то себе под нос. Володя глядел в небо, точно недоумевая о чем-то. Иволга все еще кричала в саду.
   -- Ваш Сильвачев не умрет, если он получит свою тысячу рублей на несколько часов позднее, -- сказала Зоя Ипатьевна, вновь появляясь на балконе и ласково кивая Володе. -- Ведь так? А поэтому вы должны проводить меня и вот эту девочку в деревню Березайку.
   -- Конечно, вы должны проводить, -- прогудел и Протурьев, -- конечно!
   -- Я с охотой, -- пожал плечами Володя.
   Пепельные пышные волосы Зои Ипатьевны были накрыты сейчас ситцевым белым платком, и она казалась теперь еще миловиднее и моложавее. Совсем походила она теперь на чистую девушку.
   -- Я с большой охотой, -- опять повторил Володя, чуть краснея.
   Зоя Ипатьевна передала ему небольшой дорожный сак.
   -- Здесь -- все необходимое для перевязки, -- оказала она. -- Я, ведь, -- опытный хирург!
   -- А когда же обедать? -- жалобно простонал Протурьев.
   -- Вот когда мы вернемся с операции. Не умрешь, -- прикрикнула на него Зоя Ипатьевна.
   И, тронув локоть Володи, добавила:
   -- Ну, идем же. Ведь до Березайки и версты нет.
   Когда шли тенистым садом, между старыми липами, где так сладко и отрадно пахло молодыми побегами, девочка заговорила с серьезными глазами и с жестами взрослых:
   -- Петрунька-то, конечно, волосы драл из хвоста у сивого мерина Лагуновского, на удочки ему волос понадобился, а мерин-то его и приспичил прямо под правую скулу. Кабы в висок, помер бы Петрунька.
   Через узкую веселую речку с низкими радушными берегами прошли по зыбкому переходу в две тесины. Володя хохотал и дурачился, раскачивая ногою тесины и пугая Зою Ипатьевну. Та отбивалась рукою и кричала:
   -- Слышите, Гофманка! Я и вас с собою в речку втащу, когда падать буду!
   Хохотала и девочка, хотя глаза ее были по-прежнему строги и серьезны.
   За речкой прошли мимо муравьиных куч, а потом -- мимо огородов, от которых свежо и вкусно пахло огуречной кожицей. И тут же увидели Березайку, крошечную, тихую деревеньку, приткнувшуюся у подножия плоского холма, поросшего чахлым кустарником. Босоногие, с ковыльными волосами, ребятишки увидели и закричали, хлопая в ладоши:
   -- Барыня, барыня! Барыня нам конфет принесла! -- и окружили приближающихся шумной, болтливой ватагой.
   Грозя им рукою, Петрунькина сестренка сурово брюзжала на них:
   -- Никаких вам конфеток не будет, пра, стрешные, чтоб вас! Барыня нашего Петруньку идет лечить! Ванюшка, -- неистово затопала она ногами на кудлатого, бесштанного мальчонку, -- куда под ноги лезешь! Запорю тебя хворостиной!
   -- Конфеты в воскресенье, -- смеясь, сказала Зоя Ипатьевна, -- а сейчас только еще четверг! Очень вы уж рано проголодались! Вот сюда, Володенька, -- указала она Володе на избу в два оконца. -- Вот сюда, голубь мой, -- добавила она, сверкнув зубами.
   "Как она хороша, -- жарко думал Володя, -- как хороша"!
   Теплое приветливое плечо ее озорковато толкнуло его в узких дверях избенки.
   -- Ну, поворачивайтесь живее, мешок! -- прикрикнула она на него с притворной грубостью.
   Баба, худая и костлявая, встала навстречу Зои Ипатьевны и восхищенно забормотала:
   -- Пришла, добрая наша, красавица наша, сердце золотое! Глазоньки твои чистые!
   Баба всплеснула руками, хлипнула носом и стала вытирать фартуком глаза.
   -- Не надо этого, Аксинья, не надо, не надо, не надо! -- закричала на нее Зоя Ипатьевна. -- Покажи лучше, где Петрушка,!
   -- Петруня, -- крикнула девочка с серьезными глазами, -- Петруня! Ишь барыня тебя кличет!
   -- Гофманка, а вы живее распакуйте мой сак. Вот здесь на столе. Достаньте спринцовку; вот эту, так, -- быстро расположилась Зоя Ипатьевна, помогая распаковывать сак и доставая оттуда самые разнообразные предметы: ножницы, нитки, пакетик с борной кислотой, аптекарский бинт. -- Вот так, Гофманка! Учитесь, быть ласковым и быть там, где вы нужны. Петрунь, ложись вот сюда! Вот так, милый, хороший! Будь терпелив и умница, дорогой мой, я побалую тебя конфеточкой и пряником. Э-э, да у него кость, слава Богу, целехонька! Володечка, прыскайте вот сюда водою! Вот так! Еще и еще! Миленький, работайте проворнее! Э-э! Аксинья, Аксинья, у него уже прикинулись черви! Как можно запустить язву до такой нечистоты! -- восклицала Зоя Ипатьевна, проворно работая возле больного -- Как не стыдно!
   Петрушка лежал на лавке под светом окна, чуть морщился от боли и спокойными, ласковыми глазами глядел в глаза Зои Ипатьевны, а та тонким пинцетом выбирала червей из его глубокой раны, черневшей под правой скулою.
   -- Спасибо тебе, родимая наша, -- бормотала Аксинья, подперев щеку рукою, -- спасибо, ангельская душа, спасибо, спасибо, спасибо!
   Тараканы бегали по бревенчатым закоптелым стенам, гудели мухи у огромной печи, и неприятно пахло кислым тестом и запахом овчины. Володя глядел то на стены избенки, то на Зою Ипатевну, возившуюся в свете солнца возле мальчонки с опухшей скулою. В ее прозрачных глазах светилось столько ласки и нежности и с такой бережностью и любовью прикасались к ушибленному месту осторожные и нежные руки, что Володя охотно согласился бы немного пострадать, чтобы очутиться в положении этого раненого мальчика.
   -- Ну, вот и готово, Володечка, -- услышал он, наконец, голос Зои Ипатьевны, -- а ты, Аксинья, не рюмь, чего воешь. Через неделю Петрушенька оправится и будет играть со мною в горелки, а я зайду на этих днях раза два, чтобы перемыть ему язву, пока она не станет подсыхать. Слышишь? Однако, понюхайте, чем пахнут мои руки, -- протянула она Володе обе свои ладони почти к его губам, -- слышите, как отвратителен запах ксероформа? Но ничего! Не морщитесь, сейчас я надушу их персидской сиренью, и вы еще с охотой будете целовать эти самые руки! О, да, да! Не краснейте, как мак! Еще будете целовать!
   -- Ангел наш райский, золотые рученьки, Божье сердце! Красота неописанная! -- бормотала Аксинья точно молилась и вытирала глаза грязным фартуком.
   Володя поспешно прошел в дверь вслед за Зоей Ипатевной, торопясь быть ближе к ней, упиваясь ею, как счастьем.
   -- Вы как будто очарованы мною? -- спросила она его, когда они шли узким переходом в две тесины. -- Ой, Володечка, не очаровывайтесь через верх! Я не хочу незаслуженных симпатий! И, вообще, Володечка, будьте осторожнее с людьми! Их души по большей части половинчаты и двухстворчаты, как раковины улиток, и за одною из этих створок живет порою голубоглазый ангел, а за другой -- чертяка с паскудным, облезлым хвостом. О, да, да! Так-то, мой милый немецкий булочник, так-то, мой прекраснодушный вас ис дас!
   Вся залитая солнцем речонка точно смеялась, и, смеясь, звенели стрижи, прорезывая зигзагом золото радостного и горячего блеска. Показались, мохнатые важные липы с своею темной прохладной сенью, где монотонно гудели шмели. Здесь сразу же опахнуло благодатной, мягкой свежестью. Зоя Ипатьевна, раскрасневшись от быстрого хода, опустилась на пенек.
   -- Ф-фу, -- в изнеможении протянула она, отпячивая нижнюю губку, -- у-у, как здесь хорошо. Чуточку передохнем, Володечка, и идемте обедать. Ведь вы не жалеете, что остались у нас?
   -- Нисколько не жалею, -- искренно вырвалось у Володи.
   -- Поспеете еще к Сильвачеву...
   -- Поспею...
   -- Поспеете... да...
   Глаза Зои Ипатьевны глядели совсем утомленно и расслабленно, и розовыми стали ее щеки.
   -- Зоя Ипатьевна, -- позвал ее вдруг Володя, чуть побледнев.
   -- Что такое? -- вскинула та глаза, точно просыпаясь.
   Володя, запинаясь, выговорил:
   -- Я только сейчас узнал, как прекрасна ваша душа, Зоя Ипатьевна, как вы добры, и какие чистейшие помыслы... -- Володя не договорил и испуганно запнулся. -- Вообще, я только сейчас узнал...
   Зоя Ипатьевна закрыла глаза руками, жадно глотала воздух и тяжко расплакалась.
   Володя глядел на нее, ничего не понимая, и хлопал глазами. Гудели шмели, и старые, престарые липы скорбно шумели о чем-то, навевая прохладу.
   Отнимая от глаз руки, Зоя Ипатьевна сказала:
   -- Порою мне кажется, Володечка, что я живу на свете пятьсот лет, вот как эта липа, и что во мне горят нечестиво все грехи всех моих многогрешных предков! И когда я думаю об этом, Володечка, мне хочется повеситься вот на этом сучке! Вам жалко меня, о моя аккуратная, чистенькая немчура? О, мой немец-перец-колбаса! Жалко?
   Зоя Ипатьевна рассмеялась, хотя ее глаза были еще влажны.
   Володя молчал. Она спросила еще раз:
   -- Вам жалко меня?
   И вдруг резко скомандовала:
   -- Подойдите сюда! Ближе! Ну! Я говорю вам!
   Володя подошел вплоть, совсем побелев.
   -- Целуйте эту руку! И потом эту вот сюда! -- приказала Зоя Ипатьевна.
   Володя прильнул к ее руке, задохнувшись.
   -- Не а-а-атпирайтесь! Вы мне писали, -- исступленно задудел голос Протурьева. -- Не а-а-атпирайтесь!
   Володя поднял глаза и увидел Протурьева. Тот стоял у акаций в десяти шагах и, размахивая красным платком, орал как оглашенный, кривляясь как паяц, моргая бровями и всею щекой.
   -- Ну, идемте обедать, -- проговорила Зоя Ипатьевна строго и холодно.
   И глаза ее стали строгими и холодными.
   "А он, должно быть, совсем пьян! Назюзюкался- таки! -- думал Володя о Протурьеве. -- Ишь!"
  

III.

   Обед был неряшливый и невкусный; толстыми, несуразными кусками нарезанный черный хлеб валялся ворохом прямо на неопрятной скатерти в желтых, бурых и зеленых пятнах. Протурьев брал из этого вороха кусок за куском и неряшливо, торопясь и давясь, ел, плохо прожевывая, брызжа и капая зелеными щами из щавеля. Дети его от первой жены -- тринадцатилетняя Мара или Манефа, и десятилетний Авва, или Аввакум, -- сидели рядом с отцом и подражали ему в торопливости и неряшливости. Отец то и дело окликал их, упрекая в обжорливости и того, и другого.
   -- Авва! Марра! -- то и дело повторял он, -- а после обеда вам чего прикажете давать: касторового масла или каломеля? Наш весь род, -- пояснил он для Володи, -- отличался обжорливостью. Так, например, мой дед умер, объевшись на первый день Пасхи.
   Верите ли, он съел пол окорока ветчины и двенадцать крутых яиц. А мой отец однажды на пари съел сорок два блина! Ого, что это были за титаны! Моя первая жена, впрочем, была очень болезненна, питалась почти одними просфорами и все время разъезжала по монастырям. У нее не хватало немножко тут, -- постучал себя Протурьев по лбу, -- и она любила давать имена своим детям или в честь архиереев, или в честь игумений. У нас еще умерли: Иов, Келестин, Дорофей и девочка, которую звали в роде, как балюстрада, -- так мудрено, что я вот даже совсем забыл! Марочка! Авва! А после обеда по ложечке касторового масла? Да?
   Длинноногая Марочка скосила левый глаз и обидчиво ответила:
   -- Неправда! Я всего только третий блинчик... Хочешь -- побожусь?
   -- Не тринадцатый? -- расхохотался Авва, надувая малиновые щеки. -- Ты начинаешь считать прямо после десятка?
   -- Неправда, я всего третий, -- опять повторила Марочка и густо покраснела, кося глаз.
   -- Извините, обед весь, -- проговорила Зоя Ипатьевна и встала из-за стола, встряхивая салфеткой.
   Протурьев повернулся к образу и громко запел молитву после обеда.
   -- Мотив моего собственного сочинения, -- сказала он затем Володе, отирая бритые, обвисшие губы. -- Правда, мотив очень недурен?
   В саду под липами Зоя Ипатьевна сказала Володе:
   -- Пока муж спит, поедемте в лес порвать земляники? К Сильвачеву вы еще поспеете. Поедете в восемь, вернетесь домой в десять. У вас ведь в десять ужинают?
   -- В десять, -- кивнул Володя круглым подбородком.
   Что-то тянуло теперь его к женщине властно, так бы и не ушел от нее, так бы все и глядел в ее глаза. И взманивала эта поездка в лес какими-то розовыми посулами, от которых бросало в трепет.
   -- Что же, поедемте в лес, -- выговорил он твердо. -- К Сильвачеву я еще поспею. Даже если поеду туда в девять!
   -- Отлично, отлично, -- захлопала в ладоши Зоя Ипатьевна. -- Прекрасно, мой верный паж!
   Марочка, которая тут же прыгала через веревочку, неловко огибая голенастые прямые ноги, закричала:
   -- И я в лес, и я в лес!
   И я! И я! заорал и Авва, покойно полулежавший под липой и с сонными глазами переваривавший пищу.
   Ну, конечно, и вы, -- согласилась с ними Зоя Ипатьевна и мягко заглянула в глаза Володи.
   -- В лес! -- опять заорал Авва.
   -- В лес! -- запищала Марочка, жеманно кося глазом.
   Единственный рабочий Протурьевых Григорий, однако, не скоро заложил лошадь, разбитого на ноги пегого мерина. То не находилось вожжей, то узды, то колесной мази, то седелки. И он уныло расхаживал по двору, переругиваясь сам с собою и разыскивая то одно, то другое, то третье. Но все-таки, в конце-концов, пегий мерин все же был запряжен в облупленную тележку, с рассохшимися колесами и извернутыми крыльями. С хохотом все стали размещаться. Авва сел на козлах, рядом с Григорием, Зоя Ипатьевна и Марочка в сиденье, а Володя убрякался со смехом со стороны Зои Ипатьевны в кузов тележки, перевесив ноги к подножке и ощущая у своего плеча приветливые колени Зои Ипатьевны. Пока ехали две версты до лесу, Зоя Ипатьевна говорила:
   -- Я вот смеюсь, а все-таки у меня на сердце скребут самые черные кошки! Ох, до чего плохи наши денежные дела, Володечка, ах, до чего плохи! Быть может, мы доживаем здесь свой последний год! А там, я и сама не знаю, что нас там ожидает! Вероятно, нищета и почти голод! Разве я не понимаю, что мой муж неспособен ни для какой службы! Ах, Володечка! Ох, Володечка! Или лучше ни о чем не думать? Завить горе веревочкой? -- болтала Зоя Ипатьевна, мягко толкая коленами в плечо Володи.
   А Марочка и Авва спорили, можно ли съесть фунт ярмарочных рожков и два фунта черносливу.
   Марочка кричала:
   -- Ты сможешь сесть! Ты обжора! Папа говорит, что у тебя резиновый живот! Ты сможешь!
   А Авва дразнил Марочку языком и умышленно пискляво кричал:
   -- А ты, раз, помнишь, съела два сита щавеля! Помнишь? Тебя еще тогда стошнило! Помнишь? Как корову! Помнишь?
   Григорий привязал лошадь у деревянной часовенки, где все напились прекрасной студеной воды. Дети тотчас же разбежались по лесу в поисках за ягодами, а Григорий завалился спать тут же, у часовенки, закрывшись от горячего солнца шапкой. Зоя Ипатьевна и Володя остались, таким образом, одни. Володя сказал:
   -- Ну, что же? Идемте и мы за ягодами? Чем же мы хуже других?
   Но Зоя Ипатьевна схватилась рукою за грудь и побледнела как полотно.
   -- Что с вами? -- испуганно бросился к ней Володя.
   Но она долго молчала, придерживая руку у сердца, строго глядя прямо перед собою округлившимися глазами, точно рассматривая что-то без меры страшное. Володя схватил ее за руку.
   -- Что с вами? -- опять спросил он испуганно.
   -- Вот уже прошло, -- проговорила она наконец. -- Страшно мне стало вдруг и я испугалась моего будущего. Вы знаете, что меня ждет?
   -- Что? -- спросил Володя, тоже начиная пугаться чего-то.
   Были еще белы щеки Зои Ипатьевны.
   -- Мне предначертано в жизни испытать все, -- проговорила Зоя Ипатьевна замкнуто и глухо. И, повернув к Володе голову, она спросила: -- Когда я буду на самом дне пропасти, вы пожалеете меня? Хоть вот столечко?
   И, сделав шаг, она вошла в приветливую тень леса. Нарядные хохлатые дятлы переметывали с ветки на ветку, по частому осиннику, а вокруг вкусно пахло душистыми травами.
   -- Ого-го-го-го! -- донеслись голоса Марочки и Аввы.
   -- Не откликайтесь им, а то они нам надоедят как горькая редька, -- лениво и грустно отозвалась Зоя Ипатьевна.
   -- Ого-го-го! -- опять прилетело из лесной чащи. -- Ого-го!
   Зоя Ипатьевна нагнулась, сорвала землянику и поднесла ее к губам Володи. Тот скусил ягоду и благодарно чуть прикоснулся к пальцам молодой женщины. Прозрачные глаза Зои Ипатьевны затуманились.
   -- Ишь вы, какой... тихоня, -- сказала она, цедя сквозь зубы.
   Щеки Володи вспыхнули и брови стали розовыми. Зоя Ипатьевна погрозила ему пальцем и тихо спросила:
   -- Вы меня любите? Или просто хотите подурачиться?
   Володя не ответил ни звука и только ниже опустил голову. По лесу прошел ветер, гудя в вершинах, шелестя в траве.
   -- Не хотите отвечать, -- вздохнула Зоя Ипатьевна. -- Что же, Бог вам судья, если так!
   Володя все молчал, бледный, закусив губу, опустив веки.
   -- Ну, присядемте вот здесь, -- почти с раздражением проговорила Зоя Ипатьевна. -- Я за нынешний день ноги себе отходила. Садитесь же! -- прикрикнула она.
   Володя опустился под матовой зеленью дуба. Зоя Ипатьевна поместилась рядом и, сорвав ветку, стала обмахивать розовеющие щеки.
   -- А тех денег, что вы Сильвачеву везете, вы еще, кой грех, не потеряли? -- вдруг спросила Володю Зоя Ипатьевна, глухо и каким-то надломленным голосом.
   Трудно было догадаться, шутит ли она, или говорит серьезно. Еще розовели ее щеки, но губы кривились как бы в скрытой борьбе.
   -- Деньги со мной, вот! Зачем я их потеряю, -- ответил Володя, принимая ее вопрос как шутку и натянуто улыбаясь. -- Вот, -- опять повторил он, прикасаясь рукой к боковому карману.
   -- Покажите-ка, -- вдруг попросила Зоя Ипатьевна.
   -- Деньги показать? -- недоумевал Володя.
   Зоя Ипатьевна придвинулась к нему и вдруг звонко, во весь голос, расхохоталась. Черными стали ее глаза от расширившихся зрачков.
   -- Ну, да, хочу посмотреть деньги. Что же тут удивительного? Разве это так неестественно?
   Володя пожал плечом, расстегнув легкую летнюю куртку, достал из внутреннего бокового кармана две кредитки, свернутые вчетверо. .
   -- Вот, -- сказал он просто, чуть улыбаясь, как пупке.
   -- Даже без бумажника, вот как настоящие богачи возят деньги, -- усмехнулась Зоя Ипатьевна. -- И как мало на вид! Какая тоненькая пачечка! А тысяча рублей!
   -- Две ассигнации по пятисот рублей, только и всего, -- ответил Володя.
   И сделал движение, чтобы снова спрятать деньги во внутренний карман, но в то же мгновение Зоя Ипатьевна одним порывом придвинулась к нему, как-то простонала и сильно схватила Володю обеими руками у кисти правой руки, в которой он держал деньги, точно силясь отнять у него.
   Ее лицо вдруг стало белым, а глаза матово загорелись.
   -- Володя, Володя, -- забормотала она со стоном, почти валясь на него.
   И все это произошло так стремительно, неожиданно и нелепо, с такой головокружительной быстротою и с такой дикой непоследовательностью, что Володя сначала подумал, что Зоя Ипатьевна сошла с ума. И, выпучив глаза, он глядел на нее, крепко зажимая в своей руке деньги, в то время как она со сдавленными стонами тормошила эту его руку, трясла, мяла и даже больно царапала ногтями. Однако, несмотря на все это, рука его крепко зажимала деньги и, видимо, не имела ни малейшей охоты дать их даже и обезумевшей женщине. Между тем Зоя Ипатьевна простонала вновь и, наваливаясь на Володю всею грудью, стала вывертывать его руку с такой силой и решительностью, что пальцы Володи будто размякли, теряя свою первоначальную упругость и силу. Володя задохнулся, забарахтался, откидываясь назад, а Зоя Ипатьевна заработала еще бешенее, обжигая своим дыханием щеки Володи. Теперь он тоже задышал часто-часто, напрягая изо всех сил свои мышцы. Но вдруг он простонал и разжал кисть руки.
   Прямо над собой он увидел горящие сухим пламенем глаза и яркие, крепко стиснутые губы.
  

IV.

   -- Вот, -- возбужденно срывающимся голосом выговорила Зоя Ипатьевна, зажимая Володины деньги в своей руке, отваливаясь к стволу дуба и шаря рукой вдоль юбок, очевидно, ища карману чтобы спрятать туда деньги.
   Ее щеки стали ярко розовыми, глаза блестели и ноздри раздувались от тяжелого дыхания.
   -- Вот... Вы можете обо мне подумать что хотите... Но я не отдам их вам назад ни за какие кары! Думайте, что я потерянная женщина. Думайте, что я воровка! Нищенка! Что хотите думайте, -- говорила она, с трудом переводя дыхание.
   Влажно лоснились ее виски и чуть шевелились возбужденно прекрасные брови над прекрасными лучистыми глазами, теперь похожими на глаза сумасшедшей или бредящей в жару. Володя не сводил с нее глаз и сидел, точно весь опустошенный, будучи не в силах еще прийти в себя, еще не находя правдоподобной оценки всему происшедшему.
   -- Вот, -- повторяла Зоя Ипатьевна, -- вот, вот... Думайте, что хотите обо мне, как хотите...
   Ее рука уже нашла карман и готова была уже исчезнуть там вместе с деньгами, но в эту минуту в Володе, который, как автомат глядел на это деревянными глазами, вдруг проснулся немецкий мужик, бережливый скопидомок, очень высоко ценящий каждый медный пятак. Сейчас он точно потерял из виду женщину и видел только деньги, которые вот-вот могли исчезнуть от него навсегда. Кто смеет взять их у него? Его собственные деньги? Кто смеет?
   Володя тупо и глухо вскрикнул и вновь с дикою злобой бросился на женщину. Левой рукою он уцепил ее у кисти правой, той, которая зажимала еще деньги, а правой он схватил ее вокруг талии и, сипя от бешенства, пытался примять ее к земле, одолеть, скрутить, вырвать свою собственность.
   -- Володя, Володя, Володя, -- забормотала женщина, сопротивляясь изо всех сил, переваливаясь на живот и пряча под собою руку, зажимавшую деньги.
   -- Вот, вот, вот, -- выдыхал теперь и Володя бешено, беспощадно одолевая женщину, -- отдай, -- затем закричал он, -- слышишь? Отдай! Отдай деньги!
   Он задохнулся, потряс женщину за локоть, больно толкнул ее оземь, надавил в ее спину коленом, и опять дважды, стискивая зубы, толкнул ее о землю.
   -- Отдай деньги, -- сказал он.
   Женщина простонала, но это теперь только удесятерило грубую злобу Володи. Как-то вывернув губу, он опять неистово засипел, как исходящее от злобы животное, и вдруг, совсем потеряв от ярости голову, он схватил молодую женщину за волосы.
   -- Отдай, -- уже завизжал он, как зарезанный, брызжа слюной.
   И потянул ее за волосы к себе. И тут же он услышал сквозь душный угар, как эта женщина жалко и беспомощно разрыдалась. Ярость тотчас же погасла в его сердце, и немецкий мужик умер в нем. Ему стало совестно самого себя до слез, до колотий в горле. В его глазах точно рассветало.
   -- Грубый немецкий мужик, -- плакала, между тем, потрясая плечами, Зоя Ипатьевна, -- возьми свои деньги, грубый немецкий мужлан, посмотри, ты ведь до крови ободрал мне руку! Дикий, грубый зверь!
   И она опять припадала лицом к высохшей прошлогодней листве.
   Володя стал на колени и на коленях придвинулся к плакавшей женщине.
   -- Простите меня, Зоя Ипатьевна, простите меня, миленькая, ненаглядная, красавица моя, -- забормотал он, прижимая обе руки к сердцу, со слезами в глазах. -- Простите меня, ненаглядная моя...
   -- Грубый немецкий мужик, ты до крови ободрал мне руку, -- плакала Зоя Ипатьевна. -- Посмотри!
   -- Ненаглядная, простите, -- вопил Володя, потрясая руками, между тем, как слезы беспрерывно падали из его глаз -- простите, ненаглядная, красавица, вы, которая лучше всех... вы...
   Он обнял ее руками около колен и припал губами к ее чулкам, изнемогая от мучений.
   Зоя Ипатьевна оборвала свой плачь, восторженно оглядывая его.
   -- Ты? -- выговорила она, еще сотрясаясь от рыданий, -- ты? Ты так больно мне тогда...
   Володя плакал и целовал ее ноги, пока его голову не наполнило красным, горячим туманом, закрывшим от него весь мир.
   А потом он очнулся, точно вновь возвращаясь на землю.
   Зоя Ипатьевна сидела возле него, ласкала рукой его волосы и монотонно говорила:
   -- Теперь эти деньги мои?
   -- Да, -- выговорил Володя.
   -- А если хочешь, я могу их отдать тебе обратно.
   -- Не надо.
   -- А то отдам?
   -- Не надо.
   -- Как хочешь. Отцу ты можешь сказать, что выронил их по дороге в Сильвачево. Так? А он ведь очень богат...
   -- Да. Скажу, выронил...
   -- Бедный. Все-таки мне тебя жалко. Вдруг тебе достанется от отца? Из-за меня...
   -- Не достанется...
   -- Поклянись, что ты не жалеешь о деньгах.
   -- Не жалею! Клянусь!
   -- Милый! Ты очень милый!
   Володя припоминал, как сквозь сон, блуждающий, полный тоски и счастья взор женщины и раздвинутые, такие жаркие губы. И понуро он сидел, не смея поднять глаз, сладко опустошенный, с податливой, как оттаявший воск, волей. Зоя Ипатьевна вновь стала нежно ерошить его волосы, но эти ее прикосновения казались лишними и ненужными теперь.
   Когда они возвращались, наконец, к часовенке, Григорий уже сидел на козлах. А Марочка и Авва лукаво переглянулись при их приближении, и оба сразу тихо рассмеялись, гримасничая.
   -- Они уже подглядывали! -- шепнула Зоя Ипатьевна на ухо Володе. -- О-о вот он, мой крест! Они всегда подглядывают!
   Обратную дорогу Володя сидел у колен Зои Ипатьевны и покорно, собачьим взором глядел ей в ноги... А та порой дружелюбно поталкивала его коленом в плечо и озорковато, шепотом выкликала ему на ухо:
   -- Володька! Гофманка! Завтра приедешь? Ты мой хороший, сладкий? Да?
   А Марочка и Авва все переглядывались и тихо смеялись. Когда показалась усадьба, Авва запел:
   -- Солдатушки, браво ребятушки, где же ваши тетки?..
   -- Тоже воображает себя певцом -- гримасничала Марочка, -- фи, резиновый живот!
   -- А ты -- косой заяц, нанес яиц, -- отгрызнулся Авва, -- вывел зайчат, косых чертят!
   И зевласто, как отец, загорланил во всю глотку:
   -- Наши тетки -- полштоф водки, вот вам наши тетки!..
   Смеркалось в поле.
   У крыльца пегаш остановился как вкопанный, сразу же, по-собачьи, развесил уши. Пока Марочка и Авва, сердито переругиваясь, взбегали на крыльцо. Зоя Ипатьевна, толкнув Володю в затылок, успела-таки прошептать ему на ухо:
   -- Прости, что я нажгла тебя на такую уйму! Ты простишь? Ты ведь не злой? Правда?
   Володя молча глядел в ее глаза.
   Протурьев расхаживал по балкону, махал им обеими руками и, самоуслаждая себя, зевал, перекашивая бритые губы.
   -- В вашем до-ме, в вашем до-о-ме уз-з-нал я впер-р-рвые...
   Володя вошел на балкон, но тут же застенчиво откланялся мужу и жене.
   -- Домой пора, -- говорил он им обоим, пряча от обоих глаза.
   -- А то бы в картишки? -- орал Протурьев, вращая красными белками. -- На самом деле, если бы, в картишки?
   -- Правда, в картишки бы? -- тянула и Зоя Ипатьевна, лениво и грустно.
   Но Володя откланялся и, придерживаясь за перила, сошел с рассохшегося балкона. И торопливо стал заседлывать своего бурого иноходца.
  

V.

   В усадьбе совсем смеркалось.
   Небеса делались серыми. Кое-где просвечивая сквозь тучи, загорались звезды. И, приветствуя просыпавшуюся прохладу, громко кричали коростели.
   Володя уже поставил было ногу в стремя, но внезапно передумал и быстро пошел к балкону. Ему мучительно захотелось еще раз увидеть прекрасные глаза Зои Ипатьевны и, улучив минуту, сказать ей, что он завтра же непременно приедет к ней. Но в нескольких шагах от балкона он вдруг остановился, услышав хриплый хохот Протурьева.
   Володю точно обдало холодным душем. Тот громко, прыская и давясь, хохотал и спрашивал сквозь смех:
   -- Неужто ты, правда, его на целую тысячу рублей? Не ходи по лавкам, не гляди в окно! Да? За это за самое. Ой, я лопну от хохота! Ой, умру, клянусь Мельпоменой! Ой, нет, ей-Богу же!
   Володя понуро стоял и слушал.
   Хохот Протурьева утих и на балконе о чем-то запищала Марочка нудным выпрашивающим голосом.
   -- Ну и тебе шляпку новую куплю, только ради Бога, не канючь, -- прикрикнул голос Зои Ипатьевны.
   -- А мне, Зоечка, -- сдержанно и сладким шепотом заговорил вновь Протурьев, -- купи завтра же, съезди в Сильвачево, -- коробку сардин, фунта два настоящего швейцарского сыру и бутылочку лафитика, дорогая, милая Зоенька...
   -- Вообще, год еще как-нибудь проживем, -- точно подвела итог Зоя Ипатьевна, и громко зевнула.
   Володя безнадежно махнул рукой и быстро пошел к иноходцу.
   Впотьмах, где, перекликаясь, теперь пели соловьи, наполняя всю долину звездоносными всплесками, Володе невыносимо живо припомнились глаза женщины, полные черной тайны и такой прелести. И он вздохнул.
   Отец встретил Володю за воротами. Уже было темно, и о чем-то, как женщина, волхвовала ночь, зажигая звезды. Володя слез с иноходца и грубым голосом, насупясь, сказал отцу:
   -- Я потерял ту тысячу рублей за Сильвачевской мельницей... Что хочешь со мной делай...
   -- Как? -- переспросил отец, поднимая брови и бледнея.
   -- Потерял... искал... искал, где же по кустам найти, -- повторил Володя, еще ниже насупливая брови.
   -- Как? -- опять переспросил отец, точно не веря ушам.
   -- Как ты плохо стал слышать! -- поморщился Володя сердито и капризно.
   Отец всплеснул руками и, видимо, хотел еще разговоров и пояснений. Но Володя лег спать без ужина, уклоняясь от расспросов и запершись в своей комнате с угрюмым видом.
   На другой день, однако, за утренним чаем, сурово поджимая губы и как-то особенно сухо блистая глазами, отец подошел к Володе и также сухо спросил его:
   -- Вчера ты заезжал к Протурьевым? Ответь, без лишних уверток.
   Володя кивнул головою.
   -- И видел эту... Зою? Да? -- опять спросил отец.
   Володя вновь кивнул головой.
   -- Да, -- глухо выговорил он.
   -- Так это ты ей отдал ту тысячу рублей? --сердито и звонко закричал отец, сухо блистая светлыми, точно металлическими глазами. -- Фуй, фуй, как это нерасчетливо! Как глупо! Что ты, племянник Ротшильда, что ли? Все платят ей за такие же точно услуги всего по двадцать пять рублей и никак не больше! Спроси всех в уезде! Фуй, какая опрометчивость! -- опять закричал старик.
   Володя сел к окну, закрыл глаза руками и заплакал...
  

----------------------------------------------------

   Источник текста: Сборник "Бедный паж". 1913 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru