Будищев Алексей Николаевич
На страшной доске

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Будищев

На страшной доске

   Слесарь Марк, высокий, сухой и бородатый, с узловатыми, сильным и руками, вышел из своей избы и сделал несколько шагов по направлению к господскому дому. Ветер раздувал на его спине распоясанную синюю блузу, закрапанную черными пятнами машинного масла.
   Людка, тонкая и проворная, как молодая змейка, бегала тут же возле и загоняла в хлев непоседливую утку, чтоб посадить ее снова на яйца, и сердито кричала:
   -- Кшишь! Кшишь!
   Пучок ярких полтавских лент, подвязанный к её русой косе и раздуваемый ветром, метался и мигал за её спиной, как разноцветное пламя. Задорно перезванивали бусы на её груди, совсем девической, еще чуть намечавшейся, -- малиновые, граненые, очень крупные и круглые, поменьше, -- пламенно-алые, похожие на ягоды рябины.
   -- Людка, -- сказал Марк дочери, -- погляди за щами, кабы не ушли, а я к хозяину по делу иду!
   Людка мотнула головой, звякнула бусами, сверкнула прозрачными, радостными и мягкими глазами, в которых уже начинала сказываться женщина, и опять неистово закричала:
   -- Кшишь! Кшишь!
   А утка раскрывала клюв и топырила свой толстый язык, хлопая крыльями.
   Марк обошел чугунную изгородь сада и приблизился к балкону.
   Более чем тщательно выбритый, причесанный и одетый Лязгушин, с коротко подстриженными усиками, с безукоризненным пробором в матовых черных волосах, всегда старавшийся походить на англичанина, сидел, развалясь в кресле, курил сигару и читал газету. Слесарь Марк на первой нижней ступени балкона кашлянул. Лязгушин отстранил газету и спросил:
   -- Что скажешь?
   -- Опять сипит, -- выговорил Марк досадливо и развел длинными, узловатыми руками.
   Ветер слегка косил его бороду и шипел в подстриженных акациях. Качался, шелестя, плющ по стене дома. И в такт качалась тень на верхней ступени балкона.
   -- В котле сипит? -- опять спросил Лязгушин.
   -- В котле, -- сказал Марк. -- Видимо, свищ там. И может быть изрядная течь. Уходить будет спирт, пожалуй...
   Лязгушин досадливо отбросил газету.
   -- Я это чувствовал еще вчера, утром, и поэтому послал за тобой. Обидная штука! -- воскликнул Лязгушин и хлопнул по газете выхоленной рукой.
   Марк сказал:
   -- Котлы старые, все может быть!
   Лязгушин пыхнул сигарой несколько раз подряд, втягивая и раздувая щеки.
   -- Да я тебя и не виню, -- сказал он, пожимая плечами, -- но дело в том, что сейчас мне очень невыгодно прервать курение. Я связан неустойкой и должен выкурить в этом месяце еще пять тысяч ведер спирту. Небольшая потеря пожалуй для меня выгоднее. -- Этакая все-таки, чёрт возьми, незадача! -- опять досадливо воскликнул Лязгушин.
   -- Я тут не причем, -- сказал Марк точно бы обидчиво -- Семь лет я в вашей усадьбе живу и обиды от вас не видел будто бы! -- Марк замолчал и боковым пытливым взглядом вдруг словно провел по лицу Лязгушина чересчур пристально и остро. Но Лязгушин равнодушно барабанил пальцами по ручке кресла и глядел над головою Марка.
   У того захватило дух, и опять отпустила спазма. Точно жалуясь, он заговорил:
   -- Я очень внимательно только вот сейчас оглядывал котел. Положил через него доску, ходил, глядел туда и сюда. Склонялся с доски к самой прорве, даже лицо жгло. И видимое дело, в стенке свищ и здоровенный. Большой утек спирта может быть...о-очень большой!
   Лязгушин, также рассеянно барабаня пальцами, воскликнул:
   -- А неустойка? Вот в чем главное дело! Вот тут и повертись!
   -- А если вот, что, -- сказал Марк,-- если на двое суток приостановить работу, только на двое суток? И будем чинить на всех парах и днем и ночью, чтоб пока хоть на один месяц заштопать... К чему терпеть зря убыток?
   -- А это, пожалуй, идея! -- воскликнул Лязгушин. Он задумался.
   -- И я говорю то же, -- поддакнул Марк.
   Ну, тогда вот, что, -- сказал Лязгушин твердо. -- Сегодня в два часа приостанови работы, и отпусти народ. Мы вместе с тобою оглядим котел и займемся тотчас же починкою...
   -- Молниеносно! -- воскликнул Марк, вскидывая узловатые руки. -- В один миг вычиним!
   -- Ну, да. Дремать будет некогда! -- Лязгушин кивнул бритым подбородком.
   -- Завтрак подан, -- сказал лакей, появляясь из-за дверей дома.
   Там, за колыхающейся портьерой, весело зашуршали юбки, послышался топот детских ножек. Зазвенели беззаботные женские голоса. Марк повернул от балкона, чтобы идти на винокуренный завод и вдруг точно осел, горбясь, понуро завздыхав.
   В два часа Лязгушин вышел из дому в светлом английском костюме, в подвёрнутых брюках, цвета ореха. Сильно поношенное, но отменно выхоленное лицо его сейчас нежно розовело после двух больших рюмок прекрасной мадеры, и светились глаза его. Прежде чем идти на винокуренный завод, он завернул к избе Марка. Цвели герани на её окнах и топырились высокие мальвы в палисаднике. Тонкой, сладковатой струей тянуло оттуда.
   -- Людка! Людмилочка! -- негромко позвал Лязгушин. -- Люда! -- почти крикнул он.
   Девушка появилась откуда-то сбоку. Очевидно, она спала в чуланчике и выскочила разбуженная его зовом. Сонной дремой были еще завешены её радостные, светлые глаза. И матово, густо розовели её щеки. Русые волосы, выбившись, путались у её ушей. Лязгушин вдруг одними ладонями крепко стиснул её тонкий стан, приподымая от земли девушку и снова ставя ее затем на землю. Острое чувство пронизало его, защекотав у сердца.
   Людка зевнула, сонно потянулась, разнеживаясь, но проговорила:
   -- Не балуйтесь... Еще кто увидит...
   -- Отец ушел на завод? -- спросил Лязгушин.
   -- На завод...
   -- И я сейчас туда же пойду, а тебе вот что скажу...
   Людка ждала его слов, но он снова вдруг бросился к ней, смял ее, прижимая ее к себе, роняя свою изящную трость, украшенную золотыми вензелями, видимо, теряя голову.
   Она засмеялась, без труда выскользнула, приговаривая:
   -- Как бы кто не увидал... Ох, с вами греха наживешь!
   Приходи сегодня, -- сказал Лязгушин, -- в восемь часов вечера, перед чаем, в оранжерею, где пальмы... а? хорошенькая! милая!
   -- Ведь вчера только там была? -- возразила Людка, поднимая плечи, складывая вместе тонкие руки.
   -- Ну, что же, -- просительно протянул Лязгушин, -- приходи, любименькая моя! Я садовника ушлю, и сам встречу тебя у дверей? Придешь, радостная?
   -- А если кто увидит?
   -- Никто не увидит, приходи...
   -- Ну, там виднее будет... -- пожала Людка плечами, -- может и приду...
   -- Приходи, непременно приходи! -- Лязгушин опять было рванулся к ней, но она увернулась и громко расхохоталась.
   -- Ну, приду! Или не веришь? Приду! Верное слово приду! Слышишь? -- перешла она на "ты".
   Как скользкая ящерица, она метнулась в избу, затворив тотчас же за собою дверь. Слышно было: наложила в пробой крюк. И осталась по ту сторону двери, прислушиваясь. Лязгушин постоял, подождал чего-то, почмокал губами, несколько раз тихо выговорил:
   -- Эх, эх...
   Опять подождал, слабо поторкался в дверь.
   -- Придет. -- выговорил он затем, как бы про себя, -- конечно, придет...
   Он поднял с земли трость, аккуратно и тщательно раскурил сигару, поправил на голове мягкую английскую фуражку, и быстро пошел к винокуренному заводу. По дороге думал о Людке:
   "Придет она, придет... Сейчас дурачилась она".
   Высокий, бородатый Марк настежь распахнул перед ним низенькую боковую дверцу и сказал:
   -- Пожалуйте, я вас более получаса дожидаю. Все, что мог, оглядел.
   Лязгушин нагнулся под низкой притолкой и вошел в завод. Его так и обдало всего сильным неприятным запахом прокисшего теста. Следуя за широкой спиной Марка, он двинулся дальше, шагая через чугунные трубы.
   -- Завтра же к ночи вычиним котел, -- говорил Марк, полуоборачиваясь к Лязгушину, -- а послезавтра опять начнём курить...
   Лязгушин остановился. Марк, указал рукой и сказал:
   -- Слышите, как сипит? Вот здесь и свищ должен быть...
   Лязгушин нагнул голову. Прямо перед ним, на глубине четырех-пяти аршин в гигантском котле клокотала и пузырилась, вздуваясь и лопаясь, светло-бурая кашица перегоняемого в спирт хлеба, издавая нестерпимый запах прокислого теста. Шло тепло от этого чудовищного желудка. И откуда-то сбоку вырывался протяжный, резкий сип.
   -- Да... Сипит, -- проговорил Лязгушин.
   Кроме него и Марка не было ни души на заводе, и точно сонно дремали молчаливые машины.
   -- Вот поглядите сами, -- сухо выговорил Марк, глядя на башмаки Лязгушина, -- вот пойдемте по доске на середину котла...
   Он поднял ногу в большом и грубом сапоге и ступил на доску, перекинутую через котел. Доска была широкая, шире полуаршина, и он двигался по ней совершенно свободно, в то время, как там внизу сердито, словно захлебываясь, клокотала вонючая раскаленная кашица. Лязгушин тоже ступил на доску и двинулся вслед за Марком. Впрочем, когда Марк ступил слишком уже решительно, чуть колыхнув доску своею тяжестью, Лязгушин предупредил его:
   -- А ты поосторожнее. Тут упадешь, сваришься, как комар в борще...
   -- Вот извольте прислушаться повнимательней. -- сказал Марк опять сухо и резко, -- вот тут и есть по-видимому, свищ. Так?
   Для большей видимости я принесу сейчас гирьку, подвязанную к веревке, и мы выстучим вот этот бок котла. Будьте любезны выждать минуточку, -- добавил он холодно и замкнуто.
   Лязгушин кивнул подбородком, внимательно оглядывая бурлившую кашицу и тонко прислушиваясь к сипу. Между тем, Марк прошел до конца доски, срыгнул на пол, взял в руки с трубы подвязанную к верёвке гирьку и пошел с ней к тому краю, где они с Лязгушиным вошли на доску. Однако, сейчас он на доску не ступил, а молчаливо остановился у самого края доски, поглядывая на Лязгушина, придерживая в руке веревку.
   -- Ты что нейдешь сюда? -- спросил его Лязгушин спокойно.
   -- Да что-то не хочется, -- ответил Марк все также подбочениваясь.
   -- Как? -- спросил Лязгушин обеспокоенно.
   -- А так, -- ответил Марк насмешливо.
   И тут Лязгuшин отчетливо увидел на лице Марка что-то такое, что сразу же разрешило ему все, бросая его в мучительный холод, в тоску, почти в предсмертное томление. Его лицо побелело, точно обмакнулось в муку. Он сделал два торопливых шага по направлению, противоположному от Марка.
   -- Нет, стой! стой! -- закричал Марк, -- стой, или я сейчас столкну тебя в прорву! Цыц, голубь с бланжевыми ножками! Чем же ты иначе заплатишь мне за Людку? А-га, понял напомаженный распутник?! Понял?!
   Лязгушин остановился. Он ясно видел: одним сильным ударом ноги в край доски Марк собьет его вместе с доскою в кипящее тесто. Доска с этой стороны выступала всего на четверть с борта котла, в то время как на противоположной стороне она выступала почти на аршин. И Лязгушин, конечно, понял, что Марк стал у этого бока, именно по той причине, чтобы легче было выбить доску из-под ног Лязгушина.
   -- Ну, -- сипло, между тем, закричал Марк, -- двигайся ко мне на два шага, чтобы стать ровно на середину! Тебе говорят! Чтоб тебе было труднее утечь от меня! Понял? Ну! Живо! -- опять закричал он, угрожающе подымая ногу как бы для того, чтобы сбить доску с борта котла. Лязгушин передвинулся так, как ему приказывали, сразу деревенея, возвращаясь почти в манекена.
   -- За что ты меня так? -- сорвалось с его языка жалобно и расплывчато.
   -- За что? А ты сам не знаешь? -- перепросил Марк насмешливо. -- А за что ты меня по сердцу отцовскому ножом полыснул? За что ты девочку мою обездолил? За что Людку обидел? Или скажешь, она сама виновата? Да ведь ей и семнадцати лет не исполнилось еще, а тебе пятьдесят который? Эх, эх, изгадил ты ее легкими деньгами, соблазнил посулами, развратил подачками. Обрадовался, что матери у неё нет, и что мне рабочему человеку доглядеть за ней некогда было! Эх, эх, -- вытянул с сожалением Марк, -- и еще спрашиваешь: "За что ты меня так?" А ты меня за что? Не знаешь? Молчишь? Отвиливаешь? -- совсем задохнулся Марк. -- Стой! Ни с места! -- завопил он совсем страшно. -- Цыц!
   Лязгушин окоченел. Его колени подгибались и беспрерывно тряслись кончики пальцев.
   -- Так ты не знаешь "за что ты меня так", -- заговорил снова Марк, -- а я хорошо знаю. Вот за что. Потому что ты за своими деньгами чувствовал, что можешь творить эти своя бесстыдства вполне безнаказанно. То есть до ниточки безнаказанно. Стой! Молчи! Ни шагу! А я сейчас тебе мщу тоже только потому, что могу мстить тебе вполне безнаказанно! Что, например, мне стоит сварить тебя сейчас вот в этой кашице? Сширнул я, например, тебя вместе с доскою в прорву, прибежал, в усадьбу и завопил во все голоса: "Ай, ай, ай! Какое несчастье!
   Барин благодетель поскользнулся и в котле сомлел. И полторы кружки слез вылью! Только и всего! И кто меня за это осудит? Чего-с? Стой! Ни с места, тебе говорят! Вот то-то и есть: мне это решительно ничего не стоит, и даже совсем без всякого риску. Даже совсем!
   Ни полвершочка риску! И только в одном тут маленькая зацепочка. Очень маленькая и вот именно в чем. Догадываешься? Марк поднял лохматые брови, вглядываясь в белое лицо Лязгушина. Тот молчал, поджимая синеватые губы, изнеможенно дыша.
   -- Вот в чем. -- заговорил опять Марк. -- то я, рабочий человек, равняться с тобой не хочу! И потому ты иди с своей доски спокойно, и если ты только это и умеешь, то и впредь блуди, как, пес! А я рук своих рабочих о тебя марать не стану! Ну, что же, иди! Разве не видишь, что я тебя только хотел постращать! Иди же, тебе говорят! Или ты замерз на своей доске!
   Марк подождал и еще минуту, но Лязгушин не двигался. И сердито махнув рукою, Марк пошел от него прочь, изо всех сил хлопнув боковой дверцей.
   И тогда Лязгушин тихохонько слез с доски, тихохонько вышел из завода и глубоко передохнул всей грудью:
   -- О-о-о-х...
   Потом он внимательно оправил на себе костюм, для чего-то обмахнул колени фуражкою и, завертев тростью, пошел к усадьбе.
   После вечернего чая он подошел к Марку, когда тот стоял у калитки своего палисадничка, сложив на груди узловатые руки. И глядя ему в переносицу. Лязгушин сказал:
   -- Завтра, в 8 часов утра, можешь получить в конторе расчёт.
   Не изменяя позы, Марк сухо отрезал:
   -- Слушаю-с.
  

----------------------------------------------------

   Источник текста: Сборник рассказов "Хата с краю". 1914 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru