Чосер Джефри
Из поэмы "Кентерберийские рассказы"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ

Составилъ Ник. Вас. Гербель

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875

  

ДЖЕФФРИ ЧОСЕРЪ,

   Джеффри Чосеръ, отецъ англійской поэзіи, какъ его справедливо называютъ въ Англіи, родился въ 1328 году въ Лондонѣ. Этотъ почетный и вполнѣ заслуженный имъ титулъ присвоенъ ему, какъ знаменитѣйшему писателю предшествовавшаго Шекспиру періода -- писателю, который впервые далъ опредѣленный характеръ англійскому языку и тѣмъ помогъ ему сдѣлаться языкомъ высшаго общества, вмѣсто французскаго.
   Хотя значеніе англійскаго языка стало усиливаться, вмѣстѣ съ возвышеніемъ общинъ, ещё при Эдуардѣ I, тѣмъ не менѣе французскій языкъ всё-таки продолжалъ господствовать при дворѣ и въ высшемъ обществѣ -- и нуженъ былъ геній, подобный Чосеру, чтобы дать литературное первенство и самостоятельность англійской рѣчи и національной поэзіи. Продолжительная и дѣятельная жизнь его занимаетъ почти всё XIV столѣтіе и обнимаетъ два продолжительныхъ царствованья мудраго Эдуарда III и его злополучнаго преемника, Ричарда II. Одинъ взглядъ на хронологическую таблицу европейской исторіи ясно показываетъ, что упомянутый періодъ былъ полонъ весьма важныхъ событій и имѣлъ рѣшительное вліяніе не только на политическій и общественный ходъ жизни въ Англіи, но и въ цѣлой Европѣ; наконецъ, періодъ этотъ былъ зарёй богатой англійской литературы -- самой блистательной и самой прочной славы Англіи.
   Чосеръ, какъ это видно изъ самого его имени (очевидно французскаго), принадлежалъ къ норманскому -- то-есть аристократическому -- классу англійскаго общества, что и было, вмѣстѣ съ свойствомъ по женѣ съ Джономъ Гонтомъ, главной причиной того, что первыя его произведенія хранятъ явные слѣды подражанія бывшей тогда въ модѣ нормандской поэзіи. Вообще, талантъ его достигъ полнаго своего развитія только въ послѣдніе годы его жизни -- и ему уже было шестьдесятъ лѣтъ, когда онъ написалъ лучшее свое произведеніе: "Кентерберійскіе Разсказы". Образованіе своё Чосеръ получилъ въ Кембриджѣ и Оксфордѣ и дополнилъ его во время своихъ поѣздокъ во Францію и Нидерланды.
   Изъ краткихъ біографическихъ данныхъ о жизни Чосера, дошедшихъ до насъ, извѣстно положительно только то, что онъ участвовалъ въ нѣсколькихъ походахъ do Франціи), видѣлъ сраженіе при Пуатье и, затѣмъ, былъ взятъ въ плѣнъ при осадѣ Ретье. Но самымъ замѣчательнымъ въ жизни Чосера, съ литературной точки зрѣнія, событіемъ было путешествіе его въ Геную, въ свитѣ герцога Кларенскаго, для присутствовала при бракосочетаніи этого принца съ Віолантою, дочерью Галеаццо Висконти, герцога Миланскаго. На этомъ торжествѣ, ознаменованномъ великолѣпнѣйшими церемоніями этого великолѣпнаго времени, присутствовали многіе знаменитые сановники, поэты, учоные и воины Франціи и Италіи, между которыми, подобно алмазамъ, блистали: Петрарка, во всей славѣ перваго поэта, глубокомысленнаго филолога и самаго изящнаго учонаго своего времени, и Боккачіо, совершеннѣйшій типъ итальянскаго ума, соединявшій въ себѣ глубокое знаніе съ граціозною безнравственностью, полное и вѣрное пониманіе практической жизни съ самымъ необузданнымъ проявленіемъ юмора, глубокую сатиру Маккіавеля съ оригинальною болтовнёю полишинеля.
   Первыми произведеніями Чосера были переводы; но въ этихъ вѣрныхъ переложеніяхъ народныхъ сочиненій, съ которыми онъ знакомилъ своихъ соотечественниковъ, неудержимо просвѣчивалъ талантъ великаго оригинальнаго поэта. Лучшими изъ небольшихъ произведеній Чосера считается его аллегорическая поэма "Цвѣтокъ и листъ" и "Троилъ и Крессида", поэма "основанная на одной изъ самыхъ любимыхъ легендъ среднихъ вѣковъ, изъ которой самъ Шекспиръ сдѣлалъ драму подъ тѣмъ же названьемъ. Вся поэма написана риѳмованными десятисложными стансами, которые Чосеръ употреблялъ въ большой части своихъ сочиненій. Не смотря на тысячи анахронизмовъ и другихъ нелѣпостей, эта поэма пропитана глубокимъ чувствомъ, которое неизмѣнно было присуще всему тому, что писалъ Чосеръ и которое показываетъ, что природа всегда находила отголосокъ въ его сердцѣ. Изъ послѣдовавшихъ затѣмъ произведеній Чосера можно указать на поэму "Храмъ Славы", великолѣпную аллегорію, блиставшую, по словамъ критика, всѣмъ "жемчугомъ и златомъ" готическаго воображенія. Но лучшею изъ поэмъ Чосера считается, по справедливости, его нравоописательная поэма "Кентерберійскіе Разсказы", самый лучшій и долговѣчный памятникъ генія "отца англійской поэзіи". Это -- оконченная картина, изображающая человѣческій характеръ во всёмъ его разнообразіи, картина, наполненная фигурами, очертанія которыхъ не потускнѣютъ ни отъ теченія времени, ни отъ измѣненія нравовъ, и въ которыхъ каждая черта облика, малѣйшій оттѣнокъ красокъ сохранятъ свою вѣрность и свѣжесть до позднѣйшихъ времёнъ.
   Планъ сочиненія слѣдующій: Чосеръ разсказываетъ, что онъ собрался на богомолье въ Кентерберійскій соборъ, въ которомъ покоятся мощи св. мученика Ѳомы Бекета, архіепископа Кентерберійскаго, память котораго чтилась больше другихъ въ англійскомъ народѣ, такъ-какъ онъ былъ первымъ духовнымъ лицомъ чисто англійскаго происхожденія, сдѣлавшимся страшнымъ для норманскихъ притѣснителей. Когда вся компанія богомольцевъ собралась къ ужину, въ большой залѣ гостиниицы въ Соутваркѣ, хозяинъ заведенія предлагаетъ гостямъ идти всѣмъ вмѣстѣ въ Кентербёри, причемъ, ради оживленія скуки путешествія туда и обратно, приглашаетъ каждаго изъ присутствующихъ, поочередно, разсказать что-нибудь, и чей разсказъ будетъ лучшій, тотъ поужинаетъ на счётъ другихъ. Поэтъ начинаетъ съ того, что подробно описываетъ каждаго изъ разсказчиковъ и объясняетъ причины ихъ встрѣчи. Описанія эти полны жизни и юмора; неисчерпаемость его наблюденій надъ человѣческой природой и искуство, съ какимъ онъ описываетъ мельчайшіе оттѣнки характеровъ, нравовъ и наружности -- поистинѣ неподражаемы. Послѣ описаній слѣдуютъ разсказы, но, къ сожалѣнію, смерть постигла поэта прежде, чѣмъ онъ успѣлъ выполнить и половину своей программы. Онъ даже не довёлъ своихъ пиллигримовъ въ Кентербери и изъ тридцати двухъ богомольцевъ, такъ прекрасно описанныхъ имъ, не болѣе половины успѣли разсказать свою повѣсть.
   Чосеръ умеръ 25-го октября 1400 года въ своёмъ помѣстьи Вудстокѣ и похороненъ въ Вестминстерскомъ аббатствѣ -- первымъ изъ знаменитаго ряда поэтовъ, чьи останки покоятся въ этомъ священномъ зданіи.
  

ИЗЪ ПОЭМЫ:
"КЕНТЕРБЕРІЙСКІЕ РАЗСКАЗЫ".

  
                                           1.
  
             Когда засуху марта апрѣль смочилъ дождями,
             Вспоивши ими землю съ засохшими корнями,
             И каждый стебель травки той влагою обмывъ,
             Которая рождаетъ цвѣты душистыхъ нивъ;
             Когда поля и рощи дыханіе живое
             Зефира ощутили и солнце золотое
             Прошло до половины пути чрезъ знакъ Окна
             И вновь запѣли птички, что въ обаяньи сна
             Дремать привыкли ночью съ открытыми глазами,
             (Такъ властвуетъ природа надъ птичьими сердцами),
             Тогда на богомолье паломники спѣшатъ
             Къ чужимъ, заморскимъ странамъ, гдѣ набожно хотятъ
             Святынямъ, имъ извѣстнымъ, съ молитвой поклониться;
             Изъ каждаго мѣстечка Британіи стремится
             Народъ благочестивый въ Кентербери къ мощамъ,
             Чтобъ въ храмѣ передъ гробомъ свободу дать мольбамъ,
             Благодаря святого, который охраняетъ
             Людей отъ всѣхъ болѣзней и мощь имъ досылаетъ.
  
  
                                           2.
  
             Въ такое время года пришлось однажды мнѣ
             Заѣхать въ дальній Сотваркъ.быть въ "Табардѣ" *). Вполнѣ
             Я былъ тогда настроенъ желаніемъ молиться,
             Въ Кентербери поѣхать, къ святынѣ приложиться.
             Въ гостинницѣ подъ вёчеръ случайно собрался
             Кругъ добрыхъ богомольцевъ и каждый задался
             (Ихъ было двадцать девять) сходить на богомолье,
             Какъ я, въ Кентерббри же... Въ гостинницѣ приволье
             Нашлось для насъ, а также и стойла для коней --
             И мы съ большимъ удобствомъ расположились въ ней.
             Когда на отдыхъ солнце въ туманѣ закатилось,
             Всё общество со мною сошлось, разговорилось,
             А я знакомцамъ новымъ совѣтъ далъ отдохнуть,
             Чтобъ, вставши рано утромъ, пуститься снова въ путь.
  
   *) Табардскаи гостинница существуетъ до-сихъ-поръ и съ давняго времени украшается надписью, гласящей, что почтенное это зданіе имѣло честь быть сборнымъ мѣстомъ богомольцевъ Чосера.
  
                                           3.
  
             Пока у насъ, однако, есть часъ досуга, съ розу
             Не стану приступать я къ дальнѣйшему разсказу,
             А вкратцѣ попытаюсь, раскинувши умомъ,
             Покуда есть охота, поразсказать о томъ,
             Какими люди эти тогда мнѣ показались,
             Какого званья были, чѣмъ въ жизни занимались
             И даже что за платье носили на плечахъ...
             Мы рыцаремъ займёмся на первыхъ же порахъ.
  
                                           4.
  
             Въ числѣ другихъ былъ рыцарь, цвѣтъ рыцарскаго сана.
             Съ дней первыхъ посвященья любить онъ началъ рано
             Воинскія потѣхи, свободу, правду, честь,
             Великодушье храбрыхъ, чужда которымъ месть.
             За доблести цѣнимъ былъ онъ въ войскѣ сюзерена;
             Никто, какъ онъ, безъ страха и безъ боязни плѣна,
             Не странствовалъ такъ много; такъ зналъ людей и свѣтъ,
             Что каждому полезный всегда могъ дать совѣтъ.
             Съ успѣхомъ бился рыцарь у стѣнъ Александріи,
             Дрался въ Литвѣ далёкой, среди снѣговъ Россіи;
             Онъ на почётномъ мѣстѣ банкетовъ засѣдалъ
             Среди тевтонцевъ гордыхъ; въ Гренадѣ побывалъ,
             Гдѣ съ маврами рубился; сражался въ Бельмаринѣ
             И имя крестоносца гремѣло на чужбинѣ.
             Онъ видѣлъ много чуждыхъ и отдалённыхъ странъ,
             Въ Великомъ морѣ *) плавалъ грозой магометанъ;
             Онъ за святую вѣру дрался близь Трамедина
             На поединкѣ трижды, сразивши сарацина;
             Въ пятидесяти битвахъ мечъ кровью обагрялъ
             И на пути не мало опасностей встрѣчалъ;
             Съ врагами не страшился въ бою кровавыхъ встрѣчъ онъ
             И шлемъ его, какъ панцырь желѣзный, былъ изсѣчемъ.
             Достойный этотъ рыцарь ходилъ ещё при томъ
             И въ Турцію походомъ съ владѣльцемъ и вождёмъ
             Полатіи, съ нимъ вмѣстѣ за крестъ святой сражался,
             И гдѣ бы ни являлся, тамъ первымъ онъ считался.
             Но, храбрый въ битвахъ, былъ онъ благоразумно-строгъ
             И въ скромности поспорить съ дѣвицей красной могъ,
             И, хоть ключомъ кипѣла кровь пламенная въ жилахъ,
             Обидѣть грубой рѣчью людей онъ былъ не въ силахъ.
             Ну, словомъ, то былъ рыцарь безъ всякаго пятна;
             А что до обстановки -- вотъ какова она:
             Конь рыцаря былъ добрый, но вовсе не нарядный;
             Джипонъ изъ фустіана, далёко не парадный,
             На всадника надѣтый, былъ латами истёртъ:
             Онъ сдѣлалъ, вѣроятно, въ нёмъ не одинъ походъ.
  
   *) Атлантическомъ океанѣ.
  
                                           5.
  
             Сынъ рыцаря былъ съ нимъ же, оруженосецъ статный,
             Влюблённый и весёлый, съ улыбкою пріятной
             И съ локонами, словно завитыми сейчасъ.
             Ему лѣтъ двадцать было, я думаю. Межь насъ
             Высокимъ, стройнымъ станомъ пажъ юный отличался,
             Въ движеніяхъ быть ловокъ и сильнымъ намъ казался.
             Онъ, будущій воитель и смѣлый паладинъ,
             Выигрывалъ турниры уже по разъ одинъ,
             Въ одномъ изъ нихъ сразивши однажды иновѣрца,
             Чтобъ вызвать благосклонность прекрасной дамы сердца.
             Его костюмъ былъ вышитъ, какъ разноцвѣтный лугъ,
             Цвѣтами всѣхъ оттѣнковъ украшенный вокругъ;
             Одъ пѣлъ, игралъ на флейтѣ безъ умолку день Божій,
             Безпечный, словно птичка, какъ мѣсяцъ май пригожій.
             На нёмъ камзолъ короткій, ко модѣ, но ея на
             Не до земли хватали концами рукава,
             Волнисто драпируясь отъ каждаго движенья.
             На лошадь онъ садится -- такъ просто заглядѣнье:
             Красивая посадка, въ глазахъ его огонь --
             И всадникомъ гордится какъ будто бы самъ конь.
             Затянетъ-ли онъ пѣсню -- полна та пѣсня ласки,
             А сказку поразскажетъ -- заслушаешься сказки.
             Сражаясь на турнирахъ, умѣлъ онъ танцовать,
             Умѣлъ писать искусно и бойко рисовать,
             Любить же могъ такъ сильно, что спалъ во мракѣ ночи
             Не больше чѣмъ безсонный соловушка. Короче --
             Услужливъ былъ и вѣжливъ, ѣздокъ, танцоръ, пѣвецъ...
             Своимъ оруженосцемъ гордиться могъ отецъ.
  
                                           6.
  
             Былъ съ рыцаремъ и Йоменъ, прислугу замѣнявшій.
             (Такъ пожелалъ самъ рыцарь, слуги съ собой не взявшій).
             На Йоменѣ кафтанъ былъ зелёный, капюшонъ;
             За поясомъ запряталъ пукъ стрѣлъ блестящихъ онъ
             И перьями павлина украшенныхъ. Кичился
             Оружьемъ онъ и ловко съ симъ въ дѣлѣ обходился;
             Лукъ былъ всегда надеженъ и каждая стрѣла
             Вѣрнѣе самой смерти въ рукахъ его была.
             Въ любой лѣсной охотѣ наѣздникъ самый смѣлый,
             Имѣлъ квадратный лобъ онъ, цвѣтъ кожи за горѣлый,
             Мечь при бедрѣ, на локтѣ раскрашенный щитокъ.
             Съ другого боку острый, отточенный клинокъ
             Въ ножнахъ и подъ рѣзьбою красиваго узора,
             А на груди блистала Святого Христофора
             Серебрянная бляха; на перевязи рогъ...
             Охотникомъ смотрѣлъ онъ отъ головы до ногъ.
  
                                           7.
  
             Въ числѣ тѣхъ богомольцевъ игуменью я встрѣтилъ.
             Робка ея улыбка, взглядъ прямодушно-свѣтелъ.
             "Клянусь святымъ Элоа!" божба ея одна,
             А имя... Эглантиной звала себя она.
             Священные каноны, пѣть начиная съ чувствомъ,
             Ихъ въ носъ произносила съ особеннымъ искуствомъ:
             Умѣла по французски рѣчь правильно слагать,
             Какъ въ Стратфордѣ при Лукѣ учили ихъ болтать;
             Парижскій же языкъ ей извѣстенъ былъ едва-ли...
             Когда мы за обѣдомъ съ ней вмѣстѣ засѣдали,
             Хорошимъ воспитаньемъ она плѣнила насъ:
             Жаркого не роняла, къ тарелкѣ наклонясь,
             Съ любымъ столовымъ блюдомъ умѣла обращаться
             И если приводилось ей соусомъ заняться,
             Она остерегалась случайно какъ-нибудь
             Сронить, спаси Богъ, каплю на дѣвственную грудь.
             Она манеръ хорошихъ ни въ чёмъ не нарушала:
             Такъ аккуратно губы салфеткой вытирала,
             Что никогда на чашѣ столоваго вина
             Слѣдовъ не оставляла отъ жирнаго пятна;
             До кушанья касалась особенно прилично
             И вообще держалась съ достоинствомъ публично.
             Пріятнымъ обращеньемъ умѣя поражать,
             Она старалась дамамъ придворнымъ подражать,
             Въ разсчитанныхъ движеньяхъ ихъ важность сохраняя
             И общее вниманье невольно возбуждая
             За тѣмъ -- ея характеръ. Всегда была она
             Такъ сердобольна въ жизни и жалости полна,
             Что громко, безъ сомнѣнья, и долго прорыдала,
             Когда бы въ мышеловкѣ мышонка увидала,
             Она собакъ держала безъ счёту полонъ домъ,
             Кормила ихъ то мясомъ, то кислымъ молокомъ:
             По добротѣ сердечной невольно содрогалась '
             Отъ визга толстыхъ мосекъ и кровно обижалась,
             Когда ихъ били пилкой. Всѣмъ сострадать спѣша,
             Такъ сказывалась всюду въ ней добрая душа
             На ней изящной плойки лежало покрывало;
             Носъ былъ прямой. красивый, ротъ маленькій и алый:
             Зрачки глазъ тёмно-сѣрыхъ сверкали, какъ стекло;
             Высоко поднималось игуменьи чело
             И, наконецъ, я смѣло могъ сдѣлать заключенье,
             Что инокиня эта прекраснаго сложенья.
             На ней былъ плащь красивый и лёгкій, какъ вуаль,
             А чётки, гдѣ сверкала зелёная эмаль.
             Съ руки спадали нитью изъ мелкаго коралла
             Съ богатымъ фермуаромъ изъ золота. Стояло
             Вверху "А" подъ короной; внизу три слова въ рядъ:
             "Amor vincit omniu" *'). Но бросимъ дальше взглядъ.
             Была ещё черница съ ней въ званьи капеллана
             И три почтенныхъ мужа духовнаго же сана.
  
   *) То-есть -- любовь все покоряетъ.
  
                                           8.
  
             Ещё монахъ былъ съ нами, завзятый молодецъ,
             Ѣздокъ, охотникъ бравый, кутила и стрѣлецъ.
             Откормленный на столько, что могъ бы быть аббатомъ.
             Гордился онъ конями въ конюшняхъ, на богатомъ
             Дворѣ своёмъ; когда же на нихъ ему случалось
             Кататься, то бренчанье узды его казалось
             Такъ звонко и такъ громко, какъ колокола звонъ
             Часовни монастырской, гдѣ въ мирной кельѣ онъ
             Спасаться долженъ. Такъ-какъ давно ужь устарѣли
             Уставы Бенедикта и Мавра, и на дѣлѣ
             Имъ трудно подчиняться, то бравый тотъ монахъ
             На нихъ махнулъ рукою на собственный свой страхъ.
             Тотъ текстъ священной книги въ копѣйку онъ не ставилъ,
             Гласящій, что охотникъ чуждъ святости и правилъ
             И что монахъ внѣ кельи, какъ рыба внѣ воды.
             При этомъ, не скрывая злорадства и вражды,
             "Текстъ этотъ -- порѣшилъ онъ -- и устрицы не стоилъ",
             А потому вниманьемъ его не удостоить.
             По моему, и правъ онъ: къ чему бы сталъ ломать
             Онъ голову надъ книгой? Ему ли коротать
             Вѣкъ въ кельѣ, Августину снятому повинуясь?
             Какъ въ мірѣ жить, дѣлами мірскими не волнуясь?
             Такъ пусть же изнуряетъ плоть Августинъ святой,
             А онъ пойдётъ, какъ грѣшникъ, дорогою не той.
             Его собаки быстры, какъ птицы на полётѣ
             И, преданный душою веселью и охотѣ,
             На нихъ не мало денегъ потратилъ въ жизни онъ.
             Монахъ веселый этотъ былъ въ рясу облечёнъ
             Съ пушистой оторочкой, изъ бѣлки очень цѣнной;
             Для капюшона рясы застежкой неизмѣнной
             Булавку золотую носилъ онъ, балагуръ,
             Имѣя на булавкѣ эмблему: "lacs d'amour"
             Онъ голову брилъ гладко: она всегда блестѣла,
             Какъ зеркало; видъ тотъ же лицо его имѣло
             И лоснилось отъ жиру; сквозь жиръ не безъ труда
             Глаза его смотрѣли и бѣгали всегда.
             А съ черепа струился ручьями нотъ обильный,
             Какъ будто раскалёнъ былъ онъ печкою плавильной.
             По истинѣ, прелата не видѣлъ краше свѣтъ!
             Онъ не казался тощимъ, какъ тѣнь или скелетъ,
             Любилъ со вкусомъ выпить, любилъ покушатьсладко
             И тёмно-карей масти была его лошадка.
  
                                           9.
  
             Ещё былъ съ нами вмѣстѣ другой монахъ, острякъ,
             Хотя степенный съ виду, но добрый весельчакъ;
             Межь братьи монастырской никто съ нимъ не ровнялся,
             Когда болтать забавно онъ въ обществѣ пускался.
             Не мало юныхъ женщинъ, исполненный заботъ,
             Онъ выдалъ даже за мужъ на собственный свой счётъ,
             И въ орденѣ считался поддержкою большою.
             Вездѣ бесѣдъ застольныхъ привыкнувъ быть душою,
             Онъ всюду принимаемъ былъ, словно у родныхъ,
             У мѣстныхъ феодаловъ и женщинъ городскихъ.
             По той причинѣ -- такъ онъ высказывался здраво --
             Что больше всѣхъ приходскихъ поповъ имѣлъ онъ право
             На исповѣдь мірскую: онъ былъ лицентіатъ.
             Привѣтливо прослушать онъ исповѣдь былъ радъ,
             Грѣхи всѣмъ разрѣшая, исполненъ снисхожденья,
             При этомъ постоянно придерживаясь мнѣнья.
             Что тѣхъ эпитимьёю нельзя отягощать,
             Которые не скупы монахамъ подавать.
             Когда міряне щедры ни лепту подаянья,
             То это лучшій признакъ людского покаянья:
             Кто подаётъ, тотъ, значить, раскаялся вполнѣ.
             Объ этомъ заявляютъ не слёзы же однѣ!
             А кто не можетъ плакать, въ молитву погружаться,
             Тотъ деньгами обязанъ за грѣхъ спой расквитаться.
             Носилъ онъ въ капюшонѣ, какъ-бы въ ходячей лавкѣ,
             Для женщинъ миловидныхъ серёжки и булавки --
             И ихъ дарилъ любезно. Искуствомъ обладалъ
             Пѣвца и самъ на ротѣ *) отчётливо игралъ;
             Никто въ высокихъ нотахъ съ нимъ въ пѣснѣ не тягался,
             А бѣлизною шеи онъ съ лиліей ровнялся;
             При этомъ очень ловкій боксёръ былъ и боецъ.
             И изучилъ гораздо подробнѣе чернецъ
             Трактиры и таверны, буфетчиковъ весёлыхъ,
             Чѣмъ нищихъ безпріютныхъ, скитальцевъ полуголыхъ.
             Достойному монаху прилично-ли водить
             Знакомство съ бѣдняками, которыхъ полюбить
             Ему одно приличье уже не позволяло?
             Вѣдь было бы не честно и даже выгодъ мало
             Сближаться съ подлой чернью -- и онъ, въ концѣ концовъ,
             Вёлъ дружбу съ богачами, съ семействами купцовъ.
             Гдѣ только предстояла хоть маленькая прибыль,
             Готовый на услуги, сгибался онъ въ погибель;
             Какъ сборщикъ подаянья въ своёмъ монастырѣ,
             Онъ лучшимъ слылъ монахомъ въ заботахъ о добрѣ,
             И обладай вдовица хоть башмакомъ единымъ,
             Всежь отъ вдовицы этой онъ уходилъ съ алтыномъ:
             Бралъ большее чѣмъ могъ бы купить, иль просто взять.
             Игривою бесѣдой умѣлъ людей плѣнять
             И внѣ служенья церкви онъ такъ перерождался,
             Что не простымъ монахомъ предъ ближними являлся.
             Смотрѣлъ не такъ, какъ смотритъ бѣднякъ-семинаристъ,
             Подѣйствовалъ, какъ папа, иль орденскій магистръ.
             Онъ облечёнъ былъ въ рясу изъ гаруса двойного;
             Какъ колоколъ та ряса лежала вкругъ, и слова
             Не могъ проговорить онъ, чтобы не шепелявить,
             Чтобъ нѣжностью притворной всей рѣчи не приправить;
             Когда жь игралъ на арфѣ, съ улыбкой на устахъ,
             Глаза его сверкали, какъ звѣзды въ небесахъ
             Среди морозной ночи: онъ весь перерождался.
             И Губертомъ -- замѣчу я кстати -- назывался.
  
   *) Рота -- инструментъ провансальскихъ трубадуровъ, получившій свое названіе отъ колеса (rota), вращаемаго посредствомъ маленькой рукоятки и приводящаго въ сотрясеніе струны.
  
                                           10.
  
             Затѣмъ свести знакомство съ купцомъ случилось мнѣ.
             Съ раздвоенной бородкой и на гнѣдомъ конѣ
             Подъ шляпою фламандской съ опушкою бобровой
             И въ сапогахъ съ двойными застёжками. Суровый,
             Преважно очень мнѣнья свои онъ излагалъ,
             Въ виду имѣя только удвоить капиталъ
             И то, чтобъ охраняли -- рѣшалъ такъ въ разговорѣ --
             Между Ореуеллемъ и Мидделбургомъ море *).
             Курсъ денежный отлично онъ изучилъ въ свой вѣкъ.
             Вотъ чѣмъ былъ занятъ этотъ почтенный человѣкъ.
             Долги имѣлъ, онъ, нѣтъ-ли -- никто не зналъ объ этомъ:
             Такъ вёлъ дѣла онъ скрытно передъ торговымъ свѣтомъ,
             Платя то векселями, то деньгами. Вполнѣ
             Достойнымъ гражданиномъ онъ показался мнѣ.
  
   *) То-есть -- море, омывающее берега Англіи. Послѣдній изъ названныхъ городовъ во времена Чосера былъ значительнымъ портомъ.
  
                                           11.
  
             Съ студентомъ изъ Оксфорда я также повстрѣчался,
             Который въ санъ духовный вступать приготовлялся.
             Студента конь поджарый былъ непомѣрно хилъ,
             Да и его хозяинъ и тощъ и блѣденъ былъ.
             Ещё не получилъ онъ особаго прихода
             И въ жизни пробивался безъ всякаго дохода.
             Единое богатство пока онъ чтить привыкъ:
             Подъ краснымъ переплётомъ десятка два-три книгъ
             Мыслителей любимыхъ и, съ ними неразлучный,
             Ни скрипки не имѣлъ онъ, ни лютни сладкозвучной,
             Ни свѣжаго наряда, ни денегъ въ сундукѣ;
             А всё, что заведётся въ убогомъ кошелькѣ,
             Куда не попадали гроши въ большомъ излишкѣ,
             Онъ тратилъ на покупку давно желанной книжки.
             И ревностно молился за всѣхъ, кто помогалъ
             Ему своею лептой. Онъ болѣе молчалъ
             И суетной бесѣды смиренно сторонился;
             Когда же говорилъ онъ, то слушатель дивился
             Его сужденьямъ мудрымъ и сдержаннымъ словамъ.
             Онъ, ближнихъ поучая, всю жизнь учился самъ.
  
                                           12.
  
             Тамъ адвокатъ былъ также, и знаніемъ богатый
             И опытомъ житейскимъ, дѣлецъ большой, завзятый.
             Присутствовавшій часто въ сѣдалищѣ суда,
             Всегда благоразумный, находчивый всегда.
             Вездѣ съ почтеньемъ принятъ и ласково встрѣчаемъ,
             Былъ часто при объѣздахъ судьёй онъ назначаемъ
             Особеннымъ указомъ и грамотой. Къ тому жь,
             Прославившись какъ ловкій и даровитый мужъ,
             Сбиралъ съ своихъ кліентовъ наградъ онъ очень много.
             Покупщика такого, какъ не слѣдили строго,
             Ещё никто не думалъ ни въ чёмъ подозрѣвать:
             Открыто, что угодно, онъ могъ пріобрѣтать.
             Онъ дѣломъ постоянно и много занимался
             И дѣльнымъ даже больше, чѣмъ въ жизни былъ, казался.
             Дѣла и всѣ рѣшенья онъ зналъ на перечётъ
             Ещё, съ времёнъ Вильгельма, умѣя въ свой чередъ
             Вести бумаги, акты такъ ловко, что, признаться,
             И невозможно было къ нему ни въ чёмъ придраться.
             На намять зналъ любой онъ законъ или указъ.
             Въ кафтанѣ тёмно-сѣромъ безъ вычуръ и прикрасъ
             Онъ кушакомъ былъ пёстрымъ, широкимъ подпоясанъ.
             О нёмъ ни слова больше: довольно занялъ насъ онъ.
  
                                           13.
  
             Былъ и помѣщикъ съ нами. Онъ весело смѣялся,
             Сѣдою бородою отъ -прочихъ отличался,
             Сангвиникомъ по нраву назваться могъ вполнѣ,
             Любилъ по утру кушать сухарики въ винѣ,
             Любилъ повеселиться, на жизнь смотрѣлъ не хмуро,
             Какъ истинный питомецъ счастливца Эпикура,
             Считавшаго, что созданъ для наслажденья міръ,
             Что жизнь должна тянуться, какъ безконечный пиръ.
             Всеобщимъ хлѣбосольствомъ помѣщикъ отличался
             И даже Юліаномъ святымъ *) почти считался
             На родинѣ, готовя для всѣхъ и хлѣбъ, и аль,
             Вино, пирогъ и рыбу, и мягкую постель.
             Весь домъ его открытъ былъ и званымъ и незванымъ,
             Весь домъ съ утра до ночи былъ моремъ разливаннымъ;
             Обѣдъ свой, или ужинъ, чтобъ вкусъ побаловать,
             Съ календарёмъ согласно любилъ онъ измѣнять:
             Въ его хозяйствѣ всякихъ мы жирныхъ птицъ нашли бы,
             Его садки ломились отъ всевозможной рыбы
             И горе ожидало несчастныхъ поваровъ,
             Испортившихъ жаркое для праздничныхъ пировъ.
             Огромный столъ въ столовой открытъ былъ постоянно,
             Гдѣ цѣлый день сходились и ѣли безпрестанно.
             Господствуя въ собраньяхъ, гдѣ много говорилъ,
             Отъ графства выбираемъ онъ депутатомъ былъ,
             Чтобъ въ Нижнюю палату въ урочный часъ являться.
             Затѣмъ онъ, какъ охотникъ, привыкъ такъ одѣваться:
             Кинжалъ широкій съ боку, охотничій рожокъ
             И патронташъ, въ которомъ дичину прятать могъ.
             Шерифомъ онъ не разъ былъ, а также -- казначеемъ
             И въ цѣломъ графствѣ были довольны очень всѣ имъ.
  
   *) Св. Юліанъ почитается у католиковъ патрономъ гостепріимства и покровителемъ путешественниковъ.
  
                                           14.
  
             За тѣмъ позабывать я не долженъ пятерыхъ
             Гражданъ въ красивыхъ, новыхъ одеждахъ меховыхъ.
             То были: ткачъ и плотникъ, красильщикъ и обойщикъ
             И габердашеръ или ремесленникъ-суконщикъ.
             Ихъ пояса и сумки, кинжалы у бедра
             Блистали самой чистой отдѣлкой серебра
             И каждый представлялся почтеннымъ гражданиномъ,
             Достойнымъ, чтобы въ Думѣ сидѣть подъ балдахиномъ,
             Иль, за свои заслуги, хоть альдерманомъ быть.
             Подобный взглядъ навѣрно могли бы подтвердить
             Ихъ жоны, для которыхъ пріятно называться
             Большими госпожами и въ церкви появляться
             Предметомъ разговоровъ смущонныхъ жонъ и дѣвъ
             Всѣхъ впереди, со шлейфомъ, достойнымъ королевъ.
  
                                           15.
  
             Ещё былъ съ нами поваръ, достойный удивленья
             Въ искуствѣ кулинарномъ -- печенья и соленья;
             Никто въ стряпнѣ британской поспорить съ нимъ
             не могъ
             А лондонскаго пива онъ лучшій былъ знатокъ;
             Умѣлъ варить и жарить на вертелѣ, рѣшоткѣ
             И постигалъ всѣ тайны кострюль и сковородки;
             Пёкъ пироги отлично и дѣлалъ фрикасе:
             Таились дарованья въ нёмъ кухонныя всѣ.
  
                                           16.
  
             Въ кружкѣ моихъ знакомцевъ ещё былъ шкиперъ, жившій
             На западѣ (какъ видно, изъ Дартнута прибывшій)
             И ѣхавшій на клячѣ -- совсѣмъ не джентлеменъ --
             Въ одеждѣ, упадавшей небрежно до колѣнъ.
             Кинжалъ, къ шнурку привязанъ, черезъ плечо мотался
             И шкиперъ отъ загара коричневымъ казался.
             Конечно, онъ былъ истымъ, весёлымъ добрякомъ
             И упивался часто на кораблѣ виномъ,
             Пока его владѣлецъ въ каютѣ спалъ не мало:
             Разборчивая совѣсть его не затрудняла.
             Лишь мотъ бы онъ сражаться, брать верхъ и побѣждать,
             А послѣ отчего же людей не надувать?
             Что жь до его искуства разсчитывать приливы,
             Соображать, гдѣ токи, гдѣ отмели есть, живо,
             Знать положенье солнца, погоды перемѣны,
             Отъ Гулля и до самой, пожалуй, Картагены --
             Никто съ нимъ не ровнялся. Увѣрить васъ могу,
             Онъ былъ благоразуменъ и не съ руки врагу.
             Не мало бурь жестокихъ въ моряхъ его трепало:
             Всѣхъ гаваней устройство ему извѣстно стало
             Повсюду, отъ Готланда до мыса Финистера,
             (И въ морякахъ таилась въ него большая вѣра)
             Въ Испаніи, въ Бретани всѣ бухты также зналъ
             И "Магдалиной" судно своё онъ называлъ.
  
                                           17.
  
             Еще былъ съ нами докторъ. Едва-ли въ свѣтѣ нынѣ,
             Когда *бъ и гдѣ бы рѣчи не шли о медицинѣ,
             Ему нашелся равный. Одъ быль и астрономъ,
             И паціентовъ многихъ лечилъ съ большимъ умомъ,
             Какъ магикъ, ту науку глубоко изучая,
             Исходъ болѣзни всякой успѣшно предрекая,
             Посредствомъ гороскоповъ, страдающихъ больныхъ.
             Угадывалъ причину онъ всѣхъ недуговъ ихъ,
             Хотя бы темпераментъ холодный былъ, горячій,
             Сухой, иль сыроватый. Такъ съ полною удачей
             Онъ практикомъ считался въ средѣ больныхъ людей.
             Узнавъ недуга корень при зоркости своей,
             Давалъ больнымъ лекарство и славенъ былъ, какъ лекарь.
             Къ тому жь, всегда исправно снабжалъ его аптекарь
             Лекарствами сбоями: они другъ друга знали
             И оба наживаться другъ другу помогали:
             По этому ихъ дружба давно была крѣпка.
             Зналъ докторъ Эскулапа и Руфа старика,
             Зналъ Галли, Авицену, Разиса, Галліена,
             Зналъ Иппократа также, Бернарда, Гатиздена;
             Серапіонъ извѣстенъ ему былъ, Константинъ,
             Аверозсъ учоный и мудрый Гильбертовъ.
             Умѣренно онъ кушалъ, излишествъ избѣгая,
             Питательную пищу лишь только выбирая;
             Не рѣдко углублялся и въ Ветхій онъ Завѣтъ;
             Въ малиновое платье всегда бывалъ одѣтъ,
             Подбитое тафтою и тонкою сендалью *),
             Но тратился на это съ замѣтною печалью,
             И что во дни повальной чумы пріобрѣталъ,
             На чорный день охотно всегда приберегалъ.
             А такъ-какъ въ медицинѣ крѣпительное средство
             Есть золото, то крѣпко его побилъ онъ съ дѣтства.
  
   *) Шолковая матерія.
  
                                           18.
  
             Изъ Бата горожанка въ томъ обществѣ была,
             Немного глуховата, но доброю слыла
             И фабрикой суконной при этомъ обладала,
             Которая въ то время прославилась не мало.
             Во всемъ ея приходѣ изъ женщинъ ни одна
             Не смѣла приложиться къ мощамъ, пока она
             Того не совершила; но если бъ то случилось,
             Она бы, безъ сомнѣнья, такъ сильно разсердилась,
             Что вовсе позабыла смиренье христіанъ.
             Платки она носила достойные, чтобъ станъ
             Подобный былъ украшенъ -- и я готовъ поклясться,
             Что въ праздникъ та особа привыкла облекаться
             Въ платки по фунту вѣсомъ. За тѣмъ ея чулки --
             Пунцовые, и свѣжи казались башмаки.
             Лицо же горожанки здоровье выражало.
             Всю жизнь свою почтенье вездѣ она встрѣчала
             И ровно пять разъ въ жизни въ законный бракъ вступала,
             А о другихъ поступкахъ намъ лучше умолчать:
             О нихъ не ловко даже теперь упоминать.
             Къ святому гробу трижды она ходить рѣшалась,
             Чрезъ много рѣкъ заморскихъ въ пути переправлялась,
             Была въ Болоньѣ, въ Римѣ, у Якова святого
             И въ Кёльнѣ побывала, о чёмъ могла толково
             Поразсказать, но только бѣда у ней одна:
             Передними зубами была она бѣдна.
             Она на иноходцѣ спокойно помѣщалась.
             Лицо ея подъ шляпой соломенной скрывалось
             Съ широкими нолями, громадными, какъ щитъ.
             Дорожный плащъ искусно вкругъ ногъ ея обвитъ,
             А на ногахъ -- днѣ шпоры. Жива и беззаботна,
             Она съ людьми любила болтать весьма охотно
             И отъ любви навѣрно лекарство дать могла,
             Устраивать умѣя любовныя дѣла.
  
                                           19.
  
             Ещё тамъ былъ священникъ, другъ нравственности строгой.
             Въ селѣ имѣлъ приходъ онъ хоть бѣдный и убогій,
             Но самъ за-то дѣлами былъ добрыми богатъ.
             Къ тому жь учоный пастырь служить былъ ближнимъ радъ
             И ихъ училъ усердно священному писанью,
             И самъ служилъ ступенью для сельской паствы къ знанью.
             Живымъ примѣромъ ставши для добрыхъ прихожанъ,
             Въ работѣ терпѣливый, защитникъ поселянъ,
             Онъ не являлся карой для бѣдняковъ унылыхъ,
             За-то, что десятины платить они не въ силахъ,
             Готовый самъ скорѣе дѣлиться съ бѣднякомъ
             Изъ скромныхъ приношеній, къ нему идущихъ въ домъ.
             Довольствоваться малымъ умѣлъ онъ даже въ пищѣ.
             Его приходъ великъ былъ и сельскія жилища
             Разбросанно стояли далеко другъ отъ друга;
             Но онъ ни въ дождь, ни въ бурю, хотя бъ шумѣла вьюга,
             Къ больнымъ и всѣмъ скорбящимъ ходить не за бывалъ
             И въ самыхъ отдалённыхъ мѣстахъ ихъ навѣщалъ
             Пѣшкомъ, лишь опираясь на пастырскій свой посохъ;
             Отличнымъ былъ примѣромъ въ житейскихъ всѣхъ вопросахъ
             Для христіанъ, сначала свершая самъ, что имъ
             Хотѣлъ внушить въ бесѣдахъ ученіемъ своимъ.
             Изъ словъ евангелистовъ заимствуя мысль эту.
             Самъ дѣлалъ объясненье онъ Новому Завѣту:
             "Ужъ если злато даже отъ ржавчины страдаетъ,
             Чего же отъ желѣза міръ цѣлый ожидаетъ?
             Когда не чистъ тотъ пастырь, который учить насъ,
             То дивно-ли что паства грѣшила много разъ?
             И горе если скажутъ священнику: "стыдись ты:
             Какъ пастырь, самъ ш грязенъ, твои же овцы чисты".
             Отецъ духовный долженъ примѣромъ всѣмъ служить
             И собственною жизнью людей руководить..."
             Священникъ добрый этотъ не торговалъ приходомъ
             Былъ обожаемъ сельскимъ придавленнымъ народомъ,
             Въ соборъ святого Павла не бѣгалъ въ Лондонъ онъ
             Искать себѣ капеллы, чтобъ пышно подъ трезвонъ
             Служить въ ней панихиды, не прятался въ обитель,
             Но мирно жилъ въ деревнѣ, какъ паствы охранитель,
             Её оберегая отъ порчи и волковъ.
             Наёмщикомъ онъ не былъ и во вѣки вѣковъ;
             Но если былъ онъ честенъ, правдивъ и непороченъ,
             То грѣшниковъ не думалъ карать сурово очень:
             Не говорилъ имъ гнѣвныхъ, заносчивыхъ рѣчей,
             Но кротко поучалъ ихъ по благости своей.
             Указывать на небо достойный путь спасенья,
             Какъ словомъ, такъ и дѣломъ -- вотъ смыслъ его ученья.
             Когда жь ему встрѣчался упрямый гражданинъ --
             Будь баринъ онъ богатый, иль бѣдный селянинъ --
             Онъ былъ съ нимъ безпощаденъ въ суровомъ порицаньѣ.
             Ни почести людскія, ни пышность одѣянья
             Его не привлекали: *ь смиренной простотѣ
             Бесѣдовалъ онъ съ паствой о Господѣ-Христѣ,
             Апостоловъ читалъ имъ и самъ держался строго
             Всего, что человѣку завѣщано отъ Бога.
  
                                           20.
  
             Съ нимъ ѣхалъ земледѣлецъ и братъ его родной,
             Всѣ силы посвящавшій работѣ полевой.
             Хорошій хлѣбопашецъ и христіанинъ честный,
             Онъ мирно жилъ въ деревнѣ, какъ дѣятель безвѣстный.
             Душою преданъ Богу, ему не лицемѣря,
             Была ли въ жизни прибыль, иль тяжкая потеря,
             Молился онъ и ближнихъ, какъ самого себя,
             Любилъ; своихъ досуговъ напрасно не губя,
             Работалъ для сосѣда онъ бѣднаго безплатно
             И всякая работа была ему пріятна.
             Свою же десятину онъ честно отбывалъ,
             Чѣмъ только могъ, чѣмъ случай ему не помогалъ,
             И гдѣ онъ не являлся, тамъ всѣ его любили.
             Одъ былъ въ крестьянской блузѣ и ѣхалъ на кобылѣ.
  
                                           21.
  
             Ещё тамъ были: мельникъ, имѣній управитель,
             Обыватель индульгенцій и ихъ распространитель,
             Былъ экономъ почтенный, духовныхъ дѣлъ судья...
             Къ кружку тѣхъ богомольцевъ принадлежалъ и я.
             О мельникѣ скажу я, что былъ онъ парень дюжій,
             Съ широкими плечами дѣтина неуклюжій.
             Борцовъ извѣстныхъ самыхъ всегда онъ побѣждалъ:
             Ба каждый бой кулачный барана получалъ;
             Любыя ворота онъ сшибать могъ съ петлей прямо,
             Съ разбѣга головою ударясь въ нихъ упрямо.
             У мельника щетиной стояла борода,
             Не знавшая гребёнки навѣрно никогда;
             Пучкомъ такихъ же рыжихъ щетинистыхъ волосъ
             И толстой бородавкой его украшенъ носъ,
             А ноздри у красавца столь рѣдкаго при этомъ,
             Какъ уголь чорны были всегда, зимой и лѣтомъ.
             Носилъ съ собой онъ кортикъ при небольшомъ щитѣ;
             А ротъ его -- мы скажемъ два слова и о ртѣ --
             Собой напомнить могъ бы отверстіе печное.
             Слылъ мельникъ балагуромъ и, всѣмъ гримасы строя,
             До шутокъ слишкомъ сальныхъ большой охотникъ былъ,
             Рожь воровалъ отлично и часто брать любилъ
             Себѣ тройную долю, не разъ кривя душой,
             Но всё жь имѣлъ, ей-Богу, онъ палецъ золотой *).
             На нёмъ кафтанъ былъ бѣлый и шапка голубая.
             Игрою на волынкѣ въ пути насъ развлекая,
             Приплясывоя шолъ онъ и устали не зналъ.
  
   *) Намекъ на старинную англійскую пословицу, которая говоритъ, что "у честнаго мельника большой палецъ изъ золота", то-есть, что честнаго мельника не существуетъ на свѣтѣ. Что же касается самаго большого пальца мельника, то онъ есть самый характеристическій органъ у людей этого сословія, такъ-какъ, въ слѣдствіе постоянной, посредствомъ его, повѣрки качества размола муки, онъ бываетъ у нихъ, болѣе чѣмъ у другихъ, широкъ, плосокъ и гладокъ.
  
                                           22.
  
             Насъ экономъ церковный ещё сопровождалъ.
             Покупщикамъ отличнымъ онъ могъ служить примѣромъ,
             Какъ нужно ухитряться тѣмъ, ни другимъ манеромъ
             Устроивать покупку: бралъ въ долгъ онъ, или нѣтъ,
             Но совершалъ, однако, дѣла безъ всякихъ бѣдъ
             И въ барышахъ огромныхъ при этомъ оставался.
             Своимъ успѣхамъ самъ онъ невольно удивлялся:
             Не дивно-ль, въ самомъ дѣлѣ: могъ хитростью одной
             Одъ, грамотѣ не зная, осилить цѣлый строй
             Людей глубоко-мудрыхъ и истинно-учоныхъ!
             Какихъ на бѣломъ свѣтѣ не встрѣтишь дѣлъ мудрёныхъ!
  
                                           23.
  
             А вотъ и управитель. Онъ страшно вспыльчивъ, худъ;
             Брить часто подбородокъ себѣ не ставитъ въ трудъ,
             И даже аккуратно, какъ бы отецъ духовный,
             На лбу подрѣзалъ кудри онъ линіею ровной.
             Предлинными ногами природой награждёнъ
             И тонкими такими, какъ будто икръ лишонъ,
             Объ овсяныхъ амбарахъ онъ пёкся очень много,
             Преслѣдуя за плутни всѣхъ подчинённыхъ строго;
             Любой его помощникъ надуть его не смѣлъ.
             Угадывать посѣвы отлично онъ умѣлъ,
             Слѣдя за перемѣной погоды постоянно,
             И за хозяйствомъ барскимъ упорно, неустанно
             Присматривалъ; всѣ овцы, и птицы, и быки,
             И скотъ, и маслобойня, коровы, лошаки --
             Въ его распоряженьи полнѣйшемъ находились:
             (Подобные порядки давно установились)
             Въ нихъ долженъ по контракту онъ отдавать отчётъ,
             Съ-тѣхъ-поръ какъ новый баринъ вступилъ въ двадцатый годъ,
             Во всѣхъ своихъ продѣлкахъ онъ не былъ уличаемъ;
             Хоть толковали люди: "мы знаемъ то, что знаемъ",
             Но старшины деревни, крестьяне, пастухи
             Молчали почему-то про всѣ его грѣхи:
             Гораздо больше смерти они его боялись.
             Его жь хоромы въ полѣ красиво поднимались
             Въ тѣни большого сада. Онъ скрытно былъ богатъ,
             Въ чемъ съ нимъ не могъ равняться самъ баринъ, говорятъ.
             Онъ барину льстилъ ловко, лукаво угождая,
             И барскія же деньги въ займы ему давая,
             За это постоянно награды получалъ...
             На жеребцѣ отличномъ теперь онъ гарцовалъ:
             Конь въ яблокахъ былъ сѣрыхъ, Шотландцемъ назывался.
             Въ камзолѣ тёмно-синемъ самъ всадникъ рисовался
             Съ заржавленною шпагой, висѣвшей при бедрѣ.
             Онъ ѣхалъ изъ Норфолька, гдѣ въ барскомъ жилъ дворѣ
             И личныя дѣлишки обдѣлывалъ безъ страха.
             Въ широкій плащъ закутанъ, со скромностью монаха,
             Онъ сзади всѣхъ насъ ѣхалъ на статномъ скакунѣ.
  
                                           24.
  
             Затѣмъ судья духовный былъ съ нами. Какъ въ огнѣ,
             Лицо его пылало, по не было привѣтно,
             А пара глазъ заплывшихъ была едва замѣтна.
             Горячъ и сладострастенъ онъ былъ, какъ воробей,
             Съ бородкой очень жидкой, почти что безъ бровей.
             Его лица всѣ дѣти пугались выше мѣры;
             Посредствомъ ртути, спуска, и ляписа, и сѣры
             И всякой ѣдкой мази, и сильныхъ пластырей
             Не могъ онъ излечиться отъ страшныхъ волдырей
             И отъ нарывовъ красныхъ, которыми покрыты
             Довольно щедро были вокругъ его ланиты.
             Любилъ чеснокъ онъ съ лукомъ, порей ѣлъ и морковь
             И крѣпкія пилъ вина, багровыя, какъ кровь;
             Когда же слишкомъ сильно въ бесѣдѣ напивался,
             То начиналъ горланить и всюду бѣсновался,
             Желая но латыни со всѣми говорить,
             Хоть только два-три слова латинскихъ изучить
             Изъ дѣдовыхъ, судебныхъ рѣшеній ухитрился,
             Ихъ слыша ежедневно. Вѣдь каждый убѣдился,
             Что и сорока можетъ рядъ словъ пролепетать
             И ясно, какъ самъ папа, при насъ ихъ повторять.
             Когда же подвергался другимъ онъ испытаньямъ,
             То, ставъ въ тупикъ, терялся, произнося съ мычаньемъ
             Лишь "questio quit.juris". Онъ славный малый былъ
             По-крайней-мѣрѣ въ людяхъ такимъ давно прослылъ.
             Знакомымъ разрѣшалъ онъ за штофъ хорошей водки,
             Имѣть на содержаніи годъ круглый по красоткѣ
             И ихъ вполнѣ за это былъ оправдать готовъ;
             При этомъ бралъ и взятки; когда жь на пару словъ
             Сходился онъ съ друзьями, то -- долженъ въ томъ сознаться --
             Анаѳемы церковной училъ ихъ не бояться.
             Когда имѣлъ онъ душу, то, развѣ -- въ кошелькѣ,
             Хоть самъ и толковалъ всѣмъ, порою, въ уголкѣ:
             "Дно кошелька -- дно ада!" Но лгалъ онъ несомнѣнно:
             Проклятія бояться должны всѣ непремѣнно;
             Проклятье -- убиваетъ, прощенье же -- спасётъ...
             За этимъ, онъ не мало таилъ другихъ заботъ:
             Имѣя подъ своею отеческой охраной
             Въ анархіи всѣхъ женщинъ, онъ, ихъ защитникъ рьяный,
             Искуссно лицемѣря, избралъ благой удѣлъ:
             Всѣ женскія ихъ тайны выпытывать умѣлъ
             И зналъ, по нихъ довѣрьи, любовныхъ много шашенъ.
             Онъ ѣхалъ вмѣстѣ съ нами, гирляндою украшенъ,
             Причёмъ гирлянда эта была такъ велика,
             Какъ-будто бы висѣла надъ дверью кабака.
  
                                           25.
  
             Съ запасомъ индульгенцій съ нимъ рядомъ подвигался
             Другой монахъ, который ихъ сбытомъ занимался,
             Его большой пріятель и кумъ съ былыхъ времёнъ:
             Чернецъ изъ Ронсеваля. Недавно только онъ
             Изъ Рима воротился и ѣхалъ распѣвая:
             "Приди, приди ко мнѣ ты, подруга дорогая!"
             А кумъ грубѣйшимъ басомъ подтягивалъ ему.
             Трубы столь громкой въ мірѣ навѣрно никому
             Не удавалось слышать. Висѣли кудри плоско
             На черепѣ монаха и цвѣтъ имѣли воска,
             Вкругъ шеи разсыпаясь отдѣльными прядями;
             Но онъ гордился очень своими волосами,
             Пренебрегая токомъ -- и потому свой токъ
             Изъ щегольства запряталъ въ дорожный свой мѣшокъ
             И, сильно убѣждённый, что онъ одѣтъ по модѣ,
             Простоволосый ѣхалъ при всёмъ честномъ народѣ,
             Глаза, какъ заяцъ, пучилъ и на плащѣ носилъ
             Нерукотворный образъ, а при себѣ хранилъ --
             Мѣшокъ для индульгенцій, биткомъ набитый ими.
             Такимъ товаромъ славнымъ его снабдили въ Римѣ.
             Владѣлъ онъ дребезжащимъ, козлинымъ голоскомъ
             И съ бородой при этомъ былъ вовсе не знакомъ:
             На гладкомъ подбородкѣ пушинки не видали...
             Какого онъ былъ пола?-- мы порѣшимъ едвали.
             За-то гдѣ ни являлся, кого онъ ни встрѣчалъ,
             Всѣхъ ловкостью своею невольно поражалъ
             Въ продажѣ индульгенцій. Въ сумѣ своей не мало
             Чудесъ хранилъ онъ всякихъ: и часть отъ покрывала
             Святой Маріи-Дѣвы, и паруса кусокъ,
             Когда-то украшавшій священный тотъ челнокъ,
             Въ которомъ Пётръ апостолъ катался и потомъ
             Былъ на водѣ поддержанъ, спасёнъ самимъ Христомъ.
             Хранилъ и крестъ онъ мѣдный съ какими-то камнями,
             Святыя кости, стклянки -- и съ этими дарами
             Онъ много наживался и въ день то добывалъ,
             Чего священникъ бѣдный и въ годъ не получалъ.
             Такъ жилъ онъ припѣвая, при хитрости и лести,
             Обманывая паству и духовенство вмѣстѣ,
             Но всёжь, на недостатки такіе не смотря,
             Онъ проповѣдникъ славный былъ, правду говоря;
             Евангеліе въ церкви читать умѣлъ отлично,
             А -- главное -- пѣлъ "возгласъ" отчётливо и зычно:
             Онъ помнилъ, что окончивъ пѣснь эту распѣвать,
             Ему придётся тотчасъ и проповѣдь начать,
             А проповѣдь монаха съ доходомъ неразлучна.
             Вотъ почему и пѣлъ онъ такъ весело и звучно.
  
                                           26.
  
             Трактирщикъ приготовилъ отличный столь для насъ
             И сѣли мы за ужинъ, въ кружокъ соединясь.
             Предъ нами были блюда его приготовленья
             И крѣпкіе напитки мы пили безъ стѣсненья.
             Трактирщикъ нашъ былъ видный, осанистый на взглядъ,
             Достойный быть дворецкимъ средь княжескихъ палатъ.
             Съ брюшкомъ довольно круглымъ, съ заплывшими глазами
             И, признанный красавцемъ единогласно нами,
             Благоразумной, смѣлой онъ рѣчью отличался --
             Ну, словомъ, гражданиномъ отличнымъ оказался
             И скоро, кончивъ ужинъ и вставъ изъ-за стола,
             Что онъ весёлый малый -- вся публика нашла;
             Когда жь онъ сталъ смѣяться и съ нами балагурить --
             И въ мысль не приходило своихъ бровей намъ хмурить.
                                                                                             Д. Минаевъ.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru