Тургеневский сборник. Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева
Л., "НАУКА", 1969
Записи в "Дневнике" Ф. И. Буслаева о смерти Гоголя и аресте Тургенева
В неопубликованном "Дневнике" Ф. И. Буслаева, хранящемся в ЦГАЛИ (ф. 69, оп. 1, ед. хр. 6. Далее указываем листы), есть несколько записей, вызванных смертью Гоголя и арестом Тургенева в 1852 г. Оба события литературной жизни нашли, как известно, широкий отклик в русском обществе.
"Давно ли он умер? -- записывал Буслаев 19 марта 1852 г. -- Не прошло еще и месяца, а вот уже из-за Гоголя поссорились Хавский с Булгариным, который в ответ на извещение о смерти Гоголя написал грубость, ругая талант Гоголя; поссорилась московская цензура с петербургской, которая не хотела пропустить письмо Тургенева о смерти Гоголя, письмо весьма приличное, напечатанное потом в "Московских ведомостях" <...> Явление, в наше время характеристическое, -- что некоторые личности вменяют Гоголю в вину его комическое вдохновение. Лучше бы было, если бы он писал подобно жужжанию так называемой "пчелки", известной газеты, и хвалил то, что выставлено в его бессмертных сочинениях достойным посмеяния. Что сказать о самой смерти Гоголя? До сих пор никак не могу переварить я в своей голове сочетания двух несочетаемых идей -- уморить себя постом и умереть как должно христианину, причастившись св<ятой> тайне. Вот до каких ухищрении дошел наш век, половина XIX столетия. Если что и вероятнее всего -- это запощение произошло вследствие помешательства -- то, признаюсь, как тяжело думать, что душа поэта не вынесла той тяжелой ноши, которую взяла на себя, -- выставить наши недостатки. Неужели любовь к родине должна была иметь в Гоголе такой роковой исход!" (лл. 172 об. --173).
Возвратившись к этим событиям через два месяца, автор "Дневника" записал 24 мая того же года: "В "Северной пчеле" в апреле и мае были напечатаны две подлейшие статьи о Гоголе, в которых Гоголя ставят ниже Нарежного, Дюма, Эжена Сю, Поль де Кока! Обе эти статьи стоят в связи с двумя случаями: первая относится к тому времени, когда Тургенев был посажен в часть за то, что отослал в Москву и напечатал в "Моск<овских> ведом<остях>" статью о Гоголе, которую не пропустил в Петербурге Мусин-Пушкин. По этому поводу составился каламбур: Теперь только один литератор в чести (части) -- Тургенев. О статье Тургенева может теперь судить всякий, прочитав "Моск<овские> ведом<ости>". Вторая статья Булгарина направлена на статью И. Аксакова о Гоголе в "Московском сборнике" 1852 г. -- на статью действительно странную, написанную с той целью, чтобы вдвинуть Гоголя в партию славянофилей. Только "Северная пчела" эту статью так разобрала, что разбор кажется доносом. Точно так и в первой статье Булгарин доносил на Погодина, что он известие о смерти Гоголя осмелился поместить в своем "Москвитянине", окружив черненькой каемочкой, намекая, что этой чести удостаиваются особы высшие. Удивительно, как сбываются слова Гоголя в его завещании -- "не спешить ни хвалою, ни порицанием". Сколько бед произошло от поспешных похвал. Даже цензору был выговор за статью о Гоголе в "Московском сборнике".
Но самое ужасное, самое тягостное в потере Гоголя именно то, что относится к его личному делу -- к его страшной борьбе художника с аскетом.
Некая Смирнова, у которой Гоголь последние годы своей жизни живал, полагала своей целью убивать в нем художника. Происками ее и других он сжигал свои сочинения: так, Смирнова сама признавалась, что Гоголь сжег несколько пьес вроде "Шинели". Эта почтенная дама, из легкой по поведению ставшая, как водится, ханжою в летах зрелых, -- как нянька, взялась за Гоголя, чтобы поддерживать в нем христианина против лукавых <1 нрзб.> художника. Она запрещала ему наслаждаться даже природою. Так однажды летом у нее в деревне он читал Четьи-Минен и задумался, да и увлекся окрестностями. Тогда эта дама поймала его, как ленивого школьника, на праздной рассеянности -- ему стало стыдно -- и он принялся за чтение. Тургенев, передававший эти подробности, читал рукописные письма Гоголя к этой даме, и тяжелое чувство оставили они в но душе: постоянно имя бога, постоянно набожность -- но ясности, свойственной такому предмету, нет <...> Эти рассказы о Гоголе напомнили мне <...> отношения его к Щепкину, который так соблазнял Гоголя сочувствием с природой" и с художествами...1 Вот до какого раздвоения дошел наш пакостный XIX вечишко! Поэт творит превосходные произведения -- и потом сам хочет искоренить в себе праздный, лукавый дух поэта. Г-жа Смирнова хвалилась, что она и ее единомышленники неоднократно побуждали Гоголя сжечь "Мертвые души", но Гоголь отстаивал, говоря, что здесь главное дело не поэзия, а побеждение поэзии чем-то высшим" (лл. 175 об.--177).
Приведенные записи дают дополнительные штрихи для характеристики той сложной идейной борьбы вокруг Гоголя, активное участие в которой принял Тургенев своим известным "Письмом из Петербурга", послужившим поводом к его аресту. В статье И. В. Измайлова "Тургенев и С. И. Мещерская" уже было обращено внимание на "участие Булгарина -- постоянного и давнего врага Гоголя и его последователей -- в "деле" Тургенева".2 Сведения на этот счет, содержащиеся в "Дневнике" А. В. Никитенко, подтверждает и "Дневник" Ф. И. Буслаева.
Еще 28 февраля ст. ст. 1852 г. Ф. В. Булгарин писал П. В. Хавскому, о ссоре которых упоминает Буслаев: "Если Гоголь для вас и для редактора "Московских полицейских ведомостей" кажется знаменитым писателем, то он вовсе не таким кажется мне и Н. И. Гречу. Сравнивать Гоголя с Карамзиным -- и грех и смех! Никто не нанес пагубнейшего удара чистоте, правильности русского языка и изящному вкусу, как Гоголь. Партия натуральной школы возвеличила его, а почести, оказанные ему в Москве, не делают чести ее литературному вкусу".3 В апрельской и майской статьях "Северной пчелы", упоминаемых в "Дневнике" Буслаева, Булгарин заявлял, что "покойный Н. В. Гоголь, которого величают народным писателем..., не знал вовсе России и правил великороссийского, т. е. общеупотребительного языка",4 что "восторженность почитателей и подражателей Н. В. Гоголя происходит, во-первых, от того, что они худо знают Россию, а во-вторых, что они плохо учились словесности, предполагая, однако ж, будто знают ее правила и историю <...> Гоголь не что иное, как русский Поль де Кок с тою разницею, что Поль де Кок знает основательно свой природный язык, а г. Гоголь весьма плохо знал язык великороссийский... Стыд тому, кто бы по "Мертвым душам" и "Ревизору" стал определять русскую народность!".6
Не упоминая имени тогда уже репрессированного Тургенева, Булгарин тем не менее полемизировал с основными положениями и его статьи о Гоголе. Это было вполне логическим продолжением той линии, которую проводила "Северная пчела" в отношении "новой, так называемой натуральной школы". "Чему бы юноша поучился в этой смеси грязных картин с безграмотностью, или еще хуже, с искажением нашего прекрасного русского языка? Узнал ли бы он Россию из "Мертвых душ" и полюбил ли бы сельскую жизнь из картин г. Тургенева?" -- спрашивал Булгарин еще в 1847 г.6 А когда через три года в его отсутствие "искусный представитель "Современника"" втиснул в столбцы "Северной пчелы" статью "Несколько слов о русской журналистике" с похвалами Тургеневу, Булгарин и в письме к ее автору П. Усову, и печатно заявил: "Статья эта совершенно противна моему образу мыслей, моим взглядам на литературу и моим литературным убеждениям".7
В записях буслаевского "Дневника" упоминается А. О. Смирнова. В дневнике ее дочери Ольги Николаевны впоследствии было отмечено, что "память о Гоголе Смирнова хранила свято. Когда И. С. Тургенев задел ее и Гоголя в "Отцах и детях" (в словах Базарова: "Я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше"), она от души смеялась и сказала ему: "Однако ж, Иван Сергеевич, все-таки вы сами вышли, по вашим же словам, из шинели Гоголя, а из-под каланчи (см. <...> воспоминания <Тургенева> о том, как за некролог Гоголя он был посажен в "сибирку") по ходатайству губернаторши"".8 Не лишена интереса и другая запись О. Н. Смирновой: "От m-lle Овербек <гувернантки у Смирновых> я получила еще подробности о том, как арестовали Ив. С. Тургенева у нас; он обедал у нас с гр. А. К. Толстым (после кончины Гоголя в 1852 г.). В моем дневнике 1852 г. я нашла подробности и даже разговоры по случаю смерти Гоголя, о его пребывании у нас в деревне летом, в подмосковной отца, в 1851 г., и арест Тургенева...".9 Все это подтверждает достоверность тех сведений о Гоголе и А. О. Смирновой, которые в 1852 г. занес в свой дневник Буслаев со слов Тургенева.
Зафиксированный в том же источнике каламбур насчет того, что "только один литератор в чести (части) -- Тургенев", привел впоследствии в более остром варианте М. И. Сухомлинов в "Отчете о деятельности Второго отделения имп. Академии наук за 1883 год": "Арестование Тургенева произвело большое впечатление в петербургском обществе. Стали говорить, хотя и весьма робко, о том, что Тургенев не только писатель, но и дворянин, имеющий две тысячи крестьян, и вследствие этого ожидали какого-либо заявления со стороны дворянства, тем более, что еще недавно сам государь, обращаясь к депутатам от дворянства, назвал себя первым русским дворянином. Что же касается до звания писателя, то за него некому было заступиться, и оставалось только с горькой улыбкой повторять остроту, ходившую тогда по Петербургу: "Напрасно говорят, что литература не пользуется у нас уважением; напротив того -- литература у нас в части").10
Именно литературная деятельность автора "Записок охотника" и явилась истинной причиной его ареста и ссылки. Это тогда же стало понятно не только дворянским кругам Петербурга и Москвы, но и жителям Спасского-Лутовинова, которые прямо говорили, что "Ивана Сергеевича выслали административным порядком из столицы в деревню в виде домашнего ареста на целый год за противозаконное сочинение его "Записки охотника" и еще за что-то".11 "Когда Тургенев в 1850 г. вернулся в Петербург, -- писал впоследствии немецкий критик Карл Глюмер, -- его предостерегали, но он не хотел обращать на это внимание и продолжал писать в том же духе, вследствие чего должен был отправиться в свое имение и жить там безвыездно".12
Не приходится удивляться тому, что арест и ссылка Тургенева привлекали к себе столь широкое внимание не только современников писателя, мемуаристов, по также и многих исследователей его творчества. Ведь это, как писал Н. Г. Чернышевский в 1856 г., "тоже хорошая черта для истории литературы".13
Новая запись о Тургеневе появилась в "Дневнике" Ф. И. Буслаева лишь через тридцать с лишним лет -- 6 декабря 1883 г.: "В последнее время я сильно заинтересован Тургеневым, вследствие всемирно справленных по нем поминок. Я мало и плохо знал этого писателя и был к нему предубежден. Душевно радуюсь, что я ошибался.
Это великий поэт и достойный представитель царствования освободителя <...>
Иностранцы слишком много дали перевеса меланхолии в художественных образах Тургенева, и сквозь этот тоскливый туман пессимистически смотрят на Россию, которую онп впервые узнали из Тургенева.
Русские -- это гости на пиру всемирной истории, на всесветной ярмарке, поместившись в самой середине между Западом и Востоком, между Европой и Азией, -- и это сбило западных читателей Тургенева с толку <...> Иностранцы, наблюдая над меланхолией Тургенева и относя ее на счет вялости, косности и тысячелетней спячки порабощенного русского народа, а также и на счет заунывной песни, знаменательно останавливаются на том, как у Тургенева "хорошо умирают русские люди", и, между прочим, указывают на его "Живые мощи". Действительно, скорбная девушка <?>, но и просветленная душою умирает хорошо, но именно потому, что она верует, и потому отдает свою ясную душу господу богу, как мученица первых времен христианства, и эта вера, равно как и другие позднейшие следы истории <...> и теперь проявили свою <1 нрзб.> силу в русской жизни, как это показали герои последней Балканской войны, так же, как эта девушка, тихо и светло отдавшие свои души богу на поле битвы и в госпиталях <...> Это не пессимизм, которым иностранцы обзывают скорбную думу Тургенева о России <...> Пессимизм, бездушная и безнадежная скорбь не могли бы дать ни содержания, ни вдохновения такому поэту, который полюбился всему цивилизованному миру".14
С этой записью в "Дневнике" связан неосуществленный замысел статьи Буслаева, который тогда "решил заняться изучением всего Тургенева, ради стиля, техники, построения и языка".15 Однако, к сожалению, "он не кончил своей работы о Тургеневе. Пока дело шло о технике, слоге, работа шла успешно. Но когда Ф<едору> И<вановичу> пришлось разбираться в общественных запросах и идеалах Тургенева, Ф. И. растерялся и не знал, что именно тут требуется".16 Готовясь к осуществлению задуманного им труда о писателе -- современнике и ровеснике, Буслаев "два раза перечитал все его сочинения, испещрил все края своими замечаниями, вроде: "вот отсюда и пошел наш нигилизм" и оставил тетрадь, полуисписанную началом работы, сделал массу выписок, вырезок".17
Часть этих черновых материалов привела А. А. Андреева к статье "Из заметок Буслаева о Тургеневе".18 Однако вся совокупность лингвистических наблюдений выдающегося филолога над произведениями великого русского писателя нуждается еще в специальном рассмотрении.
В. А. Громов
1 19 марта 1852 г. Ф. И. Буслаев воспроизвел в "Дневнике" содержание своего разговора с М. С. Щепкиным о Гоголе. Эта запись целиком вошла в статью Буслаева "К воспоминаниям о Михаиле Семеновиче Щепкине" ("Современная летопись", 1863, No 42, стр. 6--7).
2Тургенев. Сб., вып. II, стр. 242. См. там же на стр. 231 список основных статей и публикаций об аресте и ссылке Тургенева.
3 "Русская старина", 1872, No 3, стр. 482. -- П. В. Хавский (1791--1876).
4 "Северная пчела", 1852, 19 апреля, No 87.
5 Там же, 3 мая, No 99.
6 Там же, 1847, 12 ноября, No 257.
7 Там же, 1850, 18 ноября, No 261. -- П. Усов тогда же "узнал от Греча причину ожесточенного нерасположения Булгарина к Тургеневу": будто бы оба они "принадлежали к числу усердных поклонников" Полины Виардо, которая "обращала более внимания на молодого, изящного Тургенева, а не на старика Булгарина. Последний всю жизнь свою не прощал этого Тургеневу" (Пав. Усов. Ф. В. Булгарин в последнее десятилетие его жизни (1850--1859). "Исторический вестник", 1883, No 8, стр. 292).
8 В. И. Шенрок. А. О. Смирнова и Н. В. Гоголь в 1829--1852 гг. "Русская старина", 1888, No 4, стр. 67/06 этом см. также в "Моих воспоминаниях" В. П. Мещерского (часть третья, СПб., 1912, стр. 128--129).
9 "Русская старина", 1888, No 10, стр. 126. -- В сохранившейся части статьи О. Н. Смирновой о Тургеневе (ЦГАЛИ, ф. 485, оп. 1, ед. хр. 23) мы не обнаружили записи о его аресте и ссылке, сделанной в дневнике 1852 г. остающемся пока вообще неизвестным. Это затрудняет решить вопрос о месте ареста писателя. Достоверно известно лишь распоряжение графа А. Ф. Орлова от 15 апреля 1852 г.: "Немедленно арестовать Тургенева (квартирующего в'Малой Морской улице, в доме Гильерме), посадить его на месяц под арест и по истечении этого времени отправить на родину" (ЦГАОР, ф. 109, оп. 1852, ед. хр. 92, л. 29 об.).
10 Сборник Отделения русского языка и словесности ими. Академии наук, т. XXXIII, No 1. СПб., 1884, стр. 14--15.
11 Ф. Б<изюкин>. Из воспоминаний о селе Спасском-Лутовинове. "Русский вестник", 1885, No 1, стр. 360.
12 Русские современные деятели. Сборник портретов замечательных лиц настоящего времени с биографическими очерками. Сост. Д. И. Лобановым, т. I. СПб., 1876, стр. 67.
13Чернышевский, т. XIV, стр. 320. -- Общественно-исторический смысл ареста и ссылки Тургенева глубоко раскрыты в статье В. Г. Короленко "Тургенев и самодержавие" ("Киевская мысль", 1918, No 213). Основные положения этой статьи приведены в работе: В. А. Громов. Здравствуй, город Тургенева! Литературные очерки Орла. Тула, 1967,, стр. 89--90.
14ЦГАЛИ, ф. 69, оп. 1, ед. хр. 8, лл. 69 об.--71.
15 В. А. Лебедев. Из жизни Ф. И. Буслаева. "Русская старина", 1908, No 2, стр. 299.