Цензор Дмитрий Михайлович
Самоубийство

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Дмитрий Цензор

Самоубийство

   Мы, не зажигая электричества, присели к окну, выходящему на Фонтанку. Хотелось посмотреть в глубину августовской ночи, когда таинственно и бездонно темно-синее небо и четки крупные звезды. По небу передвигались лохматые груды. Недавно шел дождь, холодный и упорный, а теперь чистые звезды проглядывали через просветы растерзанных туч. И длинная набережная Фонтанки с редкими фонарями блестела, тусклая и мокрая. Река -- темная и невидимая, с неожиданными отражениями огней -- катилась где-то внизу. Изредка в темноте мелькал красный огонек, и шипя пробегал по реке пароход. И снова было внизу, где вода, -- черно, тихо и пустынно.
   Мы молча смотрели в призрачную тьму ночного города. Казалось -- Судьба при тусклых точных огнях пишет страницы человеческих трагедий -- незаметных и грозных, смешных и брызжущих кровью.
   -- Как тихо и жутко, -- сказал мой приятель Вася, прерывая долгое молчание. -- Я уверен, что теперь не один человек в Петербурге думает о смерти...
   Мы вспоминали о случаях самоубийств, известных нам, всегда наполнявших нас тоской и тревогой, своей безысходностью и поэтическим ужасом. Я рассказал Васе то, что мне пришлось видеть недавно.
   ... Были грустные сумерки, прозрачно-синие, обрызганные золотисто-красными бликами ушедшего солнца. Это уже кончились белые ночи, и тьма обещала скуку и пустоту улиц, напоенных желтыми огнями и одиночеством.
   На изгибах Екатерининского канала запирались лавки, лабазы, постепенно увядало движение. У одного поворота, у решетки канала, стояли двое: высокий мужчина, с красным, бритым лицом, одетый в серый костюм и черный котелок, а возле него девушка в черном. Из-под английской шляпы смотрели большие, просящие глаза, а губы на бледном лице складывались в страдальческую гримасу. Мужчина хмурился, глядел в сторону, облокотясь на решетку. Девушка о чем-то просила его тихими и тоскливыми движениями рук. Потом мужчина сказал что-то резкое и решительное, отчего она вся поникла и беспомощно опустила руки. А он, твердо повернувшись, не оглядываясь, пошел по каналу, играя на ходу тростью. Девушка страдальчески сжала руки и смотрела ему во след, пока он завернул за изгиб канала. И вдруг, пробежав несколько шагов, перегнулась к воде. Она была уже почти на той стороне решетки. Какой-то прохожий схватил ее и удержал. Собралась небольшая толпа.
   Я подошел тоже. "Пустите! -- крикнула девушка, вырываясь. -- Не мешайте мне умереть! Мне не зачем жить!.."
   Она быстро пошла из толпы по каналу. Несколько человек с любопытством следовало за ней. Я хотел подойти к ней, потрясенный. Она посмотрела на меня широко открытыми серыми глазами. О, этот бесконечный, бессознательный взгляд, в котором застыли страшная тоска и безнадежность, -- я никогда его не забуду! Не успел я опомниться от этого жуткого взгляда, как она опять побежала. И, добежав до спуска, бросилась в воду. Сразу, без борьбы пошла ко дну, и только на мгновение вздулась на поверхности ее белая нижняя юбка. Откуда-то выросла, сбежалась громадная толпа, жадно-любопытная и шумная. Все кричали о помощи и никто ничего не предпринимал. Стоял и я, как парализованный, сознающий свое бессилие. Бросали ненужные спасательные круги, шарили баграми; какой-то оборванный человек полез в мутную воду и, ныряя искал. Через полчаса раздались крики: "Есть, есть"! Вытащили. Она была мертва. Пальцы ее скрючились, царапая грязное дно в последних судорогах, и все лицо было в черной грязи, похожее на страшную маску с открытыми, большими, стеклянными глазами. Это было ужасно. Когда ее тут же пробовали откачивать, -- взметнулось ее мокрое платье и блеснули красивые белые-белые ноги в наивных чулочках и подвязках. Эти ноги, трогательно-чистые, почему-то тоскливо и упорно запомнились.
   Через громадную толпу, окружившую утопленницу, протискался человек в сером костюме и котелке. Я его узнал. Он пробрался к девушке и сказал: "Я ее, кажется, знаю"... Лицо его оставалось хмурым и каменным. Потом ее увезли. Человек в сером костюме поехал тоже за нею. Толпа медленно расходилась.
   Я был потрясен виденным. Я шел в этот вечер к любимой женщине, и ненужной и далекой показалась мне наша любовь, наши живые ласки. Город казался мне большим склепом без выхода и света. И некуда было спрятаться от наступившей ночи. Я пошел в трактир и там одиноко пил, чтобы умертвить мучительную тоску и тревогу, наполнившие мое сердце...

* * *

   Вася хмуро задумался.
   -- Да, ужасны эти незаметные драмы, каждую минуту разыгрывающиеся под беспечно сверкающим покровом петербургской жизни... Никто ничего не видит, не слышит, не замечает. Все это -- ужасное в своей стыдливости -- прячется в омуте огромной жизни. И только изредка на поверхность омута всплывает искаженное безумием и отчаянием лицо, и протягиваются судорожно беспомощные руки с мольбой о спасении. Жутко!
   И вдруг как бы в ответ на эти мысли (ах, многое в жизни похоже на чудесную случайность!) возле моста через Фонтанку, сейчас же против нашего окна, из черной пропасти молчащей реки раздался резкий, пронзительный крик, в котором были отчаянье, ужас и мольба о помощи. Кто-то хрипло, захлебываясь кричал:
   -- Помогите!.. Тону!..
   Мы, пораженные, вздрогнули и быстро побежали вниз к Фонтанке. Там уже собиралась и суетилась толпа.
   -- Человек бросился с моста, -- сообщал кто-то, задыхаясь. -- Вон под мостом барахтается...
   Мы смотрели напряженно в воду. Там было только черно. Изредка оттуда долетал хриплый крик о помощи.
   -- Вон, вон! Видите, вон голова... -- кричали в толпе и показывали на воду.
   -- Пароход, остановись! -- махали издали идущему пароходу.
   В темноте ночи нарастало томительно-жуткое ожидание.
   -- Бросайте круг! В эту сторону! -- кричали с баржи, стоящей у берега. -- Хватай, хватай! Круг брошен! Эй, подай лодку!..
   -- Схватил... -- раздался из воды глухой, обессиленный голос.
   -- Ну, теперь держись! Тащи, ребята! -- кричали на барже.
   Веревку, прикрепленную к кругу, зацепили за выступ руля и стали тянуть. Вскоре недалеко от берега у баржи, скорчившийся, судорожно схватившийся за веревку и круг, показался человек. Толпа бросилась с моста к берегу и стала всматриваться. При слабом свете панельных фонарей виден был повисший за веревку худой, мокрый человек со слипшимися волосами, в грязной, рваной рубахе. В толпе, ждавшей эффектного, драматического зрелища, пронесся ропот разочарования. Человек висел у борта баржи и громко дрожал.
   -- Э-ва, какой!.. -- сказал кто-то.
   -- Что, братец, холодно? Неприятно теперь купаться? -- острили с берега.
   На барже почему-то возились и не вытаскивали человека.
   -- Верно, пьян был. Вот и свалился... -- сказала вдруг злобно какая-то поддевка, уходя от толпы.
   -- Да, пьян!.. Скажи-ты на милость!.. -- раздался из воды обиженный, дрожащий голос. -- Посидел бы тутотка сам!..
   В толпе засмеялись.
   -- Ишь, какой! В воде, а рассуждает. Чудно!
   -- Ну, что же, робя, -- тащи. Эй, ты! Держись там! -- крикнули с баржи.
   Веревку передали на берег и стали тащить. Человек держался за веревку и круг и медленно поднимался по высокой, шершавой стене каменной набережной.
   -- Ой, братцы, всю спину ободрали, -- стонал он. -- Ой, ой!.. Та-та-та... Вот, наконец... Ух, слава тебе Господи!
   Он стоял на набережной в толпе и крестился. Вид у него был чрезвычайно жалкий и смешной. С мокрой рубахи и худых ног, одетых в рваные брюки, сочилась вода. Оказалось, что в одной руке у него шапка, с которой он почему-то не расстался, когда тонул. В толпе смеялись.
   -- Шапку-то ты зачем с собой взял?
   Человек посмотрел на шапку и удивился: в самом деле, -- зачем ему была нужна шапка?
   -- Ты зачем бросался? -- строго спрашивал городовой.
   -- Жизнь, братцы, надоела... невмоготу, тошно... Опять же, -- работы нет...
   -- Эх, ты! -- сказал кто-то укоризненно. -- Пошел на самоубийство, -- а сам кричит: "Помогите!.." Голова!
   -- Страшно, братцы, стало... Сперва этта вода, -- холодом, значит, обожгло... Опять же -- чернота...
   Человек разводил руками и с виноватым равнодушием смотрел на толпу.
   -- Ну, нечего тут распространяться, -- сказал внушительно городовой. -- Садись и поезжай! Там-те покажут, как жизни себя решать... Петр! -- крикнул он дворнику. -- Вези его. Ну, не дрожи -- садись! Там разберут.
   Мокрый и жалкий человек послушно сел в пролетку и, аккуратно нахлобучив шапку -- даже поправил ее спереди, -- поехал с дворником в темноту улицы, усеянную тусклыми огнями фонарей.
   Мы с Васей пошли домой. Было и тоскливо и смешно.
   -- Все в жизни смешно и грустно, -- сказал Вася. -- Водевиль превращается в трагедию, трагедия кончается водевилем. Ну, разве не смешно: человек, только что собравшийся умереть, заботится о том, чтоб аккуратнее одеть шапку. А эта спокойная безучастность к тому, что он остался жить!..
   Мы уже вошли в комнату, где было тепло и уютно и ярко горело электричество. На столе шипел самовар и пахло свежими булками.
   
   1909 г.

----------------------------------------------------

   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru