Lib.ru/Классика: Цебрикова Мария Константиновна. Встреча

ВСТРѢЧА

ИЗЪ ПУТЕВЫХЪ ВОСПОМИНАНІЙ.

Тропинка въ сосновомъ лѣсу круто спускалась подъ гору. Я шла болѣе получаса и все еще не видѣла просѣки, которая вывела бы меня на спускъ въ Линденбургъ, мѣстечко, затерянное въ самой глухой части Саксонской Швейцаріи. Иностранцы рѣдко заглядываютъ въ Линденбургъ; туда на лѣто съѣзжаются изъ разныхъ мѣстностей Германіи небогатые или разсчетливые люди лѣчиться желѣзными ваннами, пить отдающую чернилами воду, ослиное молоко и козью сыворотку. За то въ Линденбургскихъ лѣсахъ и горахъ любитель природы можетъ наслаждаться, не слыша приторныхъ восклицаній восторга праздношатающихся по Европѣ туристовъ, для которыхъ дороже всѣхъ красотъ природы выставка свѣтской суеты на модныхъ водахъ. И я вполнѣ наслаждалась природой, гуляя по лѣсу.

Но на этотъ разъ наслажденіе длилось слишкомъ долго и грозило сильнымъ утомленіемъ. Я, очевидно, сбилась съ пути. Давно уже перестали попадаться столбы съ надписью и грубо вырѣзанной изъ дерева рукой, указывающей путь непомѣрно длиннымъ пальцемъ. Ворочаться назадъ было рисковано, я могла снова заплутаться въ лабиринтѣ перекрещивавшихся тропинокъ, и рѣшила идти на авось, куда вела меня тропинка пошире, на которую я выбралась. Высокія сосны стояли стѣной, изгибавшейся съ изгибами тропинки; казалось, обѣ стѣны сдвигались и спереди и позади меня съ каждымъ шагомъ. Надъ головой безпредѣльная высь чисто голубого неба, кругомъ темные хвойные великаны. Въ воздухѣ носился тонкій паръ, насыщенный ароматомъ смолы.

Спускъ тропинки пошелъ такъ круто, что я выбилась изъ силъ. Впереди ничего не было видно, кромѣ раздвигавшейся съ каждымъ шагомъ стѣны темно-зеленой хвои. Я остановилась въ раздумьи: быть можетъ, тропинка эта терялась въ густой чащѣ и служила только дровосѣкамъ. Вдругъ послышался, заглушенный далью, крикъ пѣтуховъ. Значитъ, близко жилье. Спустившись еще сотню саженъ, я увидѣла, что лѣсъ порѣдѣлъ; черезъ просѣку вдали зеленѣло поле чутьгчуть подернутой желтизной пшеницы. Потянулъ вѣтерокъ и ароматъ гречихи въ цвѣту примѣшался къ свѣжему запаху сосновой смолы, янтарными каплями стекавшей по стволамъ, и острому запаху еловой хвои. Всю тревогу о томъ, что я, больная старуха, заблудилась, сняло какъ рукой; но та же тревога давала мнѣ до этой минуты силу идти. Теперь, убѣдясь, что жилье людей близко, я почувствовала сильную усталость и, свернувъ въ сторону, прилегла отдохнуть подъ густой кустарникъ можжевельника.

Сонъ тотчасъ сморилъ меня и я долго бы проспала, если бы не ударилъ въ уши пронзительный свистокъ съ завода. Онъ стихъ, его повторило горное и лѣсное эхо, замирая вдали. Позади меня за кустарникамъ послышались голоса: мужской, тономъ старшаго, что-то объяснявшій вразумительно и ласково, но какъ-то непріятно и вкрадчиво, и жейскій, молодой и звонкій, упрямо твердившій: "Этого мало, это невозможно".

Женскій голосъ показался мнѣ знакомымъ.

-- Говорю я тебѣ который разъ, глупая дѣвчурка, никто тебѣ больше моего не дастъ. Цѣлыхъ пять талеровъ! Подумай, вѣдь это сто зильбергрошей.

-- Мнѣ надо десять. Я знаю, Лиза Земмель продала въ городѣ свою косу за десять талеровъ. А моя длиннѣе на четверть локтя и гораздо гуще, и волосъ тоньше.

-- Глупая! Цвѣтъ-то какой Лизиныхъ волосъ -- черный съ синевой, какъ вороново крыло. А у тебя свѣтлый, какъ колосъ, съ рыжимъ отливомъ. Не хочешь брать мою цѣну, ступай въ городъ, прогуляйся.

-- Мнѣ надо десять талеровъ.

-- Я дамъ тебѣ золотой, десять зильбергрошей лишнихъ. Твой цвѣтъ все дѣло портитъ. Я и то себѣ въ убытокъ даю; только одно, что длина косы рѣдкостная; я ее перекрашу. Кому нужны рыжіе волосы?

Мужчина говорилъ такъ убѣдительно, что дѣвушка замолчала, не находя возраженій.

-- Вотъ сейчасъ деньги въ руки. Рѣшайся. Въ другой разъ и этого не дамъ.

Раздвинувъ вѣтви, я увидѣла пожилого разносчика въ плисовой курткѣ и темной соломенной шляпѣ. Хитрые маленькіе глазки его алчно блестѣли, когда онъ, доставъ изъ замшеваго кошеля монету, поднесъ ее почти къ лицу дѣвушки.

-- Вотъ тебѣ, бери -- и по рукамъ.

Я узнала Адель въ молоденькой дѣвушкѣ. Она часто приходила на воды съ старымъ дѣдушкой продавать ослиное молоко и сыворотку. Веселая, расторопная, привѣтливая хохотунья нравилась мнѣ. Ей только-что минуло пятнадцать лѣтъ и она такъ забавно серьезничала, чтобы показать, что она уже болѣе не дитя, а совсѣмъ взрослая дѣвушка. Она откуда-то добыла мнѣ скамеечку, на которой я отдыхала около боченка съ сывороткой и жестянаго жбана съ молокомъ, болтая съ милой дѣвочкой и любуясь на живость и ловкость, съ какою она наливала больнымъ цѣлительное питье. Бесѣдуя съ Аделью, я узнала, что она дочь рабочаго на желѣзномъ заводѣ; что отецъ и мать ея умерли и она живетъ у женатаго брата, который сталъ богатымъ крестьяниномъ. Вскорѣ послѣ его женитьбы на такой же работницѣ, какою была мать Адели, женѣ брата "нежданно-негаданно свалилось какъ съ неба" большое наслѣдство -- богатый крестьянскій дворъ. Адель всегда приходила продавать сыворотку и молоко, разряженная на зависть молодымъ крестьянкамъ. Корсажъ Адели былъ всегда изъ хорошаго бархата, чернаго или темно-малиноваго; юбка изъ плотнаго кашемира чистой шерсти, ярко-красная или синяя, выложенная бархатными лентами на подолѣ; тонкій кембриковый или кисейный передникъ, обшитый кружевами, такъ и сверкалъ бѣлизной. Украшавшія корсажъ бляхи были изъ чистаго серебра и хорошей работы. Это былъ праздничный нарядъ Адели, невѣстка ея считала неприличнымъ отпускать ее въ публику въ будничномъ.

Что могло заставить эту дѣвушку продавать ея великолѣпную на диво косу?-- двѣ косы. Адель на двое плела свои волосы, какъ нѣмецкія крестьянскія дѣвушки. И что это были за длинныя, густыя шелковистыя косы!

Адель стояла въ нерѣшимости. Полное румяное личико смотрѣло такъ непривычно серьезно, по настоящему; задоръ не свѣтился въ глазахъ. Она перебирала пальцами концы перекинутыхъ черезъ плечо косъ. Въ глазахъ проступила печаль. Дѣвочкѣ было видимо жаль своихъ волосъ.

-- Ну, дѣвушка, чтобы ты не горевала, я дамъ тебѣ на придачу кольцо. Выбирай любое -- и по рукамъ. Больше никто не дастъ.

Разносчикъ открылъ стоявшій на землѣ коробъ, порылся въ немъ, выбрасывая ненужное, и досталъ коробочку съ стеклянной крышкой, подъ которой на красномъ сукнѣ блестѣли кольца и серьги новаго золота. Дѣвушка и не посмотрѣла на коробку. Съ тяжелымъ вздохомъ выпустила она косы изъ руки.

-- Кольцо на выборъ... Рѣшайся... Некогда мнѣ съ тобой больше растабарывать,-- и разнощикъ принялся подбирать ящички и коробки.

Дѣвушка готова была уступить. Выйдя изъ за кустовъ, я сказала:

-- За эти косы дадутъ и двадцать пять талеровъ, Адельхенъ. Цвѣтъ рѣдкій и модный. Щеголихи нарочно красятъ себѣ волосы въ такой золотистый цвѣтъ.

Адель вскрикнула отъ неожиданности. Разносчикъ злобно покосился на меня засверкавшими глазами и послалъ "zum Teufel", т. е. безъ всякихъ церемоній -- къ чорту. Потомъ, подобравъ остальной товаръ и туго перетянувъ веревкой коробъ, онъ вскинулъ его на спину, все время бормоча себѣ подъ носъ. Я настолько понимала мѣстное нарѣчіе, что могла иное разобрать, а объ остальномъ догадаться: "Какія бываютъ старыя вѣдьмы, которыя непрошенныя суютъ свой носъ въ чужія дѣла и врутъ безсовѣстно, чего сами не знаютъ, и какія бываютъ дуры, которыя своей пользы не понимаютъ и слушаютъ, развѣся уши, не толковыхъ почтенныхъ людей, а каждую вѣдьму старую, что прибредетъ ни вѣсть откуда".

II.

Адель стояла съ горѣвшими щеками, опущенными глазами; на рѣсницахъ дрожали слезы смущенія. Она безсознательно перебирала пальцами концы передника. Можно было подумать, что ее накрыли за дурнымъ дѣломъ. Но эта мысль ни на одинъ мигъ не пришла мнѣ на умъ. Такой честный и открытый взглядъ! Чтобы дать Адели оправиться, я спросила ее, куда я забрела. Оказалось, что я спустилась съ горы въ противуположномъ направленіи и до Линденбурга далеко; но на лодкѣ можно доѣхать до водопадовъ; а оттуда я знала дорогу домой. Я спросила: нѣтъ ли по близости деревни, гдѣ бы можно закусить. Горный воздухъ возбуждаетъ аппетитъ, а я не ѣла съ шести часовъ утра. По близости находилась только мыза невѣстки Адели, позади завода, который свистѣлъ и пыхтѣлъ у подошвы горы. При заводѣ есть слободка, гдѣ живутъ рабочіе, говорила Адель; но тамъ неудобно отдохнуть и ничего не найдешь поѣсть, потому что всѣ пообѣдали, и многіе пообѣдали однимъ картофелемъ.

Еще нѣсколько минутъ спуска, и мы увидѣли высокія закоптѣлыя трубы, пускавшія къ небу клубы чернаго дыма, и мрачное многоэтажное кирпичное зданіе съ рядами небольшихъ оконъ, похожее на крѣпость съ амбразурами для пушекъ. Въ сторонѣ, неподалеку, было разбросано около полусотни жалкихъ лачугъ, и бревенчатыхъ, полусгнившихъ, обросшихъ мхомъ, и сложенныхъ изъ крупныхъ, плохо отесанныхъ камней. Рѣдко кое-гдѣ виднѣлись палисадники съ кустами сирени и розъ, безъ которыхъ мнѣ еще не приходилось видѣть ни одной нѣмецкой хаты. Въ домахъ и на улицѣ стояла мертвая тишина, словно все вымерло. Рабочіе отдыхали послѣ обѣда. Блѣдные ребятишки, чумазые отъ налета сажи, лежавшаго на всемъ, на лачугахъ и чахлыхъ деревцахъ и скудной, тусклой зелени, вяло бродили по черной дорогѣ, поднимая босыми ногами облака угольной пыли. За рабочей слободкой сверкнуло гладкое зеркало узенькой и глубокой рѣчки. На противуположномъ берегу, по склонамъ невысокаго холма, сбѣгая къ прибрежному лугу, тянулись поля разнаго хлѣба, огородныя гряды въ перемежку съ кустами ягодъ, а выше съ еще зелеными чуть-чуть румянившимися плодами разныя фруктовыя деревья, между которыми краснѣла черепичная крыша мызы.

Адель повела меня по досчатому узенькому мостику, перекинутому черезъ рѣку. На другомъ берегу, ожидая, когда мы перейдемъ, потому что на мостикѣ нельзя было разойтись, сидѣла старуха.

-- Бабушка Анна, опять въ дорогу,-- ласково и съ участіемъ сказала Адель, перейдя мостикъ.-- Помогай Богъ.

-- Дай Богъ! Твои ясные глазки принесутъ мнѣ счастье,-- отвѣчала старуха, съ трудомъ приподнимаясь съ земли и набрасывая на плечо синюю холщевую перевязь, на которой она несла небольшой, но довольно тяжелый ящикъ.

Погасшій и терпѣливый взглядъ свѣтло-карихъ глазъ старухи напоминалъ взглядъ заморенной клячи. Страшная худоба лица и тѣла поразила меня. Ввалившіеся виски и щеки; острый носъ съ горбиной, казалось, порывался клюнуть острый выдавшійся подбородокъ. Платье грубой клѣтчатой домотканной холстины висѣло какъ на вѣшалкѣ, ниспадая съ угловатыхъ плечь. Только и было на старухѣ, что рубаха и платье. Черный шерстяной платокъ, свернутый трубкой, былъ прикрученъ къ ящику. Обувь босыхъ загорѣлыхъ и чисто вымытыхъ ногъ составляли какіе-то опорки, привязанные на манеръ древнихъ сандалій. На всемъ печать крайней нищеты, но нищеты рабочей, уважающей себя. Ни забитости, ни приниженности. Тяжелый трудъ долгой жизни выражался во всемъ существѣ старухи. Онъ высосалъ ее. Кости да кожа,-- и подъ кожей на шеѣ и рукахъ виднѣлись жилы, проступавшія, какъ узловатыя веревки. И въ эти годы, когда нуженъ теплый уголъ, отдыхъ, старуха шла, неся тяжелый ящикъ, пѣшкомъ разносить свой товаръ за сотни и тысячи миль. Я узнала въ ней одну изъ разносчицъ кружевъ, которыя лѣтомъ изъ горныхъ деревень Саксоніи разносятъ по большимъ городамъ и курортамъ цѣлой Германіи, повсюду, гдѣ скопляется денежный людъ, искусную работу, надъ которой гнутъ спину и слѣпятъ глаза кружевницы съ десяти лѣтъ до глубокой старости.

-- Далеко идете сегодня, бабушка Анна?-- спросила я.

-- Теперь на заводъ. Сдамъ фрау Келлерманъ кружевной передникъ; а потомъ она позволитъ съ возомъ доѣхать до пристани на Шпре. Мой внукъ кочегаромъ на пароходѣ; ему позволяютъ брать меня даромъ. Капитанъ добрый и очень доволенъ моимъ внукомъ. Потомъ, помаленьку доберусь до Рейна, а тамъ въ Висбаденъ, Баденъ и Гомбургъ.

-- На какую сумму у васъ тутъ кружевъ?

-- Больше тыячи талеровъ будетъ. Пожалуй, и двѣ. Этого нельзя заранѣе сказать. Какъ потрафили мастерицы модѣ. Бываетъ, кружевною косынкою полгода глаза слѣпятъ, ждутъ полсотни талеровъ, а тебѣ скажутъ, что такого фасона не носятъ. Это ужъ какая судьба выйдетъ.

Когда мы дружески распрощались съ бабушкой Анной, Адель, провожая ее участливымъ взглядомъ, сказала:

-- Пришлось и на этотъ годъ идти бабушкѣ Аннѣ, а ужъ она думала отдохнуть.

-- Развѣ бѣда какая?

-- Охъ, большая бѣда на всѣхъ фёрстерцевъ,-- мы фёрстерцами зовемъ рабочихъ, потому что заводъ называется Фёрстеромъ, по имени стараго хозяина, который его построилъ. Нынѣшній хозяинъ, г. Келлерманъ, зять ему. У г. Келлермана дѣла пошли плохо. Теперь тяжелыя времена. Войны ждутъ. Торговля не идетъ; фабрики останавливаются. Заводъ выдѣлываетъ только половину желѣзныхъ издѣлій. Хозяинъ отпустилъ половину рабочихъ. Что-жъ было дѣлать?

Адель замолчала, вздохнувъ тяжело. Меня удивило, какъ просто и обстоятельно молоденькая дѣвушка говорила о такихъ серьезныхъ вещахъ.

-- Если бы вы видѣли, что это было за горе,-- продолжала она черезъ минуту.-- Въ каждомъ домѣ плачъ, если не за себя,-- когда хозяинъ завода не отказалъ отъ работы отцу, или кому изъ семьи,-- то за родныхъ, за друзей. Мужчины, дѣвушки и бездѣтныя женщины разбрелись по городамъ и селамъ за работой. Женщины съ дѣтьми остались. Куда тащить малышей? Кто возьметъ на мѣсто женщину и съ однимъ-то ребенкомъ, а когда ихъ трое, четверо и больше? Вотъ тутъ-то я и видѣла фёрстерское горе. Кормятся кое-какъ. Все пораспродали, что можно было продать. Голыя стѣны да охабка соломы и поломанная глиняная чашка -- вотъ что найдется у безработныхъ.

Мы незамѣтно дошли до дороги на мызу. Круто поднималась обсаженная густыми липами дорога въ гору. Адель хотѣла мнѣ что-то сказать, но смутилась и опустила глаза.

-- Я вижу, вы колеблетесь -- сказать мнѣ что-то, или нѣтъ, Адель; говорите. Мы старыя добрыя, знакомыя.

Сѣвъ на скамейку подъ густой липой, я посадила Адель и взяла ее за руку.

-- Вотъ такъ, какъ, бывало, у столика съ стаканами на Молькенкурѣ.

-- Вы не подумайте ничего дурного, что я косу продавала,-- прошептала огнемъ вспыхнувшая дѣвочка.

-- Не думаю, и не подумала, милая Адель.

-- Прошу васъ, не говорите дома, что я косу продавала.

-- Не скажу. Зачѣмъ только вы косу продаете? Нуждаться вы не можете, а на наряды -- кто же продаетъ такую косу?

-- Да я бы скорѣе всѣ наряды продала, если бы они были мои,-- вскричала Адель.

Слово за слово, я узнала то, что высказать было такъ тяжело для Адели. Невѣстка ея зазналась отъ богатства и презираетъ прежнихъ друзей -- фёрстерцевъ. Невѣстка прежде работала на заводѣ, и Адель тоже -- съ фёрстерскими ребятишками возила тачки съ рудой. Переѣхавъ сюда, на эту прекрасную мызу и заживъ богато, невѣстка сама ни ногой къ прежнимъ друзьямъ; сердится, когда Мартинъ, ея мужъ, братъ Адели, и Адель хотятъ повидаться съ старыми друзьями. Невѣстка очень добра ко всей семьѣ. Дѣдушку почитаетъ и бережетъ. Дѣдушка былъ крестьяниномъ, и хоть и старъ, а все дѣло крестьянское помнитъ и всему голова. Адель боялась, что продажа косы дастъ мнѣ дурное мнѣніе о Росхенъ, ея невѣсткѣ. Росхенъ ничего не жалѣетъ для семьи. Никогда отъ нея не услышишь слова: это все мое... Когда Адели что надо и она посовѣстится просить, невѣстка обижается... И работой никогда не принуждаетъ. Увидитъ, что Адель устала, сейчасъ скажетъ: "незачѣмъ себя морить работой, мы, слава Богу, не умираемъ съ голода"... Только вотъ одно горе -- не хочетъ она знаться съ фёрстерцами. Забыла она, что всѣ они съ дѣтства были ей добрыми сосѣдями. Адель не забыла. Ей фёрстерцы родные. Всѣхъ она знала съ тѣхъ поръ, какъ начала бѣгать по черной улицѣ слободы. Всѣ знали ее, ласкали, шутили съ ней... Адель не забыла своихъ подругъ и товарищей. И теперь, когда надъ половиной слободы стряслась такая бѣда, Адель должна помочь. У нея лежитъ камень на сердцѣ. Ей стыдно ѣсть сладко и ходить нарядно, когда Юльхенъ и Гансъ, съ которыми она росла, какъ съ родными братомъ и сестрой, ходятъ оборванцами, живутъ впроголодь. Рабочіе сосѣднихъ горныхъ заводовъ и фёрстерцы, которые работаютъ, открыли подписку въ пользу безработныхъ семей, и Адель хочетъ непремѣнно внести десять талеровъ.

-- Я скажу знакомымъ,-- начала-было я.

Адель поблагодарила, но рѣшительнымъ тономъ объявила, что рабочіе не возьмутъ помощи ни отъ кого, кромѣ своей братіи. Они не хотятъ милостыни. Отъ Мартина не взяли, потому что это деньги Росхенъ, а Росхенъ не хочетъ ихъ знать. Свой братъ рабочій не то: сегодня я ему помогу, а завтра онъ мнѣ поможетъ.

-- А отъ меня возьмутъ, хоть я больше не работница на заводѣ. Сначала я боялась, что не возьмутъ, а потомъ разсудила, что когда я для нихъ обстригу свою косу, они не откажутъ мнѣ.

-- Конечно, не откажутъ. И вы, Адель, не десять, а двадцать пять талеровъ можете выручить за вашу косу.

-- Двадцать пять!

Адель вскочила съ скамейки, всплеснувъ руками; радостью вспыхнули ея глаза, когда она восклицала:

-- Право, двадцать пять?! Я думала тогда, вы только такъ сказали разносчику. Въ самомъ дѣлѣ цѣлыхъ двадцать пять! О, это слишкомъ хорошо! И вы это вѣрно знаете?

Я передала ей все, что мнѣ случайно приходилось слышать по этой части отъ моей домохозяйки, фрау Фридрихсъ. Покойный мужъ ея держалъ въ городѣ парикмахерское заведеніе. По смерти его, вдова, сдавъ заведеніе старшему подмастерью, не бросила, однако, ремесла, поселясь въ родномъ Линденбургѣ. Она поставляла букли, косы и шиньоны щеголихамъ изъ съѣзжавшихся на мѣсто купальщицъ. Фрау Фридрихсъ иногда покупала косы и жаловалась на трудность найти модный золотистый цвѣтъ волосъ.

Адель живо расплела одну косу, перекусила бѣлыми и крѣпкими зубами тоненькую прядь, свила ее кольцомъ, и остановилась, краснѣя и съ полуоткрытымъ ртомъ.

-- Дайте, я снесу фрау Фридрихсъ вашъ образчикъ. Чего же вы такъ смутились?

-- Какъ же я такъ прямо... не спросивъ прежде...

-- Ну что-жъ? Вы, вѣрно, угадали, что я исполню это порученіе и съ удовольствіемъ.

Завернувъ локонъ въ оторванный листокъ изъ записной книжки, я бережно спрятала его въ портмоне. Адель, оглядываясь по сторонамъ, поспѣшно заплетала косу.

III.

На увитомъ дикимъ виноградомъ крыльцѣ стараго и просторнаго дома стояла молодая, полная и румяная женщина и, приставивъ зонтикомъ руку къ глазамъ, всматривалась въ залитую солнцемъ даль.

-- Это ты, Адельхенъ,-- ласково окликнула она тономъ обманутаго ожиданія.-- Мартина не встрѣчала?

Адель отрицательно мотнула головой и сказала, что ведетъ даму иностранку, заблудившуюся въ лѣсу.

Росхенъ радушно встрѣтила меня и повела въ домъ. Большая передняя горница служила кухней и столовой. Гладко выструганныя, потемнѣвшія отъ времени, бревенчатыя стѣны блестѣли, какъ полированныя; блестѣли и мелкія стекла въ окнахъ съ металлическимъ переплетомъ, который выглядѣлъ серебрянымъ отъ усердной чистки. Блестѣла на полкахъ мѣдная посуда и глазурь горшковъ, и, за свѣтлыми стеклами большого шкафа, пестрѣла фаянсовая посуда и завѣтныя фарфоровыя чашки для кофе.

-- Въ добрый часъ, войдите подъ нашу крышу,-- говорила Росхенъ, привѣтливо улыбаясь, довольная тѣмъ, что ея жилье нравится посѣтительницѣ.-- Отдохните и пообѣдайте. Боюсь, перепрѣетъ обѣдъ. Мужъ мой запоздалъ. Садитесь, прошу.

Она указала на широкую скамью съ высокой рѣзной спинкой. Замѣтивъ, что домотканная скатерть, хотя и чистая, была уже въ употребленіи, она достала изъ громаднаго пузатаго комода свѣжую, тонкую, фабричной работы.

-- Зачѣмъ вы безпокоитесь? И эта хороша,-- замѣтила я.

-- Ужъ такой порядокъ для гостей. Знала бы раньше, все бы приготовила, какъ слѣдуетъ. У насъ теперь горячая рабочая пора. Я и сама не одѣта такъ, чтобы гостей принимать, и Адель то же. Ужъ не взыщите...

На обѣихъ были корсажи изъ темнокоричневаго домашняго сукна и такія же темно-сѣрыя юбки, ловко сшитыя и почти новыя.

-- Вотъ и дѣдушка вернулся съ поля,-- и Росхенъ пошла на встрѣчу вошедшему старику.

-- Обошелъ я горное поле, все исправно. Зерно наливается. На сѣнокосъ поѣду вечеромъ,-- говорилъ радостно худощавый, рослый и сгорбленный старикъ.

Увидѣвъ меня, онъ обдернулъ красный суконный жилетъ, вытеръ о висѣвшее на стѣнѣ полотенце запачканныя въ землѣ руки и поздоровался дружески со мной, признавъ знакомую "практику".

Позади старика, держась за его лѣвую руку и пятясь и косясь на незнакомую барыню, стоялъ его правнукъ, двумяный, черноглазый карапузикъ, лѣтъ четырехъ. Росхенъ живо подкатила единственное, большое, обитое кожей кресло къ столу. Карапузикъ, цѣплясь за подолъ матери, усердно помогалъ ей катить кресло.

-- Вотъ такъ, хорошо, Карльхенъ, помогай для дѣдушки. Садись, дѣдушка, нечего ждать Мартина. Самъ себя хозяинъ наказываетъ, если нарушаетъ порядокъ. Законъ изстари ведется: въ часъ пополудни обѣдъ. Вѣдь такъ, дѣдушка?.. Ты, вѣрно, голоденъ. Сколько исходилъ съ утра по полямъ!..

-- Ничего, я не усталъ. Видъ земли радуетъ сердце, грѣетъ старую кровь. Старыя ноги такъ сами и ходятъ. Подождемъ, Мартина, внучка,-- отвѣчалъ старикъ, съ блаженной улыбкой опустясь въ кресло и обводя блаженнымъ взоромъ кухню, утварь, столъ и лица обѣихъ внучекъ и правнука.

Сіявшее счастьемъ сморщенное лицо его, бритое по обычаю нѣмецкихъ крестьянъ, было на подбородкѣ и щекахъ покрыто серебристой щетинкой; чуть видная лысина на темени сквозила изъ подъ длинныхъ густыхъ и бѣлыхъ, подернутыхъ кое-гдѣ желтизною, волосъ.

Хозяйка принесла большой глиняный кувшинъ.

-- Дѣдушка, сегодня мы выпьемъ яблочнаго сидра, сегодня гости.

-- Хорошо, прекрасно, Росхенъ. Ты у меня отличная хозяйка. За здоровье гостьи. А вотъ и самъ хозяинъ идетъ чокнуться.

Вошелъ молодой мужчина, очень похожій на Адель, понуря голову и хмурый.

Послѣ обычныхъ привѣтствій и круговой чаши сидра, отъ которой не прояснилось лицо хозяина, жена сказала ему:

-- Вѣрно, опять насмотрѣлся на фёрстерцевъ и наслушался ихъ рѣчей.

Теперь, когда привѣтливая улыбка сошла съ ея лица, я замѣтила въ ея смѣтливыхъ и красивыхъ карихъ глазахъ какой-то непріятный холодокъ.

Не отвѣчая ни слова, Мартинъ ушелъ за перегородку переодѣться къ обѣду.

-- Садись и ѣшь... Вѣдь не поможешь тѣмъ, что ѣсть не будешь, Мартинъ,-- подавляя досаду, ласково уговаривала Росхенъ.-- Зачѣмъ же себя даромъ мучить и Господа Бога гнѣвить такимъ лицомъ, когда тебѣ надо только радоваться и благодарить Его?

-- Богъ не запрещаетъ горевать о бѣдѣ другихъ людей,-- горячо вмѣшалась Адель.

-- Ужъ наша воструха сейчасъ поспѣетъ, за словомъ въ карманъ не полѣзетъ,-- прошамкалъ дѣдушка съ полнымъ ртомъ, любуясь на внучку.

-- И я жалѣю,-- возразила сухо Росхенъ:-- Да убиваться-то къ чему? Только своимъ радость отравишь. Его похоронное лило отобьетъ всякое веселье. Мы, поработавши, весело бы поѣли, за веселой бесѣдой провели бы хорошо время обѣда. Я всегда жду обѣда, чтобы отдохнуть отъ заботъ, хлопотъ и непріятностей... Вы не повѣрите, сударыня, сколько непріятностей въ деревенскомъ хозяйствѣ,-- обратилась она ко мнѣ.-- Если бы не я, Лина окормила бы птицу свинымъ кормомъ. И это ужъ третій разъ я ее ловлю на этомъ. Я и оказала ей, что въ наказаніе за это она будетъ обѣдать одна въ чуланѣ... Мы всѣ работники, и у насъ нѣтъ мѣста для лодырей и лѣнивицъ... Ей же на пользу наука будетъ.

Покраснѣвшая Адель украдкой взглянула на меня и опустила глаза въ тарелку.

-- У васъ много рабочихъ, фрау Мартинъ?-- спросила я, видя, что ни одинъ не пришелъ къ обѣду.

-- Два батрака и эта Лина. Батраки съ утра на сѣнокосѣ. Адель снесла имъ обѣдъ,-- отвѣчала хозяйка, доставая изъ печи огромную гляняную миску съ горой переложенныхъ творогомъ оладій.

-- Сегодня оладьи задались на диво, будто знали, что у насъ гостья. Кушайте, только не взыщите, ужъ я дѣдушкѣ первый кусокъ. Такой у насъ законъ.

-- Жена Ганса Биркмана умерла,-- вдругъ проговорилъ Мартинъ, понуро молчавшій до этой минуты.

Раздались восклицанія сожалѣнія, Адель отерла брызнувшія слезы.

-- И Гансъ не знаетъ, далеко на чужой сторонѣ ищетъ работы. Жену его спасло бы сухое теплое жилье. Гансъ былъ мнѣ за родного брата. Отъ медвѣдя спасъ въ лѣсу.

Лицо Росхенъ покрылось густой краской досады и каріе глаза блеснули непріязненно, когда она спокойно и мягко отвѣчала:

-- Гансу мы хотѣли помочь. Кто-жъ виноватъ, что они всѣ такіе гордецы, не хотѣли брать отъ насъ ни гроша, ни крохи?.. Я всегда помнила, что Гансъ спасъ тебѣ жизнь, и была въ хорошихъ съ ними отношеніяхъ. Она сама сказала, что не пойдетъ ко мнѣ, потому что я не хожу къ ней. А развѣ я могла ходить въ слободу, когда меня тамъ просмѣиваютъ? Даже ребятишки дразнятся: "Богачиха, носъ задрала!" А чѣмъ же я носъ задрала? Жизнь наша теперь пошла по другому и знаемся мы теперь съ другими людьми. Мы должны жить по нашему положенію... Такъ Богу угодно. Если Онъ намъ послалъ богатство, значитъ и указалъ намъ наше положеніе.

Росхенъ остановилась на мигъ, ожидая отъ меня подтвержденія такого своеобразнаго истолкованія Божіей воли. Вѣжливость не позволила мнѣ высказать мою мысль, что я на своемъ вѣку видѣла, какъ люди свою волю, очень погрѣшимую, приписываютъ Богу, какъ приписывала ее Росхенъ.

-- И весь сыръ-боръ загорѣлся, изъ-за кого вы думаете?-- продолжала, горячась, Росхенъ.-- Когда мы справляли новоселье, управительша -- жена управляющаго баронскими фермами, сказала про Ганса и жену его, что ни за что не повѣрила бы, что эти люди шесть дней въ недѣлѣ ходятъ арапами. Жена Ганса обидѣлась и потребовала, чтобы я заставила извиниться передъ нею госпожу управительшу. Чтобы я ей такое невѣжество оказала за оказанную мнѣ честь! И когда съ Гансомъ стряслась бѣда, я послала денегъ и платья и вещей, узнавъ, что они все распродали. Они все отослали назадъ.

-- Да и помощь только не надолго бы продлила жизнь Биркманшѣ,-- замѣтилъ старикъ, любуясь игрой сидра въ стаканѣ.-- Одно спасенье было бы для Биркманши, если бы взять ее къ намъ въ домъ. А вѣдь это намъ не подъ силу. Куча дѣтей, да и сама чахотная.

-- Да и не пошла бы она къ намъ. Противъ фёрстерцевъ не посмѣла бы поступить,-- прибавила Росхенъ.

-- Жалъ Ганну Биркманъ,-- проговорилъ тѣмъ же унылымъ тономъ Мартинъ.-- Такая веселая была, сердечная.

-- Да ѣшь же, оладьи остынутъ... Не воротишь тѣмъ Биркманшу, если просидишь голодомъ,-- настаивала Росхенъ, подбавляя мужу сметаны на тарелку.

Онъ, въ тяжеломъ раздумьи, ѣлъ оладью за оладьей, машинально, не разбирая, что ѣстъ.

-- Что, не по вкусу тебѣ развѣ сегодня оладьи?-- обидчиво спросила Рисхенъ.

-- А, что? Ничего,-- отвѣчалъ онъ, не вслушавшись въ вопросъ.

Росхенъ, махнувъ рукой, сочла за лучшее оставить мужа въ покоѣ и принялась занимать меня. Она щебетала безъ умолку, разсказывая о нежданно-негаданно свалившемся наслѣдствѣ отъ одного дѣдинаго брата, о которомъ она и слыхомъ не слыхала. Сначала не вѣрила, а все по закону доказано. Просто, какъ въ сказкѣ, счастье слетѣло съ неба въ нуждѣ. Не то, чтобы они знали горькую нужду: были и сыты, и одѣты, работая какъ каторжные въ грязи, углѣ и сажѣ. Только съ субботы вечера до понедѣльника утра походили на христіанъ, а не на черномазыхъ араповъ -- эѳіоповъ. Ну, тоже не большое счастье ходить на работу по звонку, вскакивая еще до солнышка, а то и середь ночи со страхомъ, что опоздаешь, и замѣтятъ неисправность и штрафъ наложатъ. Теперь всѣ они "самостоятельныя особы". И какое счастье тогда было, что съ ними былъ дѣдушка, и теперь счастье. Его голова все хозяйство полевое ведетъ, и по скотоводству и огородничеству, и на пасѣкѣ всему научитъ. Безъ него пропали бы и съ наслѣдствомъ. Ни Мартинъ, ни она не знали, за что взяться, что къ чему идетъ. Дѣдушка природнымъ крестьяниномъ былъ, какъ и всѣ въ его родѣ; до бѣды свою землю пахалъ...

Старикъ перебилъ Росхенъ и обстоятельно, съ мелочными подробностями, разсказалъ о бѣдѣ. Богъ послалъ горе на всю деревню. Дожди, какихъ и старики не запомнили; прорвало плотину, наводненіе. Занесло всѣ поля пескомъ и камнями. Снесло, а если не снесло, то испортило всѣ дома и постройки, У кого были деньги, тѣ наняли рабочихъ поле очистить, дворъ поправить, или новый поставить. Они же всегда были небогаты. Семья большая; на каждаго работника три рта, кромѣ своего; подати тяжелыя; но все онъ не хотѣлъ бросить землю, до послѣдняго тянулъ, въ долги вошелъ. За долги землю отобрали. Пришлось съ сыновьями идти на заводъ. Младшій еще въ силу не вошелъ, трудно ему было съ вольнаго воздуха въ пекло заводскихъ печей. Заработокъ отца съ старшимъ сыномъ кормилъ кое-какъ семью. Младшія дѣти подростали и также шли на заводъ. Которые не вынесли работы -- умерли, которые ушли за море счастья искать, и двухъ сестеръ, что живы остались, выписали къ себѣ. Пишутъ рѣдко. Хорошо живутъ, не жалуются. Старшій поженился и умеръ отъ заразной горячки, оставивъ мнѣ Мартина и Адель. Когда старика отпустили съ заводской работы, сколько разъ старикъ жалѣлъ, что его не тронула смерть. Его заработокъ сторожа при складѣ былъ грошовый, а потомъ и отъ мѣста отказали за старостью. Онъ сидѣлъ на шеѣ внука и его жены, и Адели; зарабатывалъ жалкіе гроши, когда пріѣзжали господа лѣтомъ на воды. Цвѣты и землянику продавалъ, порученія разныя исполнялъ -- такую работу, что и ребята справляютъ.

-- Охъ, и горько же мнѣ было! Сколько разъ я, въ слѣпотѣ своей, молилъ Бога послать мнѣ смерь,-- говорилъ задумчиво старикъ.-- А теперь -- и онъ пріосанился и съ гордостью закончилъ:-- теперь я нуженъ и въ семьдесять пять лѣтъ. Теперь я ожилъ, какъ только ступилъ на поле. И Бога благодарю каждый часъ.

Потускнѣвшіе отъ старости голубые глаза блаженно свѣтились.

-- Теперь вы совсѣмъ счастливы, дѣдушка,-- сказала я.

-- И счастливъ, много-много счастья мнѣ послано. А совсѣмъ счастливъ я былъ бы тогда, когда бы Росхенъ въ наслѣдство получила ту землю, на которой я пролилъ столько пота, въ которую положилъ столько трудовъ, и думъ, и заботъ; ту землю, на которой я -- малышемъ, вотъ немного побольше Карльхена, вырывалъ сорныя травы и обиралъ жуковъ и всякихъ червей, губителей жатвы, которая была смочена потомъ отца и дѣда, прадѣда и пращура. Хорошая была земля, дорогая земля.

Насмѣшливо блеснули глаза Росхенъ, но она не сказала ни слова. Конечно, дѣдушкина земля была жалкимъ клочкомъ въ сравненіи съ ея мызой.

-- Карльхенъ! Трубку дѣдушкѣ. Помни свое дѣло. Ты долженъ почитать и беречь дѣдушку, онъ у насъ голова.

-- И Мартинъ привыкнетъ, будетъ хорошимъ хозяиномъ,-- сказалъ старикъ.

Поблагодаривъ хозяевъ за радушіе и доставивъ Росхенъ удовольствіе похвалами ея дому и хозяйству, я собралась уходить.

-- Нѣтъ, нѣтъ, погодите: надо земляники на десертъ. Черешнямъ пора прошла, а ягоды въ саду еще не поспѣли,-- остановила меня Росхенъ.-- Адель, гдѣ же твоя земляника?

Бѣдная Адель совсѣмъ растерялась. Она забыла свою корзинку съ земляникой въ лѣсу, на томъ мѣстѣ, гдѣ вела переговоры съ разносчикомъ.

-- Я сбѣгаю за корзиной, въ лѣсу забыла,-- пробормотала она,-- краснѣя до ушей.

-- Ну чего жъ ты испугалась? Не велика бѣда, пропадетъ корзина. Новую сплетешь,-- ласково сказала Росхенъ.

-- Опять забыла, тетя Адельхенъ,-- со смѣхомъ, захлопавъ въ ладоши, вскричалъ Карльхенъ.

Мать его пытливо взглянула въ глаза Адели.

-- Корзина -- пустякъ. А только, что это съ тобой творится, Адель? То ты все забываешь, то ты какъ муха сонная бродишь, не слышишь, что тебѣ говорятъ, все изъ рукъ валится.

-- А то же, что и съ твоимъ муженькомъ, Росхенъ. Они скоро и совсѣмъ съ ума спятятъ со своими фёрстерцами,-- замѣтилъ дѣдушка.-- Ну не вѣшай носа, Адельхенъ. Понимаю, тебѣ жаль твоихъ прежнихъ друзей. Вотъ и мнѣ, доведись что услышать про старыхъ моихъ деревенскихъ сосѣдей, какъ ножъ въ сердце.

Взявъ съ хозяйки обѣщаніе побывать у меня и отпускать ко мнѣ почаще Адель, я ушла по указанному мнѣ пути до лодки.

IV.

Дома меня ожидала новая встрѣча, радостная и неожиданная. Пріѣхала Анна Михайловна Порѣцкая, моя старая пріятельница, не смотря на ея тридцать лѣтъ и мои пятьдесятъ пять. Дружба наша началась съ ея трехлѣтняго возраста -- крошка почему-то привязалась ко мнѣ съ перваго взгляда -- и продолжалась, когда осиротѣвшую дѣвочку отдали въ институтъ. Я аккуратно навѣщала ее, пока жила въ томъ же городѣ. Переписывались мы съ ней усердно. Она писала мнѣ, какъ матери, о томъ, что думала, чувствовала, переживала. Окончивъ курсъ, Аня поступила въ гувернантки. Ей не повезло. Попадалось хорошее мѣсто, въ доброй образованной семьѣ, гдѣ на гувернантку смотрѣли не какъ на наемницу, а на члена семьи, гдѣ она сживалась, какъ родная,-- и какой-нибудь несчастный случай: внезапная смерть отца, раззореніе, или обычное дѣло -- подросшихъ дѣтей отвозили въ училища, и Анѣ снова приходилось скитаться въ поискахъ новаго мѣста, попадать на такое, что черезъ мѣсяцъ, другой приходилось снова публиковаться въ газетахъ. Сживаться сердцемъ, честно исполняя свое дѣло, Аня умѣла, но уживаться, т. е. поддѣлываться къ недостаткамъ, потакать несправедливостямъ -- не умѣла. Она не могла восхищаться, испорченнымъ баловствомъ матери любимчикомъ и не вступаться за обиженнаго нелюбимаго, который на ея урокахъ не былъ ни "идіотомъ", ни "упрямцемъ", и началъ перегонять любимчика. Аню обвиняли въ пренебреженіи къ любимчику. Въ послѣдній годъ Анна Михайловна, работая по ночамъ на мѣстѣ, добыла рублей шестьдесятъ переводами и переѣхала въ маленькую каморку, чтобы осуществить давнишній планъ -- планъ цѣлой жизни -- написать романъ. Она видѣла многое въ продолженіи двѣнадцатилѣтней скитальческой жизни, была наблюдательна и чутка, не смотря на все вынесенное, любила людей и умѣла живо и образно выразить то, что фантазія ея создавала изъ видѣннаго. Въ письмахъ Анна Михайловна передавала мнѣ свои тревоги и надежды; она вѣрить не хотѣла мнѣ, что у нея положительный талантъ и талантъ не дюжинный. Она боялась, что я, любя ее, сужу пристрастно. Скрывала она, что жила, считая каждый грошъ, продавала свои вещи, чтобы дотянуть до конца работы. Она знала, что мои финансы въ очень неблестящемъ положеніи и заграницу я поѣхала съ одной больной. Недавно я получила телеграмму: "Heureuse, succès inattendu. Annette" (Я счастлива. Успѣхъ неожиданный. Анна).

Теперь она "прикатила ко мнѣ" дѣлить радость успѣха. Ей надо было отдохнуть отъ тревожной усиленной работы и поправить здоровье, разстроенное двѣнадцатилѣтнимъ мыканьемъ по мѣстамъ.

-- Къ вамъ прикатила. Вы мнѣ родная,-- говорила она, крѣпко обнимая меня.-- Нарочно не писала, что ѣду, сюрпризомъ хотѣла явиться.

Я была счастлива сюрпризомъ. Въ моей одинокой жизни стало теплѣе и свѣтлѣе. Аня -- я такъ звала ее -- наслаждалась отдыхомъ, но отдыхъ былъ плодотворный. Она всматривалась въ окружавшую жизнь, сравнивала съ родною, "училась жизни" и копила впечатлѣнія для новыхъ работъ.

Я разсказала ей про утреннюю встрѣчу съ Аделью. Аня пришла въ восторгъ и объявила, что непремѣннно познакомится съ такой прелестной дѣвочкой.

Моя домохозяйка не рѣшилась купить сразу косу. Она не по прежнему вела дѣла и покупала только по порученію. Уплатить цѣну по совѣсти -- 25 талеровъ было ей не по карману. Къ тому же, она знала только одну даму, которой пригодился бы такой рѣдкій цвѣтъ волосъ. То была важная баронесса, каждое лѣто пріѣзжавшая на воды. Нынче она запоздала, вѣрно не будетъ. Узнавъ объ этомъ, Адель огорчилась и готова была сбыть косу разносчику, который, при каждой встрѣчѣ, набавлялъ по талеру и дошелъ уже до девяти. Я посовѣтывала написать баронессѣ, жившей въ своемъ замкѣ на сѣверѣ Пруссіи. Въ адресъ-календарѣ добыли адресъ, моя хозяйка написала и черезъ недѣлю пришелъ отвѣтъ. Баронесса была очень довольна присланнымъ образчикомъ и охотно давала требуемую сумму, но только по полученіи косы; она прибавляла, что такая необычайная длина излишня и довольно косы покороче на треть локтя.

-- Вотъ счастье-то!-- вскричала Адель, пришедшая узнать объ отвѣтѣ.-- Теперь мнѣ можно обстричься до плечъ и не ходить, какъ солдатъ, въ головой подъ щетку.

Адель не хотѣла откладывать дѣло и хозяйка моя, посадивъ ее на табуретъ, накинула ей на плечи бѣлый балахонъ и вооружилась гребенкой и ножницами. Адель, съ печальнымъ вздохомъ, расплела косы; волосы, переливая золотомъ, опустились до пола, закрывая ее, какъ шелковое покрывало.

-- Ахъ, какая прелесть! Рука не поднимается,-- воскликнула парикмахерша, не рѣшаясь занести ножницы.

-- Стригите, фрау Фридрихсъ,-- скрѣпя сердце, сказала Адель:-- И чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

Фрау Фридрихсъ съ сожалѣніемъ подхватила гребенкой прядь волосъ и занесла ножницы.

-- Не стригите! Не стригите!-- раздался изъ палисадника умоляющій голосъ, и Анна Михайловна, приподнявъ стору, заглянула въ комнату.-- Не стригите. Жаль такой красоты. Наши крестьянскія дѣвушки всѣ бы глаза выплакали по такой косѣ. Я дамъ двадцать пять талеровъ, только бы не стригли. Милушка, Адель, возьмите отъ меня деньги,-- умоляла она на своемъ плохомъ нѣмецкомъ языкѣ.

-- Благодарю васъ, добрая барышня Анна. Но не надо... Нельзя... Какъ я скажу имъ, откуда деньги? Они знаютъ, что у меня нѣтъ ничего своего. Они скажутъ, что я для нихъ просила милостыню.

-- Это не милостыня,-- возразила-было Анна Михайловна, но Адель не дала ей договорить.

-- Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю. Я сама хочу помочь. Я должна помочь. Я съ фёрстерцами росла.

-- И то правда,-- сказала Анна Михайловна.-- Я не должна мѣшать ей сдѣлать хорошее дѣло.

-- Стригите поскорѣе,-- обратилась Адель къ парикмахершѣ.

Крѣпко было жаль бѣдной дѣвочкѣ своихъ волосъ и хотѣлось, чтобы искусъ скорѣе кончился.

Звякнули ножницы. Облачко печали прошло по выразительному лицу Адели и исчезло. Она скрѣпилась и спокойно смотрѣла, какъ отдѣлялась прядь за прядью отъ богатой косы. Я бережно подбирала ихъ изъ рукъ парикмахерши и, выравнивая, клала на столъ. Обстриженныя пряди мягко вились на концахъ. Когда упала послѣдняя прядь, Адель, не слушая совѣта парикмахерши посмотрѣться въ зеркало и убѣдиться, что она не только не обезображена, но очень мила, вскочила съ табурета и, горестно всплеснувъ руками, воскликнула:

-- Ахъ, Боже мой! Какъ я покажусь теперь на глаза Росхенъ? Какъ я ей скажу всю правду?

-- Ну, что-нибудь придумай, дѣвушка. Не съѣстъ же она тебя,-- сказала парикмахерша.

-- Ахъ, нѣтъ, не думайте дурного о Росхенъ. Она ко всѣмъ намъ такъ добра! Она ничего не жалѣетъ для насъ. Мнѣ жаль, что она огорчится,-- отвѣчала Адель.

-- Ну, объ этомъ надо было раньше подумать, дѣвушка. Не знала я этого, что ты тайкомъ продаешь косы отъ своихъ. Не допрашивала, зная, что ты сирота. Сдается мнѣ,-- дѣло не совсѣмъ ладно; ни за что не купила бы, кабы не то...

За нее докончила со смѣхомъ Анна Михайловна:

-- Что баронессѣ надо угодить.

-- Эхъ, барышня, не наживали вы видно хлѣба горбомъ, что смѣетесь,-- упрекнула ее парикмахерша.

-- Наживала, наживала, фрау Фридрихсъ,-- вступилась я за свою пріятельницу.

Адель стояла въ невеселемъ раздумьи.

-- Вотъ что, добрая, милая барыня,-- обратилась она ко мнѣ, моляще складывая руки.-- Пойдемте со мной. Все легче будетъ въ первую минуту, какъ я не одна попадусь на глаза.

Конечно, я охотно согласилась. Адель, сбросивъ бѣлый балахонъ съ плечь, взяла шляпу. Тогда только она спохватилась, что не посмотрѣлась въ зеркало. Она не узнала себя въ образѣ стриженаго голубоглазаго мальчика, смотрѣвшаго на нее, и съ сожалѣіемъ вскричала:

-- Теперь я совсѣмъ не похожа на большую дѣвушку!

-- Ничего, волосы живо отростутъ. Еще лучше прежняго,-- утѣшали мы ее.

Адель, надѣвъ свою шляпку съ огромными полями, откинула длинныя ленты вмѣсто косъ.

Завидѣвъ насъ съ горы, Росхенъ пошла къ намъ навстрѣчу.

-- Что это у тебя какое лицо? Что случилось?-- спросила она Адель, обмѣнявшись со мной обычными привѣтствіями.

-- Ничего... Я косы обстригла и продала,-- чуть слышно отвѣчала Адель и, собравъ все свое мужество, сняла шляпу.

Росхенъ выкрикнула какое-то задавленное, заглушенное: охъ! Потомъ сѣла на землю, какъ будто у нея подкосились ноги, и заплакала, закрывъ лицо передникомъ.

Этого Адель не ожидала и, обнявъ за шею невѣстку и цалуя ее, она со слезами упрашивава успокоиться.

-- Эдакую косу обстричь! Первая коса во всемъ округѣ Фихтенвальденѣ! И продать!

И Росхенъ плакала въ голосъ, сидя на землѣ и раскачиваясь взадъ и впередъ.

-- Не огорчайтесь такъ, милая фрау Росхенъ,-- начала я осторожно.

Она вскочила съ воплями

-- Осрамила! Сняла мою головушку съ плечь! Что станутъ говорить добрые люди? Засмѣютъ! Вотъ какъ богатая гордячка Росхенъ держитъ мужнину сестру, что та свои косы продала. Видно, голодъ и нужду терпитъ, если косы, дѣвичью красу, продаетъ.

-- Никто ничего не скажетъ, милая, милая Росхенъ. Всѣ будутъ знать, что это для фёрстерцевъ. Всѣ знаютъ, что ты для насъ ничего не жалѣешь. Я это всѣмъ всегда говорю. Всѣ видятъ, какъ ты рядишь меня... И я такая краснощекая и толстая, никто не скажетъ, что голодомъ сижу.

Но убѣжденія Адели дѣйствовали плохо.

-- Для фёрстерцевъ!-- выкрикивала Росхенъ, не слушая Адель.-- Провались они сквозь землю! Пропадай они всѣ пропадомъ! И братъ, и сестра совсѣмъ рехнулись съ своими фёрстерцами.

Долго еще выкрикивала и причитала разобиженная, разогорченная, разгнѣванная Росхенъ. Досталось и мнѣ подъ прозрачнымъ намекомъ на "старыхъ почтенныхъ людей, которые вмѣсто того, чтобы удерживать молодежь отъ глупостей и вольностей, потакаютъ ей". Потомъ Росхенъ горько расплакалась о томъ, какъ ей теперь ѣхать съ Аделью на ярмарку, на храмовой праздникъ, на пиръ серебряной свадьбы госпожи управительши. Всѣ скажутъ, что у Адели была горячка, если ее обкарнали. Кто повѣритъ, что дѣвочка продала косу для фёрстерцевъ? Велика важность въ нашемъ кругу -- фёрстерцы! А на Рождествѣ -- хороша будетъ Адель между другими дѣвушками -- обкарнанная, какъ мальчишка. И такое горе ей, Росхенъ, за всю ея любовь.

Мы молчали, понимая, что лучше дать пройти грозѣ. Когда Росхенъ начала утихать, Адель ласково сказала:

-- Не горюй, Росхенъ, вѣдь я еще не большая дѣвушка. Меня большія-то еще не принимаютъ въ свою компанію.

Но я одна оцѣнила все великодушіе такого признанія со стороны Адели. Росхенъ горестно возразила:

-- И подростки не ходятъ стрижками. И теперь пальцами будутъ показывать. А что будетъ еще черезъ два года?

-- Тогда косы отростутъ, милая, добрая сестра. Помнишь, я на сѣнѣ заснула, а козленокъ полъ-косы мнѣ отгрызъ; въ годъ выросла.

-- Но какъ же ты смѣла, не спросясь меня?.. За что ты меня такъ обидѣла?.. Я за мѣсто матери тебѣ была, по совѣсти скажу и въ смертный свой часъ,-- горестно упрекала Росхенъ.

-- Милая сестра, я не хотѣла тебя обидѣть. Мнѣ твоя обида тяжеле, чѣмъ потеря косы. Но я не могла не сдѣлать этого. Право, не могла! Мнѣ въ самое сердце вступила бѣда фёрстерцевъ. Не сердись, не огорчайся!-- упрашивала Адель.

-- А мнѣ не вступила въ самое серце эта стрижка? Какъ ножъ вострый всадила! И что толковъ будетъ, что толковъ. Господи!

Росхенъ видимо притихала и я рискнула вставить и свое слово.

-- Вы не дѣвочка, милая фрау Росхенъ, а хозяйка, "самостоятельная особа",-- убѣждала я, подчеркивая слышанный отъ нея отзывъ о ней самой и всѣхъ членахъ семьи.-- Такъ вамъ не пристало тревожиться пустыми рѣчами.

-- Дѣдушка говоритъ: всѣхъ рѣчей людскихъ не переслушаешь, какъ всѣхъ воронъ подъ небомъ не пересчитаешь,-- прибавила повеселѣвшая Адель, видя, что проходитъ гроза, въ которой, впрочемъ, было болѣе ливня, чѣмъ грома.

-- Что жъ это я васъ тутъ держу на дворѣ, простите, сударыня,-- спохватилась, краснѣя и конфузясь, Росхенъ.-- Ужъ вы не взыщите, голова у меня пошла кругомъ. Такое дѣло -- хоть кому доведись -- переворотитъ всѣ мысли въ головѣ. Милости просимъ отдохнутъ, кофейку напьетесь. Пожалуйста. Не то а буду думать, вы въ обидѣ за то, что я тутъ лишняго наговорила. Кабы ваша дочка свою красу-косу изъ-за глупости продала, и вы бы себя не помнили.

-- О чемъ это вы такъ долго толковали, а Росхенъ такъ кипятилась?-- спросилъ сидѣвшій на крыльцѣ дѣдъ съ Карльхеномъ.

-- Полюбуйтесь, дѣдушка,-- торжественно и укоризненно возгласила Росхенъ, выдвигая впередъ Адель и снимая съ нея шляпу.

-- Адель -- мальчикъ! Голова въ кудряшкахъ! Адель, какъ Карльхенъ теперь! Совсѣмъ какъ Карльхенъ.

И толстощекій, свѣтловолосый карапузикъ принялся припрыгивать вокругъ Адели, теребя ее за платье, за руки, въ напрасныхъ попыткахъ ухватить ее за кудряшки.

-- Только и всего?-- флегматически произнесъ дѣдъ, вытрясая погасшую трубку.-- А я думалъ, и ни вѣсть что приключилось. Волосы ростутъ не сѣянными, голову пахать не надо. А ужъ ты то гомонила, Росхенъ, да и наревѣлась никакъ?..

VI.

Черезъ недѣлю были получены деньги за косу. Баронесса выслала по уговору съ парикмахершей тридцать талеровъ: двадцать пять за косу, пять за работу, почтовые расходы и коммиссію. Но моя хозяйка не захотѣла взять ни гроша за коммиссію и къ двадцати пяти талерамъ прибавила коммиссіонные два. "И я могу понять хорошее дѣло",-- говорила она, прибавивъ, что больше чѣмъ на два талера выиграла репутація ея заведенія на такой косѣ.

Я взялась отнести деньги. Анна Михайловна вызвалась идти со мной на мызу Росхенъ. Когда я передавала деньги радостно вспыхнувшей Адели, моя пріятельница достала изъ своего портмонэ такую же сумму и, вручая молодой дѣвушкѣ, сказала.

-- Передайте фёрстерцамъ отъ работницы. Я также работница. Это кроха моего перваго заработка писательницы.

Адель растерялась. Она питала такое глубокое почтеніе къ писателямъ и всегда съ такимъ серьезнымъ и безпредѣльнымъ вниманіемъ ловила каждое слово Анны Михайловны. Въ простотѣ сердечной, какъ и многіе грамотные люди, любители чтенія, но не ушедшіе дальше грамоты, она воображала, будто писатели совсѣмъ особыя существа, и первое время подолгу, украдкой, съ любопытствомъ разглядывала Анну Михайловну. Собравъ все свое мужество, она отказалась взять деньги, не спросивъ прежде Шумана, выборнаго рабочаго общества, который завѣдывалъ сборомъ.

-- Ну такъ идемъ сейчасъ къ Шуману,-- предложила Анна Михайловна.

Минутъ черезъ десять мы шли по черной закоптѣлой улицѣ рабочей слободки. Наступалъ субботній вечеръ. На улицѣ не видно было ни души, кромѣ немногихъ ребятишекъ. Всѣ рабочіе по домамъ мылись, совлекая съ себя "эѳіопскій образъ". Изрѣдка къ колодцу бѣжала женщина съ ведромъ, или рабочій-холостякъ, которому приходилось самому все готовить для воскреснаго дня. На закоптѣлыхъ лицахъ бѣлки глазъ такъ и сверкали, какъ у негровъ.

Шуманъ занималъ одинъ изъ лучшихъ домиковъ слободки. Онъ началъ работать еще ребенкомъ въ рудникѣ, потомъ перешелъ кузнецомъ на заводъ, самоучкой обучился слесарству, былъ приставленъ къ машинамъ и теперь былъ уже помощникомъ машиниста. Домикъ Шумана былъ просторнѣе другихъ жилищъ слободки; его содержали въ чистотѣ, какъ и небольшой садикъ передъ окнами. Но чтобы это замѣтить, надо было присмотрѣться очень внимательно. Клубы густого чернаго дыма, вырывавшіеся изъ высокихъ красныхъ трубъ завода, носились надъ слободкой, какъ клочья чернаго покрывала. На всемъ лежалъ густымъ слоемъ налетъ угольной пыли, передъ которой оказывались безплодными всѣ усилія неутомимыхъ хозяекъ снять съ жилищъ "эѳіопскій видъ". Чернѣли ступеньки только-что вымытаго крыльца Шумановскаго домика и переплетъ оконныхъ рамъ, тускло смотрѣли только-что отмытыя стекла. Чахлая, посыпанная черною пылью зелень палисадника не радовала глазъ.

-- Пройдемте въ садикъ,-- сказала Адель.-- Теперь у Шумана все и всѣхъ моютъ.

Мы сѣли въ крошечной бесѣдкѣ изъ дранокъ, увитой дикимъ виноградомъ.

Вскорѣ пришелъ Шуманъ, чисто вымытый, въ воскресномъ платьѣ, надѣтомъ для гостей. Въ глаза кидался поясъ турнеровъ {Турнеры или гимнасты. Общество гимнастовъ было основано въ началѣ нашего вѣка въ Германіи Яномъ, съ цѣлью развить силу и ловкость и приготовить воиновъ для освожденія Германіи отъ Наполеона.}, на которомъ въ зеленой гирляндѣ были вышиты четыре F девиза турнеровъ: frömm (благочестивый), frisch (бодрый, свѣжій), froh (радостный) и frei (свободный). На лицѣ его выражалось удовольствіе человѣка, который избавился отъ копоти и грязи. Густые черные волосы, еще влажные отъ омовеній, гладко приглаженные щеткой, кое-гдѣ просыхали и вились. Это былъ рослый, широкоплечій, слегка сутуловатый молодецъ съ сильно развитыми мышцами, которыми могъ бы потягаться силой съ любымъ крестьяниномъ. Только не было на лицѣ его ни загара, ни румянца; оно было матово блѣдно. Работа подъ землей съ дѣтства и въ первые годы молодости съѣла живыя краски лица; такъ бываютъ блѣдны растенія, выросшія въ потьмахъ подъ землею, которыхъ не грѣетъ свѣтъ солнца. Позже огонь плавильныхъ печей жегъ Шуману лицо; но здороваго загара онъ не приноситъ, а только слѣпитъ глаза.

Мнѣ съ перваго взгляда понравилось умное, выразительное и некрасивое лицо Шумана; въ каждой чертѣ сказывалась самостоятельность, самоувѣренность и энергія, доходившая даже до упрямства,-- обычныя свойства самоучекъ, людей, которые сами, безъ всякой помощи и опоры, пробили себѣ дорогу. Это выраженіе энергіи не портилъ даже взглядъ, нѣсколько неувѣренный, ищущій, какъ вообще у людей съ слабымъ отъ. природы или испорченнымъ зрѣніемъ. Понравилась мнѣ и простота обхожденія Шумана. Онъ встрѣтилъ насъ съ Аней вѣжливо, но безъ особенной привѣтливости, подчасъ приниженной, съ какою люди низшихъ классовъ общества встрѣчаютъ людей высшаго класса. Онъ съ достоинствомъ подалъ намъ руку и на лицѣ его ясно былъ написанъ вопросъ: что вамъ здѣсь нужно?

-- Ты, дѣвочка, я вижу, принесла свои талеры,-- и онъ съ улыбкой погладилъ курчавую голову Адель, державшей въ рукѣ нѣсколько ассигнацій;-- охъ, да какъ много! Двадцать семь талеровъ! Такого взноса у насъ не было. Если бъ ты и талеръ принесла, онъ былъ бы намъ такъ же дорогъ. Бабы плакали, узнавъ, какъ ты деньги добыла.

Адель слушала съ сіяющими глазами, на которыхъ проступали слезы. Я жалѣла, что не умѣла рисовать, я бы набросала ея портретъ. Такъ мила была Адель, такимъ олицетвореніемъ всего хорошаго была она въ эти минуты. Анна Михайловна любовалась ею и въ то же время наблюдала ее, и это совершенно безсознательно для себя самой, съ тѣмъ литераторскимъ любопытствомъ, которое подмѣчаетъ и копитъ черты изъ жизни.

-- Пришли вы посмотрѣть, какъ живутъ у насъ въ горахъ?-- обратился къ намъ Шуманъ.-- Иностранцы, особенно дамы, рѣдко интересуются нашимъ дѣломъ: черно, некрасиво и страшно съ непривычки. Даже и не дамамъ нужна храбрость, чтобы спуститься въ наши шахты.

-- Я къ вамъ съ просьбой,-- прямо приступила къ дѣлу Анна Михайловна.

-- Чѣмъ могу служить?

Шуманъ удивленно сдѣлалъ легкій поклонъ.

-- Прошу васъ, возьмите отъ меня для той же цѣли такую же сумму,-- просила она дружескимъ простымъ тономъ, какимъ говорятъ товарищу.-- Не обижайте меня отказомъ.

-- Но...-- началъ-было Шуманъ.

Она горячо перебила его.

-- Я знаю все, что вы скажите; но я принесла вамъ честно заработанныя деньги. Я тоже работница.

-- О!-- вскричалъ Шуманъ, выразительно взглянувъ на ея небольшія бѣлыя руки.-- Вы не гнули спины, не надрывались, возя тачки въ подземныхъ корридорахъ, не задыхались отъ ядовитыхъ газовъ, не мокли и не дрожали отъ воды, заливающей ноги или каплями пронизывающей васъ со сводовъ подземелья. И вы называете себя работницей! Гдѣ ваши мозоли на рукахъ?

-- Да, такъ я не работала. Я бѣлоручка, какъ вы насъ зовете. Но я все-таки работница,-- отвѣчала твердо Анна Михайловна.-- Я ѣла свой трудовой хлѣбъ. Я, правда, не надрывалась, возя тачки въ подземельяхъ, но я душой надрывалась. Я годами не знала передышки. Вы дома, хоть по праздникамъ, могли отдохнуть. У меня не было своего угла, не было минуты своей, когда бы я могла передохнуть отъ чувства отвѣтственности. Я не нажила мозолей на рукахъ, но мозолей на душѣ не видно. Мнѣ еще не минуло тридцати одного года, а отчего же, смотрите, морщины на лбу и сѣдина въ волосахъ? Вашъ трудъ честенъ, нуженъ. Гдѣ ни ступи -- вездѣ нужно желѣзо. Но и мой трудъ нуженъ. Надо же учить дѣтей быть людьми.

-- Я не оспариваю этого, я понимаю,-- вставилъ Шуманъ,-- но...

Анна Михайловна продолжала все съ большимъ одушевленіемъ, желая высказаться до конца.

-- И заработокъ мой тогда былъ такъ жалокъ, что я не могла бы принести вамъ эту кроху. Какъ и вы -- болѣзнь, безработица,-- и я была бы... и бывала безъ куска хлѣба. Теперь у меня другой трудъ: я -- писательница. Онъ мое счастье, но онъ трудъ. Безсонныя ночи надъ тетрадью, волненіе, муки, когда не дается настоящее слово, когда ловишь образъ, который ускользаетъ, когда чувствуешь, какъ слабо все то, что создаешь, въ сравненіи съ тѣмъ, что хотѣла создать, какъ мало сдѣлано въ сравненіи съ тѣмъ, что хотѣлось сдѣлать. И у меня есть своя гордость, сознаніе, что мой трудъ нуженъ. Видите, вы не можете имѣть повода отказаться отъ моей трудовой крохи.

Слушавшій ее съ глубокимъ вниманіемъ Шуманъ, подумавъ немного, возразилъ съ замѣшательствомъ:

-- Повѣрьте, я хоть и простой рабочій, но умѣю понимать и цѣнить вашъ трудъ. Только... я не знаю, что вы пишете... Есть писатели, которые понимаютъ жизнь нашего брата, по человѣчески жалѣютъ, пишутъ, что намъ нужно образованіе, нужно работать не сверхъ силъ, не умирать медленно надъ работой. Вы на меня не смотрите. Мнѣ выдалось счастье, отъ природы способности. Посмотрите на другихъ. Поразспросите, сколько мретъ молодежи, дѣтей; сколько въ тридцать лѣтъ калѣкъ, никуда негодныхъ...

Шуманъ замолчалъ съ тяжелымъ вздохомъ и черезъ минуту, возвращаясь къ писателямъ, продолжалъ:

-- Есть и другіе работники пера, которые говорятъ, что намъ незачѣмъ жить лучше, чѣмъ вьючной скотинѣ, что намъ образованіе не нужно, ни обезпеченія подъ старость; не бѣда, если работникъ умретъ подъ заборомъ съ сумой. Тѣ на насъ смотрятъ, какъ на скотовъ...

-- Если бы я думала, какъ эти другіе, я не была бы здѣсь,-- вспыхнувъ и выпрямившись, отвѣчала Анна Михайловна.

Въ голосѣ ея дрожала обида.

-- Простите, простите, я не хотѣлъ оскорбить васъ! Вышло невольно, когда человѣкъ говоритъ о томъ, что наболѣло на душѣ,-- густо покраснѣвъ, просилъ Шуманъ, протягивая ей руку.-- Не вините меня за недовѣріе. Наша сторона глухая, заводъ малоизвѣстный. Для наблюденій и справокъ, вообще, посѣщаютъ извѣстные заводы. Я былъ еще подросткомъ, когда пріѣзжалъ одинъ писатель изъ Пруссіи. Ласковъ былъ, ребятишекъ дарилъ, молодежь угощалъ, со стариками и бабами бесѣды велъ,-- а потомъ и написалъ романъ, въ которомъ насъ просмѣялъ. И суевѣрны-то мы, и грубы, и нравы ужасные... Правда, есть у насъ, какъ и у всѣхъ людей, свое дурное. Но, вѣдь, не одно это есть. Зачѣмъ онъ только это видѣлъ; а не видѣлъ нашихъ трудовъ, нашего горя? Я какъ прочелъ его писательство, такъ меня всего повернуло. Съ тѣхъ поръ никто изъ вашей братіи не заглядывалъ въ нашу сторону.

-- Повѣрьте, я...-- возразила Анна Михайловна.

-- Ну, вотъ я опять, нехотя, обидѣлъ васъ,-- искренно огорченнымъ тономъ вскричалъ Шуманъ.-- Я вѣрю, вы пришли съ добрымъ чувствамъ. Но есть писатели добрые люди, слыхалъ я о нихъ, которые вполнѣ убѣждены, что намъ же будетъ хуже, если сбавятъ часы работы и повысятъ плату. Фабрики и заводы тогда закроются и работы не будетъ.

-- Я не занимаюсь рѣшеніемъ такихъ вопросовъ,-- отвѣчала Анна Михайловна:-- но я убѣждена, что чѣмъ лучше народу живется, тѣмъ и всѣмъ лучше. Чѣмъ рабочій зажиточнѣе, тѣмъ онъ больше покупаетъ, тѣмъ болѣе надо изготовлять разныхъ товаровъ, тѣмъ болѣе надо и рабочихъ рукъ.

-- Вотъ, вотъ, именно, что и я говорю,-- вскричалъ съ удовольствіемъ Шуманъ.

-- И въ своихъ повѣстяхъ я учу тому же, чему учила и дѣтей, когда была гувернанткой -- понимать жизнь рабочаго люда, жалѣть его, а по русски, на народномъ языкѣ: жалѣть значитъ любить,-- заключила съ побѣдоносной убѣдительностью Анна Михайловна.

-- Вы ужъ не обижайтесь на меня; мнѣ такъ странно показалось -- вы изъ чужой страны.

-- Такъ что жъ? Всѣ люди -- братья,-- въ голосъ сказали мы съ Аней.

-- И фрейлейнъ Анна написала такую прекрасную -- прекрасную повѣсть,-- заговорила Адель, давно порывавшаяся вставить свое слово.-- И добрая старая фрау прочитала мнѣ по нѣмецки съ русской книги. И тамъ какъ хорошо написано про крестянъ и деревню. И я вамъ разскажу все, Шуманъ, и вы увидите, какая писательница фрейлейнъ Анна.

-- Хорошо, хорошо, воструха,-- усмѣхнулся Шуманъ.-- Вы поставили меня въ затруднительное положеніе,-- обратился онъ къ Аннѣ Михайловнѣ.-- Это въ первый разъ въ моей жизни, да и въ жизни всѣхъ фёрстерцевъ. До сихъ поръ рабочіе нашего округа помогали другъ другу въ бѣдѣ, а никто со стороны помощи не предлагалъ. Рабочіе -- свой братъ. Я беру твою помощь сегодня, потому что завтра самъ тебѣ помогу. А вы совсѣмъ изъ другого міра...

-- Надѣюсь, я тоже изъ человѣческаго міра,-- шутливо разсмѣялась Анна Михайловна и потомъ прибавила прочувствованнымъ тономъ:-- Всѣ люди братья и, знаете, и вы мнѣ помогли, и Адель также помогла.

-- Я? Чѣмъ?-- съ удивленіемъ спросилъ Шуманъ.

-- А я-то?-- въ то же время вскричала Адель, широко раскрывъ глаза.

-- Тѣмъ хорошимъ воспоминаніемъ, какое я унесу отсюда, тѣмъ хорошимъ дружескимъ чувствомъ, какое радуетъ меня въ эту минуту. А какъ все это дорого въ жизни!

-- Ну, быть по вашему, переговорили вы меня,-- улыбаясь, сдался Шуманъ.-- Рискну за васъ выслушать отъ товарищей, что я поступилъ не по правиламъ.

-- И никто слова не скажетъ, и всѣ поймутъ,-- защебетала Адель.-- Если взяли деньги за мою косу, такъ должны брать деньги и отъ русской писательницы. Мои вѣдь не трудовыя.

-- Но дороже тебѣ трудовыхъ, Адельхенъ. Проплакала, вѣрно, всѣ глаза надъ своей косой,-- пошутилъ Шуманъ.

-- И совсѣмъ не проплакала, и волосы скоро отростутъ,-- и Адель тряхнула курчавой головой.

Шуманъ принесъ книгу, въ которую Адель и Анна Михайловна своей рукой вписали взносы. Съ полчаса мы еще бесѣдовали съ Шуманомъ о житьѣ фёрстерцевъ.

Шуманъ подъ конецъ нашей бесѣды видимо бодрился; мы догадались, что отнимаемъ время его привычнаго отдыха, который въ эту субботу былъ короткимъ, потому что ему надо было еще готовить отчеты къ завтрашнему собранію рабочихъ. Мы разстались, дружески пожавъ другъ другу руки, желая всего хорошаго и обѣщаясь видѣться, пока я и Аня останемся въ Линденбургѣ.

М. К. Николаева.

"Міръ Божій", No 4, 1896

Оставить комментарий Цебрикова Мария Константиновна (bmn@lib.ru) Год: 1896 Обновлено: 11/03/2025. 67k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Из путевых воспоминаний.

Цебрикова Мария Константиновна Встреча

ВСТРѢЧА

Цебрикова Мария Константиновна
Встреча