Булгаков Валентин Федорович
Истинная свобода, No 5, август 1920

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Под редакцией Вал. Булгакова и Алексея Сергеенко.
    В приложении можно скачать архивный Word-файл, правильнее отформатированный.

   0x08 graphic
  
  

ИСТИННАЯ СВОБОДА

  
   РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЙ, ОБЩЕСТВЕННЫЙ ===========
   ============================= И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ
  

ПОД РЕДАКЦИЕЙ ВАЛ. БУЛГАКОВА И АЛЕКСЕЯ СЕРГЕЕНКО

------------------------------------------------------------------------------------

N 5. АВГУСТ 1920.

------------------------------------------------------------------------------------

   СОДЕРЖАНИЕ: -- "Новые формы пролетарской борьбы". Вал. Булгакова. -- Великие заветы. (Мысли Л. Н. Толстого). -- Посещение Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. (Не опубликованные воспоминания). В. Мазурина. -- Заметки о Толстом. Н. Гусева. -- Исповедь. Ст. Покровского. -- Современные религиозные искания. Мысли о теософии. Вал. Булгакова. -- Перестанем быть язычниками. М. Новикова. -- О революционном братстве. С. Булыгина. -- Дружеское общение. (Письма, мысли, заметки и пр.). -- Вести пробуждения. -- Воззвание Союза Разума и Совести. -- Новые книги. И. И. Горбунова-Посадова и Вал. Б. -- Об'явление о журнале.

------------------------------------------------------------------------------------

  

К 92-летней годовщине со дня рождения.

28 августа -- 10 сентября 1828--1920 г.

0x01 graphic

Лев Николаевич Толстой.

  

-- 2 --

  

"Новые формы пролетарской борьбы".

  
   Под таким заглавием в "Правде" (N 122) появилась статья, трактующая об одном, действительно, важном вопросе: о методах борьбы пролетариата, т. е. обездоленных рабочих людей, с буржуазией, т. е. с богатыми и властными, подчинившими себе рабочих, благодаря находящемуся в их руках аппарату государственного насилия.
   Как констатирует (свидетельствует) "Правда", пролетарская борьба вступила в совершенно новый фазис своего развития". В какой же именно? Газета отмечает, что нарождается "сознательная международная пролетарская солидарность, выразившаяся в целом ряде фактов", а именно:
   "английские рабочие не раз постановляли мешать провозу оружия против России"; а теперь исполнительный комитет союза железнодорожников, рудокопов и транспортных рабочих требует экстренного с'езда для обсуждения вопроса о прекращении производства и вывоза оружия;
   "итальянские рабочие фактически не дают вывозить оружие в таких размерах, как желало бы итальянское правительство"; триестские портовые рабочие не дали вывезти оружие в Румынию; в Лугано "пролетарии не позволили переправить 7 вагонов снарядов и амуниции для Польши";
   в Норвегии, Франции и Америке наблюдаются случаи подобного же рода.
   "Правда" трактует (толкует) эти случаи, как проявления "солидарного, совместного, сознательного наступления рабочих на капитал".
   Мы готовы присоединиться к заключениям большевистской газеты и порадоваться, вместе с нею, пробуждению истинной сознательности в зарубежных братьях--рабочих, пытающихся проломить между собою и другими народами ту "китайскую стену" вражды и недоверия, которую ухитряются воздвигатъ между всеми народами их правительства. Правительствам, порабощающим народы, конечно, выгодно держать их в таком искусственном отделении друг от друга: рабочим всех стран труднее сознать при этом свое братство и бросить то оружие, с которым они вырывают друг у друга все, потребное для их хозяев, правительства и буржуазии.
   Мы рады приветствовать указанные проявления истинной сознательности среди рабочих еще и потому, что до сих пор "формы пролетарской борьбы", действительно, были старыми, а не новыми. Они базировались (основывались) на старом средстве, средстве всех хищников, на насилии, и не приводили к желанному успеху -- освобождению рабочего класса и всего человечества, так как в борьбе побеждал по-прежнему хищник, как более сильный, а в лучшем случае -- набравшийся сил и побеждавший угнетенный, проникнутый чувством мести, сам становился угнетателем. И в то же время, рабочие, борясь с правительствами и буржуазией, сами подсовывали им в руки оружие против самих себя: они выделывали для правительств и буржуазии те самые ружья, пушки, бомбы и удушливые газы, которыми после правительства и буржуазия истребляли рабочих. Рабочие сами поступали в ряды насильников, чиновников и солдат к правительству и буржуазии и своими руками угнетали и, если это было нужно, избивали своих братьев, таких же рабочих. Рабочие потакали всем прихотям и слабостям господствующего класса: выделывали предметы роскоши, поступали к богачам лакеями, сторожами, полицейскими, палачами и т. д., словом, будучи загнаны в государственное рабство, решались на все, только бы получить от богача и от чиновника жалкие гроши на пропитание. Люди рабочего класса, затемняемые учениями церкви и буржуазной науки, долго не могли или не хотели видеть, что настоящими поработителями самих себя, в сущности, являются они же сами и что буржуазия, богатые и властные, только и могут существовать потому, что рабочие бессознательно, заглушая и не подымая в своей душе на достаточную
  

-- 3 --

  
   высоту сознание своего человеческого достоинства, раболепно служат своим угнетателям. Рабочий класс не понимал, и часто теперь еще не понимает, что настоящим хозяином положения является он сам, и больше никто, так что никаким случайным людям он не должен позволять сидеть на своей шее и "править" собой.
   Но чтобы действительно стать свободными, надо было не дожидаться "свободы" от того или другого государственного переворота и от той или иной смены властей, а стать самим свободными; противопоставить воле хищников и поработителей свою общенародную, свободную волю, корень которой в сердце каждого пролетария, как человека. Надо было пробудить в себе стыд действовать заодно с поработителями для удушения рабочего класса, надо было перестать быть рабами и, как умели некоторые -- умирать с голоду, но не итти в провокаторы, полицейские или палачи, так надо было всем -- ни к какому правительству, ни под каким видом и предлогом, не итти в солдаты, не строить для него аэропланов и броненосцев, не выделывать патронов, ружей и пушек, не переправлять эти грузы из одной страны в другую по указанию правительств, -- словом, не строить собственными, мозолистыми рабочими руками господства буржуазии и буржуазного, основанного на насилии, -- государства!.. Вот -- где был и есть выход для рабочего класса, и, кажется, наступает время, когда люди готовы понять, что этот выход -- единственный.
   О, если бы поняли! Для нас -- весть об отказе английских и итальянских рабочих грузить орудия смерти для того, чтобы помочь одному государству в его борьбе с другими, подобна первой ласточке, вестнице неизбежно грядущей весны. Если бы все рабочие всех народов так же отнеслись к попыткам их правительств втравить их в кровавую международную бойню, то эта бойня прекратилась бы немедленно, а не грозила бы, как теперь, вновь принять грандиозные размеры и растянуться на бесконечно долгое время. Прекратилась бы и господство буржуазии, т. е. господство сильного над слабым, которое царит на всей земле, хотя и под разными формами. Рабочие, понявшие, что "свобода не может быть дана человеку человеком и что человек может только сам освободить себя" (Толстой), открыли бы, действительно, новую эру пролетарской борьбы и эта борьба из узко-классовой превратилась бы в борьбу общечеловеческую, в борьбу всего человечества за идеалы истинного освобождения и совершенствования.
   Нам, переживающим эпоху грандиозного социального переворота, видящим возникновение и крушение разнообразных революционных предприятий, могущим оценить всю недостаточность старых методов борьбы человечества за освобождение и проверить единственный метод -- "самоулучшения", предлагавшийся всеми мудрецами человечества, -- нам остается только, наблюдая, как рабочие робко нащупывают этот новый для них, но истинно спасительный путь к освобождению внутреннему и внешнему, воскликнуть со всей силой страстного желания:
   "Да приидет Царствие Твое!"

Вал. Булгаков.

  

К дню рождения Л. Н. Толстого.

  
   10-го Сентября (28 Августа по старому стило) -- день рождения Льва Николаевича Толстого. Он родился 92 года тому назад, в 1828 г., в Ясной Поляне.
   С того времени, как он стал всемирно известен, установился обычай посвящать этому дню статьи в газетах и журналах. Мы следуем этому обычаю, но вспоминаем Льва Н--ча не только как любившие и знавшие его, а также и потому, что полагаем полезным и другим напоминать о нем. Сам он не придавал никакого значения своей личности, считая себя самым плохим и недостойным человеком. Но сам он иначе и не мог думать о себе, в сравнении с тем идеалом совершенства, который стоял перед ним. Для всех же нас Л. Н. является ярким примером беспрестанного духовного движения и неутомимого искания истины. Мы вспоминаем его не потому,
  

-- 4 --

  
   чтобы он был для нас авторитетом (признание кого бы то ни было авторитетом несовместимо с "истинной свободой", которая для нас дороже всего), а только потому, что подвиг его жизни и духовного движения может возбудить и других к внутренней работе, помочь и укрепить их в стремление к высшим идеалам, которыми всем нам надлежит руководиться. -- Ред.
  

Великие заветы.

1.

  
   Бог есть любовь. (I посл. Иоанна, IV 16.)
   Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то он в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. (I послан. Иоанна, IV. 2).
   Учитель, какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твой и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же -- подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки. (Мтф. XXII, 36--40)
  
   Христианская вера -- вся в любви. Все мы знаем это. И знаем не только потому, что это написано в книге Евангелия, но потому, что это написано в душах наших. Скажи о любви какому хочешь человеку: русскому, немцу, китайцу, японцу, индусу, скажи это вору, разбойнику, палачу, -- нет того человека, который бы не согласился с тем, что лучше жить людям по любви, чем так, как они живут теперь. И мало того, что каждый знает, что лучше жить по любви, чем во вражде и ненависти, каждый знает и то, что можно так жить.
   Отчего же мы, христиане -- не говорю уже про людей других вер, а мы, те самые христиане, которые, как все другие люди, знаем, что хорошо и можно жить по любви, кроме того, знаем это по Евангелию, -- а Евангелие мы считаем священной книгой, -- отчего же мы, христиане, живем не по любви, а во вражде и ненависти?
   Отчего это?
   А оттого, что и в Евангелии и в душах наших дана нам одна единственная вера, вера в любовь, и одна единственная заповедь, -- заповедь любви; мы же, кроме веры в любовь, верим еще во многое другое и, кроме заповеди любви, считаем божескими заповедями еще много других заповедей, и потому в жизни своей следуем больше этим другим заповедям, а не той заповеди любви, которая дана нам в нашем сердце и в христианском учении.
   Но мало того, что вера в любовь яснее, понятнее всех других установленных людьми вер, мало того, что только одна эта вера соединяет людей, тогда как все другие разъединяют их, вера эта имеет перед всеми другими верами еще и то преимущество, что она вместе с тем и самая несомненная...
   Вера в заповедь любви и вытекающее из нея богопочитание и яснее, и определеннее, и благодетельнее, и несомненнее всяких других вер, только надо ясно понимать, в чем вера и в чем богопочитание.
   Вера в заповедь любви в том, что Бога мы можем познать только в себе. И познаем мы Его только той стороной, которой Он открывается нам. Открывается же Он нам любовью. Так что хотя и знаем мы Его далеко неполно, только одной стороной Его, той, которой Он открывается нам, мы несомненно знаем об Его существовании и о том, чего Он хочет от нас.
   Вера эта много раз была выражаема во всех религиозных учениях мира, начиная с самых древних египетских, индусских, даже так называемых языческих, и с особенной определенностью выражена в учении Христа.
   Так выражена она в Евангелии Марка XII, 28-31 и с особенной ясностью в Евангелии и Посланиях Иоанна.
   "Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. Что мы пребываем в Нем и Он в нас, узнаем из того, что Он дал нам от Духа Своего. И мы познали лю-
  

-- 5 --

  
   бовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем". (Посл. Иоанна IV. 12, 13, 16).
   Вера в любовь -- это признание того, что основное начало жизни нашей есть непостижимое для нас Существо, проявляющееся в нас любовью...
   Богопочитание единой заповеди требует от каждого человека только одного: любви, любви к Богу и в себе и к Тому, который живет во всех других людях. Любить Бога в себе значит стремиться к высшему совершенству любви, и любить Бога в других людях значит признавать в каждом человеке того же Бога, который живет во мне, и потому делать каждому человеку не то, чего сам хочешь, а чего хочет Бог, живущий во всех людях. В этом вся заповедь того, что должен делать человек по вере в единую заповедь.
   Также только в одном запрещение того, чего не должен делать человек по этой вере, запрещение все в одном: в том, чтобы не нарушать благоговения к Богу, живущему во мне и в каждом человеке. Не нарушать благоговения к Богу в себе значит то, чтобы помнить о присутствии в себе Бога, исправлять, уничтожать в себе все то, что несовместимо с Его присутствием в душе человека, не нарушать же благоговения к Богу, живущему в других людях, значит то, чтобы не только не вредить ближнему, не оскорблять, не унижать никакого человека, какой бы он ни был, но уважать, почитать его, как самый священный предмет, который только есть на свете. В сущности же, как положительные, так и отрицательные заповеди веры в любовь сходятся в одном: в признании того, что Бог живет в человеке, и что поэтому нужно почитать и не оскорблять Его ни в себе, ни в каком бы то ни было человеке...
   Только верь люди в необходимость исполнения единой заповеди любви в то, что есть в мире только одна несомненная святыня -- человек, и что единственный предмет, который не может и не должен быть осквернен и оскорбляем человеком -- это человек, носитель Божеского начала, и невозможны бы были не только казни и войны, но и какие бы то ни было насилия человека над человеком.
   Будь только воспитаны люди с детства в признании единственной святыней Бога в человеке и единственным богопочитанием любви и уважения к Нему, ни один человек не решился бы осквернить Бога в себе и в брате, разделяясь с ним враждой и совершая над ним насилия...
   Исполнение заповеди любви, заключающееся во все большем и большем приучении себя к жизни любовной в делах, словах, мыслях, не только возможно, но только одна такая жизнь дает человеку всегда полную свободу и не перестающее благо.

(Из статьи Л. Н. Толстого. "Единая заповедь").

  

2.

  
   "И познаете истину, и истина сделает вас свободными".
   (Иоанн, V, III, 32.)
  
   Только освободитесь все вы, люди христианскаго мира, -- как властвующие и богатые, так и подавленные и бедные, -- от тех обманов лжехристианства и государственности, которые скрывают от вас то, что открыл вам Христос и чего требует ваш разум и ваше сердце, -- и вам ясно станет, что в вас, только в вас самих причины всех телесных страданий (нужды) и духовных (сознания несправедливости, зависти, раздражения), которые мучают вас, задавленных и бедных; и в вас же -- властвующих и богатых -- причины тех страхов, укоров совести, сознания греха своей жизни, которые более или менее, по степени вашей чуткости, тревожат и вас.
   Поймите вы, и те, и другие, что вы не рождены ни рабами, ни повелителями других людей, что вы свободные люди, но свободные и разумные только тогда, когда вы исполняете высший закон своей жизни, и что закон этот открыт. И стоит только вам откинуть те лжи, которые скрывают его от вас, чтобы ясно было, в чем этот закон и в чем ваше благо. Закон этот в любви, и
  

-- 6 --

  
   благо только в исполнении этого закона. Поймите это, и вы станете истинно свободными и получите все то, что теперь так тщетно стараетесь достигнуть теми сложными путями, на которые увлекают вас запутанные, ни во что не верующие развращенные люди. Спасет, избавит вас от претерпеваемого вами зла и даст вам истинное благо, к которому вы так неумело стремитесь, не желание своей выгоды, не зависть, не следование партийной программе, не ненависть, не негодование, не желание славы, даже не чувство справедливости и, главное, не забота об устройстве жизни других людей, а только деятельность для своей души, как ни странно это вам покажется, не имеющая никакой внешней цели, никаких соображений о том, что из нее может выйти.
   Поймите, что предположение о том, что человек может устроить жизнь других людей, есть грубое суеверие, признаваемое людьми только по своей древности. Поймите, что люди, занятые тем, чтобы устраивать жизнь других людей, начиная с монархов, президентов, министров и кончая шпионами, палачами, так же, как и члены-руководители партий, диктаторы, -- представляют из себя не нечто высокое, как думают теперь многие, но, напротив -- людей жалких, глубоко заблуждающихся, занятых не только невозможным и глупым, но одним из самых гадких дел, какие может избрать человек.
   Поймите, что всякая деятельность, направленная на устройство жизни других людей посредством насилия, не может служить благу людей, а есть всегда более или менее сознаваемый, лицемерный обман, под личиной служения людям скрывающий низкие страсти: тщеславие, гордость, корыстолюбие.
   Ищите в себе одного: увеличения любви посредством уничтожения всего того: ошибок, грехов, страстей, что мешает ее проявлению, и вы наидействительнейшим способом будете содействовать благу людей. Поймите, что исполнение в наше время познанного нами высшего закона любви, исключающего насилие, так же неизбежно для нас, как неизбежен для птиц закон перелета, витья гнезд, закон питания растениями для травоядных, и мясом для хищных животных, и что поэтому всякое наше отступление от этого закона наверное губительно для нас.
   Только поймите это и положите жизнь в этой радостной работе, только начните это делать -- и вы тотчас же узнаете, что в этом, только в одном этом дело жизни человека и что это одно производит то улучшение жизни всех людей, к которому вы стремитесь так тщетно и такими ложными путями. Поймите, что благо людей только в единении их, единение же не может быть достигнуто посредством насилия. Единение достигается только тогда, когда люди, не думая об единении, думают каждый только об исполнении закона жизни. Только этот высший закон жизни, один для всех людей, соединяет людей.

(Из ст. Л. Н. Толстого. "Закон насилия и закон любви").

  
  

Посещение Л. Н. Толстого в Ясной Поляне.

(Не опубликованные воспоминания).

  
   Было часов девять утра, сегодня, 16-го апреля 1910 года*), когда я подходил к дому Льва Николаевича в Ясной Поляне. Перед окнами две крестьянские девушки копали клумбы. Из-за угла от дома вышла бедно одетая крестьянка, оче-
   --------------------
   *) В дневнике В. Ф. Булгакова "Лев Толстой в последний год его жизни" в этот день записано следующее: "Был сельский учитель, сочувствующий взглядам Л. Н. Последнему он очень понравился. -- Все те же нравственные вопросы, -- говорил мне о нем Л. Н. -- воспитание детей, целомудрие, как возникает один, так за ним поднимаются все другие, по таким расходящимся радиусам...
   После Л. Н. еще раз вспоминал этого посетителя. Когда зашел разговор о народе, Булгаков заметил, что в народе больше положительных черт, чем отрицательных. "В доказательство, -- говорит Булгаков, -- я привел те письма от простых людей, которые получает Л. Н. По
  

-- 7 --

  
   видно просительница. Я поравнялся с углом дома и увидел у терассы самого Льва Николаевича. Он был в серой шляпе и темной блузе. От него и шла крестьянка. Меня он встретил словами: что вы ко мне имеете? Я сказал. Узнав, что я человек семейный, Л. Н. сказал: вас, вероятно интересуют вопросы воспитания? -- Да. В особенности же меня мучит вопрос, что будет с детьми, если я умру. Средств к жизни я им оставить не могу.
   Во время разговора я смотрел на Л. Н. и старался как можно лучше запомнить черты его лица. Взгляд его серых без старческой тусклости глаз -- проникновенный, но не острый. В нем много ласки, благожелательности и притягивающей силы. Выражение старого, но свежего лица тоже благожелательное и спокойное. Во время разговора он часто улыбается, и тогда лицо его становится еще более милым и приятным, и тогда он страшно становится похож на хорошего дедушку, с которым особенно любят играть дети. Вместе с тем, он остается серьезным, но эта серьезность не нарушает добродушия. Собеседника он выслушивает с большою внимательностью. Л. Н. заговорил:
   -- Ваши сомнения и муки относительно детей происходят от ошибочного мнения, что можно устраивать жизнь детей, да и вообще жизнь людей, как нам хочется. Так, например, полагает правительство, и революционеры. Но это ошибка. Дело в том, что нам не дано дара предвидения. Мы не знаем и не можем знать, что будет с нашими детьми, когда они вырастут. Нужно думать только о своих настоящих поступках, словах и их последствиях. Вот ко мне сейчас приходила просительница, а там, может, придет жандармский полковник, а за ним мой сын, который не разделяет моих взглядов; а там еще кто-нибудь, и важно -- как я поступлю относительно их, что сделаю и что скажу. Нужно смотреть за собою и своими поступками. Понятно, наши дети близки нам, но дать мы им можем только добрый пример нашей доброй жизни. Еще хорошо, когда детьми не тяготятся, а то некоторые приходят ко мне и начинают жаловаться -- пятеро или семеро детей, совсем одолели! Так что невольно спросишь: да чьи же дети-то, ведь ваши?!
   Далее он коснулся учебных заведений.
   -- Существующие учебные заведения с их строем, программами, преподаванием Закона Божия, скажу вам, хотя, может быть, вам это будет и неприятно, не воспитывают детей, а только развращают. Мне передавала дочь, как экзаменовал архиерей. Спросил мальчика шестую заповедь. -- Значит, убивать людей нельзя? -- Нельзя. -- А когда же можно убивать людей. -- Когда убивают по долгу... и мальчик перечислил случаи, когда убивать можно. Вот это нехорошо!
   В это время к дому кучер подвез старушку.
   -- Где вы были? -- спросил Л. Н.
   -- В церковь собралась.
   -- Хорошее вы дело сделали! *)
   Мы пошли по дорожке сада. Л. Н. расспрашивал про мою жизнь. Я упомянул, что служил когда-то ссыпщиком хлеба на машталке и что покупщики хлеба сильно обвешивают крестьян. Л. Н. довольно подробно расспросил меня, как это делается.
   --------------------
   письмам этим я впервые узнал ясно, что такое народ и в частности -- русский народ, что за люди в нем есть и какие могучие духовные силы в нем скрываются.
   -- Еще бы, еще бы, -- согласился Л. Н. и вспомнил сегодняшнего учителя, человека из трудовой среды. "Ведь откуда берется! -- говорил он". А. С.
   *) Может показаться противоречивым, что Лев Ник. только что говоря отрицательно о православии, сейчас же после этого одобрил свою знакомую в том, что она побывала в церкви. Но очевидно Л. Н. видел, что если бы у нее была разрушена православная вера, то она осталась бы без всякой веры. А он считал, что лучше иметь хотя бы самую суеверную веру, но все-таки веру, дающую отношение к окружающей жизни и сознание связи с Бесконечным Началом. Может быть, старушка, о которой здесь упоминается, много раз собиралась поехать в церковь, огорчалась, что ей это не удавалось и когда с'ездила, то Лев Ник., переносясь в ее положение, высказал только то, что она сама чувствовала. Но из этого никак не следует, что Л. Н. вообще мог одобрять хождение в церковь. А. С.
  

-- 8 --

  
   Ко Л. Н-чу подошла бедно и грязно одетая крестьянка с мальчиком лет десяти. Она стала кланятся и просить Л. Н. о помощи.
   -- Я тебе ничего не могу дать, -- сказал Л. Н. и свернул на другую дорожку.
   Крестьянка долго не отставала.
   -- Это ужасная попрошайка! -- с улыбкой сказал мне Л. Н. -- На-днях она пришла и говорит -- у меня умерла старуха, помогите. Ей дали на похороны. После же пришел крестьянин из одной с ней деревни, и оказалось, что старуха не умерла и не больна.
   Разговор опять перешел на воспитание. Я упомянул, что трудно иногда бывает дать прямой ответ детям на их серьезные вопросы из религиозной и общественной жизни.
   -- Я думаю и держусь такого правила, -- сказал Л. Н., -- что навязывать свои мнения другим, вообще, не следует. Если же кто приходит к нам и спрашивает нас, что мы думаем по тому или другому вопросу, то нужно сказать все искренно, что бы затем ни произошло, не опасаясь никаких последствий. То же и с детьми. Есть такие, у которых глазенки так и горят, -- как же им не сказать!
   Узнав, что меня тяготит мое положение, Л. Н. сказал:
   -- Ко мне многие обращаются с вопросом, не нужно-ли им уйти работать, куда-нибудь, например, в колонии. Я говорю: нет. Пусть каждый останется там, где живет. Судья, палач, ремесленник, торговец, если их смущает совесть жить так, как они живут, пусть стараются жить как можно лучше, согласно своим высшим представлениям о добре. И уже тогда само собою выяснится, что им надо делать и что нет. Занять же такое положение и такое место, где бы не было мук, борьбы с самим собою, нельзя. Его нет, да и не может быть. Напротив, сомнения, страдания и составляют жизнь, они и есть действительная жизнь. Без них не было бы жизни. Представьте себе, что люди достигли совершенства, что Царствие Божие на земле уже осуществилось, все любят друг друга, и заповедь непротивления злу насилием осуществлена, -- знаете, что тогда бы было?
   -- Что? -- невольно спросил я.
   -- Тогда бы и жизнь остановилась, не было бы жизни!...
   Л. Н. остановился и глядел на меня, весь светясь удивительным внутренний светом. Мягким, дружелюбным и жгучим! Я понял, что значит: глаголом жги сердца людей. -- Голос его звучал по особенному -- силой, верой и убеждением.
   -- Но дело в том, -- продолжал Л. Н., -- что этого никогда не может быть. Идеал христианский недостижим. Закон христианской жизни можно сравнить с фонарем, который мы несем перед собою на палке, он освещает нам путь в темноте, а итти можно бесконечно.
   Далее разговор коснулся брака.
   -- Да, -- сказал Л. Н., -- когда люди вступают в брак, на них надевают венцы и благословляют, это не хорошо и не нравственно. Половой акт всегда останется половым актом. Он всегда понижает людей в духовном отношении, при всех обстоятельствах. Что же тут благословлять? Чтобы достигнуть полного целомудрия -- нужен возраст. Я уже перешел предельную черту, и для меня этих соблазнов не существует. Но кто при всем старании все-таки не может побороть их, того я не осуждаю.
   Мы подошли к дому. Прощаясь, он сказал:
   -- Вот как мы с вами хорошо поговорили! .
   У дома его ждали просители, и в том числе крестьянка с мальчиком. Он говорил с ней еще два раза.
   В. Мазурин.
   16 Апреля 1910 г.

==========

  

-- 9 --

  

Заметки о Толстом.

  
   О письмах Толстого. -- Читая письма Толстого, особенно самых последних лет, чувствуешь ясно, сколько в нем было самоотвержения. Сколько раз он подробно и обстоятельно отвечал на такие вопросы, которые для него самого были уже давным-давно решены и не представляли поэтому никакого интереса: о том, следует-ли всякое слово в Библии считать священным, правда-ли то, что священники рассказывают об аде и рае, справедливо-ли то, что Христос и святые делали чудеса и т. п. Все эти вопросы сами по себе, разумеется, не представляли для Л. Н. никакого интереса, однако он терпеливо писал и диктовал ответы на такие вопросы, если чувствовал, что его спрашивали серьезно. Л. Н. в своих письмах следовал правилу, выраженному им в следующих словах: "если сходишься с человеком, думай не о том, чем он может быть полезен тебе, а о том, чем ты можешь быть полезен ему." Если бы Толстой был тщеславным, то в письмах его проглядывало бы желание произвести впечатление своим умом, добротой и. т. п. Этого в них нет. Они иногда так кратки, что состоят всего из нескольких слов, как например: "Вопрос, который вы мне делаете, может быть решен только вами самими" (Крашенинникову, Январь 1910). И только всего. Если бы он был человек гордый, то в письмах было бы видно высокомерие, надменное отношение, сознание своего превосходства. Этого в них нет. Если бы он относился к письмам равнодушно и видел бы в ответах на получаемые письма неприятную обязанность, к которой вынуждает его положение, то письма его были бы сухи. Но письма Толстого не таковы. Все люди, которые обращались к нему с тем или другим вопросом, если только он чувствовал, что обращаются к нему серьезно, все эти люди делались ему близки. Он входил в их положение, старался понять их душевное состояние и понять то, что им нужно и чем он им может быть полезен, любил и жалел их и иногда даже просил их понять его и понять ту истину, которую он им указывал. Так, в ответ какой-то, повидимому, мятущейся девушке, спрашивавшей его, зачем жить и как быть полезной людям, Л. Н, ответив на ее вопрос, прибавляет: "Очень, очень советую вам вникнуть в то, что я пишу вам. Я пишу обдуманно, жизнь должна быть радостна и будет вам в радость, если вы только поверите -- не мне, а Христу и всем мудрым и святым людям мира". И уже подписавшись под письмом, прибавляет: "Теперь я жду от вас ответа," желая продолжать общение с этой девушкой, разумеется не для себя, а для того, чтобы быть ей полезным.
   "Трудное ненужно, нужное нетрудно." -- Л. Н. любил это изречение Эпикура, ценил и нашего Сковороду за то, что он любил повторять эти слова. Да и все учение самого Л. Н-ча, как религиозное, так и общественно-политическое, и даже эстетическое, сводится к этому. "Нет величия там, где нет простоты, добра и правды", -- писал Л. Н. в "Войне и мире". "Когда о религиозных вопросах рассуждают не просто, меня просто берет какая-то гадливость, которую я не в силах преодолеть", -- говорил он через 50 лет после этого. Все хитроумные рассуждения богословов о Боге и Его свойствах Л. Н. считал пустой, ни на чем не основанной шумихой, и все громкие фразы и иностранные слова, изобилующие в них, лишь средствами скрыть скудость внутреннего содержания. В области художественной -- первым признаком истинного художественного произведения считал наибольшую доступность, т. е. наибольшую простоту его. Так же и в жизни: удовлетворение действительных потребностей тела Л. Н. считал нетрудным; трудность, по его мнению, начинается там, где кончаются потребности и начинается тщеславие и потворство похоти.
   Мнимая непрактичность учения Толстого. Часто приходится читать и слышать, что учение Толстого -- мечта, утопия, неприложимая к жизни. Это большое заблуждение. Толстой был тонкий знаток человеческой души, он хорошо знал приводу человека, и потому судил об явлениях жизни не как ученый теоретик, ко-
  

-- 10 --

  
   торому придуманная им в его кабинете излюбленная теория мешает видеть явления жизни такими, какие они есть, и не как узкий специалист, ничего не знающий, кроме своей специальности, и не как человек, увлеченный той или другой страстью: борьбой со своими противниками, политической борьбой, классовой ненавистью или пристрастием и т. под., а судил как человек, хорошо знавший людей и жизнь, много переживший и много видевший -- как человек огромного внутреннего и внешнего опыта. Его мысли кажутся непрактичными и неприложимыми только потому, что они захватывают слишком глубоко, и люди поверхностные, не смотрящие в глубину явлений, а скользящие по их поверхности, не привыкшие думать серьезно и честно и не бояться всех тех неожиданных, а может быть и нежелательных выходов, к которым можно прийти, если проникнуть в сущность, вопроса, -- эти легкомысленные люди обзывают учение Толстого непрактичным. На самом же деле все нравственное учение Толстого основано на практике. Он не предлагает людям, как церковники, заповедей, которые надо исполнять неизвестно почему. Он говорит: "Вы ищете своего блага, но вы не найдете его там, где ищете. Вы ищете блага материального, а истинное благо человека -- только духовное, любовь ко всем. Попробуйте жить в любви со всеми, и вы увидите, правда-ли то, что такая жизнь дает нерушимое неотъемлемое благо."
   Толстой ничего не предлагает принимать на веру. -- Как относительно теоретических (религиозно-метафизических) основ христианского миросозерцания он говорил, что не нужно в них слепо верить, а нужно проверять их разумом, точно так же и относительно практического применения христианского учения он говорил: испытайте его на деле и узнайте, что оно дает благо. "Впереди смерть, а сейчас -- только исполнение долга", -- говорит он в "Пути жизни" -- "Как это кажется безрадостно и страшно! А между тем испытай это, положи свою жизнь в этом, во все большем и большем соединении сейчас любовью с людьми и Богом, и увидишь, что то, что тебе казалось страшным, не только не страшно, но это есть лучшее ненарушимое благо." Таким образом, Толстой предлагает людям проверить истинность христианского учения на своей жизни. И проверка эта доступна каждому человеку.
   Н. Гусев.
  

Исповедь.

  
   Когда я начал читать произведения Льва Николаевича Толстого, то со мной вот что произошло.
   Я находился в таком состоянии, в каком находился бы человек, очень долгое время болевший и, мучимый сильной жаждой, попросивший пить. И начал пить и пьет, пьет не отрываясь, с наслаждением, и чем больше пьет, тем больше хочется; в то же время он чувствует, что по мере того, как он пьет, болезнь его постепенно проходит, и не начни он пить этой живительной воды, он умер бы от жажды. И выходит, что болезнь-то его была только оттого, что он мучился жаждой, но не понимал этого и не знал средства своего спасения.
   Вот это самое со мной и произошло. И слава Богу! Теперь это средство к спасению мне указано, и я его знаю и радуюсь, и радость моя огромна. Я уже почти счастлив. Прошли сомнения, исчезло уныние, которое овладевало мною, и Бог знает куда бы меня завело бы. Еще не задолго до своего внутреннего переворота я в письме к своему другу жаловался на жизнь, на неудачную жизнь, на потерю молодости, утрату здоровья, на безжалостную судьбу, на свой упадок духа, уныние, полное отчаяние. Мой друг испугался и в своем ответном письме всячески старался успокоить, поднять меня, разбудить. Но это ему не удалось. Да и как он мог спасти меня, будучи сам таким же несчастным? Как он мог показать мне путь
  

-- 11 --

  
   жизни, стоя сам на ложном пути и не зная настоящего истинного пути? Теперь, когда у меня открылись глаза на жизнь, я взглянул на свое прошлое, и многое, бывшее тогда мне непонятным, теперь вдруг стало ясно, и я даже удивляюсь, как я не мог понять тогда всех тех вопросов, которые возникали у меня в сознании и мучили своей неразрешимостью.
   Я вспоминаю, как 13 лет тому назад я был оторван от настоящей жизни в деревне. Отец меня свез, по моему же желанию, во второклассную учительскую школу, где я должен был сделаться учителем. Мне очень хотелось узнать все то, что было непонятным вокруг меня, и я думал, что учение, образование уяснит мне все. И я страстно желал получить образование и с этой целью усердно принялся за изучение того, что нам преподавали. Учился так усердно, что не отрываясь от книг, сидел в классе и не хотел выйти на свежий воздух -- погулять с товарищами. (Это-то и очень повредило моему здоровью). Учителя мною восхищались, а это было очень приятно мне. Во время летнего отпуска я к крестьянским, полевым и всяким другим работам почувствовал лень и презрение и, если отчасти принимал в них участие, то только с одной целью -- поразвлечься от нечего делать. Воображая себя будущим учителем, я считал, что все эти работы мне не понадобятся, что все это пустое для меня и пусть уж они, необразованные крестьяне, путаются в грязи, а я буду белоручкой. Таким образом я разлюбил труд. Второй и третий, последний годы я учился так же усердно и успешно. Но по мере того, как я узнавал то, что раньше не знал, в душе моей начиналось раздвоение во взглядах на жизнь. Происходило же это вот отчего. Я вообще был очень религиозный, любил думать о Боге, молиться, ходить в церковь и петь на клиросе. Но тут нам преподают физику, естественную историю, ботанику и т. п.; и из этих наук я узнаю, что мир существует уже несколько миллионов лет, между тем священник говорит, что мир сотворен только 7 тысяч лет тому назад. Из естествознания вижу, что человек образовался на земле сам собой, произошел он от каких-то животных; а батюшка нам говорил, что человека первого Адама Бог сотворил сам в шестой день своего творения. Священник на уроках своих только и говорит о Боге, о сотворении мира, грехопадении, о святых, о том, что нужно бояться Бога, чтить царя и почитать начальников всех без исключения, потому что все власти от Бога установлены. Приходит учитель физики, естествознания, и из его речей видно, что все само собой делается и никакого Бога нет. Ужасное противоречие! Кому из них верить: попу или учителю наук? Попу я не мог не верить, потому что и мать мне так говорила, да и сам я не мог себе представить такой огромный и прекрасный мир без Хозяина -- без Бога. А учителю я тоже не мог не верить, потому что наука приводит доказательства того, что она говорит. Таким образом у меня во мне самом получилось раздвоение. И противоречия никто не мог раз'яснить. Окончивши курс в школе, я не достиг своей цели, т. е. не узнал всего того, что меня окружало и интересовало; и миросозерцание мое не только не уяснилось, а еще более запутывалось. Вдобавок я потерял всякую охоту к крестьянскому труду и даже считал себя теперь неспособным к трудовой жизни в деревне. Так вот какое действие произвело на меня "образование", которого я так страстно желал. В учителя я не попал, так как нашего брата было масса и ежегодно увеличивалось, а школ начальных не прибавлялось, и мы оставались не у дел. Я не понимал, почему же не уничтожат эти учительские школы, если они не удовлетворяют своему назначению.
   Не желая остаться в деревне среди "необразованных мужиков" и предполагая, что если я получу образование больше, то тогда уж все пойму, все узнаю, -- я поехал в свой губернский город Казань для по луче-
  

-- 12 --

  
   ния образования. Но там меня ждало разочарование: во все училища можно было поступить только на свой счет, имея большие деньги. Я недоумевал, почему не принимают бедных и желающих учиться. Неужели все училища сделаны только для богачей? Неужели нашему брату можно учиться только во второклассных школах, которые не приносят пользы человеку, вносят только в душу его мучительное противоречие и отбивают охоту к физическому труду. Уж если вы оторвали меня от жизни в деревне, отняли любовь к труду, то и доканчивайте делание из меня настоящего тунеядца, чтобы я окончательно возненавидел труд в деревне и сумел бы жить в городе на шее рабочего, крестьянского люда!
   Предполагая найти справедливость у высших управителей, я пошел к попечителю учебного округа, записался в очередь и через несколько часов ожидания, вошел к нему в кабинет. Обиженным тоном я изложил ему, что меня не принимают в училища, заявив, что страстно желаю учиться, просил его о содействии и распоряжении, так как в его руках было все. Но к моему великому удивлению и обиде, он холодно заявил, что он "посажен здесь не для того, чтобы делать исключения, а наоборот -- не допускать их и соблюдать, все правила и законы".
   Этот отказ показался мне верхом несправедливости. Все это мне казалось странным и непонятным тогда. Так же странным и непонятным, как странно противоречие между священником и учителем естествознания.
   После этого я кончил курс в ремесленной школе, в которую не только не трудно было поступить, но наоборот, меня приняли охотно. Очевидно, слесаря и столяры более необходимы, чем образованные люди, тем, по чьей вине я не был принят в Казани. Итак, я слесарь, пристроился в городе и живу. Но белоручкой, видно, не суждено мне быть: слесарная работа оказалась довольно грязной. Живя в городе, я постепенно свыкался с городскими обычаями. В этом отношении мне помог кружок молодежи городской, или вернее деревенской, которая попала в город так же, как и я -- ища легкого труда. Сначала мне не очень понравились городские обычаи и привычки молодежи, но и отказаться я не мог, так как "товарищи" с презрением смеялись надо мной, если я не хотел делать то, что они делали. Нужно было обязательно зайти с работы после получки жалования в трактир или пивную "выпить"; нужно было в праздники проводить время в пивных; нужно сходить на вечер, где будут танцы, игры, выпивка целую ночь. Как ни противно было это мне сначала, я постепенно привык и впоследствии оказался передовым. Главное, что никто не запрещал: на каждом углу, чуть не на каждом шагу по улицам стоят пивные, трактиры, -- значит, можно ходить в них. Там разрешается напиваться до безобразия, кричать что в голову взбредет -- разве это не соблазнительно? После пьянства, конечно, следует разврат. И так постепенно я был втянут в омут разврата и нравственно пал. Да и откуда нравственность могла быть, кто мог поддержать меня? Кто мог раз'яснить мне, что добро и что зло? В школе нам сказали, что никакого Бога нет. Чего же тогда бояться? Живи, как тебе вздумается, как попало. Вот к твоим услугам все средства для удовлетворения твоих желаний-похотей: вино, пиво, разврат. Все это ты можешь получить в любой момент и никто не может тебе запретить, потому что ты платишь деньги. За деньги ты все можешь делать: можешь напиться, развратничать, можешь учинить скандал или еще что-нибудь похуже, зная то, что никто тебя не заберет, потому что ты можешь откупиться деньгами. Так вот она какая городская жизнь, которой я так добивался! Полная распущенность, разнузданность! И все из-за того, что у нас нет Бога, как сказала наука, а есть деньги вместо Него. Деньги это -- идея, золотой телец, которому все поголовно поклоняются, и из-за
  

-- 13 --

  
   него делают все, что угодно и ради него, тельца, ради денег, даже убивают себе подобных. Но неужели в самом деле нет Бога, и можно пьянствовать, развратничать, убивать друг друга?! Для чего же тогда построена такая масса церквей по всей земле? Для чего существуют миллионы попов? Почему церковь не укажет людям их заблуждения, и если попы сами говорят, что есть Бог и если они веруют Ему, то почему они не научат нас веровать в этого Бога? Почему они не примут меры против того, чтобы не распространялось ложное учение науки об отрицании Бога? Почему не остановят преступного распространения пьянства? Почему это ужаснейшее из преступлений -- учреждение правильного разврата?
   "Архиереи, протоиереи и священники! Научите людей веровать в истинного Бога! Вступите в борьбу с наукой, оправдывающей существующее зло и несправедливости! Дайте людям истинное вероучение, которое опровергнет и затмит ложное знание науки и остановит навсегда злоречивые языки. Откройте людям истинный путь к спасению, к Богу, и тогда прекратятся величайшие несчастья на земле в человечестве. Но, может быть, вы и сами не веруете в Бога? Тогда зачем вы еще не бежите от жизни, зачем остаетесь на своих местах? Горе вам, если вы, сознавая свою ложь, сознательно учите лжи целый мир! А если вы и сами не видите лжи и не ведаете, что творите, то несчастные вы"!.. -- Такой крик душевный поднимался у меня из глубины души в минуты проявления сознания. Но скоро он замирал во мне безответным, и я погружался опять в омут развратной городской жизни.
   Не успел я опомниться и подумать о жизни, как меня в 1913-м году забрали на военную службу. Тут опять одурманивание водкой, под'ем духа -- военный задор: за веру, царя и отечество! Начались учения, крики команды, барабаны, сердитые взгляды и брань начальников... Потом присяга. Мне и в голову не приходило, конечно, какое ужасное противоречие в присяге: мы целовали Евангелие, клялись убивать врагов; целовали, в знак клятвы, то самое Евангелие, которое запрещает всякие клятвы и не только убийства, но и гнев на брата своего и учит любить врагов. Мне казалось, что все это нужно для чего-то важного, что это неизбежно и необходимо. Военная служба была для меня сплошное мученье, и я думал только о том, чтобы скорее она кончилась. Тут попраны были всякие человеческие чувства; здесь еще больше было несправедливостей, от которых пришлось страдать. И вот служба кончилась и с огромной радостью, не помня себя, я приехал на родину. Я думал, что теперь несчастья кончились и я заживу хорошо. Но все еще я не хотел жить в деревне, потому что не видел смысла в этом. Отдохнув немного, я поехал в Москву и поступил на железную дорогу, думая, что в этом громадном и славном городе я уж найду свое счастье. И только я прослужил один месяц, как грянул гром, началась война и все мои мечты о счастьи исчезли как дым.
   И полилась широкой рекой человеческая кровь; лилась год, лилась 2 года, лилась 3-й год, и еще неизвестно было, когда перестанет литься. Люди гибли тысячами, десятками, сотнями тысяч. И сколько еще должно было погибнуть! То противоречие, которое возникло у меня в школе, осталось во мне и с течением жизни все увеличивалось. Теперь же оно достигло огромных размеров и стало особенно мучительно. Так или иначе нужно было решить вопрос: для чего мы живем, нужно ли нам жить и как надо жить, если нужно? Эти вопросы особенно ярко предстали предо мной теперь, когда ежеминутно гибли люди от людей же. Но никак я не мог найти ответа на эти вопросы.
   Вспоминая свое прошлое и наблюдая вокруг, я видел, что жизнь одно сплошное страдание. Вокруг себя я видел одно зло, одни несправед-
  

-- 14 --

  
   ливости. Несправедливости я видел на каждом шагу и постоянно ожесточался. Я думал: неужели такова жизнь и должна быть, чтобы мы собрались сюда на поля и начали убивать друг друга? Неужели человек должен страдать целую жизнь и потом начать убивать других таких же несчастных людей и потом самому погибнуть? И тут опять появилось страшное противоречие: мы молим Бога о том, чтобы Он помог нам разбить и покорить немцев, а немцы молят того же Бога, чтобы Он помог им разбить и покорить нас. В чем же тут дело? Я никак не мог понять этого, но чувствовал, что все люди заблудились. Кто же в этом виноват и где истина, как надо жить, чтобы не было этого зла и великих несчастий? Ответа я не находил и постепенно стал приходить к такому заключению, что если жизнь так тяжела и несчастна и нет пути к счастью, то уж лучше совсем не жить. На меня напала тоска, полная апатия; уныние овладело мной окончательно, и я ни с кем не мог уже мягко, дружелюбно говорить. Во мне накоплялось зло на всех и все. Я почему-то ненавидел и всех солдат, с которыми жил вместе. Каждое мое слово было полно зла и горечи. Я не понимал, почему со мной как бы стесняются и избегают говорить. Я считал их отношения к себе несправедливыми, незаслуженными. А между тем не замечал, что сам я своими ядовитыми словами и мрачным видом отгонял от себя всех. От этого мне было еще тяжелее. Главное, меня не понимали окружающие и приписывали мою необщительность гордости, мою грубость -- жестокости. Между тем они и не подозревали, что я глубоко несчастлив и что моя привычка язвить есть следствие накипевшего за всю жизнь зла на претерпенные обиды и несправедливости. Словом, я сам бессознательно создал вокруг себя такую неприятную атмосферу, от которой еще более страдал душой.
   Неизвестно, во что бы вылилось это мое ужасное состояние, если бы не пришло спасение. Я вдруг стал замечать в одном из своих товарищей сильную перемену: он стал мягче, добрее и перестал быть гордым. В нем появилось что-то такое приятное, притягивающее. Мне вдруг захотелось с ним подружиться, чтобы в дружбе найти утешение. В беседе с ним я забывал окружающее зло, и мне становилось так хорошо, хорошо на душе. Он говорил мне о какой-то другой жизни, прекрасной, счастливой. Меня всего захватило; я ежедневно по нескольку раз приходил к нему и слушал его слова. Что-то меня привлекало, тянуло к нему, и я сильно скучал, когда оставался один. Он посоветовал мне читать книги Л. Н. Толстого, говоря, что в них найду я разрешение всех вопросов жизни. Но книг не было, так как бывшие у него книги, случайно попавшие к нам на фронт, пропали, С трудом удалось найти в одном городке несколько книг Л. Н. Толстого: "В чем моя вера", "Исповедь" и др. Я начал их читать и вдруг почувствовал, что у меня открываются глаза и все стало ясно и на душе легко и радостно. Уныние исчезло, апатия прошла и зло во мне как бы улетучилось. Я словно был до сих пор слеп, а теперь прозрел и увидал Божий свет и Бога почувствовал. Я как бы вновь родился!.. Все те противоречия, которые раньше мучили меня, теперь разрешились, и я увидел радостный смысл жизни. Я увидел, что жизнь не юдоль плача, не одни сплошные несчастья, не бессмыслица, а жизнь может быть величайшим благом, полной радостного смысла, жизнь даже может быть счастьем, если только я сам буду жить по воле Бога. Среди всех несчастий, всех ужасов окружающего я увидел светлый путь, по которому можно выйти из ужасного положения и быть свободным. А вдали на этом пути стоит Христос и зовет к себе исстрадавшихся словами: "Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и я успокою вас; возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, ибо Я
  

-- 15 --

  
   кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго мое -- благо, и бремя мое -- легко".
   Но вдруг я ужаснулся, увидев в себе массу пороков, с которыми, мне казалось, я не в состоянии буду итти по пути Христа. Они меня тянут вниз, придавливают, и я падаю духом. Но слова Христа звучат у меня в душе призывом и я решил, что надо бороться со своими пороками, чтобы освобождаться от них. С первых же шагов я увидел в себе такое огромное самолюбие и гордость, что, казалось, мне никогда не побороть себя. Я чувствовал себя слабым в этой борьбе, но не падаю духом и решил неотступно следить за собой и бороться.
   Итак, жизнь в удовлетворении похоти ведет к погибели и нужно жить духовно, в любви ко всем людям, борясь с своими похотями.
   Теперь я узнал смысл жизни и увидел идеал, и путь к этому идеалу прост и ясен. Боже! Помоги мне на этом новом пути! Дай мне силы, Господи, победить себя!
   Ст. Покровский.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Современные религиозные искания.

Мысли о теософии.

  
   Весною 1912 года, путешествуя пешком по черноморскому побережью Кавказа, я посетил между прочим, маленькую трудовую общину нескольких моих друзей, бывших "толстовцев", а затем теософов и, кроме того, поклонников "старинного православия".
   Несмотря на разницу наших убеждений, нам, при наличии известной взаимной терпимости, было хорошо и легко вместе. Неминуемо, однако, последовали разговоры, которые обнаружили наше разногласие.
   Между прочим, друзья мои стали уверять меня, что так как "мысль есть тонкая материя", то ее, т. е. мысль (не примите за другое слово, следите верно) можно снять, запечатлеть на фотографической пластинке. Я невольно от души рассмеялся над этим утверждением. Меня остановили:
   -- Ты ставишь себя в глупое положение, что смеешься над тем, чего не понимаешь!
   Они были правы. Я попросил об'яснить мне, как это возможно, чтобы человеческую мысль можно было перевести на фотографический снимок.
   А вот как. Берут очень(!) чувствительную пластинку, прикладывают ее ко лбу, и мысль, какая была в этот момент в голове у человека, отпечатывается на этой пластинке.
   Выслушав это, я изо всех сил старался сохранить серьезное выражение на лице, чтобы своим легкомысленным отношением к столь важному вопросу не обидеть собеседников, и в то же время мне было неприятно, как человеку, который чувствует, что его дурачат.
   -- Да что же выходит на пластинке?!
   -- Ну, например, палка...
   Не помню, мне еще назвали, кажется, лопату или собаку. Т. е. это значит, что в момент снимания, прикладывания очень чувствительной фотографической пластинки ко лбу, человек думал о палке, или о лопате, или о собаке...
   -- И эти снимки делались? -- продолжал я допытываться тоном Фомы неверного.
   -- Да, они были напечатаны в теософическом журнале.
  

-- 16 --

  
   Когда я, вернувшись домой, рассказывал об этом теософском изобретении одному рабочему, он меня спросил:
   -- Ну, а если бы я, как они приставят мне эту пластинку ко лбу, подумал бы, что дураки вы все братцы! -- что, вышло бы тогда это на пластинке?
   И в самом деле, я как-то не догадался спросить у теософов: как отпечатываются и отпечатываются-ли на пластинке мысли отвлеченные? Ну, если не та, какая пришла в голову моему приятелю рабочему, то мысли о Боге, о душе и т. д. Ведь если мысль -- тонкая материя, которая может проходить сквозь лоб и осаждаться на пластинке, то таковыми свойствами должна обладать всякая мысль...
   Впрочем, стоит-ли об этом долго говорить? По поводу фотографирования мыслей я и кавкасским теософам возражал еще кое-что, но теперь думаю, что напрасно это делал. Такого рода утверждения могут производить двоякое впечатление: или сразу отталкивать и не вызывать ни малейшего к себе доверия, или же внушать слепую веру. Я подпал первому впечатлению, кавкасские -- последнему. И середины тут быть не могло.
   Середины быть не могло, потому что если бы я, например, стал хоть сколько-нибудь колебаться в своем недоверии, то ведь должен был бы измениться весь мой психический мир. Я бы должен был отказаться от многих понятий, прежде всего -- отказаться от разума. А непосредственно вслед за этим, я чувствую, я испытал бы сознание унижения своего человеческого достоинства. При одной мысли о том, что это могло бы быть, я уже начинаю испытывать жгучее чувство стыда за самого себя.
   Я понимаю, однако, как интересующийся философскими и религиозными вопросами человек может увлечься теософией. Именно увлечься, потому что, если быть беспристрастным, то надо признать, что теософия представляет стройную и увлекательную философскую систему. К тому же она имеет уже свою довольно обширную литературу, написанную хорошим, серьезным философским языком авторами, дарование и обширная ученость которых часто не подлежат сомнению. Стоит назвать хотя бы одну Анни Безант.
   Но дело в том, что теософия так и останется одной рядовой философской системой, хотя бы ей и суждено было привлечь к себе значительное число поклонников и адептов. Как есть системы Лейбница, Гегеля, Шопенгауэра, Конта, Вундта, так есть система теософии. И как были и есть лейбницианцы, гегельянцы, позитивисты и т. д., так есть теософы.
   Теософия не есть религия, а тем более -- не синтез всех религий и философских систем, как она относительно себя самой утверждает. Этого синтеза теософия не свершила. И напрасно сторонники ея утверждают, что содержанием теософского учения являются те общие истины, которые проникают различные религиозные, философские и научные системы.
   Если этические утверждения теософии и не представляют ничего нового (или вновь открытого старого) по сравнению с этическими основами религиозных учений, известных миру, то метафизические построения теософов совершенно произвольны и никак не могут быть признаны общими истинами для других философских систем и религиозных учений. Если теософская метафизика имеет корень в буддизме и древних индийских учениях, то она, в главных своих построениях, не имеет ничего общего с христианством, магометанством, стоиками, Сократом и т. д.
   Учение о перевоплощении, например, составляющее одну из главных составных частей теософской метафизики, совсем не обще различным религиозным миропониманиям. То же самое, может быть -- еще в большей степени, относится к основным теософским представлениям о "сферах" или "планах" бытия, о чистилище Камалока, о строении Космоса -- по книгам Блаватской (SШria, солнце, в своем видимом отражении, представляет собою первое или низшее состояние
  

-- 17 --

  
   седьмого высшего состояния мирового Присутствия, чистое первое проявленное Дыхание вечно непроявленного Sat, Бытия... На четырех нижних планах Своего развивающегося царства, планетарный Логос образует семь шарообразных миров, которые мы для удобства назовем А, Б, В, Г, Д, Е, Ж"... и т. д.) -- и др. -- Какое эти сложные умственные построения имеют отношение к христианству, например, -- абсолютно непонятно!
   Правда, Ледбитер находит, например, понятие чистилища в верованиях римско-католической церкви, а его переводчица на русский язык подтверждает наличность того же понятия и в православии. Но ведь церковь -- это одно, а учение Христа, взятое во всей его чистоте, -- другое. У теософов же действительно не отчетливо намечается, а подчас совсем затушевывается различие между религией, как ее дал основатель, и различными позднейшими церковными ее толкованиями. У Анни Безант мы уже встречаем полную уверенность, что Троица -- это христианское понятие и что в христианской же религии "мы имеем семь Духов Божиих и небесное Воинство Ангелов и Архангелов".
   Таким образом, исследования о христианстве западных богословских школ, Ренан, Толстой -- оставляются теософией без внимания. Я думаю, что это имеет важное значение, ибо, случись противоположное, быть может, теософы были бы осторожнее в своих утверждениях о том, что система их представляет синтез всех учений о Боге и смысле жизни.
   Возвращаясь к теософской метафизике, я не могу не привести меткого выражения Толстого: "беда теософии в том, что она все знает". Шутливое замечание это не так невинно и просто, как оно кажется на первый взгляд.
   Перед нами выдвигается здесь общий вопрос о различных точках зрения религии и философии, о различных положениях, занимаемых ими, при разрешении загадок метафизики.
   Разница между отношением религии и философии к метафизическим вопросам та, что первая умеет сознаться и сказать, когда это надо, что "я не знаю"; тогда как вторая все же пытается, во всех случаях, дать какой-нибудь ответ, всегда чисто суб'ективный.
   Для религиозного человека есть предел в познании, и очень определенный предел. Для философа этого предела нет. Дойдя до него, он начинает строить гипотезы, при чем иногда сам искренно верит в их непреложность, превращая их, таким образом, уже в теории. "Разум спрашивает, как и почему. Любовь созерцает все в божественном", -- говорит персидская мудрость.
   Оттого -- поражающее многообразие отвергающих друг друга решений метафизических вопросов в различных философских системах и не менее поразительное сходство всех религий мира в своих основах, т. е. во взгляде на Начало всего -- Бога, на отношение к Нему человека и на назначение и смысл человеческой жизни (любовь или неделание другому того, чего не желаешь себе, словом -- нравственное совершенствование).
   Со своим "я все знаю" философия оказывается, таким образом, в стороне от настоящей, действительно непрерывно совершающейся жизни и представляет только свод отвлеченных умствований не сознавших ограниченность своих познавательных способностей людей; религия же, с ее доверием к Жизни, Началу жизни, -- доверием, заменяющим гордое, но совершенно безосновательное "я все знаю" скромным и истинно осмысленным и глубоким "я не знаю, но верую", -- религия руководит нашей жизнью.
   В подобном отношении к решению метафизических вопросов и заключается, повидимому, главное и основное отличие религии от философии.
   Теософская же метафизика, кажется, произвольна больше, чем какая-либо другая. Поэтому теософия никак не может претендовать на всеобщность или всемирность своего признания людьми и значения для людей.
   Далее, из этой произвольной метафизики вытекают такие рискованные прак-
  

-- 18 --

  
   тические утверждения теософии, которые, без всякого сомнения, можно причислить к грубым суевериям: астральное тело, душа, во время сна покидает человека, и есть люди, которые могут видеть, как душа улетает, или удаляется в сторонку и находится неподалеку от тела; о фотографировании мыслей я упоминал, и т. д., и т. д.
   Суеверия эти, главным образом, связаны с учением о материализации духа. В теософии вообще духовный мир усиленно и старательно (я думаю, больше в воображении самих теософов) материализируется. Зачем это теософам?
   Кто спорит, в мире много тайного и скрытного, особенно в духовном мире. Основа всей жизни -- всегда тайна. Но напрасно теософы силятся разгадать ее своими слабыми человеческими умами и увидеть своими близорукими глазами. Разумеется, по их мнению, у учителей их развиваются особые органы восприятия. Однако, ничто не может убедить нас, что достоверностью обладает именно познание, полученное благодаря особым развитым у "ясновидящих" органам восприятия, а не познание, полученное путем разума. Ведь и в опьянении гашишем или опиумом открывается человеку совсем иной мир, иной свет, чем те, в которых он призван жить не опьяняя себя ни гашишем, ни опиумом.
   Положение человека в мире и его способности определены Высшей Волей, и у нас нет оснований быть недовольными ими. Да недовольство это и не может ни к чему привести: мировой порядок останется неизменным, какое бы отношение к нему мы ни проявляли.
   Руководители теософской мысли, теософские издательства любят привлекать в область своих умствований индийских мыслителей и подвижников, выдавая их за яркие светочи теософской мысли. Но насколько мертвы, сухи, схоластичны и произвольны в своих творениях теософы-западники (даже одаренные литературно), настолько глубоки, жизненны и оригинальны индусы. При этом замечательно, что тогда как у первых путаные гипотезы, необ'яснимые понятия и специальные термины выступают на передний план, у последних -- преимущественное содержание очень коротких, сравнительно с западниками, произведений составляют ясные, светлые, глубочайшие мысли о том, как жить, об очищении души от животных страстей и грубых желаний, о нравственном совершенствовании, и слиянии с духовным бесконечным Началом всего. Таковы: "Свет на пути" -- из Книги Золотых Правил, "Голос Безмолвия" -- оттуда же, "Карма-Иога" Вивекананды, "У ног учителя" юного Кришнамурти, все изданные русскими теософами.
   Так вот в одной из этих книжек, именно у Кришнамурти, находим правило, следование которому было бы чудесным лекарством для самоуверенной теософской мысли, отягощенной огромным количеством более чем подозрительных, по своей пригодности для духовной пищи, плодов этой самоуверенности.
   Кришнамурти говорит:
   "Ты должен уметь отличать важное от неважного... Должно быть умение распознавать, и ты должен внимательно обдумать, чему именно стоит научиться. Всякое знание полезно, и когда-нибудь ты будешь обладать полным знанием; но пока можешь обрести только часть знания, старайся сбрести самую важную часть его. Бог есть столько же мудрость, сколько и любовь; и чем больше в тебе мудрости, тем больше ты можешь проявить Его. Поэтому учись сперва тому, что больше всего тебе поможет всем помогать".
   Если бы теософы захотели стать на точку зрения индийского подвижника, причисляемого ими к своим единомышленникам, они должны были бы в первую очередь отказаться от тех произвольных гипотез, которые составляют ядро в их учении. Ибо не могут быть признаны эти произвольные гипотезы за самое важное, нужное знание.
   Словом, если бы последовано было совету Кришнамурти, то теософии не могло бы существовать.
  

-- 19 --

  
   "Мне нужно уяснять мой путь. Вопросы же, которые уясняет теософия, не стоят на моем пути... Тайн в мире много, в мире все -- тайна, но я должен выяснить себе прежде всего только то, что поможет мне итти по пути жизни", -- так говорит религиозный человек в ответ на призыв теософии "исследовать необ'яснимые силы природы и скрытые силы человека".
   Что питает религиозный дух? В чем истинное благо и в чем назначение человека?
   2000 лет тому назад указан источник живой воды, указан путь человеку.
   Когда законник спросил Христа, какая бСльшая заповедь, он услыхал в ответ:
   "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем, твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На этих двух заповедях утверждается весь закон и пророки".
   Истинная жизнь -- в настоящем, вне времени и пространства. Прошедшего и будущего для нее нет.
   Материя неопределима, непознаваема. Все, что мы видим, ощущаем, все рассыпется, сотрется в порошок. Также и мы сами. В этой жизни мы одно только знаем: что любовь к людям и вытекающие из нее действия дают нам благо. И еще: что нам нужно, для этого же блага, покориться тому, что есть, -- воле Пославшего. Так и остается, и нужно жить: любя и покоряясь.
   На всем в мире лежит печать смерти, только не на одном: одно по своей сущности вечно, не смертно: любовь. Любовь -- то безсмертное, не умирающее, что составляет жизнь. Любовь -- проявление вечного Божественного Духа. Кто живет ею, тот уже не умер, по слову апостола Иоанна: "мы перешли от смерти в жизнь, ибо мы любим брата своего".
   Но теософов не удовлетворяет закон жизни, данный Христом. Их не удовлетворяют высшие истины, проповеданные другими мудрыми религиозными учителями жизни, всегда, в основе своей, заключающиеся в том, что истинная жизнь духовна, состоит в служении непостижимому в Самом Себе Началу всего -- Богу и выражается соединением любовью со всеми людьми -- братьями, детьми одного общего Отца. Теософам нужны семь шарообразных миров, перевоплощение душ, материализация духа и фотографирование его, гипнотизм, спиритизм, какая-то каббалистика: змеи, треугольники и т. д.
   И, сколько они ни узнали и как ни стремятся еще больше узнать, они никак не догадаются повторить за Сократом: "я знаю только то, что я ничего не знаю".
   Конечно, слова о любви и о служении Богу -- мертвые слова, до тех пор, пока они остаются только словами, не проводятся в жизнь. Но как только человек станет жить духовной жизнью, очищая свою душу для любви ко всему и для сознания Бога, так он убеждается, что эти две заповеди Христа -- все, что на этом пути ему открывается безграничная возможность совершенствования и что иного, лучшего пути нет.
   Никакие гипотезы о Космосе и о тонких состояниях материи не будут в состоянии ни увлечь, ни заинтересовать его, потому что они не представят ему мир и человеческую душу яснее, чем он увидит их при свете любви к Богу и ближнему. Никакие запутанные положения, в которые человек может попасть в этой ограниченной земной жизни, не могут быть запутанными безнадежно, если он живет любовью к Богу и людям. Как барон Мюнхгаузен в шуточной повести вытащил себя за косу из болота, так сознание бессмертного света Божьего, любви, в тебе -- вытаскивает тебя из самого тяжелого запутанного внешнего и внутреннего положения.
   В учениях теософии мы имеем признание всемирного братства людей и любви. И вот, можно сказать, что поскольку признание это получит для теосо-
  

-- 20 --

  
   фов преобладающее значение перед всеми произвольными утверждениями их метафизики, постольку для теософии откроется возможность из мертвой, схоластической отвлеченной философской системы превратиться в мудрое, глубокое, основанное на религиозном понимании жизни слово о высшем, духовном назначении человека.
   Вал. Булгаков.

==========

Перестанем быть язычниками!

  
   Все так называемые языческие религии древнего мира, начиная с японского шинтоизма и кончая хорошо нам известным культом закона Моисея, чем они вызывались и поддерживались в людях? Да, разумеется, сознанием своей слабости и ничтожностью в этой жизни перед разного рода бедами, страданиями и страхами и надеждою в чем-то высшем и таинственном найти и получить помощь. Отсюда и боги так называемых язычников представлялись им могущественными королями и покровителями, которые, по замыслам их творцов, за их почитание, жертвы и поклонения, должны были помогать и оберегать людей от всяких несчастий и -- только.
   Бог израильский так прямо и говорит: я буду вашим богом, а вы моим народом, а потому другим и не кланяйтесь и не почитайте: "Аз есмь Господь, Бог твой, да не будут тебе иные бози, разве Мене". Здесь уже чувствуется жестокая конкуренция между богами, и каждый уже требует знать только его одного, а следовательно к этому времени очень много появилось и таких сказок о богах-королях и таких внешних культов (обрядов, богослужений и почитаний богов), которые не шли дальше того, что с подробностью установили: какими словами и молитвами нужно просить этих богов, как им нужно строить храмы, чего и поскольку приносить в жертву, какие и кому справлять праздники и т. п. И такими верами, богами и службами богам был полон весь мир, и за очень редкими исключениями люди ничего не знали о том, как и чем служить истинному Богу.
   Но вот является Иисус, не бог, как всем внушено жрецами, а мудрый, избранный человек (слово избранный по-гречески и значит Христос), который вносит в мир совершенно новое понятие и о Боге, и о служении Ему. Бог Христа уже не внешний король и об'ект, которого можно видеть, осязать и которого можно выпрашивать разных милостей и корыстей, а та сокровенная искра внутри человека, которая выделяет человека из прочей твари и влечет человека на милость, любовь и всепрощение, развивая которую человек сам себе создает добрую жизнь и через это влияет и на других. Искра эта дана каждому человеку от Бога-Отца, т. е. той непонятной и неведомой нам причины, по которой существуют все миры вселенной, все твари и человек, а потому по рождению духовному каждый человек и есть сын Божий. И вот вся задача Христова учения в том и состоит, чтобы научить людей не скрывать, не заглушать в себе эту искру или совесть, а развивать и укреплять. Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный. Возносите, возвеличивайте в себе сына Божия, -- вот тот основной и новый призыв Христа, который он принес на смену вышеназванным языческим верам.
   Кто знает Евангелие, тот знает, что Христос не учит тому, как строить храмы, не сочиняет никаких молитв и богослужений богам, не устанавливает поклонения ему и его портретам и так называемых угодников и богородиц, не учит ходить говеть, почитать пятницу, не устанавливает никаких обрядов и догматов, а, наоборот, отрицая все это, как ненужное и неполезное для жизни, учит только тому, как жить по-Божьи и не для "того света" или "будущей жизни", а для того, чтобы здесь, на земле
  

-- 21 --

  
   люди не кипели как в огне в своих грехах, не страдали бы от своего собственного гнева и зла и не вредили бы друг другу.
   Не отрицая заповедей Моисея и прибавляя к ним новые правила жизни о том, чтобы люди не клялись, не сердились, не противились злу злом, не делали различия между людьми своими и чужими, любили бы не только ближних, но и врагов, Христос дает новый смысл человеческой жизни, жизни не раба Богу, как это было у Моисея, а сына, а потому и соблюдать учит все эти правила не из страха перед Богом, как раба перед господином, а из достоинства и сыновней любви к отцу, при которой сыну должно быть стыдно и больно нарушать свое отношение к Богу-Отцу.
   Только бы люди поняли, что значит: "милости хощу, а не жертвы", что "пребывающий в любви, пребывает в Боге и Бог в нем", что только "потому и узнают вас, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою", что "цари царствуют, а господа господствуют и величаются над вами, а у вас да не будет так, а больший пусть будет как меньший, как слуга," -- и т. п. И когда мы вспомним и переберем в уме все подобные христианские правила о жизни, тогда нам ясно станет, что, собственно, принес людям Христос, и как резко отделяется его учение о жизни людей от тех языческих религий, о которых я сказал вначале.
   Само собой понятно, что тогдашний мир не мог потерпеть такого нового учения, разрушавшего старый церковный и государственный строй, и распял Христа, как политического преступника. А что Иисус и не думал считать себя за Бога или Богочеловека, как о том учат теперешние жрецы, присосавшиеся к его имени и от его имени открывшие торговые лавочки--церкви, с обрядами и продажными молитвами, -- это видно хотя бы из того, что прощаясь с учениками перед арестом и зная, что архиереи и священники его не помилуют, он говорил: "отхожу к Отцу моему и Отцу вашему, к Богу моему и Богу вашему", или еще, когда говорит фарисею: "что ты называешь меня благим, ибо никто не благ, кроме Бога". Будучи Богом -- Христос не мог бы говорить ничего подобного. Так вот теперь я и ставлю вопрос: почему же такое ясное и простое учение Христа о жизни по совести, по любви, без насилий, убийств, судов и войн, без воровства, пьянства и всяческого озорства, -- почему не приняли такое учение люди, а опять, как и прежде, занялись языческим суеверным пониманием Христа как Бога, сооружением ему храмов и сочинением не достигающих никакой цели -- кроме наживы жрецов -- длинных служб и просительных молитв? Почему? Вопрос очень важный и большой, и я постараюсь на него ответить, как умею.
   Я думаю, что тут было две причины: первая та, что тогдашнему жречеству или, по-нашему, духовному сословию не выгодно было оставить такое учение, так как оно своим заявлением: "а вы никого не называйте своими учителями и наставниками" -- уносило собою их привилегированное положение и оставляло при пустой церковной лавочке без покупателей, а потому оно с первых же шагов и старалось его задавить и перетолковать в свою пользу, что и подтверждается тем, что почти все апостолы, разносившие чистое учение Иисуса по разным странам, были все мучимы и казнены. Другие же, более податливые и слабые, чтобы остаться целыми, пошли на уступки и стали приноравливать новое учение к существовавшим церковным порядкам. Так, Петр учил, что христианам все же следует соблюдать еврейские обряды и, главное, обрезание, а Павел, сидя в тюрьме до суда, написал послание, из которого выходило, что всякая власть от Бога, а потому следует соблюдать все, что она велит вплоть до войны включительно, говоря, что кто не повинуется властям -- не повинуется и Богу и т. п. Таких компромиссов в истории первых веков христианства многое множе-
  

-- 22 --

  
   ство, и я перечислять их не стану. Другая же причина была та, что сами люди, по своему малодушию и слабости, всегда хотят ходить протоптанными дорожками и опасаются новых путей. А Христово учение как раз и устанавливало этот новый путь, да еще такой узкий и тернистый, по словам самого Христа.
   Вперед, по новости, христианское учение пленило многих и заразило своей простотой и ясностью, но так как ради него надо было изменить свою жизнь, напрягаться, нудить себя и не бояться людского мнения и пересудов, то слабые не выдерживали и, боясь этих пересудов, жили и поступали на двое: и Христа почитали, и от церковных суеверий не отставали, как, например, Никодим. И чем больше людей по числу принимало Христово учение, тем больше из них было слабых, которые, как говорится, стали служить и вашим, и нашим. Христос учит самому за себя по разуму и совести устраивать свою жизнь, самому за себя усваивать мысли о жизни вообще и жизни по-божьи особенно, а тут рядом старая вера, со своими старыми богами и службами, которым только и нужно ставить свечи, приносить жертвы и петь нараспев молитвы -- так это легко и соблазнительно, а тут старые жрецы, принимая для виду христианство, стали превозносить и Христа, как Бога, и сочинять и ему также молитвы и песнопения, чтобы таким путем заловить народ в свою новую лавочку и, сделавши его на бумаге христианским народом, продолжать опутывать его благоглупыми суевериями о богах, угодниках и богородицах.
   И вышло то, что все старые храмы, обряды, таинства, догматы и прежняя метафизика переделались на новый лад, перекрасились новыми красками и под новыми, уже христианскими, названиями и именами, перешли в народную гущу. А позаимствовать и перенять тогдашним жрецам было из чего. Древние языческие веры в богов-королей оставили много сказаний и легенд о чудесном происхождении своих богов, об их могуществе и чудесах, и все эти старые предания и сказки сделались основою внешнего лжехристианского культа и богопочитания. Почитать Иисуса-человека, простого сына плотника, да кто же на это пойдет и подаст копеечку? А так как прежние герои и боги, как, к примеру, Будда, египетский фараон Аменофис III и т. п. родились бессеменным зачатием от дев, к которым также прилетали ангелы с неба и благовествовали им об этой воле богов, то почему же и Иисусу не стать чудесным Богочеловеком, рожденным от девы? Это можно. Египетский ангел, тот, посылаемый богом Аммоном благовествовать зачатие царицей Мет--Эм--вэ сына Аменофиса, при рождении которого также появляется звезда на востоке и трое мудрецов приходят и кланяются младенцу, -- переделывается в архангела Гавриила, царица переделывается в деву Марию, от которой бессеменным зачатием, в то же самое число, 25 декабря, и родится уже не Иисус, сын плотника, а Христос, Спаситель мира. А чтобы это было похоже на рождение других богов, родившихся в яслях и пещере, как, например, рождение Митры, персидского сына Божия, и рождению Христа приписывается та же история и поклонение трех волхвов.
   Дальше, конечно, нужно было, чтобы Христос, уже как Бог, крестился и творил чудеса, как и все другие старые боги язычников. Можно и это, и он творит чудеса, крестится, и при этом голос с неба называет его сыном возлюбленным, как это было и при рождении египетского бога Озириса. Дальше, как и многие боги древности, Иисус должен был пострадать, умереть и воскреснуть, и все это приписывается ему, точно так же, как и многим древним богам, как фригийскому Аттику, вавилонскому Таммузу и другим. Как и другие боги, Христос должен был установить таинство причащения телом и кровью, воскрес и улетел на небо, -- и также в третий день,
  

-- 23 --

  
   хотя, правда, некоторые боги воскресали и на четвертый день и даже через четыре месяца.
   В честь старых богов древнего мира жрецы их установили посты, таинства крещения, миропомазания, учили веровать в воскресение из мертвых, страшный суд и конец мира от огня, признавали существование рая на небе и ада в земле. И все эти языческие понятия жрецы христианства перенесли на свою новую церковь и выдают теперь людям за его учение, за учение Христа. О, какая возмутительная в этом ложь, какой жестокий обман!
   Как я и сказал уже, ничего подобного Христос не устанавливал и не мог устанавливать, раз все его учение сводилось к жизни no-Божьи, к любви и миру, к прощению и непротивлению злу насилием. Но слабым людям нужен был культ, обрядовое богослужение и богопочитание, и они его сочинили на славу, и их церковная лавочка, не принося людям никакой пользы, отлично торгует до сего дня.
   Мы, так называемые свободные христиане, разумеется не осуждаем этой лавочки и не можем осуждать -- пускай люди делают то, что им нравится (а церковные службы, хоть и бессмысленны, но красивы и важны), -- мы только хотим, чтобы они понимали, что, занимаясь церковными службами, звоном и молебнами, они этим не спасаются для жизни вечной и не оправдывают своей настоящей худой жизни и не служат Христу, а делают то самое дело язычников, которое те, тысячи лет тому назад, делали также во имя своих богов и богинь, и что стало быть такая церковная вера, как служба богу и людям, ни на что не нужна и никуда не годится и только отвлекает людей от настоящей жизни no-Божьи, по учению Христа и заменяет им такую жизнь. И мы не просим вас стать христианами, так как узки врата и тесен путь к Христу, мы просим вас только об одном: перестать быть язычниками! Не имея опоры и оправдания своей жизни в языческой, обрядовой вере, совесть человека сама найдет в себе способность отличать добро и зло и сама найдет себе пути к истинному богопознанию.
   Крестьянин МИХ. НОВИКОВ.
  

О революционном братстве.

  
   "Свобода равенство и братство," -- гласит идеал, провозглашенный революцией.
   Но интересно отметить, что обычным, характерным обращением революционеров друг к другу служит слово товарищ, а не брат. Это имеет свои глубокие причины.
   Христианство ставит перед нами действительно идеал братства, равенства и любви, основу стремления к которым полагает в единстве духовной сущности людей. Для христианина, верующего в то, что все люди имеют одну единую духовную природу, одного небесного Отца-Бога, всякий человек, как бы дурно он ни жил, какие бы ни наносил ему обиды, все-таки есть брат в полном и действительном смысле этого слова. Он может быть не просвещенным, заблудшим или, наконец, падшим братом, но все же при всем том он остается ему братом, как дитя одного Единаго всем Отца.
   И потому истинный христианин никогда, ни при каких условиях не может считать кого-либо из людей своим врагом, ненавидеть и стремиться делает зло брату-человеку, а тем более оправдывать это зло.
   Истинный христианин стремится только любить и прощать. И чувствуя не только равенство, но даже больше -- единство внутренней духовной сущности людей, христианин стремится осуществлять это равенство и единство и во всех внешних отношениях с людьми.
  

-- 24 --

  
   И стремление к установлению равенства и справедливости во внешних отношениях с людьми является у христианина как бы начатком торжества любви, ибо когда любовь проходит в полноте, она больше и равенства, и справедливости и покрывает все это в торжестве своем.
   Революционер толпы тоже стремится к равенству и справедливости, прежде всего в отношении обладания предметами вещественнаго мира, но обычно побуждает его к этому вовсе не стремление к торжеству братства и любви, а эгоистическое стремление получить свою долю в равной, т. е. не в меньшей доле, чем у соседа. "Равенство" в этом случае играет роль только лишь средства не упустить свое.
   Отрицая же при этом, в силу обычной материальности социалистов, духовную природу людей, как основу их жизни, революционер толпы и не может признать в человеке брата, в действительном значении этого слова, т. е. отнестись к человеку как к частице единой с ним жизни. Человек для него не брат по существу, а только "товарищ", спутник по положению. И, по существу, революционное братство и есть не братство, а только "товарищество", где людей соединяет одинаковость внешнего положения и совпадение внешних интересов жизни, а вместо непризнания в каждом человеке единого духа Божия.
   Таким образом, подобными товарищами, по совпадению интересов, не в обиду будь сказано, могут быть и разбойники, отправляющиеся на грабеж, и воры, действующие вместе, и даже волки, отправляющиеся на общую добычу. Понятно, что это товарищество заставляет товарищей помогать друг другу только до тех пор, пока это совпадает с их общими интересами. Но как только они кончаются, часто такие друзья и товарищи превращаются в смертельных врагов. И мы это видим постоянно...
   Потому-то революционные "товарищи" никогда и не могут стать друг другу верными братьями. У них недостает для этого той внутренней, духовной связи, которая есть у христиан, не достает веры в то, что все люди-братья, все дети единого Бога -- единого Духа жизни. Общность интересов, которая обычно связывает "товарищей" толпы, соединившихся на платформе материального благополучия, легко при изменившихся условиях может быть нарушена, когда станет выгодно действовать не за, а против друг друга, и вот вчерашние "товарищи" сегодня становятся непримиримыми врагами.
   Показалось, например, товарищу, что программа такой-то партии лучше всего содействует материальному благополучию людей, а в том числе и его, и он присоединяется к членам этой партии, как товарищ. Но покажется ему завтра, что программа другой партии еще лучше обеспечивает материальное благоустройство жизни, и он переходит туда и, смотришь, уже на ножах с членами первой партии...
   Таким образом, выходит, что революционное товарищество далеко от того, чтобы создать из людей истинных братьев, всегда готовых терпеть, любить, прощать и помогать друг другу.
   По существу в нем и нет никакого братства. Вернее, братство попало в революционные лозунги как бы по недоразумению.
   В начале переворота, после свержения продолжительного гнета стараго правительства, людей обычно, действительно, охватывает братское чувство. Невольно, в радостный миг освобождения, пробуждается и вспыхивает в людях братская связь. И вот здесь-то, в начале революции, и услышишь чаще всего искренно сказанное слово: "брат!"
   Но его рождают тут не материалистические теории социалистов, а скорее наоборот, -- его создают проблески тех истинно--христианских, братских чувств, той высшей духовной природы людей, которая проявляется в порыве радости первого освобождения.
   В дальнейшие же моменты революции, когда толпой, получившей вдруг
  

-- 25 --

  
   внешнюю свободу, по неподготовленности ее к сознательному нравственному усилию, начинает опять завладевать низшая, эгоистическая природа, утверждаемая и питаемая тут уже собственно революционными идеями о материалистическом равенстве в обладании внешними благами жизни, -- слово "брат" становится все реже, и все чаще начинает слышаться слово "товарищ", пока наконец дух братства и любви, как светлый гость, явившийся в начале, не отлетит совершенно и не заменится товариществом, созданным на почве эгоизма, выгоды и корысти и проникнутым, вместо любви и братства, духом насилия, крови и убийств.
   И, в результате, от братства для революции остается лишь одно пустое слово...
   1919 г. С. Булыгин.
  

ДРУЖЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ.

(Письма, мысли, заметки и пр.)

------

I. Письмо в редакцию с Кавказа

   Ессентуки, 2-е июля 1920 года.
   Поклон вам, труженники правды, сеятели братства на земле! Взбаламученное море насилия и неправды, прикрываемых бездушными фразами о скором наступлении царства справедливости; потоки слов о необходимости оружием насаждать правду и братство на земле; поразительное религиозное оскудение вождей боровшихся партий; совершенное непонимание и отвержение в пылу политической борьбы основ религиозно-нравственных учений великих мудрецов человечества -- все это делает насущно необходимым появление такого органа мысли, каковым является ваш журнал! Я живу здесь, в Терском крае, два слишком года и за это время видел много неправды и жестокостей борющихся и сменяющих друг друга властей; наблюдал какое-то слепое стремление нанести противнику как можно больше зла, заняв на время его землю, его жилище, его кресла за письменным столом... И я вижу -- справедлив тот взгляд, что человечества только тогда будет истинно свободно и доживет до Царствия Божия на земле, когда не завтра и не после, а теперь же поймет великие заповеди милосердия, всепрощения, любви и братства -- и будет теперь же этим заповедям следовать. А каждый из нас, зажегших от света своей совести светильник правды и духовной радости, не должен этот мерцающий огонек заслонять от людей рукою и нести в затаенных местах. Нет. Пусть светом истины озарятся пути собственной его жизни и жизни всех людей. Идущий неправой дорогой да познал бы свои заблуждения и, прислушавшись к голосу Тайного, в своей совести, повернул бы на эту дорогу добра и правды. Если бы мы все, братья одного Начала, все -- и партийные, и беспартийные стали честнее, правдивей, добрее и любвеобильней -- да разве не приблизили бы мы вплотную к себе Царства Божия на земле и разве не сократили бы мы исторический процесс сразу на сотни лет?! Месяцы самовоспитания и нравственного, духовного роста вместо злобы, борьбы и насилия, затушив страсти, подвинули бы нас вперед на десятки лет -- к торжеству братства на земле. Порукой тому -- свидетельство всемирной истории революций, восстаний, народных движений, вытекавших не из чисто религиозных побуждений. Если бы каждый из нас строил свою личную жизнь на основах религиозного миропонимания, тогда и государство было бы богато честным трудом, правдивыми учреждениями и всеобщим радованием жизнью и бытием. Нам не пришлось бы взывать к жестоким людям о необходимости понимания ценности жизни; не пришлось бы с состраданием кричать: меньше крови, крови Авеля!
   С братским приветом Вениамин Б.
  

-- 26 --

  
   II. Какой труд, кроме земледельческого, дает право на пропитание по мнению Христа?
  
   "Трудящийся достоин пропитания" (Мф. X. 10), -- говорит Христос. Каких трудящихся разумеет он здесь? Может быть, земледельцев? -- Нет, о таких людях не может быть здесь речи, потому что у них добыча хлеба в их же руках. Если же они, не имея земли для своего пользования, обрабатывают так называемую чужую землю, то на плоды этого своего труда они несомненно имеют больше права, чем те, которые кормятся их трудом, отнимая у них плоды его. Во всяком случае, Христос говорит здесь не о праве какого-нибудь Робинзона на плоды своего труда. Сомневаться кому-нибудь в праве Робинзона питаться плодами своего труда было бы так же не основательно, как сомневаться в праве диких животных или птиц пользоваться произведениями земли. Но о каких же трудящихся идет здесь речь? О таких, которые сами не производят предметов пропитания, а вынуждены в обмен на свой труд пользоваться плодами чужого производства. Но так как не всякий труд удостоивает пропитания своих производителей, и мы знаем, что представители многих отраслей такого труда не могли бы пропитаться им без помощи насилия, то снова спросим: за каким трудом Христос признавал право добровольного обмена его на плоды хлебного труда? Да, конечно, за так называемым "умственным" трудом проповеди слова Божия, благовествования царствия Божия его учениками и последователями. Что это действительно так и было, это мы видим из того, что вышеуказанными словами Христос как раз и напутствовал тех людей, которым, посылая их на проповедь "к погибшим овцам дома Израилева", не велел запасаться ни золотом, ни серебром, ни медью, ни сумою, ни одеждой, ни обувью, ни даже посохом (Mф., X. 5--42). О праве пропитания со стороны трудящихся не физическим, а так называемым умственным трудом с точки зрения Христа я заговорил здесь потому, что на этот предмет установилась неправильная точка зрения вследствие неправильного же понимания того, как смотрел на этот предмет Л. Н. Толстой. Если Л. Н. в своей сказке "Иван дурак" порицал и осмеивал работу головой "старого диавола", то это не потому, что он считал недостойным пропитания всякий умственный труд, а потому, что считал недостойными пропитания те отрасли труда, на которые подбивали людей молодые чертенята и старый диавол в его сказке. Если бы не было государственного насилия и основанной на нем денежной системы, то было бы легко узнать, какой умственный труд считается, а какой не считается достойным пропитания со стороны непосредственных добытчиков хлеба. Но так как вся жизнь людская сплетена и спутана видимыми и невидимыми нитями государственного насилия, то узнать это очень трудно. Поэтому и приходится справляться с мнением таких великих людей, как Христос, о том, достойна-ли добровольного обмена на пищевые продукты такая отрасль умственного труда, как проповедь слова Божия, как провозглашение учения о смысле жизни.
   Очень может быть, что к написанию этих строк побудила меня некоторая моя потребность к самооправданию в моем дармоедстве. Это вполне вероятно, потому что не мне самому сулить, насколько умственный труд моих размышлений, раз'яснений и писаний достоин пропитания. По всей вероятности, он мало достоин его; иначе я не испытывал бы постоянных нравственных угрызений совести за мое дармоедство. Но все-таки скажу, что по существу своему вышеизложенные рассуждения мои по поводу слов Христа о людях, достойных пропитания, я считаю вполне правильными.
   Применять же рассуждения эти к делу предлагаю не произносящим или пишущим слово Божие, а слушающим и воспринимающим его, в сердце своем. А сердце уже само подскажет, кто из трудящихся на поприще слова достоин, а кто не достоин пропитания.
   Ф. Страхов.
  
   III. Как мужики сами себя закабалили и как освободились.
  
   Это было очень давно.
   Случилось, что в одной деревне завелось несколько человек нехорошего поведения -- работать не любили, часто вздорили, ссорились и людей обижали. Думали крестьяне, как от них избавиться. Приходит один и говорит: "Я возьму на себя охрану, буду защищать вас от воров и разбойников, только вы дайте мне несколько помощников и кормите нас". Согласились мужики, дали ему несколько подростков в помощь, и стал этот стражник заботиться о поддержании порядка. Только случилось так, что как раз те самые бездельники и воры, от которых нужна была защита, и поступили к нему в помощники, так как другие мужики, занятые работой, не хотели поступать в стражники. И теперь им еще легче стало обижать народ.
   Однажды главный стражник заявил, что ему уже не справиться со всеми преступниками, так как их стало больше прежнего, и попросил еще помощников. Дали. И теперь уже образовалась у него большая сила. И захотелось ему подчинить себе и соседние деревни и, как он говорил, устанавливать и там "порядок". Чем далее, тем больше нужно было помощников, так как стражники
  

-- 27 --

  
   стали забирать все больше и больше деревень. А когда таких охотников стало мало, то главный стражник приказал здоровым мужчинам являться к нему на несколько лет на службу, а если кто не соглашался итти, того жестоко наказывали и даже убивали. И тогда у него набралось так много молодцов, что можно было нападать на целые страны, раззорять и грабить миллионные народы, и можно было уже не стесняться делать все, что хочется. Чтобы прокормить эту ораву, стражники отбирали скот, хлеб и пр.
   Видят мужики, что дело стало гораздо хуже прежнего. Прежние воры и разбойники нападали изредка, больше ночью, ограбят да скорей бежать -- боялись, как бы мужики, собравшись, не отколотили. А те, кому они поручили охрану, стали нападать среди бела дня, отнимать сколько им вздумается, никого не боясь, и ограбляли всех, никому не давая спуску. Да еще понастроили тюрем и стали туда народ сажать, чего уж прежние воры никак не могли сделать.
   Стали думать, как народу спастись. Пробовали некоторые силою отбиться -- еще хуже: стражники на смерть убивали.
   Наконец, те, кто поумнее, поняли в чем дело и догадались, как горю помочь. Решили -- вовсе перестать давать стражнику помощников: лучше уж простить тех, кто нам делает зло, -- говорили они, -- лучше терпеть от тех воров и разбойников, которые попадутся среди нас, чем поручать защиту стражникам -- они опаснее всех преступников.
   И перестали давать помощников. Стражники сначала сердились и жестоко наказывали тех, кто отказывался помогать им. Потом, когда весь народ перестал служить им, и силы у них уже не стало, они присмирели и вредить больше уже не могли. И чтоб не умереть с голоду, пришлось самим за работу взяться.
   А народ стал свободен, зажил мирно и уж больше никогда, не обращался к стражникам.
   С. Белинький.
  

==========

  

Вести пробуждения.

  
   Деревня Драгуны, Касплин. в., Смолен, губ. Местное О. И. С. пригласило в дер. Драгуны, для прочтения лекции о Л. Н. Толстом, друга Л. Н-ча философа Ф. А. Страхова, проживающего за 30 верст от Драгун, на хуторе "Заказ" близ ст. Донец. Лекция, или вернее собеседование Ф. А-ча с крестьянами, произвело огромное впечатление. Продолжалось это собеседование, с небольшим перерывом, целый день (21 мая). Слушали мужчины и женщины, задавали целый ряд вопросов, на которые Ф. А. охотно отвечал. После лекции крестьяне стали более внимательно относиться к местным "толстовцам" и уже не считают их за "безбожников". Также и для членов О. И. С. лекция и последовавшее за нею пятидневное общение с Ф. А. Страховым имели большое значение, уяснив им многое в их взглядах.
   Между прочим, во время пребывания Ф. А. Страхова в Драгунах с ним произошел такой инцидент. Случилось, что как раз в это время деревню посетил отряд по борьбе с дезертирством. У всех поголовно проверяли документы. За этой проверкой обратились и к старику Страхову. Солдаты были довольно грубы, но Ф. А., как пишет один из крестьян, так ласково обошелся с ними, что они невольно изменили свое отношение к нему. И потом говорили крестьянам: "Да, действительно этот старик на самого Л. Н. Толстого похож: обхождения-то у него какие любовно-детские, несмотря, что мы немного грубовато с ним обошлись"...
   Кружок единомышленников с великой любовью и благодарностью провожал Ф. А. из Драгун. Член О. И. С. Я. Д. Драгуновский пишет: "До слез трогательно
  

-- 28 --

  
   расставаться с таким дорогим человеком. Хочется всегда, всегда слышать его великие и дорогие речи, но ему нельзя так сделать, чтобы остаться только у нас: ведь есть и там, и здесь люди, которые давно стремятся к свету... Большое, большое счастье выпало нашему Обществу увидеть и услышать, чего мы желали. Мы желали получить свет, и на наше желание пришел человек и зажег этот свет. В свою очередь, и мы даем этот свет другим, к нам приходящим. Мы даем все, что сами узнали, и люди остаются довольны и присоединяются к нашему жизнепониманию".
   Г. Епифань, Тульской губ. Один из местных педагогов Ник. Григ. Соламатин сорганизовал здесь Общество истинной свободы, об утверждении устава которого было подано ходатайство в Отдел Народного Образования. Епифанская оффициальная газета "Деревенская Коммуна" отозвалась на образование О. И. О. насмешливой заметкой под названием "Чем бы дитя ни тешилось"... В заметке этой (N 93, от 11 июня), между прочим, говорится: "Хотелось бы знать, о какой это, нам еще неизвестной "истинной свободе" мечтают организаторы этого первого у нас в Епифановском уезде Общества. Не о той ли "истинной свободе", о которой проповедуют меньшевики, эс-эры и другая подобная им конт-революционная нечисть? Впрочем, "чем бы дитя ни тешилось, лишь бы ни плакало"...
   Надо надеяться, что Епифанское О. И. С. своей деятельностью заставит товарищей из "Деревенской Коммуны" более вдумчиво отнестись к понятию и идеалам "истинной свободы" и отказаться от пренебрежительного к ним отношения.
   Г. Кашин, Тверской губ. 17 июня 1920 г. здесь состоялось учредительное собрание кружка свободно-религиозных знаний, который принял имя "Общество Истинной Свободы". Учредители кружка -- петроградские студенты С. М. Паншин и А. Ф. Лебедев, а также другие лица, в числе 10 человек.
   Как пишет один из учредителей, "главной целью и задачей кружка является выработка свободно-религиозного миросозерцания, единственным способом осуществления чего считается надлежащее саморазвитие каждого из членов кружка путем основательного знакомства с различными проявлениями человеческого духа и мысли, путем -- а) личного творчества каждого из членов и б) разбора и критики различных произведений выдающихся мыслителей и писателей древнего и нового мира. Вот основное положение нашей предполагаемой деятельности, как первой ступени этого дела, в качестве элемента саморазвивающего, и затем уже, после, переход, если удастся, к деятельности более широкой, в общественном смысле".
   О. И. С. не будет вести никаких протоколов и, вообще, будет избегать всяких формальностей. Взамен протоколов будет вестись дневник О-ва, отражающий главные события его жизни.
   На первом собрании одним из учредителей прочитан был реферат (доклад) на тему "Quo vadis?" ("Куда идешь?"). Затем прочитаны были: статья "Религиозные диспуты в Москве" из 2-го N жур. "Истинная Свобода" и брошюра "Свет жизни" (изд. СПБ. Студ. Христ. Кружка). Как реферат, так и обе статьи, вызвали обмен мнений. В заключение собрания прочитано было стихотворение Надсона "Иуда" и, кроме того, исполнены были несколько музыкальных нумеров.
   В дальнейшем решено на каждом собрании прочитывать по-дневно "Круг. Чтения" Л. Н. Толстого и вести религиозные собеседования по книге В. Ф. Булгакова "Христианская этика. (Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого)".
   С. Край, Череповецкой губ., Белозерского у. (п. о. Тимошинское). Из с. Край нам пишут следующее об образовании там О-ва истинной свободы в память Л. Н. Толстого: "Сообщаю вам, дорогие братья, что я, известный вам Даниил Куртышев, вдохновенный вашим письмом и вашими брошюрами, начал сорганизовывать О-во истинной свободы в память Л. Н. Толстого. Уже дали подписку посе-
  

-- 29 --

  
   щать собрания восемь человек, и еще находятся желающие и всей душой любящие учение Л. Н. Толстого. Прошу вас, дорогие братья, помочь мне вашим советом в этом радостном деле. Ведь это еще искра, но из этой искры возгорится великое пламя!"
   С. Куюк, Вятской г., Уржум, у., Хлебников. в. Здесь ведет просветительную деятельность единомышленник Л. Н. Толстого Пав. Серг. Куклин, который образовал у себя нечто вроде маленькой библиотечки, из которой мужички охотно берут книги, а некоторые просят почитать им "вслых", что Куклин охотно и исполняет.
   С. Молвитино, Костром, губ., Буйского у. 18 июня с. г. здесь образовано О-во истинной свободы в память Л. Н. Толстого, в которое вступили 16 членов. Учредители -- П. Царев и В. Чичагов. О-во устраивает библиотеку. Первые средства О-ва (2000 р.) составились от сбора со спектакля, который был устроен молвитинской молодежью. Представлены были пьесы: "От ней все качества" Толстого, "Порченый" Семенова и "Пожалели, да поздно" Соловьева-Несмелова. Перед началом спектакля П. Царев сказал слово на тему "Учение Л. Н.Толстого и О-во истинной свободы в память его". Кроме того, выступал член О. И. С. В. А. Головин и декламировались стихи Горбунова-Посадова. Вечер имел у крестьян большой успех.
   Дер. Попеленки, Владимир. г., Судогодского у. -- С 30 мая 1910 г. здесь действует О-во истинной свободы в память Л. Н. Толстого, организованное С. И. Лебедевым. Основания -- те же, что и у Московского О. И. С. У О-ва имеется небольшая библиотека, состоящая из произведений Л. Н. Толстого и других свободно-религиозных мыслителей. О-во призывает в своем письме в Москву: "Дорогие люди-братья и сестры! Идите в армию духовного спасения, только она несет благоухающую ветвь мира. Мы не учить хотим, а зовем всех учиться и вместе искать истину, провозглашенную 1900 лет назад Христом и выношенную на своих плечах Л. Н. Толстым".
   С. Солодовка, Астрахан. губ., Ленинского (бывш. Царевскаго) у. -- Здесь существует О-во истинной свободы в память Л. Н. Толстого, об'единяющее небольшую группу единомышленников. О-во образовано с целью собираться хоть один рати в неделю, чтобы побеседовать о важных душевных и жизненных вопросах. Почти все члены -- крестьяне -- земледельцы. О-во поддерживает сношения с Царицынским О. И. С., откуда получает книги и брошюры.
   Г. Степной, Астрахан. г. (при ст. Джаныбек, Ряз.-Ур. ж. д.). Один из местных духовных христиан (молокан) И. Д. Чернышев, побывавши в Москве, посетил собрание единомышленников Л. Н. Толстого в Газетном пер. и привез домой там же закупленной литературы. Литература эта возбудила живой интерес среди близких Чернышева. Один из них М. И. Тетерятников уже об'единил вокруг себя группу лиц, особенно заинтересовавшихся свободно-религиозным жизнепониманием в духе Л. Н. Толстого. Этой группой решено открыть библиотеку из книг свободно-религиозной литературы, открывши ее как для духовных христиан так и для посторонних.
   С. Тонкино, Костром. губ., Варнавин. у. 16 мая 1920 г. здесь образовался "Кружок истинной свободы в память Л. Н. Толстого", в составе 8 членов. Кружок ведет культурно-просветительную деятельность и в письме жалуется на недостаток литературы: "если есть несколько брошюрок, то с жадностью расхватываются гражданами". Председателем кружка состоит сын местного крестьянина Анатолий Комаров.
  

0x01 graphic

  
  

-- 30 --

  

Воззвание Московского Союза

Разума и Совести.

  
   Влад. Александр. Поссе просит нас поместить следующее воззвание организуемого им "Союза Разума и Совести".
  
   I. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где каждый работает по мере своих сил и соответственно своим способностям и получает все необходимой для удовлетворения своих материальных и духовных потребностей.
   II. Люди Разума и Совести, объединяйтесь в свободные союзы, где все принадлежит всем, где каждый сознает, что право пользоваться услугами общего труда предполагает посильное в нем участие, где нет иного закона, креме закона совести.
   III. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где каждого встречают словами: "Добро пожаловать" и провожают словами: "Счастливого пути."
   IV. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где никто никого не обижает, где выше всего ценится свободная человеческая личность, где никто никого не обманывает, где все стараются говорить правду, всю правду, только правду, где не осуждают друг друга, где обсуждая чужие поступки, помнят о своих недостатках и своих ошибках.
   V. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где все работают и физически и умственно, где никто не гнушается никакой черной работы, если только она приносит людям пользу, а не вред.
   VI. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где более сильные и более одаренные радостно помогают менее сильным и менее одаренным, где все помогают друг другу в познании мира внешнего и в познании, освобождающем разум и совесть от затемняющих их суеверий.
   VII. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где люди не делятся на рабочих, крестьян, интеллигентов (образованных и ученых), а каждый старается быть образованным рабочим и в то же время крестьянином трудящимся и на земле, и в мастерской, и в университете или другом учебном и ученом учреждении.
   VIII. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где нет ни русских, ни поляков, ни латышей, ни немцев, ни французов, ни христиан, ни мусульман, ни евреев, а где все дети единого разума и единой любви.
   IX. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, где каждая одинокая и каждый одинокий найдут родную душу, где бездетные супруги найдут детей, а сироты родителей и где все -- и одинокие и семейные -- приобщатся к единой соборной душе.
   X. Люди Разума и Совести, об'единяйтесь в свободные союзы, чтобы исчезли государственные границы, чтобы исчезли войны, казни, тюрьмы, чтобы мир глупости и корысти, мир обмана и жестокости, мир рабства и горя сменяйся миром Разума и Совести, миром правды и любви, миром свободы и радости.
   Да будет свобода, да будет радость для всех и каждого.

--------------------

-- 31 --

  

Новые книги.

  
   А. И. Архангельский (Бука). Кому служить? Со вступит. статьей И. Горбунова-Посадова. М. Изд. О-ва истин. свободы в память Л. Н. Толстого и Трудовой Общины-Коммуны "Трезвая Жизнь". 1920. XVI + 152 стр. Цена 40 руб.
   В замечательнейшей из книг -- в "Круге чтения" Л. Н. Толстого -- среди собранных им там мыслей мудрых людей, помещен ряд мыслей остававшегося никому неведомым до тех пор мыслителя, подписанных словом "Бука". Мысли эти принадлежали замечательному мыслителю и скромнейшему вместе с тем трудовому человеку -- бывшему ветеринарному фельдшеру, а потом часовому мастеру Архангельскому, скрывшемуся под псевдонимом того слова "Бука", которым пугают детей и которым прозвали в детстве Архангельского за его упорный нрав.
   Так же, как когда-то, в 17-м еще веке, скромный еврейский мастер, шлифовавший стекла для оптических приборов, Барух Спиноза дал человечеству великий грандиозный трактат о коренных вопросах религии, нравственности, философии, под заглавием "Этика", так в наше время скромный часовой мастер Архангельский дал человечеству замечательный трактат, посвященный хотя как будто и одному лишь из вопросов человеческой жизни, но вопросу первостепенной важности, от разрешения которого зависит все направление жизни: должен-ли. будет-ли служить человек каким бы то ни было властям, какому бы то ни было человеческому насилию или служить великому идеалу всечеловеческой, мировой правды, любви и свободы, исключающему всякое рабство одних людей другим людям в той или другой форме устанавливаемой ими государственной власти, -- идеалу, исключающему всякое господство одних людей над другими, всякое подчинение себе одними других, всякое насилие в какой бы то ни было форме.
   Если духовное течение, вызванное работою Льва Толстого, назвать Толстовскою школой, то книга "Кому служить?" является одним из самых выдающихся произведений духовной работы этой школы.
   Книга эта, исполненная безграничного уважения к человеческой личности, к личности каждого брата--человека, одна из самых сильных книг о человеческой свободе.
   Книга эта -- могучее низвержение человеческих идолов силы, власти, насилия в человеке, в мире окутанном мраком насилия и обмана.
   Книга эта должна чрезвычайно способствовать освобождению великой духовной сущности человека из цепей, ее поработивших.
   Дай же Бог этой книге сделать все то дело в мире, которое она может совершить в нем.
   Ив. Горбунов-Посадов.
  
   И. М. Трегубов. Назарены. Под редакцией и с предисловием К. С. Шохор-Троцкого. М. Изд. О-ва истин. свободы в память Л. Н. Толстого. 1920. 80 стр. Цена 18 руб.
  
   Брошюра И. М. Трегубова, излагающая историю и развитие сербской христианской секты назарен, является существенным дополнением к книжке о назаренах В. Ольховского (В. Д. Бонч-Бруевтча), изданной в свое время "Посредником". Помимо печатного материала, И. М. Трегубов пользовался материалом, нигде до сих пор неопубликованным, что делает книжку особенно ценной. В наши дни, когда дух так нуждается в подкреплении сильным примером, история назарен, их отказов от военной службы по религиозным убеждениям и страданий за свою веру производит глубокое, ободряющее и возвышающее душу впечатление. Думаем, что книжку с интересом прочтут наши русские крестьяне, перед которыми теперь все яснее и яснее должен вырисовываться вопрос: с Богом или без Бога? с верой в насилие или с верой во всепобеждающую любовь?
   Вал. Б.
  
   М. М. Из передуманного. М. Изд. О-ва истинной свободы в память Л. Н. Толстого. 1920. 63 стр. Цена 15 руб.
  
   Простые, задушевные, написанные прекрасным русским языком заметки автора, скромно скрывавшегося под псевдонимам "М. М.", напоминают отчасти своею проникновенностью и искренностью страницы "Интимного дневника" Амиеля. Это тоже -- то, что вынашивалось в душе прежде всего для себя, с тем, чтобы потом уже быть переданным другим. Автор справедливо замечает, что иные, искренно переживаемые человеком мысли и чувства "могут быть совсем не оригинальны, но от этого они не становятся менее значительными для тех, кто их переживает". И вот, хочется записать, зафиксировать эти мысли и чувства; ведь "опыт, который в них отразился, куплен подчас дорогою ценою"!..
  

-- 32 --

  
   Ласка как огонек в душе, о добрых людях, о злом чувстве, о безобидной шутке, о стремлении к власти, смерть и связь между людьми, суд над собою и над другими, одиночество, сближение на работе, зарождающаяся дружба, о ценности страдания -- и пр., и пр., -- вот темы, которых касается автор в своих заметках.
   Заметки эти заставляют вас задуматься, разобраться в собственных взглядах на тот или другой предмет, -- и не оправдывается-ли уже этим выход в свет задушевной книжки?..
   Вал. Б.
  
   И. Горбунов-Посадов. Освобождение человека. Поэма о двадцатом веке. Книга первая: Золото, железо, кровь или любовь? Москва. Изд. "Посредника". 1920. 208 стр. Цена 60 руб.
  
   Вышла большая книга: "Освобождение человека" И. Горбунова-Посадова. Эпоха великих потрясений -- войн и революций последних 6 лет -- создала эту своеобразную и замечательную книгу: живой протест против насилия, крик исстрадавшегося сердца, мечту прекрасной души. Нервная, лихорадочная форма -- отдельные отрывки прозы и стихов -- как нельзя лучше подходит к содержанию, в котором ставится и разрешается столько мучительных, трагических вопросов нашего времени, -- вопросов, сводящихся, в конце концов, к одному, стоящему в подзаголовке книги: золото, железо, кровь или любовь? Поэтический талант автора, произведения которого до сих пор разбросаны были по разным журналам и сборникам, выявляется в этом цельном (глубоко цельном, несмотря на кажущуюся хаотичность формы) творении во всей силе. И пусть те зоилы*) присяжной критики, которые будут искать у Горбунова-Посадова ошибок в стихосложении и погрешностей в архитектонике его книги, отвергнут эту книгу, как истинно-художественное произведение, -- мы-то ищущие в каждой книге прежде всего значительности содержания, видим, как глубоко чувствовал и понимал автор развертывавшиеся перед ним события, в какую личную трагедию превращалась для него, с его настороженно-чуткой душой, великая современная мировая трагедия, мы понимаем пафос автора и те слезы горечи, которыми пропитана его книга и которые равнодушному ко всему на свете человеку покажутся простой "сентиментальностью"; и, наконец, всей душой разделяем мечту автора о конечном, совершенном, действительном освобождении человека, которое всегда начинается извнутри, в душе самого человека.
   Уверены, что книга Горбунова-Посадова проведет глубокую борозду в душе каждого, прочитавшего ее, и что влияние ее на людей будет самым плодотворным и возвышенным.
   Вал. Б.
   --------------------
   *) Зоил придирчивый, пустой критик.

----------

"ИСТИННАЯ СВОБОДА"

Религиозно-философский, общественный и литературный журнал,

издаваемый Обществом Истинной Свободы в память Л. Н. Толстого и Трудовой Общиной-
Коммуной "Трезвая Жизнь".

Под редакцией

Вал. Булгакова и Алексея Сергеенко.

Выходит не менее 1 раза в месяц.

  
   Программа журнала: 1 Статьи по религиозно-философским вопросам, 2. Отклики на общественные вопросы. 3. Художественные произведения; рассказы, описания, стихи и пр. 4. Хроника свободно-религиозного движения. 5. Дружеское общение. (Письма, мысли, заметки и проч.) 6. Отзывы о новых книгах.
   Журнал служит, прежде всего, делу духовного общения и единения между всеми, интересующимися свободно-религиозным жизнепониманием в духе Л. Н. Толстого, а также, вообще, свободному и непредубежденному исканию истины, где бы и кем бы она ни выражалась, и развитию идеалов истинной свободы, на основе познания человеком своей внутренней природы.
   В виду неопределенности и изменчивости цен на бумагу и типографские расходы, подписка на журнал не принимается. Розничные номера высылаются по получении стоимости или налож платежом. Цена N. 1 -- 15 р. , N 2 -- 20 р. , N 3 -- 25 р., N 4 -- 25 р.
  

Цена N 5--35 руб.

Адрес редакции и конторы журнала: Москва, М. Бронная ул., д. 44. Книжн. складу Общины
"Трезвая Жизнь".

Типография "СОВМЕСТНЫЙ ТРУД" "ОБЩИНЫ ТРЕЗВАЯ ЖИЗНЬ". Б. Дмитровка, 28.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru