Первоначально кажется, что это крыса царапается в дверь. Но слышен очень вежливый человеческий голос:
-- Можно зайти?
-- Можно, пожалуйте.
Поют дверные петли.
-- Иди и садись на диван!
(От двери) -- А как я по паркету пойду?
-- А ты тихонечко иди и не катайся. Ну-с, что новенького?
-- Нициво.
-- Позвольте, а кто сегодня утром ревел в коридоре?
(Тягостная пауза) -- Я ревел.
-- Почему?
-- Меня мать наслепала.
-- За что?
(Напряженная пауза) -- Я Сурке ухо укусил.
-- Однако.
-- Мама говорит, Сурка -- негодяй. Он дразнит меня, копейки поотнимал.
-- Все равно, таких декретов нет, чтоб из-за копеек уши людям кусать. Ты, выходит, глупый мальчик.
(Обида) -- Я с тобой не возусь.
-- И не надо.
(Пауза) -- Папа приедет, я ему сказу (пауза). Он тебя застрелит.
-- Ах, так. Ну, тогда я чай не буду делать. К чему? Раз меня застрелит...
-- Нет, ты цай делай.
-- А ты выпьешь со мной?
-- С конфетами? Да?
-- Непременно.
-- Я выпью.
На корточках два человеческих тела -- большое и маленькое. Музыкальным звоном кипит чайник, и конус жаркого света лежит на странице Джером-Джерома.
-- Стихи-то ты, наверно, забыл?
-- Нет, не забыл.
-- Ну, читай.
-- Ку... Куплю я себе туфли...
-- К фраку.
-- К фраку и буду петь по ноцам...
-- Псалом.
-- Псалом... И заведу... себе собаку...
-- Ни...
-- Ни-це-во-о...
-- Как-нибудь проживем.
-- Нибудь как. Пра-зи-ве-ем.
-- Вот именно. Чай закипит, выпьем. Проживем.
(Глубокий вздох) -- Пра-зи-ве-ем.
Звон. Джером. Пар. Конус. Лоснится паркет.
-- Ты одинокий.
Джером падает на паркет. Страница угасает.
(Пауза) -- Это кто же тебе говорил?
(Безмятежная ясность) -- Мама.
-- Когда?
-- Тебе пуговицу когда присивала. Присивала. Присивает, присивает и говорит Натаске...
-- Тэк-с. Погоди, погоди, не вертись, а то я тебя обварю... Ух!
-- Горяций, ух.
-- Конфету какую хочешь, такую и бери.
-- Вот я эту больсую хоцу.
-- Подуй, подуй, и ногами не болтай.
(Женский голос за сценой) -- Славка!
Стучит дверь. Петли поют приятно.
-- Опять он у вас. Славка, иди домой!
-- Нет, нет, мы с ним чай пьем.
-- Он же недавно пил.
(Тихая откровенность) -- Я... не пил.
-- Вера Ивановна. Идите чай пить.
-- Спасибо, я недавно...
-- Идите, идите, я вас не пущу...
-- Руки мокрые... белье я вешаю.
(Непрошенный заступник) -- Не смей мою маму тянуть.
-- Ну, хорошо, не буду тянуть... Вера Ивановна, садитесь...
-- Погодите, я белье повешу, тогда приду.
-- Великолепно. Я не буду тушить керосинку.
-- А ты, Славка, выпьешь, иди к себе. Спать. Он вам мешает.
-- Я не месаю. Я не салю.
Петли поют неприятно. Конусы в разные стороны. Чайник безмолвен.
-- Ты уже спать хочешь?
-- Нет, я не хоцу. Ты мне сказку расскази.
-- А у тебя уже глаза маленькие.
-- Нет. Не маленькие, расскази.
-- Ну, иди сюда, ко мне. Голову клади. Так. Сказку? Какую же тебе сказку рассказать? А?
-- Про мальчика, про того...
-- Про мальчика? Это, брат, трудная сказка. Ну, для тебя так и быть. Ну-с, так вот, жил, стало быть, на свете мальчик. Да-с. Маленький, лет так приблизительно четырех. В Москве. С мамой. И звали этого мальчика Славка.
-- Угу... Как меня?
-- Довольно красивый, но был он, к величайшему сожалению, драчун. И дрался он чем ни попало -- кулаками, и ногами, и даже калошами. А однажды по лестнице девочку из 8-го номера, славная такая девочка, тихая, красавица, а он ее по морде книжкой ударил.
-- Она сама дерется...
-- Погоди. Это не о тебе речь идет.
-- Другой Славка?
-- Совершенно другой. На чем, бишь, я остановился? Да... Ну, натурально, пороли этого Славку каждый день, потому что нельзя же, в самом деле, драки позволять. А Славка все-таки не унимался. И дошло дело до того, что в один прекрасный день Славка поссорился с Шуркой, тоже мальчик такой был, и, не долго думая, хвать его зубами за ухо, и пол-уха как не бывало. Гвалт тут поднялся, Шурка орет, Славку порют, он тоже орет... Кой-как приклеили Шуркино ухо синдетиконом, Славку, конечно, в угол поставили... И вдруг -- звонок. И является совершенно неизвестный господин с огромной рыжей бородой и в синих очках и спрашивает басом: "А позвольте узнать, кто здесь будет Славка?" Славка отвечает: "Это я -- Славка". "Ну, вот что, -- говорит, -- Славка, я -- надзиратель за всеми драчунами, и придется мне тебя, уважаемый Славка, удалить из Москвы. В Туркестан". Видит Славка, дело плохо, и чистосердечно раскаялся: "Признаюсь, -- говорит, -- что дрался я и на лестнице играл в копейки, а маме бессовестно наврал -- сказал, что не играл... Но больше этого не будет, потому что я начинаю новую жизнь" "Ну, -- говорит надзиратель, -- это другое дело. Тогда тебе следует награда за чистосердечное твое раскаяние". И немедленно повел Славку в наградной раздаточный склад. И видит Славка, что там видимо-невидимо разных вещей. Тут и воздушные шары, и автомобили, и аэропланы, и полосатые мячики, и велосипеды, и барабаны. И говорит надзиратель: "Выбирай, что твоя душа хочет". А вот что Славка выбрал, я и забыл...
(Сладкий, сонный бас) -- Велосипед!
-- Да, да, вспомнил, -- велосипед. И сел немедленно Славка на велосипед и покатил прямо на Кузнецкий мост. Катит и в рожок трубит, а публика стоит на тротуаре, удивляется: "Ну и замечательный же человек этот Славка. И как он под автомобиль не попадет?" А Славка сигналы дает и кричит извозчикам: "Право держи!" Извозчики летят, машины летят, Славка нажаривает, и идут солдаты и марш играют, так что в ушах звенит...
-- Уже?..
Петли поют. Коридор. Дверь. Белые руки, обнаженные по локоть.
-- Боже мой. Давайте я его раздену.
-- Приходите же. Я жду.
-- Поздно...
-- Нет, нет... И слышать не хочу...
-- Ну, хорошо.
Конусы света. Начинает звенеть. Выше фитили. Джером не нужен -- лежит на полу. В слюдяном окне керосинки маленький радостный ад. Буду петь по ночам псалом. Как-нибудь проживем. Да, я одинокий. Псалом печален. Я не умею жить. Мучительнее всего в жизни -- пуговицы. Они отваливаются, как будто отгнивают. Отлетела на жилете вчера одна. Сегодня одна на пиджаке и одна на брюках сзади. Я не умею жить с пуговицами, но я все вижу и все понимаю. Он не придет. Он меня не застрелит. Она говорила тогда в коридоре Наташке: "Скоро вернется муж, и мы уедем в Петербург". Ничего он не вернется. Он не вернется, поверьте мне. Семь месяцев его нет, а три раза я видел случайно, как она плачет. Слезы, знаете ли, не скроешь. Но только он очень много потерял от того, что бросил эти белые, теплые руки. Это его дело, но я не понимаю, как же он мог Славку забыть...
Как радостно спели петли...
Конусов нет. В слюдяном окошке черная мгла. Давно замолк чайник.
Свет лампы тысячью маленьких глазков глядит сквозь реденький сатинет.
-- Пальцы у вас замечательные. Вам бы пианисткой быть...
-- Вот поеду в Петербург, опять буду играть...
-- Вы не поедете в Петербург. У Славки на шее такие же завитки, как и у вас. А у меня тоска, знаете ли. Скучно так, чрезвычайно как-то.
Жить невозможно. Кругом пуговицы, пуговицы, пуго...
-- Не целуйте меня... Не целуйте... Мне нужно уходить. Поздно.
-- Вы не уйдете. Вы там начнете плакать. У вас есть эта привычка.
-- Неправда. Я не плачу. Кто вам сказал?
-- Я сам знаю. Я сам вижу. Вы будете плакать, а у меня тоска... тоска...
-- Что я делаю... что вы делаете...
Конусов нет. Не светит лампа сквозь реденький сатинет. Мгла. Мгла.
Пуговиц нет. Я куплю Славке велосипед. Не куплю себе туфли к фраку, не буду петь по ночам псалом. Ничего, как-нибудь проживем.
---------------------------------------------
Впервые:"Накануне". 23 сентября 1923 г.
Рассказ переиздан в сборнике: М. Булгаков. Трактат о жилище. М.-Л., Земля и Фабрика, 1926 г.