Чехов Антон Павлович
Тоска

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.93*61  Ваша оценка:

  

Чехов А. П.

  

Тоска

  
   Рассказы и юморески 1885 - 1886 гг.
   Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах.
   Сочинения том четвертый. 1885-1886
   М., "Наука", 1984
   Scan: Ershov V. G., 28.03.2006
   Read&Check: sad369 (10.04.2006)

Кому повем печаль мою?..

   Вечерние сумерки. Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение. Он согнулся, насколько только возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег... Его лошаденка тоже бела и неподвижна. Своею неподвижностью, угловатостью форм и палкообразной прямизною ног она даже вблизи похожа на копеечную пряничную лошадку. Она, по всей вероятности, погружена в мысль. Кого оторвали от плуга, от привычных серых картин и бросили сюда в этот омут, полный чудовищных огней, неугомонного треска и бегущих людей, тому нельзя не думать...
   Иона и его лошаденка не двигаются с места уже давно. Выехали они со двора еще до обеда, а почина всё нет и нет. Но вот на город спускается вечерняя мгла. Бледность фонарных огней уступает свое место живой краске, и уличная суматоха становится шумнее.
   -- Извозчик, на Выборгскую! -- слышит Иона. -- Извозчик!
   Иона вздрагивает и сквозь ресницы, облепленные снегом, видит военного в шинели с капюшоном.
   -- На Выборгскую! -- повторяет военный. -- Да ты спишь, что ли? На Выборгскую!
   В знак согласия Иона дергает вожжи, отчего со спины лошади и с его плеч сыплются пласты снега... Военный садится в сани. Извозчик чмокает губами, вытягивает по-лебединому шею, приподнимается и больше по привычке, чем по нужде, машет кнутом. Лошаденка тоже вытягивает шею, кривит свои палкообразные ноги и нерешительно двигается с места...
   -- Куда прешь, леший! -- на первых же порах слышит Иона возгласы из темной, движущейся взад и вперед массы. -- Куда черти несут? Пррава держи!
   -- Ты ездить не умеешь! Права держи! -- сердится военный.
   Бранится кучер с кареты, злобно глядит и стряхивает с рукава снег прохожий, перебегавший дорогу и налетевший плечом на морду лошаденки. Иона ерзает на козлах, как на иголках, тыкает в стороны локтями и водит глазами, как угорелый, словно не понимает, где он и зачем он здесь.
   -- Какие все подлецы! -- острит военный. -- Так и норовят столкнуться с тобой или под лошадь попасть. Это они сговорились.
   Иона оглядывается на седока и шевелит губами... Хочет он, по-видимому, что-то сказать, но из горла не выходит ничего, кроме сипенья.
   -- Что? -- спрашивает военный.
   Иона кривит улыбкой рот, напрягает свое горло и сипит:
   -- А у меня, барин, тово... сын на этой неделе помер.
   -- Гм!.. Отчего же он умер?
   Иона оборачивается всем туловищем к седоку и говорит:
   -- А кто ж его знает! Должно, от горячки... Три дня полежал в больнице и помер... Божья воля.
   -- Сворачивай, дьявол! -- раздается в потемках. -- Повылазило, что ли, старый пес? Гляди глазами!
   -- Поезжай, поезжай... -- говорит седок. -- Этак мы и до завтра не доедем. Подгони-ка!
   Извозчик опять вытягивает шею, приподнимается и с тяжелой грацией взмахивает кнутом. Несколько раз потом оглядывается он на седока, но тот закрыл глаза и, по-видимому, не расположен слушать. Высадив его на Выборгской, он останавливается у трактира, сгибается на козлах и опять не шевельнется... Мокрый снег опять красит набело его и лошаденку. Проходит час, другой...
   По тротуару, громко стуча калошами и перебраниваясь, проходят трое молодых людей: двое из них высоки и тонки, третий мал и горбат.
   -- Извозчик, к Полицейскому мосту! -- кричит дребезжащим голосом горбач. -- Троих... двугривенный!
   Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены... Что рубль, что пятак -- для него теперь всё равно, были бы только седоки... Молодые люди, толкаясь и сквернословя, подходят к саням и все трое сразу лезут на сиденье. Начинается решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему стоять? После долгой перебранки, капризничапья и попреков приходят к решению, что стоять должен горбач, как самый маленький.
   -- Ну, погоняй! -- дребезжит горбач, устанавливаясь и дыша в затылок Ионы. -- Лупи! Да и шапка же у тебя, братец! Хуже во всем Петербурге не найти...
   -- Гы-ы... гы-ы... -- хохочет Иона. -- Какая есть...
   -- Ну ты, какая есть, погоняй! Этак ты всю дорогу будешь ехать? Да? А по шее?..
   -- Голова трещит... -- говорит один из длинных. -- Вчера у Дукмасовых мы вдвоем с Васькой четыре бутылки коньяку выпили.
   -- Не понимаю, зачем врать! -- сердится другой длинный. -- Врет, как скотина.
   -- Накажи меня бог, правда...
   -- Это такая же правда, как то, что вошь кашляет.
   -- Гы-ы! -- ухмыляется Иона. -- Ве-еселые господа!
   -- Тьфу, чтоб тебя черти!.. -- возмущается горбач. -- Поедешь ты, старая холера, или нет? Разве так ездят? Хлобысни-ка ее кнутом! Но, чёрт! Но! Хорошенько ее!
   Иона чувствует за своей спиной вертящееся тело и голосовую дрожь горбача. Он слышит обращенную к нему ругань, видит людей, и чувство одиночества начинает мало-помалу отлегать от груди. Горбач бранится до тех пор, пока не давится вычурным, шестиэтажным ругательством и не разражается кашлем. Длинные начинают говорить о какой-то Надежде Петровне. Иона оглядывается на них. Дождавшись короткой паузы, он оглядывается еще раз и бормочет:
   -- А у меня на этой неделе... тово... сын помер!
   -- Все помрем... -- вздыхает горбач, вытирая после кашля губы. -- Ну, погоняй, погоняй! Господа, я решительно не могу дальше так ехать! Когда он нас довезет?
   -- А ты его легонечко подбодри... в шею!
   -- Старая холера, слышишь? Ведь шею накостыляю!.. С вашим братом церемониться, так пешком ходить!.. Ты слышишь, Змей Горыныч? Или тебе плевать на наши слова?
   И Иона больше слышит, чем чувствует, звуки подзатыльника.
   -- Гы-ы... -- смеется он. -- Веселые господа... дай бог здоровья!
   -- Извозчик, ты женат? -- спрашивает длинный.
   -- Я-то? Гы-ы... ве-еселые господа! Таперя у меня одна жена -- сырая земля... Хи-хо-хо... Могила, то есть!.. Сын-то вот помер, а я жив... Чудное дело, смерть дверью обозналась... Заместо того, чтоб ко мне идтить, она к сыну...
   И Иона оборачивается, чтобы рассказать, как умер его сын, но тут горбач легко вздыхает и заявляет, что, слава богу, они, наконец, приехали. Получив двугривенный, Иона долго глядит вслед гулякам, исчезающим в темном подъезде. Опять он одинок, и опять наступает для него тишина... Утихшая ненадолго тоска появляется вновь и распирает грудь еще с большей силой. Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдется ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски... Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из нее тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но, тем не менее, ее не видно. Она сумела поместиться в такую ничтожную скорлупу, что ее не увидишь днем с огнем...
   Иона видит дворника с кульком и решает заговорить с ним.
   -- Милый, который теперь час будет? -- спрашивает он.
   -- Десятый... Чего же стал здесь? Проезжай!
   Иона отъезжает на несколько шагов, изгибается и отдается тоске... Обращаться к людям он считает уже бесполезным. Но не проходит и пяти минут, как он выпрямляется, встряхивает головой, словно почувствовал острую боль, и дергает вожжи... Ему невмоготу.
   "Ко двору, -- думает он. -- Ко двору!"
   И лошаденка, точно поняв его мысль, начинает бежать рысцой. Спустя часа полтора, Иона сидит уже около большой грязной печи. На печи, на полу, на скамьях храпит народ. В воздухе "спираль" и духота... Иона глядит на спящих, почесывается и жалеет, что так рано вернулся домой...
   "И на овес не выездил, -- думает он. -- Оттого-то вот и тоска. Человек, который знающий свое дело... который и сам сыт, и лошадь сыта, завсегда покоен..."
   В одном из углов поднимается молодой извозчик, сонно крякает и тянется к ведру с водой.
   -- Пить захотел? -- спрашивает Иона.
   -- Стало быть, пить!
   -- Так... На здоровье... А у меня, брат, сын помер... Слыхал? На этой неделе в больнице... История!
   Иона смотрит, какой эффект произвели его слова, но не видит ничего. Молодой укрылся с головой и уже спит. Старик вздыхает и чешется... Как молодому хотелось пить, так ему хочется говорить. Скоро будет неделя, как умер сын, а он еще путем не говорил ни с кем... Нужно поговорить с толком, с расстановкой... Надо рассказать, как заболел сын, как он мучился, что говорил перед смертью, как умер... Нужно описать похороны и поездку в больницу за одеждой покойника. В деревне осталась дочка Анисья... И про нее нужно поговорить... Да мало ли о чем он может теперь поговорить? Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать... А с бабами говорить еще лучше. Те хоть и дуры, но ревут от двух слов.
   "Пойти лошадь поглядеть, -- думает Иона. -- Спать всегда успеешь... Небось, выспишься..."
   Он одевается и идет в конюшню, где стоит его лошадь. Думает он об овсе, сене, о погоде... Про сына, когда один, думать он не может... Поговорить с кем-нибудь о нем можно, но самому думать и рисовать себе его образ невыносимо жутко...
   -- Жуешь? -- спрашивает Иона свою лошадь, видя ее блестящие глаза. -- Ну, жуй, жуй... Коли на овес не выездили, сено есть будем... Да... Стар уж стал я ездить... Сыну бы ездить, а не мне... То настоящий извозчик был... Жить бы только...
   Иона молчит некоторое время и продолжает:
   -- Так-то, брат кобылочка... Нету Кузьмы Ионыча... Приказал долго жить... Взял и помер зря... Таперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать... И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить... Ведь жалко?
   Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина...
   Иона увлекается и рассказывает ей всё...
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Впервые -- "Петербургская газета", 1886, N 26, 27 января, стр. 3, отдел "Летучие заметки". Подпись: А. Чехонте.
   Включено в сборник "Пестрые рассказы", СПб., 1886; печаталось во всех последующих изданиях сборника.
   Перепечатано в кн.: Проблески. Сборник произведений русских авторов. М., "Посредник", 1895.
   Вошло в издание А. Ф. Маркса.
   Печатается по тексту: Чехов, т. III, стр. 201-207, с исправлением по "Петербургской газете" и сборнику "Пестрые рассказы": сипенья (стр. 327, строка 16) -- вместо сопенья.
   При переизданиях правка рассказа была небольшой. Для второго издания сборника "Пестрые рассказы" Чехов изменил иноязычное слово "традиция" на "привычку", заменил "необходимость" -- "нуждой" и опустил авторские обращения к читателю: "Одна боль всегда уменьшает другую. Наступите вы на хвост кошке, у которой болят зубы, и ей станет легче"; "Ничего ведь нет лучше, как выслушать человека".
   В тексте собрания сочинений сделана единственная поправка. Фраза "гул уличной суматохи достигает своего forte" изменена: "уличная суматоха становится шумнее".
   Пересказывая содержание "Тоски", Н. Ладожский в статье "Обещающее дарование" отметил: "Любимейшею темою г. Чехова служит развязка какой-нибудь большой закулисной драмы, о которой во всех ее деталях предоставляется судить самому читателю. Рассказ Чехова оставляет нас на последней сцене такой драмы или подчеркивает силу ее заключительного аккорда" ("С.-Петербургские ведомости", 1886, N 167).
   Л. Е. Оболенский в своем "критическом обозрении" подробно разбирал рассказ "Тоска" и в заключение писал о таланте Чехова: "Куда он ни посмотрит, везде для него является источник творчества: где мы с вами ничего не увидим, не поймем, не почувствуем, где для нас всё просто, обыденно, -- там для него целое открытие <...> Что такое, что извозчик задумался и натыкается на экипажи и прохожих? Пьян, верно, или глуп непроходимо, подумаем мы с вамп. Но едва на всё это взглянет Чехов, перед пим раскрываются тайны, его любящее сердце видит за всем этим целую жизнь, которую умеет так понять, так полю бить, что и мы начинаем ее любить и понимать!" ("Русское богатство", 1886, N 12, стр. 178).
   К. Арсеньев отнес "Тоску" к числу рассказов, свободных от "анекдотического элемента" и поэтому значительных ("Беллетристы последнего времени". -- "Вестник Европы", 1887, N 12, стр. 770).
   Ал. П. Чехов вспоминал этот рассказ в 1892 г., когда у него тяжело болел маленький сын (Михаил Александрович, впоследствии знаменитый драматический артист). 4 апреля 1892 г. он писал: "Невольно вспоминаются слова твоего рассказа, где Иона говорит кобыле: "Был у тебя, скажем, жеребеночек и помер, и ты ему, скажем, -- мать... Ведь жалко?" Я, конечно, перевираю, но в этом месте твоего рассказа ты -- бессмертен" (Письма Ал. Чехова, стр. 258).
   Л. Н. Толстой относил "Тоску" к числу лучших рассказов Чехова (письмо И. Л. Толстого к Чехову от 25 мая 1903 г. -- т. III этого изд., стр. 537).
   При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, венгерский, немецкий, сербскохорватский, словацкий, финский, французский и чешский языки.
  
   Стр. 326. Кому повем печаль мою?.. -- Начало духовного стиха "Плач Иосифа и быль":
   Кому повем печаль мою,
   Кого призову к рыданию?
   Токмо тебе, владыко мой,
   Известна печаль моя.
   (П. Бессонов. Калеки перехожие, ч. I, M., 1861, стр. 187).
  
Оценка: 5.93*61  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru